Глава 10.

Корейская война как международный конфликт

Корея как суррогат Третьей Мировой войны

Октябрь 1950 года стал поворотным моментом Корейской войны. Несмотря на предупреждения китайцев, наземные силы ООН пересекли 38-ю параллель и двинулись в направлении маньчжурской границы. В ответ Китай отправил на полуостров сотни тысяч своих солдат. Еще не зная о решении Пекина, президент Трумэн и генерал Макартур в середине месяца встретились на тихоокеанском острове Уэйк. До предела самоуверенный командующий силами ООН заверял своего главнокомандующего и его советников в том, что победа неизбежна и что к концу года уже можно будет начать вывод американских войск с корейского театра.

Министр по делам армии Фрэнк Пейс входил в состав команды, которую Трумэн привез на остров Уэйк. Сразу же по возвращении в Вашингтон он встретился с министром обороны Маршаллом чтобы познакомить его с оценкой Макартура. К удивлению Пейса, пожилой министр обороны выразил озабоченность. Стремление ускорить окончание войны, полагал он, не позволит до конца осознать, с какими проблемами Америке еще предстоит столкнуться.

— Но, генерал, — выразил сомнение Пейс, — не хотите ли вы сказать, что у американского [578] народа не будет возможности осознать, в чем заключается смысл «холодной войны»?

— Именно это я и хочу сказать, — ответил Маршалл. — Вы, в отличие от меня, не видели, как заканчивалась Вторая Мировая война, как люди бросились к своим гражданским делам, оставив танки гнить на островах Тихого океана, и как исчезла военная мощь, созданная с таким трудом.

— Я знаю об этом, генерал Маршалл, — согласился Пейс. — Но с тех пор утекло много воды... Если бы я сказал, что американский народ извлек из этого урок, вы назвали бы меня наивным?

— Нет Пейс, я не назвал бы вас наивным, — ответил Маршалл. — Я назвал бы вас невероятно наивным»{1798}.

Маршалл не мог знать, что к концу года подразделения армии США в Корее будут сражаться за свою жизнь, столкнувшись с натиском китайцев. Через десять лет, как вероятно и в течение нескольких дней октября 1950 года, «холодная война», которая продолжалась сорок лет, была близка к тому, чтобы превратиться в полномасштабную мировую войну.

И все же Корейская война не вышла за пределы полуострова. Советы, используя множество самолетов и летчиков, чтобы помочь своим китайским и северокорейским союзникам, ограничили сферу их применения крайними северо-восточными районами полуострова. Хотя американские летчики иногда пересекали пограничную реку Ялу и даже обстреливали аэродромы в Маньчжурии, масштабы этих налетов были ограничены — и они, безусловно шли вразрез с политикой Вашингтона{1799}. Лидеры этих двух стран, обладая огромными возможностями расширения масштабов войны — Сталин и его преемники в Советском Союзе, Трумэн и Эйзенхауэр в США — последовательно стремились ограничить масштабы конфликта. Когда в конце 1950 года, после ввода в Корею китайских войск, давление на Трумэна с целью расширить масштабы войны чрезвычайно усилилось, союзники США на заседаниях Генеральной Ассамблеи присоединились к арабо-азиатским нейтралам, чтобы препятствовать авантюризму США.

Численность вооруженных сил Соединенных Штатов и их союзников быстро увеличивалась. Осенью 1950 года администрация Трумэна даже рассматривала возможность сокращения наполовину расходов Пентагона, запланированных на конец финансового года — из-за опасений, что Конгресс откажется [579] поддержать финансирование. Тем не менее острый политический кризис, спровоцированный китайской интервенцией, усилил тенденцию к стремительному росту расходов на оборону, вызванную началом войны в Корее.

К середине 1951 года, то есть через год после того как в Корее начались боевые действия, план NSC-68 уже был близок к реализации, а военная мощь США почти удвоилась. Наращивание военной мощи продолжалось до конца войны, и было усилено военными приготовлениями в Западной Европе. Хотя после заключения перемирия расходы на оборону несколько уменьшились, тем не менее в дальнейшем боеготовность Соединенных Штатов уже никогда не опускалась до такого низкого уровня, как в июне 1950 года. Не вызывает сомнений, что американский народ «извлек урок».

На раннем этапе «холодной войны» Европа, несомненно, была главной ареной противостояния. Любая из сверхдержав, обладая этим исключительно важным в стратегическом отношении регионом, могла изменить равновесие сил в свою пользу. Когда в Корее началась война, страны НАТО имели лишь четырнадцать недоукомплектованных и плохо вооруженных дивизий, которые в принципе не имели единого подчинения, причем только две из них были американскими{1800}. Эти дивизии США{*135} находились в Европе не в результате обязательств, связанных с подписанием Североатлантического пакта, а по причине того, что Америка продолжала оккупировать часть Германии{1801}. Ежегодные расходы на оборону одиннадцати стран НАТО составляли менее 5,5 процента от их национальных доходов{1802}. Хотя многие считали необходимым участие войск Западной Германии в обороне Европы, политическое воздействие этого участия вызывало такие острые споры, что никто не решался официально поднять этот вопрос{1803}. Но через три года только в одной Западной Германии находилось пятнадцать хорошо вооруженных дивизий, шесть из которых были американскими, а общее количество военнослужащих стран НАТО приближалось к семи миллионам{1804}. Греция и Турция уже вступили в эту [580] организацию, а Югославия оказывала Западному альянсу молчаливую поддержку.

Хотя Тито отказался от официального участия в НАТО, тем не менее он получал значительную военную помощь от США{1805}. Несмотря на существование барьеров, препятствующих перевооружению Западной Германии, этот вопрос значительно приблизился к своему решению, в результате чего могли появиться еще двенадцать дивизий, которые должны были занять передовые позиции на линии противостояния{1806}. Члены НАТО теперь расходовали на оборону более 12 процентов своего национального дохода — причем значительная часть этих расходов использовалась для строительства инфраструктуры, необходимой для увеличения численности личного состава и вооружений{1807}. Среди прочего в нее входили авиабазы, портовые сооружения, нефте — и газопроводы, узлы связи. И, наконец, союзники выработали основы единого планирования. Наиболее важным в этом отношении был Верховный штаб Союзных сил Европы, расположенный в пригородах Парижа и возглавляемый американским генералом{1808}. Во время кризиса, который имел место за тысячи миль от Парижа, Соединенные Штаты на практике осуществляли свои обязательства по обороне Западной Европы, проявляя намерение постоянно держать на этом континенте крупные соединения своих вооруженных сил и взять на себя инициативу по координации действий со своими партнерами.

Несмотря на усиление военной мощи, американские военные руководители продолжали считать военную обстановку в Европе неблагоприятной. В мае 1953 года в своем ежегодном отчете генерал Риджуэй, ставший преемником Эйзенхауэра на посту командующего силами НАТО, пришел к заключению, что

«диспропорция между имеющимися в нашем распоряжении силами и силами, которые советские правители могут выставить против нас, настолько велика, что позволяет сделать вывод о чрезвычайной слабости Европейского союзного командования. Если оно в ближайшем будущем столкнется с полномасштабным советским нападением, то не сможет выполнить своей задачи»{1809}.

Частью проблемы была незавершенная инфраструктура, которая только недавно получила необходимое финансирование. В следующем году планировалось в значительной степени решить эту проблему. Перевооружение Западной Германии, которое Риджуэй считал необходимым, лишь через три года стало бы значимым фактором; а до этого [581] времени запасы тактического ядерного оружия НАТО должны были компенсировать слабость Западной Европы в обычных видах вооружений{1810}. И все же было достаточно много пессимистов, которые всегда считали, что мощь НАТО недостаточна для противодействия советской угрозе.

Победа Запада в «холодной войне» разрешила эти сомнения. Советский Союз так и не решился напасть на Западную Европу. Советская угроза стала причиной того, что во всех последующих кризисах страны региона занимали твердую и сплоченную позицию. Вхождение ФРГ в Западный альянс через Европейское сообщество угля и стали и НАТО принесло на континент мир, преуспевание и стабильность, а также стало фактором, который в течение долгого времени способствовал дезинтеграции советского блока.

Но существовала ли необходимость в наращивании военной мощи? Было ли оно необходимо для сдерживания советской экспансии — или оно лишь усиливало напряженность в отношениях Запада и Востока и отвлекало колоссальные ресурсы обеих сторон от решения более конструктивных задач? В свете того, что Корейская война стала причиной наращивания военной мощи, а также колоссальных разрушений, гибели людей и разорения их имущества, следует ли рассматривать эту войну как трагедию людей, которые воевали в Корее, и остального мира, на который оказывал воздействие этот конфликт?

На эти вопросы невозможно дать точные ответы. Не вызывает сомнений, что корейский конфликт в какой-то степени был трагедией. Но также есть основания полагать, что он играл стабилизирующую роль в международной политике и что если бы не было нападения северокорейцев и ответной реакции Запада, могла бы случиться трагедия гораздо больших масштабов.

В развитие этой гипотезы следует отметить, что намерения и возможности Советского Союза в период после окончания Второй Мировой войны еще нуждаются в изучении. И те и другие постоянно менялись — причем намерения внезапно, а возможности постепенно. Поэтому ни о чем нельзя говорить с уверенностью. Однако если бы мы совместили то, что нам доподлинно известно о поведении Советского Союза с догадками по поводу его возможностей, мы могли бы получить по крайней мере близкую к истине картину.

Первое, что следует сказать о поведении Советского Союза — это то, что оно было беспринципным, и что эта беспринципность часто приводила либо к применению военной силы, либо [582] к угрозе ее применения. Советы всегда были готовы отступить перед лицом превосходящего противника или перед его угрозами. В 1945 и в начале 1946 года они использовали в Маньчжурии оккупационные войска, чтобы расширить сферу своего влияния. И все же под давлением США им пришлось отказаться от этих намерений — хотя тогда ситуация в этом районе была для них весьма благоприятной. В то же время в Иране они отступили только после того, как правительство этой страны пошло на уступки в отношении нефтепромыслов. Что касается Турции, то здесь Советы пытались получить право на беспрепятственный проход своих судов через Черноморские проливы. Кроме того, посредством агрессивной риторики и угрожающего сосредоточения своих войск в приграничных районах они были намерены склонить Турцию к территориальным уступкам. И снова американцы оказали противодействие, и Советы так и не осуществили своих угроз{1811}. В Берлине с помощью блокады Советы пытались изгнать Запад, причем ситуация вновь складывалась для них благоприятно. Однако воздушный мост западных союзников сорвал эти планы. В Корее Советы предоставили зависимому от них режиму санкции и средства для нападения на государство, которое получало поддержку США. Когда же в результате американской интервенции нападение закончилось неудачей, а Соединенные Штаты проявили намерение захватить весь полуостров, Советы попросили китайцев предотвратить катастрофу. Во всех этих случаях Сталин проявлял желание использовать свои вооруженные силы или силы своих союзников для того, чтобы расширить или удержать сферу советского влияния — но также он проявлял и стремление избежать военной конфронтации с Соединенными Штатами.

Нетрудно понять, почему он стремился избежать этой конфронтации. До 1949 года Соединенные Штаты обладали монополией на ядерное оружие, но и в дальнейшем они сохранили явное преимущество по количеству этого оружия. Экономика США могла ускорить темпы производства, доведя их до уровня в три-четыре раза опережающего советский. Однако в связи с тем, что высшее руководство в Вашингтоне стремилось избежать войны с Советами, такой конфликт едва ли мог возникнуть преднамеренно{*136}. [583]

С другой стороны, война могла вспыхнуть в результате ошибочных расчетов — особенно когда у Советов появилась возможность нанесения ядерного удара непосредственно по территории США. Уже в начале 1950 года американцы опасались такой возможности, считая, что она уже существует в данный момент, а со временем опасность будет только возрастать, если Соединенные Штаты не смогут расширить свои военные возможности{1812}. Сценарий был прост. Пользуясь военным превосходством, созданным в отдельном районе, вооруженные силы Советского Союза и его союзников могли осуществить вторжение в регион, не входящий в сферу их влияния, рассчитывая, на то, что у Соединенных Штатов не будет возможности сразу же вступить в прямой конфликт. Поскольку силы противника на данном театре военных действий были бы сразу же подавлены, американцы скорее смирились бы с потерей этого региона (возможно, даже если бы он был решающим), чем стали бы вступать в затяжную войну. Однако на деле события развивались не так, как ожидали в Москве.

Существовала возможность того, что Соединенные Штаты немедленно осуществят свой план войны, центральным местом которого было нанесение атомных ударов по Советскому Союзу. Если бы это случилось в 1950 году, у Советов не было бы достаточных возможностей нанести удары возмездия по территории Соединенных Штатов. Однако со временем они устранили бы этот недостаток, в результате чего у них могли бы возникнуть сомнения в том, стоит ли ждать, пока Соединенные Штаты нанесут первый удар. Более чем вероятно, что такое развитие событий могло заставить Советы пойти на риск в Западной Европе. Но даже если бы они начали боевые действия в Европе еще до того, как у них появилась возможность нанесения ядерного удара по США, возможности атомного потенциала Америки, вероятно, были бы недостаточны для того, чтобы быстро вывести противника из войны. Советские войска оккупировали бы значительную часть Западной Европы и препятствовали бы использованию Великобритании в качестве базы для стратегического воздушного наступления Соединенных Штатов. В лучшем случае конфликт был бы долгим и стоил бы значительных потерь{1813}.

Вторая возможность заключалась в постепенном перерастании в полномасштабную войну конфликта, спровоцированного военным ударом советского блока, которому Запад сначала попытался бы противостоять своими несогласованными действиями. Поскольку силы советского блока имели бы в данном [584] районе превосходство, Запад стал бы расширять масштабы своих ответных мер — а Москва, которая бы уже принимала непосредственное военное участие в конфликте, отказалась бы уступать. К тому времени, когда Москва была бы готова отступить, Вашингтон захотел бы наказать агрессора, и не собирался бы ограничиваться лишь восстановлением положения, существовавшего до советской военной агрессии{*137}. Загнанный в угол Сталин (или его преемник) решил бы принять бой. Вашингтон, сбитый с толку неопределенностью военной кампании и подталкиваемый возмущенным общественным мнением, в конечном счете решился бы на использование всех доступных возможностей.

Наиболее вероятным местом осуществления второго сценария являлись Балканы. Бела Кирай, впоследствии ставший изгнанником, а в то время занимавший пост министра обороны Венгрии{*138}, сообщает, что с осени 1948 года в Венгрии, Румынии и Болгарии имели место значительные военные приготовления. Советские военные советники тайно участвовали в этих мероприятиях, целью которых, несомненно, была подготовка к наступлению против Югославии. Эти приготовления достигли своей кульминации, когда в январе 1951 года в Будапеште состоялись штабные учения. В планах наступления было предусмотрено участие советских дивизий в качестве «ударных сил второго эшелона», тогда как первый удар должны были нанести подразделения Венгрии, Румынии, Албании и Болгарии. «Предполагалось, что поражение Югославии, попавшей в удавку, — это дело нескольких дней. Однако, скорее всего, Сталин сделал такой же грубый просчет, как и его бывший союзник Гитлер», — утверждает Кирай{1814}.

Вступление США в войну спутало планы Ким Ир Сена, который надеялся на быструю победу и, несомненно, удержало Сталина от намерения напасть на Югославию — хотя после июня 1950 года подготовка к этому вторжению продолжалась по меньшей мере еще в течение семи месяцев. Однако если бы [585] не было нападения Северной Кореи и решительных ответных мер Запада, советский вождь, скорее всего, предпринял бы военную акцию, направленную на то, чтобы свергнуть своенравного Тито.

Соединенные Штаты не ответили бы на эту акцию осуществлением своего плана войны. Скорее всего, они бы снабжали югославов оружием, продовольствием и снаряжением, чтобы помочь им вести партизанскую войну на пересеченной гористой местности. Едва ли такой конфликт был бы кратковременным. Затяжная война в Югославии имела бы мало общего с боевыми действиями в Корее, которые проходили в условиях изолированности и удаленности от решающего театра «холодной войны» и этнической однородности населения полуострова. В конечном счете война в Югославии могла бы распространиться и на другие Балканские страны и даже выйти за пределы региона. Одним словом, по сравнению с Кореей войну на Балканах было бы труднее держать под контролем, а тем более остановить.

К июню 1953 года Советский Союз испытывал гораздо меньшее, чем раньше, желание начинать или подстрекать военные акции, направленные на расширение границ своей сферы влияния. И дело было не только в том, что Соединенным Штатам удалось помешать северокорейцам объединить страну. Американцы смогли укрепить как собственную военную мощь, так и мощь союзников в Западной Европе — чего Сталин не желал и не мог предвидеть. Это заставило его пойти на такие меры по укреплению тяжелой промышленности и модернизации вооруженных сил своего блока, которые привели к политическим беспорядкам в странах Восточной Европы. В результате преемники Сталина были вынуждены приступить к политическим и экономическими реформам — как у себя дома, так и у своих сателлитов, начать политику разрядки в отношении Соединенных Штатов и поощрять революционное движение в странах «третьего мира». Последнее тоже могло стать причиной опасной напряженности, как это было в 1962 году, когда советский лидер Никита Хрущев решил разместить на Кубе ракеты. Однако тот факт, что США и силы советского блока не вели прямых боевых действий друг против друга, позволил обеим сторонам относительно быстро выйти из кризиса.

Лишь в 1979 году в Афганистане Советы предприняли военную акцию, сравнимую с корейской — только на этот раз ее осуществляли их собственные вооруженные силы. И снова [586] результат был совсем не таким, каким хотел бы его видеть Кремль. В 1979, как и в 1950 году, советская акция была продолжением «холодной войны». В Корее на первом этапе конфликта человечество оказалось на грани мировой войны — но в конечном счете вероятность такой войны намного снизилась. В Афганистане на первом этапе имело место усиление напряженности в отношениях сверхдержав, так как Соединенные Штаты оказали решающую помощь афганским повстанцам и резко увеличили военные расходы. Однако впоследствии эта война оказала огромное влияние на ослабление советской империи — причем до такой степени, что «холодная война» вообще закончилась. Первопреемники Сталина извлекли урок, который заключался в том, что лучше не раздражать Соединенные Штаты посредством прямой военной акции, поскольку это обходится слишком дорогой ценой. Прошло около тридцати лет, и у власти были уже совсем другие люди, когда Советский Союз повторил старую ошибку.

Корейская трагедия

Если Корейскую войну отчасти следует рассматривать как суррогат чего-то гораздо худшего, то в той же мере к ней следует относиться и как к трагедии, которую можно было либо вообще не допустить, либо прекратить на стадии развития. Хотя разделение полуострова в конце Второй Мировой войны сделало этот конфликт возможным, тем не менее перспектива войны едва ли была неизбежной. Не приводя к полномасштабной войне, напряженная ситуация в расколотой надвое стране могла сохраняться неопределенно долго — если бы Соединенные Штаты ясно дали понять, что в случае прямого нападения они намерены защищать Корейскую республику. Весной 1950 года Сталин дал Киму зеленый свет, поскольку сделал просчет в отношении ответной реакции США.

Война вообще изобиловала просчетами обеих противоборствующих сторон. Ким настойчиво убеждал Сталина в том, что победа КНДР — дело нескольких дней, во-первых, по причине военного превосходства, а во-вторых, в связи с тем, что после взятия Сеула к югу от 38-й параллели вспыхнет восстание против режима Ли Сын Мана, в результате которого просто отпадет необходимость продолжать дальнейшую военную кампанию. Ничего подобного не случилось. Напротив, после падения Сеула сопротивление продолжалось — к чему северокорейцы [587] явно оказались не готовы{*139}. Это показали их действия в решающий период начального этапа войны, который пришелся на конец июня — начало июля 1950 года{1815}. На исходе лета намерения северокорейцев изгнать противника с полуострова были настолько сильны, что они не обратили внимания на предостережения, сделанные Советами и Китаем в отношении возможного контрудара по западному побережью{1816}. Когда этот контрудар был нанесен, северокорейцы оказались к нему не готовы, а их армия была практически уничтожена.

Стремительное изменение обстановки привело к просчетам, которые сделали их противники в отношении ответной реакции китайцев на продвижение войск США в северном направлении. Американцы никогда не испытывали желания воевать в Корее и не сумели предугадать удара, нанесенного северокорейцами в июне. Тогда, пребывая в упоении от военного успеха в Инчхоне, они были намерены раз и навсегда покончить с корейской проблемой. Охваченные этим стремлением, они не обратили внимания на предостережения китайцев — и скоро за это поплатились. Как, впрочем, и корейцы, которым пришлось испытать на себе тяготы куда более масштабной войны, чем прежде.

В конце года Мао мог остановить войну в том месте, где она началась. Но он отказался от такого выбора. Мао переоценил свое военное преимущество и возможности использовать Корею в качестве инструмента для достижения более значительных целей. Отказавшись вести переговоры на основе пяти принципов, выдвинутых ООН в январе 1951 года, Мао упустил наилучшую возможность достичь своих целей за пределами полуострова. Только после того как китайские добровольцы испытали горечь поражений весной 1951 года, Мао стал соразмерять свои цели с реальностями войны. А тактика китайцев на переговорах по перемирию лишь укрепила позиции противника — который, в свою очередь, способствовал продолжению боевых действий в ситуации, которая (по крайней мере первоначально) складывалась не в пользу коммунистов. [588]

Американцы тоже просчитались. На самом начальном этапе переговоров они не предусмотрели того, что вопрос о линии перемирия можно было решить еще до того, как будут достигнуты соглашения по другим проблемам. Затем они слишком легко уступили нажиму общественного мнения и ослабили военное давление как раз в тот момент, когда на переговорах обсуждались другие важные проблемы. И, наконец, командование ООН недооценило значение условий, имевших место в лагерях для военнопленных — опять же именно в тот момент, когда обсуждались проблемы репатриации. Эта недооценка позволила коммунистам спровоцировать инциденты, которые подорвали легитимность позиции командования ООН по военнопленным и привели к тому, что коммунисты, несмотря на отсутствие выхода из военного тупика, не торопились идти на соглашение. Коммунисты, в свою очередь, просчитались, не сумев предугадать твердость, которую США проявили в отношении проблемы китайских военнопленных. Эта твердость в итоге пересилила упорство коммунистов.

Наличие определенного количества просчетов является характерной чертой международной политики. На основе этих просчетов, искажающих истинное положение дел, как правило, и принимается большинство решений. Но возникает вопрос: почему такого рода просчеты допускаются в самые решающие моменты? Применительно к нашему конкретному случаю — почему были допущены просчеты, которые привели в июне 1950 года к началу войны в Корее, продолжавшейся вплоть до июля 1953 года?

Идеология, несомненно, играла ключевую роль в формировании образа противника. Впрочем, и отдельные личности проявляли идеологический подход, часто не соглашаясь друг с другом по решающим вопросам политики. Идеологии обеих сторон обладали достаточной гибкостью, чтобы допустить принятие различных решений по тем или иным вопросам. В любом случае идеология не представляет собой нечто незыблемое: отдельные личности прибегают к ней лишь для достижения особых целей и лишь в отдельных случаях. Идеологию всегда можно приспособить к определенным обстоятельствам. Лучшим подтверждением этому является пример Мао и Никсона, которые в эпоху «холодной войны» олицетворяли противоположные полюсы идеологического противостояния, а в начале 50-х годов занимали непримиримые позиции по международным проблемам. Однако спустя несколько десятков лет именно они стали проводниками [589] политики восстановления дружественных отношений двух стран. Их идеологические убеждения не пострадали, однако ситуация во внутренней и внешней политике изменилась, и поэтому изменились отношения между этими странами.

В 1950 году в Китае только что закончилась гражданская война, в которой Соединенные Штаты поддерживали проигравшую сторону и теперь расширяли свое влияние за рубежом. Идеология, наряду с действиями США и с необходимостью подтвердить историческое предназначение Китая, подталкивала Мао к альянсу с Советским Союзом и агрессивной политике в прилегающих к границам Китая районах. Двадцать лет спустя Китай вновь подтвердил свой статус великой державы. Соединенные Штаты сдавали свои позиции в Азии, а Советский Союз угрожающе наращивал свое военное присутствие на северных границах Китая. Что касается Никсона, то в 1950 году он был всего лишь начинающим политиком, пробивавшимся к вершинам власти, принимая участие в деятельности консервативной оппозиции, которая использовала в своих целях победу коммунизма в Китае. К 70-м годам Никсон достиг вершины политической власти. Увязнув в непопулярной Вьетнамской войне и столкнувшись с множеством проблем, связанных с выполнением взятой на себя Соединенными Штатами ролью мирового жандарма, президент Никсон считал необходимым и возможным улучшить отношения с Китаем, который как раз теперь стал заклятым врагом Советского Союза. Вникая в сущность просчетов, которые привели к трагедии в Корее, мы, таким образом, не должны сбрасывать со счета особенности политической обстановки того времени.

Идеология и исторические обстоятельства стали важнейшими причинами того, что в начале 1950 года коммунисты допустили ряд просчетов. Ким и Сталин переоценили перспективы внутренней нестабильности в Южной Корее — в какой-то мере из-за того, что марксистско-ленинская идеология внушала им веру в то, что широкое народное недовольство является неотъемлемой чертой капиталистического мира, а особенно колониальных и полуколониальных стран. Недавний успех коммунистов в Китае укрепил их в этом мнении, так как коммунистические вожди даже не надеялись здесь на столь быструю победу. Теперь они переоценили мощь коммунистической армады, прорвавшей границу.

Сталин в свою очередь недооценил ответную реакцию США на вторжение Северной Кореи — отчасти из-за неудач [590] Вашингтона в отношении осуществления прямого вторжения в Китай, а отчасти ввиду того, что идеология, указывая на неизбежность противоречий внутри капиталистического лагеря, внушала ему сомнения в том, что возможен единый скоординированный ответ Запада. К тому же явные разногласия, существовавшие между Вашингтоном и его союзниками в отношении политики, проводимой в Азии, вполне подтверждали эту теорию. Сыграло свою роль и то, что Сталин рассматривал Соединенные Штаты как богатое и сильное в материальном отношении государство, которому, однако, не хватало единства и силы духа. Идеология лишь более выпукло отображала восприятие Соединенных Штатов и их отношений с союзниками. Это восприятие почти не отличались от точки зрения многих западных наблюдателей.

Ким и Сталин были уверены в том, что нападение на Южную Корею преследует достижение самых положительных целей. Для Кима это было объединение страны под его властью, а для Сталина — укрепление влияния в прилегающих к СССР районах, что было весьма актуально в связи с изменой Тито в Югославии и возвышением Мао в Китае. Другими словами, их расчеты в какой-то степени были отражением их аппетитов. В оправдание обоих следует сказать, что действия и официальные заявления, сделанные США в отношении Кореи, не всегда были доступны пониманию.

Внутренняя политика, а также стратегические факторы во многом объясняют, почему Америка не смогла выполнить своих обязательств по защите Южной Кореи. Американский народ и его представители в Конгрессе еще не поддержали в полной мере предлагаемое финансовое обеспечение недавно принятого курса, предполагавшего более активную роль США в международных делах. Конгресс жестко контролировал налоги и расходы, а президент Трумэн, будучи сторонником жесткой финансовой политики, прилагал усилия, направленные на то, чтобы сбалансировать внутренние и внешние расходы. Наряду с тем, что во внешней политике Америка считала главным приоритетом Европу, упомянутые обстоятельства ставили Южную Корею в крайне неопределенное положение. Лидеры США задумывались над проблемой полуострова и знали, что Корея является горячей точкой. Хотя в прошлом по поводу Кореи уже неоднократно высказывались надуманные опасения, тем не менее американские политики так и не смогли достаточно точно предугадать обстоятельства, в силу которых на полуострове вспыхнула [591] война. Но даже если бы это случилось, едва ли они могли заранее прийти к соглашению о том, какие меры противодействия следует принять. Госдепартамент главным образом был обеспокоен вопросом доверия союзников к надежности США, которое могло оказаться под угрозой в случае падения проамериканского режима под натиском коммунистов. К тому же в достаточной близости от советских границ находилось еще несколько районов, где возможность агрессии коммунистов была по крайней мере столь же вероятной. Пентагон, которому постоянно не хватало сил и средств, чтобы выполнять обязательства по обороне стратегически более важных районов, игнорировал полуостров, как только мог.

Лишь внутри исполнительной власти нашлись влиятельные лица, которые лоббировали вопрос Кореи. Проще всего было отодвинуть решение проблемы. Осуществлять контроль над полуостровом можно было и с помощью военно-воздушных сил, расположенных на базах в Японии{1817}. У Северной Кореи имелись возможности для нападения, но она стала бы ожидать удобного момента, чтобы уничтожить Корейскую республику. Тревога, которую поднимала Корейская республика, подобно тревоге Тайваня, могла стать ловушкой, попав в которую, Соединенные Штаты оказались бы втянутыми в трясину азиатской войны. Вашингтон был готов уделить полуострову самое пристальное внимание — но только тогда, когда Северная Корея действительно начнет вторжение. Однако даже в этом случае ситуация могла в значительной степени измениться, если обнаружатся свидетельства того, что коммунисты готовятся нанести удары в других регионах.

Тот факт, что северокорейцы в конце лета 1950 года, несмотря на предостережения китайцев, не смогли подготовиться к контрнаступлению ООН, в значительной степени объясняется психологическими факторами и недостаточностью резервов. Даже если бы вступление американцев в войну было неожиданным, у агрессора все равно оставались значительные шансы на то, чтобы изгнать противника с полуострова — хотя бы на время. Все зависело от времени, и северокорейцы, страстно желавшие победы, безусловно знали, что только быстрое и решительное наступление даст им шанс на победу и спасет от поражения. Им просто не хватило сил и средств, чтобы продолжить наступление против Пусанского периметра и одновременно защитить свой тыл от контрудара противника. Помочь могло только чудо, и если бы Советы после неудачного наступления в начале [592] сентября заставили Северную Корею уделить больше внимания оборонительной тактике (в том числе и переговорам), то в середине месяца, возможно, и не состоялось бы высадки сил ООН в Инчхоне. То есть, если бы Макартур не настаивал на том, чтобы как можно раньше начать контрнаступление, вполне возможно, что военная и дипломатическая ситуация осенью 1950 года сложилась бы совсем по-другому.

Стремительный успех контрнаступления, которое началось раньше, чем ожидали коммунисты, застал их врасплох. Китайцы оказались не готовы предпринять срочные контрмеры — и вообще не знали, какой тактики следует придерживаться теперь. Эта ситуация привела к тому, что в течение решающих десяти дней после высадки в Инчхоне усилия КНР, направленные на сдерживание противника, фактически были парализованы. Ввиду того, что ни Китай, ни Советы не предприняли никаких ответных шагов, и не было даже никаких намеков на возможные угрозы с их стороны, американские стратеги сочли, что им ничто не мешает пересечь 38-ю параллель и продолжить движение на север. Когда, наконец, стала очевидной угроза со стороны Китая, силы ООН уже нельзя было повернуть назад.

Внутриполитическая ситуация, поведение отдельных деятелей, а также снисходительное отношение к китайцам — все это повлияло на то, что Вашингтон допустил просчет. Остановка наступления у 38-й параллели в самый разгар выборов в Конгресс и без предварительной подготовки общественного мнения грозила вызвать крупный политический скандал — причем в тот момент, когда администрация Трумэна уже находилась в глухой обороне, отбивая атаки республиканцев, обвиняющих ее в якобы робкой политике на азиатском континенте{*140}. Проблему усугубляло присутствие в Токио победоносного генерала Макартура, который был намерен публично выразить свое несогласие с любым вмешательством в его планы продолжать наступление. Если бы угроза принятия мер противодействия исходила из Москвы, а не из Пекина, опасения в отношении советской военной мощи и возможности советско-американского столкновения в Корее остановили бы Вашингтон. Возможность того, что экономически отсталый Китай, в [593] котором совсем недавно прекратились многолетние внутренние распри, решится выступить против Соединенных Штатов в Корее, казалась маловероятной — а значит, и недостойной серьезного внимания. Эта возможность выглядела еще более сомнительной, поскольку сведения о готовящейся угрозе передал Паниккар — дипломат, не вызывавший большого доверия.

И, наконец, тот факт, что конфликт в Корее был частью более масштабной борьбы, в которой, как считали лидеры США, во что бы то ни стало надо одержать победу, еще более уменьшила надежды на более благоразумную политику. С момента начала войны лидеры США испытывали глубокую озабоченность в отношении доверия к проводимой ими внешней политике — как со стороны американского общественного мнения, так и со стороны иностранных государств. Полная победа в Корее, которую не остановили угрозы Советов, была бы для Соединенных Штатов важным психологическим выигрышем и усилила бы позиции США в «холодной войне». Эти соображения оказывали влияние на политический курс США вплоть до конца ноября, когда полномасштабное китайское присутствие в Корее стало настолько очевидным, что его не мог проигнорировать даже Макартур.

Теперь настала очередь коммунистов допускать просчеты. Что касается Кима, то для него требование попытаться еще раз военным путем объединить полуостров было вполне естественным. Объединение было главной целью войны. Он не собирался упускать момент и был намерен убедить своих китайских и советских покровителей попытаться еще раз довести дело до конца. Что касается Мао и Сталина, то для них объединение не являлось настолько важной целью. Они понимали, что попытка объединения с помощью китайских войск может заставить американцев пойти на крайние меры. Однако в любом случае Мао сомневался в том, что США намерены восстановить границу по 38-й параллели. В то же время он считал, что решение задач по установлению контроля над Тайванем и вступлению в ООН в немалой степени зависит и от того, насколько мощной будет его позиция на полуострове. Возможно, самым важным было то, что Мао находился в плену своих собственных теорий ведения войны, в которых наибольшее значение уделялось живой силе и моральному духу, а не технике. В конце года его уверенность в правильности собственных решений стала причиной того, что он отклонил все просьбы командующего действующей армией приостановить наступление, чтобы провести [594] необходимую подготовку для последующего удара по Южной Корее.

Трагическая ирония заключалась в том, что если бы в ноябре Комитет начальников штабов и гражданские руководители в Вашингтоне испытывали больше уверенности в правильности принимаемых ими решений, то они могли ограничить действия Макартура — тем самым стабилизировав военную ситуацию в Северной Корее и приблизив начало переговоров. И напротив, будь Мао в декабре менее уверен в правильности своих действий, он, возможно, последовал бы совету своего командующего, что также привело бы к стабилизации военной обстановки и переговорам.

Потребовалось еще полгода и несколько жестоких поражений на поле боя, чтобы Мао признал невозможность достижения значительных политических целей военным путем. Эти обстоятельства, наряду с чрезмерно агрессивной тактикой ведения переговоров по перемирию, мешали Мао выполнить взятые им обязательства по возвращению Китаю статуса великой державы.

Что касается Сталина, то его просчеты менее очевидны. Вероятно, в конце 1950 года он переоценил военное преимущества Китая в Корее. Его желание продолжать наступление могло отражать его надежды на то, что продолжение войны усилит разногласия Запада и зависимость Китая от Советского Союза. Идеология стала причиной того, что он преувеличил разногласия Запада — и опять недооценил тот факт, что воинственность коммунистического блока может скорее укрепить, а не ослабить вражеский альянс. Однако он не ошибся, полагая, что союзники Соединенных Штатов будут удерживать Вашингтон от расширения масштабов войны. Затянувшийся кризис в Корее был гарантией того, что Пекин будет избегать проявлений независимости от Москвы в международных делах. Поскольку Сталин постоянно чувствовал опасность (причем как внутреннюю, так и внешнюю), его вполне удовлетворяла ситуация, которая только укрепляла единство его блока.

Летом 1951 года, когда война зашла в тупик и линия противостояния почти совпала с довоенной границей, обе стороны оставили надежду на достижение полной победы. Они по-прежнему испытывали глубокую враждебность друг к другу и были намерены избегать любых проявлений слабости. Недооценка способности лидеров США проявлять твердость, несмотря на требования американского общественного мнения и союзников прекратить войну, помогает объяснить поведение коммунистов. [595]

Только после того как новая администрация в Вашингтоне проявила желание не ограничивать масштабы и характер военных действий, коммунисты в конце концов пошли на решающие уступки по вопросу о военнопленных для того, чтобы заключить перемирие.

Среди всего множества конфликтных проблем лишь вопрос о военнопленных имел чисто идеологическую подоплеку. Однако даже в этом случае лишь отдельная личность, а именно — президент Гарри Трумэн, за несколько месяцев упорных дебатов завела в принципе решаемую проблему в безвыходный тупик. Причинами непреклонной позиции Трумэна были опыт решения проблемы военнопленных, полученный им сразу после окончания Второй Мировой войны, его искренний гнев и досада по поводу действий коммунистов как в Корее, так и в других регионах, а также его решимость сделать все, чтобы его страна была готова защищать свои интересы за рубежом в постоянно изменяющихся условиях. И все же в течение нескольких месяцев его позиция претерпела целый ряд изменений. Он и его ведущие советники пошли навстречу требованиям политиков США и союзных стран свести на нет хотя и небольшое, но важное военное преимущество Запада. Такой ошибки никогда не сделали бы его противники из Пекина и Москвы. В результате невнимания Вашингтона к развитию ситуации в лагерях для военнопленных, которая могла быть использована коммунистами в своих целях, у противника стало еще меньше оснований стремиться к урегулированию этой проблемы на условиях, предложенных командованием ООН. Учитывая тот факт, что в Соединенных Штатах приближались выборы, Мао пришел к выводу, что время работает на него. Он ошибался — отчасти потому, что сам Трумэн не собирался выставлять свою кандидатуру на переизбрание. В тот момент главным побудительным мотивом американского президента было стремление занять свое место в истории.

Обсуждая просчеты сторон, нельзя не обратить внимания на решающую роль, которую сыграли на разных этапах войны отдельные личности. Если бы у Северной Кореи был менее решительный вождь, чем Ким Ир Сен, то он, зная о сомнениях Сталина, возможно, не стал бы убеждать его в необходимости нападения на Южную Корею. Если бы Сталин не испытывал беспокойства в отношении сильных и независимых личностей, которые стояли во главе коммунистических режимов Югославии и Китая, и если бы он не рассчитывал на то, что северокорейская [596] авантюра в случае успеха окажет позитивное воздействие на его отношения с ними, то эти сомнения могли привести его к отказу от наступления.

Руководители менее самоуверенные, чем Макартур в Токио и Мао в Пекине, возможно, приняли бы совсем другие решения, чем те, которые были приняты в период между сентябрем и декабрем 1950 года. Эти решения могли бы приблизить окончание войны. В отличие от Сталина, Маленков или Берия, вероятно, могли оказать на Мао влияние, в результате чего война закончилась бы раньше. В Вашингтоне Трумэн проявлял нерешительность чаще, чем лидеры противной стороны. Однако в отношении проблемы военнопленных его голос был решающим и заглушал голоса военных и представителей Госдепартамента, которые призывали к осторожности. Тем не менее, проблема военнопленных могла быть решена еще летом 1952 года — если бы Мао последовал советам своей делегации в Пханмунчжоне.

Перед тем как закончить рассмотрение проблем, связанных с трагедией Корейской войны, следует задать себе вопрос: а был ли необходим столь длительный период военных действий для того, чтобы стабилизировать взаимоотношения сверхдержав — что случилось лишь в 1953 году? Был ли Фрэнк Пейс столь невероятно наивен, считая, что американский народ извлек урок — или наивен был Джордж Маршалл, проводя ложную аналогию между вероятным развитием событий в Корее и обстановкой, существовавшей на Западе сразу после окончания Второй Мировой войны?

При всем уважении к мнению Маршалла, маловероятно, чтобы Запад к июню 1950 года снизил свои военные расходы{1818}. Напротив, эти расходы в значительной мере возросли — и не только из-за ситуации в Корее. Даже если бы не было масштабной интервенции Китая, умиротворение полуострова потребовало бы нескольких месяцев — а возможно, и намного более продолжительного времени. Такая победа для Соединенных Штатов в корне отличалась бы от победы 1945 года: она не привела бы к разгрому главного врага. Демонстрация Советским Союзом намерений использовать военную силу для расширения своего влияния не было бы забыто в Западной Европе и Соединенных Штатах — конечно, если Сталин, наряду с прекращением войны, не предпринял бы попыток наладить отношения с некоммунистическим миром. Однако нет свидетельств того, что в последние годы жизни советский вождь был в состоянии [597] принять меры, направленные на потепление климата «холодной войны». В прошлом Сталин неоднократно отступал от агрессивного стиля политики — причем один раз сделал это совсем недавно, во время Берлинского кризиса 1949 года. Но эти отступления никогда не сопровождались значительными усилиями, направленными на снижение напряженности в отношениях с Западом. Лишь после его смерти такие усилия были предприняты его преемниками. Без этих инициатив, вероятно, продолжалось бы усиление военного присутствия США в Европе, увеличение западными странами расходов на оборону, а процесс вхождения Западной Германии в НАТО и ее перевооружения шел бы ускоренными темпами. Ограниченный масштаб операций в Корее облегчил бы военные приготовления Запада в Европе, так как рост цен на сырье и снижение объемов американской экономической помощи Европе оказались бы не столь значительными. Хотя темпы наращивания военной мощи пришлось бы замедлить, а масштабы ограничить, тем не менее ответные меры в Корее и за ее пределами, вероятно, были бы достаточными для того, чтобы препятствовать возможным в будущем советским военным авантюрам.

Следовательно, вклад Кореи в установление международной стабильности мог бы потребовать гораздо меньше времени и обошелся бы ценой гораздо меньших потерь. Что же касается трагедии, то ее по-прежнему следует рассматривать как главный результат войны.

Победители и побежденные

Было бы неверным закончить эту работу, просто заявив, что конфликт, который закончился победой Соединенных Штатов и поражением Советского Союза, сделал международные отношения чуть более стабильными, чем раньше, и что самые трагические обстоятельства Корейской войны стали результатом затягивания боевых действий, вызванного просчетами обеих сторон. Такие выводы уже сами по себе гарантировали бы конфликту центральное место в истории «холодной войны» — однако они не затрагивают множества других аспектов этого военного столкновения. Именно к этим аспектам войны мы теперь и перейдем, чтобы посредством дальнейшего анализа выяснить, кто выиграл в этой войне, а кто проиграл.

Что касается этого весьма спорного вопроса, то проще всего было бы заявить, что главными проигравшими оказались сами [598] корейцы — по крайней мере сразу после окончания войны. В то время как для остального мира эта война оставалась локальной как с географической точки зрения, так и в отношении применяемого оружия, то для корейцев она была, как отмечает исследователь Че Чжин Ли, тотальной войной со всей присущей ей варварской деструктивностью и огромными всесторонними последствиями{1819}. Историк Брюс Камингс пишет:

В 1953 году Корейский полуостров представлял собой дымящиеся руины. От Пусана на юге до Синыйчжу на севере корейцы хоронили своих мертвых, оплакивая потери и пытаясь соединить разбитые осколки былой жизни. В столице Южной Кореи Сеуле пустые здания, подобные скелетам, стояли вдоль улиц, мощенных чудовищной смесью бетона и шрапнели. Возле американских военных лагерей, расположенных на окраинах столицы, множество нищих ждали момента, чтобы покопаться в мусоре, который выбрасывали иностранные солдаты. На севере все современные сооружения теперь едва стояли; Пхеньян и другие города представляли собой кучи разбитого кирпича и пепла, фабрики были пустыми, огромные плотины больше не сдерживали воду. Люди жили подобно кротам, ночуя в пещерах и штольнях и просыпаясь в кошмаре наступившего дня{1820}.

Число погибших, раненых и пропавших без вести корейцев приближалось к трем миллионам — что составило десятую часть общего количества населения. Еще десять миллионов корейцев оказались разлучены со своими семьями; пять миллионов стали беженцами. Материальный ущерб Северной Кореи составил 1,7 млрд долларов, Южной Кореи — 2 млрд, что соответствовало ее общему национальному доходу за 1949 год. Северная Корея потеряла около 8700 промышленных предприятий, Южная Корея — в два раза больше. И на Севере, и на Юге было разрушено приблизительно 600 000 домов{1821}. Трагедию усугубил тот факт, что страна осталась расколотой на две части, и было мало надежды на то, что такое положение изменится в обозримом будущем. Справедливости ради следует заметить, что весной 1954 года в Женеве состоялась конференция по вопросу объединения полуострова, однако позиции сторон на ней оказались настолько непримиримыми, что прогресс так и не был достигнут{1822}.

Самым положительным, что война принесла корейцам, была надежда на то, что, завершившись, она вряд ли возобновится. [599] Полуостров стал военным лагерем, мировым сообществом в миниатюре. Но с тех пор Соединенные Штаты уже никогда не уходили с полуострова, как они это сделали за год до июня 1950 года.

В 1951 году на переговорах в Пханмунчжоне Соединенные Штаты в течение нескольких месяцев настаивали на том, чтобы линия перемирия проходила вдоль местности, пригодной для обороны. Когда военные действия были прекращены, Вашингтон не только сразу же приступил к переговорам по заключению с Сеулом пакта о безопасности, но и стал убеждать участников военной акции ООН подписать заявление о принятии крайних мер в случае нового нарушения перемирия. Кроме того, США оставили в Корее значительное количество своих вооруженных сил и продолжали обучать и вооружать значительно увеличившуюся в размерах армию Корейской республики{1823}. В то же самое время Соединенные Штаты ясно дали понять своему союзнику, что в случае любых попыток продвижения на север эта помощь будет прекращена. Со своей стороны ни Советы, ни китайцы не делали ничего, что могло бы спровоцировать Ким Ир Сена на повторение авантюры 1950 года. Как заметил политолог Кох, война заставила северокорейского вождя перейти от практического применения вооруженных сил к теоретическому{1824}. Хотя ни одна из сторон не соблюдала до мельчайших деталей ограничения, предусмотренные в отношении расширения возможностей их вооруженных сил, военное равновесие и ясность намерений великих держав обеих сторон сохраняли мир.

Если политика сдерживания принесла Соединенным Штатам победу в Корее, то неудачные попытки Америки освободить Север свидетельствовали о возрождении Китая как великой державы Восточной Азии. Китайско-американское столкновение в Корее закончилось ничем: ни одна из сторон не смогла изгнать другую с полуострова. Боевые действия закончились практически там же, где они начались в июне 1950-го. На деле Китай согласился с линией прекращения огня, значительная часть которой проходила севернее 38-й параллели, и в конечном счете пошел на соглашение с Соединенными Штатами по вопросу о военнопленных. Несмотря на попытки КНР повлиять на процесс репатриации, который имел место после заключения перемирия, менее 150 китайских и северокорейских заключенных, которые ранее заявляли о своем нежелании возвращаться на родину, изменили свое мнение{1825}. Тем не менее [600] заключительный этап войны принес коммунистам заметное улучшение по сравнению с ситуацией, имевшей место в октябре 1950 года, когда китайские войска впервые вступили в бой{1826}. Хотя китайцы понесли тяжелые потери, а их устаревшее вооружение и допотопная система снабжения не могли обеспечить успех наступлений, предпринятых зимой и весной 1951 года, Китай заставил самое сильное государство мира пойти в Корее на компромисс и на равных вести переговоры с представителями КНР. «Навсегда ушли времена, — заявил генерал Пын Дэхуэй, выступая 12 сентября 1953 года, — когда западные державы могли завоевать восточную страну, расставив несколько пушек вдоль берега» {1827}. Никто на Западе никогда теперь не сможет настолько не считаться с мощью Китая, насколько осенью 1950 года это сделал генерал Макартур. В середине 1960 года Вашингтон тщательно избегал отправки своих сухопутных войск в Северный Вьетнам именно из опасения, что это вызовет прямую интервенцию Китая{1828}.

Китай поднял свой престиж, проявив себя и с помощью множества других способов. В ноябре 1953 года Ким Ир Сен во главе большой делегации отправился в Пекин, где он заключал соглашения о долговременном военном, экономическом и культурном сотрудничестве между КНДР и КНР. Он поблагодарил своих хозяев за их «великолепный вклад в Корейскую войну, который так же вечен, как горы и реки Кореи» {1829}. Китайцы, со своей стороны, назвали все людские и материальные ресурсы, предоставленные Северной Корее во время войны, «дарами» и пообещали оказать в течение ближайших трех лет помощь в размере 200 млн долларов для восстановления экономики — что было лишь на 50 млн долларов меньше, чем сумма, обещанная Советами{1830}. Война явно способствовала тому, что Китай стал оказывать в Северной Корее влияние не меньшее, чем Советский Союз.

Влияние Китая стало распространяться далеко за пределы Северо-Восточной Азии. Об этом говорит хотя бы та роль, которую Чжоу Энь-лай играл на конференциях в Женеве и Бандунге в 1954 и 1955 годах соответственно. В первом случае китайский министр иностранных дел выступил в качестве посредника между французами и Вьетминём. В конечном счете присоединившись к мнению Советов, он убеждал вьетнамцев пойти на урегулирование, несмотря на то что они еще не одержали полной победы{1831}. Такая ответственная позиция помогла Чжоу стать главным лицом и в Бандунге, на встрече представителей африканских [601] и азиатских государств, большинство из которых были нейтральными. Тот факт, что Чжоу проявил терпимость в отношении некоммунистических государств, усилило намерения большинства из них считать китайскую интервенцию в Корее в большей степени проявлением борьбы против империализма, нежели альянса КНР с Советским Союзом — который, кстати, не был приглашен в Бандунг{1832}.

Каким бы ни было отношение стран «третьего мира», Корейская война значительно изменила отношения Китая и Советского Союза. До того как Китай вступил в войну, Сталин относился к новому режиму как к потенциально близкому югославскому. После того как Мао решил войти в Корею, отношение советского диктатора стало более уважительным и благосклонным{1833}. Преемники Сталина, которые не обладали его авторитетом, стали даже более восприимчивы к нуждам Китая. Тем не менее они отказались списать долг КНР за советскую помощь в Корее, который насчитывал 2 млрд долларов. Пекин это запомнил и не простил. Однако в сентябре 1953 года Советы обещали Китаю помочь в строительстве 141 промышленного объекта. Через год они согласились предоставить Китаю кредит на сумму 130 млн. долларов, начать строительство еще 15 промышленных предприятий, а также произвести обмен технической информацией и направить советников. Кроме того, было решено начать строительство китайского участка трансконтинентальной железной дороги. Москва также согласилась к концу мая 1955 года вывести советские вооруженные силы из Порт-Артура и ликвидировать совместные китайско-советские акционерные компании, которые были созданы в 1950 году и должны были работать в течение тридцати лет. Однако теперь китайские лидеры считали, что эти компании дают больше прибыли союзникам, а не им самим. И, наконец, Советы, в качестве дара передали Китаю несколько станков и сельскохозяйственных машин, которые демонстрировались на выставке в Пекине, и обещали помочь китайцам создать государственное хозяйство площадью 20000 акров в провинции Хэйлунцзян в северной Маньчжурии{1834}. Масштабы советской помощи вряд ли были сопоставимы с масштабами помощи, которую США предоставляли странам Западной Европы в период с 1948 по 1952 год, однако были достаточными, чтобы заложить фундамент Первого пятилетнего плана, намеченного в КНР.

Однако возросшие советские благодеяния означали и рост советского влияния. Перед Корейской войной Мао подчеркивал [602] наличие «нового подхода единого демократического фронта» к оздоровлению и развитию китайской экономики, который предполагал постепенный и мирный путь к социализму, сотрудничество с городской буржуазией и интеллигенцией, сохранение класса зажиточных крестьян в деревне, продолжение торговли с Западом и равномерное развитие тяжелой и легкой промышленности. Несмотря на продолжавшуюся подготовку к захвату Тайваня, Мао решил сначала провести демобилизацию своих вооруженных сил, а уже затем их модернизацию. Война в Корее спутала все планы. Тот факт, что решение Мао вступить в войну поддержали далеко не все, а также усиление внешней опасности заставили его принять чрезвычайные меры по мобилизации страны. Городская буржуазия и зажиточные крестьяне стали объектами резких обвинений. Экономическая политика изменила свое направление, перейдя от мер по оздоровлению, созданию сбалансированной экономики и единого фронта с капиталистами к стремительной национализации по сталинскому образцу{*141}. Китайские интеллектуалы были отодвинуты на задний план, так как в планировании экономики господствовали советские специалисты и партийные кадры. Советская модель экономического развития оказалась в центре внимания — чего никогда раньше не было. Американцы настаивали на резком снижении торговли между Китаем и Западом, тем самым подталкивая Пекин к вхождению его экономики в экономическую систему советского блока{1835}.

Однако эта тенденция оказалась кратковременной. Зависимость Китая от Советского Союза породила напряженность и недовольство, которые в течение следующего десятилетия приведут к разрыву. Оглядываясь назад, мы можем обнаружить признаки этой напряженности уже в 1954 и 1955 годах, во время чистки Цзяо Цзяня и в некоторых деталях пятилетнего плана КНР. Летом 1949 года Цзяо, будучи руководителем Маньчжурии, ездил в Москву заключать с Советским Союзом торговое соглашение. С осени 1950 года по 1952 год он играл главную роль в мобилизации ресурсов Маньчжурии, необходимых для поддержки военных действий китайской армии в Корее. В 1952 году он был направлен в Пекин, где занял пост заместителя премьера и начальника Комиссии по государственному планированию. [603] В апреле 1955 года Цзяо был исключен из партии за якобы имевшие место попытки превратить Маньчжурию в независимое царство и за другие проявления «антипартийной подрывной деятельности». Через три месяца преемник Цзяо на посту начальника Комиссии по государственному планированию Ки Фу-цзюн обнаружил, что согласно пятилетнему плану, тяжелая промышленность должна была получить такую долю капиталовложений, которая превышала даже ту, что Советы в первые годы своего правления направляли на развитие данной отрасли{1836}. По всей вероятности, чистка Цзяо и явный уклон в сторону развития тяжелой промышленности отчасти были попытками Мао уменьшить зависимость своей страны от Советского Союза.

Курс на альянс с Советами, который первоначально выбрал Мао, был результатом его опасений в отношении намерений США, а Корейская война только усилила эти опасения, одновременно усилив и зависимость Китая от СССР. После окончания войны лидеры КНР по-прежнему опасались Соединенных Штатов и продолжали использовать свои связи с Советами для сдерживания внешней угрозы и развития своей экономики, которая играла решающую роль в модернизации вооруженных сил. В конце концов, несмотря на все издержки, действия Китая в Корее являлись источником национальной гордости и уверенности в себе. Несвоевременная и часто недостаточная поддержка, которую Советы оказывали военным усилиям Китая, стала еще одним подтверждением урока, который Мао получил еще во время борьбы против Гоминьдана и японцев. Этот урок заключался в том, что Советский Союз был «старшим братом», на которого не всегда можно было положиться. Уход со сцены Сталина и замена его более скромными руководителями, несомненно, прибавили Мао чувства собственного достоинства и усилили его желание безотлагательно приступить к формированию собственного политического курса, как во внутренней, так и во внешней политике{1837}.

Тем не менее Мао уже не мог вернуться к той обстановке, которая была в мире до войны. Нигде это не проявилось так отчетливо, как в отношении Тайваня и прилегающих островов. Накануне войны Соединенные Штаты не проявляли интереса к этим островам и отказались принимать участие в обороне Тайваня. Когда началась война, Соединенные Штаты сразу же бросились защищать Тайвань от нападения коммунистов. Войдя в Корею, китайские войска фактически свели на нет перспективы того, [604] что США в обозримом будущем изменят свой новый политический курс. После окончания гражданской войны войска континентального Китая в июне 1950 года проверили надежность позиций Чан Кай-ши на островах Цзинмень и Мацу — что привело лишь к недовольству Вашингтона, который пригрозил нанести ядерный удар возмездия. Кроме того, США официально взяли на себя обязательства защищать Тайвань{1838}. Советы в этом кризисе мало чем помогли Китаю{*142}. И если в июне 1950 года окончательное объединение Китая было вполне реальной задачей, то в июле 1953 года стала реальной перспектива длительного разделения страны. Тот факт, что летом 1954 года КНР выступила в роли посредника в Индокитае, а также ее последующее отступление на островах свидетельствовали о решении Пекина не вступать больше в столкновения с Соединенными Штатами — по крайней мере, если будет иметься возможность выбора. В 1955 году китайское руководство предприняло дипломатические шаги, предложив США провести переговоры на уровне послов. Такие переговоры состоялись в Женеве, однако американцы были непреклонны в отношении Тайваня{1839}. Даже не принимая в расчет неспособность КНР изгнать силы ООН с полуострова, мы можем сказать, что Корейская война принесла Китаю как горькие, так и сладкие плоды.

То же самое можно сказать и о победе США. С одной стороны, эта победа вышла далеко за рамки самой Кореи, так как демонстрация желания и способности дать агрессии вооруженный отпор сопровождалась наращиванием военной мощи в самих США и в Западной Европе, целью которого было сдерживание возможной агрессии в других районах мира.

В течение долгого периода времени напряженность, существовавшая в китайско-советских отношениях, была выгодна Соединенным Штатам. Противоборство с Советским Союзом закончилось безусловной победой Соединенных Штатов. С другой стороны, Корея сформировала и расширила рамки политики США в отношении стран «третьего мира», что часто использовалось Соединенными Штатами в будущем. Проблема заключалась в отношении Соединенных Штатов к национально-освободительному движению стран «третьего мира». Вашингтон так никогда и не разработал эффективного подхода к этому [605] явлению — отчасти из-за того, что в его стратегии первое место занимала Европа и союз со старыми колониальными державами, а отчасти из-за того, что ведущие страны «третьего мира» часто придерживались коммунистических взглядов. Во время Корейской войны угроза Китая и проблемы сдерживания агрессии привели к тому, что главное место в планировании политики США заняли военные аспекты. Именно поэтому в дальнейшем снизились перспективы использования гибкого подхода к странам «третьего мира» — который, безусловно, мог быть более конструктивным, нежели противодействие национальным движениям.

На Ближнем Востоке наиболее характерным примером оказался Египет. После того как в Корее началась война, президент Трумэн и высокопоставленные государственные деятели США выражали серьезное беспокойство по поводу возможных действий Советского Союза в этом регионе. Былая мощь Великобритании здесь теперь значительно ослабла, другие страны также не могли противостоять зловещему присутствию Советов{*143}. Турция проявила готовность, но ее ограниченные военные возможности и непосредственная близость к границам Советского Союза делали ее не совсем удачным районом для строительства военных баз — в отличие от Египта, на территории которого к тому же находилась одна из важнейших водных артерий мира — Суэцкий канал. Хотя Соединенное Королевство уже имело здесь свои военные базы, египетское правительство было намерено положить конец привилегированному положению, которое Великобритания получила по договору 1936 года. Лондон тянул время, а Вашингтон пытался выступить в роли посредника. Корейская война усилила намерения США расширить систему коллективной безопасности, включив в нее и этот регион. Однако, несмотря на раздражение, вызванное тем, что британцы по-прежнему не считались с национальным движением Египта, американцы всегда оказывали всестороннюю поддержку своему союзнику. Ачесон придавал решающее значение поддержке, которую британцы оказывали в отношении Кореи, Китая и перевооружения Западной Германии, и не собирался рисковать ей только для того, чтобы заискивать перед страной, которая даже не поддержала позицию ООН, осуждающую агрессию [606] Северной Кореи и Китая. Летом и осенью 1951 года Соединенные Штаты совместно с Великобританией выдвинули через Совет Безопасности ООН резолюцию, в которой порицались попытки Египта препятствовать транзиту через Суэцкий канал. Затем Вашингтон поддержал предложение Лондона создать трехстороннее Ближневосточное командование, в котором Каиру отводилась явно подчиненная роль. Египет, естественно, отверг этот план{1840}. В июле 1952 года, после военного переворота, национальное движение в стране стало еще более радикальным, а внешняя политика Египта в значительной степени начала ориентироваться на Советский Союз. В связи с тем, что Соединенные Штаты в свое время приняли участие в создании Израиля, который после начала войны в Корее все больше тяготел к Западу, отношения между Вашингтоном и Каиром неизбежно должны были ухудшиться{1841}. А растущая склонность Вашингтона отдавать предпочтение военным способам сдерживания конфликтов и укреплению Западного альянса нанесли дополнительный ущерб этим отношениям.

Отношения Соединенных Штатов с Китаем, безусловно, получили еще более драматическое развитие. В отличие от Египта, в случае с Китаем именно Соединенные Штаты, а не Великобритания, были вынуждены преодолевать наследие прошлого. В конечном счете проблему британского присутствия в Гонконге тоже следовало как-то решить — но накануне Корейской войны китайское руководство в куда большей степени было озабочено связями США с режимом Чан Кай-ши. Политики США в свою очередь, били тревогу по поводу коммунистической угрозы Индокитаю и недавно оформленного китайско-советского альянса. Помимо того, что Ачесон по-прежнему был обеспокоен тем, что США принимают участие в урегулировании слишком большого количества проблем Азии, его раздражало то, что французы не желали признавать национально-освободительные движения Индокитая. Особую же тревогу вызывало проникновение Советов в северные провинции Китая. Что касается внутриполитической обстановки в США, то она подталкивала Ачесона к более активным действиям. Поэтому в мае 1950 года США приступили к оказанию помощи французам в Индокитае.

Начавшаяся в конце следующего месяца война в Корее привела к тому, что события начали расти как снежный ком: в течение пяти месяцев на полуострове произошло прямое военное столкновение Китая и США, а также имели место интервенция Соединенных Штатов, целью которой было предотвратить нападение [607] КНР на Тайвань. Активизировалось и участие Америки в войне на стороне французов в Индокитае. Во всех трех случаях Соединенные Штаты в глазах большинства представителей национально-освободительных движений стран «третьего мира» были агрессором. Причем в первых двух случаях даже ближайшие союзники Америки сочли курс США опрометчивым. Испытывая в отношении Китая гнев и опасения, администрация Трумэна под нажимом американского общественного мнения проводила жесткую политику, делая уступки союзникам и нейтралам «третьего мира» лишь в отношении масштабов войны в Корее. В течение всей войны в ООН продолжалась борьба между Соединенными Штатами и большинством остальных членов этой организации. Суть этой борьбы заключалась в разногласиях по вопросу, насколько сильному нажиму следует подвергнуть Китай.

Подписание в июле 1953 года соглашения о перемирии не смягчило позицию США. Осенью предыдущего года Эйзенхауэр победил на выборах отчасти и потому, что его предшественник имел серьезные затруднения в Азии. Широкий обзор ситуации, сложившейся в Соединенных Штатах (и особенно — в Республиканской партии), позволяет сделать вывод, что политику в отношении Китая требовалось ужесточать, а не смягчать. Тот факт, что Эйзенхауэр в течение первого месяца своего пребывания в Белом доме «спустил с цепи» Чан Кай-ши, скорее всего, представляет собой попытку смягчить напряженное ожидание избирателей и усилить давление на КНР. Удовольствовавшись меньшим, нежели полная победа в Корее, он весьма широко использовал политический авторитет влиятельных республиканцев в Конгрессе. Когда война завершилась, Эйзенхауэр продолжил попытки изолировать Пекин от некоммунистического мира. В ООН Соединенные Штаты по-прежнему были против вступления КНР в эту международную организацию и настаивали на том, чтобы экономическое эмбарго, более жесткое для Китая, чем для Советского Союза, по-прежнему сохранялось. В отношении вступления Китая в ООН Соединенным Штатам удалось на время отстоять свое мнение — хотя их позиция и вызвала недовольство некоторых европейских союзников и стран «третьего мира». Что касается торговли, то такие союзники, как Великобритания и Япония, столкнувшись с проблемой выбора — либо пойти навстречу требованиям Вашингтона, либо отстаивать собственные экономические интересы — все больше склонялись ко второму варианту. Многие [608] страны «третьего мира» придерживались того же мнения{1842}. в результате действий, направленных на защиту позиций режима Чан Кай-ши на прибрежных островах, Соединенные Штаты в 1954–1955 годах, а затем в 1958 году оказались на грани войны с КНР, что также вызвало недовольство зарубежных государств политикой Вашингтона. Эйзенхауэр и Даллес никогда не забывали о желательности раскола между КНР и СССР — однако они пытались достичь этой цели, лишь принуждая Пекин стать более независимым от Москвы. Через некоторое время этот план сработал, поскольку зависимость от Кремля вызвала недовольство и неподчинение младшего партнера{1843}.

Этот план имел свои достоинства, однако за жесткость, которую проявлял Вашингтон при оказании давления на КНР, Америке пришлось заплатить значительным ухудшением отношений со странами «третьего мира», в которых стремительно росло уважение и восхищение новым Китаем. Кроме того, в результате своей жесткой политики Соединенные Штаты не смогли сразу же воспользоваться расколом между Китаем и Советским Союзом. В середине 60-х Китай продолжали воспринимать как агрессивного врага, а не как потенциального противника Советского Союза. Считалось, что успех сдерживания агрессии в Корее можно повторить и в Юго-Восточной Азии. В то же время администрация Джонсона боялась, что потеря еще одной азиатской страны может вызвать ужасные последствия в самих Соединенных Штатах, которые приведут к трагической эскалации Вьетнамской войны{1844}. Таким образом, Корея, научив Соединенные Штаты поддерживать высокую степень боеготовности, в то же время привела к тому, что Америка стала брать на себя в Азии слишком много обязательств — что в конечном счете привело к интервенции, завершившейся первым и столь болезненным поражением нации в войне.

Однако влияние Корейской войны на отношение стран «третьего мира» к Соединенным Штатам вовсе не является однозначным. Спасение Южной Кореи от коммунизма не прибавило Соединенным Штатам много друзей в этом регионе. Поддержка погрязших в коррупции авторитарных режимов Ли Сын Мана и Чан Кай-ши часто приводила к осложнениям. Однако в конечном счете и в Южной Корее, и на Тайване наступил экономический подъем. Развитие экономики этих стран стало образцом для других. В регионе, где Советский Союз и особенно КНР часто вызывали гораздо большие симпатии, нежели Соединенные Штаты, экономические успехи Южной Кореи [609] и Тайваня имели весьма большое значение в противоборстве капитализма и социализма{*144}.

Такое же значение имел и успех Японии. Корейская война оказалась тем импульсом, который был необходим для возрождения национальной экономики. Историк Роджер Дингман считает, что накануне Корейской войны «японцы и американские оккупационные власти в течение четырех лет с переменным успехом бились над тем, чтобы вновь завести остановившийся механизм национального преуспевания» {1845}. В 1949 году американцы предложили программу жестких реформ, результатом которой стало не только активное сальдо бюджета, но и рост безработицы. Кроме того, многие предприятия обанкротились. Затем началась Корейская война, в течение которой валовой национальный продукт Японии возрастал ежегодно более чем на 10 процентов. Уровень промышленного производства вырос на 50 процентов. Объем экспорта в 1952 году возрос по сравнению с 1950-м на 53 процента, тогда как общий объем внешней торговли возрос на 84 процента. Причины такого роста понятны. В течение четырех лет, начиная с июня 1950 года, почти три миллиарда долларов были израсходованы Соединенными Штатами на закупку японских товаров и услуг, необходимых для ведения боевых действий в Корее.

Хотя нападение Северной Кореи и возможная интервенция Китая усиливали беспокойство японцев в отношении своей безопасности, тем не менее война привела к расширению присутствия США в стране и вообще в регионе. К тому же Соединенные Штаты подталкивали Японию к перевооружению. В течение первых двух недель войны генерал Макартур призывал японцев сформировать 75-тысячный корпус полицейских сил и увеличить на 8000 человек силы морской охраны. В течение некоторого времени японские руководители не понимали, что эти призывы командующего оккупационными силами направлены на то, чтобы заложить основы для создания японской армии и военно-морского флота. Позднее они оказывали сопротивление нажиму Вашингтона, который требовал полномасштабного наращивания японских вооруженных сил{1846}. Успешная оборона Южной Кореи и военное присутствие США в регионе позволяли Америке занять такую позицию и были [610] причиной того, что Япония смогла заниматься развитием своей экономики, не отвлекая значительные ресурсы на укрепление вооруженных сил.

Однако война не решила всех проблем Японии. Резко возросший спрос на сырье взвинтил цены на многие из материалов, больше всего необходимых Японии для производства товаров, которые она хотела продавать за рубежом. Поэтому в конце войны Япония по-прежнему имела серьезный дефицит платежного баланса{1847}. Конфронтация с Китаем, которая имела место в Корее, заставила Соединенные Штаты занять более непреклонную, чем когда-либо, позицию в отношении торговли союзников с КНР — что временно ограничило доступ Японии к потенциально выгодному рынку и поставщику необходимого сырья. Правда, эти потери компенсировались легким доступом на американский рынок и содействием проникновению на рынки Юго-Восточной Азии. В 1957 году Вашингтон наконец-то смягчил свою политику в отношении торговли союзников с КНР{1848}. Возможно, было бы преувеличением сказать, что Корейская война стала решающим событием в процессе становления Японии как мировой экономической державы (что произошло только через несколько десятков лет) — однако не вызывает сомнений тот факт, что именно этот конфликт предоставил стимул для развития нации, которая все еще до конца не оправилась от поражения во Второй Мировой войне.

Уделив в этой книге значительное внимание роли Объединенных Наций в формировании дипломатических маневров, сопровождавших весь ход Корейской войны, нельзя не сказать и о воздействии, которое конфликт оказал на эту организацию. Наиболее очевидным является то, что война не превратила международную организацию в эффективный орган коллективной безопасности. За три года до нападения Северной Кореи члены Военного комитета ООН не смогли прийти к единому мнению по вопросу о том, какими должны быть международные вооруженные силы{1849}. Первая реакция ООН на вторжение в Южную Корею вселила некоторую надежду на то, что Объединенные Нации могут стать важнейшим инструментом коллективных действий. Однако к 1953 году неэффективность усилий Комитета по принятию коллективных мер и возвращение Советского Союза в Совет Безопасности поставили под сомнение способность ООН в дальнейшем повторить достигнутый в Корее успех. Конфликт в Корее был единственным случаем за всю историю «холодной войны», когда ООН показала на деле способность [611] защитить государство от вооруженного нападения. Однако даже в этом случае лишь менее трети государств — членов ООН отправили свои вооруженные силы на полуостров. Причем вклад многих участников военной акции ООН носил чисто символический характер, и абсолютно все они руководствовались в большей степени расчетами извлечь для себя выгоду, нежели принципами коллективной безопасности. Соединенные Штаты играли здесь главную роль, но так и не смогли воспользоваться этой акцией для того, чтобы создать инструмент, который ООН могла бы в будущем применить для защиты других государств. Проблемы, с которыми сталкивалась американская дипломатия на Генеральной Ассамблее ООН практически в течение всего периода войны, препятствовали осуществлению этих замыслов, поскольку противодействие советских дипломатов и колебания союзников никогда не внушали большой надежды на успех.

Что касается способности разрешать международные споры, то и здесь ООН не оправдала своего предназначения. После войны Корея так и осталась разделенной на два государства, а самая многочисленная нация мира так и не вступила в Организацию Объединенных Наций. Принимая во внимание то, что ни КНР, ни КНДР, не говоря о Корейской республике, не были членами этой международной организации, едва ли можно было надеяться на то, что ООН сыграет решающую роль на будущих переговорах по объединению полуострова. Не был по достоинству оценен даже тот факт, что в самые решающие моменты ООН сдерживала эскалацию конфликта в Корее, ограничивая действия Соединенных Штатов. Одним словом, война нисколько не улучшила репутацию Организации Объединенных Наций{1850}.

Однако не исключено, что действия, предпринятые ООН во время Корейской войны, спасли ее от фактической гибели, и она по-прежнему осталась представительной международной организацией. Накануне войны Советский Союз вышел из Совета Безопасности — якобы в знак протеста против решения Совета не предоставлять новому пекинскому режиму место, отведенное Китаю. Если бы в конце июня 1950 года северокорейцы не начали свое вторжение, вопрос о месте Китая в ООН в течение нескольких месяцев был бы решен в пользу КНР — тем самым лишив Советы повода продолжать бойкот. С другой стороны, если бы Соединенным Штатам не удалось возглавить ООН для того, чтобы отразить северокорейскую агрессию, Объединенные Нации все равно ужесточили бы свою достаточно [612] гибкую позицию по вопросу приема КНР. Поскольку коммунистический Китай был на неопределенное время вытеснен из ООН — что, по всей вероятности, было на руку Советам, и так как эта организация не проявляла признаков готовности предпринять эффективные действия по основным вопросам, у Москвы не было оснований изменить свое решение о полном выходе из ООН и создании своей международной организации. Если бы страны советского блока вышли из ООН, некоторые нейтралы, вероятно, последовали бы их примеру — просто чтобы не оставаться членами организации, в которой представлена только одна из двух сторон, противоборствующих в «холодной войне». Если бы Объединенные Нации превратились в организацию государств-единомышленников, то на фоне резкого раскола, существовавшего в мире, перспективы того, что она по-прежнему будет играть значительную роль в международной политике, или даже просто продолжит свое существование, явно были бы невелики. Ответная реакция ООН на агрессию Северной Кореи исключила такую возможность, продемонстрировав Советам, к чему привел их выход из основных органов международной организации. Парадокс заключается в том, что именно Корейская война убедила Советский Союз продолжать членство в Организации Объединенных Наций — и в то же самое время надолго вытеснила оттуда КНР. Однако вся история существования Объединенных Наций свидетельствует о том, что первый результат имел гораздо большее значение, нежели второй.

Таким образом, Корейская война изобиловала парадоксами. Она стала причиной быстрого сближения Китая и Советского Союза — но только для того, чтобы породить силы, которые в дальнейшем привели к еще более стремительному разрыву. Она усилила биполярность мира, увеличив напряженность между сверхдержавами, и привела к тому, что союзники оказались в более зависимом положении от сверхдержав. В то же время она усилила стремление многих нейтралов из «третьего мира» избегать присоединения к той или иной стороне. Хотя на первом этапе войны Соединенные Штаты эффективно использовали ООН в качестве инструмента осуществления своей национальной политики, вступление в войну Китая привело к тому, что другие государства стали успешно использовать ООН для того, чтобы сдерживать американцев. Эта юная организация сыграла решающую роль в конфликте — однако он не сделал ее сильнее. Китай вышел из войны победителем — однако [613] то же самое можно сказать и о его заклятом враге, Соединенных Штатах Америки.

Возможно, самым большим парадоксом из всех было то, что в конце войны великие державы стали менее склонны к вступлению в прямое противоборство на поле битвы — даже с учетом того, что конфликт нанес Корее ужасный ущерб, милитаризовал до невиданного уровня «холодную войну» и часто угрожал выйти из-под контроля. Тем не менее, несмотря на все нерешенные проблемы, именно эта война стала определяющим событием для политики «долговременного мира» в отношениях между Советским Союзом и Соединенными Штатами и ознаменовала начало эпохи, которая последовала за ужасами двух мировых войн. [614]