От вторжения шведов в Северскую Украину до начала осады Полтавы
(Сентябрь 1708 г. — апрель 1709 г.)
1
Шведские историки систематически игнорируют и превосходство русской стратегии в 1708–1709 гг., и доблесть русских регулярных войск, защищавших свое отечество от вторгшегося насильника и захватчика, зверски расправлявшегося с населением. Но, кроме того, западная историография (все равно какая: английская, немецкая, шведская) совсем уже не желает считаться даже в самой малой степени со значением народной войны в Белоруссии и на Украине. Что какие-то "мужики" могли так существенно подготовить неизбежный полный разгром "непобедимого паладина", "льва полуночи", "северного Александра Македонского", что катастрофа под Полтавой и позор у Переволочной были конечным результатом, созданным долгими усилиями не только войск в строю, но и ожесточенным упорством народного сопротивления, — это кажется невозможным для некоторых западных историков и биографов, внутренне всегда от души сожалеющих о неудаче шведского воителя и старающихся свести объяснение его плачевного провала к случайным ошибкам и роковым природным условиям, в которых развертывался поход. Возьмем в виде образчика хотя бы специальное исследование Эрнеста Карлсона, оказавшее большое влияние на Стилле и позднейших историков вообще. Вот его конечный вывод: 1. После трехмесячных "энергичных попыток" Карл должен был отказаться от своего плана идти через Смоленск на Москву. 2. После этого "с досады" (Карлсон даже вставляет в шведское повествование французское выражение "par depit") в сентябре 1708 г. король идет на Украину, где надеется получить "хорошие зимние квартиры". 3. Но и это оказывается невозможным вследствие "неудавшейся попытки восстания Мазепы". [560] 4. Король тогда принужден "в суровейшую зиму" воевать в Восточной Украине и давать там ненужные битвы (onyttiga strider) и истощать свои "превосходные войска"
После чего — Полтава и гибель.
Шведский историк даже не замечает, что он не дает объяснения тех фактов, которые излагает. Почему Карл должен был отказаться от похода на Смоленск? Потому что уже в Белоруссии его встретило сопротивление населения, убегавшего в леса, не дававшего ни хлеба, ни сена, и дальше, от Старишей к Смоленску, это явно должно было стать еще хуже. Почему не удалось "восстание Мазепы", но зато очень хорошо удалось восстание против Мазепы? Потому что народные массы желали гибели шведского агрессора и украинского изменника. Почему король с армией в свирепую стужу должен был, бросив плохие зимние квартиры в Ромнах и еще худшие в Гадяче (а других не было, так как обещанный Мазепой Батурин был сожжен), толкаться от Веприка к Опошне, от Опошни к Ахтырке, которую взять не было сил, от Ахтырки к Краснокутску, а оттуда к Коломаку и вернуться снова к Опошне, и все на походе, все без квартир? Да потому, что, несмотря на самые неистовые зверства захватчиков именно в "Восточной", т. е. Слободской, Украине, население по-прежнему прятало припасы, сжигало дома и скрывалось в лесах.
Всего этого историки вроде Эрнеста Карлсона не желают замечать. Так и обрел ищущий Карл XII "хорошие квартиры" только в своих холодных шатрах и палатках и на голодной диете под валом города Полтавы, куда его не пустили, как не пустили его ни в Мглин, ни в Стародуб, ни в Новгород-Северский, ни в Ахтырку. И не пустили его не только гарнизоны, но и активно помогавшее им население. Эти последние "квартиры" оказались 27 июня 1709 г. в русских руках, потому что в этот день русское войско пожало плоды не только своих предшествующих побед на поле брани, но и долгой, не прекращавшейся почти целый год, народной войны, так страшно истощившей "превосходные войска" агрессора.
И из Мглина, и из Почепа, и из Стародуба шли хорошие вести о том, как держит себя население в этот труднейший момент первой встречи северских украинцев с неприятельской армией. "А черкасы сбираютца по городкам и в леса вывозят жены и дети и хлеб по ямом хоронят. А я им сказал, что идут наши полки и они тому зело рады и ожидают"
Скоропадский был посажен в 1706 г. Мазепой на место полковника, но когда получил от Мазепы предложение примкнуть к изменническому предприятию, то отказался. За это Петр и сделал его гетманом в ноябре 1708 г.
О том, как встретила неприятеля Белоруссия, а за ней Северская Украина в июле — августе — сентябре 1708 г., мы уже говорили. Можно смело сказать, что если, например, в ноябре и декабре 1708 г. и в январе и феврале 1709 г. народная война на Украине совершенно определенно влияла на все военные планы шведского штаба и на его блуждания с полуголодной обмерзающей армией от Ромен к Гадячу, оттуда к Веприку, оттуда мимо Ахтырки к Опошне, к Краснокутску, к Коломаку, опять к Опошне, то хоть и не так явственно народное сопротивление в Белоруссии и Северской Украине оказывало давление на все главные решения Карла уже в конце лета и в начале и середине осени 1708 г.
Обострился вопрос о продовольствии для людей, не хватало сена для лошадей (об овсе забыли давно и думать). Крестьяне разбегались во все стороны, сжигали или закалывали в землю, пли прятали в соседних лесах все, что только могли, и исчезали. Ни расстрелы, ни пытки пойманных не помогали. Хронический полуголод, в котором жила поэтому шведская армия с момента вступления в Белоруссию, во-первых, не дал возможности главной королевской армии спокойно подождать Левенгаупта на Днепре, в Могилеве или хотя бы даже за Днепром, недалеко от реки, но заставил сорваться с места и, круто переменив направление, идти не на Смоленск по "оголоженной" дороге, а на Стародуб. Во-вторых, население не давало никаких сведений о русской армии, а если и давало, то неправильные или неточные. И в то же время шведы чувствовали себя окруженными тучей добровольных шереметевских лазутчиков, доносивших в русский штаб о всяком передвижении неприятеля. Крестьяне не только следили за неприятелем, но и играли главную роль в качестве Дозорщиков на громадной русской западной границе.
В сентябре и октябре 1708 г. в цепи пограничных дозорщиков по всей линии от Днепра до Двины стояли караулы: "у реки Днепра у земляной крепости дворянин, да два человека солдат, двадцать человек крестьян. В урочище Тишине один солдат да десять крестьян. Да в урочище Черной Грязи солдат да десять крестьян... У крепости на Выдерском перевозе дворянин да три человека солдат, да тридцать крестьян... В урочище Есеновиках — солдат да десять крестьян..." У земляной крепости на Витебской дороге та же картина: один дворянин, три солдата и тридцать крестьян. "У земляной крепости возле реки Двины" [562] на двух солдат двадцать крестьян. Все остальные документальные показания в том же роде. На пограничном, участке на Днепре дежурят "попеременно" на самых опасных местах восемь дворян, двадцать четыре солдата и двести сорок пять крестьян
2
Мы подошли к моменту вторжения шведов в Украину. И раньше, чем продолжать хронологическую линию изложения, необходимо дать представление о том общем фоне, на котором вырисовываются контуры всей картины.
Начнем с общей характеристики. Еще нет пока сколько-нибудь обстоятельной, детальной, специальной истории социальных отношений на Украине во время десятилетия, предшествовавшего Полтаве, не выявлен, например, фактический материал о том, в чем именно выразилось личное и непосредственное участие Мазепы в помощи крепостническим усилиям "державцев", хотя его полное сочувствие им (за что тоже, конечно, его никогда не любила народная масса) совершенно несомненно. Углубляться в эту особую, капитально важную и очень пока недостаточно разработанную тему значило бы написать не главу о народном сопротивлении шведам в год нашествия, а большое исследование, захватывающее последние десятилетия XVII в. и первые — XVIII в., социально-экономической истории Украины.
Народное сопротивление агрессору на Украине в 1708–1709 гг. характеризуется прежде всего теми, не поддающимися никакому кривотолкованию, обобщающими оценками, которые мы находим и в переписке Петра, и в фактах, приводимых в донесениях Меншикова (в драгоценном рукописном фонде Меншикова, хранящемся в архиве Института истории Академии наук, и ЦГАДА, в фонде "Малороссийские дела"), и в отрывочных показаниях, идущих с шведской стороны, и в некоторых уже изданных материалах. Работа, посвященная нашествию 1708–1709 гг., вовсе не должна скрупулезно приводить все случаи, характеризующие враждебное отношение населения Украины к шведам, чтобы доказать, что народное сопротивление было налицо. Эти разрозненные, случайно сохранившиеся факты имеют лишь иллюстрирующее значение.
Сколько бы отдельных известий, касающихся случаев столкновения в том или ином месте крестьян или горожан с шведами, ни привести — все это не имело бы, конечно, значения окончательного, неопровержимого доказательства, если бы у нас не было прежде всего русских и шведских свидетельств обобщающего характера, идущих от Петра, с одной стороны, и от штаба неприятеля, с другой.[563]
Те "историки" Украины, вроде пресловутого Андрусайка (Андрусяка), которые работают ныне в Нью-Йорке и Бостоне, совершенно игнорируют историческое значение материала отдельных дробных фактов народного сопротивления, якобы случайных, недостоверных, недобросовестно изложенных и г. д. Но при этом они игнорируют (конечно, совершенно сознательно, в целях извращения исторической действительности) то основное, решающее обстоятельство, что эти отдельные, дошедшие до нас (часто лишь счастливым случаем сохранившиеся, вроде поврежденных водой или огнем документов драгоценнейшего фонда Меншикова в ЛОИИ**) свидетельства подкрепляют основной яркий факт, который с такой радостью подтверждает неоднократно в своих обобщенных;оценках Петр и который со своей стороны сухо, неприязненно, нехотя приходится признать также шведам.
Эти украинские "историки" из Бостона, Нью-Йорка и Чикаго отрицают народную войну против шведов и мазепинцев только потому, что никто не занимался ни в шведском, ни в русском стане регистрацией и конкретным описанием отдельных проявлений народного сопротивления против агрессоров и изменников. Они прикидываются непонимающими, что означают неоднократные горячие хвалы Петра и представителей высшего, среднего и низшего русского командования патриотической верности и самоотверженности украинского населения. Они не желают также понять постоянных жалоб шведов на то, что белорусские и украинские крестьяне закапывают в землю свои запасы, "оголаживают" территорию, по которой движется неприятель, и убегают в леса, несмотря ни на какие посулы и угрозы, ни на какие пытки и казни. Эти горе-историки притворяются непонимающими, что если, например, шведские летописцы и участники вторжения, вроде Нордберга или Адлерфельда, или позднейшие шведские историки, вроде Лундблада, прямо говорят о непрерывных битвах отступающих от Лесной шведов "с разъяренными жителями", то совершенно незачем предъявлять источникам абсурдное требование, чтобы они подробно расписывали о том, как эти непрерывные партизанские нападения происходили.
Этот факт враждебного отношения населения Украины, прежде всего крестьян и массы городского населения, к шведскому агрессору история установила на самом несокрушимом фундаменте, какой только можно себе представить: на невозможности объяснить ряд явлений, если забыть эти основные, решающие свидетельства вождей и русского и неприятельского лагерей. Петр, Меншиков, Шереметев, ряд начальников отдельных частей, с одной стороны, Адлерфельд, Нордберг, Гилленкрок, не разлучавшиеся в течение всего похода с Карлом XII, [564] с другой стороны, в своих показаниях подтверждают и объясняют многое, и им незачем пускаться в подробности, — за правдивость и реальное значение основных утверждений говорит очевидность. Без враждебного отношения народной массы немыслим был полный и быстрый провал всех планов Мазепы и изменившей части старшины, невозможна гибель Сечи, невозможно было изменникам найти и обеспечить для шведов на сколько-нибудь длительное время спокойные зимние квартиры ни вблизи, ни вдали от Шереметева и Меншикова. Немыслимо л было героическое сопротивление и помощь населения гарнизону в Веприке, в Полтаве, смутившая шведов полная готовность к подобному же сопротивлению в Мглине, в Почепе, в Стародубе, в Новгороде-Северском, в Ахтырке. Немыслимо было бы полное и повсеместное решительное нежелание помогать шведам снабжением, несмотря ни на посулы, ни на страшные пытки и избиения, несмотря на совсем неслыханные зверства шведов в Слободской Украине и других местах.
Эту главу следует начать, напомнив хотя бы в самых общих чертах о тех социальных условиях на Украине, которые сильно способствовали быстрому провалу измены Мазепы и пошедшей за ним части старшины. Чтобы дать эту характеристику, при скудости имеющихся свидетельств, мы будем приводить также показания, выходящие за хронологические рамки 1708–1709 гг., Потому что нас интересует вопрос, как должно представлять себе социальные отношения, постепенно создававшиеся на Украине в первые годы XVIII в. Оставлять в стороне документ, если он относится ко времени после Полтавы, было бы совершенно недопустимым и ненаучным. Точно так же при необычайной скудости материалов крепостнические стремления и поползновения шляхты в Правобережной Украине и до и после Полтавы совершенно неосновательно было бы обойти молчанием только потому, что шведы не приходили туда. Но поляки Лещинского очень собирались пойти этим путем на помощь Карлу, и настроение посполитых, отголоски палиевщины, оживление движения перед Полтавой и после Полтавы — все это исключать непозволительно. Д. М. Голицыну и Петру это позволяло учитывать в очень благоприятном для России смысле положение вещей в Западной Украине весной 1709 г.
И это не единственный случай, когда главное командование русской армии определенно учитывало настроение народной массы на Украине при своих стратегических соображениях. В свете таких фактов приобретает очень глубокое значение хвала Петра верности украинского народа.
При этих условиях нью-йоркским и бостонским историкам не остается ничего другого, как отрицать народную борьбу, бывшую на Украине в 1708—1709 гг., только потому, что не было [565] "сражений" между крестьянами и шведскими отрядами (хотя, как увидим, и подобные эпизоды тоже случались). Заметим тут же, что если мы приводим мало подробностей участия населения в обороне, например Веприка или Полтавы, или пояснений к отдельным фактам сопротивления захватчикам, то прежде всего потому, что этих подробностей мало сохранилось. Не то, что подробностей нет, но самые факты участия населения помянуты сплошь и рядом намеком, одной фразой.
Я проделал терпеливую работу буквально над каждым листком цитируемого фонда Меншикова, который считаю самым ценным из всех материалов о непосредственном, независимом от военного командования, участии населения в сопротивлении агрессору. В этом фонде находятся сообщения, доставлявшиеся Меншикову по свежим следам, и ни одного факта из этих отрывочных листков я старался не пропустить и, кажется, не пропустил.
Нельзя сказать, что народная борьба против нагрянувшего шведского захватчика прекратила или хоть ослабила неумолчную борьбу классовую. Да и как бы это могло быть? Посполитое крестьянство переживало уже в последней четверти XVII столетия процесс все более и более обострявшегося антагонизма между стремлениями богатеев казацкой "старшины", с одной стороны, и крестьянством, упорно боровшимся против постепенно, но неуклонно надвигавшегося окончательного закрепощения, с другой стороны. Обнищалая часть казачества шла в посполитые, рисковала своей личной свободой, чтобы найти приют и оседлость, но не мирилась со своей долей. Крестьяне в свою очередь при удобном случае и возможности старались уйти в казачество, там, конечно, где этот уход с панской земли не грозил им голодом и окончательной нищетой. Землевладельцы ("державцы") нередко "выживали старых крестьян из оседлостей", потому что старые, помня былое, оказывали сопротивление окончательному закрепощению, и заменяли их новыми, пришлыми, бездомными скитальцами, которым приходилось мириться с любым гнетом.
В тот момент, когда на Украину вторглись шведы, на низах все было еще в неустойчивом виде, захваты земель и личной свободы посполитых продолжались, вызывая часто отпор, но гетман и старшина, "полковые писари" и судейские неизменно поддерживали притязания "державцев", как бы вопиюще несправедливы они ни были. Роковая "устойчивость" крепостного права еще не была тогда достигнута, но вся социально-экономическая обстановка складывалась в пользу землевладельцев против закрепощаемой массы.
Когда разнесся слух о вторжении шведов и когда затем стало выясняться, что Мазепа и часть старшины изменили и [566] стали на сторону Карла, то посполитые крестьяне и казачья беднота сразу нашли свое место. Им даже не требовалось знать о переписке Мазепы со Станиславом Лещинским, чтобы стать против изменников, желающих "продать украинскую землю и людей" панской Польше. Их решение было принято. Они пошли в 1708–1709 гг. на своего пана-изменника и потому, что он пан — прежде всего, и потому, что он изменник. Мазепа и вся старшина были в глазах угнетенной деревенской массы природными, стародавними врагами, всегда поддерживавшими "державцев", задолго до того, как они стали к тому же и изменниками. Предприятие Мазепы не имело и не могло иметь ни малейших корней, никакой решительно опоры в народной массе, и оно провалилось безнадежно в первые же дни и провалилось повсеместно: и в Стародубовщине, и на Гетманщине, и в Слободской Украине. Об Украине Правобережной ("киевщине", "волынщине") нечего и говорить: там помнили кровавую, предательскую интригу Мазепы против народного предводителя Палия, помнили, что Мазепа деятельно поддерживал польское панство против украинского крестьянства и погубил Палия своими доносами царю. Правобережное крестьянство лучше кого бы то ни было могло оценить, чем грозило ему призываемое Мазепой польское вторжение. Классовая и национальная борьба слилась на Украине в среде посполитых крестьян и казачьей бедноты в одно могучее, неразрывное целое.
Особенно интенсивно шла борьба посполитых казаков против крепостнических поползновений землевладельцев в Правобережной Украине, и "Архив юго-западной России" дает в этом смысле интереснейший материал. При шведском нашествии это движение могло только усилиться
"Мечник" житомирский Ян Рыбинский (Jan z Rybna Rybinski) жалуется киевскому "енералу" в прошении, написанном на обычной для того времени и тех мест смеси польского языка с латинским, что крестьяне трех волостей отказали ему в "послушенстве" и перестали платить ему должные арендные деньги. А сделали они это именно с того времени, как "ясновельможный пан Мазепа, гетман заднепровский, передался на сторону шведского войска". Осторожный мечник, пишущий это прошение за месяц до Полтавы, выражается о Мазепе, на всякий случай, вполне почтительно
И возвратившийся из Сибири старик Палий тоже не думал, что с уничтожением шведов он должен прекратить борьбу против землевладельческой шляхты, за которую в свое время его враг Мазепа погубил его.
10 сентября 1709 г., т. е. через неполных три месяца после Полтавы, сеймик воеводства киевского отправляет к Петру, к Меншикову и к Д. М. Голицыну "послов" с просьбой удержать русские войска от взимания излишних контрибуций, а особенно защитить их от Палия, который со своими казаками опять, как и встарь, захватывает шляхетские имения ("наибардзей от пана Палея, пулковника")
Шляхетство в Правобережной Украине еще энергичнее, чем землевладельцы Гетманщины и Северской земли, стремилось давно к закрепощению казаков и крестьян. Отправляя своих делегатов ("послов") на люблинский сейм 1703 г., панство волынского воеводства жалуется на бунтовщиков-поджигателей и просит, чтобы их на Украине усмирили
Политика беззаконного закрепощения вольных людей землевладельцами продолжалась на Украине и до и после шведского нашествия. Царские воеводы принимали жалобы, но, даже считая их вполне основательными, предоставляли решение, по существу, гетманской власти. "Многократно ко мне приходят и докучают из разных мест козаки, и доносят жалобу, что старшина малороссийская сильно их в подданство себе берут, и я многих отсылал к вашему превосходительству, дабы о том вас просили, а они, не быв у вашего превосходительства, паки ко мне приходят с великим воплем, и о том стужают; и хотя то дело не мое, однако, что вижу противность в интересах царского величества, вашему превосходительству объявляю... и о том изволите рассудить по своему премудрому рассуждению"
Не лучше жилось деревенской бедноте, зависевшей от церковных магнатов и жившей на монастырских латифундиях.
Редкие, но характерные свидетельства, дошедшие до нас от первых десятилетий XVIII в., говорят нам о жестоких притеснениях, которые испытывали крестьяне на Украине, зависевшие непосредственно от монастырей. Попадались среди игуменов настоящие изверги, вроде игумена Густынского монастыря, засекавшего людей до смерти, так что крестьяне просто разбегались, куда глаза глядят
"Державцы" стремились всякими правдами и неправдами обеспечить свои "маетности" рабочей силой, препятствуя вольному переходу крестьян и беззаконно их за это преследуя и карая. Постепенно, но безостановочно надвигалось прикрепление к земле.
При всей скудости известий о положении украинских крестьян в гетманство Мазепы у нас есть даже стихотворное показание, относящееся к этой теме и к этому периоду. Слонявшийся [569] по Украине непутевый монах Климентий Зиновьев писал в угоду панам враждебные закрепощаемому люду вирши, в которых злобно издевался над бегущими от землевладельца крестьянами и давал советы безжалостно наказывать и даже — за "непослушенство" и за уход с земли — убивать виновных. Этот бродячий пиит злорадно предсказывает таким "бунтовщикам" (он именно так их и называет), что, покидая свои хаты и насиженные места, они дойдут до такой нищеты, что им останется либо утопиться, либо удавиться: "... хоч утопится, а ежели захочет, вольно и вдавитися. Отож [и]меешь за свое теперь, дурный мужиче, в бывший на своего пана бунтовщиче!" Климентий находит, что так и нужно, и поделом, пусть сгинут непокорные. "Не хотелось панови послушенство отдавать и в целости за всем своим в одном месту пребувать", так и сгинь со света! "Гинь же теперь за свое злое непокорство, и за упрямую твою гордость и упорство!" Как видим, классовая борьба ко времени шведского нашествия была в украинском "посполитстве" уже так интенсивна, что даже вызвала у панов "державцев" потребность в такого рода пропагандистах в пользу крепостнических отношений и против права крестьян покидать панскую землю
Как в начале вторжения шведов в Северскую Украину, в Мглине и в Стародубе, так и позже, в декабре, городское население, "мещане" и казаки мужественно давали отпор неприятелю. Вот подходят шведы к Недрыгайлову с конницей в полторы тысячи человек: "...под городом спешились, и шли в строю к городу с ружьем, и прежде стрельбы говорили они шведы недрыгайловским жителям, когда они от них ушли в замок, чтобы их пустили в тот замок, а сами б вышли, и обещали им, что ничего им чинить не будут. И они из города с ними говорили, что их в город не пустят, хотя смерть примут. И те слова они шведы выслушав, стали ворота рубить, потом по них в город залп дали, а по них шведов из города такожде стреляли и убили шведов 10 человек. И они шведы, подняв тела их, от замка отступили, и стали на подворках и церкви и дворы все сожгли"
Ни провианта, ни топлива в эту страшную по неслыханным морозам зиму население шведам не давало. Неприятель "зело тужит, что из Ромна и ныне, где стояли по деревням, посылают универсалы, чтоб везли провиант, мужики не везут",— вот типичное показание
Шведы метались, ища провианта. Они и к Ахтырке шли с надеждой добыть себе там пищи и фураж для лошадей. Петр это отмечает особо: "И чаю, что конечно то правда, что неприятель для (вследствие. — Е. Т. ) оголоженья края от наших станций к Охтырке шел..."
Жители занимавшихся шведами городов и деревень, если им не удавалось вовремя бежать, считали себя пленниками и при первой же возможности бежали к русскому войску и спешили дать все сведения, какие только могли, о шведах. Они часто приносили драгоценные известия. "Сего маменту два мужика русских у меня явились, которые объявили, что они были в полону и ушли из Ромна 17 дня, и ири них был в Ромне Мазепа и три регимента (полка. — Е. Т. ) швецких, и все из Ромна вышли, якобы идут к Гадичю". Это сведение было в тот момент так важно, что фельдмаршал Шереметев немедленно сообщил об этом экстренным письмом Петру в Оружевку 19 ноября, а Петр тотчас же переслал это сообщение Меншикову
Об очень многих случаях проявления ненависти посполитых крестьян к их эксплуататорам ("державцам") мы узнаем почти всегда из довольно мутного, враждебного крестьянам источника, от самых "державцев" и от покровительствовавших им должностных лиц, поставленных гетманом Скоропадским или непосредственно русским военным начальством. Поэтому когда мы читаем, например, универсал Скоропадского от 13 декабря 1708 г. о "разбойничьем способе" жителей трех деревень, которые "заграбовали" пана Панкевича, полкового писаря и его жену, уезжавших из Почепа, то мы вправе не поверить, будто бы население трех сел (Чеховки, Корбовки и Севастьяновки) могло собраться для "разбойничьего способа" и простого грабежа. Мы знаем, что в атом случае Скоропадский приказывает руководителей нападения ("самых принципалов") схватить и связать ("до вязеня побрати"), но поверить, что эти "принципалы" просто атаманы разбойничьей шайки, мы, конечно, не можем. Речь идет о местной вспышке восстания посполитых крестьян против важного в их быту начальника и ботатея, каким был полковой писарь Стародуба
И сам пан гетман проговаривается: "бунтовничим а праве розбойничим способом..." Дело шло именно о бунте, а вовсе не о разбое ("а праве" — "а по-настоящему", а в действительности) , как хотел бы уверить Скоропадский со слов Панкевича.
И особенно стоит отметить, что даже после уничтожения шведской армии продолжались резкие проявления классовой [571] борьбы в украинской деревне. Таков, например, характерный случай с сотником Булюбашем, относящийся как раз к послеполтавскому периоду
Отрывочность, скупость, неясность источников мешает исследователю сплошь и рядом дать обстоятельную картину действий восставших крестьян. "Оказали непослушество", "кололи сотника пиками", "разграбили" дом, сожгли, разорили, остановили дорожных и забрали их добро, а самих путников избили и т. д. А сколько-нибудь обстоятельного изложения дела в источниках не находим, и историку волей-неволей приходится с этим считаться.
Вот одна из иллюстраций отношения украинской народной массы к мазепинцам.
Полтава перед открытием мазепинской измены находилась под влиянием изменнически настроенной семьи Герцыков. Павел Герцык был некогда полтавским полковником, сын же его Григорий Герцык, зять Орлика, перебежал к Мазепе тотчас же после перехода Мазепы к шведскому королю. Вся почти казацкая верхушка, старшина, в Полтаве была на стороне Мазепы, и вот что, по позднейшим показаниям Григория Герцыка, случилось, когда крестьяне узнали об измене: "По такой ведомости собирались мужики в город и старшину били и грабили, и от того купцы и знатные люди выбегали из города вон в иные места". Это ценное показание, подкрепляющее ряд подобных же свидетельств о настроении украинского народа, дополняется еще одним характерным фактом: когда уже шведская главная квартира была в Будищах, т. е. незадолго до Полтавской битвы, Мазепа писал универсалы "в миргородский полк к сотникам, чтобы они полковника своего Данила Апостола скинули с полковничества, и слышал он, что с теми листами никто в тот полк ехать не отважился". Другими словами, шведы со своими друзьями — Мазепой, Орликом, Герцыком и всей перешедшей на их сторону старшиной — были начисто отрезаны от Украины и никаких средств сношений с нею не имели, были заблокированы в Будищах, в своем лагере, затем в Жуках и под Полтавой. Они даже не знали, что в Миргороде давным-давно царит законная русская власть и что их посланных ждала бы там виселица, если бы они и отважились пробраться в Миргородский полк со своими "универсалами"
Есть еще один источник, значение которого история не вправе не признать: это украинский фольклор. В сборниках Якова Новицкого, Михаила Драгоманова, Максимовича и Вл. Антоновича, наконец, в появившихся уже в послереволюционное время материалах мы находим обильные поэтические отклики украинского народа на события героической борьбы, [572] в которой он принимал такое живое и непосредственное участие. Тут и народный любимец Палий, тут и "пес" — предатель Мазепа, его враг, тут и непримиримая ненависть к шведским грабителям и насильникам, тут и песня о том, как Петр велит схватить и заковать изменившего гетмана и вернуть несправедливо сосланного по проискам Мазепы Семена Палия, тут и гнев народа при одной мысли о подчинении шведам, или полякам, или "басурманам", тут и о "безневинных" мучениках Искре и Кочубее... Народная память сохранила и детали. Под Полтавой Мазепа спрашивает наияснейшего пана короля: что делать? Брать Полтаву или убегать из-под Полтавы? "Чи будем ми бiльше города Полтави доставати? Чи будем спiд города, спiд Полтави утiкати?" Потому что осаждающие сами оказались в осаде: "бо не дурно Москва стала нас кругом оступати". Сохранилась память и о хвастовстве Карла XII, собиравшегося из-под Полтавы прямо в Москву: "Да я ще ту Москву могу сiкти и рубати, ще не зарекаюсь у бiлого царя i на столиц побувати!" Но Семен Палий соединился с Шереметевым и они одолели врага, спасли город Полтаву. Отмечается с восторгом и участие Палия в Полтавском бою. И всюду подчеркивается, что украинский народ в единении с народом русским спас страну.
В Белоруссии, через которую шведы проходили, но где они оставались гораздо меньше времени, чем на Украине, не осталось народных песен, которые относились бы к шведскому нашествию, но устные сказания о шведах, вторгшихся в Белоруссию и грабивших ее нещадно, дошли до нашего времени. Собиратели белорусского фольклора отмечают пословицы, в которых сохранились народные воспоминания о бедственном состоянии шведской армии, когда она проходила дремучими лесами и невылазными топями страны: "Боси як швед". Говорится и о том, как эти шведы блуждали по лесам, "харчуючись мерзлою клюквою".
Сохранилось предание и о том, как Левенгаупт желал "обдурить российску армию" и подослал шпиона, указавшего русским неверный путь, но неведомый белорусский селянин указал правильную дорогу, а шпиона повесили на осине. Отсюда и возникло присловье: "Тутейшая осина не шведская паутина".
В архиве секции археологии Академии наук Белорусской ССР имеются записи ряда легенд о зверствах шведов и о партизанах-героях, которые пошли на шведа, но потерпели поражение и были перебиты и закопаны в землю около селении Зеленковичи и Вирово, Пропойского района.
Сохранилась и запись предания о бегстве шведов после их поражения под Лесной и о том, как бегущие шведы разбегались [573] по лесам, а затем бросились к реке Сожу и, переправившись через нее, побежали дальше. Легенда очень метко отмечает бедственные последствия для шведов поражения под Лесной — полную потерю обоза: "Швед под Лясной згубиу боты и штаны, а у Рудни покинуу и шапку".
Упорное сопротивление со стороны народной массы, не только пассивное, но и очень активное, которое вторгшийся неприятель встретил и в Белоруссии и на Украине, сыграло громадную роль в долгой и тяжкой подготовке окончательного успеха, решающего удара, покончившего с нашествием под Полтавой и у Переволочны (или у "Переволочной", как ее часто называют наши документы). И тут прежде всего следует сделать небходимую оговорку, без которой читатель мог бы быть введен в заблуждение и слишком узко, однобоко, неправильно подойти к пониманию того явления, которое смело можно назвать народной войной на Украине в 1708–1709 гг. Спора нет, что во время нашествия классовая борьба крестьянства и неимущего казачества против стремлений землевладельцев ("державцев") затруднить свободный переход крестьян с одной земли на другую продолжалась, так как не в июне 1708 г. она началась и не в июне 1709 г. она окончилась. Спора нет, что долгая, давняя борьба в деревне против упорных крепостнических тенденций "державцев" и помогавшей им и связанной с ними тесными классовыми узами старшины способствовала проявлению энергии и активизации движения "посполитых" против изменнической части старшины.
Но не только в классовой борьбе коренилась основная причина этой особой энергии, этой активизации движения. Не только потому так быстро, так безнадежно и так позорно провалилась в украинском народе опаснейшая измена Мазепы, что Мазепа всегда держал сторону крепостников-землевладельцев, а также богатеев в городе и считался противником неимущей массы и в селах и в городах. И не потому представители изменнической части старшины (их было меньшинство, а не большинство) должны были спасаться поспешным бегством при первых же поползновениях осуществить свои планы, что народ внезапно почувствовал к ним обострение классовых враждебных чувств, а потому, что они были изменниками, предателями родной страны, христопродавцами, желавшими иод водительством шляхтича Мазепы предать и отдать Украину полякам и шведам. И когда часть запорожцев пошла за ненавидевшим Москву Костей Гордиенко, отдалась в подданство Карлу и стала вместе с Карлом осаждать Полтаву, то и Костя и все, кто с ним был, тоже сейчас же превратились в глазах населения в христопродавцев, и в городах и в селах, где ни разу не ступала даже нога шведского солдата и где о шведах знали [574] только понаслышке, образовывались партии крестьян и горожан, и партизанщина направлялась против бродивших по стране отрядов запорожцев и беспощадно их истребляла, потому что вполне справедливо приравняла изменников к иноземному врагу, на сторону которого они перебежали. И уж тут элемент классовой вражды был совершенно ни при чем: ведь Запорожье всегда было как бы обетованной землей для убегавших из Украины крестьян. Но достаточно было измены запорожцев,. пошедших за Гордиенко, чтобы на уничтожение Яковлевым Запорожья стали смотреть как на ликвидацию гнезда измены, и что бы ни писали теперь Андрусайк и другие "щирые украинцы", украинский народ считал предателями вовсе не Галагана и Даниила Апостола, деятельно помогавших справиться с мазепинцами, а именно этих самых мазепинцев.
Классовые отношения никак нельзя упускать из виду при анализе народного сопротивления шведскому агрессору и его союзникам, но сводить к классовой борьбе все это движение — значит не понимать в нем самого существенного, значит игнорировать руководящий мотив движения и за деревьями не видеть леса.
В разгаре страшной борьбы гетман Украины Мазепа, человек, пользовавшийся долгие годы неограниченным доверием царя, внезапно перешел вместе с некоторыми членами казацкой старшины на сторону Карла.
У нас есть свидетельство о том, что Мазепа начал готовиться в глубокой тайне к измене еще в 1701 г. и уже более определенно — в 1705 г. И если мы говорим о его "колебаниях", то должны категорически оговориться: "колебания" Мазепы вызывались вовсе не "существом" вопроса — тут колебаний никаких не было. Мазепу явно одолевали лишь сомнения, во-первых, в выгодности для него лично подобного предприятия и, во-вторых, когда именно должен быть признан благоприятным момент для того, чтобы по возможности уменьшить риск этого опаснейшего шага. Излишне прибавлять, что было бы. до курьеза ошибочно придавать всем этим "колебаниям" изменника значение каких-либо сомнений морального характера. Мазепа решился потому, что ошибочно поставил ставку на победу Карла, которая сулила ему положение "князя Украины". Домыслы Грушевского и других о патриотических украинских целях и т. д. фантастичны и извращают всю картину событий в угоду тенденциям авторов.
Мазепа жестоко ошибся в этом своем решении: поставив все на карту шведской "непобедимости", он все и проиграл. Но "загадочности" в его поведении не было ни малейшей. А в своей убийственной непоправимой ошибке он стал быстро убеждаться еще задолго до Полтавы.[575]
История всех "колебаний" Мазепы от 1705 г., когда ему впервые предложил Станислав Лещинский изменить России, до конца октября 1708 г., когда он вдруг сбросил маску и явился с казачьим отрядом в шведский стан, изложена в очень важном, даже во многом совсем незаменимом документе, что не мешает ему быть часто явно лживым. Но этот документ во многом ускользает от возможности сличений и проверок. Это письмо младшего друга и довереннейшего, близкого Мазепе человека, генерального писаря Орлика, написанное им из его долгой эмиграции к концу его жизни, в 1721 г., и направленное к митрополиту рязанскому и муромскому Стефану Яворскому
Если генеральному писарю Орлику, политическому интригану [576] второго сорта, казалось, что Мазепа с ним ведет себя душа нараспашку, то он заблуждался. Мазепа и ему тоже не вполне доверял и от него таился. В своем письме к Яворовскому Орлик ничего не говорит о том, что в октябре 1707 г. (точной даты у нас нет) Мазепа прислал, соблюдая, конечно, глубокую тайну, письмо королю Станиславу Лещинскому и фактически начал свои изменнические действия. Мы об этом факте узнаем от капеллана Карла XII — пастора Нордберга. В своем письме, рассказывает Нордберг, Мазепа уверял, что московиты — трусы, бегут от шведов, тогда как хвастали, что будут твердо стоять на месте, ожидая нападения. Поэтому Мазепа предлагает Станиславу свое содействие при условии, чтобы шведский король принял его под свое покровительство и "помог ему в его плане", план же его был таков: "Шесть или семь тысяч московитов, которые были на Украине, могли бы быть легко уничтожены, и это был бы мост для шведов". Нордберг тут прибавляет: "таковы были собственные выражения Мазепы". Гетман писал далее, что "не следует сомневаться в его искренности и что, как известно, казаки ничего так не желают, как иметь возможность избавиться от владычества царя, на которое они смотрят, как на нестерпимое иго. Правда, они сами его на себя наложили, но это совершилось в то время, когда они были ослеплены обещаниями, что они сохранят свою свободу и что им предоставят большие преимущества, которыми, однако, они не пользовались".
Ответить гетману на это предложение, конечно, должен был ре Станислав Лещинский, к которому Мазепа мог лишь адресоваться, как к передаточной инстанции, а король Карл XII. И Карл не скрыл от своего капеллана, какой ответ Мазепе распорядился он дать: "Шведский король понял очень хорошо, что большое количество этих людей могло бы оказать большие услуги, когда дело будет идти о преследовании бегущего врага, но он знал также, что в правильном бою (dans une bataille rangee) совсем нельзя на них рассчитывать, как шведы уже не раз это испытывали". Поэтому, сообщает Нордберг со слов короля, так как он, Карл, непременно разобьет русских и изгонит их из Польши, едва только ему удастся принудить их дать сражение, то сейчас ему Мазепа не нужен, и он не хочет, чтобы Мазепа хвастал, что он помог ему, Карлу, очистить Польшу от русских. Поэтому король решил так; пусть Мазепа поможет гнать московитов в их собственной стране. "И в этом смысле Станислав ответил Мазепе. Он его поблагодарил за его предложение и уверил его, что свято (religieusement) сохранит все это в секрете и льстит себя надеждой, что так же поступит и Мазепа. Наконец, что с ним (Мазепой. — Е. Т. ) будет поддерживать сношения письмами и что ему дадут знать, когда [577] настанет время порвать открыто и объявить себя против царя"
С той поры измена Мазепы и переход Украины на сторону шведов в той или иной мере учитывались в стратегических соображениях Карла XII.
Шведские источники, сведения и слухи, которые постепенно распространялись в Европе уже после Полтавской битвы, дают несколько вариантов истории измены Мазепы. Для нас интересно отметить, что все сходятся на рассказе о глубоком разочаровании шведов, когда Мазепа с незначительной группой всадников добрался, наконец, до короля и Карл удостоверился в провале своих надежд на изменника. Вот как изобразил дело Мазепа, которому необходимо было объяснить королю свою неудачу и невыполнение своих обещаний. Он, Мазепа, в самом деле начал свое движение к Десне во главе "шестнадцати тысяч" (!) казаков, но не осмелился (по собственным словам) откровенно объяснить им всем, куда и зачем он их ведет. Но уже приблизившись к реке, он не мог дольше скрыть свои намерения и сообщил своей "армии", что настала пора отложиться от Москвы и примкнуть к шведскому непобедимому герою и т. д. Он обещал казакам сохранение всех их старинных вольностей, верную победу над москалями под владычеством Карла II звал их за собой. Дальше произошло следующее. По-видимому, до открытой борьбы против Мазепы дело в лагере у Десны не дошло, но Мазепа нашел излишним удостовериться в результатах своего ораторского выступления, потому что, не теряя золотого времени, поспешил в сопровождении нескольких тысяч (одни говорят о 2–3, другие о 4 тыс. спутников) помчаться в шведский лагерь. Конечно, шведские историки XVIII в. дают маловероятное объяснение, когда говорят, будто этот поспешный отъезд Мазепы был рассчитан на то, что остальная казачья армия увлечется примером гетмана и сейчас после дует за ним. Ясно другое: уже отъезжая, Мазепа видел, что недаром он так долго таил свои планы от казаков и что его внезапная откровенность сразу же уничтожила его войско. Ведь свой поход он объяснял тем, будто он ведет казаков против шведов, которые грабят и опустошают страну. Внезапная перемена фронта была полной неожиданностью для казачьего воинства, и большинство за Мазепой не пошло. Старшины потребовали времени для обдумывания дела. Мазепа предпочел не ждать.
Даже из той группы, которая за ним помчалась в шведский лагерь, очень многие повернули своих коней вспять, и если даже первоначально спутников Мазепы и было якобы 3 или 4 тыс., в чем очень можно сомневаться, то доехало до шведского лагеря уже несравненно меньше. Наиболее вероятна все-таки [578] цифра в 2 тыс. человек
Явившись к Карлу со своими знаками гетманского достоинства, Мазепа произнес на латинском языке льстивую верноподданническую речь, которая, однако, могла очень мало успокоить Карла XII. Один старый анонимный английский историк, компилировавший историю Петра по некоторым источникам и воспоминаниям XVIII в., правильно говорит, что гетман явился к шведскому королю "не как могущественный государь, приносящий свою поддержку союзнику", попавшему в трудное положение, а как беглец, который сам нуждается в помощи. Аноним утверждает при этом, что Карл XII ждал от гетмана даже и не 16, а 20 тыс. человек украинского войска. О мотивах, которыми объясняется вполне реальная измена Мазепы, сказано выше.
Все эти мечты изменника развеялись в прах. К шведской армии прибавилась лишь кучка весьма сомнительно настроенных казаков, на которых не могло не произвести самого сильного впечатления поведение подавляющего большинства их товарищей, оставшихся верными России. Прибавился еще и старый гетман, за которым тоже нужен был глаз да глаз, потому что латинское красноречие не внушало ни королю, ни Реншильду, ни Пиперу ни малейшего доверия.
Правда, еще некоторое время Мазепа мог несколько поддерживать свой сильно пошатнувшийся престиж обещанием, которое, в случае если бы оно было реализовано, могло бы иметь очень серьезное и очень благое (с точки зрения Карла) влияние на положение шведов: Мазепа ручался при первых же переговорах о возможности своего перехода на сторону шведов, что Украина, богатая, хлебородная страна, накормит досыта шведскую армию. Теперь, поздней осенью 1708 г., уже в ставке Карла XII гетман мог указать, что шведов прежде всего ждут колоссальные запасы продуктов, давно уже собранные в гетманской столице — городе Батурине. Если бы эти запасы попали в руки шведского войска, то это с избытком вознаградило бы за убийственную, грозную катастрофу Левенгаупта под Лесной, за потерю всех без малого восьми тысяч возов, нагруженных всяким добром. Украина и прежде всего Батурин должны были возместить шведам все последствия жестокого поражения под Лесной.
Но недолго пришлось Мазепе утешать своих новых господ заманчивыми рассказами о сытной и спокойной предстоящей зимовке в Батурине, будто бы ждущей шведов, даже если до весны им не удастся добраться до всего добра, которое ждет шведского победителя в Полтаве и в Киеве.[579]
3
Обратимся теперь к тому, при каких обстоятельствах узнали в русском лагере об этой внезапной измене гетмана и как повела себя украинская народная масса.
Старые военные историки едва ли правильно толкуют восклицание, приписываемое Орликом Мазепе, когда гетман узнал о движении Карла на Украину: "Вот дьявол его сюда несет... Да он все мои соображения испортит и великороссийские войска за собою внутрь Украины впровадит на конечное разорение и на погибель нашу". Неизвестно, насколько правильно переданы эти слова Орликом и кто тут восклицает: Мазепа или Орлик. Если даже принять за точную истину это восклицание, то отсюда никак нельзя сделать вывод, что "досада Мазепы была совершенно понятна: поворот шведского короля в Украину должен был повлечь за собою необходимость в ближайшем будущем участия казаков в борьбе между Россией и Швецией, а это пока еще совершенно не отвечало предположениям гетмана"
Едва ли это так. Что казакам все равно придется так или иначе принять участие в страшной войне не на жизнь, а на смерть, которую ведет Россия, и что Петр сумеет настоять на присылке к нему казачьих полков, это и не такой хитрый интриган, как Мазепа, понимал очень хорошо. Он боялся другого. Боялся полного разорения Украины от наступающего Карла и отступающего или параллельно идущего русского войска и прежде всего он хотел, чтобы окончательный приговор судьбы был произнесен в пользу Карла в коренной России, в Смоленске или в Москве, или под Москвой. Потом (как он прямо и признавался другу Орлику) он, гетман богатой Украины, уцелевшей от фурии войны, как тогда выражались, напишет Петру "вежливое письмо" (так заявил сам Мазепа) с благодарностями за прошлое и с известием о расторжении связи с Россией. Это — в случае победы Карла. А в случае поражения Карла в коренной России все-таки можно успеть переменить фронт и так или иначе помириться с царем. Но Мазепа боялся не только победы русских на Украине, но и победы шведов, потому что шведская победа на Украине будет не победой, а полупобедой, ничего не решающей. Поколение Мазепы пережило первую Нарву, но помнило и последовавшие за ней страшные удары русской руки в течение восьми лет, вытеснившие шведов из 2/3 их прибалтийских владений, и Мазепа видел на примере, чем кончаются иногда отдельные тактические победы над русскими войсками, если за ними не следует стратегическое и политическое их использование, и как легко тут тоже полупобеда шведов может со временем превратиться в их полное поражение. Если русские [580] восемь лет отстаивают Ингерманландию, то сколько же лет они будут воевать из-за Украины?
Не о казаках тревожился гетман, а о том, чтобы поскорее поход Карла на юг стал походом на восток. Нельзя на Смоленск (оно бы лучше всего!), пусть швед идет на Белгород, на Харьков, но туда, к Москве, где и решится вопрос о том, в чей адрес придется старому гетману посылать "вежливое письмо": побежденному Петру или тому пока неведомому ставленнику, которого Карл посадит в Кремле на царский престол.
Коронный гетман Синявский настойчиво просил ("непрестанно") Мазепу о присылке ему 6 тыс. казаков. Времена стояли тревожные, дело было накануне шведского нашествия и должно было подкрепить поляков и литовцев, не примкнувших к Станиславу Лещинскому. Но Мазепа уже располагал свои действия. имея в виду предстоящую измену. Он вовсе не хотел тратить казачье войско преждевременно и притом на дело борьбы против шведов. Мазепа действовал так, что отряд не был тогда послан. "...он отозвался по указу вашему, что для нынешнего распутия и великой бескормицы трудно такое войско посылать в такую далекую сторону до Великой Польши и до Прус, как он, Синявский, желает, и притом он предполагает, что и посылать. де, их опасно, понеже де всем ведомо польское непостоянство"
"А черкасы шведов по лесам зело много бьют", — доносил Ф. Бартенев царю 12 октября 1708 г., когда шведы шли к Стародубу
И напрасно Карл соблазняет украинцев, подсылая свои воззвания: "Король стоит еще на границе черкаской и посылал с прелесными писмами. Но сей народ за помощию божиею зело твердо стоять и писма приносят, а сами бегут в городы и леса, а деревни все жгут"
По-видимому, из московских "начальных людей" впервые Головкину стал закрадываться в сердце червь сомнения. Как-то путать стал Мазепа. То он писал, что не может покинуть свои места (Белую Церковь), потому что в народе "шатость", то пояснял, когда его начинали настойчиво спрашивать, что под "шатостью" он разумеет только "гультяйство", не больше. [581] И все сообщал о своей "сущей болезни", мешающей ему идти в поход. "Будто по полкам малоросийского народу уже начинаютца немалые возмущения, и для того отговариваетца..."
Но если Головкин что-либо и начинал подозревать, то он был едва ли не одинок в те критические дни. Ни царь, ни Меншиков, ни Шереметев ровно ничего не усмотрели подозрительного. Придя в Горск 20 октября, Меншиков сообщил царю, что "его милость господина гетмана Мазепу со дня на день я к себе ожидал, но вчерашнего дня вместо ево получил видеть господина Войнаровского", каковой Войнаровский передал письмо от Мазепы. А Мазепа сообщает, что последний его час наступает, и он уже собороваться собрался ехать в Борзну, где его ожидает архиерей. "И сия об нем ведомость зело меня опечалила: первое тем, что не получил его видеть, которой б зело мне был здесь нужен; другое, что жаль такова доброго человека, ежели от болезни его бог не облехчит"
В конце октября 1708 г., не зная пока об измене Мазепы, Петр с восторгом извещал воевавшего в далекой Ингрии Ф. М. Апраксина, что малороссийский народ стойко борется. Между тем Петр знал, что шведы всячески соблазняли жителей Стародуба перейти на их сторону.
Петр уже вторично извещал Апраксина о неудаче шведской пропаганды. Уже после Лесной Петр знал, что партизаны уничтожают разбежавшихся с места боя неприятелей, "понеже и по лесам мужики зело бьют их", а Карл между тем еще только собирается войти на Украину.
Наблюдая все это, мог ли поверить Петр лживым наветам Мазепы, стремившегося уверить, будто в Стародубе народ ненадежен и волнуется? Петр разобрался, в чем дело: стародубовцы избивали подозреваемых в шпионстве и "кричали" на начальство, протестуя против "вывоза жен" (начальствующих лиц) из города, так как они говорили, что "без жен крепко сидеть не будут". Другими словами: они волновались под влиянием патриотических мотивов, а вовсе не потому, что собирались изменить России. Петр во всем этом разобрался: "да и гетман не все. правду пишет". Он не знал, что пройдет всего несколько дней и ему скажут, что лжец, клевещущий на свой народ, сам перешел к шведскому королю.
Неодолимые обстоятельства заставили гетмана сбросить маску и сделать непоправимый шаг в октябре 1708 г., когда Шереметев и Головкин, действуя именем Петра, потребовали, чтобы он с вооруженными силами, бывшими под его началом, шел немедленно к Стародубу и присоединился к главной армии.[582]
Мазепе приходилось очень изловчаться, ведя эту опаснейшую переписку с Головкиным. Нужно было одновременно как-то доказывать, что он не может прибыть в русский военный стан, так как без него могут вспыхнуть на Украине волнения, а, с другой стороны, следовало убедить подозрительного, но пока еще верящего ему московского вельможу, что все-таки больших волнений он не ждет, а потому посылать к нему на Гетманщину войска не нужно. Головкин учитывал эти явные противоречия и обращал на них внимание Петра. "По письмам гетмана господина Мазепы, в которых он писал, представляя многие опасности, есть ли он от Украины отдалится, и что будто по полкам малороссийского народу уже начинаютца немалые возмущения, с которого письма мы к вашему величеству напредь сего список послали. Посылали, государь, мы к нему с письмом Федора Протасьева и велели разговаривать и уведать подлинно от него, гетмана, о том, нет ли каких возмущений и шатости в народе малороссийском. Который (Протасьев. — Е. Т. ) сегодня к нам возвратился, и сказывает, что гетман зело болен". Мазепа счел необходимым прикинуться больным, чтобы во всяком случае избегнуть поездки в русский лагерь. Но приходилось очень увертываться от вопросов Протасьева: "А о шатостях малороссийского народа он, гетман, ему объявил, что только оные происходят от гультяйства, и то малые, а старшины все при нем верны, в том он не опасаетца". Не неволя уже "заболевшего" гетмана к личному участию, Головкин тогда решил все-таки заполучить немедленно и пробить навстречу шведам малороссийские войска, состоящие при гетмане: "И понеже он, гетман, писал к нам чрез письмо, желая дабы ради сущей его болезни от походу свободна учинив, того ради за благо рассудили мы послать к нему указ, чтоб ради слабости здоровия своего был при обозах, оставя при себе несколько войск по своему рассмотрению за Десною, а легкое войско компанейцев и сердюков и протчих послать с наказным, и велел им стать между Стародубы и Черниговы и чинить под неприятеля партии"
Следует заметить, что явное нежелание Мазепы исполнить повеление о походе к Стародубу все же не могло сразу возбудить подозрения в Шереметеве и Головкине. Они ведь знали, сколько раз менялись директивы, направляемые Мазепе. То 8 августа (1708 г.) Петр, сидя в Горках, по пути к Мстиславлю, пишет Мазепе: "понеже неприятель Днепр перешел и идет к Пропойску, того ради вам надлежит из Киева иттить в Украину свою (т. е. Гетманщину, на левый берег. — Е. Т. ) ". То царь, спустя восемь дней, 16 августа из Мстиславля экстренно отменяет [583] свое распоряжение, так как неприятель, выйдя из Могилева, остановился в шести милях от города и неизвестно, куда он пойдет: если на Украину, то Мазепе стоять между Киевом и Черниговом, а если на Смоленск, тогда Мазепе идти в Киев для обороны от возможного нападения поляков. То новыми двумя указами (из Улановичей, 6 сентября, и из Латры, 14 сентября) Петр приказывает Мазепе готовить все к дальнейшему походу из Белой Церкви против поляков ("для надежды поляков"), то 20 сентября приказывает идти "с поспешением" на Украину (Левобережную) и оборонять ее вместе с Шереметевым. Мазепа прикидывался сбитым с толку этими противоречивыми указами, хотя, конечно, не мог не понимать, что Петр принужден был координировать и менять дислокацию своих сил в зависимости от внезапных перемен в планах Карла XII.
Еще за неделю с лишком до сражения при Лесной Петр получил от Мазепы через специального курьера извещение, что "малороссийский народ имеет некоторое опасение о том, что знатная часть войск малороссийских взята из Украины" на соединение с великороссийскими войсками и "в дальнем расстоянии обретаются из Украины", так что, когда неприятель пойдет на Украину, то "боронити Украины будет некому". Отвечая гетману, царь приказывает ему успокоить малороссийский народ, объяснив, что войска из Украины требуются сейчас для защиты границ великороссийских, которым угрожает неприятель, а если неприятель повернет к Украине, то на ее защиту будут посланы не только все малороссийские поиска, но и "все наше войско главное великороссийское". При этом Петр прибавляет, что так как шведы уже "марш свой обратили к реке Соже" и стоят у Кричева, то уже и указано Шереметеву идти со всем войском на оборону Украины "с поспешением"
Он находит "многие трудности", мешающие исполнить царское (и шереметевское) повеление. И войска мало, так что даже не к одному, "а к двум Инфлянтом" присоединить его, то все-таки не хватит сил "в поле" противостоять шведам. Войска [584] его к тому же "все босые и голые" и ободрались. А главное — волнение в народе: "Трудность наибольшая в здешнем народа вельми опасная". Между народом непостоянным "внутренне начинает расширятся" смятение. "Гультяи и пьяницы" бродят "великими компаниями по корчмам и с ружьем". Мазепа напирает больше всего на грабительский характер движения: "вино насильно берут, бочки рубят и людей побивают", а в Лубнах арендатора и ктитора до смерти убили, производят погромы, и все это ширится и захватывает даже "смирнейшие полки", бьют сотников, и уже образовались значительные шайки "гультяев": некий Перебийнос собрал 800, а другой (Молодец) собрал до тысячи. Мазепа, конечно, сгущает краски, чтобы Шереметев и Головкин позволили ему остаться на Десне (где он поджидал Карла XII). Он изображал дело так, что и вообще опасно вести малороссийское войско к Стародубу, потому что злокозненные грабящие все и всех "гультяи" могут даже учинить "чего, боже, сохрани" нечаянное нападение "на городы", где найдут "народ единомысленный". Все это сознательное преувеличение. Точно так же характерно голословное-уверение Мазепы, будто уже и вся старшина, полковники и сотники, ропщут и говорят, что если Мазепа уйдет, то "гультяи" перережут их семьи и ограбят их. Конечно, все эти запугиванья бунтом "гультяев" имели тут такую же очевидную цель, как и чистейшая выдумка, которой заканчивается письмо, будто Станислав Лещинский "идет к Киеву". Значит, никак, мол, Мазепе с войском нельзя идти на соединение с главной армией. И в постскриптуме Мазепа еще прибавляет, что пришли известия из Гадяча, будто там тоже "гультяи и пьяницы" "учинили было нападение бунтовное на замок" и хотели убить поставленного Мазепой "господаря", "который там в целом полку Гадяцком вместо губернатора", но не убили. И хотели там разграбить мазепины "пожитки", но не разграбили. Вообще выходит, не то бунтовали, не то собирались бунтовать.
Все это путано, нарочито преувеличено, и цель, как сказано, вполне ясна: отделаться от похода к Стародубу.
Но имеем ли мы право сказать, что это письмо лишено значения в качестве показания о настроениях народа на Гетманщине накануне перехода Мазепы к шведам? Ни в коем случае. В этом документе правда все-таки сквозит и пробивается через толстый слой лжи: Мазепа не смеет обвинить этих "гультяев и пьяниц", этих погромщиков, взломщиков и буянов в том, что, по его же соображению, конечно, больше всего должно было бы встревожить царя, фельдмаршала и Головкина, т. е. в государственной измене, в сочувствии к вторгнувшемуся врагу
Настроение народа в деревне и городе было предгрозовым, это были лишь симптомы и предвестники бури. Чтобы буря разразилась, понадобилась потрясающая весть, что Мазепа перешел к шведам и что неприятель явился в Гетманщину. Тогда народная война против иноземных захватчиков слилась с уже начинавшейся борьбой против старшины и угнетателей, внутренних и проявилась во всей силе.
Отправив вышеупомянутое письмо, гетман получил новое напоминание от Головкина, настолько неприятное, что изменник написал в тот же день 6 октября второе письмо. "Изволишь ваша вельможность удивляться умедлению моему в маршу и что еще доселе не в случении пребываю з господином Инфлянтом генерал-маеором", — пишет Мазепа, и дальше идут на нескольких страницах подробные доводы и оправдания, которые предназначены к тому, чтобы удовлетворительно объяснить Головкину загадочное поведение гетмана. Он, Мазепа, сначала был занят организацией обороны Правобережной Украины против возможного появления Станислава Лещинского, потом устраивал переправу на Десне и т. д. А теперь как же ему идти в Стародуб? Кто же будет "боронить" "бедных людей" от неприятеля: "Якая будет оборона, когда я в Стародубовском полку от сего краю удаленным буду?" и т. д. "От сего краю", т. е. от Батурина, где у него уже припасена артиллерия и заготовлен провиант для шведской армии. И снова с ударением Мазепа указывает на будто бы начинающуюся в народе смуту: "... и тут в Украине своеволи гултяйской и начинающемуся смятению бунтовщичему умножится надежда и дерзновение"
Удар для русской национальной обороны был необычайно тяжелым. На первых порах могло показаться, что "отпадение [586] Украины" и является блестящим началом осуществления плана Карла XII о расчленении России и полном прекращении ее государственной самостоятельности и целостности.
Что же было причиной быстрого и полного провала всех планов изменника и всех надежд шведского короля? Почему с самых первых дней после появления Мазепы в лагере Карла XII шведский король убедился, что это не "могущественный князь Украины", не новый сильный союзник, далеко превосходящий своими средствами польского короля Станислава Лещинского, не новый вассал Швеции, гордо объявляющий войну русскому царю во имя поддержки политики своего нового сюзерена Карла, но что к нему опрометью прибежал искать спасения и защиты запутавшийся в своих интригах старик, который обманным путем привел с собой около двух тысяч казаков, причем с них не следует глаз спускать, потому что они того и гляди разбегутся?
Народная война на Украине погубила изменническое предприятие Мазепы с первого же момента.
Прибытие Мазепы к Карлу походило с самого начала не на посещение могущественного союзника, а на появление беглеца, прячущегося в королевской главной квартире от Меншикова, посланного арестовать его. И никакие церемонии приема, и никакие латинские приветственные речи, которыми обменялись 28 октября 1708 г. Карл XII и Мазепа, ничего тут замаскировать не могли.
В современной антисоветской литературе украинских эмигрантов договаривается мысль, которую по разным причинам не могла или не хотела договорить до ее логического конца историческая "школа Грушевского", и Мазепа возводится в ранг национального героя, будто бы стремившегося создать независимое украинское государство, а не феодальный лен шляхетской Польши, зависимой в свою очередь от шведского короля. Новейший автор этого типа, Микола Андрусайк, торжественно подносит Мазепе титул "отца современного украинского движения в пользу независимости" и всю его предшествующую долгую службу Петру рассматривает как тактический маневр с целью нанести Москве удар в благоприятный момент. Все это — без тени научной аргументации. Но как может Микола Андрусайк, бывший профессор украинской истории в Львовском университете, обнаруживать попутно такое поистине анекдотическое всестороннее невежество в своей специальности, как может он безграмотно писать, что разрушение Батурина предшествовало битве при Лесной; или что Карл XII расположил армию Левенгаупта в качестве своей главной армии в Белоруссии, или что Петр "форсированными маршами" помчался к Полтаве, "взял Полтаву в плен" и этим "создал смущение [587] и разногласия между украинцами и нейтрализовал часть казачьих сил". Как можно с бестрепетным челом подносить такой дикий, курьезнейший, шарлатанский вздор читающей публике, нося звание какого там ни на есть "профессора",—это непостижимо. Этот "профессор" — типичный образчик того умственного уровня, до которого докатилось современное мазепинство.
Отмечаем работу Андрусайка в качестве типичной и по тенденции и по научному уровню для этого рода литературы.
Измена Мазепы назревала давно. Попытка Кочубея и Искры раскрыть Петру глаза на готовящуюся измену окончилась гибелью обоих лиц, сигнализировавших об опасности. Уже в апреле 1708 г. Кочубея и Искру ждали в Смоленске и знали, по какому делу они прибыли в Россию. Граф Головкин уведомил 23 мая 1708 г. царя, что он велел "держать" Кочубея и Искру в Смоленске. Сначала была мысль отправить их в Киев, где они были бы в руках русских военных властей. Этого больше всего боялся гетман, знавший, конечно, как много они расскажут в Киеве, где русские власти будут в самом деле заинтересованы выяснением дела. Поэтому Мазепа стал усиленно хлопотать о том, чтобы заполучить обоих врагов в свои руки. Он не переставал писать Головкину, который докладывал царю: "Он, гетман, пишет, государь, к нам многократно, прилежно прося о прислании оных к нему в войско, а не в Киеву". Для того чтобы поскорее добиться своей цели, Мазепа пустил в ход всегда действовавший на Петра прием. Он сообщил, что уже идет в народе смута: "рассеиваются многие плевелы", на гетмана клевещут, выдумывают, будто у царя "великий гнев" на гетмана, уже народ бьет гетманских служащих и кричит: "приедет де на вашу всех погибель Кочюбей", и всюду распространяются слухи, будто Кочубей "в великой милости" у царя и что Искра будет "города какого добывать, а когда де добудет, отпущен де.будет на гетманство"
31 мая 1708 г. последовала записка в двух строках от царя к Мазепе, гласившая: "Чтоб он был известен о присылке к нему воров, Кочюбея (sic. — Е. Т. ) и Искры, и их казнить по их достоинству"
Кочубей и Искра после страшных пыток были казнены 14 июля 1708 г. в обозе гетмана Мазепы в местечке Борщаговке (в 8 милях от Белой Церкви).
Ужасающая ошибка была царем совершена. Слишком много доносов на гетмана получал он долгий ряд лет, и все они [588] победоносно опровергались Мазепой. Очень ловко изменник внушил Головкину и Шафирову, а те — Петру, что Кочубей в Искра сами действуют как предатели, сеют умышленно смуту и рознь в народе, распуская слухи об измене гетмана и подстрекая этим украинский народ к неповиновению законным украинским властям.
Личные мотивы Мазепы подвергались неоднократно и под пером шведских и под пером некоторых украинских историков ("школы Грушевского") "глубокомысленному" и сочувственному анализу, причем строились не имеющие под собой ни малейшего основания тончайшие и затейливые гипотезы. Гетман долго колебался и взвешивал и никак не мог решить окончательно вопроса, кто сильнее — Карл или Петр. Оттого он и говорит так часто Орлику и старшине то одно, то другое. Оттого и княгиня Дульская, через которую некоторое время велись переговоры об измене, то именовалась в устах Мазепы "проклятой бабой, которая беснуется", то ее "цидулки" прочитывались гетманом со все возрастающим вниманием.
Но в октябре 1708 г. колебания кончились, потому что вопрос об относительной силе обоих врагов был решен, наконец, Мазепой бесповоротно: "Бессильная и невоинственная московская рать, бегающая от непобедимых войск шведских, спасается только истреблением наших селений и захватыванием наших городов", — писал гетман стародубскому полковнику Ивану Скоропадскому, соблазняя его на измену.
Письмо Мазепы было получено в Почепе фельдмаршалом Шереметевым, который 9 октября собрал военный совет ("конзилиум"). Вынесено было решение, которое показывает, что хотя Мазепе еще доверяли, но все-таки избавить его от обязанности немедленно идти со своим войском в Северскую Украину не желали. Военный совет предложил Мазепе "определить знатную и верную особу в наказные гетманы", т. е. назначить как бы заместителя на время своего отсутствия, причем этот наказный гетман обязан будет "для надежды малороссийскому народу" смотреть, "дабы в оном не произошли какие шатости от неприятеля какие факции", а в случае таких шатостей
Все это звучало довольно зловеще. Кольцо сжималось вокруг изменника. Терять времени не приходилось.
Следовало в спешном порядке выискивать новый предлог для откладывания движения на соединение с Шереметевым. Мазепа посылает из Салтыковой-Девицы, где он находился, 13 октября Протасьева с известием об одолевающей его будто бы болезни. Головкин поверил уведомлению о "скорби" гетмана, просит господа об "облегчении" этой "скорби", но настаивает на том, чтобы Мазепа приказал "легкому войску" идти к Стародубу и стать между Стародубом и Черниговом. В приложенной к этому письму Головкина (от 16 октября) "цидуле" граф извещает о скором прибытии в Стародуб князя Меншикова "со всей кавалерией"
Тогда-то, узнав от бежавшего из главной квартиры Меншикова племянника своего Войнаровского, что князь Александр Данилович сам едет к нему точнее узнать о его "болезни", гетман "сорвался яко вихрь" и помчался в шведский лагерь.
4
Спора нет, что при твердой решимости России продолжать смертельную схватку с агрессором планы Карла XII были обречены на неудачу. Но ясно и то, что если бы украинский народ обнаружил хотя бы инертность и индифферентизм и занял позицию как бы наблюдателя, а не участника борьбы, то опасные последствия измены Мазепы не могли бы быть так быстро и бесповоротно ликвидированы, как это случилось.
А случилось это потому, что народная война, уже происходившая на Украине с первых же дней шведского нашествия, запылала ярким пламенем именно тогда, когда в украинском народе разнеслись первые слухи об измене, о том, что Мазепа отдает Украину ненавистным панам и что он продался им и их господину — шведскому королю.
Карл и Мазепа сначала мечтали о немедленном и безболезненном переходе Украины под их высокую руку. Потом они могли предаться мечтам поскромнее: они рассчитывали хоть на междоусобицу если не в Северской Украине, где великорусское [590] влияние было сильно, то хоть в других, центральных и порубежных казачьих полках Украины. Но и эти упования не сбылись.
Украина ответила изменникам и агрессорам не междоусобицей, которую они ждали и желали, а народной войной, направленной прямо против шведов и против мазепинцев.
Обратимся теперь к тому, как развивались события.
Замыслы Мазепы и той части казацкой старшины, которая за ним пошла, не сулили ни крестьянству, ни городскому мещанству, ни обывательской массе решительно никаких перспектив улучшения их экономического положения. Но они не давали также и особо заманчивых обещаний и старшине, этой богатой или просто зажиточной части казачества, откуда выходили полковники украинских полков .и вербовались правящие кадры. Еще если бы явилась надежда на возникновение-самостоятельного государства Украины, это могло бы привлечь их умы, но ведь Мазепа вовсе этого не сулил ни устно, ни в своих воззваниях, и речь, следовательно, шла лишь о замене верховенства московского царя верховенством польского короля. Но не было на свете власти еще более отталкивающей для украинского населения, чем власть польских панов. Мало того: польский король и сам был простой пешкой в руках шведов, так что Мазепа становился в случае удачи вассалом вассала, т. е. Украине предстояла участь быть одновременно близкой колонией для поляков и более далекой колонией Швеции. Мы не касаемся тут и других сторон проблемы, вековых традиций яростной борьбы Украины с поляками в XVI–XVII вв., совсем недавних воспоминаний об антипольском движении Палия в Правобережной Украине, религиозной вражды против насильственного окатоличения и т. д. Недаром Мазепа столько времени колебался перед решительным шагом.
При этих условиях на Украине не оказалось в наличии ни одного общественного класса, на который изменник мог бы вполне рассчитывать, никого и ничего, кроме довольно тонкой прослойки между членами старшины и ничтожного меньшинства казачества. Только далеко на юге, в низовьях Днепра, в Запорожской Сечи, Мазепа (или, точнее, кошевой Гордиенко) нашел ранней весной 1709 г. несколько тысяч сторонников, сбитых с толку ложными слухами о шведских успехах и обещаниями клевретов Мазепы предоставить запорожцам богатую поживу в городах Южной Украины, оставшихся верными России.
Больше всего подкосило всякие шансы изменника гетмана на успех именно то обстоятельство, которое он счел для себя наиболее благоприятным: вторжение Карла XII. Украинский народ после измены Мазелы стал относиться к шведам еще с большей ненавистью, чем до той поры. Шведское нашествие стало представляться уже не как набег лихих людей, который отличается [591] от привычных набегов, например крымских татар, тем, что шведы нагрянули с севера, а крымцы приходят с юга. Теперь война представилась совсем с иной стороны: выходило, что шведы пришли завоевать Украину затем, чтобы передать ее из рук в руки польским панам и ксендзам и что их доверенным лицом по части этой передачи является Мазепа. Народная война с этого момента приняла особенно ожесточенный характер.
При первых же шагах после вступления в Северскую Украину Карл XII натолкнулся на жестокий отпор. Городок Мглин оказал решительное сопротивление, и шведы, пытавшиеся войти в городок, были отброшены с уроном. Больше пятидесяти шведских трупов осталось у городских стен. Торопясь к Стародубу, шведы не упорствовали и пошли дальше. Население Мглина оказало активную помощь гарнизону: "А в городе сидят сотник млинской и с ним казаки сто человек того города и мужики из деревень"
Уже на одиннадцатый день после того, как Лагеркрона двинулся из Старишей по направлению к Стародубу, начали поступать в русскую армию более или менее точные сведения о путях, которыми он идет. 26 сентября к генералу Инфланту привели захваченных четырех волохов и одного поляка. Пленные показали, что уже и сам Карл XII идет со всей армией вслед за своим авангардом и что вся шведская армия идет к Стародубу. Пленные сообщили также о неудаче шведов, посланных к городку Мглину "для уговариванья, чтоб того местечка жители провиянт и всякой фураж им давали, и потом уведомились, что войско наше пришло и они того часу поворотились назад к королю"
Идя к Стародубу, Лагеркрона надеялся на то, что жители и гарнизон, если таковой там даже и окажется, впустят шведское войско в город без сопротивления.
Поэтому он обратился, еще на походе, к населению Стародуба с увещанием ("прелесным письмом"), "чтоб жили в домех своих без опасения, никуда не выходили и мужики-б тако-ж, и чтоб были к ним для встречи ис Стародуба бурмистр и чтоб везли продавать хлеб". Но стародубцы остались тверды: "в народе застают крепко", "мужики все из деревень выбежали по лесам, також и в городы"
9 октября неприятельская кавалерия шла по стародубовскомy тракту, но Шереметев не мог выяснить в точности, идет ли Карл прямо на Стародуб. Шереметев приказывал стародубовскому полковнику "посылать под неприятельские войска [592] шпигов" и просил у Меншикова, главноначальствующего всей кавалерией, чтобы он прислал кавалерийскую подмогу, потому что иначе ему, имея всего шесть конных полков, трудно разорвать кавалерийскую завесу, прикрывающую движение шведской армии
Но вот шведы прошли мимо Стародуба, не решившись на него напасть, и идут дальше в южном направлении. Сначала думали, что они, естественно, идут прямо к Новгороду-Северскому, однако уже 21 октября выяснилось, что они, будучи всего в двух милях от этого города, имели столкновение с генералом Инфлантом на речке Колосовке, после чего Инфлант отступил к Новгороду-Северскому и соединился с Шереметевым, а шведы за ним не пошли и вдруг повернули к Десне. При этом шел неприятель "днем и ночью на-спех"
22 и 23 октября три дивизии русской армии перешли через реку Десну, но на всякий случай Шереметев оставил и на "стародубской стороне Десны" (как он выражается) дивизию Инфланта, придав ей еще некоторые силы для наблюдения над неприятелем в его движении от Стародуба (оставшегося в русских руках) до Десны. А, помимо чисто стратегических задач, были и еще серьезные мотивы, заставлявшие Шереметева перебросить крупные силы в глубь плодородной Гетманщины. Главнокомандующий, когда писал 23 октября свое письмо Меншикову, еще не знал, что в это самое время гетман уже помчался в шведский стан. Но Шереметев учуял.нечто подозрительное. Он находит, что нельзя "допустить войско шведское в расширение и в довольство", т. е. в богатый край, но прежде всего должно следить за смутой, которую сеют шведские прокламации: "паче же смотреть факцыи в малороссийском народе, понеже уже универсалы шведские являютца".
Измена Мазепы поразила Петра полной неожиданностью. Редко к кому Петр питал такое безграничное доверие, как к старому гетману. Хотя не проходило, кажется, ни одного года в долгом гетманстве Мазепы, когда царь не получал бы доносов на него, но Мазепа всегда с полнейшим успехом и убедительностью оправдывался, и Петр спешил удостоверить своего любимца в непоколебимой своей милости.[593]
С тем большей энергией и готовностью на самые решительные меры начал Петр немедленно предпринимать действия для ликвидации ближайших последствий измены гетмана. Прежде всего необходимо было считаться с тем, что Карл XII повернул от стародубской дороги к Десне и стремится к югу.
Казалось бы, у Карла XII должны были бы возникнуть весьма значительные сомнения относительно достоверности сведений и доброкачественности советов, исходивших от Мазепы, но он поддался на уговоры гетмана в один из самых решающих моментов этой войны, хотя гетман уже успел жестоко его обмануть, не .приведя к нему обещанной большой рати.
Дело в том, что шведы с самого начала не весьма разобрались в истинных мотивах, которыми руководствовался Мазепа. Им представлялось, что он — представитель союзной отныне Украины, которая сделает от себя все зависящее, чтобы стать обильной и прочной продовольственной базой для дальнейшего похода на Москву. Поэтому и шведы и украинцы заинтересованы прежде всего в том, чтобы Карл поскорее шел от Пануровки прямым путем на Сейм, где находилась столица гетмана, богато снабженный город Батурин, и на Десну, чуть западнее Батурина, в город Макошин, прикрывающий Батурин. Эти два места должны были стать опорными пунктами для распространения шведской армии к югу, по Украине, где и можно было бы, спокойно проведя наступавшую зиму, весной двинуться через Полтаву и Харьков на Москву.
Но Мазепа вовсе не желал, чтобы его новые союзники шведы шли к его Батурину и зимовали бы на Украине. Мазепа был хитер, но никакой настоящей широты политического кругозора у него не было. Он полагал, что хорошо бы Карла с его шведами отправить поскорее на восток, в Московскую землю. Он боялся, как и всегда, не за Украину, а за себя, и понимал, что Украина будет сначала опустошена русскими, которые, не пожалев своей Смоленщины, не пощадят и подавно Украины и выжгут и разорят все, отступая от шведов. А вслед за ними наступающие шведы приберут к рукам и истребят для собственного прокормления все, что останется после русских.
Карл не разобрал своекорыстных побуждений Мазепы, когда тот убеждал его идти не к Макошину и не к Батурину, а взять Новгород-Северский и идти дальше к востоку. Карла всегда легко было соблазнить, ставя перед ним цели, географически приближающие его к Москве. Но и он и Мазепа жестоко ошиблись. Во-первых, оказалось, что Новгород-Северский, куда прибыл 27 октября царь, укреплен, и местечко Погребки, куда царь переехал из Новгорода-Северского, тоже укреплено. Карл не решился напасть на эти укрепления, чтобы не тратить людей, пороха и снарядов: он любил обходить крепости и не задерживать [594] стремительного движения вперед. Но тут и особой стремительности развить было нельзя: идти по опустошенной дороге, без базы, зиме навстречу было немыслимо. Потеряв даром несколько дней из-за этого неудачного и вредного совета Мазепы, король пошел к югу правым берегом Десны, направляясь, как и хотел раньше, к Батурину. Но дорога была не близкая, нужно было еще и Десну переходить на левый берег. И не такой у него был противник, который пропустил бы случай воспользоваться этой ошибкой Карла XII, потерявшего несколько драгоценных дней: участь Батурина была решена. Расплата с предателями началась с гетманской столицы.
Еще 21 октября Волконский, со слов приведенного казаками стародубского жителя Павла Черняка, уведомлял Меншикова, что Карл XII находится в Пануровке, т. е. в полпути между Стародубом, мимо которого шведы прошли, будучи не в силах его взять, и Новгородом-Северским, на который они намеревались напасть. Волконский по приказу Меншикова обследовал пути, по которым двигалась шведская армия. Но не сразу могло установить русское командование, что Карл признал неисполнимым также прямое нападение на Новгород-Северский и что он повернет к Десне и к Батурину
Приходилось спешить: Карлу XII удалось очень искусно организовать и удачно осуществить крайне трудный переход всей шведской армии с боем через Десну.
Жестоко подвел Петра Александр Гордон, один из многих приглашенных иноземцев, которые изменять не изменяли, но особенно усердствовать и рисковать собой отнюдь не были склонны. Даже и далекие от злого умысла (а были и такие и в немалом количестве) наемники оставались наемниками, и Россия была для них страной, где дают чины и платят жалованье, но и только. Генерал-майор Гордон должен был сделать все возможное, чтобы любой ценой воспрепятствовать переходу Карла через Десну или хоть задержать его. Но Гордон отошел. "Нерадением генерал-майора Гордона шведы перешли сюда",— писал Петр Меншикову. Конечно, Гордон прислал потом реляцию, в которой утверждал, что "хотя наши крепко стояли" и "трижды обивали" неприятеля, но дальше держаться будто бы было невозможно. Во всяком случае выручили (отчасти) другие командиры, а не Гордон.
Уведомляя об этом несчастье Меншикова, Петр очень хорошо понимал, в какое отчаянное положение попал именно Меншиков, который спешит к Батурину, а шведы теперь могут прийти туда раньше и, вконец разгромив Меншикова, засесть в богатой столице Гетманщины. "Того для извольте быть опасны!" Карл перешел через Десну в шести милях от Батурина. Но Меншиков опередил.[595]
В это время, т. е. в конце октября 1708 г., у Карла были еще и артиллерия, и порох, когда он двинулся к Десне и у селения Мезина с боем перешел на левый берег Десны, переправя свою армию на паромах. Несколько хорошо снабженных батарей (28 орудий) и прикрывали эту переправу. Карл уже знал от Мазепы, что в Батурине он найдет не только колоссальные запасы продовольствия, но и огромную артиллерию, по некоторым сведениям, очевидно, сильно преувеличенным, до 300 орудий, по другим — до 70–80 мортир и тяжелых пушек. Значит, шведам в этой надежде можно было не жалеть пороха и орудий при переправе. Свезенная в Батурин заблаговременно Мазепой артиллерия была во всяком случае более многочисленной, чем та, которая оставалась в руках шведского короля после потери под Лесной обоза Левенгаупта. Шведы спешили к Батурину и, форсировав перенраву через Десну, убеждены были, что если они задержались у переправы, то и русские, бывшие под начальством Гордона, тоже задержаны этой шведской операцией. Однако они очень скоро узнали о страшном ударе, их постигшем: русские оказались несравненно оперативнее, чем Карл о них думал. Меншиков, отрядив Гордона к Десне, сам двинулся не к Десне, а к Сейму, именно затем, чтобы, опередив шведов, захватить все запасы в Батурине и дотла уничтожить столицу изменника.
С большим опозданием, только 4 ноября, Шереметев, будучи в Воронеже, узнал, что шведы уже переправили всю свою армию через Десну между Мезовом и Псаревкой. Никаких наступательных действий с русской стороны не предполагалось, и все ближайшие распоряжения Шереметева были направлены к тому, чтобы, отступая, "закрыть пехоту" от неприятеля кавалерийской завесой. Инфланту и Флюгу посланы были соответствующие распоряжения. Драгунские полки должны были "смотреть на неприятельские обороты". Обо всем этом Шереметев сообщил и не подчиненному ему князю Меншикову
В своем рассказе о разорении Батурина Георгий Конисский утверждает, якобы Меншиков вывез оттуда (из арсенала) 315 пушек. Это повторяют и позднейшие историки Батурина
Немудрено, что Петр так беспокоился в эти тяжкие дни, после 28 октября, когда он в Погребном (Погребках) получил поразившее его, как громом, абсолютно нежданное известие об измене Мазепы, вплоть до 2 ноября, когда Меншиков сообщил ему, что он овладел Батурином. Громадная батуринская артиллерия явилась бы серьезнейшим приращением шведской военной силы.
Но уже вечером 2 ноября 1708 г. Петр получил от Меншикова "зело радостное писание" о взятии и полном разгроме и сожжении Батурина и о колоссальной добыче, доставшейся [596] русским. Прежде всего, конечно, царь озаботился, чтобы "такую великую артилерию", захваченную в Батурине, переправить поскорее в Глухов. Царь повторно указывал Меншикову на опасность, как бы шведы, уже перешедшие через Десну и спешившие к Батурину, не помешали вывозу "такой великой артилерии"
Многое способствовало этой неудаче шведов, потерявших такие богатые возможности в Батурине. И при более внимательном анализе мы должны будем прийти к заключению, что одной из причин была народная война, повелительно вторгавшаяся во все расчеты шведского командования.
Почему опоздали шведы к спасению Батурина? Потому что они вплоть до 21 октября 1708 г., когда эмиссар Мазепы шляхтич Быстрицкий явился к Карлу XII в Пануровку с письмом от гетмана, вовсе не знали, исполнит ли или не исполнит Мазепа свои давние обещания. А почти ежедневно в ставку короля приходили весьма недвусмысленные известия: там крестьяне зарубили отделившийся от главных сил шведский отряд, тут перехватили и уничтожили пикет, там черкасы (т. е. северские украинцы) ушли из своих деревень, спрятав куда-то или утащив с собой все запасы. Как-то непохожа была в сентябре и октябре 1708 г. Украина на страну, готовую по сигналу Мазепы перейти вдруг на сторону шведов. А если так, то шведам казалось нужным непременно устроиться на зимние месяцы в Стародубе и Новгороде-Северском, исправив неудачу генерала Лагеркроны. И Карл идет из Костеничей к Стародубу, к Новгороду-Северскому, но взять их не может, и круто поворачивает от Новгорода-Северского на юго-запад к Десне, потеряв на этой оказавшейся решительно бесполезной и неудачнейшей прогулке много драгоценных дней. Здесь, в Пануровке, он узнает, что все-таки Мазепа сдержал свое слово, и 28 октября уже не в Пануровку, куда приезжал Быстрицкий, а в село Горки является сам Мазепа с 2 тыс. казаков (остальные разбежались) к королю с верноподданническими уверениями. Но шведы были неправы, укоряя Мазепу в опоздании. Та же народная война, то же все более обозначавшееся решительное нежелание украинского, как сельского, так и городского, населения изменить России, т. е. именно те явления, которые заставили генерал-квартирмейстера Карла XII Гилленкрока тщетно стремиться прочно и безопасно устроить армию в Стародубе и Новгороде-Северском на зиму, не позволили Мазепе действовать более решительно и открыто перейти на сторону шведов не в конце, а в начале октября. Не [597] мог он этого сделать, потому что знал, до какой степени немыслимо будет с успехом выдержать неизбежную осаду Батурина русскими войсками при помощи только своих, мазепинских, украинских сил. Будто мог он хоть три дня держаться против русских без шведской помощи! Он-то ведь еще яснее видел, что если у него есть какая-либо реальная сила, то она не в горсти его сторонников, а в шведском лагере, и, пока шведская армия описывала этот громадный, столько драгоценных дней поглотивший, оказавшийся совсем неудачным и ненужным зигзаг от Костеничей на восток к Новгороду-Северскому, а от Новгорода-Северского в обратном направлении к Пануровке, Мазепа должен был ждать и никак не мог начинать действовать, потому что твердо знал, что единственное для негл и его сторонников безопасное место будет не в Батурине, а в свите короля Карла XII, и это соображение было подтверждено, когда он увидел, как быстро тает от дезертирства казачий отряд, который он вел к шведскому королю.
Итак, вовсе не случайным было опоздание шведов и мазепинцев к Батурину, так много и так непоправимо утерявших эти первые два ноябрьских дня 1708 г. Столица изменника, богатая, снабженная обильнейшими боевыми припасами, оказалась одиноким островом в море народной вражды. На зиму глядя, шведская армия совсем для себя неожиданно осталась без обещанного обильно снабженного пристанища, без полных доверху складов продовольствия и боеприпасов, без погребов прекрасного русского пороха, без многих десятков, если и не сотен, исправных пушек. Если мы вспомним, что впоследствии, в день Полтавы, в бою у шведов действовали лишь четыре пушки (из тридцати двух еще у них тогда бывших) именно вследствие отсутствия пороха, то мы поймем, чем оказалась в конечном счете для шведской армии потеря Батурина.
Первая реляция, полученная в шведском штабе спустя несколько дней после прибытия Мазепы, сообщала о полном разгроме и сожжении Батурина.
Мазепа не скрыл своего отчаяния от Орлика. "А когда переправившиеся Мазепа с войском шведским через Десну получил первую ведомость о взятию и спалению Батурина, жалосным был, и сказал тые слова: злые и нечастливые, наши початки! Знатно, что бог не благословит моего намерения, а я тем же богом засвидетельствуюся, что не желалем и не хотелем (sic. — Е. Т. ) христианского кровопролития...", и дальше Мазепа говорил Орлику о том, будто он хотел из Батурина писать царю, благодарить за прошлое ("за протекцию"), хотел заявить, что украинцы, "как свободный народ", переходят "под протекцию короля шведского" и т. д. и т. п. И тут впервые определенно высказал, что Украина не пойдет, вероятно, за ним: "уже теперь [598] в нынешнем нашем нещастливом состоянии все дела иначе пойдут, и Украина, Батурином устрашенная, боятися будет едно с нами держать".
Из свидетельства Орлика (а ему не было в данном случае причины лгать) мы видим, как мало был уверен Мазепа в том, что украинский народ пойдет за ним, как он терзался сомнениями в успехе, еще только пускаясь в эту опаснейшую авантюру. Его погубило преувеличенное мнение о военных силах шведского короля.
Но если он был разочарован на самых первых порах тем, что шведы не успели спасти Батурин, то и шведы не могли не видеть; что Мазепа и в своих латинских письмах и в своих устных латинских приветствиях наговорил и наобещал гораздо больше, чем дал на самом деле. Гетманская столица Батурин была взята совсем небольшим отрядом Меншикова, ве испытавшим в сущности сколько-нибудь серьезного сопротивления. Деревни и города враждебны, люди убегают, исподтишка нападают, не дают ничего даже за деньги, прячут или жгут припасы. Кто же собственно этот "старик с польскими длинными усами" (как его обозначают шведы)? "Государь Украины", "потентат запорожцев", новый могущественный вассал и союзник или беглец, ищущий с маленькой кучкой спутников пристанища? Обе стороны имели основание быть разочарованными. Таково было начало. Продолжение оказалось несравненно хуже.
И все это "разорение" Батурина произошло, когда в нескольких переходах от места действия уже была на походе вся шведская армия и гетман Мазепа со своими казаками. Нельзя было себе представить более яркой и убедительной демонстрации слабости, даже полного бессилия мазепинского движения. Не было объяснением то обстоятельство, что Батурин был плохо укреплен. А какие города на Украине, да еще в начале шведского вторжения, были сколько-нибудь хорошо укреплены? Ведь очень характерно свидетельство Адлерфельда, что во всей этой стране были такие же плохие укрепления, как в Батурине, и что "самая сильная здешняя крепость в других странах могла бы сойти самое большее за малый домик (une bicoque)"
"Батурин достали не со многим уроном людей", — отмечает в своем "Журнале" Петр, и он не удостаивает даже говорить о штурме, потому что сопротивление было очень уж слабым. Ни малейшего признака сопротивления царским войскам со стороны несчастного, обманутого населения не было, да немного его оказалось и со стороны единомышленников "первых воров полковника Чечеля и генерального есаула Кенигсена" (по ошибке вместо Кенигсека).
Допрошенный спустя несколько дней после взятия Батурина Меншиковым сотник Корней Савин рассказал, как "король и Мазепа пришли к Батурину и стали над Сеймом и ночевали по разным хатам. И Мазепа, видя, что Батурин разорен, зело плакал". Но вместе с тем сокрушающийся изменник тут же приказал, чтобы сотники (какие случились, очевидно, спасшиеся при разгроме Батурина) "со всем борошнем в готовности (sic. — Е. Т. ) к походу к Москве были по празднике Рождества Христова"
После гибели Батурина шведская армия оказалась в чужой стране, окруженная ничего ей не доставляющим населением, ищущая, где бы укрыться на зиму, и не имеющая почти никакой возможности, брать города ни штурмом, ни активной осадой.
Слабы и плохи были наскоро создаваемые укрепления большинства украинских городов, но и шведская артиллерия к концу похода становилась все хуже и слабее. Мало было пороху у гарнизонов этих городов, но у шведов пороху было еще меньше.
Князь Борис Куракин, возвращаясь из-за границы, попал в армию Шереметева как раз накануне раскрытия измены Мазепы. Будучи в Погребках, он одновременно с Петром узнал об этой тревожной новости. Петр послал Куракина в Глухов для участия в организации выборов нового гетмана, и он был свидетелем восстания народа против мазепинцев: "Во всех местах малороссийских и селах были бунты и бургомистров и других старшин побивали"
От обгорелых развалин Батурина шведы пошли в Ромны в начинавшуюся уже лютую зиму того года. Шли они полуголодные в своих потертых мундирах и шинелях из некогда награбленного в Саксонии сукна. Порох очень экономили, и все больше приходилось пускать в ход холодное оружие. А казачьи отряды, наблюдавшие в отдалении за идущими колоннами, уже так осмелели, что в самом центре шведской армии, "прокравшись между двумя колоннами", как пишет Адлерфельд, [600] убили генерал-адъютанта короля Линрота и несколько человек его свиты и умчались безнаказанно.
Еще в первый период наступления, до начала ноябрьской стужи, положение в шведской армии было не весьма утешительное. "Взятой швецкой полоняник", захваченный 21 октября (1708 г.), показал о крупной части (два полка конницы и три полка пехоты), что в тех полках осталось 40 или 50 человек на роту, половина нормального состава: "а больных в тех полках многое число, на возу по четыре и по пяти человек везут, а подвод нет, весть не на чем. А провианту хлеба никакова нет, мелют и горох варят, тем кормятца"
5
В эти очень неспокойные дни быстро множились, однако, благоприятные признаки, указывавшие на беспочвенность ц обреченность изменнического предприятия Мазепы. Не успел Петр порадоваться успеху Меншикова в разгроме Батурина и, главное, в необычайной легкости, с которой удалось уничтожить это изменническое гнездо, едва только после глуховской церемонии анафематствования Мазепы царь прибыл в Ржевку, как ему сообщили и другую многознаменательную новость: "черкасы мужики в некотором местечке, при Десне стоящем, с полтараста человек шведов порубили и в полон взяли". Этот крупный факт активного украинского народного сопротивления шведскому агрессору был, конечно, особенно отраден и показателен в первые буквально дни после открытия измены Мазепы
Выборы нового гетмана в Глухове прошли совершенно спокойно. Повторилась обычная картина вступления русских войск в город: "Гарнизон как наш сюда вступил, то вся чернь зело обрадовалась, токмо не гораздо приятен их приход был старшине здешней, а наипаче всех здешнему сотнику, который поехал к господину фелтмаршалу Шереметеву купно с Четвертинским князем. И сказывают многие здешние жители, что он весьма мазепиной партии... и про Четвертинского сказывают, что тех же людей", — пишет Петру Яков Брюс 31 октября 1708 г.
Народная война и появление партизанских отрядов были тем опаснее для шведов, что им приходилось разбрасывать свои очень уменьшившиеся силы по большому пространству.
В конце ноября 1708 г. в Москве были получены сведения, что у Карла налицо 26½ тыс. человек, потому что Левенгаупту удалось в свое время спасти от разгрома под Лесной меньше, чем сначала сообщалось, а именно, будто всего 3 тыс. человек (это было неверно, спаслось 6700 человек). Эта армия была разбросана на зимних квартирах между Батурином и Нежином. Но каковы были эти "квартиры" после того, как местность [601] вокруг Батурина была почти так же опустошена, как и сам сожженный Батурин, — этого мы в точности не знаем. В Нежине шведов не было, главная их квартира в это время была в Ромнах. По сведениям английского посла, эта зазимовавшая на Украине шведская армия очень нуждалась не в провианте, но в артиллерийских снарядах и в боевых припасах вообще. Витворт уже знал, что шведы очень рассчитывали на артиллерию и боеприпасы, собранные Мазепой в Батурине, и знал также, что все это добро попало в руки русских войск
Народная ненависть сначала в Белоруссии, потом в Северской Украине, потом в Гетманщине, потом в Слободской Украине лишила шведов материальной базы (и до такой степени, что доводила местами и временами шведских солдат до голодной смерти). Она выставила против агрессора невидимых, внезапно появляющихся и внезапно исчезающих бойцов, которых в случае плена ждала смерть с предварительными пытками, но которые этим все-таки устрашались мало. Гарнизоны укрепленных пунктов получали огромную поддержку со стороны населения, принимавшего деятельное участие в обороне. Борцы народной войны истребляли шведов, которые по какой-либо своей оплошности попадали в засады, против них сооружаемые крестьянами. Наконец, никогда бы официальная военная разведка Шереметева, Меншикова, Боура, Репнина, Скоропадского не могла доставлять так исправно, так часто и так точно сведения о всех передвижениях врага, как это делало дружно население тех мест, через которые проходило шведское войско и где оно располагалось хотя бы на короткий срок. О таких сравнительно более долговременных стоянках, как, например, Ромны, или Гадяч, или Будищи, нечего и говорить. Колоссальную, незаменимую политическую роль, в частности, сыграла народная война украинского населения в роковые октябрьские и ноябрьские дни мазепинской измены. Последствия этой измены были ликвидированы именно народным сопротивлением, которое в Левобережной Украине сделало столицу изменника Батурин как бы одиноким островком среди моря народной ненависти, лишило изменников всякой поддержки и осудило на полную гибель. И разве только уничтожение этого изменнического гнезда ликвидировало измену Мазепы? Батурин был лишь одной, правда, очень крупной и яркой, иллюстрацией общего положения.
Ко всему сказанному должно прибавить еще одно. Когда Карл XII обретался в феврале и марте 1708 г. в Сморгони и в Радашкевичах, то ведь одним из тех предположений, которые окончательно заставили короля решиться идти прямо в Москву, была мысль, что когда шведский король будет совершать свой достославный поход на Смоленск—Можайск—Москву, то в подмогу ему произойдет вторжение союзной польской армии по [602] линии Днепр—Киев—Чернигов—Белгород—Курск. И ведь на этой линии была также непосредственная заманчивая цель: Белая Церковь, т. е. другая столица Мазепы, так же богато снабженная, как был снабжен Батурин. Что же сделало абсолютно невозможным даже начать это движение из Польши на Правобережную, а оттуда на Левобережную Украину? Не только присутствие небольших сил Д. М. Голицына, но опять-таки народное раздражение и негодование, которыми в Правобережной Украине готовились встретить польское вторжение. Не забыта была и та ярость, с которой Палий, народный вождь правобережных украинцев, столько лет воевал против польской шляхты. Сдача без попытки сопротивления укрепленной, великолепно снабженной провиантом и боеприпасами Белой Церкви генералу Д. М. Голицыну наглядно показала полнейший, безнадежный провал мазепинско-шведского дела в Правобережной Украине. Всякая мысль о походе на помощь Карлу, которая сидела в скорбной голове Станислава Лещинского должна была быть после этого оставлена. Мало того. Все поведение населения Правобережной Украины говорило о том, что поляков в случае их вторжения ждет такая яростная всеобщая, истинно народная война, которая даже превзойдет своими размерами и озлобленностью ту упорную борьбу, которую встретили шведы на Левобережной Украине. Традиции совсем недавней палиивщины были живы, и даже не требовалось встреченного ликованием на всей Украине известия о том, что .Палий возвращен из ссылки и едет с Енисея к себе на Киевщину, чтобы еще более подогреть все эти стародавние чувства классовой вражды к польской шляхте, осложненные к тому же национальной и религиозной рознью.
Судя по всему, в случае окончательной шведской победы Украина становилась в вассальные отношения не непосредственно к Швеции, но к Польше. Как и в других случаях, крайне трудно уловить в точности намерения Карла XII. Конечно, в интересах Мазепы было стать вассалом Карла XII, а не польского короля Станислава Лещинского. Но слишком ничтожной была помощь, которую он оказал Карлу XII, и слишком важно было для Карла укрепить авторитет в Польше посаженного им на польский престол подставного, "соломенного" короля. И, очевидно, на походе именно Мазепе король шведский приказал писать письмо Станиславу Лещинскому с просьбой спешить к шведам, чтобы не опоздать к окончательной развязке, к генеральному бою.
Но Карлу и Мазепе не повезло: посланный к Станиславу с письмом Мазепы тайный лазутчик был по дороге перехвачен русскими в начале января 1709 г. и привезен в Киев, откуда Голицын и послал об этом Меншикову в русский лагерь "приятнейшее писание" о поимке "шпига (sic. — Е. Т. ) и с копиею с [603] писма мазепина, к Лещинскому, писанного", и с результатами допроса ("роспросными речьми пойманого шпига")
В этом (перехваченном и поэтому дошедшем до нас) письме Мазепы к Станиславу Лещинскому гетман поминает прежде всего, что это уже второе письмо: "Juz to powtorny list". Письмо написано по-польски в перемежку с латинскими вставками, так как Мазепа любил щеголять знанием латинской грамоты. Ссылаясь на это первое свое письмо, гетман пишет о "выражении своего подданического подчинения" королю Станиславу
Перехваченное письмо Мазепы к Станиславу Лещинскому, помеченное из Ромен 5 декабря 1708 г., распространялось по Украине в польском и русском списках. Распространяло его само русское правительство, зная хорошо, что ничем нельзя было так безнадежно подорвать авторитет изменившего гетмана, как разоблачением его намерения отдать Украину именно Польше. Мазепа просит "смиренно" и "общим всея Украины согласным позволением", чтобы польский король взял Украину под свою высокую руку. При этом, как истый польский шляхтич, каковым Мазепа явно всегда себя чувствовал, изменник называет Украину достоянием отцов и дедов польских королей ("дедизной" их) [604] и пишет: "ожидаем пришествия вашей королевской милости, яко заступника нашего", чтобы "соединенным оружием и единомыслием неприятельскую московскую силу во способное победити время"
Следует заметить, что переводов с польского письма Мазепы было несколько, и они изобилуют разночтениями и пропусками. Например, в только что цитированном списке нет некоторых слов, которые находим в другом. Ожидая "щасливого и скорого прибытия" польского короля, Мазепа поясняет, почему ему так не терпится: "А наипаче ныне, когда начала Москва грамотами своими простой бунтовать народ и гражданскую сочинять войну, и хотя оной еще никакого не имеем виду, однако ж и те искры утленные в пепле надобно б временно (вовремя. — Е. Т.) гасить, чтоб из оных к публичному вреду какой не произошел огонь". Мы видим, что Мазепа удостоверился в полном провале именно среди "простого народа" и что этот "простой народ" если и взбунтуется, то не против России, а против Мазепы, Карла и Станислава. И чтобы не очень испугать Станислава и не отпугнуть его этим бунтом простого народа", Мазепа успокаивает короля тем, что еще пока все-таки этого бунта не видать
Тут очень кстати будет заметить, что отсутствие сколько-нибудь серьезной поддержки и популярности Мазепы на Украине сказывалось, между прочим, и в том, что мазепинские эмиссары постоянно попадали в руки властей, арестовывались именно теми украинцами, на помощь которых в своей трудной миссии они рассчитывали. Так попался Хлюс со вторым письмом Мазепы к польскому королю Станиславу Лещинскому (причем выяснено было, что и первое тоже не дошло). Так было и в другом, более замысловатом случае — с казаком Григорием Пархомовым. Этот Пархомов, будучи схвачен и привезен в Сумы, где как раз тогда, в январе 1709 г., находился Петр, показал сначала, что был послан Мазепой к глуховскому сотнику Туранскому, к князю Четвертинскому, к архиепископу черниговскому и к казачьему атаману глуховскому с письмами от Мазепы. Он объяснил, что письма эти он успел передать. Но так как оказалось, безусловно, что никаких писем он им не передавал и этих лиц не видел, то Пархомов изменил свое показание и признал, что Мазепа ему дал инструкцию говорить, будто послан с письмами к названным лицам, "чтобы тем привесть их в царскую немилость". Может быть, и действительно цель у Мазепы именно была такова, чтобы усилить смуту и неуверенность в правительстве, а может быть, Пархомов для успеха порученной ему пропаганды среди украинского народа говорил "облыжно" тем, к [605] кому он обращался с "речами прелестными" (т. е. прельстительными), будто такие-то и такие высокие особы участвуют в деле Мазепы и сочувствуют ему. Пархомов был казнен, и этим дело кончилось. Петр считал настолько опасным прием, пущенный по признанию Пархомова в ход Мазепой, что сообщил об этом всему народу, напечатав манифест и о поимке Хлюса с письмом Мазепы к Станиславу, и о поимке и заявлении Пархомова
Уже в первые годы XVIII века утверждалась известная летописная традиция, резюмирующая с истинно летописной краткостью объяснение целей Мазепы. И здесь мы не находим никакого упоминания о Лещинском. Речь идет лишь о вассалитете относительно Швеции: "...в Малой России разорен град Батурин за измену в нем бывшего гетмана Мазепы и с ним сообщников. Люди в нем бывшие вырублены, церквы разорены, домы разграблены и созжоны. Понеже оный Мазепа хотел всю Малую Россию и сам с своим родом (фамилия. — Е. Т. ) быть во владении (в протекции. — Е. Т. ) швецкаго короля. И оной Мазепа с швецким королем вкупе погибли"
Во всяком случае у некоторых украинских современников осталось впечатление, что Мазепа хотел из Украины создать государство под "протекцией" не Польши, а Швеции. Конечно, так как сама Польша находилась в такой "протекции" у Карла, которая была равносильна "владению", то реально особой разницы между этими двумя "протекциями" найти нельзя. Старый изменник не знал, что его письмо к Станиславу попадет случайно в руки царя и будет немедленно использовано как благодарнейший агитационный материал.
Шляхтич Мазепа продал польской шляхте украинский народ: так были поняты и приняты на Гетманщине быстро распространившиеся известия о сношениях Мазепы с королем Станиславом Лещинским. А что касается Украины Правобережной, то здесь еще с давних пор считали, что Мазепа в свое время оклеветал и добился ссылки Палия именно в интересах шляхты Киевщины и Волынщины.
Еще до открытой измены Мазепы ненависть к нему была широко распространена. Мазепа был врагом угнетаемой сельской массы, всегда держал сторону старшины, его своекорыстие проявлялось на каждом шагу.
6
Шведский король и Мазепа понимали необходимость решительной контрпропаганды. Будучи в Ромнах, Карл подписал [606] 16 декабря 1708 г. новое воззвание к украинцам, гораздо более-обширное и более обильно аргументированное, чем первое, которое, как в своем месте нами было помянуто, вышло из шведского стана при вступлении в Северскую Украину в сентябре. Много воды (и крови) утекло за три месяца, и в декабре уже стало ясно то, что еще вовсе не было усвоено шведским штабом в первый период войны: население не идет за агрессором, а идет против агрессора, не сочувствует измене Мазепы, а борется против изменников. Декабрьское воззвание с этой точки зрения представляет бесспорно исторический интерес
Воззвание начинается с упоминания об обидах (это слово стерто в рукописи, и мы восстанавливаем его по смыслу), которые московский царь нанес шведскому королевству и его-"провинциям". Эти обиды "отмщения способом належали", т. е. за них надлежало отомстить. Нужно сказать, что все воззвание в общем написано почти на таком же мнимоукраинском наречии, и немало труда стоит местами добраться до смысла, но все-таки оно в этом отношении выгодно отличается от первого, которое распространилось в сентябре в Стародубовщине. "Встретивши нас, ясновельможный пан Иван Мазепа, войска Запорожского малороссийский гетман з первенствующими народу своего старшинами, покорне просил: абысмо праведного гневу, от московского тыранства зачатого, на сие край и обывателей их не изливали". А поэтому король шведский принял во внимание и был ублаготворен ("ублаганы") прошением пана гетмана и принял под защиту ("в оборону нашу") и гетмана и "нещасливый" по своему положению народ малороссийский. И при этом "публичным сим универсалом" Карл объявляет, что он делает это "з тым намерением, что его (гетмана. — Е. Т. ) и их (малороссийский народ. — Е. Т. ) от неправого и неприятного московского панования при помощи божой боронити хочем". Мало того, король обязуется и потом ("поты") "охороняти и защищати", пока не будут восстановлены прежние вольности, "поки утесненный народ низвергши и отвергши ярмо московское до давних своих не приидет вольностей"
Шведский "паладин" лжет здесь, ибо одновременно, как мы документально знаем, Мазепа из его же главной квартиры писал верноподданнейшие просьбы о приглашении Станиславу Лещинскому.
Кончается этот документ, разумеется, страшными угрозами, направленными против тех, кто, "оставивши домы уходят или шкодят или в чом воинским нашим людям покушаются", или даже просто ведут словесную пропаганду в пользу Москвы. Король обращает внимание народа, к которому направляет свое воззвание, что он находится теперь ближе к ним, чем Москва, так вот пусть и рассудят все злословящие (зухвалы) люди, кого им скорее должно бояться: "наши... войска до отмщения близже предстоят".
Ответить на это воззвание Карла было легко. Большую положительную роль должно было, по мнению русских властей, сыграть возможно более широкое распространение в народе сведений о письме Мазепы к Лещинскому, которое было отобрано у перехваченного мазепина "шпига", роменского жителя [608] Феско Хлюса. В этом письме Мазепа называл Лещинского своим государем. "И для того указал царское величество во обличении того его злого умысла о запродании малороссийского народа под иго польское, выдать свою грамоту ко всему малороссийскому народу, дабы ведали, что он изменник неправо в универсалах своих с клятвою писал, обнадеживая будто для пользы и вольностей малороссийского народа он ту измену учинил"
Тотчас же по всем полкам были разосланы 150 экземпляров с известием о письме Мазепы к Лещинскому с соответствующими комментариями.
7
Хотя было очевидно, что украинский народ с особенным раздражением и возмущением относился к самой мысли о приходе поляков, но все-таки решено было принять некоторые меры. Русское командование понимало, что если Карл и Мазепа, несмотря ни на что, продолжают делать большую ставку на помощь из Польши, то ведь и в самой Польше король Станислав Лещинский и его окружение соображают, что их участь решается теперь на Украине, и, значит, они сделают все возможное, чтобы в самом деле откликнуться на эти призывы бывшего гетмана.
Петр не склонен был в этой страшной борьбе оставлять что-либо на авось, тем более что он в начале декабря 1708 г. поверил .ложному слуху об идущей к Карлу польской подмоге: "Також совершенно есть, что Красоф i Станислаф с поляки iдут в случение к шведу". Царь даже предлагал на военном советe поэтому искать "неотложно" генеральной битвы, не дожидаясь весны
Приходилось, несмотря на очень критическое время, когда каждый солдат был дорог, распылять отчасти силы, потому что все-таки можно было опасаться разных неожиданностей, из Польши. С севера, из Литвы, с юга — от Буга и Днепра, отовсюду шли неспокойные слухи. В Польше в тот момент шляхта совершенно уверовала в конечную победу шведов. В середине декабря Петр послал, как сказано, семь драгунских полков под начальством генерала Инфланта в Литву, не то для подкрепления сил якобы преданного России коронного великого гетмана Адама Синявского, не то для удержания Синявского от перехода его в лагерь Станислава Лещинского, короля польского шведской милостью
Поляки, "приверженные" к России, переживали весной, летом и с начала осени 1708 г. тяжелое время. Правда, в марте были не только слухи, но довольно достоверные сведения, что венский двор сносится с низложенным королем Августом (оставшимся на своем курфюршестве) и даже намерен вступить в войну против шведского короля. Такие утешительные сведения передавал Синявский в конце марта 1708 г.
К сожалению, русские министры, которым писал Синявский, не вдумались поглубже в этот намек, и доверие к Мазепе ничуть не пошатнулось. И в течение лета и осени Синявскому приходилось уклоняться от боевых встреч и "уступать на сторону Вислы не без утраты в людях". Уже 31 августа (1708 г.) Синявский совершенно категорически извещает о намерении шведов идти на Украину, а не на Смоленск, хотя это было за две недели до военного совещания Карла с его генералами в Старишах, где вопрос был окончательно решен
После довольно долгого перерыва лишь 10 ноября Синявский обращается к русским с настоятельной просьбой о присылке военной подмоги хотя бы в количестве 6 тыс. драгун, так как Станислав Лещинский идет от Тихотина к Люблину, — и нужно "чтобы немедленно помощь Речи Посполитой учинена была"
Не говоря уже о Литве и Белоруссии, но даже в Познани в начале 1709 г. происходили такие любопытные происшествия: староста Никольский перебил "триста шведов контрибуции взимающих", а "протчих (т. е., очевидно, военную охрану сборщиков. — Е. Т. ) в полон забрал"
Неблагополучные вести шли и из мест южнее. Порой казалось, что грозит опасность с запада и Киеву. Петр тогда же зимой, в декабре 1708 г., послал через Днепр к польской границе отряд под начальством Гольца, приказывая ему в случае движения из Польши на Украину польских или остававшихся там шведских войск идти им навстречу и вступить в бой. На вопрос, что делать, если неприятель, вышедший из Польши и идущий на Украину, окажется многочисленнее русского отряда, Петр написал: "буде неприятель швецким войском силнее будет, а [611] не поляками, то в бой не вступать... буде же поляками силнее неприятель будет, то конечно вступать в бой"
Больше чем на двадцать миль в глубину Польши вторгаться Гольцу воспрещалось
Но в конце концов очень уж мала оказалась боеспособность польских войск Лещинского. Ни они, ни шведы генерала Крассова к Днепру из Польши не пришли и на Киев не напали.
В Польше все-таки знали гораздо больше, чем в Западной Европе, о том, как складывались дела на Украине.
Те, кто наблюдал с более близкого расстояния все, что творится на Украине, и кто знал последствия для шведов рокового, изнурительного зимнего похода,— уже за несколько месяцев до Полтавы начали учитывать происходящую перестановку в распределении сил. Могущественные магнаты, князья Вишневецкие, в марте 1709 г. объявили о своем раскаянии и перебежали обратно от Станислава Лещинского к Петру. Царь принял их заявления с большой готовностью и особым "манифестом" объявил: "мы все от них бывшие нам досады и противности забвению предаем, и в прежнюю приязнь и протекцию свою оных восприемлем"
8
Еще перед раскрытием измены Мазепы русские военачальники старались успокоить украинское население обещанием, что жители должны спокойно оставаться на своих местах там, где будут наступать или вообще проходить русские войска, которым под страхом смертной казни воспрещено обижать мирных жителей. За провиант, за скот и живность, за все, что жители будут доставлять русским войскам, они будут получать плату "повольною, настоящею ценою"
После измены Мазепы появляются указы о том, чтобы не верить прокламациям ("прелестным письмам") изменника и чтобы ни к Мазепе, ни к шведам не возили провианта и живности. Жителей местностей, которые лежат на пути шведского наступления, уверяют в том, что их не оставят на произвол [612] судьбы и окажут защиту, причем хвалят их за уже испытанную верность
6 ноября 1708 г., т. е. на девятый день после того, как Петр узнал об измене Мазепы, он, обращаясь с длинным торжественным посланием — "указом" ко всему народу Украины и убеждая сохранять верность, с ударением говорит об одержанных над врагом победах, о взятом под Лесной обозе Левенгаупта, "во осьми тысящах возах состоящей", о разгроме Любекера на Неве и о бегстве разгромленных остатков его войска на шведских кораблях. Говорится в "указе" уже и о взятии гетманской столицы Батурина.
Но уже с первых дней обнаружилось, что ни малейшей поддержки на Украине Мазепа не нашел
И в этом указе и в предшествующих обращениях (от 30 октября и 1 ноября ко "всему войску запорожскому" и к "войсковой старшине, ушедшей с Мазепой к шведам") царь обещает много милостей за сохранение верности и дает амнистию тем, кто хоть и ушел с Мазепой, но раскается и вернется
Обращаясь к запорожцам и извещая их об измене Мазепы, Петр призывает не слушать богоотступника и изменника Мазепу, "чтоб Малоросийской край... не был порабощен под полское и шведцкое ярмо" и за вольность свою стояли бы против неприятеля и "изменника Мазепы со всяким усердием". Сообщая запорожцам о двух больших победах над шведами (над войсками Левенгаупта в Белоруссии и Любекера в Прибалтике), Петр выражает твердую надежду: короля шведского и единомышленников его здесь войсками своими "великоросийскими и малоросийскими скоро искоренить и разрушить и из Малой Росии и всех земель своих выбить". Петр заявляет, что по доносам Мазепы на запорожское войско он прежде являл гнев свой на запорожцев, но "ныне видит, что он, вор и изменник Мазепа, то чинил по изменничыо своему умыслу напрасно"
С каждым днем русское командование все более убеждалось, что оно может быть спокойно за Украину. Были непогрешимые признаки, указывающие, что ни малейшего успеха дело Мазепы на Украине не имеет и что даже та группа казаков, которая стала на сторону изменника и пошла за ним в лагерь Карда, уменьшается постоянно, так как оттуда дезертируют. Явно большое впечатление произвел не только уход к русским одного из крупнейших мазепинцев — Галагана, но и замечательная смелость и, так сказать, массовый характер предприятия. Ведь Галаган пришел не один, а в сопровождении тысячи рядовых мазепинцев, бежавших с ним из шведского стана, и они привели с собой пленными шестьдесят восемь шведских офицеров и рядовых, которых они, дав по дороге бой шведам, захватили с собой
Дезертирство в шведских полках весной 1709 г. принимало все большие и большие размеры. 20 марта (1709 г.) к Шереметеву явилось семь человек, саксонцев родом. Они заявили, между прочим, что если бы служащие у шведов "иноземцы ведали, что дезертеров в нашем войске честно держат, тогда бы они все пришли в нашу сторону". По их словам, "в их войске все желают, чтоб из здешней стороны выйтить, понеже все под сумнением, как им будет здесь живот свой спасти"
Время от времени в русский лагерь приходили уже в начале апреля сведения, дававшие надежду на возникающий серьезный разброд в мнениях и намерениях, царящий в Сечи после ухода главных запорожских сил для совокупных военных действий с шведским королем. Так, посланная от Шереметева "партия от нерегулярных" учинила под Новыми Сенжарами нападение на запорожцев, перебила 60 человек, а 12 взяла живьем. Эти запорожцы рассказали, что в Сечи выбрали вместо "Кости" Гордиенко нового кошевого — Петра Сорочинского, который рассылает письма в Переволочную и в другие места, "дабы к вору Костке кошевому запорожцы не приставали". Но эти попытки борьбы против Гордиенко, по-видимому, успеха не имели. Кошевой Гордиенко вместе с изменником Нестулеем представлялись королю шведскому в Великих Будищах, приняли присягу и получили от Карла "жалования четыре воза талеров битых и роздано каждому человеку по двадцати. Да Мазепа обещал им всякому человеку по 10 тал. на месяц"
В появившейся впервые в 1951 г. в печати челобитной жителей Лохвицкого городка читаем, что они бедствовали в смущении и страхе, но вот теперь дошло до них всемилостивое утешительное слово царя, и они возвеселились духом. И если, невзирая на приказание, не едут в Глухов (на выборы нового гетмана), то исключительно потому, что не на кого оставить город, ибо "самих начальних наших здесь нет и сами о них не ведаем, где обретаются: сейчас не меем начального, кому бы в городе радети... а города нелзе оставити без досмотрующего". Ясно, что "начальство" было прикосновенно в той или иной мере к мазепиной смуте и скрылось, сами же жители "вашему царскому изволительному повелению не противни и неотступни"
Петр видел, что постоянные сообщения Шереметева, Ушакова, Меншикова о том, как народ Украины ликует, встречая русских, и предлагает свое участие в обороне, не являются пустым звуком. Было ясно, что не могли тысяча человек бежать, если бы остальные (а их, не бежавших, оставалось немногим больше тоже одной или полутора тысяч человек) об этом ничего не знали. Нетрудно понять также, какое впечатление этот выход Галагана с его товарищами произвел на украинское население.[614]
В том же самом письме, в котором Петр извещает адмирала Апраксина о "новом Июде Мазепе, ибо 21 год был в верности, ныне при гробе стал изменник и предатель своего народа", Петр приказывает прислать из Ингрии в полевую армию на Украину восемь полков (два конных и шесть пехотных), "понеже те полки гораздо здесь к нынешнему времени нужны"
Это было в самые первые дни после открытия измены Мазепы, и Петр еще не знал, многие ли на Украине пойдут за изменником, хотя царь и пишет в этом же письме от 30 октября: "...что услышав, здешний народ со слезами богу жалуются на онаго (Мазепу. — Е. Т. ) и неописанно злобствуют".
Наступила зима, и ингерманландский фронт был более спокоен, чем украинский. Восемь полков прибыли и окончательно включились в армию (в группировку, подчиненную Меншикову) лишь к апрелю 1709 г. Они сыграли свою роль в Полтавский день.
9
На правом берегу Днепра шансы Мазепы на успех были так же слабы, как и в Левобережной Украине.
Во время шведского нашествия под Гетманщиной понималась Левобережная Украина (без Слободской Украины, которая находилась более непосредственно в подчинении у Москвы). Хотя власть Мазепы простиралась и на Правобережную Украину, но ее уже не называли в просторечии Гетманщиной в описываемое время, хотя еще в 1687 г., когда Мазепа был избран в гетманы, это название нередко применялось и к правобережным областям Украины.
Много воды утекло между первым (1687) и последним (1708) годами правления Мазепы. На правом берегу Днепра не любили Мазепу, помнили его кровавую и предательскую роль в истории Палия и палиивщины. В первые годы XVIII в. казак Палий был любимым вождем рядового казачества, демократических слоев Правобережной Украины, в многолетней жестокой борьбе против польских панов, против угнетения крепостной массы шляхтой и против происков римско-католического духовенства, стремившегося опереться на панские права для более или менее насильственного обращения православных в унию. Вождем этого социально-политического и национального протеста против панской Польши и явился Палий, любимец народных масс. Палий со своими отрядами, особенно в 1700–1705 гг., вторгался частенько в польские владения, нарушая не очень ясно проведенную русско-польскую границу. Август II, король польский, неоднократно жаловался Петру на Палия; с Августом, как с союзником против шведов, Петру приходилось считаться, и по проискам Мазепы "мятежный вождь" Палий, — хотя он [615] открыто признавал преимущества подчинения Левобережной Украины и украинских частей Польши царю, а не полякам, — был схвачен и сослан. Теперь, после раскрытия измены Мазепы, Палий был возвращен и обласкан царем.
Как мог думать Мазепа, на глазах которого происходило с таким успехом для Палия многолетнее восстание правобережного украинского крестьянства и казачества против Речи Посполитой, что можно будет убедить или заставить тех же украинцев, как правобережных, так и левобережных, помогать полякам,— понять это мудрено. Правда, он еще в 1703–1704 гг. мечтал захватить в конце концов всю Правобережную Украину с Белой Церковью в виде новой гетманской столицы и, так как иначе трудно, — при формальном подчинении царю. И некоторое время он был даже доволен, что Палий держится так крепко и не уступает Белой Церкви ни полякам, ни даже русским.
В трудное время, между тяжким нарвским поражением 1700 г. и началом побед (при Эрестфере и при второй Нарве в 1704 г.), царь, очень нуждавшийся тогда в союзе с Польшей, заключая договор с Августом 19 августа 1704 г., обязался заставить Палия прекратить борьбу против Польши. Палий не покорился, но Мазепа при содействии русских войск, захватив Палия, отдал его в руки властей, и Палий был сослан в Сибирь и поселен в Енисейске, а Мазепе была дана в управление Белая Церковь.
В этой борьбе Мазепа всегда был против украинского плебса, против крестьян, против казацкой "голытьбы" и всегда действовал в пользу интересов шляхты, что сильно облегчалось существовавшим формальным союзом между Польшей и Россией. И даже после Альтранштадтского мира и отречения Августа от польской короны положение Мазепы и его политика в Правобережной Украине ничуть не изменились. Фикция продолжающегося союза, позволявшая Петру не уходить из Польши под предлогом борьбы против узурпатора Станислава Лещинского, давала возможность Мазепе не уходить из Белой Церкви и занятых еще при Палии частей восточнопольской территории. "Украина между Днепром, Случью и Днестром была в полной от него зависимости... Край принимал все более и более правильное козацкое устройство. В 1709 году в нем было уже 7 козацких полков"
Но все-таки с наступлением весны 1709 г. и окончательным перенесением на далекий юг и юго-восток Украины главного театра военных действий поляки партии Лещинского стали обнаруживать смелость.
Чем больше театр войны передвигался к Полтаве, тем смелее и назойливее делались набеги польских отрядов в окрестностях Могилева и Орши. Русским пришлось отходить к смоленскому рубежу. Польский предводитель Хмара занял Оршу. Корсак, командовавший русским отрядом в Орше, перенес свою ставку к Смоленску, откуда и писал Головкину, требуя подкреплений
Не пришел на помощь королю и корпус не польский, а чисто шведский, состоявший под командой генерала Крассау.
Уводя в Россию свою армию, Карл оставил рассеянный в Польше, Курляндии и Померании кавалерийский корпус под начальством генерала Крассау или, как он чаще называется в источниках, Крассова. Этот корпус считался резервом.
В декабре 1708 г. Карл послал Крассову приказ: образовать войско из 8 пехотных полков и 9 тыс. драгун и спешить на Украину. Ничего из этих запоздалых воззваний не вышло. Прежде всего самый приказ дошел до Крассова лишь незадолго до Полтавы. А затем было ясно, что если бы даже Крассов и поторопился, то это только несколько отдалило бы неминуемое поражение. Но Крассов, получив известие о Полтаве, конечно, не пошел на верную гибель и поспешил вернуться восвояси.
С каждым днем множились признаки провала всего предприятия Мазепы. Был у изменившего гетмана опорный пункт, на который он рассчитывал почти так же твердо, как на Батурин. Это была Белая Церковь, куда Мазепа заблаговременно отправил значительную часть своей казны и всякого добра. Туда начальником Мазепа поставил полковника Бурляя и дал ему полк сердюков. Д. М. Голицын, командовавший в Киеве, имел все основания не желать вооруженного столкновения из-за Белой Церкви. И Голицыну вполне удалось избежать боя: Бурляя и его сердюков удалось "уговорить добром". "Я всякими способами старался, дабы оных к себе привлечь без оружия и успокоить", как его учил сам Меншиков ("наукою вашей светлости"). Бурляй, ставленник Мазепы, получил "за отдачу фортеции" скромную награду всего в сто рублей, сотники получили по сорока рублей, а рядовые сердюки по два рубля
10
После гибели Батурина часть окружения Карла советовала" королю идти к приднепровским берегам и там устроиться на зимних квартирах поближе к ожидаемой подмоге, которую будто бы должны были привести Станислав Лещинский и командир шведского отряда генерал Крассов. Да и помимо того приднепровский край, начиная с Киевщины, был еще не разорен. Но Мазепа посоветовал зимовать в Ромнах и Гадяче. Он хотел загородить дорогу русским в Южную Украину. Карл сначала внял совету старого изменника. Мазепа не только очень скоро убедился в том, что украинский народ — крестьянство, рядовое казачество Украины — не с ним, но он и старшине не весьма доверял, даже той старшине, которая ушла с ним к шведам в конце октября и изображала собой его свиту 28 октября 1708 г. в Горках, когда он представился Карлу и обменялся с ним латинскими приветствиями. После того, как так легко его приверженцы сдали Батурин и Белую Церковь, кому же он мог доверять? И вот он потребовал, чтобы члены старшины, оказавшиеся с ним в шведском лагере, немедленно перевезли в город Ромны свои семьи. Некоторые вняли этому приказу, смысл которого был, конечно, им ясен: Мазепа хотел иметь заручку, "залог", как правильно выражается швед Кнут Лундблад, такой залог, который помешал бы дезертирству, быстро уменьшавшему численность казацкого отряда в шведском лагере. Эти несчастные жены мазепинцев, которых ждала невеселая участь, и были теми "казацкими госпожами", как их называют старые хроники, не поясняя, ни зачем, ни откуда они взялись. Об этих "dames cosaques" говорит и летописец похода шведский камергер Адлерфельд. Их таскали в шведслом обозе с места на место и в свое время дотащили до Полтавы, где они разделили участь своих мужей и были взяты в плен.
Как богата Украина — это шведы знали и по тем описаниям страны, которые уже тогда существовали в европейской печати, но особенно, конечно, по рассказам Мазепы. Но народная борьба разрушила все надежды неприятеля. Послушаем Адлерфельда, в течение всего похода не расстававшегося с королем Карлом: "В эту прелестную страну (Украину. — Е. Т. ) вступила армия, полная доверия и радости, и льстя себя надеждой, что она, наконец, сможет оправиться от всяческой усталости и получит хорошие зимние квартиры. И это на самом деле произошло бы, если бы мы не оказались вынужденными так тесниться друг к другу, быть в такой близости один от другого, что бы быть безопасными от нападений врага, который окружал вас со всех сторон. Да и то мы не могли воспрепятствовать [618] тому, чтобы некоторые полки, слишком отдаленные по расположению своих стоянок, не пострадали бы, потому что мы были не в состоянии помочь им вовремя — не говоря уже о том, что неприятель своими непрерывными налетами мешал нам пользоваться изобилием и плодородием этой прекрасной страны в той степени, как мы желали бы. Припасы становились к концу крайне редкими и чудовищно дорогими"
Царские универсалы против Мазепы и шведов широко распространялись по Украине и производили очень сильное, волнующее впечатление. Шведы обратили внимание, что эти воззвания распространяются даже в городе Ромнах, куда должна была перейти вскоре ставка Карла XII и его штаба, — и генерал-квартирмейстер Гилленкрок арестовал старшину ("бургомистра", — пишет Адлерфельд), обвинив его в том, что он побывал у русских и просил у них помощи против шведов. Расправа в таких случаях была короткая.
Смелость враждебных Мазепе казаков и партизан все возрастала. Выйдя из Городищ, король шел с армией к Ромнам. В пути (дело было 16 ноября 1708 г.) он послал своего генерал-адъютанта Линрота (не Лимрот, как неправильно пишут) с приказами к генералам Крейцу и Круусу, чтобы они ускорили движение. Линрот благополучно исполнил свое поручение, добравшись до Крууса. Всего в одной миле от Крууса шла колонна Крейца, но когда Линрот туда отправился, то в этом узком промежутке между двумя большими колоннами движущихся шведских войск на него внезапно напали казаки, каким-то образом проскользнувшие сюда. Они убили Линрота и перебили его четырех спутников. На другой день только нашли последнего из них уже при последнем издыхании и от него узнали о казаках. У Карла XII было шесть генерал-адъютантов, когда он начинал поход на Россию. Из них один — Канифер — был взят в плен казаками тоже при внезапном налете, а пятеро остальных были убиты: Линрот погиб последним из этой группы довереннейших лиц военной свиты короля. 18 ноября (по шведскому календарю) Карл был уже в Ромнах. По просьбе Мазепы он немедленно отрядил два кавалерийских полка и один пехотный, чтобы овладеть до прихода русских городом Гадячем, после чего Мазепа вернулся в Ромны.
Враг стоял в самом сердце Украины, и сопротивление жителей усиливалось. Шведы подошли (20 ноября 1708 г.) к городу Смела, но "горожане отказались впустить",— повествует Адлерфельд, — и, напротив, крайне охотно впустили русского генерала Ренне, который и занял немедленно город. Произошел ряд боев, сам король примчался во весь карьер, но ничего не вышло, Смела осталась за русскими.[619]
"Жители", "обитатели", "крестьяне", "горожане" — все эти наименования, пускаемые в ход шведскими летописцами похода при описании подобных происшествий, обозначают одно: народная борьба против агрессора усилилась очень заметно теперь, когда он уже стоял в центре страны, не на Северской Украине, а в "Гетманщине". Тут уж даже и не такие умные люди, как Мазепа, прозрели окончательно.
Репрессии становились со стороны шведов все более и более свирепыми, но ничего не помогало. Появились партизанские отряды из крестьян, очень активные. "10 декабря полковник Функ с 500 кавалеристами был командирован, чтобы наказать и образумить крестьян, которые соединялись в отряды в различных местах. Функ перебил больше тысячи людей в маленьком городке Терее (Терейской слободе) и сжег этот городок, сжег также Дрыгалов (Недрыгайлово). Он испепелил также несколько враждебных казачьих деревень и велел перебить всех, кто повстречался, чтобы внушить ужас другим"
В Гадяч пришел сначала Мазепа с 2 тыс. Шведского войска. Было это в середине ноября. Но неспокойно чувствовал себя старый изменник, и не любил он отлучаться от короля. Пробыв всего два дня в Гадяче, он вернулся в Ромны
Части русской армии шли параллельно движению шведов и вели все время глубокую разведку. Установив, например, что шведы идут из Ромен в Гадяч не прямой дорогой, а [620] "посылают" на лохвицкую дорогу, генерал Ренне, стоявший в Веприке, тотчас выслал в Лохвицу целый отряд для наблюдения"
11
В большие холода партизанская борьба на Украине ничуть не ослабевала, и положение шведов, разбросанных в Ромнах, Гадяче, Лохвице, Лубнах и Рашевке, становилось все менее и менее обеспеченным от внезапностей и случайных нападений. В конце ноября крестьяне на берегу Десны окружили и перебили всех до одного полтораста шведских солдат, очевидно, вышедших из своего лагеря, чтобы поискать пищи.
Когда шереметевская армия произвела у Гадяча большую военную демонстрацию (в декабре 1708 г.), то это было сделано главным образом затем, чтобы, зная характер Карла XII, выманить его из Ромен. Так и случилось. Шведская армия пошла из Ромен к Гадячу, а тогда генерал Алларт напал на Ромны и вскоре ими овладел. Быстрота, уверенность, меткость. и сила русских ударов в эту страшную зиму объясняются, между прочим, полной осведомленностью русского командования обо всем решительно, что делает и что намерен предпринять неприятель. Замерзали нередко русские военные разведчики, не успев выполнить поручения, но за них исполняли их дело добровольцы-крестьяне, являвшиеся к русским генералам со всех сторон и приносившие часто высокоценные сведения.
Петр знал, как ему помогает такое настроение населения. "Здешний народ со слезами жалуется на изменника и неописанно злобствует",— сообщал царь Апраксину. Он часто извещал именно Апраксина, далекого от театра военных действий, о народной войне: "Малороссийский народ так твердо, с помощью божией, стоит, как больше нельзя от них и требовать". Петра радовал полнейший провал вражеской пропаганды. "Король посылает прелестные к сему народу письма, но он неизменно пребывает в верности и письма королевские приносит, гнушаясь даже и именем Мазепы".
Еще далек был неприятель от Нежина, а уже там сказывалось раздражение против шведов, возмущение их отношением к населению, и проявлялась полная готовность горожан дать отпор. Они просили поскорее прислать к ним ратных людей, которые бы возглавили их поход против неприятеля: "... если бы были царского величества конные полки, и при них нежинцы, и из иных сотен казаки безмерно на неприятелей идтить желают, а ис тамошнего местечка жители ко мне присылают чтобы Московского войска хотя бы малое число прибыло к ним для початку к поиску над неприятелем, а они, [621] де черкасы, в помощь на неприятели идти с ними всеусердно желают".
Нежин в течение всей войны оставался одним из сторожевых пунктов Левобережной Украины, и он был в последний ("полтавский") период шведского нашествия одной из надежных баз армии Скоропадского, назначением которой было отрезать путь Карлу XII на запад, к Днепру и Киеву, в случае если бы шведской армии пришлось уходить от Полтавы в этом направлении.
В Полтаве "народ" — мещане и посполитые казаки — отстоял город от изменников.
Еще 27 ноября 1708 г. Петр не знал об измене, подготовляемой полтавской старшиной во главе с полковником Левенцом, и писал ему о посылке в Полтаву "для лутчего отпору" Мазепе и шведам князя Александра Волконского
30 ноября шведы подошли к городу Недрыгайлову силой в 1500 человек конницы, спешились и потребовали, чтобы жители их впустили в город. Никакого гарнизона в городе не было. "И прежде стрельбы говорили они шведы недрыгайловским жителям, когда они от них ушли в замок, чтобы их пустили в тот в замок, а сами б вышли, и обещали им, что ничего им чинить не будут". Жители города, побросавшие свои дома и укрывшиеся в единственное укрепленное место ("замок"), ответили шведам, "что их в город не пустят, хотя смерть примут". Началась перестрелка: "И те слова шведы выслушав, стали ворота рубить, потом по них в город залп дали, а по них шведов из города такожде стреляли и убили шведов десять человек. И они шведы, подняв тела их, от замка отступили... и дворы все сожгли"
Так жертвовали люда и имуществом и жизнью даже при явно безнадежной борьбе, если им не удавалось вовремя успеть бежать куда глаза глядят из своих мест при подходе шведских войск. Ведь приведенное только что донесение доставил в русскую армию бежавший ночью (с 30 ноября на 1 декабря) из осажденного замка священник. А что сталось с осажденными — это нетрудно себе представить.
Точно такое же настроение народа обнаруживается и в другом городе, которому тоже пришлось стать опорным пунктом армии Скоропадского, и в этом смысле город Лубны играл на юге линии расположения Скоропадского ту же роль, как Нежин на севере этой линии. Жители Лубен написали Петру "писмо" (точной даты нет, но по ряду признаков в ноябре [622] 1708 г.), в котором они прибегают к защите царя и просят "прикрыть их от нашествия враждующих неприятелей", и, имея в виду мазепинскую измену, заявляют о своем желании избавиться "от тех мятежей". Пишется это от имени всего населения лубенского: "Мы, граждане под именем всех сожителей лубенских", а подписано так: "все купно як казаки и посполитие жители лубенские"
Народное сопротивление на Украине делало даже самые слабые, технически несовершенные укрепления городов и сел почти непреодолимыми препятствиями. Недостаток артиллерии и пороха в шведской армии также давал тут о себе знать.
Если Карл перед Гродно еще в январе, феврале, марте 1706 г. не мог ни решиться на штурм, ни взять город длительной бомбардировкой, хотя овладеть этой укрепленной позицией и находившейся там русской армией для него было крайне важно, то уж теперь, осенью и зимой 1708 г., овладеть. Стародубом и Новгородом-Северским для шведского войска имело еще несравненно более важное, истинно жизненное значение. Это значило бы получить, наконец, настоящее пристанище, две теплых стоянки перед наступающей зимой, и прежде всего это были бы опорные пункты, откуда можно было бы со временем продолжать движение на восток, от которого пришлось отказаться в начале сентября в Старишах, на рубеже Смоленщины. Словом, Стародуб и Новгород-Северский были в 1708 г. для Карла XII вне всяких сравнений важнее, чем Гродно за два года перед тем. Но Карл XII, на многое отваживавшийся очертя голову, тут отступил, прошел мимо после первых же разведок и рекогносцировок. Если под Гродно у него не оказалось артиллерии, достаточно сильной для длительных и эффективных бомбардировок, то теперь, осенью и зимой 1708 г., после гибели обоза Левенгаупта и артиллерии и боезапасов, которые тот вез, после потерь в боях и без боев на долгом и страшно тяжелом пути, даже и та артиллерия, с которой Карл тронулся в поход в июне 1708 г. и которая тоже не была очень сильна, уменьшилась до такой степени, что и думать было нечего о действенной бомбардировке укрепленных городов. Промахи и опоздания Лагеркроны и шедшего с ним авангарда шведской армии оказывались непоправимыми.
Если затем Ромны и Гадяч временно оказались в руках Карла, то исключительно потому, что там еще не было русских гарнизонов, когда шведы подошли к этим городам. Ромны и Гадяч не были "взяты", а были просто заняты шведами. Заняты и потом потеряны вскоре после того, как армия Карла, после скитаний к Веприку и обратно, окончательно покинула эти места.[623]
12
Шведские источники сходятся на том, что труднейший зимний поход 1708–1709 гг. неслыханно ослабил шведскую армию. И курьезно отметить, что шведские историки так же охотно до уродливости преувеличивают значение морозов 1708/09 г., как французские историки — значение морозов в гибели армии Наполеона. По-видимому, объяснение русских побед морозами облегчает уязвленное "патриотическое" чувство. Но шведы забывают прибавить, что главное было в том, что население не дало им ни крова, ни пищи, ни топлива. Многие были или перебиты в боях, или погибли от всевозможных болезней, которые при постоянном недоедании и истощении организма легко становились смертельными, или замерзли в эти лютые морозы, где не день, не два и не три некоторым частям приходилось располагаться на ночевку в снегу, в открытом поле, иногда при вьюге, упорно задувавшей разводимые с большим трудом костры из сырых обледенелых сучьев. К этим основным частям шведской армии можно, пожалуй, причислить и очень. тоже уменьшившуюся ватагу мазепинцев, пришедших в октябре с гетманом. При этих условиях поход, предпринятый Карлом в первых числах января 1709 г. из местечка Зенькова, не нуждается в глубокомысленных стратегических мотивировках. Нужно сказать, что в Зенькове Карл со своим штабом оказался только потому, что разместиться всем в Гадяче было нельзя. Но и там солдаты обмерзали не меньше, чем их товарищи в Гадяче и других окрестных местах около него. Говорить, что, двинувшись на восток к Веприку, в этот момент Карл имел в виду угрожать прямым походом на Москву, могли только те, кто не отдавал себе отчета в реальном положении двадцатитысячной шведской армии в январе 1709 г. Мотивов экспедиции против Веприка было два. Во-первых, шведский штаб, еще когда король был в Ромнах, знал, что местечно Веприк на Ворскле, как и недалеко от него лежащий Лебедин,— пункты, откуда именно и направляются постоянные налеты на Ромны, на Гадяч, на части шведской армии, скитающейся около него, ища "крыши над головой", как говорили солдаты. Значит, нужно было ликвидировать Веприк. Во-вторых, был слух, что в Веприке можно найти некоторое пристанище, потому что он не разрушен так, как разрушен Гадяч.
Однако и в неукрепленное местечко Зеньков, где не было вовсе ни одного русского солдата, войти оказалось не очень легко. "Большое количество крестьян, — пишет очевидец Адлерфельд, — объявили, что не впустят шведов. Пришлось направить туда несколько полков (!), начали сжигать первые [624] дома ("предместье"), тем самым уничтожая желанный свой приют, на который рассчитывали. Вечером 30 декабря прибыл король. Он нашел ворота запертыми, а жителей местечка и большое количество крестьян на укреплении". Они казались "очень взволнованными". Так как ни короля, ни его армию эти обыватели и пришедшие в местечко крестьяне продолжали не впускать, то 31 декабря Карл XII велел начать с крестьянами и обывателями, стоявшими за рвом, дипломатические переговоры, и шведская армия заняла Зеньков.
Здесь, в Зенькове, окончательно было решено идти брать Веприк. Если в Зенькове, нисколько не укрепленном, где, кроме крестьян и обывателей местечка, плохо или вовсе не вооруженных, никого не было, пришлось считаться с такими затруднениями, то можно было наперед предугадать, что с Веприком. где стоял русские гарнизон, дело у Карла XII будет гораздо хуже. Самые Тревожные предположения шведов оправдались.
Нелегко временами приходилось в эту зиму и русской армии, приходилось и холодать и, особенно, голодать.
"На квартире у меня во многих ротах стала пуста. Людям хлебом и конским кормом великая стала скудость, что взять негде. И за многих деревень мужики розбежались и покинули домы свои, что стало им дать нечего"
Но шведам приходилось несравненно хуже. В шведской главной квартире втихомолку велись разговоры, обличавшие некоторую растерянность. С каждым днем возрастала вражда населения к продвигавшимся в глубь страны захватчикам.
Всякие сомнения в искренности "клятвенных обещаний" жителей ("Все купно як козаки и посполитые жители") города Лубны, или горожан Новгорода-Северского, или Стародуба, или далекого еще от театра войны Нежина, Глухова и других городов должны умолкнуть по той простой причине, что эти посполитые крестьяне, мещане, казаки доказали немедленно всем своим поведением, что они идут не за Мазепой, а против Мазепы. И когда шведское войско собиралось в конце ноября и в декабре 1708 г. идти на Веприк, на Ахтырку, на Котельву и дальше — на Опошню, на Полтаву, — то жесточайший отпор, полученный шведами под Веприком, и полный провал попыток не то что взять, а хотя бы только осадить Ахтырку показали вполне убедительно, что и Котельва, и Почеп, и Опошня, и Полтава окажут, когда наступит их час, отчаянное сопротивление шведам и мазепинским изменникам.
Беспокоила шведов "большая война", чуялась близость Петра, Шереметева, Меншикова и их крупных сил. Но беспокоила и малая война, которую вели казаки и население, война [625] внезапных налетов, из-под земли являющегося и в землю исчезающего врага.
Шведы пробовали бороться против народной войны воззваниями. Воззвания Мазепы были понятны, обличали некоторую пропагандистскую ловкость. Как автор он еще мог рассчитывать найти читателей. Но беда была, когда он выступал в качестве переводчика агитационных творений Карла или Пипера. "Универсал" Карла, переведенный на украинский язык, конечно, Мазепой, написан такой дикой тарабарщиной, которую понять стоит невероятного труда. Он переведен с того средневекового латинского языка наихудшего типа, который называется у филологов низшей латынью. А только такую латынь и знали Карл XII, граф Пипер и Мазепа. Но строй латинской речи до такой степени не похож на строй речи украинской, что перевод совсем не удался, и получилась местами просто дикая галиматья. Все же основные мысли Карла XII ясны: он грозит смертью виновным и детям виновных и сожжением имущества, если люди провинятся тем, что будут оставлять свои дома и уходить, или будут покушаться чем-либо вредить шведскому войску, или агитировать тайно в пользу Москвы, или если они позволят себе возмущать людей ложными обещаниями или угрозами. Таково основное обращение короля к уму и сердцу украинского народа. Все остальное — тугая, невразумительная абракадабра на шести больших страницах, которую не всякий, даже опытный грамотей-украинец, мог осилить. Ни малейшего впечатления на население этот универсал не произвел.
"Надеялись, что манифест короля от конца ноября, распространяемый между всем казачьим народом, убедит его в правоте чувств его величества",— пишет Адлерфельд, полагающий, что эти пустозвонные фразы о том, что король пришел освободить народ от московского ига, могут убедить украинцев.
Но Адлерфельд, камергер короля, бывший с ним и в Ромнах, и в Гадяче, и, может быть, сам принимавший посильное участие в составлении этого любопытного по-своему произведения, констатировал полную его бесполезность: "Все это, по-видимому, не произвело много впечатления на народную массу (sur le gros de la Nation), привлечь которую на свою сторону нашли секрет (avoit trouve le secret) царь и новый гетман". Таким образом, ни истребление "всех, кто попадется навстречу", генералом Функом, ни латино-украинское красноречие короля Карла не могли покончить с разгоревшейся народной войной: "Таким образом мы постоянно находились в драке (nous en etions continuellement aux mains) с обитателями, что в высшей степени огорчало старого Мазепу, особенно сдача Белой Церкви, где он много потерял". Может быть, в самом [626] деле, история мирной сдачи Белой Церкви была последней каплей, переполнившей чашу горечи, которая не переставала наполняться с момента, кода Мазепа с отчаянием воскликнул, увидя обгорелые развалины Батурина, что "бог не пожелал благословить его початки" (начинания. — Е. Т.). Теперь, с переходом всех еще уцелевших его богатств вместе с Белой Церковью в руки русских, он терял последнюю почву под ногами. И еще хуже были обстоятельства потери: Батурин по крайней мере хоть не сразу пустил Меншикова, сделал слабую попытку сопротивления, а в Белой Церкви Мазепе изменили самые, казалось бы, верные люди. С Белой Церковью и богатствами гетмана, там укрытыми, утрачивалась всякая надежда иметь хоть один прочный опорный пункт в Правобережной Украине. Что потеряна Левобережная Украина, Гетманщина, в этом Мазепу убеждало буквально все, что он видел с того момента, как шел с быстро таявшей толпой своих казаков в составе шведской армии.
Именно эта всюду вспыхивавшая непотухающими огнями народная война убивала Мазепу. Адлерфельд отметил в своем дневнике тяжкую печаль, овладевшую Мазепой. Но шведский камергер не знал, каким совсем новым замыслом поглощен угрюмый старик, едущий в авангарде рядом с королем Карлом XII.
13
У исследователя есть в руках один факт, лучше всяких теоретических рассуждений могущий дать представление о том, какое страшное впечатление произвела народная борьба украинцев на того человека, который в эту зиму с каждым днем убеждался все более и более в полном, неожиданном для него провале всех своих замыслов: это было последовавшее в декабре 1708 г. предложение Мазепы царю Петру.
В конце ноября 1708 г. новый гетман Скоропадский получил совершенно неожиданно письмо от миргородского полковника Даниила Апостола, который считался одним из главных помощников и подручных Мазепы и ушел вместе с ним к шведам.
Теперь Апостол просил прощения, изъявлял полное раскаяние и желал, чтобы его принял царь. По-видимому, уже тогда Апостол открыл Скоропадскому, что он бежал от шведов не совсем против воли и не без ведома Мазепы и что вообще у него есть очень важная новость. Во всяком случае царь приказал, чтобы ему представили раскаявшегося мазепинца.
Апостол при первом же свидании с Петром сообщил, что и Мазепа тоже раскаивается в измене и что бывший гетман не только знал об уходе Апостола, но и дал ему поручение к [627] царю. Мазепа предлагал царю, что он нечаянным нападением захватит Карла XII (в ставке которого гетман почти неотлучно находился) и вместе с ним захватит наиболее важных генералов и отдаст их всех в русские руки.
Петр обласкал полковника Апостола, восстановил его в чине и вернул его имения. Были обстоятельства, которые могли, как, очевидно, и рассчитывал Мазепа, удостоверить Петра к том, что предложение Мазепы серьезно и имеет некоторые шансы на успех. Принимая во внимание безумную отвагу Карла, его истинную страсть ввязываться лично и непосредственно в опаснейшие приключения и удаляться от лагеря без особой надобности и на значительное расстояние, предприятие могло показаться, при благоприятных обстоятельствах, осуществимым. На этом, очевидно, и основывал Мазепа свою надежду на то, что Петр примет дело всерьез. Надежда, конечно, оказалась тщетной.
Допрашивать Апостола и разбираться в диковинных предложениях Мазепы царь поручил графу Головкину. Этот выбор едва ли был случайным. Головкин ведал немалое время "делами малороссийскими" и тут, в Лебедине, мог быть наиболее осведомленным в этих делах из всей тогдашней свиты царя. Но, кроме того, на Головкине лежала ответственность, может быть не целиком, а отчасти, за убийственную по своим вредным последствиям ошибку в деле Кочубея и Искры. Он был одним из двух наиболее ответственных лиц, виновных в этом непоправимом промахе, другим был сам царь. Во всяком случае, если бы в этом кровавом деле Головкин не писал свои доклады царю под диктовку изменника, если бы у него хватило проницательности, чтобы разглядеть, где правда, то много несчастий было бы предупреждено. Поэтому Петр имел все основания считать, что уж на этот раз Мазепе не удастся обмануть Головкина, которого он так ловко обошел в первый раз.
Головкин имел с Апостолом большой разговор. По существу, канцлер сделал вид, будто считает предложение гетмана серьезным. Но речь шла о двух условиях. Первое условие ставил Головкин, и оно оказалось неприемлемым для Мазепы; второе ставил Мазепа, и его принял Головкин (точнее, сделал опять-таки вид, будто принял). Головкин ставил условие, чтобы Апостол доставил от Мазепы какие-нибудь серьезные письменные документы, потому что устные предложения — дело неверное. Апостол говорил о том, что Мазепа просит, чтобы его амнистия, которую ему обещают, была гарантирована иностранными державами. Сохранилось письмо графа Головкина к Мазепе, писанное из Лебедина и помеченное 22 декабря 1708 г., в котором выражается согласие на его "кондиции". В этом [628] письме говорится, что хотя письменных документов и нет, но так как за время этих переговоров (уже после Апостола) прибыл еще тоже бежавший от шведов другой полковник — Игнат Галаган и привез повторное предложение, то этого достаточно. Изъявлялось согласие и на иностранных "гарантеров" будущей амнистии, обещанной Мазепе
Вся эта история и особенно письмо Головкина не оставляют сомнения, что если Мазепа делал свое предложение серьезно, под влиянием впечатления полного провала своего изменнического дела, то ни Петр, ни Головкин абсолютно ему не верили и хотели лишь получить документальные доказательства его новой "обратной" измены для дальнейшей борьбы против изменника. Еще сам Мазепа, этот старый украинско-польский интриган, хитрый шляхтич, состарившийся в затейливых поисках, устройствах западни, крестных целованиях, лжесвидетельствах, зароках и клятвах, "гарантиях" и перестраховках, мог всерьез верить, что Петр пойдет на такое нелепое предложение: затевать переписку с иностранными державами и просить их быть "гарантерами" и поручителями перед Мазепой, что он, царь, в самом деле сдержит обещание и помилует Мазепу, если тот "захватит" короля Карла. Петр, человек громадного кругозора, большой глубины и тонкости дипломатической мысли, освоивший порядки и обычаи европейской политики, хорошо знал, что такие дела, как предлагаемое Мазепой, еще изредка делаются, но готовятся по секрету, а не с предварительными дипломатическими переговорами о каких-то "гарантиях". Вся бессмыслица требований гарантии и "гарантеров", разрушавшая уже наперед малейшую возможность сохранения тайны для предлагаемого предприятия, прямо бросалась в глаза. Головкин писал свое письмо Мазепе с единственной целью: поймать в ловушку Мазепу, получив от него документальные доказательства его нового предательства. Ни одной минуты, конечно, ни царь, ни Головкин не относились серьезно к этим пробным шарам и зондированиям почвы со стороны презренного предателя.
Но если и речи не могло быть о серьезном отношении Петра или Головкина к новой затее Мазепы и если ни малейших реальных последствий это предложение иметь не могло, то никак нельзя сказать, чтобы оно было лишено в глазах историка своего значения. Оно в высшей степени характерно как показатель глубокого разложения в лагере мазепинцев.
Эта выходка Мазепы не была с его стороны мистификацией: посылка Апостола и Галагана к Петру с дважды повторенным предложением была доказательством того, до какой глубины полной паники и растерянности доходил минутами, старый [629] предатель, больше всего сокрушавшийся и подавленный, по словам шведа Адлерфельда, его наблюдавшего, именно народной войной, сопротивлением населения Украины шведскому нашествию и, прибавим, прогрессировавшим разложением в своем стане. Он бросался из стороны в сторону. Предлагал царю захватить Карла XII и писал почти одновременно Станиславу Лещинскому, умоляя его поскорее идти на помощь к Карлу на Украину. Тут к слову заметим, что некоторое время в Европе придавали измене Мазепы очень большое значение, и многие были уверены, что шведские сообщения об отпадении всей Украины от России правильны. Даже осторожный и недоверчивый ни к шведским, ни к русским официальным сообщениям английский посол в Москве Витворт уже начал в своих секретных донесениях в Лондон величать бывшего гетмана: "мистер Мазепа"
14
Казаки и взводы регулярной конницы тревожили шведов в Ромнах, где была королевская ставка, а Мазепа, сидевший теперь (в декабре 1708 г.) в Гадяче, был в панике от этих наездов и просил о спасении. Гилленкрок решительно не советовал королю уходить из Ромен. Но Карл пожелал идти.
Пошли из Ромен в Гадяч. Сейчас же, едва шведы вышли из Ромен, жители Ромен, казаки и отряд, посланный Шереметевым, заняли окрестности города. В Гадяч шведы дошли, измученные страшным морозом, когда уже наступала ночь 28 декабря. Шведская документация рисует картину, которую стоит запомнить. "Авангард подходил к Гадячу, как раз когда наступил ужасающий мороз. Поэтому все старались протиснуться вперед, чтобы найти в городе защиту и теплое пристанище, вследствие чего у единственных ведущих в город ворот возникла жестокая суматоха, которая еще, более увеличилась подходившими орудиями и обозными повозками. Люди, лошади, повозки в конце концов образовали один клубок, и только незначительной части войск удалось войти в город, в то время как большая часть должна была провести ночь в снегу, на морозе, под открытым небом".
Но даже и следующий день и отчасти следующую ночь тысячи людей, высокопоставленных и простых, солдат и офицеров, должны были провести под открытым небом и нажили себе в эти часы те болезни, от последствий которых должны были потом мучиться всю жизнь.
В эту ночь скончалось от холода от 3 до 4 тыс. человек. Можно было видеть замерзших кавалеристов, сидевших на [630] своих лошадях, пехотинцев, которые крепко примерзли к деревьям и к повозкам, к которым они прислонились в последний момент своей жизни. Пищи было мало, но нашлась в большом количестве водка, однако злоупотребление ею в таких условиях значительно ускоряло гибель шведов. "Но в самом городе ужасающие сцены были, если только это возможно, еще страшней. Одна треть города сгорела, а остальные две трети были далеко не в состоянии приютить целую армию. Почти каждый из этих домов превратился в лазарет, где хирурги были заняты отпиливанием замерзших частей тела или по крайней мере оперированием их. Проходившие по улице ежесекундно слышали вой несчастных и видели лежащие перед домами там и сям отрезанные части тела. А по улице встречались больные, которым не удалось нигде найти пристанища и которые ползали по земле в немом отчаянии или в припадке сумасшествия"
Из Гадяча приходилось вместе с тем уходить, потому что русские, не переставая, продолжали тревожить нападениями. Русские тоже страдали от холода, но были гораздо теплее одеты: в полушубки, а не в наворованное еще в Саксонии дорогое, но совсем уже истрепанное сукно, как у шведов, и питались они несравненно лучше: крестьяне охотно давали своим все припрятанное от шведов в ямах или в соседних лесах, да и продовольственные запасы у Шереметева были теперь лучше, чем когда шли из Литвы в Северскую Украину.
Понятовский, верный спутник Карла XII, точно так же решительно ничего не понял в умышленной зрело обдуманной ловушке, в которую попал его друг и повелитель, уводя свою армию из Ромен в Гадяч. Ужасы этого перехода описывает и он. "Перед тем, как прийти в Гадяч, шведы потеряли три тысячи человек замерзшими, а кроме того, всю обозную прислугу и много лошадей, вследствие чего разорение всей армии давало себя чувствовать более, чем когда-либо. Люди, мужчины и женщины, лошади погибали безнадежно... Все-таки король пришел вовремя в Гадяч, чтобы заставить московитов удалиться"
Понятовский не понимает, что Шереметев вовсе и не собирался брать Гадяч, а лишь производил мнимые приготовления к атаке, чтобы побудить Карла покинуть Ромны и чтобы затем занять их русским отрядом. Такие искренние обожатели Карла XII, как Понятовский, были в окружении короля столь же вредны, как царедворцы и льстивые приспешники вроде Акселя Спарре или немецкого изменника и перебежчика от русских бригадира Мюленфельса. Карл, лихой организатор налетов на врага, талантливый тактик, но очень посредственный стратег, не переставал в русском походе попадать [631] впросак, ничего решительно не понимая в русской стратегии. А льстецы и приспешники, к коим порой присоединялся по карьеристским соображениям и сам фельдмаршал Реншильд, не переставали поддакивать и расхваливать своего "юного героя", который в эти роковые для него и для его армии месяцы выбирался из одной западни, поставленной русским командованием, лишь затем, чтобы попасть в другую. И все хорошо: русские уклоняются от боя, бегут, всюду победа!.. И в Гадяче "победа" и в Веприке "победа", и так от "победы" к "победе" шведская армия шла и пришла к трагедии в Полтаве, к позору в Переволочной, к своему бесславному концу.
Еще будучи в Литве, рассматривая карту, составленную квартирмейстером и главным картографом армии Гилленкроком, Карл XII сказал: "Мы теперь на большой дороге к Москве". — "До нее еще очень далеко", — осторожно возразил Гилленкрок. Но у Карла на подобные возражения всегда был готов ответ: "Когда мы опять начнем движение, то придем туда". Лишь бы начать двигаться. Лучше всего он себя чувствовал и спокойнее всего казался окружающим, когда приходилось двигаться и действовать и когда уже мысли, колебания, взвешивания, сомнения оставались позади. С чувством, близким к отчаянию, говорили лица поумнее, вроде Гилленкрока или графа Пипера, об этой опаснейшей черте своего короля, когда, например, он ни с того ни с сего пошел из Ромен в Гадяч или потом стал кружить по Слободской Украине.
Морозы памятной всей Европе зимы 1708/09 г. усилились к концу декабря в необычайной степени. Страдала русская отступающая армия, еще больше страдали шведы, находя но пути оставленные русскими пожарища. Шведам приходилось раскладывать громадные костры, устраиваться на ночевку в чистом поле. Вот картина с натуры отхода шведов от Веприка: "...подавший неприятель в левую руку к Плешивицам разложили огни великие и стояли, а болше у них пехоты было видеть, а конницы не так. Только от великой тягости морозу и проведать трудно; кого ни пошлешь, то приедит либо лицо, либо руки или ноги ознобе"
Голод донимал шведов еще хуже, чем холод.
Лубенские горожане и крестьяне ("лубенские и сельские обыватели") поймали мазепина есаула и одного "кумпанейца" из мазепинцев, связали их и привели к Волконскому, который и отправил их к Меншикову
Шведы в эту суровую зиму решительно ничего уже достать в украинской деревне не могли, потому что "из многих деревень мужики разбежались и покинули домы свои". Даже и в русской армии стало ощущаться, что деревня совсем опустела, и "хлебом и конским кормом великая стала скудость"
Но мы знаем, что, например, такие же нерегулярные волохи, служившие в армии шведской, получали жалованье регулярно, требовали надбавку, получали надбавку — и все-таки голодали и с голодухи бежали от Карла к русским.
Стужа так усилилась во второй половине декабря и в начале января, что не было никакой возможности идти дальше на Веприк и Лебедин, как хотелось королю вопреки мнению Гилленкрока и даже обыкновенно поддакивавшего королю Реншильда. И ненужный губительный переход армии в неслыханные морозы из Ромен в Гадяч предстал пред шведским штабом во всей своей нелепости. Гилленкрок осторожно попробовал убедить Карла вернуться в Ромны. Но король не любил, чтобы ему столь наглядно доказывали, какие чудовищные промахи он делает. "Что это опять за глупость? Зачем король выступает?" — сказал граф Пипер, конечно, не лично королю, еще когда Карл отдал приказ о переходе в Гадяч. Но признать перед всей армией, что содеянная им глупость есть глупость, король не пожелал, и 6 января в лютый мороз Карл снова поднял свою армию и, не сказав ни слова Гилленкроку, пошел брать Веприк.
Ни король, ни Гилленкрок, ни весь штаб не знали, что храбрый капитан Юрлов, фактически руководивший обороной, деятельно вспомоществуемый всем населением маленького и плохо укрепленного полусела-полугородка Веприка, окажет отчаянное сопротивление и принудит к штурму четыре полка (два пехотных и два кавалерийских), которые Карл повел к Веприку, и что штурм будет стоить шведам, как увидим дальше, [633] страшных потерь, причем исключительно высок почему-то оказался процент убитых и тяжелораненых офицеров, и все, как нарочно, пали самые лучшие, испытанные в многолетних боях чины командного состава.
Но если этого нельзя было предусмотреть в подробностях. то уж зато в штабе ясно понимали, что даже и при полной удаче под Веприком овладение этим местом ни малейшей выгоды представить не может. Идти от Веприка дальше на Лебедин, где находился Петр,—для такого предприятия, да еще при жестоком морозе сил явно не хватало. Значит, даже при удаче придется идти не вперед, а назад. Но если так, то зачем же мог понадобиться Веприк? Генералы этого не понимали, а Карл довольствовался лишь отрывочными невразумительными словами о том, что следует "отогнать врага".
Мазепа, поглощенный своей идеей об удалении главного театра военных действий от Украины, убеждал короля теперь, в конце декабря 1708 г., двинуться на Белгород и оттуда завязать сношения с булавинцами. Он еще ничего не знал ни о самоубийстве Кондратия Булавина, ни об упадке этого движения. Карла нетрудно было убеждать в целесообразности таких планов, которые влекли на восток и поэтому приближали к Москве. Но вывести теперь же всю армию из Гадяча, где она стояла и где даже и при ночевке в закрытых помещениях замерзали люди, было невозможно, и Карл решил пока предпринять с несколькими полками наступление от Гадяча вверх по реке Псел.
Ему удалось овладеть Зеньковом, но Петр предвидел неминуемость попытки Карла продвинуться на северо-восток от Гадяча либо затем, чтобы продолжать дальнейшее движение на Белгород, подтянув к себе все свои силы из Гадяча, либо затем, чтобы обеспечить от русского нападения левый фланг шведской армии, если Карл поведет ее от Гадяча к югу, на Полтаву. В том и другом случае должно было для задержки движения шведов к востоку укрепить городки Веприк, Лебедин, Сумы, лежащие по верхнему течению реки Псел, а также Ахтырку, находящуюся к юго-востоку от Веприка. Петр в жестокие морозы этой зимы маршировал с солдатами то в Лебедин (26 ноября), то в Веприк (30 ноября), то опять в Лебедин (25 декабря), то в Сумы (26 декабря).
Наступление шведов должно было начаться со взятия Веприка, наиболее близкого к Гадячу из всех перечисленных мест. Но оно и началось и окончилось у Веприка. С неимоверными трудностями, при невероятных морозах этого года, не щадя себя, русские успели наскоро окружить Веприк такими прежде тут не существовавшими земляными валами, что, напрасно потратив на их артиллерийский обстрел много снарядов, которых [633] шведам было жаль, так как их армия была уже не так этим добром богата, Карл ясно увидел, что артиллерией город не взять. Он приказал штурмовать эту позицию. Ничтожный гарнизон Веприка, имевший всего три пушки, трижды отбивал приступы, пока не истощился порох, и когда шведы 6 января 1709 г. вошли в это разрушенное место, то офицеры удивились и сильно роптали, не понимая, зачем королю было тратить совсем бесполезно столько людей. По шведским показаниям, шведы потеряли до 1200 человек убитыми и ранеными, а по словам Петра (в его "Журнале", ч. 1, стр. 198) — больше, 1246, так как Петр оговаривается в своем "Журнале", что часть раненых шведы отправили на главную свою квартиру в Гадяч. А укрепления Веприка шведы срыли до основания и отступили.
Несколько сотен русских и украинцев, нанесших под Веприком своим отчаянным сопротивлением такой тяжкий урон значительным шведским силам, оказали громадную услугу русскому делу. Карл XII, который, как сказано, вообще не любил тратить солдат на осады и штурмы, только потому велел штурмовать Веприк, что не имел понятия о возможности подобных тяжких потерь при взятии такого ничтожного укрепления. А дальше пришлось бы, идя к северу долиной реки Псел, брать одно за другим укрепления: Каменное, Лебедин, Сумская Ворожба и Сумы, и не было никаких причин ожидать, что взятие этих городков будет шведской армии стоить дешевле, чем абсолютно ненужное взятие Веприка.
Срыв укрепления Веприка (на валах его не было даже ни одного бастиона), шведы повернули обратно и отступили к Гадячу и к Ромнам, где были расположены их главные силы.
Эта кучка безвестных и давших себя почти полностью истребить героев, как солдат, так и населения, которое полностью пожелало включиться в дело обороны, сделала ничтожную крепостицу Веприк одним из крайних восточных пунктов, до которых докатилось шведское нашествие, отправлявшееся по пути Путивль—Белгород—Курск—Москва. Веприк лежит под более восточным меридианом, чем Стариши, откуда, как было сказано, агрессор тоже принужден был повернуть к югу и отказаться от вожделенного северо-восточного направления. Так же как в Старишах, отказ от северо-восточного направления на Смоленск—Дорогобуж—Москву знаменовал решение идти к югу, так это случилось и под Веприком. И так же точно, как в середине сентября движение к югу от Старишей вовсе не означало отказа Карла от мысли о Москве, так и после жестоких и бесполезных потерь под Веприком королевский штаб утешал офицеров, жаловавшихся на ненужную [635] бойню, где процент погибшего и искалеченного офицерства оказался выше обыкновенного, тем, что теперь зато будет найдена другая, более подходящая дорога — южнее. Но где именно? Петр некоторое время полагал, что шведы будут после Веприка прорываться к востоку через Ахтырку. Но шведы не рискнули идти брать город вследствие крайне трудных условий для кавалерийских маршей, а из-под Веприка ушла подобру-поздорову именно кавалерия, не принимавшая участия в отчаянных штурмах, положивших около 1300 человек шведской пехоты. Петр послал в Ахтырку Меншикова с драгунами и сам туда прибыл (2 февраля 1709 г.) и оставался шесть дней, наблюдая за укреплением города.
Карл туда не пошел, а прошел мимо. Он предпочел идти через Опошню, лежащую, так же как и Ахтырка, на реке Ворскле, но несколько южнее.
До начала половодья были получены сведения о том, что шведский отряд генерал-майора Крейца силой в 5 тыс. человек, стоявший в Лохвице и в окрестных деревнях, собирался покинуть свои стоянки. Очевидно, предполагалось, что Крейц пойдет к югу, на Опошню и Будищи, где по слишком преждевременным заключениям будто бы обретался неприятель
15
Сопротивление под Веприком произвело, как совершенно категорически утверждают шведы — участники и летописцы похода, самое удручающее впечатление на шведское офицерство. Бодрился, как всегда, только сам король и окружавшие его льстецы из генералитета во главе с тем же Реншильдом. Возникал ряд вопросов, требовавших немедленного разрешения. Первый и ближайший вопрос: где искать "крыши над головой" при все усиливавшихся морозах? Прошли мимо Ахтырки, но не посмели даже и начать ее осаждать. Не пошли к Лебедину, потому что было ясно, насколько сопротивление царской ставки будет сильнее, чем под Веприком. Возвращаться в Ромны и отбивать их у русских, которые были там поблизости? Вернуться в Гадяч, имея впоследствии угрозу из тех же Ромен с севера и из Лебедина и Ахтырки с востока? Да и размышлять насчет Гадяча долго не пришлось: он был занят почти в одно время с Ромнами. Значит, оставалось идти на юг, в Полтавщину. Но тут представлялся и другой, еще более существенный вопрос: что же вообще делать дальше? От похода на Москву Карл ничуть не отказывался, и шведский штаб смотрел на Полтаву, как на место, где можно будет спокойно подождать, с одной стороны, Станислава Лещинского с польским войском с запада, а с другой стороны, многотысячную [636] армию из Запорожской Сечи, которую обещал Мазепа. Верить этому обещанию, после того как оказались лживыми все другие его обещания, было, конечно, рискованно, но ничего другого не оставалось.
Все это понятно и объяснимо. Что осталось загадочным не только для многих современников, но отчасти и для потомства, это вторжение шведов, миновавших Ахтырку и вошедших в Опошню, из Опошни в Слободскую Украину, т. е. в самую восточную область Южной Украины, а оттуда вновь в Опошню. Почему шведы пошли таким глубоким обходом к Полтаве, когда они могли продвинуться туда гораздо быстрее и не быть застигнутыми страшным разливом рек, ранневесенним февральским и мартовским наводнением 1709 г., — это можно рациональнее всего объяснить лишь одним: тут они шли впереди русской армии, Шереметев оставался у них с тыла, и, значит, он не мог успеть разорить Слободскую Украину. Именно тут, казалось, можно было найти пристанище. Но если так, то чем можно объяснить то свирепое опустошение, которому подвергли сами шведы слобожан? Объяснение одно: на Слободской Украине армия Карла XII встретила ту же народную войну, какую испытала и до и особенно после перехода к ним Мазепы на Северской Украине и на всей Гетманщине вообще, где она уже побывала. И варварское сожжение предместий Краснокутска, который шведы оказались не в силах удержать, но в силах поджечь, и опустошение деревень было ответом на уход слобожан из своих домов, на прятанье хлеба, наконец, на партизанские налеты и истребление рыскающих в поисках хлеба и сена шведских фуражиров.
Не взяв Ахтырку, мимо которой шведы прошли после Веприка, они повернули к Котельве, овладели Опошней, оттеснив русских, причем наивный и очень усердствующий участник и летописец похода камергер Адлерфельд заявляет с самым серьезным видом, что они перебили 400 человек русских и 150 взяли в плен, а сами потеряли при столь молодецком подвиге всего... двух человек. И неловко за шведского историка Стилле, что он верит этому лубочному вздору и повторяет его!
По свидетельству пленного поляка, взятого 28 января 1709 г., в бою под Опошней, происходившем накануне, присутствовал сам король с 5 тыс. шведов, а кроме того, участвовали еще и волохи и поляки, которых есть 12 "хороног" (хоронгвей. — Е. Т.). Поляк удостоверил, что Карл идет к Полтаве
Это показание и, по-видимому, аналогичные "распросные [637] речи" о намерении Карла были тотчас пересланы Меншиковым царю, причем Меншиков просил царя прибыть в Ахтырку, куда мог бы явиться для свидания и сам Александр Данилович. В Полтаву немедленно было послано семь пушек в дополнение к уже имевшимся 12
Мазепа ни на шаг не отходил от короля и присутствовал при всем этом особенно зверском, исключительно неистовом опустошении страны. Он, конечно, ни в малейшей степени не препятствовал всему, что творил его новый хозяин. В полнейшем провале своих планов, в том, что народная война ведется не против русских, а против шведов, Мазепа к этому времени, т. е. к февралю 1709 г., был уже окончательно убежден. Из попытки сношений с Петром в связи с предложением гетмана нечаянным нападением захватить Карла и, похитив его, доставить в царский лагерь ничего не вышло. Тогда оставалось одно лишь: терроризовать Украину и, обострив этот террор, принудить ее, наконец, перейти на сторону шведов.
Мазепа знал, что его лично ждет в случае победы России, и поэтому не было у украинского народа зимой и весной 1709 г. более неумолимого, смертельного врага, чем старый бывший гетман. Не следует забывать и того, что у Мазепы оставалась еще одна надежда, тем более сильная, что она была последней: он ждал со дня на день восстания Запорожской Сечи, запорожцы были последним резервом мазепинцев. А если так, то приманить их к измене можно было легче всего, обещая им богатые милости и широкие возможности воспользоваться всем имуществом горожан и сельского населения Украины, которые останутся верными России. Террор шведский, до таких неслыханных размеров зверства обострившийся в январе—феврале [638] 1709 г. на Слободской Украине, должен был явиться как бы началом общего террора, который собирались направить весной изменники-запорожцы против населения Гетманщины. Это восстание тесно связывалось у Мазепы и запорожского кошевого Константина Гордиенко с чаемой и ожидаемой ими победой шведского короля. Спокойная суеверная убежденность Карла XII в конечном успехе действовала на окружающих. Ведь Мазепа жил исключительно в ближайшем окружении короля, садился за королевский стол с генерал-майором Спарре, который был заблаговременно намечен в коменданты ("губернаторы") города Москвы.
Такова была среда, в которой жил изменник-гетман в последние месяцы перед Полтавой.
Жесточайшее народное сопротивление, которое встречали шведы буквально на каждом шагу между Котельвой, Краснокутском, Коломаком и Рублевкой, побудило Карла к проявлениям такой истинно зверской жестокости, какая всегда была ему свойственна, когда он встречал серьезный отпор. Сжигались деревни, убивали все не успевшее бежать население. 11 февраля он пошел к Коломаку и между Краснокутском и Городней натолкнулся на отряд генерал-лейтенанта Ренне. Произошло кровопролитное столкновение, не весьма удачное для шведов. Русские бились с особенным ожесточением, вызванным в них возмущенными чувствами: ведь отряд Ренне видел испепеленные деревни и валявшиеся всюду по дорогам трупы убитых или замерзших крестьян, их жен и детей. Враг был отброшен с потерями обратно в Краснокутск, сам король, который хотел остановить бегущих, чуть не был взят в плен. Ренне затем отошел со своим маленьким отрядом. Потери шведов были гораздо значительнее, чем у русских, вопреки лживой шведской реляции, трубившей о победе.
16
Сражение между Краснокутском и Городней еще уменьшило и без того сильно тающую шведскую армию. По шведским позднейшим подсчетам, армия Карла в момент начала похода ранней весной 1708 г., когда он стоял в Сморгони и Радашкевичах, была равна 35 тыс. человек. Затем, в октябре 1708 г., Левенгаупт привел к нему уцелевших после битвы при Лесной 6700 человек. Следовательно, у него должно было бы оказаться 41 700 человек. Конечно, он успел уже к октябрю испытать. потери, но не такие чудовищные, как затем зимой. Ранней весной 1709 г., после скитаний по Слободской Украине (по шведским подсчетам), у Карла XII осталось всего меньше половины этого числа, 19 тыс. человек с небольшим, если считать чисто [639] шведскую по своему национальному составу регулярную армию. Если летом 1709 г. у короля под Полтавой оказалось (перед боем) 30–31 тыс. человек, то это объясняется прибытием части запорожцев, приведенных их кошевым, изменником Константином Гордиенко, а также наличием волохов и других нерегулярных отрядов.
Вопрос о прибытии подкреплений стал в сущности уже в марте 1709 г. вопросом жизни или смерти для шведской армии.
Доходили до Петра в феврале 1709 г. слухи, что Карл "послал указы во все свои городы и в Лифляндии", чтобы собрать все военные силы у всех гарнизонов и, как только настанет весна, идти "доставать Петербурга". Но едва ли эта весть могла в тот момент показаться Петру очень устрашающей. Сам Карл с лучшими, отборными своими войсками (т. е. с той частью их, которая еще уцелела) был в топях и болотах Слободской Украины, должен был выводить людей, лошадей, обоз из области, которая уже в ближайшем будущем оказалась затопленной разлившимся половодьем,— а без него брать Петербург было бы предприятием еще более, очевидно, невозможным, чем была бы попытка сделать это при нем
Но в шведском лагере еще многие верили в приход поляков, Верили солдаты, потому что привыкли слепо верить Карлу, а Карл громогласно утверждал, что ждет прибытия Лещинского с большой армией. Верили льстецы и приспешники, окружавшие Карла, вернее, притворялись, будто верят. Генералы посерьезнее, конечно, не верили. Граф Пипер, первый министр, не верил нисколько. "Армия находится в неописуемо плачевном положении",— писал Пипер жене перед Полтавой. Письмо дошло до Стокгольма, когда сам Пипер уже был в плену.
Крейц, Левенгаупт и генерал-квартирмейстер Гилленкрок разделяли тревоги и пессимистические предчувствия министра Пипера. Но путей к спасению они не указывали в сущности никаких. Идти к Днепру, остановиться за Днепром и там ждать. поляков — дальше премудрость даже самых осторожных советчиков в окружении Карла XII не шла. Но советчики опоздали: их план уже стал весной 1709 г. неисполнимым. До Днепра можно было бы еще пробраться или, точнее, продраться сквозь русские войска, уже стоявшие по Днепру именно в ожидании бегства шведов к Днепру с востока или на случай попыток [639] поляков подойти к реке с запада. А затем шведов ждала в Правобережной Украине не менее, если не более жестокая народная война, не говоря уже о том, что по пятам за ними шла бы втрое сильнейшая армия Шереметева.
Спасения для шведского войска уже весной 1709 г. в сущности не было никакого, и вопрос лишь шел о том, где и в каком виде постигнет зарвавшегося агрессора конечная катастрофа. Видел это и царь. Карлу как-то показали перехваченное письмо Петра к королю польскому Августу. Царь предлагал Августу вторгнуться из Саксонии в Польшу, так как шведская армия (писал Петр) почти уничтожена и Карл уже никогда в Польшу не явится. Прочтя это письмо, Карл, по собственным своим словам, от всей души расхохотался. Хохотал он от всего сердца, herzlich, как об этом писал бывший при нем немец Сильтман. Веселый, неудержимый королевский хохот раздавался в ставке как раз в те дни, когда шведская армия шла со всем обозом, направляясь через Опошню в Великие Будищи на Полтаву.
Бродя от Краснокутска к Коломаку, оттуда повернув к югу и юго-западу, к Яковцам, к Великим Будищам, к Жукам и Полтаве, Карл XII, видя продолжающееся отступление отдельных отрядов русской армии и совершенно превратно истолковывая этот факт, решил, что он настолько прочно владеет Украиной, что вправе наказывать своих новых подданных за попытку сопротивления. Войдя в Олесню (Олешню) 11 февраля 1709 г., генерал-майор Гамильтон просто перебил несколько сот человек и затем ушел, сжегши местечко до основания. Это он мстил жителям Олешни за то, что они, вооружившись чем попало, отчаянно оборонялись от большого шведского отряда, и четыре полка долго не могли ничего с ними поделать. Ворвавшись, наконец, в Олешню, шведы убедились, что никакого русского гарнизона там не было и что с ними так яростно сражалось гражданское население. Сожгли и деревню Рублевку (17 февраля). Женщин и детей уводили на смерть, бросая их в степи, по свидетельству одобряющего это Адлерфельда, за то, что мужчины, уходившие при приближении врага, осмеливались стрелять по шведам. Карл шел к югу, проходя восточной полосой Южной (Слободской) Украины. Он по-прежнему был полон своих завоевательных фантазий. Любопытный разговор Карла с Мазепой передает нам Адлерфельд, бывший, как всегда, с королем.
Дело было в Коломаке, крайнем восточном пункте Слободской Украины. Подходили туда 13 февраля. "Коломак расположен на границе Татарии,— авторитетно объясняет Адлерфельд ...и старый Мазепа, который со своими казаками участвовал в этой экспедиции, хотел польстить (voulut faire la cour) королю, [641] рядом с которым он ехал на лошади, принося ему поздравление с его военными успехами и говоря ему по-латыни, что уже находятся не более, как в восьми милях от Азии. Его величество, который прекрасно знает географическую карту, ответил ему с улыбкой: „Но географы не соглашаются" (Sed non conveniunt geographi), и это замечание заставило немного покраснеть этого доброго старика (се qui fit un peu rougir се bon vieillard)"
Весь этот инцидент очень характерен. Вдумаемся в обстоятельства, при которых шел этот разговор. Начинается та необычно ранняя (в середине февраля) весна со своими безбрежными разливами, которая явилась для шведской армии новым бедствием после долгих морозов. Шведы бродят и кружат по Слободской Украине, уже окончательно разуверившись в сочувствии украинского населения и мстя за это страшными избиениями и прямым разбоем, которого все-таки до той поры в таких размерах не было, убийствами первых встречных, поджогами, уводом на явную смерть от голода и холода женщин и детей. Вокруг — начинающееся колоссальное наводнение, и неизвестно, как вывести армию к Полтаве, которую нужно взять, чтобы оттуда идти завоевывать Россию и брать Москву, — а вождю этой армии приходит счастливая мысль: еще до взятия Полтавы, Москвы и завоевания России — завернуть в Азию, [642] которая так кстати случилась тут, всего в восьми милях расстояния от Коломака.
Коренная ошибка, постепенно губившая Карла и, наконец, столкнувшая его в пропасть,— полное, до курьеза непонятное презрение к силам Петра и его армии — сказывалась теперь, после всех тягчайших испытаний и переживаний зимнего похода, не меньше, а еще больше, чем прежде. Все мелкие стычки с русскими, когда русские уходили, все исчезновения русской конницы после внезапных ее налетов на шведские отряды принимались всерьез королем как блестящие, бесчисленные, ежедневные "победы". Кто хочет вникнуть в это состояние духа шведского короля и его штаба, должен дать себе труд прочесть терпеливо, страницу за страницей, обоих верных спутников и летописцев короля Карла — Адлерфельда и Нордберга. Выходит какое-то сплошное триумфальное шествие по Слободской Украине. Русские разбиты! Русские перебиты! Русские не отважились! Русские испугались! У русских убито триста, а у нас (шведов) всего два! и т. д. без конца. Петр и Шереметев, как и в течение всей войны после победы под Лесной, сознательно избегали больших боевых столкновений, приказывали отступать, уклоняться от боя, продолжая почти непрерывно тревожить шведов нападениями и моментально исчезая после выполнения своего задания.
Разлив рек, необычайно бурный в эту весну, надолго прервал сколько-нибудь крупные военные операции, но деятельность партизан и "поиски" небольших отрядов продолжались неустанно и очень успешно: "а и ныне легкие наши партии при помощи божией непрестанно всякими мерами поиск чинят и. что день, языков берут, так же вчерашнего дня за Пслом 2 капитанов от пехотных полков Левангоптова (sic. — Е. Т. ) да Маффельтрва живьем взяли, а прапорщика убили"
Когда случалось, что завязывалось столкновение покрупнее, вроде, например, боя у Городни, где именно русские довольно жестоко разбили шведов, то дело изображалось так, что вся беда произошла оттого, что шведы слишком пылко преследовали беглецов, а те вдруг оборотились назад и причинили неожиданную неприятность своим преследователям. Но потом королю докладывали о новых "победах" над 150, или 200, или 300 русскими кавалеристами, которые напали на кого-то, а потом, увидя приближающийся шведский отряд, "панически" бежали, — и снова все казалось хорошо этому маниакально упрямому человеку, который совершенно не сознавал, в какой тупик он завел себя и своих солдат и как в сущности безвыходно его положение.[643]
Не следует также удивляться и тому, что Карл всерьез поверил, будто Азия находится где-то между городами Коломаком на Украине и Харьковом.
К науке и книгам Карл всегда относился с глубоким равнодушием, а иногда и с снисходительной иронией. Став самодержцем пятнадцати лет от роду, он от бога вверенной ему властью объявил свое учение оконченным.
А Мазепа боялся одного: как бы граф Пипер, Гилленкрок, Левенгаупт — все люди с головой — не убедили Карла, что нужно уходить за Днепр, там основательно пополнить оскудевшую армию людьми, артиллерией, боезапасами и лишь со временем, принудив Станислава Лещинского привести к Киеву польское войско, возобновить наступление. Мазепа знал, что для него уход Карла за Днепр еще хуже того, чего он боялся и чего хотел избежать в самые первые времена своей измены, когда он желал поскорее отправить Карла в Белгород, Курск, Дорогобуж, подальше от Украины. Идя на восток или хотя бы оставаясь на Украине, Карл прикрывал Гетманщину и оттеснял от нее русских, тогда как, уходя на запад, за Днепр, шведы предоставляли Левобережную Украину и ее население в полную власть русского командования. Поэтому, правильно поняв сумасбродное славолюбие короля Карла и невежество его во всем, что касалось русской географии, Мазепа хотел, действуя на его воображение, увлечь его заманчивыми разговорами об Азии а об Александре Македонском.
17
Пока король после неудачного плана прорыва через Ахтырку и Богодухов бродил со своей обмерзающей армией по обледенелым равнинам Восточной Украины, в отместку за народную войну жег деревни, жег Краснокутск (Красный Кут), беседовал с Мазепой об Азии, — русские нападали на брошенные им там и сям и лишенные всякой поддержки маленькие шведские отряды и истребляли их. Так, 14–15 февраля 1709г. был отчасти перебит, отчасти обращен в бегство отряд барона Генриха Альбедиля, и сам Альбедиль взят в плен. Выйдя в марте из района наводнения, которое залило весь бассейн Коломака и нижней Ворсклы, и уже находясь в Будищах, близ Полтавы, Карл очень характерным для него образом подвел в письме к сестре итоги пережитым ужасам этой неслыханно жестокой зимы, погубившей несколько тысяч солдат уже и до того сильно растаявшей шведской армии. Писал он своей сестре Ульрике Элеоноре в последний раз из Могилева 4 августа 1708 г., так что теперь, 31 марта 1709 г., он как бы давал ей краткий отчет о всем пережитом за эти страшные восемь [644] месяцев, и он посвящал этой осени и зиме следующие невероятные строки: "С армией здесь обстоит дело очень хорошо, хотя до сих пор бывали некоторые утомительные дела (fattiger), как обыкновенно бывает, когда неприятель стоит близко. Кроме того, холод был очень большой, и много людей у неприятеля и у нас замерзли или отморозили себе руки, ноги и носы. Но, несмотря на это, все-таки эта зима была веселой зимой (sa har dhenna vintrn anda varit een rolig vinter)". И Карл поясняет дальше, в чем было веселье этой "веселой" зимы: "Хотя сильный холод причинял вред, но все-таки от времени до времени (мы. — Е. Т. ) находили развлечение (fornoijelsen) в том, что шведские разъезды часто имели небольшие дела с неприятелем и причиняли неприятелю потери, хотя и враг иногда к нам подкрадывался, чтобы захватить пленных, и только один раз за всю зиму он напал на квартиры, где стоял полковник Альфендель (Карл так неправильно называет Альбедиля. — Е. Т.) с драгунским немецким полком, и (Альбедиль. — Е. Т. ) был взят в плен"
Карлу прекрасно известно, как уменьшилась и ослабела его армия, он не может не видеть, что подмога от Станислава Лещинского очень проблематична, наконец, понимает, что он в самой глубине русской земли, лишен всякой связи с Швецией и окружен врагами. Но он беспечен и спокоен, и русские, и война с русскими для него предмет для "развлечений" и препровождения времени...
Конечно, очень много тут следует отнести и к сознательному притворству. Карлу должно было казаться не только неполитичным, но прямо опасным в тот момент открытое признание серьезности положения. И он напускал на себя веселый, бодрый, беспечный вид.
Но медленно и неуклонно стягивались русские войска с северо-востока в направлении на юго-запад за уходящими из Слободской Украины к Полтаве шведами.
В эту неспокойную в Запорожье зиму 1709 г., следя из Нежина за происками изменника Гордиенко и его присных, гетман Скоропадский слал невеселые вести. "Дозорцы" Скоропадского узнали, что запорожцы встретились в Перекопе с прибывшим туда новым ханом и уже с ним "вступати начинают [в] трактаты". А причина одна: "прелестная хитрость изменника Мазепы". Донося об этом Меншикову, Скоропадский не скрывает создаваемых возможной изменой запорожцев препятствий к "победного над неприятелем поиску". Но тут же Скоропадский успокаивает царя тем, что в самой Запорожской Сечи "их же чернью запорожской" нынешний кошевой был низвержен [645] и от атаманства отставлен, хотя он действует заодно со старшиной "во всякой злобе ему согласуечею"
В удачном русском "поиске" в Опошне 29 января был убит шведский комендант, убито и ранено шведов 53 человека, а русские потери были равны 28 человекам. Удаляясь после этого дела, русские увели с собой освобожденных ими в Опошне 52 человека
Это было первое столкновение под Опошней. Шведы вернулись в Опошню тотчас после удаления русских. Второе более серьезное дело под Опошней произошло, как увидим далее, уже в мае 1709 г., в дни осады Полтавы. Теперь же при начавшейся в середине февраля сильной оттепели и разливе рек действовать "большим корпусом" было невозможно, но Меншиков писал Петру, что "малыми партиями (неприятелю. — Е. Т. ) докучать не оставляем", и особенно при переправе через реки Ворсклу, Мерлу русские отряды учиняют такую тревогу, что принуждают шведов бросать груженые телеги и переправляться вплавь. А иногда топят даже и пушки и амуницию
Систематическое опустошение Восточной Украины завершилось тем, что, уходя из Коломака в Колонтаево 15 февраля, по приказу короля шведы сожгли Коломак, Хуры, Лутище, Коплуновку, Красный Кут, Городню, Мурахву и перебили или увели оттуда жителей
Карл двинулся опять к Опошне и оттуда по направлению к Полтаве. Туда же, конечно, собрался и его генерал Крейц, стоявший в Лохвице. Шереметев надеялся отрезать его от "главного войска", т. е. от Карла
А крымское татарское правительство в начале февраля 1709 г. еще более, чем Гордиенко со своей изменнической старшиной, колебалось и склонно было выжидать и высматривать.
Секретный агент ("дозорца") Скоропадского, сидевший в Переволочной, извещал его, что Иван Шутайло со своими запорожцами "еще никакого утеснения" "людям тутошним" (т. е. "государевым") не чинят. Но перекопский койманан уведомил запорожцев о прибытии хана. А хан просит "наискоряя" давать ому сведения "о поведении швецком и московском". Кроме этой, ровно ни к чему не обязывающей, просьбы, татары ничего ясно и точно не написали кошевому. Но посланцы койманана были зато очень щедры на устные посулы и говорили: "а мы все готовы, — совсем только того не пишут (курсив мой. — Е. Т.), что подлинно и мы с вами пойдем". Но все это [646] изустно утвердило и укрепило запорожцев, что "мы де на шведа не пойдем, а на Москву с охотою рады то чинить". Выслушав татарских посланцев, кошевой собрал раду и "домогался у войска, чью имеют сторону держать". И все, кроме одного казака, "дали слово держать сторону швецкую и Мазепину". Это решение рады и было послано хану, "что все конечно имеют ставши посполу с ними, ордою, при Мазепе Москву воевать"
Излагая письмо кошевого к крымскому хану, копия которого была переслана в Переволочную, "дозорца" пишет: "Прочее куплементом заключено". Этими "комплиментами" обменивался кошевой Гордиенко и с ханом крымским и со старшиной в Переволочной. Переволочная была по своему географическому положению важным стратегическим пунктом в том случае, если бы пришлось считаться с переходом запорожского войска или хотя бы некоторой части его на сторону изменников.
12–13 февраля началось внезапное, принявшее обширнейшие размеры, наводнение. Мы знаем из шведских источников, в какое трудное положение попали шведы, которых наводнение застало на берегах Коломака и которые оттуда взяли направление на Опошню. Наши документы уточняют: "О неприятеле доносил я вашей милости,— пишет Меншиков царю из Богодухова 22 февраля, — каким оной (неприятель. — Е. Т.) образом и с каким убытком бегучи до Опошни чрез 2 реки плыл". Но и действия русских были сильно затруднены: "Нам с сей стороны силными партеями неприятелю ничего чинить невозможно понеже воды кругом нас обошли". Меншиков стал в Богодухове, а генерала Ренне он отправил с четырьмя полками в Котельву, откуда шведы ушли, разорив крепость, но не успев выжечь дворы. Так все залито водой, а что не запито, так разорено, что и "нам движения никакова и знатного поиску над неприятелем чинить невозможно". Но очень большая разница была между положением шведов и положением русских. У Меншикова была возможность, хотя все "весьма голодно", "разложитца с конными и пехотным полками около сих мест (Богодухова. — Е. Т. ) и около Харкова для лутчаго доволства в провианте". И князь надеется, что, поустроившись, все-таки можно будет "под неприятеля... легкие посылать партии хотя вплавь"
Такие документальные свидетельства лучше всего иллюстрируют, до какой степени русское отступление не переставало быть активным, несмотря ни на какие трудности.
"Этот поход был очень тягостен для пехоты, которая была постоянно в воде, а равнина, по которой проходили, походила в некоторых местах на озеро... Особенно артиллерия встретилась с бесконечными трудностями на этой дороге, вследствие [647] чего его величество приказал сжечь большое количество бесполезных телег, то есть тех, которыми войска пользуются для перевозки припасов"
14–15 февраля 1709 г., согласно приказу Шереметева, генерал Бем со своими четырьмя драгунскими полками и двумя батальонами преображенцев внезапно ударил на шведов, стоявших в местечке Рашевке, и перебил почти весь шведский конный полк, отбив до 2 тыс. лошадей, причем командир Альбедиль был взят в плен.
Русские потери были, однако, довольно велики и в глазах Петра не оправдывались результатами. Зачем тратить людей, да еще таких, как преображенцы, когда основная цель уже намечена, и неприятель оттесняется постепенно к югу, к Ворскле, где его ждет со временем генеральный бой?
В прямую противоположность Карлу XII, который решительно ничего не щадил для эффекта, для возможности порисоваться личной храбростью и лишний раз заявить о молодецком налете, о бегстве врага и т. д., даже если никакого полезного стратегического результата этот успех дать не мог, Петр терпеть не мог подобных проявлений лихости без определенной цели.
Обстоятельное донесение об удачном деле у местечка Рашевки Шереметев отправил Петру только 28 февраля, т. е. через 13 дней после события, происшедшего 15-го числа. В Рашевке стоял драгунский полк под начальством командира Альбедиля. Русская победа была полная. Драгунский полк был почти полностью истреблен, а командир взят в плен. Но вследствие разлива рек Шереметев решил отойти за Сулу
Но атаковать город Гадяч Шереметев не нашел возможным ни до, ни после дела под Рашевкой. Перейдя 17 февраля через реку Сулу и войдя в Лохвицу, Шереметев оказался лицом к лицу с очень сильным соединением генерал-майора Крейца. Притом лошади у Шереметева были очень уж заморены ("сфатигованы") тяжкими переходами. Население Лохвицы радовалось приходу русских: "Как с войском сюда я пришол, то малороссийский народ пребывающий около сих мест стал быть зело благонадежен, и не токмо казаки, но и мужики к поиску над неприятелем збиратца начали"
18
Подобно тому как в украинском народе с первых же шагов осенью 1708 г. провалилась измена Мазепы, так точно тоже с первых шагов и совершенно безнадежно провалилась весной 1709 г. измена запорожского кошевого Константина Гордиенко и пошедшей за ним части запорожцев. И этот провал на юге [648] Украины запорожских изменников является особенно показательным с точки зрения характеристики настроений украинской народной массы.
В самом деле. Несколько тысяч запорожцев в конце февраля, в марте и начале апреля 1709 г. рассеялось по городам и селам Южной Гетманщины и больше всего на Полтавщине и по нижнему течению Днепра. Русские главные военные силы были еще сравнительно далеко, охраняли Ахтырку и боролись в Восточной Слободской Украине. Петр с Шереметевым после Веприка не знали точно, где Карл снова попытается совершить. прорыв дальше на восток, по белгородскому или какому иному направлению. Князь Д. М. Голицын был занят охраной Киевщины и всей Правобережной Украины, куда ждали Лещинского и шведский отряд генерала Крассова. Гетман Скоропадский охранял более близкие к Днепру части Гетманщины, так что некоторое время запорожцы, опираясь на постепенно приближавшуюся к Опошне и в направлении к Великим Будищам шведскую армию, были во многих местах Полтавщины хозяевами положения. Их было тогда несколько тысяч человек, если не все восемь, о которых говорят некоторые источники, то тысячи четыре (цифра, даваемая лазутчиком Шереметева). Они бесчинствовали, жестоко грабили деревни, грабили "городки", но не достигли решительно ничего. У нас есть хорошо иллюстрирующий это документ.
В начале апреля 1709 г. Шереметев послал с "листами" в Кобеляки и другие "городы" казака Герасима Лукьянова, который, благополучно вернувшись из своей опасной командировки, привел фельдмаршалу любопытные сведения о запорожцах-изменниках: "Всех запорожцев с кошовым ныне слышал он, с четыре тысячи человек, и из тех половина с ружьем, а другая половина ружья не имеет, и жалованья они от короля шведского по сие число не бирали ничего, только на станциях у жителей берут хлеб и всякий харчь силою, и хозяевам ни в чем воли нет". По-видимому, даже в этот дополтавский период и еще до разорения Запорожской Сечи запорожцы стали понимать отчаянное положение, в котором они оказались, поставив свою жизнь на такую сомнительную карту под влиянием своего "Кости": "А с которыми казаками он Герасим был и вместе пил, то между ими слышал, также и ему сказывали про свою братью, что их в такую погибель ввел кошовой и привел к шведу, а король де им ничего не дает; также и в Сече им быть нельзя, для того что по сей и по той стороне Днепра московские войска, и где им с тем кошовым быть не знают. А которые казаки вышеписанных мест жители давные, и те говорят, что они к шведу приставать не будут и за христианство свое помрут" и уйдут от шведа при первой возможности: [649] "а когда будет летнее и удобное время, то они все пойдут к московскому войску"
Показания Герасима Лукьянова относятся к 4 апреля 1709 г. Сношения Карла XII с атаманом запорожских изменников шли через Мазепу и Орлика. Карл требовал в апреле 1709 г., чтобы Гордиенко, кошевой атаман, прислал, ему подкрепление в 1000 человек, очевидно, в дополнение к тем запорожским силам, какие уже в конце марта примкнули к шведам. Гордиенко писал Карлу о полном своем согласии уже из Новых Сенжар 16 апреля 1709 г.
О том, чем кончилась запорожская изменническая авантюра, речь будет дальше.
19
Уже в 20-х числах марта 1709 г., по совершенно согласным показаниям семи казаков, захваченных в разное время, когда они ездили за провиантом, Меншиков знал, что король и Мазепа стоят в Будищах, знал также, какие приблизительно силы неприятеля находятся в окрестных деревнях, но точной численности шведской армии ни эти захваченные люди, ни добровольные "выходцы" сообщить русскому командованию не могли
Уйдя из Коломака, Карл пошел к Полтаве, которая лежит несколько западнее Коломака (и близ впадения в Ворсклу той же речки Коломак, на верховьях которой был расположен городок этого имени). Предполагалось, что Полтава плохо укреплена, вероятно, не очень задержит дальнейшее победоносное движение шведского "Александра Македонского" вперед, к новым лаврам, ждущим его на востоке.[650]
Подойдя к Полтаве, Карл немедленно лично произвел первую рекогносцировку. Результаты ее были самые отрадные. Валы невысоки, укреплений, достойных этого названия, нет вовсе, а есть какой-то деревянный забор и наскоро возведенные пристройки. Значит, даже с оставшейся у шведов очень слабой возможностью артиллерийского огня Полтаву можно принудить к сдаче, грозя ей штурмом после некоторой артиллерийской подготовки. Можно и без артиллерийской подготовки взять город, не тратя снарядов.
Ни Карл, ни Реншильд, ни Левенгаупт, по-видимому, не вникли серьезно в тот факт, который едва ли мог все-таки остаться им неизвестным при всей недостаточности шведской разведки. Мы имеем в виду не только присутствие Шереметева в Хороле и Голтве, к западу от Полтавы, гарнизоны в Миргороде, в Лубнах, в Переяславле, в Прилуках, в Нежине, но также и расположение Скоропадского у реки Псел и на Днепре близ устья реки Псел, по правую ее сторону. Если кем-либо из окружающих Карла приближенных было правильно учтено зловещее значение сосредоточения крупных русских сил к западу от шведской армии, то вероятнее всего графом Пипером и Гилленкроком. Становилось ясно, что риск ведущейся опаснейшей игры усиливается с каждым днем. Когда Гилленкрок и Пипер так взволновались внезапно загоревшимся желанием Карла под влиянием разговора с Мазепой разведывать из Коломака пути в "Азию", когда они убеждали короля не об Азии думать, а уходить за Днепр и там, но не иначе, как там, дать армии отдохнуть и соединиться с подкреплениями из Польши и Швеции, то они уже явно беспокоились, как бы поскорее уйти, пока еще возможно. Теперь, когда шведская армия вернулась из бесполезной прогулки к Ахтырке, потом к Краснокутску, потом к Коломаку, куда ее водил король, и когда она расположилась лагерем у полтавских валов, дело изменилось к худшему в глазах Пипера и других штабных сторонников отступления к Днепру и за Днепр. Теперь шведам пришлось бы преодолевать не только речные преграды — Псел, Сулу, Днепр, — но и с боем проходить через Украину, наталкиваясь авангардом на отряды Шереметева, Скоропадского и подвергаясь на арьергарде налетам казаков и регулярной конницы.
Ранней весной 1709 г. Петр получил сведения, будто неприятель намерен уходить через Днепр к Белой Церкви. В этом случае фельдмаршалу Шереметеву рекомендуется тревожить шведов при переправе и нападать на их арьергарды: "Ежели неприятель пойдет за Днепр, то возможно будет на переправе над задними неприятельскими войсками знатной промысел учинить". А если шведы откажутся от мысли уйти за Днепр, то фельдмаршалу надлежит расположиться около полков Миргородского, [651] Полтавского и Лубенского, между Ворсклой и Сулой. И пока не пройдет весенний разлив рек и будет еще невозможно действовать "стройною конницей и пехотой", то надлежит действовать нападениями небольших отрядов: "чрез легкие партии неприятелю докучать"
Из этого создаваемого русской тактикой окружения, то невидимого, то дающего себя знать, движущегося с тыла, спереди, слева параллельно с наступающей к югу шведской армией, Карлу XII уже выбиться не пришлось. Покинув Гадяч и Ромны, шведам уже не удалось с той поры, т. е. с середины декабря 1708 г., занять ни одного пункта, сколько-нибудь напоминающего город. Пока держалась зима, с половины ноября 1708 г. до половины февраля 1709 г., пока нужно было затем спасать себя и свой обоз от гибели при раннем и небывало бурном разливе рек и таянии снега, начиная с 14–15 февраля, в течение второй половины февраля, всего марта и апреля 1709 г., до той поры не время было думать о больших военных предприятиях.
Но вот пригрело весеннее солнце, и вопрос о том, где и зачем будет вестись дальше эта война, самая тяжелая для шведской армии, какие вел до сих пор Карл XII, стал перед шведским полководцем и его штабом и не получил исчерпывающего ответа.
Где воевать? На Украине, конечно. Не ждать же решения дела от Любекера, который сам был стеснен, отброшен еще в августе 1708 г. и ничего не мог поделать с ингерманландским русским корпусом. И не в Польше, разумеется, где Станислав еле держался на престоле и держался только потому, что шведский отряд, оставленный там, его поддерживал. Да и то его уже начали понемногу колотить сторонники Августа. Но чтобы воевать на Украине, чтобы создать себе на Украине сколько-нибудь надежный тыл, необходимо было завладеть хоть одним из нескольких укрепленных пунктов, которые давно готовились к вторжению шведов и при деятельном участии населения заградились земляными валами и рвами. Самым скромным и по размерам, и по богатству из этих пунктов была Полтава. Но ведь даже взятие Полтавы вовсе не разрешало вопроса: можно ли будет, взяв Полтаву, двинуться дальше, на Белгород, на Харьков, на Москву? Ведь в русских руках останутся, не говоря уже о Киеве, Нежин, Чернигов, Переяславль, и, если даже удастся сразиться в открытом поле и победить, это не устранит для русских возможности поправить и пополнить разбитую (если она будет разбита) армию и отступить к Харькову.
Но если еще в середине сентября 1708 г., послав сначала Лагеркрону с авангардом, а потом двинувшись 16 сентября со всей армией в Северную Украину, Карл отказался от самой для него соблазнительной мысли идти на Смоленск—Можайск— [652] Москву и отказался только потому, что знал о разорении всей смоленской дороги и понимал, что, не дождавшись Левенгаупта с обозом, нельзя было идти этим путем, моря армию голодом, тем менее было оснований теперь, в начале апреля 1709 г., считать возможным идти на далекий восток с его редкими деревнями по дороге, которая, конечно, будет опустошена и "оголожена" не хуже смоленской, и идти в страну, если только это мыслимо, еще более враждебную, чем Украина. Разорение и полный разгром Запорожской Сечи снова показали, что у сторонников Мазепы никакой поддержки в народе нет. Бежавших после разгрома и скитавшихся по Украине запорожцев население убивало или представляло русским военным властям.
Однако если не идти на Белгород и Харьков, то куда же идти? Отказаться от мечтаний о Москве Карл XII все еще не хотел. А если Реншильд, Пипер, Гилленкрок, Левенгаупт так слабо с ним спорили, то не потому, что они считали еще возможным успешный поход на восток, но, по-видимому, потому, что у них самих не было готового плана. Ждать внезапного появления польской выручки, которую приведет Станислав Лещинский? Но откуда он ее приведет? Правобережная Украина с Киевом и Белой Церковью во главе решительно отвернулись от Мазепы, а как правобережные украинцы встретят вторжение поляков, об этом очень красноречиво напоминало имя возвращенного Петром из ссылки Палия, старого казацкого вождя, освободителя Правобережной Украины от насилий польской шляхты.
Были еще мечтания о крымских татарах, о турецкой помощи. И татарам и туркам агенты из Стокгольма рассказывали очень много о блестящей победе "великого короля" над Россией, доказательством чего было продвижение шведской армии так далеко на юг. Но турецкие и крымские эмиссары воочию видели, что Карл со своей сильно уменьшившейся армией сдавлен географически Днепром и Ворсклой, а стратегически — русскими силами: на востоке — армией Шереметева, а с запада, откуда дорога через Киев, грозят вооруженные силы Д. М. Голицына. Эти эмиссары из Константинополя и Крыма видели, что им даже и добраться-то до шведских стоянок, затерянных где-то между Ворсклой и Днепром, очень нелегко. Это сопряжено с риском, с ухищрениями и приключениями, и что Карл XII, осадивший в апреле 1709 г. Полтаву, сам начинает несколько походить на осажденного.
Уходя из Слободской Украины, Карл переночевал с 17 на 18 февраля в Рублевке, которую при выходе приказал сжечь, и 19 вошел в Опошню. Но здесь шведы чувствовали себя очень неспокойно, русские налеты учащались. Король перенес свою главную квартиру южнее, в Великие Будищи, куда и прибыл [653] 3 марта и куда стала стягиваться вся шведская армия. Но и в Будищах Карл оставался недолго. Он перебрался еще южнее и туда же стал направлять армию: к деревне Жуки, а затем и к городу Полтаве.
Безвыходность положения Карла постепенно начала становиться более или менее ясной именно в Польше. В Стокгольме хоть и беспокоились отсутствием сколько-нибудь обстоятельных известий, но в победу верили. А в Польше и особенно в Литве усилилось всегда там бывшее "шатание" в лагере Лещинского. Подскарбий Поцей сообщил Меншикову, что Вишневецкие его уведомили о своем намерении перейти на сторону России и "многие хорунгви войска Литовского с собой привести", если им обещано будет прощение. И уже "многие хорунгви" к нему, Поцею, явились от них
Голод и болезни донимали в эту холодную весну и шведов и русских. До русского командования доходило, что у шведов до трех тысяч больных ложится на 20 "недополненных" полков, которые у них остались. Разлитие рек, непросыхающая земля, отсутствие медицинской помощи косили людей. Болел в эту тяжелую весну Петр, болел очень тяжело и Меншиков от лихорадки и каких-то еще "скорбей", довольно загадочных по наименованию, но, по-видимому, широчайше распространившихся ("фебра", "горячка" и еще какой-то "брух")*. Убыль больными русские могли восполнять из своих неисчерпаемых людских резервов, но шведы ниоткуда пополнений не получали
В апреле уже вся армия шведов была у валов и палисадов Полтавы. К ней прибавилось несколько тысяч запорожцев, но зато произошла чувствительная убыль в той части шведской армии, которая была особенно ценна по своим боевым качествам: из состава "природных" шведов, числившихся еще недавно в регулярных полках, около 2 тыс. лежали больные, и лечить их было нечем. Скитания сначала в сугробах Слободской Украины в обстановке беспощадной народной вражды, без крова, без отдыха, среди безлюдных деревень, при свирепой стуже, а потом нестерпимо трудный долгий путь в весеннее половодье от Краснокутска к Коломаку, оттуда опять к Краснокутску, затем к Опошне, к Будищам, к Жукам — сильно сказались на здоровье злополучных шведских "завоевателей", когда они, наконец, стали постепенно приближаться к валам Полтавы, роковому месту, где их сторожила полная гибель.
20
Подходя к Полтаве, Карл почувствовал необходимость пополнить поскорее людскую убыль в своей армии. Он стал опять возлагать фантастические надежды на приход польской [654] подмоги. Его ставленник, Станислав Лещинский, еле держался на польском престоле. Этот злополучный шляхтич, случайно приглянувшийся в 1704 г. Карлу XII и никому в Польше неведомый перед своим "восшествием", никак не мог бы, даже если бы серьезно этого хотел, собрать значительную армию в Польше, где, как острили в Европе, половина страны его не признавала, а другая половина не повиновалась. Только ничего не понимая ни во всей структуре, ни во внутреннем состоянии этой страны, Карл мог ждать, что поляки захотят и осуществят завоевательный поход на Россию в помощь и в дополнение к походу шведскому. Если Август II плохо в свое время помогал русским, притом имея за собой, кроме Польши, еще свое наследственное богатое Саксонское курфюршество, то уж Станислав Лещинский совсем никак не помог Карлу XII, не имея за собой ровно ничего, кроме признавшей его польской партии, еще хуже повиновавшейся, чем повиновались Августу II его подданные до низвержения его Карлом XII. Петр, впрочем, и тут не хотел предоставить дело случаю. Он велел генералу Гольцу продвинуться в Литву не только затем, чтобы занять обсервационную позицию против шведского отряда генерала Крассова, которого тоже ждал и не дождался Карл, но и затем, чтобы поддержать движение приверженца России коронного гетмана Синявского и литовских магнатов, выступивших как раз в зиму с 1708 на 1709 г. против Станислава Лещинского. Этот Синявский, замечу кстати, после Полтавы окончательно и повсеместно был признан "гетманом коронного войска". После появления посланного Петром Гольца в пределах Речи Посполитой и спустя месяцы после начала движения Синявского Карл все еще не хотел удостовериться в фактическом провале надежд на приход польской подмоги.
Король со своей главной квартирой уже был в Будищах, в 18 километрах от Полтавы. Придя в Будищи, Карл шлет в марте 1709 г. сначала одно письмо, а потом вдогонку и другое Станиславу Лещинскому. Он выражает "нетерпение" поскорее узнать, где именно находится посаженный им польский король, и тут же высказывает уверенность, что и Лещинский тоже, несомненно, любопытствует, где пребывает его верный друг и благодетель. Оказывается, что королю Карлу XII живется превосходно: "Я и вся моя армия — мы в очень хорошем состоянии. Враг был разбит, отброшен и обращен в бегство при всех столкновениях, которые у нас были с ним. Запорожская армия, следуя примеру генерала Мазепы, только что к нам присоединилась. Она подтвердила торжественной присягой, что не переменит своего решения, пока не спасет своей страны от царя". Все эти крайне отрадные известия Карл сообщает своему став. леннику вполне уверенным тоном. Но, переходя дальше к [655] извещению о том, что будто бы и крымский хан идет на помощь, шведский король усваивает себе тон более осторожный: "По-видимому, татарский хан ободряет казаков в этом смысле письмами и посылкой доверенных лиц, par des expres affides". Ясно, что Мазепа не мог сообщить Карлу насчет помощи из Крыма ничего, кроме довольно туманных и голословных посулов. А впрочем, какое же письмо короля Карла когда-либо кончалось иначе, чем самой бодрой фанфарой? "Положение дел привело к тому, что мы расположились на стоянке здесь, в окрестностях Полтавы, и я надеюсь, что последствия этого будут удачны"
Это было, судя по дошедшей до нас информации, последнее письмо от Карла, которое получил Станислав из "окрестностей Полтавы". Следующее известие уже было получено польским королем от какого-то польского капитана, принесшего ему первое сообщение о полтавской катастрофе, о гибели или плене всей шведской армии без остатка и бегстве раненого Карла в турецкие степи.
"Победоносный Карл уже на Ворскле, у Полтавы! Завтра он будет владыкой Днепра!" — восклицали восторженные хвалители шведского "Александра Македонского" весной 1709 г., когда граф Пипер и Гилленкрок ломали себе голову, просто не зная, что придумать, чтобы убедить короля поскорее уносить ноги в Польшу, пока еще есть некоторый шанс спастись.
В неисчерпаемой сокровищнице отдела "Rossica" нашей Государственной публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина есть любопытная немецкая листовка, не подписанная, но явно происходящая из Саксонии или Силезии. Это — восторженная ода в стихах на четырех печатных страницах.
Одописец в крайне несовершенных, но проникнутых восхищением виршах приносит чувство благодарности и преданности королю Карлу XII от имени... реки Днепр, не более и не менее. Автор считает уже Россию разгромленной, а Украину прочно завоеванной. Река Днепр "уверяет" короля, что русские уже трепещут на берегах реки и готовятся бежать при приближении героя. Русские будут прогнаны до Черного моря и там утоплены! Днепр мечтает: "Да поднимется во мне уровень воды от русской крови"!
Эта листовка очень характерна. Если Мазепа мечтал для Украины о польском вассалитете, то вся сочувствующая Карлу протестантская Германия полагала, что Украина будет отныне и во веки веков принадлежать королю "шведов, готов и вандалов", великому Карлу, которого тот же Днепр горячо хвалит тут же за "избавление Одера от ига католических попов".[656]
Столь пылкие, истинно лютеранские немецко-шведские чувства одушевляют "реку Днепр", вспоминающую тут с восхищением, как Карл XII заставил в 1706 г. австрийского императора изменить в австрийской Силезии церковное законодательство в пользу протестантов.
Можно без преувеличений сказать, что гибельный для шведов по последствиям зимний поход 1708–1709 гг. на Украину, поход в самом деле очертя голову, увлек не только Карла XII, но и многих шведских, и немецких, и (в меньшей степени) французских историков, и они принялись взапуски восхищаться "гениальнейшим" планом шведского короля. Трудно вообразить себе, что пережила шведская армия в этот зимний период войны, который начался в ноябре 1708 г. от берегов Десны и окончился в апреле 1709 г. на подступах к Полтаве. Все предположения Карла оказались грубо ошибочными, все его надежды разлетелись одна за другой, как мыльные пузыри, все его стратегические расчеты в это время просто поражали своим легкомыслием его генералов, с которыми он перестал совещаться. Мазепа, человек несравненно более осторожный и опытный, теперь старался внушить королю, что хорошо бы отойти к Днепру и затем идти к югу более безопасно вдоль Днепра. Но нет! Карл считал, что, отступая к западу и идя к югу, к Киеву, более западной дорогой, чем та, по которой он шел к Полтаве, он теряет шанс завоевать всю Левобережную Украину. И с непреоборимым упорством, которое было основной чертой Карла XII, он шел раз избранной дорогой.
В апреле 1709 г. при страшной распутице шведы уже постепенно, частями, стали подходить к Полтаве, и после нескольких верховых поездок около крепости в первых числах апреля Карл быстро решил, что взять эту плохо, на его взгляд, укрепленную цитадель не будет стоить особого труда.
И все-таки, когда в начале апреля 1709 г. началась осада Полтавы шведской армией, эта армия оставалась хоть и ослабленной, но еще могучей, а Карл XII — грозным противником. Так казалось и дипломатам и государям Европы, так представлялось и многим в окружении Петра.
Характерно, что уже с самых первых дней после открытия измены Мазепы в украинском народе не было никаких колебаний, и украинцы по-прежнему всей деревней покидали жилища и убегали в леса при первом же слухе о приближении шведов и мазепинцев. Вот показание казака Прожиренока о том, как повели себя жители его деревни в конце октября 1708 г., т. е. буквально тотчас же после открытого перехода гетмана в шведский лагерь: "Когда де шведы в деревню оную Дехтяревку пришли и и с той деревни он и прочие все жители с женами и с детьми выбрались на ею сторону реки в лес"
Приближаясь к Стародубу, шведы имели еще лишний случай убедиться, что население, по земле которого они идут, настроено к ним враждебно и прибегает к наиболее губительной для агрессора форме народной войны. Шведы прислали в Стародуб воззвание, предлагая населению оставаться в домах своих и продавать шведской армии хлеб. Но русский народ в "крепкой и великой надежде" не покорился врагу: "Как пришли драгуны к Стародубу и мужики из деревень все убежали но лесам також и в городу"
В полное опровержение показаний обоих шведских летописцев похода и утверждений основывающихся на них историков наши архивные документы категорически настаивают на том, что шведы жестоко разоряли русскую землю и жгли города с первых же дней вторжения, а не только впоследствии, когда мстили Украине за провал мазепинского предприятия.
Стародубовский край, один из первых на Северской Украине, куда вступили шведы, подвергся сразу же самому жестокому разорению. "Подлинно в малороссийских городах наших имеет пустошити и разоряти в его полку Стародубовском много деревень волохи огнем и мечем разорили, а под Мглином несколько корнет шведских" привели в смятение народ своими зверствами, а Мглин "шведы огнем пожгли и совсем разорили, которое место от Стародуба за двенадцать миль обретается". И это шведы творили близ Стародуба, который они, еще выходя из Могилева, намечали как прочную, удобную, зажиточную первую стоянку на северской стороне. Ясно, что хотя разорять и жечь города здесь было бы для шведской армии решительно невыгодно, но сдержать голодных солдат (а после потери Левенгауптом обоза под Лесной они питались очень плохо) было никак нельзя. На эти грабежи и поджоги население отвечало усилением народной войны
Карл XII поощрял и узаконивал все, что творили его солдаты над мирным населением Белоруссии и Украины. Капеллан Нордберг, сопровождавший короля в походе и оставивший ценные в известном смысле воспоминания, был очень доволен, когда Карл XII вешал украинских крестьян, и находил, что эти поступки доказывают, до какой степени король "любил правосудие". Вольтер с возмущением цитирует рассказ Нордберга [658] о том, как король велел казнить крестьян по подозрению, что кто-то из них "увел" какого-то шведа. Этот Нордберг — типичный фельдфебель в рясе, смесь придворного льстеца с грубым и наглым ландскнехтом. Он настолько возмутил Вольтера своим лицемерным и омерзительным ханжеством, что знаменитый философ задает ему ядовитый вопрос: не думает ли елейный придворный проповедник шведского короля, что "если украинские крестьяне могли бы повесить крестьян Остготии (Швеции. — Е. Т.), завербованных в полки, которые считают себя вправе прийти так издалека, чтобы похищать у них их пропитание, их жен и их детей, то духовники и капелланы этих украинцев тоже имели бы право благословлять их правосудие"?
Эта специально к русским применяемая жестокость шведских войск, конечно, вполне соответствовала уже отмеченному в другом месте упорному и до курьеза непонятному чувству пренебрежения, проявлявшемуся всегда и при всех обстоятельствах Карлом.
В Белоруссию и на Украину пришли под предводительством Карла XII такие захватчики, которые уже наперед были убеждены, что они навсегда останутся тут господами людей и хозяевами земли. И шведы с особенным зверством мстили Белоруссии и Украине за народную войну, которую они тут встретили и которая так могущественно содействовала их конечной гибели на оскверненной ими русской земле.
Чем более слабела главная, "дефектная" часть шведской армии, т. е. артиллерия, а она слабела с месяца на месяц, по мере движения от Сожа к Ворскле, тем тягостнее для шведов становилось деятельное участие крестьянского и городского населения в национальной обороне. Ведь это участие невоенного элемента удваивало, утраивало, а иногда и удесятеряло численность гарнизона, рывшего окопы, строившего палисады, копавшего рвы вокруг укреплений. Всякий, как выражаются наши документы, "замок", т. е. просто каменный дом, огражденный стеной или валом и рвом, превращался в своего рода цитадель, сильно задерживавшую шведов.
Тратить боеприпасы, порох и ядра для непрерывной в течение многих часов бомбардировки укреплений шведскому командованию было просто невозможно, значит, приходилось брать голодом или вовсе снимать осаду. Шведские историки укоряют иногда Карла XII, недоумевая, как это у него, "гениального" вождя, все-таки не хватило гениальности, чтобы воздержаться от убийственного зимнего похода?
Эти укоры позднейших западных военных историков показывают, что они продолжают не понимать русской народной войны так же точно, как не понимал ее на свою беду восхваляемый ими герой. Ведь Карл и его штаб, начиная с Реншильда, [659] очень хорошо соображали, что лучше отсидеться на теплых стоянках, поотдохнуть, подождать Станислава с поляками и уже тогда, в начале лета, после того как просохнут дороги и кончатся разливы, идти дальше — на Смоленск—Можайск—Москву или на Белгород—Харьков—Москву, или измыслить на зимнем спокойном и теплом досуге вместе с генерал-квартирмейстером Гилленкроком какой-нибудь еще третий вариант. Король и из Могилева вышел не потому, что твердо знал, куда именно идти, но потому, что уже совсем твердо знал, что на месте нельзя оставаться. Уже в Могилеве он видел, что в этом разоренном и полувыжженном городе оставаться трудно, что при вечных налетах русских казаков и другой нерегулярной конницы и скудости в окрестностях фуражировки армию не накормить. Значит, нужно идти дальше. А когда дальше обнаружилось, что впереди жители убегают в леса, закапывают хлеб, когда оказалось, что не убежавшие жители являются русскими лазутчиками и наблюдателями, тогда пришлось идти дальше и дальше, потому что поворачивать назад было еще хуже и опаснее. Разве предвидел Карл, что его армии придется ночевать на снегу, в открытом поле, так, как, например, было после кровавой осады Веприка и после бесполезного скитания около Ахтырки, которую так и не пришлось ни взять, ни даже осадить? Если бы король знал, что он будет со своей армией скитаться по этим замерзшим равнинам от одного обгорелого пожарища до другого, то он даже и из Могилева не ушел бы и переждал бы там осенние белорусские ненастья, и ранние заморозки, и все эти зимние месяцы. Жестокие мероприятия шведов только побуждали крестьян к образованию летучих партизанских отрядов, истреблявших отсталые партии шведского арьергарда, а иной раз даже нападавших на отряды в 100–200 человек. Конечно, пощады захватчикам после всех их неистовых злодеяний обыкновенно не оказывалось. Но и не всех убивали: приводили пленных, от которых потом удавалось узнавать ценнейшие данные о состоянии шведской армии и ее передвижениях. Очень важную роль в добывании нужных сведений играли также раскаявшиеся казаки-мазепинцы, как, например, из той небольшой группы, которую 24 октября 1708 г. привел Мазепа в лагерь Карла XII, так и из тех запорожцев, которых несколько позже соблазнил кошевой Гордиенко в самой Сечи.
Казаки-перебежчики — мы это знаем не только из их слов — были из числа тех, кого Мазепа увлек обманом, сообщив им, куда он их привел, лишь в тот момент, когда уже ровно ничего нельзя было поделать и всякое немедленное отступление грозило смертью. Не всем, желавшим тогда же уйти, удалось бежать от обманувшего их изменника. Да и в Запорожской Сечи У Гордиенко не все шло гладко, когда он соблазнял на измену. [660] Обнаруживалось оппозиционное течение против кошевого. Тут, конечно, еще опаснее было проявить слишком явственно свое нежелание идти за шведами и Мазепой, и немало людей пошло за Гордиенко страха ради. А когда шведское начальство стало на них, как мы это знаем документально, взваливать самые тяжелые работы (например, по рытью подкопов от шведского ретраншемента под полтавские укрепления), то к укорам неспокойной совести прибавилось еще раздражение против нового начальства, нежелание примириться с положением рабов (своих солдат шведы щадили и избавляли их от этих земляных работ).
Эти перебежчики обратно, в русский лагерь, люди военные, боевые, хоть и не привыкшие к порядкам регулярной армии, доставляли тоже очень важные сведения русским властям.
Наиболее достоверные сведения о катастрофическом положении некоторых частей шведской армии зимой 1708 г. доставляли именно крестьяне, а не взятые шведские "языки", которые "таили" при допросах. "Такоже доношу, государь, вашей князьской светлости, о неприятелских людех... многие помирают и больных премного. В три дня в Бубнах померло 25 человек. Тутошние мужики сказывают, а языки взятые — таят",— доносит Ушаков Меншикову 24 ноября 1708 г.
21
На шедшие отовсюду вести о жестокостях армии агрессора Петр отвечал указаниями и напоминаниями о том, как вообще шведский король и его армия относятся к русскому народу и как всегда относились, обращаясь с русскими пленными с неистовой свирепостью, которую не проявляли к пленным других национальностей. "Мы... некогда подданным его мучения никакова чинить не повелевали, но наипаче пленные их у нас во всякой ослабе и без утеснения пребывают и по христианскому обычаю содержатся". А в полную противоположность этому "король шведский, наших пленников великоросийского и малоросийского народа... у себе мучительски держит и гладом таить, и помирати допускает", и не соглашается ни на какой размен, "хотя оное от нас, по християнскому обычаю, сожалея о верных своих подданных, многократно предложено есть". Петр не голословен: он приводит факты, безусловно точные, засвидетельствованные и иностранцами. Он вспоминает, как после своей победы под Фрауштадтом (в 1706 г.) "взятых наших в полон великоросийского народа ратных людей генералы (короля шведского. — Е. Т. ) на третий день после взятья... тиранским образом... посечь и поколоть повелели" и истребили тогда действительно всех, да еще очень мучительным способом. Вспоминает Петр и другие вполне точно доказанные поступки (именно [661] только с русскими пленными), которыми развлекался время от времени Карл XII. "А иным нашим людям, взяв оных, он, король шведский, им палцы у рук обрубить и тако их отпустить повелел". Было и так, что во время похода в Великопольше, когда король "на часть одну малоросийских войск, в Великой Полши бывших, напал и оную розбил", то они (побежденные) "видя изнеможение свое, оружие положя, пощады от него просили", но он, король "в ругательство сему малоросийскому народу", приказал их всех перебить, и именно бить палками до смерти: "немилосердно палками, а не оружием, до смерти побить их повелел". Петр поясняет, почему он напоминает об этом Украине: "как [и] ныне в несколких деревнях многих поселян, несупротивляющихся ему, с женами и детьми порубить повелел"
Задолго до открытой измены Мазепы его племянник Войнаровский со своими казаками еще до появления неприятеля жестоко грабил поляков, дружественных России, и Петр неоднократно писал об этом Мазепе. Он дважды требовал, чтобы Мазепа распустил эту беспокойную ватагу по домам, с тем, чтобы они были готовы к весне, когда шведы могут пойти на Киев, а то "зело жалуютца поляки на войск малороссийских, которые под командою племянника вашего Венеровского (sic. — Е. Т.), а особливо в грабеже добр графа Денова..."
С своей стороны Петр энергично защищал украинское население от каких-либо притеснений со стороны русских войск.
В документах, как опубликованных, так и остающихся еще в рукописях, неоднократно встречаются решительные указы Петра и его генералов, запрещающие какие бы то ни было беззаконные поборы с населения, рубку лесов без прямого официального приказа и т. д. Петр грозит за нарушение этих приказов самыми суровыми карами, особенно офицерам, которым грозит отдачей под военный суд за попустительство или участие в этих правонарушениях. Иногда в указах поминается "для устыжения" даже имя начальника воинской части, где замечено беззаконное нарушение солдатами интересов местного населения. Так, подверглось такому публичному осуждению, например, имя С. П. Неплюева, которому поставлены в вину не только грехи "войск наших великороссийских", которые берут у жителей хлеб и сено и производят потравы лошадьми и рубят лес в Глухове и Глуховском уезде, но также и обиды, которые чинят обывателям "проезжие люди". Другими словами, русское военное командование требовало, чтобы "в селах и деревнях малороссийского народа" население чувствовало, что войска великороссийские [662] не только не будут обижать его, но являются защитниками порядка и безопасности от любого вора и лихого человека
Петр жестоко преследовал грабеж украинского населения, которому иногда предавались отдельные казаки и кое-кто из регулярной армии. Когда случился такой грех в Ромнах, то ведено было "офицеров (по розыску. — Е. Т. ) казнить смертию во страх другим, а рядовых буде меньше 10 человек, то казнить третьего, буде же больше 10 человек, то седьмого или девятого. Также накрепко розыскать о главных офицерах, не было ль от них позволения на тот грабеж"
Повторными, всюду рассылаемыми указами Петр грозил солдатам наказанием, а офицерам отдачей под военный суд за "своевольное" отбирание у жителей хлеба и всякой живности. Особенно это отмечается, когда солдаты "малыми частями" и без офицеров проезжают через деревни и местечки.
Такие указы обыкновенно упоминают конкретно, в каком именно местечке или какой деревне произошли такого рода предосудительные действия
Одним из самых вредоносных и опасных для шведов очевидных следствий народной вражды к ним в Белоруссии и Украине было то, что как только шведы покидали город, деревню, местность и шли дальше, устремляясь к своим далеким и фантастическим целям, почти тотчас же эти только что покинутые места занимались или русскими войсками, или вернувшимися из лесов и далеких селений укрывавшимися от шведом жителями. Всякая связь армии с невраждебным миром тем самым пресекалась. Правило Карла не заботиться об обеспечении тыла, а стремиться к быстрейшему покорению страны, которая целиком должна превратиться в питательную базу для армии, это правило, которое было ясно по его кампаниям в Польше и Саксонии, здесь было совсем неприменимо. И здесь, в Белоруссии и Правобережной Украине, как в Северской земле, так и в Гетманщине, Карл, конечно, понимал, что прочный, укрепленный тыл был бы великим благом, но сил и возможностей для этого абсолютно не было. Это с тревогой давно уже заметили и шведский командный состав и солдаты. Едва только, например, шведы ушли из Ромен, русские сейчас же заняли Ромны. Не успели шведы оставить Гадяч, как вернулись жители Гадяча и привели с собой русский отряд. "Шереметев подошел ближе к реке Псел, в окрестностях Краснополья, со всей пехотой, и он же занял гарнизоном Гадяч, непосредственно после ухода шведов, так что мы оказались окруженными со всех сторон врагами, а это вызвало необычайную дороговизну припасов", — [663] пишет в своих поденных заметках участник нашествия Карла XII Адлерфельд, употреблявший слово "дороговизна" вместо слова "скудость"
В шведском лагере после занятия Ромен, а затем Гадяча отдавали себе отчет в том значении, которое приобретала Полтава как желательный ближайший пункт, где можно было бы надеяться, наконец, оправиться и отдохнуть.
Мазепа посылал воззвания из Ромен в Полтаву и к запорожцам ("запорогам"), склоняя их перейти на сторону шведов
С первых же дней водворения шведской главной квартиры в Ромнах начали поступать сведения о грабежах, чинимых неприятелем. Король с фельдмаршалом Реншильдом, первым министром Пипером, генерал-квартирмейстером Гилленкроком стояли в городе Ромнах, генералы Лагеркрона, Круус, Штакельберг — в окрестных деревнях, так что все бесчинства происходили прямо перед глазами всего шведского начальства, вопреки утверждениям шведских хвалителей Карла XII, силящихся снять с него личную ответственность за издевательства над русским населением: "И где есть неприятели стоят и чинят великое разорение, скот и платье берут без купли и сапоги також, у которых казаков находят ружья, ломают незнамо для чево и насилие чинят над женским полом, а где застанут жителей, положено с двора по быку и по четверти ржи"
Тут следует пояснить слова "без купли". Как мы сказали, шведы местами, отчаявшись в целесообразности одних только мер прямого насилия и грабежа, предлагали населению плату за отбираемое добро. А уходя из занятого места, отнимали полностью деньги, которые успели уплатить. Но в Ромнах, как видим, даже и такую "куплю" шведские оккупанты сочли совершенно излишней церемонией.
Воззвание ("объявление") от шведского воинского комиссариата "к жителям Малороссии" приглашало население "только бы они жили в своих домах покойно з женами и детьми и со всеми их пожитками" и никуда бы не убегали ("без побежки и безо всякого страху"). Жителям предлагалось продавать шведам "сколько можно запасу". Но если посмеют укрываться ("в лесах себя с своими пожитки ховать") или вообще вредить [664] ("оружием якую бы шкоду чинили"), то за это жесточайше будут наказаны, и все у них будет отнято "бесплатежно и до конца разорены будут". В воззвании (как и во всех прочих, выпущенных шведами) говорилось о несправедливости войны России против Швеции и т. д.
Воюя в чужой и очень враждебно настроенной стране, шведам не удалось с самого начала вторжения поставить разведку сколько-нибудь удовлетворительно. Да и как это было сделать, если ни обеспеченного близкого тыла, ни связи с далеким тылом, хотя бы с Литвой, если не с Польшей, у Карла XII не было, никаких гарнизонов он расставлять уже не мог, хотя бы и хотел? После Лесной и в особенности после двухнедельного вынужденного бездействия в Костеничах шведская армия, теряя отсталых, которых истребляли крестьяне, шла, окруженная со всех сторон невидимым, но внезапно показывающимся и дающим себя чувствовать врагом. Сзади нее свободно шел, тревожа ее арьергард, но сам никем не тревожимый, Боур; впереди — перед шведами — проходила кавалерия Меншикова и пехота и конница генерала Инфланта, опустошая местность, с левого фланга чувствовалось постоянное присутствие основных сил Шереметева, с правого фланга тревожили наезды и поиски, посылаемые Меншиковым.
Шведы узнавали о событиях с большим опозданием. Они еще шли к Стародубу, не зная, что русские войска генерала Инфланта уже заняли его. Они не уразумели, что если бы Мазепа в самом деле был вождем восставшего против России украинского народа, а не авантюристом, спешившим поскорее укрыться под крылышко шведов, то ему вовсе незачем было являться, чтобы лично отрекомендоваться Карлу XII, а нужно было, собрав преданное ему казачье войско (если бы оно у него было), всеми силами защищать Батурин с его громадными артиллерийскими и пищевыми запасами и уже там, отбросив Меншикова и Голицына с их слабым отрядом, поджидать перешедшего через Десну короля с его армией. Но ничего этого шведы вовремя не узнали и не сообразили. И плач Мазепы на реках вавилонских, когда он узнал о полном уничтожении Батурина, о чем повествует спустя тринадцать лет Орлик в своем письме к Стефану Яворскому, был единственной реакцией гетмана на этот грозный, непоправимый удар.
Казаки, ушедшие с Мазепой к шведам, не годились даже для разведок, хотя кому бы, казалось, и взять на себя эту роль, как не им, местным жителям, владеющим языком? Но нет, вызывавшиеся на это дело уходили и никогда не возвращались, и неизвестно было почему: потому ли, что их убивали крестьяне, или потому, что они предавались на сторону Москвы.[665]
А русское главное командование, напротив, в течение всей войны было постоянно осведомлено, в общем довольно быстро и точно, жителями сел и деревень.
"Сего моменту два мужика русских у меня явились, которые объявили, что они были в полону. А взяты под Каробутовым и ушли из Ромна 17 дня и при них был в Ромне Мазепа и 3 регимента шведских, и все из Ромна вышли, якобы идут к Гадячу",— доносил Шереметев царю 19 ноября 1708 г.
Таким образом, это важнейшее известие было доставлено бежавшими из Ромен крестьянами. Собирались целые группы добровольных разведчиков: "...малороссийский народ, пребывающих около сих мест, стал быть зело благонадежен, и не токмо казаки, но и мужики к поиску над неприятелем сбираться начали"
Русское командование уже 4 декабря (1708 г.) знало из показания явившегося к генерал-поручику Ренне казака Андрея Степаненко, что "гадицкий мужик" Федор Дегтяренко сообщил о военном совете, бывшем у шведов в Гадяче, и о том, что ждут приезда короля Карла и Мазепы и населению приказано "изготовить" яловиц, баранов "по восьми тысяч" и всякого провианта
В конце декабря неприятель некоторое время из Гадяча не двигался. "А поход свой остоновили шведы для великого морозу", — доносили и "мужики", и специально подосланные лазутчики
Декабрьские морозы этой исключительной по суровости зимы ничуть не охлаждали, однако, рвения участников народной войны, и они сами часто просили русское командование указать, где и к какому отряду войск им лучше бы всего было пристать. "Притом же вашей светлости доношу",— писал Ф. Шидловский из Миргорода А. Д. Меншикову 13 декабря 1708 г., — "сего малоросийского народу, как вижю (вижу. — Е. Т.), собралось бы немалое число, только не х кому прихилится (sic. — Е. Т.), не изволишь-ли, ваша светлость, мирогородского полковника отпустить, чтобы они к нему збирались. А зело б их много собралось, хочай же и не вскоре бы они были нам потребние, еднак бы они знали, что их противу неприятеля требуют"
Народные выступления против шведов и мазепинцев продолжались неослабно и дальше, весной и летом этого решающего года.
Так казаки Чугуева составили "партию" в 250 человек и, врасплох атакованные 27 апреля (1709 г.) изменниками-запорожцами, [666] одержали полную победу, изрубили до полутораста изменников и в плен взяли 29 человек
Посполитые крестьяне и казаки окрестностей Полтавы принимали живое участие в налетах, жестоко тревоживших лагерь осаждающих. Карл XII негодовал на свое войско за то, что оно недостаточно зорко и энергично борется против этой серьезной беды: "Король Карл, видя партии войск царского величества не только на его стороне реки Ворсклы, но и внутри станции войск его чинимые въезды и убийства, причитал в несмотрение и оплошность своему генералитету, угрожая впредь ежели таковые въезды войск московских явятся, за несмотрение судом военным и положенными по тому суду казнями",— читаем в записях Крекшина под 27 апреля 1709 г.
Настроение народа вокруг Полтавы оказалось таким же, как и в остальной Украине.
В Полтавщине еще в конце XIX в. сохранилось название "побиванки" за курганами, в которых были похоронены шведские солдаты, перебитые украинскими партизанами. Очень характерна эта традиция, двести лет передававшаяся от отца к сыну.[667]