Казачья Голгофа
Один из центральных и, если хотите, больных вопросов истории гражданской войны проблема казачества. Больным этот вопрос для советской историографии был по причине того, что казаки, как ни верти, не годились для надевания на них маски «эксплуататоров» или «буржуазии», даже мелкой, с любой позиции, какую ни выбрать, они выглядят в своем истинном обличии тружеников и воинов.
Идеологи нового режима всегда не жалели черной краски, чтобы создать отрицательный имидж казака, однако для того, чтобы принять его на веру, необходимо было как минимум забыть обо всем военном прошлом России от Полтавы, суворовских походов и 1812 года до Севастополя, Шипки и кровавых полей первой мировой войны. Только таким образом можно перечеркнуть заслуги казачества перед Россией. И при этом никуда не уйдешь от того непреложного факта, что в гражданской войне казаки в массе своей выступили не на стороне защитников советской власти.
Для Урала эта ситуация еще более актуальна, чем в целом по России. На территории нашего края находились два казачьих войска: Уральское на территории современного Казахстана, и Оренбургское. Последнее имело на Среднем Урале, на территории нашей области, своего рода филиал Исетское войско, подчинявшееся Оренбургскому казачьему кругу. Можно смело сказать, что Урал являлся наряду с Доном и Кубанью одним из главных казачьих регионов России. Причем, в отличие от сибирско-дальневосточных казачьих войск, которые структурировались в сравнительно позднее время с конца XVII по первую половину XIX века, уральские казаки жили на своей территории издавна, еще до включения этих земель в сферу влияния России.
Нелишне вспомнить, что в Смутное время (начало XVII века) Яицкий городок нынешний Уральск стал последним вольным прибежищем Ивана Мартыновича Зарецкого, одного из самых колоритных и противоречивых людей во времена русской Смуты, и его «походной жены» легендарной Марины Мнишек. А в 60-х годах XVII века через Яицкий городок пролег маршрут в Персию ватаги Стеньки Разина.
Отношение большевиков к казачеству определилось буквально в первые часы существования нового режима. В работе Ленина «Советы постороннего», написанной в дни октябрьского переворота, вождь революции назвал казачий край Вандеей. Для справки: Вандея провинция на западе Франции, поголовно восставшая против якобинцев в дни Великой французской революции и подвергшаяся за это столь же тотальной резне. Погибло более полумиллиона человек. Ленинская аналогия весьма прозрачна.
В этом слове не только отношение, но и контуры страшного сценария. И его не замедлили осуществить: уже в ноябре на Урале красногвардейцы И. Малышева и матросы из так называемого Северного летучего отряда разоружили в Екатеринбурге и Челябинске эшелоны енисейских и уссурийских казаков, просто ехавших домой и меньше всего думавших о каких бы то ни было военных действиях.
Между прочим, в первые месяцы существования советской власти казачество в целом стремилось к одному к мирной жизни. Казаки, как и все прочие участники первой великой (мировой) войны, были крайне утомлены и с восторгом встретили Декрет о мире, а затем потоками, эшелонами ринулись домой. Эта ситуация, к слову, применительно к Дону описана в шолоховском «Тихом Доне», применительно к Кубани в романе А. Серафимовича «Железный поток».
О том, что они не строили никаких планов борьбы, свидетельствует поразительный факт. В одном из этих эшелонов ехал домой Григорий Семенов будущий грозный оппонент красных. По пути в родные места он встретился со своим будущим смертельным врагом Сергеем Лазо, и тот выдаст казаку мандат как «сознательному революционному элементу». Невероятно, но факт! И он говорит о том, что один из столпов антибольшевистского сопротивления на данном этапе еще не определился, за кого он будет сражаться. Если будет вообще!
Поэтому там, где верные Временному правительству казачьи генералы поднимали оружие против Ленина Краснов на Северном фронте, Каледин на Дону, их поддерживала весьма узкая группа людей, чаще всего офицерство. Большая часть казаков вообще отказывалась биться за кого-либо. А часть так называемых фронтовиков поворачивала оружие против упомянутых генералов, как против людей, мешающих установлению мирной жизни, то есть де-факто на стороне большевиков, хотя и не солидаризировалась с ними ни идейно, ни организационно.
Именно поэтому первая волна казачьего сопротивления была необычайно коротка. Характерная фигура этого, весьма специфичного периода гражданской войны появление на политической сцене беспартийных, народнического толка казачьих революционеров, выдвинутых «фронтовиками». Они объективно помогали утвердиться советской власти, но неизбежно должны были рано или поздно войти с ней в конфликт по идеологическим причинам из-за антиказачьей политики коммунистов. Таковыми были Подтелков и Кривошлыков на Дону, незаслуженно оболганный в эпопее А. Толстого «Хождение по мукам» Сорокин на Кубани; между прочим, Деникин считал его талантливым полководцем и человеком несомненно лидерского типа.
Были такие деятели и на Урале это прежде всего братья Каширины. Один из них, Николай, уже упоминался выше.
Но вообще Урал был в этой картине исключением в том плане, что здесь казачье сопротивление сразу набрало силу. Урал стал краем, где борьба с большевизмом началась для казаков раньше, чем где бы то ни было в России. Уже 14 ноября 1917 года (по новому стилю) Оренбург бросил вызов Петрограду. Еще не поднял оружия Дон лишь в начале декабря начнет военные действия Каледин, еще идут яростные дискуссии «за жизнь» на Кубани, еще едет за Байкал без четких планов на будущее атаман Семенов, еще не помышляют о вооруженной борьбе терские, астраханские, семиреченские, сибирские, енисейские, амурские, уссурийские станичники а Урал уже вступил в бой. Вступил, чтобы не выйти из него до самого конца гражданской войны.
И еще один показательный факт: во всех казачьих областях лидеры сопротивления определятся далеко не сразу. Несколько раз сменятся они на Дону: Каледин, Краснов, Богаевский, Сидорин. В течение 1918 года выдвинутся Анненков в Сибири, Драценко в Астрахани, Калмыков на Амуре. О Семенове речь шла выше. Спецификой Кубани будет вообще отсутствие лидера и коллективное руководство движением так называемая Кубанская рада под руководством атаманов Быча и Рябовола. Причем между самими кубанскими вождями постоянно будут возникать довольно крутые разногласия, вплоть до вооруженных конфликтов и политических убийств друг друга. Жертвой такого теракта, например, пал Рябовол.
На Урале все было иначе. Здесь сразу и на всю войну определился общекраевой лидер казачества, лидер военный и политический, с ярко выраженной конституционно-демократической программой. Им стал походный атаман Уральского и Оренбургского казачьих войск полковник (позднее генерал) Александр Ильич Дутов.
Однако и на Урале к весне 1918 года установилось затишье. Дутов, не сложив оружия перед превосходящими силами красных, ушел в Тургайские степи Казахстана. Где и дождался мая 1918 года начала выступления чехословаков. То есть на определенный и очень краткий отрезок времени во всех без исключения казачьих областях России наступила мирная передышка. Это стало возможным потому, что в массе своей казаки, безусловно, хотели мира и прохладно воспринимали призывы к борьбе, откуда бы они ни доносились. Сложилась уникальная ситуация, которую можно было использовать для установления прочного мира. При желании его установить!
Как же поступали в этой ситуации большевики? Сейчас этот вопрос звучит чисто риторически. Ответ на него общеизвестен!
Многократно отмечено, что коммунисты поддержали претензии так называемых иногородних на казачью землю. Нужно сделать пояснение. Иногородние это пришлые крестьяне, арендовавшие у казаков земельные и иные угодья. После опубликования Декрета о земле иногородние стали требовать, чтобы их уравняли в правах с крестьянами регионов с традиционным помещичьим землевладением, то есть разрешили им поступить с казачьей землей, как с помещичьей, отобрать. Такая постановка вопроса вполне вписывалась в марксистскую схему борьбы «бедных против богатых». Казаки, естественно, получались богаче, так как владели землей, а иногородние арендовали ее. И с этой позиции решение большевиков абсолютно логично. Если вообще можно назвать логичным общероссийскую экспроприацию мелких и средних собственников ведь, не говоря о казаках и более-менее обеспеченных крестьянах, и среди помещиков тогда явно преобладали мелкопоместные. Напомним, что описываемый период звездный час так называемых комбедов, по сути, органов диктатуры сельских люмпенов. Если хотите первая серия раскулачивания. Именно комбеды обострят донельзя ситуацию в деревне и толкнут мужиков на сопротивление, то есть на новый виток междуусобной бойни.
Казачество, естественно, отреагировало на притязания иногородних и на покровительство большевиков последним примерно так, как отреагировал бы любой нормальный человек, сдав, к примеру, жилплощадь в аренду квартиросъемщику и узнав, что тот решил объявить себя владельцем снимаемой жилплощади. То есть обратился к помощи органов правопорядка, а за неимением последних применил бы силу.
Так был дан зеленый свет новому витку противостояния в казачьих областях, где иногородние автоматически оказывались в лагере красных. Подобная ситуация опять-таки ярко показана применительно к Дону и Кубани в уже упоминавшихся романах «Тихий Дон» и «Железный поток». Но здесь есть еще один, почти всегда упускаемый из виду различными авторами момент.
Казачество чрезвычайно своеобразный этнический феномен. Можно спорить, являются ли казаки субэтносом в составе русского народа (взгляд Л. Гумилева) или же особым этносом (как считают сами казаки), но несомненно одно: казачество, безусловно, имело свой собственный менталитет, отличный от общероссийского. Сюда входил и военизированный образ жизни, и многие нетипичные для русских особенности быта, и характерный диалект, и фольклор. Последний, как показал этнограф К. Листопадов, резко отличает казаков от остальных жителей России. Плюс к этому особый антропологический облик.
В общем, если следовать терминологии того же Л. Гумилева, налицо все признаки поведенческого стереотипа особого этноса. Этноса своеобразного, входящего в более крупное этническое объединение Великороссию, связанного с ним языком, религией, историческими судьбами и все же сохраняющего свою «самость». Кстати, казачество не только всегда эту «самость» явственно ощущало, но и энергично противилось всяческим попыткам нивелировки.
Не случайно столь болезненным был путь вхождения волго-донского казачества в орбиту Российского государства. На пути интеграции с Россией кровавыми межами пролегли Смутное время, война Степана Разина, восстание Кондрата Булавина. Уральское казачество прошло этот путь на сто лет позднее и с теми же издержками в виде пугачевщины.
Этот страшный опыт не прошел для центрального правительства даром, и в XIX веке политическая организация казачества в России структурировалась в чрезвычайно своеобразную для Российской империи систему. Суть ее в том, что казаки получили весьма широкое самоуправление по принципу особого народа. То есть получили права, которыми пользовались в России многие инородцы, но никогда великороссы. Право ношения оружия в мирное время, освобождение от обязательной воинской службы при формирования собственных, чисто казачьих частей на милиционной основе, то есть по принципу ополчения, собственная юрисдикция на территории своих «войск», то есть традиционного расселения, демократическая выборность на местах и так далее все эти привилегии заставляют вспомнить, скажем, статус «мирных» горцев или, скажем, казаков, бурят, но никак не жителей, к примеру, Курска или Рязани.
Нелишне упомянуть также и о том, что к концу XVIII века приток беглых в казачьи области прекратился, и прирост населения здесь шел за счет только внутреннего воспроизводства. Причем браки в подавляющем большинстве случаев заключались только между представителями казачества. Такой этнический феномен, когда этнос брачуется внутри самого себя, ученые называют «изолят». И это характерно именно для этносов с очень высокой степенью традиционализма в образе жизни: скажем, для черногорцев, албанцев, басков, евреев.
Суммируя вышесказанное, следует признать, что правительство Российской империи относилось к казакам как к особому народу, а сами казаки стояли на такой же точке зрения. Не случайно в бурях гражданской войны родится идея о создании независимых казачьих государств. На Кубани это будет позицией Быча и Рябовола, нашедшей частичное воплощение в кратковременном существовании Черноморской республики; нечто подобное вынашивал в своих планах и Г. Семенов. Позднее, уже в годы второй мировой войны, реализовать эту идею попытается, как известно, неудачно, Петр Григорьевич Краснов.
В свете всего вышесказанного становится ясно, что ставка красных на иногородних это не только и не столько имущественная, сколько демографическая проблема. Ведь естественным следствием такой политики должно было стать разрушение традиционного уклада жизни казачества с последующей дезинтеграцией его как этноса. То есть блок красных с иногородними де-факто означал расказачивание еще до того, как оно было официально объявлено. Поэтому неправомерно говорить о том, что, восстав весной и летом 1918 года против советской власти, казаки защищали лишь свое имущество они защищали нечто большее: свое существование как народа.
Именно на этом этапе в среде казачества происходит окончательное размежевание между защитниками традиции и теми, кто избрал путь «советизации». Если хотите, выхода из казачества как из этноса. Произошло это не в одночасье, и сам процесс был неоднонаправленным. Многочисленные переходы из одного лагеря в другой и обратно зафикисированы всеми без исключения источниками. Опять-таки это напоминает ситуации из «Тихого Дона». Многие, ушедшие к красным, субъективно не переставали ощущать себя казаками. Как те же братья Каширины, которые всю гражданскую войну безуспешно пытались тем или иным способом переломить настроение у дутовцев в свою пользу. Николай Каширин, будучи предшественником Блюхера на посту партизанского командарма, к примеру, настаивал проложить маршрут прославленного рейда исключительно через казачьи области, и лишь после того, как выявилась химеричность надежд повлиять на казачество таким способом, маршрут был изменен.
И тем не менее раскол в казачьей среде в конце концов стал очевидным. И это вызвало к жизни феномен так называемого червонного казачества. Именно так называлась на Украине красная казачья бригада под командованием В. Примакова. Здесь явная попытка «и яичницу сварить, и яйцо не разбить» стать красным и остаться казаками. В конечном итоге, естественно, из этого ничего не вышло все червонные казаки превратились в конце концов в просто червонных, как это произошло с Михаилом Кошевым из все того же «Тихого Дона».
Подобных соединений у красных было немало. Помимо уже упоминавшейся бригады Примакова была и Стальная дивизия Дмитрия Жлобы на Кубани, там же и легендарная Таманская армия, известная по «Железному потоку». Ее командарм, Елифан Иович Ковтюх, кубанец. Это и Особый Донской кавкорпус, ставший впоследствии Второй Конной армией. Ее командарм донской казак Филипп Миронов. На Урале это уже упоминавшийся 1-й Оренбургский имени Степана Разина полк, впоследствии развернутый в кавбригаду под командованием Г. Томина. Да и легендарная 1-я Конная в значительной степени состояла из казаков, и ее прославленный вожак Семен Михайлович Буденный с Дона.
Между прочим, та смертельная вражда, которая разделила Буденного с его бывшим командиром Борисом Мокеевичем Думенко, комкором Особого конно-сводного корпуса, объясняется не только личными мотивами. Ведь Думенко в бытность свою командиром Буденного выпорол последнего плетями за то, что бойцы Буденного изнасиловали нескольких женщин. Подобные «подвиги» для буденовцев были едва ли не нормой, за что Деникин называл их бандой, а их шефа бандитом-вешателем. Самое интересное, что почти в тех же выражениях величал Семена Михайловича и Троцкий. Но здесь явно застаревшая вражда и недоверие казака к иногороднему. Показательно, что такую же неприязнь к Думенко, не объяснимую никакими сугубо личными впечатлениями, питал и Жлоба.
Судьба этих червонных казаков после войны была трагична. Те, кому не «посчастливилось» пасть на фронтах, были поголовно истреблены советской репрессивной машиной. Первым эту чашу испил в 1921 году Миронов, но не миновала она в 30-е годы и Примакова, и Ковтюха, и Жлобу, и братьев Кашириных. Исключение судьба Буденного: здесь сыграли роль его личная близость к Сталину и привилегированное положение, в которое была поставлена 1-я Конная армия как инструмент противостояния Троцкому в рядах Красной Армии. Это противостояние началось еще в годы войны, когда, к примеру, в 1920 году Реввоенсовет с подачи Троцкого приговорил буденновского начдива А. Пархоменко к расстрелу за дикие зверства в черте оседлости евреев. Сталин добился замены ему «вышки» на разжалование в рядовые, а через два месяца Пархоменко восстановили в прежней должности.
Большая же часть казачества уже к середине 1918 года сделала свой окончательный выбор: красные враги. «Коммунисты дюже свирепы» вот подлинное высказывание тех лет.
И красные тоже окончательно определились... Выходит в свет знаменитое постановление о расказачивании за подписями глав большевистского руководства. Громом прозвучит требование одного из руководителей Красной Армии Ионы Якира о «процентном истреблении всего мужского населения в казачьих районах» (именно так!).
Обратите внимание казачество стало единственным этносом (или, если хотите, субэтносом) России, по отношению к которому большевики соблаговолили выпустить подобную директиву. Конечно, Ленин и его команда явно не считали казаков за народ и, призывая к его уничтожению, просто распространили на них систему красного террора как против неугодной социальной группы. Почти в то же время Ленин призывал, например, к истреблению интеллигенции. Однако факт есть факт: особая позиция по казачеству у красных несомненна. И она выражается в одном слове: убить.
«Нет ни одной семьи, где не оплакивали бы погибших... Дон онемел от ужаса», написал летом 1919 года в своем воззвании Филипп Миронов. И так было повсеместно. Чудовищная статистика: только в азиатской части России от Урала до Владивостока к 1922 году было уничтожено до полутора миллионов казаков. Это не считая Дона и Кубани! Среди них погибших на фронтах не более трети. Одним словом, мы имеем дело с натуральным геноцидом целого этноса, по масштабам сравнимым с турецкой резней армян в 1915–1923 годах или с Холокостом уничтожением евреев нацистами в 30–40-е годы.
В этой жуткой истории у Урала своя, особенно трагическая страница. Если трагедию казака в годы гражданской войны можно назвать крестным путем, то Урал это подлинная Голгофа. Роль палача Уральского казачества выпало сыграть Чапаевской дивизии. Фурманов свидетельствует: едва вступив на казачью землю, Чапаев «уловил, что с казаками бороться нужно иначе, чем с насильно мобилизованными колчаковскими мужичками...Главное здесь не захватывать территорию, главное уничтожать живую силу». И это стало обычной практикой. Описывая в одном из своих стихотворений известную историю контрудара казаков атамана Толстова против занятого чапаевцами Лбищенска (в ходе этой операции и оборвалась жизнь Василия Ивановича), поэт Михаил Зенкевич написал:
Но, оправившись от заминки,И далее описание, как по всей земле казачьей не осталось ни кола, ни двора ничего... Снова Дикое поле, не тронутое лемехом плуга. Как будто и не жил здесь человек.
Такой масштаб террора не имеет аналогов в практике расказачивания в других регионах. А вот и результат. Если на Дону и Кубани население все же осталось (это зафиксировано для Дона Шолоховым в «Тихом Доне», для Кубани Фурмановым в романе «Красный десант»), то казачество Оренбургского и Уральского войск было поставлено перед альтернативой: поголовное уничтожение с женами и детьми или исход «всем миром». Казаки выбрали второе. И начался, пожалуй, самый беспрецедентный эпизод гражданской войны, перед которым меркнут даже «ледовый переход» каппелевцев и знаменитая врангелевская эвакуация из Крыма.
Уральские и оренбургские казаки уходили на юг, через пески Средней Азии, всем народом. С наседающей на пятки смертью уральцы прошли вдоль всего казахского и туркменского берега Каспия до Ирана, через Иран к водам Персидского залива, где их подобрали английские военные корабли и перевезли в Австралию. Там их потомки живут и доныне, не забывая родного языка. А оренбуржцы отступали восточнее через пески и оазисы. Часть их пыталась укрыться в Хиве, столице тогда независимого Хорезма. Но красные пришли и туда, уничтожив суверенитет этого среднеазиатского государства, и оренбуржцам пришлось уходить еще южнее в Иран, где они поступили на службу к шаху Реза Пехлеви. Большая же часть казачьих войск во главе с самим Дутовым прорвалась в Семиречье (район Алма-Аты), где соединилась с казаками-сибиряками Партизанской дивизии атамана Анненкова и с боями ушла в Синьцзян одну из западных провинций Китая. Там оренбуржцы и сибиряки надеялись найти отдых и силы для дальнейшей борьбы.
Но их Голгофа была еще впереди.