Ночью...

Побывал я на Халхин-Голе, на польском фронте, а тут война — с Финляндией. Стал я просить командование отправить меня добровольцем. Мою просьбу удовлетворили. Попал я в 1-й батальон.

Начальник штаба полка тов. Москвин вызывает меня и спрашивает:

— Вы кем были?

— Был, — отвечаю, — и командиром отделения и командиром взвода.

— Ну, куда пойдете?

— Куда, — говорю, — потяжелее, туда и пойду.

— Пойдете вы в разведку!

— Есть пойти в разведку!

Разведывательной группой командовал старший лейтенант Березин. Он был опытным разведчиком и лично подбирал людей в свою группу. Собрал он нас и стал нам рассказывать, в чем заключается работа разведчика. Я сразу почувствовал, что тов. Березин любит свою опасную работу и старается нам внушить эту любовь. Когда он говорил о разведке, то не только нас увлек своим рассказом, но и сам увлекся. Глаза горят. Волнуется... Говорит со всеми, а смотрит на меня:

— Чтобы быть хорошим разведчиком, помимо личного героизма, бесстрашия и отваги, надо обладать железными нервами, волей, находчивостью, умело ориентироваться в любой обстановке. Надо иметь хорошую память, быть физически выносливым, знать компас, хорошо владеть всеми видами оружия. А самое главное — быть верным и преданным сыном Родины, не щадить своей жизни для ее блага!

Потом вдруг обращается ко мне:

— Правильно я говорю?

— Очень даже правильно, товарищ старший лейтенант. — Пойдете моим помощником? — снова говорит он мне. Вначале я не понял. То ли он спрашивает меня, то ли приказывает. [201]

— Я никогда в разведке не работал, товарищ старший лейтенант. Боюсь не справиться...

— Дело за вами! Захотите — научитесь. Вот сегодня ночью в разведку пойдем... Присматривайтесь, учитесь! Наша работа опасная и нужная. Понятно? Собирайтесь! В 23 часа выступаем. — Командир дружески посмотрел на меня и ушел...

Темной ночью мы отправились в разведку, и эту ночь я буду помнить всю жизнь.

Снег отливал синевой и хрустел под ногами. Мы шли гуськом. Впереди старший лейтенант Березин. Наши белые халаты сливались со снегом. Шли молча, настороженно. Я иду последним. Стараюсь не терять из виду впереди идущего и одновременно вглядываюсь в темноту, хочу первым заприметить врага.

На опушке молодого леса Березин дал нам знак залечь и тихо прошептал:

— Там, левее, проволочные заграждения. Нужно перерезать проволоку. Сделайте проходы для наступления пехоты. Еще требуется разведать огневые точки противника и нанести их на карте. Понятно?

— Понятно, товарищ старший лейтенант, — ответил старший дозора.

Березин отобрал трех разведчиков и под командой старшего направил их выполнять задание. Они взяли с собой ножницы и исчезли в темноте.

Лежу я на снегу и провожаю взглядом товарищей. За себя не волнуюсь: немало мне пришлось пережить на Халхин-Голе. А вот за ребят, за этих четырех, с которыми познакомился только сегодня и которые стали мне близкими и родными. Очень волнуюсь, хоть и стараюсь скрыть свое волнение, потому что вижу, как командир за мной наблюдает. Прислушиваюсь. В лесу тишина такая, что в ушах от нее звенит...

Вдруг слышу выстрел... другой... третий... Заработал автомат, как будто град бьет по железной крыше.

— Обнаружили! — шепчет Березин. Стрельба смолкла так же неожиданно, как и началась.

Напряженно ждем. Прислушиваемся к каждому шороху. До боли в глазах всматриваемся в ночной мрак...

Внезапно около меня раздался шелест ветвей, шуршание снега и легкий стон. Я сначала растерялся. Дергаю за халат Березина, а он тоже услышал и делает нам знак «приготовиться». Вынули мы наганы и приникли к самому снегу.

— Свои! — шепчет Березин и поднимается, встречая разведчиков, которые несли на халате раненого бойца.

У меня от сердца отлегло, когда увидел своих товарищей.

— Товарищ старший лейтенант, задание не выполнено. У самой проволоки нас обнаружил финский секрет. Обстреляны. Ранен один боец. [202]

— Куда ранен? — спрашивает Березин старшего разведчика.

— В плечо.

— Перевязку наложили?

— Да! Только намокла она от крови.

— Двоим отнести раненого на медицинский пункт, — приказывает Березин.

— Есть отнести раненого, — повторяет приказание старший разведчик и вместе с другим бойцом уносит раненого.

Снова ждем. А нет ничего хуже, как ждать ночью в разведке. Березин снова отбирает троих, дает им ножницы и посылает перерезать проволоку. Они уходят. Лежу я рядом с командиром и вижу, как он волнуется, а от нас хочет скрыть свое беспокойство. Мне было обидно, что бойцы не сумели выполнить приказание старшего лейтенанта. Сам бы пошел, да боюсь просить разрешения, не пустит...

По лесу прокатился металлический звон, и сейчас же, как и раньше, застрекотал автомат.

— Опять обнаружили, — зло шепчет Березин, — не спят, черти! Теперь нам надо уходить отсюда. На этом участке ничего не выйдет.

Скоро вернулись и бойцы, высланные вперед. Березин обрадовался, что они пришли без потерь.

— Мороз сильный, товарищ старший лейтенант. Проволока под ножницами так и звенит. Финны по звону и бьют. Насилу ушли...

— Товарищ, старший лейтенант, разрешите, пойду я, — обращаюсь с просьбой к командиру.

— А перережете? — пытливо спрашивает меня Березин.

— Конечно! Иначе я и не вернусь! — отвечаю я уверенно.

— А вы знаете задачу? Знаете? Ну, хорошо, идите. Только поосторожней. Они теперь начеку! Вдвоем пойдете.

— Есть идти вдвоем, товарищ старший лейтенант.

Взял я ножницы и пополз вперед. Вслед за мной направился и боец, один из только что возвратившихся красноармейцев, выделенный командиром мне в помощь.

Недолго ползли мы по лесу, а я уже здорово устал с непривычки. Надо пробираться без шума, чтобы самого себя не слышать, а тут все кругом мешает; и холод, и винтовка, и ветки, что на дороге лежат.

Добрался я до опушки, вижу небольшую высотку. Вокруг нее густой кустарник. Туда нужно пробираться через заснеженную лужайку, а она открыта со всех сторон.

Я приподнялся, маскируясь ветками, осмотрел местность, а потом подполз к бойцу и шепчу ему на ухо:

— Будем опушкой до проволоки добираться. Лужайка на верное пристреляна финнами. Сколько там проволоки? [203]

— Семь колов, — отвечает мне боец.

Думал я, думал, и пришла мысль обмануть белофиннов. Да только за товарища своего боялся — выдержит ли он? Решил его испытать. Подвинулся к нему еще ближе, обнял его и дружески спрашиваю:

— Женат?

Красноармеец смотрит на меня удивленно и отвечает:

— Нет.

— Родные есть?

— Отец, мать, сестра в школу ходит, брат в армии политруком, — шепчет он мне в ответ, но чувствую, что парень озадачен моими вопросами.

— Комсомолец?

— Да! С 1936 года.

— А ты парень рисковый? — спрашиваю его.

— Что? — переспросил он.

А я решил ему план мой выложить и в упор говорю:

— Не трус ты?

— Я в Красной Армии служу! Понятно? — обиженно шепчет он. — В разведке говорить не полагается. Что ты ко мне пристал с расспросами? Если за старшего назначен, приказывай...

Вижу, — парень обижен и раздражен, но делаю вид, что ничего не замечаю.

— Вот это правильно, — говорю ему, — ты возьмешь немного вправо. Окопайся поглубже и бей лопатой по проволоке, что есть силы, делай вид, что режешь ее. Финны по тебе огонь откроют, ты пережди, а потом снова бей. Пусть они думают, что это ты режешь проволоку. Понял?

— Понял! А ты, я вижу, со смекалкой, — шепчет он мне. Ну думаю, дошло до парня, понял он мою хитрость.

— Давай, двигай, — говорит он мне.

Поползли мы по опушке до проволоки. Оставил я его чуть правее, а сам дальше пополз к самым кольям. Забрался под проволоку, взял в обе руки ножницы и стал приспосабливаться, как удобнее резать. Сообразил, что если лечь на спину и резать вытянутыми руками, то это всего безопаснее: и для финнов мишенью не будешь и проволока колючками не издерет. Только для этого надо большую физическую силу иметь, а я этим похвастаться не мог, особенно после ранения на Халхин-Голе.

Все же решился испробовать. Лег на спину, вооружился ножницами и жду сигнала.

Проволока, скованная морозом, как струна, зазвенела от сильных ударов моего помощника, и тут я начал действовать. Сразу же перекусил ножницами проволоку. Она, свертываясь клубком, как змея, заныла на все лады, оглашая скрежетом и [204] звоном воздух. Тут же застрекотал автомат. Его поддержали пулеметы. Но финны били только в направлении, где был мой товарищ, ибо моей работы они не замечали. Как только мой помощник смолкал, стрельба прекращалась, но чуть он снова начинал бить по проволоке, они открывали огонь. Я же терпеливо продолжал резать проволоку, продвигаясь на спине все дальше и дальше, перегрызая острыми ножницами, как зубами, колючую изгородь. Наконец, сделал два прохода.

Выполнив первую часть задания, я решил пойти дальше в разведку и выявить огневые точки противника. Но раньше я решил захватить с собой бойца, который продолжал дубасить по проволоке, не зная, что я уже кончил свое дело. К тому же он каждую секунду рисковал жизнью.

В момент, когда финны прекратили огонь, я дополз до него и крепко пожал ему руку.

— Спасибо, браток! Молодец! — шепчу ему. — Если бы не ты, вовек бы эту проклятую проволоку не перегрызть. Они ее тут столько намотали, что у меня руки отнялись, пока ее резал.

Боец был очень доволен моей похвалой.

— А теперь пойдем в разведку. Дорожку сделали, легко будет идти, — сказал я ему и пополз к проходу, который только что был прорезан.

Финны, уверенные, что уничтожили нас, прекратили огонь. Мы ползли по снегу, перекатываясь с боку на бок. О нас можно было подумать, что это ветер поднимает снег и метет его перед собой.

Только переползли через проход, как мой товарищ зацепил винтовкой конец срезанной проволоки; она издала легкий звон.

Финны сразу обнаружили нас и открыли огонь трассирующими пулями.

Я увидел, как пуля попала в моего товарища. «Убили!» — решил я и вмиг зарылся в снег. Вдруг услыхал шорох. Обернулся, вижу мой «убитый» ползет ко мне.

— Ранили? — тихо спрашиваю его.

— Нет! Только шинель испортили! Прожгли, сволочи!

— Тише, — предупредил я его и пополз к небольшому бугру, который заметно выделялся на снежной целине. Чуть подползли туда, боец тащит меня за халат и головой показывает в сторону. Метрах в десяти от нас пристроился финн с автоматом.

Мой товарищ вынул гранату. Я его поймал за руку, удержал.

— Нельзя, — шепнул ему. — Обнаружим себя, сведений не принесем, а уничтожить его всегда успеем.

Боец подчинился, но шепот мой выдал нас. Финн повернул автомат и открыл огонь по бугру, за которым мы прятались. [205]

Лежим без движения. Только бугорок нас и спасает, а финн строчит из автомата, не жалея патронов.

Вдруг я почувствовал удар в плечо.

«Ранили», — подумал я, но сильной боли не почувствовал и продолжал лежать, как мертвый. Вот тут-то до меня дошли слова Березина о том, что много выдержки нужно разведчику. Только у моего товарища по молодости лет ее мало было. Несмотря на стрельбу финна, он вдруг пополз от меня влево, и вскоре я увидел только его ноги.

«Что с ним? — думаю. — Ранен или пополз в яму? Надо его выручать, если ранен».

А финны, как назло, ведут такой огонь, что я сдвинуться с места не могу.

Мой товарищ пролез в канаву и пополз по ней, решив прорваться за проволоку к своим. Но увидел, что по канаве к нему навстречу ползут финны, чтобы окружить нас и взять живьем. Он пополз обратно и предупредил меня.

— Мы, кажется, попадаем в плен! — шепчет он мне и рассказывает, что увидел в канаве.

— Не может быть!

— А вот смотри!

Он показал на ползущих по канаве финнов и тут же застонал. Я повернулся к нему, спрашиваю:

— Тяжело?

— Тяжело, — шепчет он со стоном, держась за бок.

— Можешь отползти назад?

— Попробую, — отвечает и ползет вниз.

— Старайся, браток, старайся отползти, а я их тем временем задержу, — обнадеживаю я своего товарища, хотя понимаю, что дело почти табак.

Вынул гранату и лежу. Подпустил финнов поближе и бросил в самую гущу...

А финн-автоматчик заметил моего товарища и открыл по нему огонь. Я в автоматчика вторую гранату, — от него только мокрое место осталось. Отползаю назад. Финны рычат, на меня скопом лезут. Я в них гранату... они отступают. Ползу назад, а мысли — о товарище.

Отполз он до середины проволоки или нет?

— Потерпи, браток, сейчас помогу, — шепчу ему, как будто он может меня услышать.

Вдруг у меня потемнело в глазах.

«Ослеп, что ли? — думаю. — Почему же глазам не больно?»

«Каска», — догадываюсь я. Она надвинулась мне на глаза, и я ничего не вижу. Поднимаю, а она снова на глаза лезет, сдвинуть совсем не могу, ремешком под халатом у подбородка стянута. Приподняться нельзя — убьют, а проход никак не найдешь. И ползаю я у проволоки, как слепой щенок, пока [206] проволока не зацепила меня за халат и не опутала колючками, словно паук. И вот я уже не могу вырваться.

«Ну, теперь живьем возьмут! Лучше смерть, чем плен», — думаю, а сам пытаюсь освободиться от проволоки. Но паники — никакой. Соображаю, что винтовка вылезла вверх и видна. Я ее под себя. — Опасаясь, что могут быть видны черные перчатки, прячу их... Мозг работает, как часы. Маскируюсь халатом, стараясь слиться со снегом. Лежу, не дышу. Чувствую, как финны проходят мимо, ищут меня и не могут найти... Проходят во второй раз — совсем близко. Слышу, как бьется мое сердце. Крепко сжимаю в руке наган...

«Дорого, гады, я продам вам мою жизнь!» — думаю про себя, а биение сердца остановить не могу. Мне кажется, что оно бьется слишком громко, и его услышат.

Финны отходят все дальше и дальше. Они уже метрах в двадцати. Напрягаю последние усилия и вырываюсь из проволоки, оставляя на ее прожорливых зубьях клочья белого халата и тела своего с кровью. Вскоре нахожу проход, посредине которого лежит мой боец. Подползаю к нему, прикладываю ухо к сердцу... Убили, гады! Такая меня злость взяла! Какого парня ухлопали!

Финны снова по мне огонь открыли. Взвалил я на себя мертвого товарища и пополз к нашим.

В это время меня одна пуля ударила в бок, другая в руку. Сжал зубы и ползу, — убитого не выпускаю. Не оставлять же мне его на растерзание этим волкам. Погиб комсомолец смертью храбрых. Я и решил, что мой долг — спасти его тело, чтобы хоть после смерти отдать ему должное за мужество и героизм.

Еще два ранения получил я... Чувствую, что истекаю кровью, а товарища не бросаю. Отдохну и дальше ползу, а главное — стараюсь не потерять сознания, чтобы донести старшему лейтенанту об огневых точках, которые я разведал.

Березин, как услыхал стрельбу, прибежал на помощь и нашел меня уже в лесу. Я ему все доложил и тут же сознание потерял — больно много крови ушло из меня.

Пролежал я несколько дней в госпитале и вернулся в разведывательную группу...

Теперь я знал, что такое разведка, понял, как нужна моя служба Родине, а потому, вернувшись из госпиталя, снова попросился в разведку. Но повторяю — этой ночи я никогда не забуду. [207]