Разведчик

Я — парикмахер. С девятьсот тридцатого года. А до тридцатого года был беспризорником. Сбежал из детского дома и шесть лет беспризорничал. Весь СССР объехал.

В тридцатом году мне было пятнадцать лет. И задумался я над своей жизнью. Вижу, так продолжать нельзя — пропадешь. Поехал я в Малую Вишеру, а там единственный мой родственник жил, двоюродный брат, парикмахер. Встретил он меня хмуро, потом послал помыться и говорит:

— Дай честное слово, что будешь работать!

Делать нечего, дал я ему честное слово. И стал он меня учить своему ремеслу. Уже через три месяца я получил кресло с клиентом. Стригу и брею, стригу и брею, — по началу не очень хорошо, для столицы бы и не сгодилось, а для провинции ничего, сошло.

В 1936 году я был взят в армию. Повели нас, призывников, в баню, начали стричь. Гляжу, — у одного из стригунов ребята морщатся, кряхтят.

— Давай-ка, — говорю, — сюда машинку. Надел я халат, принялся за дело. Поглядел командир на мою работу и говорит:

— Вот это специалист!

Так меня и зачислили в часть парикмахером.

Служу я на военной службе, стригу и брею, стригу и брею.

В 1939 году, когда меня опять призвали в армию, — опять пришлось стричь и брить.

Стояли мы на самой финской границе. Вот брею я однажды командира разведки и давай ему жаловаться:

— Никак от бритвы не уйти. Я и в гражданской жизни брею, и на военной службе брею. Возьмите меня к себе в разведчики.

Он посмотрел на меня и говорит:

— Ну, что ж, возьму.

Стал я учиться как разведчик. Учился с азартом, быстро познакомился и с винтовкой, и с ручным пулеметом. [145]

И вот — война.

Приходит командир полка, читает приказ. Наша дивизия первой переходит границу, наша разведка действует первой.

— Пойдете, — говорит, — утром вместе со взводом пограничников.

Пограничников нам дали в провожатые.

Позавтракали. Подогнали на себе снаряжение, все уложили, подтянули, чтобы не брякало. Пошли к реке Сестре.

В 8 часов началась артиллерийская подготовка. В 8.10 наша разведка стала переправляться через реку. У нас уже заранее были приготовлены срубленные деревья, по ним и перебрались на ту сторону.

Тихо. Противника не видно. Перебегаем от дерева к дереву, тянем связь, даем по телефону донесения.

Вошли в деревню Помпола. Пусто. Ни одного человека. Здесь пограничники нас оставили:

— Дальше, — говорят, — и мы дороги не знаем. Счастливого пути, товарищи.

Идем, идем, верст семь прошли — все никого. И вдруг навстречу пули. Заговорили, слышим, станковые пулеметы. Мы залегли. Ползем и видим: перегорожена дорога, нивесть что наворочено! Противотанковые рвы, надолбы, проволока, завалы из толстенных сосен. Не пройти.

Мы отползли назад, засели в лесу. Ждем, пока подойдет полк.

Ждем. Уже темнеет. Полка нет. Выставили дозоры и боковое охранение.

Наконец, подошел 1-й батальон полка.

Докладываем командиру батальона: так и так. "Командир батальона подумал и говорит:

— Нужно завалы обойти.

Приказал нам поискать обход справа. Пошли мы вправо. Все лес да лес. Темно, еле видно. Через некоторое время стали забирать налево. Берем все левее и левее. Часа через два вышли на какую-то дорогу. Наш командир долго смотрел на карту, прикрыв в темноте фонарик шинелью, и сказал:

— Пожалуй, это продолжение той самой дороги, вдоль которой мы продвигались днем. Мы обошли финнов с тыла.

Присели мы немножко отдохнуть, перед тем как двигаться назад. И вдруг — стрельба. Несколько пулеметов сразу. Но полета пуль не слышно. Значит, стреляют не по нас. Стали мы осторожно шарить по лесу и увидели в ночном воздухе огненные шнурки. Трассирующие пули! Теперь картина ясна. Это с завала, который мы обошли, стреляют по нашему батальону. А мы сзади у финнов.

Но темно, ничего не разглядишь. Никак нельзя действовать! Притаились мы, решили дождаться рассвета. [146]

Когда начало рассветать, тут Мы и увидели финское укрепление. Все оно обращено туда, в другую сторону, а с нашей стороны совершенно открыто. Пулеметчики лежали к нам спиной, в бревенчатых гнездах, и мы видели их пятки.

Финны опять стали обстреливать расположение нашего батальона. Бросились мы на них. «Ура!» В деревянном гнезде лежит передо мной пулеметный расчет — три человека. Граната, взрыв — и нет ни пулеметчиков, ни гнезда. Кругом рвались гранаты. Финны в панике разбегались.

Новое «ура» — это батальон пошел в атаку. Заграждение было взято.

Вот первый бой, в котором я участвовал.

Вскоре нашу роту разведчиков распределили взводами по батальонам. Так при 1-м батальоне я и остался.

5 декабря, продолжая наступление, наш полк вышел к озеру Ахи-ярви. Заночевали. Еще перед рассветом нас, разведчиков, накормили горячим завтраком и поставили нам задачу: разведать дороги, с тем чтобы обойти озеро, которое едва покрылось льдом.

Командир взвода вывел нас на опушку леса, здесь развилка дорог. Разделились. Я пошел в головном дозоре вместе со своим товарищем Ивлевым. Только-только начинало светать. Метрах в ста-ста пятидесяти сзади двигались застава и боковые дозоры. Еще дальше сзади — основное ядро с командиром взвода. Все мы в белых халатах, с винтовками и гранатами. Дорога вьется. Сумерки. Ивлев осматривает правую сторону дороги, я — левую. Подходим к каким-то большим камням. И вдруг мне послышалось, будто Ивлев что-то тихонько сказал. А на нас каски, подшлемники, слышится туговато.

Шепотом его спрашиваю: «Что?» Он на меня удивленно смотрит, и я начинаю понимать, что это не его я слышал. Я мигом — за камень. Ивлев — за другой. С одной стороны камня держу винтовку, с другой стороны гранату — «бутылку».

И вдруг вижу: в 10 — 15 метрах от меня со снегу поднимается какая-то фигура. Слышу резкий голос, подающий команду.

Я выстрелил. Фигура рухнула в снег. Вижу — их уже целая группа. Поднялись и по глубокому снегу идут ко мне. Я снова выстрелил. Еще один свалился. Остальные продолжают приближаться.

Я — винтовку в сторону, схватил гранату. Подождал несколько секунд, рассмотрел, где они покучнее, и бросил гранату им на головы. Взорвалась удачно. Я — рукой в сумку, за гранатой Ф-1, которая полюбилась мне еще по первому бою: оборонительная граната огромной разрушительной силы. Швырнул Ф-1. Еще удачнее! Финны, вижу, растерялись. Бегут. [147]

— Ползи к командиру взвода, — шепчу я Ивлеву. — А я их здесь задержу, не выпущу на дорогу.

Ивлев пополз. Лежу один. Смотрю — финнов нет. Куда они девались, не знаю. Вдруг справа, позади слышу — длинная пулеметная очередь. Я насторожился. Это не ручной пулемет, у ручного не хватит диска на такую длинную очередь. Это станковый. А у нас в разведке станкового пулемета нет, только ручные. Значит, стреляют финны. По кому же это они бьют? Подумал, подумал и пополз на звук пулемета. Пробираюсь болотом, кустарниками. Звук все ближе. И вот вижу: замаскированный срубленными елочками стоит в снегу пулемет и палит по дороге, по тому месту, где должны проходить наши за которыми дополз Ивлев. А у пулемета три белофинна. [148]

Я за винтовку. Но, думаю, нет — стрелять нельзя. Убьешь одного, а другие двое на тебя!

А то разве штыком? Нет, и штык не годится, — штыком тоже с тремя не управишься. Полез я в сумку за гранатой. А граната только Ф-1, большого радиуса поражения. И я теперь не за камнем, а только за кустом. Но делать нечего. Бросил Ф-1, а сам поскорее бух в снег, чтобы меня поменьше задело.

Оглушительный взрыв. Однако и меня тряхнуло здорово. Щеку поцарапало, на спине шинель осколками пробило и из ватника вату повыдергивало. Но цел!

Дым рассеялся. Смотрю: от всего пулемета один каток опрокинутый, ствол в снег зарылся, три трупа лежат.

Пополз я назад, к батальону. Уже совсем рассвело. Реденький лесок кругом. И вдруг вижу — несколько финнов устанавливают какую-то треногу. Что бы это такое? Фотографы они, что ли?

Нет, не то. Бак рядом пристраивают и шланг какой-то.

Я засел в кустах, выжидаю. Тут я увидел лыжи, а на лыжах стоит пулемет. Они поднимают пулемет и укрепляют его на треноге.

Ага, вот это какие фотографы! Я швырнул под треногу гранату. Взрыв. Выглядываю из снега — и следа белофиннов не осталось. Чисто сбрил!

Между тем из глубины нашего расположения стала доноситься беспорядочная стрельба. Я поспешил к батальону. Пробираюсь леском. В левой руке винтовка, в правой граната. Идя на выстрелы, вышел... к нашему обозу.

А тут полная паника. Люди под кухнями, под повозками. Стреляют слева, стреляют справа, а кто куда ведет огонь — не поймешь.

Я бросился в канаву, где залегло несколько красноармейцев.

— Что тут такое? Куда стреляете? А мне человек показывает, зажмурившись и упрятав голову в плечи:

— Туда...

— Куда туда?

Перебегаю от одного к другому, от канавы к кухне, от кухни к повозкам, — всюду пальба, и ни от кого не добьешься никакого толку. А людей, вижу, много — сила, если их собрать!

Я и давай сколачивать обозников.

— За мной, кричу, товарищи! Давай за мной!

Не идут.

Я тогда одного поднял: «Становись!» Другого поднял: «Вставай рядом, если пропасть не хочешь!» Третьего уже легче удалось поднять, четвертого — еще легче. [149]

Повеселели, закуривают под моим началом. Какой ни есть, а командир объявился. Все больше и больше у меня людей. Как перестали стрелять, так и вообще оказалось, что тут делать нечего. Ни одного белофинна. Видимо, финны сделали на обоз налет, посеяли панику, а сами — дальше.

Но только перестали обозники палить, как сразу же стала слышна стрельба в другом месте, и совсем недалеко — в расположении нашей полковой батареи... Это уже дело посерьезнее.

— Вперед, — кричу, — за мной!

Побежали мы лесом и вскоре так и выскочили на белофинских автоматчиков.

Они били по нашим из-за деревьев. Мы зашли с фланга — «ура!» и смяли автоматчиков. Те побросали оружие да как пошли удирать, только пятки засверкали. Я с командой — за ними, в погоню! Но на бегу попробуй-ка их взять! Как зайцы, туда, сюда увертываются финны от штыка. Да и налегке они, а мы в снаряженье.

Метров сто-двести мы их так преследовали, а потом они забежали в чащу, вскочили на лыжи, которые были там припрятаны, и сразу пропали в лесу.

А мы — тоже не лыком шиты! Обложили лес и пошли шаг за шагом его прочесывать. Теперь местность мне вся была знакома, стал я прижимать белофинских зайцев к нашему батальону. Батальон взял их огнем с одной стороны, я с другой. Тут их и положили. Часть из них кинулась удирать по льду озера, а лед-то слабый. Эти провалились, ушли под лед.

Закончив свое дело, я распустил обозников. Отправились они приводить в порядок свои кухни и повозки.

Остался я один. Хожу туда, сюда: к кому примкнуть?

Тут встретился мне инструктор политотдела дивизии. Расспросил меня, кто я, что тут делаю, — и сразу к комиссару дивизии. Гляжу и комиссар тут же.

— Орел! — говорит. — Да вы, — говорит, — товарищ Ульянов, своей находчивостью и отвагой боеприпасы отстояли и продовольствие, и весь обоз от налетевшего врага!

После этого еще во многих боях я был — и все разведчиком. Сначала рядовым бойцом, потом младшим командиром. Командование несколько раз предлагало мне поехать учиться — я уже был Героем Советского Союза.

Но как же, думаю, оставить своих разведчиков? У меня уже свой отряд был — из смельчаков, добровольцев. «Как же я их, товарищей-то своих боевых, оставлю?»

Так и не поехал учиться, пока не кончилась война. А теперь другое дело. Теперь я в военном училище...

Когда шли бои на главном рубеже обороны белофиннов, у линии Маннергейма, я попросил, чтобы мне разрешили сформировать группу разведчиков исключительно из добровольцев. [150]

Командование очень одобрило мое предложение, и вскоре я стал во главе отряда.

Тут я распорядился людьми, как подсказал боевой опыт. Отряд разбил на три группы. Сам и названия для них придумал: группа захвата — основная, она имела обычно задачу — разведывая, достать «языка»; группа отвлекающая — она отвлекала на себя внимание противника, чтобы обеспечить успех группы захвата; группа прикрытия — она прикрывала обе первые группы огнем и для этого снабжалась двумя станковыми пулеметами.

Построив этим способом работу разведки, я сразу увидел, что тактика моя правильна: и результаты мы стали давать ценные, и потери резко снизились.

Теперь — о снаряжении бойца-разведчика. Границу мы перешли крайне перегруженными. На каждом, например, был вещевой мешок с двумя парами запасного белья, котелком, кружкой. К чему это? А в то же время гранат на каждом было одна-две. Дальнейшее показало, что гранат надо разведчику иметь при себе не меньше пяти штук. Я лично только с полудесятком гранат чувствовал себя в разведке уверенно. Значит, вещевые мешки с разведчика — долой, но прибавить в сумку ему гранат.

Винтовка, конечно, обязательно нужна, и со штыком. Патронов вначале мало давали — 50 — 60, а надо разведчику не меньше 120 — 150 штук. Случалось по двое-трое суток в окружении действовать. Расстреляешь патроны, хоть зубами отгрызайся!

Наганы должны быть у разведчиков. Ножи — в обязательном порядке; мы все сами финками вооружились.

Разведчик на лыжах должен отлично ходить.

Валенки были у нас — не годятся они разведчику. Промочишь раз, после и не просушишь, пока на отдых не попадешь. И днем и ночью у тебя ноги стынут от промерзших валенок. Я лично обзавелся такой обувью: хромовый сапог, а переда и подметка — все резиновое. Наденешь две пары шерстяных носков да обвернешь еще ногу байковой портянкой — ногам всегда тепло, как на печке. И тепло, и легко, и удобно.

Скажу еще о продовольствии разведчика. Свежий хлеб зимой не годится. Замерзнет в ледяшку, его и не оттаешь: на костре только горит. И колбаса в ледяшку превращается, и консервы.

Хорошо давать галеты, шоколад и самое разлюбезное дело — ржаные сухари, — они не приедаются. Паек разведчику надо давать не суточный, а не меньше, чем трехсуточный.

Вот так должен быть снаряжен разведчик. [151]