Глава 8.

Тупик

Отбор и его последствия

Во время отбора командование сил ООН стремилось к тому, чтобы как можно большее количество военнопленных было репатриировано. По просьбе делегации ООН Китай и Северная Корея заявили о гарантиях амнистии всем возвращающимся военнопленным — эта информация широко распространялась и на Чечжудо. Власти острова настойчиво убеждали заключенных в том, что их безопасность будет гарантирована независимо от их выбора — и обещали им, что как только они определят свою дальнейшую судьбу, то сразу же будут отделены от тех, чей выбор окажется другим. Те, кто проводил собеседования, поощряли заключенных делать выбор в пользу возвращения домой — заявляя, что они не могут гарантировать отказавшимся от репатриации лицам переезд в какие-либо конкретные места нового проживания, и подчеркивая вероятность того, что этим заключенным придется еще какое-то время оставаться на острове уже после того, как остальные уедут домой. Только те заключенные, которые заявляли, что категорически возражают против возвращения в коммунистические страны, исключались из списка лиц, подлежащих репатриации{1284}.

Вопреки этим усилиям результаты отбора внесли значительные изменения в предварительный список подлежащих репатриации лиц, который был представлен коммунистам в начале [449] апреля. Количество репатриантов, указанное в апрельском списке, составляло 116000 человек — теперь же из первых 105 000 заключенных и интернированных гражданских лиц, с которыми проводились собеседования с целью дальнейшего отбора, более 74 000 заявили, что они окажут резкое сопротивление репатриации. Из приблизительно 65 000 человек, которых еще предстояло опросить, около 44 000 человек либо вообще отказывались от собеседований и отбора, либо проживали в бараках, вожаки которых были против этих мероприятий. Но даже если бы все эти люди выбрали репатриацию, общее число согласившихся возвращаться домой составило бы только 96 000 человек{1285}. Американцы понимали, что такие итоги будут неприемлемы для коммунистов и могут вызвать подозрения в вероломстве{1286}.

Джой настойчиво доказывал необходимость повторного отбора. Сначала Риджуэй возражал, однако после встречи с двумя китайскими переводчиками с Тайваня изменил свое мнение. Эти переводчики присутствовали на Чечжудо во время отбора и утверждали, что в отношении китайских военнопленных результаты отбора просто не отражают реальной ситуации. Заключенные в бараках, где заправляли протайваньски настроенные китайцы, были настолько запуганы, что даже когда их отделили от вожаков и заверили в том, что им гарантирована безопасность независимо от их выбора, были в состоянии снова и снова повторять только одно слово — «Тайвань».

Переводчики считали, что отделение протайваньских вожаков от других военнопленных, наряду с идеологической обработкой последних, изменит соотношение репатриантов и невозвращенцев, которое в контролируемых протайваньскими элементами бараках, согласно опросу, составляло пятнадцать к восьмидесяти пяти{1287}. Риджуэй отправил в Корею двух офицеров, которым поручил обсудить с Ван Флитом вопрос повторного отбора.

Ван Флит убеждал своих гостей в тщетности немедленного проведения повторного отбора. У командования ООН просто не было необходимых для этого средств и достаточного количества специалистов. Кроме того, на строительство новых бараков, необходимых для того, чтобы разбить китайских военнопленных на более мелкие отряды, ушло бы две или три недели. Но даже в этом случае нельзя было гарантировать надежную изоляцию от остальных протайваньски настроенных заключенных, которые продолжали бы запугивать своих сокамерников. [450]

Повторный отбор неизбежно вызвал бы вспышку насилия — подтверждением тому был недавний мятеж в северокорейском бараке, в результате которого погибли семь человек{1288}. Додд считал, что результаты первого отбора лишь на 10 процентов отражали подлинные настроения военнопленных{1289}.

В конце концов Риджуэй решил отговорить Вашингтон от срочного проведения повторного отбора. Следовало сообщить коммунистам, что к ним возвратятся приблизительно семьдесят тысяч заключенных, и что у тех, кто отказался от репатриации, еще остается возможность передумать. Если они изменят свое решение, то также могут быть возвращены в любое время, пока будет продолжаться обмен военнопленными. Если же коммунисты откажутся от такого решения, командование ООН предложит провести нейтральный отбор тех, кто безусловно будет противиться репатриации. Если коммунисты по-прежнему будут непримиримы, то командование ООН предложит пакет предложений: уступки ООН по аэродромам — в обмен на уступки коммунистов по вопросу вступления Советов в Наблюдательную комиссию нейтральных стран и по вопросу о военнопленных{1290}.

Вашингтон предоставил Риджуэю право реализовывать эти предложения, однако посоветовал командованию ООН провести повторный отбор военнопленных, перед тем как представлять данные коммунистам{1291}. Риджуэй отклонил этот совет и даже был против того, чтобы завершить первый этап отбора до представления коммунистам списка. Он утверждал, что возросшее нетерпение коммунистов — как, впрочем, и «общественного мнения в США и ООН» — требует без дальнейшего промедления представить им имеющиеся расчеты{1292}.

19 апреля офицеры обеих сторон, входящие в группы по обсуждению четвертого пункта, возобновили работу в Пханмунчжоне. Цифры, представленные делегацией ООН, на время лишили коммунистов дара речи. Придя в себя после шока, вызванного чрезвычайно малым количеством подлежащих репатриации лиц, коммунисты заявили, что цифра семьдесят тысяч ни в коем случае не может быть основой для дальнейших обсуждений{1293}. Так как коммунисты угрожали в качестве основы для переговоров вернуться к спискам военнопленных, представленным 18 декабря 1951 года, делегация ООН снова выдвинула свой пакет предложений от 28 марта. Через четыре дня коммунисты выдвинули свой блок предложений, в котором они снимали свои требования в отношении представительства СССР в Наблюдательной [451] комиссии нейтральных стран в обмен на уступки по аэродромам — но исключали из числа подлежащих репатриации лиц только «взятых в плен военнослужащих... места проживания которых располагаются на территориях, подконтрольных задержавшей их стороне».

Теперь командование ООН потеряло всякую надежду на быстрое урегулирование{1294}. Обмен пакетами предложений грозил самым продолжительным с момента начала переговоров застоем. Поскольку ни одна из сторон не решалась предпринять крупную военную операцию, ни одна из них не ощущала военного давления, которое могло склонить к переговорам.

Проблема военнопленных: формулировка и содержание

Почему китайские военнопленные были так важны для коммунистов? Существовала ли в мае возможность избежать тупика? И если существовала, то почему ни одна из сторон не смогла ей воспользоваться? Отвечая на эти вопросы, мы можем в значительной степени осветить динамику процесса переговоров в Пханмунчжоне и вообще саму природу войны в Корее.

С самого начала дебатов по вопросу о военнопленных делегация коммунистов особенно остро воспринимала все, что касалось китайских заключенных. Приняв принцип ненасильственной репатриации, КНР пришлось бы подтвердить законность права китайских граждан на выбор между коммунистическим Китаем и презираемым, но все еще опасным режимом Чан Кай-ши на Тайване. В течение 1951 года с территорий Бирмы и Тайваня осуществлялись тайные операции против Китая. Хотя они и не представляли непосредственной угрозы для коммунистического режима, но все же были постоянным напоминанием о том, что Чан Кай-ши не отрекся от своих претензий на правление Китаем{1295}. На деле большинство американских руководителей уже отказались от этой идеи, но участие США в этих тайных операциях заставляло коммунистов считать по-другому. В центре этой борьбы был спор за влияние на умы масс китайского населения, и коммунисты не были намерены проявлять признаков того, что они проигрывают этот спор.

Тем не менее такого же рода обеспокоенность существовала у коммунистов и в отношении корейских военнопленных. Начиная с 1946 года гражданская война стала неотъемлемой частью корейской действительности, она имела большой идеологический размах — намного превышавший масштабы того [452] идеологического спора, который имел место в Китае. Безусловно, Ким Ир Сен хотел избежать затруднений, вызванных проблемой военнопленных. Но почему же коммунисты были готовы идти на уступки по корейским военнопленным в большей степени, нежели по китайским? Ответ на этот вопрос может дать понимание того, какое место занимала Корея в коммунистическом лагере, знание того, как в прошлом коммунисты относились к проблеме военнопленных и какого курса они придерживались на переговорах в Пханмунчжоне.

Северная Корея была младшим партнером в коммунистической триаде. Поток вооружений и живой силы из-за рубежа, необходимый для того, чтобы вернуть Северной Корее ее довоенные границы, постоянно возрастал, достигнув грандиозных масштабов. Число китайских солдат превышало число северокорейских в пропорции примерно три к одному{*124}. Большая часть оружия, приобретенного начиная с лета прошлого года, была либо советского производства, либо советской разработки{1296}. Советский Союз был великой державой, а Китай стремился обрести этот статус — тогда как Северная Корея не могла рассчитывать на это даже в отдаленном будущем. Уступки в отношении проведения инспекций (сделанные уже в декабре 1951 года) и в отношении вывода из Кореи иностранных войск после перемирия (сделанные в феврале 1952 года) уже свидетельствовали о готовности коммунистических гигантов пожертвовать интересами КНДР.

Ким понимал, что его мнение мало что значит для его союзников. Пока продолжалась война, имелось немного шансов на снижение военного присутствия в Корее иностранных государств и на прекращение жестоких бомбардировок Севера авиацией ООН. Ким проводил много времени в своем бункере, где размещался его штаб. Это ежедневно напоминало ему о том, что война продолжается. Даже принимая те условия, которые были предложены в конце марта, он рассчитывал на возвращение в КНДР гораздо большего количества пленных, чем в Корейскую республику. Возможно, что именно эта уверенность была причиной [453] того, что он придавал меньшее значение вопросу о военнопленных.

Кроме того, уступка по корейским военнопленным прекрасно вписывалась в переговорный процесс, который набирал обороты в первые месяцы 1952 года. Командование ООН выиграло одно очко в пропагандистской борьбе — фактически воспользовавшись заявлениями коммунистов о перевоспитании и освобождении прямо на фронте десятков тысяч корейских пленных, которые позже оказались в северокорейской армии. Поскольку американцы объявили этот курс родственным добровольной репатриации, практическое осуществление данного принципа для корейских военнопленных казалось логичной компенсацией поведению коммунистов в прошлом. К тому же уступка по корейским пленным могла уравновесить непримиримую позицию коммунистов по вопросу о китайских пленных, создавая тем самым некий баланс в отношении четвертого пункта — точно так же, как предложение коммунистов, сделанное в начале мая, создавало баланс по третьему пункту.

Наиболее слабым местом американского плана, который был отражен в пакете предложений, было то, что коммунисты должны были пойти на уступки по двум вопросам — тогда как командование ООН уступало только по одному.

Такую ситуацию в Пханмунчжоне создали сами коммунисты. 3 декабря 1951 года в качестве альтернативы идее ООН о совместном органе инспекций они предложили создать наблюдательный орган, в который входили бы представители нейтральных стран. Когда в феврале 1952 года встал вопрос о том, кто же именно будет входить в состав комиссии нейтральных стран, коммунисты среди прочих государств предложили Советский Союз. Джой считал, что это предложение являлось ловушкой, цель которой заключалась в том, чтобы принудить командование ООН вообще отказаться от идеи проведения инспекций{1297}. Но скорее всего оно просто было попыткой создать еще один вопрос, который позже можно было бы использовать при торговле за уступки ООН в отношении аэродромов.

К февралю проблема военнопленных стала одним из основных спорных вопросов конференции. Коммунисты искали способа избавиться от нее — и в конечном счете предложили обмен уступки по аэродромам на уступку по военнопленным. Столкнувшись с серьезными затруднениями в плане сохранения своей прежней жесткой позиции по вопросу о военнопленных, в случае своего полного согласия с позицией ООН, [454] коммунисты в значительной степени нанесли бы ущерб своему престижу.

Тактика делегации ООН также снижала перспективу достижения соглашения по военнопленным. На совещании 1 апреля командование ООН оправдало ожидания коммунистов и предоставило расчеты, согласно которым 116 000 военнопленных могли быть возвращены коммунистическому Китаю и Северной Корее{1298}. В основе этой оценки лежали более ранние расчеты, основанные на достаточно достоверных предположениях{1299}. Через два дня, на совещании командования ООН в Муньсан-ни, генерал Додд предложил другую цифру, которая составляла лишь половину от общего количества в 170 000 военнопленных и интернированных гражданских лиц{1300}. Существовала надежда на то, что предоставление коммунистам расчетов поможет получить их молчаливое согласие с процессом отбора. Но было крайне неосмотрительным представлять цифры, не проведя их сверки с данными, имевшимися у администрации Чечжудо.

Несомненно, опрометчивым шагом стало и предоставление коммунистам цифры в семьдесят тысяч, за основу которой были приняты результаты отбора, не охватившего всех заключенных и имевшего явные процедурные недостатки. И этому снова нашлись объяснения. Принимая во внимание условия на Чечжудо, повторный отбор оказался бы слишком трудоемким и рискованным мероприятием. К середине апреля процесс отбора уже превысил сроки, которые ООН первоначально сообщила коммунистам, и Риджуэй опасался утечки информации о причинах затянувшегося перерыва в обсуждениях по четвертому пункту — что могло увеличить опасность срыва переговоров{1301}.

Вероятно, у Риджуэя имелись и другие причины. В прошлом эмоции часто владели его рассудком, нечто подобное могло случиться и в апреле 1952 года{1302}. В течение определенного периода времени он не испытывал симпатии к некоторым аспектам политики Вашингтона. У него было огромное желание занять в отношении коммунистов жесткую позицию, заявив им: «Так будет всегда и во всем». Кроме того, он считал, что позиция командования ООН по аэродромам намного важнее позиции по военнопленным.

Помимо того, что Риджуэя раздражало его начальство в Соединенных Штатах, он еще был зол и на противника. Тактика, которую применяли коммунисты летом прошлого года, быстро лишила его приверженности восточной традиции «сохранять лицо». С тех пор ничто не смогло заставить его изменить [455] свое отношение к коммунистам, которых он считал вероломными дикарями и людьми без чести{1303}. В течение последних недель коммунисты проявляли безумную активность, выдвигая в адрес командования ООН обвинения в том, что оно ведет бактериологическую войну в Северной Корее и Маньчжурии, сбрасывая с самолетов канистры с инфицированными насекомыми{1304}. В феврале такие обвинения уже занимали центральное место в пропагандистской войне коммунистов. Риджуэй вскоре должен был оставить свой пост в Токио и стать командующим вооруженными силами НАТО в Европе. Идея снять с себя ответственность за то, что происходит в Корее, представить коммунистам оскорбительную для них цифру 70 000, а затем ознакомить их с пакетом предложений, делая это по принципу: «хотите — возьмите, не хотите — как хотите», возможно, доставила бы ему удовольствие.

Тем не менее, какой бы опрометчивой ни была тактика командования ООН, маловероятно, чтобы результаты отбора, как бы честно он ни проводился, могли быть приемлемыми для коммунистов — даже если бы отбору предшествовали осторожные меры по предотвращению запугиваний со стороны тех, кто симпатизировал Тайваню. К началу мая количество тех, кто был намерен, согласно расчетам ООН, вернуться в коммунистические страны, несколько возросло, и колебалось между восемьюдесятью и восемьюдесятью пятью тысячами. Это было сделано за счет простого внесения в список северокорейцев из тех бараков, где отбору оказывали сопротивление{1305}. Повторный отбор китайских заключенных мог дать количество репатриантов близкое к 100 000 человек{1306}. Через месяц, во время встречи с мадам Пандит, сестрой Неру и главой индийской культурной делегации, которая совершала поездку по Китаю, Чжоу Энь-лай дал понять, что цифра 100 000 будет удовлетворительной{1307}. Однако ни Чжоу, ни другие официальные деятели КНР никогда не проявляли гибкости в отношении китайских военнопленных{1308}. Повторный отбор не изменил первоначального выбора значительного количества этих людей. Вероятно, их можно было спрятать среди корейских невозвращенцев, чтобы сделанный ими выбор не стал известен всем. Однако договоренности такого рода требовали определенной степени доверия между начальниками — чего катастрофически не хватало. Командование ООН даже отказалось немедленно сообщать коммунистам о внесении уточнений в расчеты количества репатриантов — из опасения, что противник использует [456] эти уточнения для того, чтобы поставить под сомнение весь процесс отбора{1309}.

К сожалению, еще до того, как сведения о беседе Чжоу с Пандит достигли Вашингтона, переговоры в Пханмунчжоне возобновились. Командование ООН объявило на весь мир цифру семьдесят тысяч, а президент США Трумэн и министр иностранных дел Великобритании Иден сделали заявления в пользу ненасильственной репатриации{1310}. Такая тактика США еще больше затруднила достижение соглашения.

Перспективы коммунистов в Корее и других регионах

Остается вопрос: имелась ли связь между развитием событий в Корее и действиями коммунистов в других регионах, и если была, то какая? Являлось ли движение в направлении перемирия в марте и апреле отражением координированной стратегии Москвы и Пекина, спланированной отчасти и для того, чтобы облегчить осуществление других совместных целей? Или это была ограниченная локальными условиями ответная реакция — возможно, даже самостоятельная инициатива Китая, которая появилась вопреки желанию Советов? Оставались ли еще возможности для дальнейшего обсуждения проблемы военнопленных, или коммунисты были абсолютно непоколебимы в своих требованиях возврата всех китайских военнопленных?

Маловероятно, чтобы коммунисты шли на уступки в Пханмунчжоне без согласия Сталина. Вопрос об участии СССР в инспекционной комиссии нейтральных стран прямо касался Москвы. Не вызывает сомнений, что и первоначальная позиция по этому вопросу, и сделанные в дальнейшем уступки были результатом прямых консультаций двух коммунистических держав. Поскольку уступки коммунистов по вопросу военнопленных затрагивали интересы КНДР, вряд ли Китай предпринял эти шаги без ведома своего старшего партнера. Гибкость, проявленная коммунистами при обсуждении проблем военнопленных, несомненно, явилась результатом советского влияния.

Сталин, возможно, считал перемирие в Корее своевременным, но рассматривал его не как часть более масштабного потепления в отношениях с Соединенными Штатами, а как средство, которое может повернуть вспять тенденцию к перевооружению Западной Германии и сорвать ограниченное эмбарго Запада на торговлю со странами коммунистического мира. Испытывая подозрительность в отношении возможного непослушания [457] северокорейцев и альянса Мао и Кима против него, Сталин подходил к вопросу перемирия в Корее с величайшей осторожностью. Китайско-советские отношения были теперь достаточно ровными, Москва оказывала основную материально-техническую поддержку ведению боевых действий в Корее, а в начале года наблюдался заметный прогресс и на переговорах в Пханмунчжоне. Возможно, Сталин подталкивал китайцев к поиску компромисса по вопросу о судьбе военнопленных для того, чтобы способствовать достижению других советских целей, особенно в Европе{1311}.

В начале марта дипломаты стран НАТО анализировали возможные советские меры противодействия соглашениям относительно вхождения Германии в Западный альянс, достигнутым на недавних встречах в Лиссабоне{1312}. Им не пришлось долго ждать. Десятого марта, в тринадцатую годовщину речи Сталина на XVIII съезде партии, в которой говорилось о возможности восстановления отношений с нацистской Германией{*125}, Москва отправила в Вашингтон, Лондон и Париж ноты одинакового содержания. Умеренные по тону, эти ноты отличались от предыдущих заявлений Советского Союза. В них говорилось о единой, нейтральной Германии, обладающей «собственными национальными вооруженными силами (наземными, воздушными и морскими), которые необходимы для обороны страны». Указывалось, что Германия может иметь свою военную промышленность и выбрать тот путь развития торговли и экономики, какой сочтет необходимым. Однако предложение о том, каким образом можно выбрать общегерманское правительство, было сформулировано неясно. То же самое касалось и постоянных территориальных границ Германии{1313}.

Советское предложение было в основном адресовано немцам. Для Франции перспектива единой, вооруженной и неприсоединившейся Германии выглядела пугающей. Даже в Западной Германии это предложение вступало в противоречие с позицией социал-демократов, находившихся в оппозиции правительству Аденауэра и выступавших против перевооружения. Трансляция этих предложений по Московскому радио и тот факт, что в этих предложениях не было сказано ничего нового в отношении выборов общегерманского правительства, вызывали подозрения в том, что целью Сталина была всего лишь [458] обработка определенных групп населения Западной Германии. Оно могло быть рассчитано как на консервативно настроенных бизнесменов, которых соблазняли предложением принять участие в назначенной на апрель 1952 года Московской Международной экономической конференции, так и на бывших нацистов и военных деятелей Третьего Рейха, а также части нейтрально настроенных политических деятелей. Так как двусторонние договорные отношения и Европейское оборонительное сообщество (ЕОС), о вступлении Германии в которое шли переговоры между Бонном и странами НАТО, предполагали ограничения суверенитета Западной Германии, советские предложения были адресованы и среднему германскому гражданину, заинтересованному в уничтожении ограничений национальной свободы и единства{1314}.

25 марта Лондон, Вашингтон и Париж дали совместный ответ на инициативу Сталина, сосредоточив свое внимание на разъяснении ряда аспектов. Существовала надежда на то, что будут рассмотрены проблемы, выходившие за рамки подписания двусторонних договоров и договора о вхождении Западной Германии в ЕОС, планируемого на конец мая{1315}.

Девятого апреля Сталин ответил на предложение Запада создать комиссию ООН, которая должна была обеспечить условия, необходимые для свободных общенациональных выборов в Германии. Сталин предложил, чтобы державы-победительницы взяли на себя осуществление этой задачи{1316}. Это предложение последовало за двумя другими инициативами Сталина. Во-первых, Сталин заявил редакторам американских газет о том, что он готов решить все важнейшие международные проблемы «мирными средствами» — и дал понять, что желательно было бы провести встречу глав великих держав. Вторая инициатива заключалась в том, что Московская Международная экономическая конференция должна была открыться с голосования делегатов по вопросу о запрещении политических выступлений и критики политических систем. Затем президент советской Торговой палаты Михаил Нестеров предложил грандиозное расширение торговли Востока с Западом{1317}. Выдвинутое в момент, когда экономика Запада переживала спад, в значительной степени являвшийся результатом снижения экспорта готовых товаров, это предложение было адресовано широким кругам населения за пределами советского блока.

Западные комментаторы спорили о природе этой инициативы. Одни считали, что это «мирное наступление», другие [459] считали его деструктивной акцией — но и те и другие были согласны, что налицо изменение тактики советской политики. Перемирие в Корее могло добавить правдоподобия проводимой Советами кампании, говоря об искренности усилий, направленных на снижение мировой напряженности{1318}.

Международные события, вызвавшие к жизни эти инициативы Советов, имели прямое отношение к дебатам внутри советской иерархии, которые начались, по меньшей мере, еще в 1949 году{1319}. Основное внимание на этих дебатах было сосредоточено на природе «капиталистического окружения» в момент, когда в Европе и в Восточной Азии капиталистический мир был отброшен от советских границ. По мнению некоторых деятелей, наиболее заметными из которых были Георгий Маленков и Лаврентий Берия, такая ситуация предполагала менее агрессивную позицию во внешней политике, а во внутренней требовала улучшения благосостояния советского народа. Такое изменение курса снизило бы риск войны между социалистическим и капиталистическим миром и могло ослабить или даже расколоть антисоветскую коалицию, возглавляемую США{1320}.

Сталин по-прежнему хотел внести тактические изменения во внешнюю политику, чтобы оказать противодействие нежелательным событиям за рубежом. Но эти изменения всегда вносились с большим опозданием, были недостаточно глубокими и последовательными, чтобы препятствовать любым подлинным оттепелям во время «холодной войны». Отчасти это отражало недостаточное понимание внешнего мира человеком, который редко бывал за рубежом и разделял все многовековые традиционные опасения и предубеждения русской правящей элиты — не говоря уже об искажающем действительность воздействии марксистско-ленинской идеологии. Возможно, Сталин опасался, что резкое снижение международной напряженности будет угрожать основам созданной им чрезвычайно централизованной империи, или даже и его собственной власти. В начале 1952 года в Грузии проходила масштабная чистка. Одним из инициаторов этой акции был Берия — ведущий член Политбюро и бывший руководитель советской политической полиции, человек, которому Сталин все больше и больше не доверял{1321}.

В серии работ, опубликованных в начале октября 1952 года под общим названием «Экономические проблемы социализма в СССР», Сталин проявил обеспокоенность внутренними проблемами. Он открыто критиковал тех «товарищей», которые доказывали, что войны между капиталистическими странами [460] «перестали быть неизбежностью», и что противоречия между социалистическим и капиталистическим лагерем глубже, чем конфликты внутри капиталистического лагеря. По его словам, Великобритания и Франция не могут «до бесконечности терпеть существующее положение... при котором американский капитал захватывает сырье и рынки сбыта в британских и французских колониях, тем самым замышляя нанести смертельный удар по интересам британских и французских капиталистов». Согласно Сталину, не могли этого терпеть и побежденные страны — Западная Германия и Япония, которые по-прежнему томятся в нищете под пятой американского империализма. Эти менее крупные капиталистические государства в конечном счете должны бросить вызов господству США и проложить путь к независимому развитию{1322}.

Вопреки этим суждениям на пути перевооружения Западной Германии в начале 1952 года обозначился явный прогресс. Одновременно в коммунистических странах стали возникать затруднения, вызванными введенным Западом эмбарго на экспорт товаров, имеющих стратегическое значение. Видимо, эти события оказали некоторое влияние на Сталина, и он в какой-то степени почувствовал необходимость улаживать острые вопросы. Но инициативы советского правителя носили ограниченный характер. Не были предприняты шаги по выходу из тупика, в который зашло решение проблемы мирного договора по Австрии, не были ослаблены ограничения передвижений западных дипломатов по Советскому Союзу, продолжалась антиамериканская кампания во внутренней пропаганде. Даже напротив — в январе ограничения на передвижения дипломатов резко ужесточились{1323}, а начатая советской прессой в конце февраля кампания по обвинению Соединенных Штатов в применении бактериологического оружия в Северной Корее и Маньчжурии представляла собой дальнейшее усиление антиамериканской пропаганды.

Вероятно, Сталин стремился к перемирию в Корее и расширению торговли с Западом — однако едва ли он желал создания единой Германии, неподконтрольной Советскому Союзу{*126}. По [461] причинам, связанным с внутриполитической обстановкой и положением на восточных и западных рубежах СССР, мысль о возможности потепления климата «холодной войны» в том виде, в каком оно осуществилось уже после его смерти, никогда не приходила Сталину в голову.

Мао не нужно было убеждать в необходимости заключения перемирия в Корее. Несмотря на то, что в течение второй половины 1951 года объемы советской помощи увеличились, война по-прежнему обходилась для КНР слишком дорого{1324}. Осенние наступательные операции противника, в результате которых линия фронта сместилась к северу, а также тяжелые потери китайских войск убедили Пекин в необходимости участия в боевых действиях большего количества живой силы — в то время как кампании по сбору пожертвований населения показывали, что ресурсы страны уже на исходе{1325}. В начале нового года кампания «три против пяти» несколько снизила напряженность внутри КНР. В какой-то степени она была попыткой мобилизовать и дисциплинировать огромную и неповоротливую нацию, которая столкнулась с проблемами участия в крупном конфликте за рубежом{1326}. Мощная пропаганда, направленная против Америки, которая якобы применила против Китая бактериологическое оружие, лишь отчасти предназначалась для зарубежной аудитории. В основном же это была попытка дальнейшего продолжения антиамериканской кампании, которая велась среди уже начавшего уставать населения{*127}. Возможно, эти обвинения были вызваны желанием переложить с правительства на презренных чужеземцев вину за растущее в северных районах число эпидемий различных заболеваний{1327}.

Но Китай отнюдь не находился в отчаянном положении. На фронте командование ООН теперь придерживалось менее агрессивной тактики, чем осенью прошлого года. Потери коммунистов в Корее уменьшились, а их войска были достаточно хорошо вооружены и создали надежную линию обороны, способную противостоять новым атакам противника. Резкое снижение активных действий на фронте позволило китайцам предпринять значительные усилия, направленные на предотвращение эпидемий. В течение марта огромное количество военнослужащих было привито от чумы, тифа и оспы{1328}. Хотя [462] бомбардировки авиации ООН затрудняли осуществление аналогичных мероприятий непосредственно на фронте, тем не менее, они проводились и в фронтовых частях{1329}.

В политической области у китайцев также имелись все основания для оптимизма. Несмотря на отказ коммунистов разрешить инспекции нейтральных стран удостовериться в справедливости их обвинений в применении бактериологического оружия, пропагандистская кампания достигла своей цели за рубежом, особенно в странах «третьего мира» и нейтральных государствах Европы, а беспорядки на Чечжудо поставили под сомнение искренность намерений США в отношении проблемы военнопленных{1330}.

В Соединенных Штатах Трумэн заявил о намерении не выставлять свою кандидатуру на второй срок. Однако в разгар президентской гонки от этого убежденного демократа все равно могли потребовать прекращения военных действий в Корее. Напряжение экономики, вызванное ведением боевых действий в Корее и осуществлением программы по укреплению военной мощи, привело к тому, что правительству США становилось все труднее осуществлять контроль за размерами оплаты труда и ценообразованием. В апреле наблюдался кризис во взаимоотношениях рабочих и администраций предприятий сталелитейной и нефтедобывающей промышленности, в результате чего администрации Трумэна пришлось установить контроль над предприятиями сталелитейной промышленности — для того чтобы предотвратить их остановку. Что касается нефтедобывающей промышленности, то ее предприятия были охвачены забастовкой{1331}.

Вероятно, коммунисты рассматривали ситуацию, сложившуюся на Чечжудо, как прекрасную возможность решить в свою пользу проблему военнопленных. Северокорейские власти поддерживали связь с теми узниками острова, которые исповедовали фанатичный коммунизм. В феврале, когда проблема военнопленных стала в Пханмунчжоне камнем преткновения, в лагерях на Чечжудо усилилась коммунистическая агитация{1332}. Несмотря на предостережения, которые Риджуэй сделал Ван Флиту, рекомендуя ему внимательно следить за обстановкой на острове, к началу мая некоторые бараки полностью вышли из-под контроля сил ООН. Заключенные, во главе которых стояли коммунисты, были столь решительно настроены противодействовать проведению отбора, что это мероприятие пришлось отменить из опасений возникновения актов насилия{1333}. [463]

Затем 7 мая, благодаря тщательно спланированным действиям непримиримых заключенных и небрежности генерала Додда, коммунисты захватили коменданта острова и предъявили ряд требований в обмен на его освобождение. С помощью телефона, который был установлен в их бараке, заключенные-коммунисты установили контакт с администрацией лагеря и, используя своего заложника в качестве посредника, начали переговоры. С попустительства Додда новый комендант острова, бригадный генерал Чарльз Ф. Колсон, опасаясь последствий военной операции, которая привела бы к большим потерям с обеих сторон, согласился с заявлением, в котором говорилось о том, что командование ООН не обеспечивает гуманного обращения с заключенными, проводит отбор некоторых заключенных силой, а других заключенных вооружает, а также не соблюдает требований международного права{1334}.

На Западе новости об инциденте на Чечжудо вызвали бурю критики в адрес Соединенных Штатов{1335}. Особой критике делегаты ООН подвергли решение Соединенных Штатов определить количество подлежащих репатриации пленных цифрой в семьдесят тысяч, которая была взята из результатов первоначального отбора. Намеки на то, что Соединенные Штаты уже предложили, чтобы после заключения перемирия отбор проводили представители нейтральных стран, до некоторой степени смягчили критику. Однако тот факт, что американцы предали гласности результаты апрельского отбора, по-прежнему вызывал негативное отношение{1336}. Проамериканские правительства не предавали широкой огласке свое недовольство позицией США, однако многие журналисты и законодатели были менее щепетильны. В Англии правительство Черчилля столкнулось с целым потоком нелицеприятных вопросов и комментариев в прессе и в Палате Общин, которые касались деталей политики, проводимой командованием ООН и практическим осуществлением этой политики на Чечжудо{1337}.

Коммунисты были настроены до конца использовать преимущества ситуации, сложившейся на Чечжудо. Они ожидали еще одной «вспышки» в бараках, находившихся под их контролем, однако инцидент с Доддом заставил командование ООН направить на остров дополнительные силы во главе с бригадным генералом Хейденом Боутнером — волевым командиром, который бегло говорил по-китайски. Боутнер должен был взять все бараки под контроль. Тем не менее наведение порядка потребовало нескольких недель, и этот процесс не [464] избежал применения насильственных мер — что было на руку коммунистической пропаганде.

К середине июня пали последние оплоты коммунистов на острове{1338}. Однако не было никаких признаков того, что коммунистическая пропаганда, целью которой было извлечение политических дивидендов из этих событий, пошла на убыль{1339}.

Тем временем Ли Сын Ман ввел военное положение на значительной части территории Южной Кореи и отправил в тюрьму множество членов Национального Собрания — тем самым поставив ООН в еще более затруднительное положение. Эти действия Ли Сын Ман предпринял в конце мая, после нескольких месяцев напряженности в отношениях южнокорейского президента с Соединенными Штатами. Несмотря на просьбы США, он ничего не делал для того, чтобы улучшить отношения с Японией или обуздать инфляцию, а лишь поощрял деятельность, направленную против перемирия. К маю, когда переговоры в Пханмунчжоне зашли в тупик, решимость Ли остаться главой правительства оказалась в центре американо-южнокорейских отношений.

Согласно конституции Корейской республики, президент избирался на четыре года. Вопросы выборов или перевыборов находились в компетенции законодательной власти. Сомневаясь в том, что ему удастся обеспечить себе второй президентский срок через Национальное Собрание, Ли Сын Ман попытался внести изменения в конституцию, которые бы узаконили выборы президента посредством прямого народного голосования. Это требовало соответствующих действий Национального Собрания, которое отклонило просьбу президента. В полночь 24 мая, когда фактически истекло время, отпущенное Ли на то, чтобы найти способ как остаться у власти, он объявил военное положение в Пусане, который был временной столицей, а также в двадцати двух ближайших к городу административных округах{1340}.

Действия Ли Сын Мана вызвали бурю возмущения за рубежом, а США совместно с представителями Комиссии ООН по объединению и восстановлению Кореи попытались убедить стареющего лидера восстановить конституционный порядок. В ответ Ли утверждал, что существует заговор, направленный на то, чтобы отстранить его от власти и низвергнуть Корейскую республику, и что иностранцам не следует вмешиваться во внутренние дела Южной Кореи{1341}.

Этот кризис предоставил коммунистам множество возможностей — причем каждая из них была несовместима с намерениями [465] немедленно пойти на уступки в Пханмунчжоне. Поведение Ли могло внушить сомнения государствам, оказывавшим поддержку военной акции ООН, в целесообразности их дальнейшего участия в конфликте. Ли Сын Ман никогда не был популярен за границей, и его пренебрежение к конституционным нормам могло привести к тому, что от Соединенных Штатов потребовали бы либо прекратить войну, либо оказать поддержку другим возможным лидерам Корейской республики. Попытки Соединенных Штатов заменить Ли Сын Мана могли вызвать хаос в Южной Корее, что в значительной степени затруднило бы ведение боевых действий. С другой стороны, продление кризисной ситуации могло подорвать моральный дух южнокорейской армии, который в последнее время находился на уровне, достаточно высоком для того, чтобы удерживать значительную часть линии фронта сил ООН{1342}. Скандал, разгоревшийся на Западе в связи с действиями Ли и обстановкой на Чечжудо, временно исключил возможность проведения силами ООН крупномасштабной военной акции, которой могла стать наступательная операция наземных сил ООН в Корее, а также действия военно-воздушных или военно-морских сил за пределами полуострова{1343}.

Коммунисты проводят рекогносцировку

Кризис в Южной Корее в значительной мере избавил коммунистов от необходимости как можно быстрее заключить перемирие. В то же время он подстрекал их начать дипломатическое маневрирование, целью которого было выявить, на какие уступки готов пойти противник. Первые пробные шаги были сделаны в мае — ими стали высказывания Чжоу во время уже упоминавшейся беседы с мадам Пандит. Следующий шаг был сделан в июле, когда прекратились диалоги между министерством иностранных дел КНР и посольством Индии в Пекине, а также между советскими дипломатами и заместителем представителя США в ООН Эрнестом Гроссом{1344}.

Состоявшаяся 6 мая 1952 года беседа Чжоу с мадам Пандит, как и беседа Мао с индийским дипломатом, которая имела место тремя днями позже, представляли собой классические примеры попыток Китая использовать в своих целях стремление Индии играть роль миротворца и оказывать влияние на Соединенные Штаты посредством своих связей с Англией. Ситуация была весьма благоприятной для того, чтобы использовать Дели в качестве передаточного звена. Когда Честер Боулз прибыл в [466] Дели в качестве нового посла США в Индии, индийско-американские отношения опять были на подъеме — начиная с осени прошлого года. Будучи дружелюбным человеком и либералом по своим политическим убеждениям, Боулз с пониманием относился к национальному самосознанию, которое пробуждалось в странах «третьего мира». Он сразу же поддержал Неру во время известной коллизии в отношениях двух стран{1345}. В начале апреля Сталин попытался противодействовать этой тенденции. Он лично встретился с послом Индии Радхакришнаном, который вот-вот должен был вернуться в Дели и занять пост вице-президента страны{1346}. В то время как Пекин дал уклончивый ответ на предложение Неру провести беспристрастное расследование в отношении возможного применения Соединенными Штатами бактериологического оружия, путешествие мадам Пандит по Китаю было шансом получить симпатии индусов{1347}. Мао сообщил Пандит, что он страстно желает установления дипломатических отношений с Лондоном — если только англичане внесут некоторые изменения в свою политику{1348}. Чжоу подчеркнул желание Китая прекратить Корейскую войну и намекнул, что репатриация 100 000 военнопленных была бы приемлемой для коммунистов{1349}.

Убежденность в том, что обе стороны желают мира, подстегнула Неру. В середине мая он получил письмо от Идена, в котором сообщалось, что делегация командования ООН в Пханмунчжоне предложила, чтобы повторный отбор проводили представители нейтральных стран. Индийский лидер, чьи гуманитарные принципы диктовали поддержку принципа ненасильственной репатриации, ухватился за идею проведения отбора представителями нейтральных государств, рассматривая это как возможный способ выхода из тупика. Он дал указания послу Паниккару обсудить этот вопрос с Чжоу{1350}. Ответная реакция КНР на сделанное Паниккаром официальное предложение внушило последнему некоторую надежду{1351}. Затем, 14 июня, он более двух часов беседовал с Чжоу. Хотя индийский посол во время этой беседы не делал никаких записей и не получил от Чжоу никаких письменных гарантий, он сообщил в Дели, что китайский министр иностранных дел выдвинул два предложения по урегулированию проблемы военнопленных.

«План А» представлял собой попытку уклониться от принципа ненасильственной репатриации в пользу соглашения о конкретном количестве пленных, подлежащих возвращению на родину. Паниккар считал, что количество 100 000 человек было [467] бы приемлемым числом, поскольку оно включало бы всех пленных китайцев. Если бы такой подход оказался неприемлемым для командования ООН, то можно было бы осуществить «План Б», освободив всех пленных, пожелавших вернуться в Китай и Северную Корею, а остальных отправив без вооруженной охраны в какое-либо нейтральное место. Обе стороны дали бы согласие следовать рекомендациям нейтральной «комиссии четырех», как только она произвела бы опрос оставшихся пленных{1352}. Англичане и американцы сомневались в точности сообщений Паниккара, однако согласились с тем, что «План Б» заслуживает изучения.

19 июня Паниккар отбыл из Пекина, чтобы подготовиться к новому назначению в Египет. Его преемник не сразу прибыл в китайскую столицу. Пока в Лондоне и Вашингтоне решали, как отреагировать на сообщения Паниккара, в Нью-Йорке проявил инициативу помощник генерального секретаря ООН, советский гражданин Константин Зинченко.

27 июня Зинченко обратился по вопросу Кореи к американцу Эрнесту Гроссу. Не вдаваясь в детали, он выразил надежду на быстрое заключение перемирия и предложил идеи, схожие с теми, что китайцы изложили в «Плане Б», о котором сообщил Паниккар. Гросс информировал Вашингтон о том, что советский коллега говорил более конкретно и в более открытой манере, чем когда-либо раньше{1353}.

Вскоре после этого китайские и советские дипломатические рекогносцировки по Корее закончились. 9 июля Зинченко уехал из Нью-Йорка в Советский Союз, чтобы там провести отпуск. До отъезда Гроссу не удалось встретиться с ним еще раз{1354}. 14 июня англичане и американцы получили через индусов сведения о том, что китайцы готовы обсуждать лишь «План А»{1355}. В Пханмунчжоне коммунисты тоже не предложили ничего похожего на «План Б»{1356}.

Некоторые деятели, в том числе представители левого крыла лейбористов в Англии, а также правительство и влиятельная пресса в Индии считали, что причиной отказа китайцев рассматривать «План Б» являются воздушные удары сил ООН по электростанциям на реке Ялу, которые были начаты 23 июня{1357}. До этого, командование ООН щадило эти важнейшие объекты, которые распределяли электроэнергию по весьма обширным районам Северной Кореи и Маньчжурии{1358}. Коммунисты, которые всегда болезненно относились к любым попыткам военного давления со стороны противника, прекратили [468] проявлять инициативу в отношении проблемы военнопленных. Во всяком случае, так считали многие наблюдатели.

Другое объяснение, которое было популярно среди американских и британских дипломатов, заключалось в том, что коммунисты никогда не проявляли желания возвратить тех пленных, которые не входили в округленную цифру 100 000 человек, учитывавшую всех китайцев. С этой точки зрения «План Б» в значительной степени представлял собой плод воображения Паниккара. В середине августа один представитель китайского министерства иностранных дел в Пекине дал понять представителю индийского посольства, что Паниккар неправильно истолковал высказывания, сделанные Чжоу в ходе беседы 14 июня{1359}.

Судя по всему, для того чтобы «План Б» соответствовал индийской точке зрения, Паниккар сильно приукрасил его. Вернувшись в Дели в начале июля, он утверждал, что китайцы никогда не примут решение проблемы военнопленных, которое не предоставит гарантии возвращения всех или почти всех китайских пленных{1360}. Возможно, Чжоу носился с идеей нейтральной комиссии в надежде на то, что американцы придумают, каким образом эта комиссия сможет гарантировать то количество военнопленных, на котором настаивают коммунисты. Не исключено, что планы «А» и «Б» были частью одного и того же предложения, целью которого было сохранить американцам лицо, не принуждая китайцев идти на существенные уступки.

Но это не относится к предложению, с которым Зинченко обратился к Гроссу. Детали, которые сообщил Гросс, недостаточно полны, чтобы дать ответ на вопрос, было ли это предложение знаком отступления коммунистов от их позиции за столом переговоров в Пханмунчжоне{1361}. Уехав из Нью-Йорка в середине июля, Зинченко исчез примерно на три года. Когда он не вернулся в Нью-Йорк в сентябре, как это было запланировано, чиновники ООН попытались выяснить его местонахождение, и получили ответ, что он болен. Формально срок его пребывания на посту помощника генерального секретаря ООН закончился в мае 1953 года. Лишь в середине 1955 года Зинченко вновь всплыл на поверхность, оказавшись в числе сотрудников советского журнала «Ньюс», издававшегося на английском языке. Ходили слухи, что он в течение какого-то периода времени сидел в тюрьме. Будучи человеком, который много общался с представителями Запада, он не мог не вызвать подозрений в Советском Союзе, где в то время полным ходом шла [469] антиамериканская кампания{1362}. Неясно, повлияло ли на его судьбу то, что он обратился с предложением к Гроссу, однако не исключено, что Зинченко превысил свои полномочия{1363}.

Маловероятно, чтобы тупик, в который зашли переговоры в июле, каким-то образом зависел от бомбардировок электростанций на Ялу. В середине июля, когда делегация коммунистов в Пханмунчжоне хотела согласиться с новой цифрой, предложенной ООН (83 000 пленных, подл ежащих репатриации), Мао пояснил своим представителям в Корее, что не следует идти на уступки, когда противник оказывает политическое и военное давление{1364}. Впрочем, и осенью 1951, и весной 1953 года Мао, несмотря на это давление, продолжал вести переговоры и делать уступки. В этих случаях китайские войска предпринимали наступательные операции ограниченного характера, целью которых было «сохранить лицо» и создать условия, при которых можно было бы идти лишь на приемлемые для себя компромиссы{1365}. Несомненно, те же действия последовали бы и летом 1952 года, если бы Мао был намерен идти на уступки для того, чтобы прекратить войну.

Проблема заключалась не в том, что коммунисты не желали договариваться в обстановке, когда противник оказывает военное давление, а в том, что это давление было недостаточным для того, чтобы убедить коммунистов в том, что по важнейшей проблеме следует пойти на уступки. Это давление включало в себя интенсивные наземные операции, которые проводились на центральном участке фронта в начале июля, а также массированные бомбардировки районов Пхеньяна и его окрестностей, начавшиеся с 11 июля. Бомбардировки электростанций на реке Ялу привели к тому, что Северная Корея на пятнадцать дней осталась без электричества, а в Маньчжурии было снижено потребление электроэнергии. Удары по северокорейской столице нанесли значительный ущерб снабжению, промышленности, транспорту и средствам противовоздушной обороны коммунистов{1366}.

Однако бомбардировки не смогли значительно снизить боевые возможности армии коммунистов. Наземные же операции имели настолько ограниченный масштаб, что территориальные приобретения от них оказались минимальными, и часто сводились на нет контрударами противника. Еще весной коммунисты завершили работы по созданию систем траншей и ходов сообщений. Теперь, в ходе летних сражений, такая система обороны хорошо оправдала себя{1367}. [470]

События за пределами коммунистического лагеря также не способствовали тому, чтобы коммунисты пошли на уступки. Тем не менее нельзя утверждать, что ситуация складывалась в пользу Пекина и Москвы. В июне силы ООН уже контролировали лагеря военнопленных и могли приступить к проведению отбора среди тех заключенных, которые ранее оказывали сопротивление. В начале следующего месяца внутренний кризис в Корейской республике близился к завершению. Ли Сын Ман принуждал Национальное собрание внести изменения в конституцию, согласно которым вводились бы прямые выборы президента, действия которого (по крайней мере теоретически) были бы в гораздо большей степени, чем ранее, ограничены законодательной властью{1368}. В Европе инициативы, предпринятые Сталиным в марте и апреле, не изменили решения западных держав подписать с правительством Аденауэра договорные обязательства и соглашения по Европейскому Оборонительному сообществу, что и было сделано в конце мая{1369}. К концу июня законодательные органы государств, выразивших намерение стать членами Европейского сообщества по углю и стали, ратифицировали соответствующий договор, тем самым ускорив его осуществление{1370}.

В целом обстановка была благоприятной для Запада, но договорные обязательства и соглашения по ЕОС подлежали ратификации законодательными органами государств, подписавших эти обязательства — а это был трудоемкий процесс. В Западной Германии и Франции перспективы ратификации оставались неясными{1371}. Процесс перевооружения Западной Европы продолжал вызывать политические и экономические трудности, особенно в Великобритании и Франции{1372}. В Соединенных Штатах растущие затруднения в отношении контроля за ценообразованием и размерами оплаты труда, вызванные осуществлением программы укрепления военной мощи, а также предвыборная кампания поставили администрацию Трумэна в рискованное положение. В начале июня остановилась американская сталелитейная промышленность. В течение этого месяца из-за нехватки стали закрылось несколько предприятий военной промышленности, а многие другие оказались на грани закрытия{1373}. Описанные события вполне могли создать у Пекина и Москвы впечатление того, что позиция Соединенных Штатов на переговорах в Корее может стать менее жесткой.

Близкая перспектива смены администрации Соединенных Штатов стала причиной того, что Мао начал тянуть время. [471]

Впрочем, новая администрация могла как смягчить, так и ужесточить свою позицию в отношении Корейской войны. Однако учитывая подозрительность, которую Мао испытывал в отношении Соединенных Штатов, его страстное желание повысить статус Китая, а также ужесточение позиции США могли лишь укрепить его в стремлении придерживаться твердой линии. Кроме того, не существовало никаких гарантий того, что новая американская администрация примет соглашение, которое было подготовлено ее предшественниками — особенно если бы к этому времени неожиданно проявилась какая-либо слабость Китая.

Возможно, Мао и сам решил, что для него лучше начать переговоры с новой администрацией, нежели прекращать конфронтацию посредством немедленных и политически опасных уступок в отношении проблемы военнопленных{1374}.

Что касается Советского Союза, то летом 1952 года внешнеполитические задачи Сталина сводились к укреплению просоветских сил в Европе, усилению китайско-советского альянса в Азии и попыткам разобщить Запад. В Чехословакии и Восточной Германии продолжались репрессии, свидетельствуя о том, что советский блок решительнее чем когда-либо был настроен отгородить себя от Запада. 24 мая в канцеляриях западных посольств появилось третье, начиная с марта, советское заявление по Германии. В отличие от первых двух, оно было выдержано в резком тоне. 26 мая Восточная Германия ввела новый порядок пограничного контроля на своих западных границах{1375}. В начале июля восточногерманские коммунисты на съезде своей партии проголосовали за укрепление своего государства и усиление его вооруженных сил{1376}. В какой-то степени эти шаги в сочетании с новыми мерами, направленными на ограничение транспортного сообщения с Западным Берлином, представляли собой войну нервов — рассчитанную на то, чтобы усилить сомнения в отношении политики Аденауэра, целью которой было вхождение Германии в Западный альянс. Сталин заявил итальянскому социалисту Пьетро Ненни, что время, отведенное для дискуссий по объединению Германии, истекло. Теперь Восточная Германия будет создавать собственные вооруженные силы для того, чтобы противостоять вооруженным силам, которые планируется создать в Западной Германии{1377}.

Сталин по-прежнему считал необходимым создавать препятствия на пути Аденауэра и других защитников идеи интеграции Запада. Летом, когда развернувшаяся в Советском Союзе [472] антиамериканская кампания достигла своего апогея, деятельность коммунистов в Западной Европе стала похожа на деятельность «народных фронтов» 1930-х годов. Единственное отличие заключалось в том, что теперь главной целью стала изоляция не нацистской Германии, а Соединенных Штатов{1378}. Сталин приступил к перестановкам руководящих кадров советских посольств на Западе и отправил занимавшего высокий пост Андрея Громыко послом в Великобританию{1379}.

В Совете Безопасности ООН, сессия которого теперь проходила в Нью-Йорке, Малик вел себя достаточно сдержанно. Проблемы, на которых он, будучи в июне председателем Совета, заострял внимание, должны были вызвать затруднения в отношениях между Соединенными Штатами и их союзниками, либо Соединенными Штатами и государствами арабо-азиатского блока{1380}. В начале июля представитель СССР в Совете ООН по экономическим и социальным проблемам долго говорил о выгодах, которые может извлечь Западная Европа из прекращения гонки вооружений. Капиталовложения и продажа потребительских товаров странам коммунистического блока обеспечили бы работой сотни тысяч людей на Западе{1381}. В Европе журнал Коминформа подверг критике коммунистические партии за то, что они не поддержали «миролюбивые группы», когда между ними и коммунистами возникли разногласия по другим вопросам{1382}. В выступлениях на заседании Всемирного Совета Мира подчеркивалась изоляция США по проблеме наращивания вооружений{1383}.

Что касается Дальнего Востока, то здесь Сталин пытался укрепить решимость коммунистического Китая достичь успешного завершения Корейской войны. Вероятно, ему не пришлось долго убеждать Мао в необходимости отстаивать позицию коммунистов по вопросу о военнопленных. На решение этой проблемы обе коммунистические державы делали большие ставки. Однако учитывая то, что советская экономика находилась в состоянии перенапряжения, а Советы готовились приступить к выполнению долгосрочного плана по ее дальнейшему развитию, вопрос о том, в каком объеме Советский Союз предоставит китайцам помощь, необходимую для ведения боевых действий в Корее, мог потребовать значительных обсуждений.

В апреле новая китайская военная миссия отправилась в Москву, чтобы попросить у Советов военные суда и самолеты — однако вернулась ни с чем. Такой результат заставил китайцев еще больше ограничить масштабы своих военных действий в [473] Корее, однако не смог поставить под угрозу их оборонительные возможности. Пын, который теперь возвратился в Пекин, работал над усовершенствованием системы замен личного и командного состава дислоцированных в Корее фронтовых частей новыми подразделениями из Китая. Летом Мао одобрил план, согласно которому к июню 1953 года весь личный состав фронтовых частей должен быть заменен новым, при этом общее количество китайских войск в Корее должно увеличиться. По его словам, война стала хорошей школой для китайской армии, и эта школа оказалась лучше любой военной академии{1384}.

Все большее внимание Мао уделял положению внутри страны, где он хотел в 1953 году приступить к осуществлению Первого пятилетнего плана реконструкции и развития экономики. В августе 1952 года он отправил Чжоу Энь-лая и других высших руководителей в Москву, где они должны были просить у Советов экономической и военной помощи. Чжоу пробыл в Москве пять недель, остальные задержались еще на некоторое время. Чжоу получил меньше, чем он хотел, однако впоследствии КНР использовала и расширила как сталинские методы развития экономики, так и популярность автора этих методов в китайском обществе{1385}. В Москве были достигнуты соглашения об отсрочке ухода Советов из Порт-Артура — тем самым Вашингтон предупреждался о том, что морская блокада китайского побережья может привести к прямому столкновению советских и американских вооруженных сил. Сталин также дал согласие отправить в Корею пять советских полков ПВО, предоставить техническую помощь китайской военной промышленности и как можно быстрее осуществить поставки оплаченного Пекином вооружения для 60 китайских дивизий{1386}.

Москва и Пекин в значительной мере пришли к согласию относительно того, что война в Корее должна продолжаться до тех пор, пока Соединенные Штаты не пойдут на новые уступки. Чжоу предлагал остановить военные действия путем соглашения о предварительном перемещении военнопленных, вызвавших разногласия сторон, в Индию или продолжить переговоры о судьбе всех военнопленных обеих сторон (либо какой-то их части) уже после прекращения огня. Сталину не понравилась первая идея, и он сомневался в том, что американцы согласятся со второй. Но и Сталин, и Чжоу были уверены в том, что Китай в состоянии продолжительное время связывать силы ООН в Корее — не позволяя Соединенным Штатам сосредоточиться на подготовке к новой мировой войне. Однако Чжоу [474] выразил озабоченность тем, что перспектива перемирия вызывает у северокорейских лидеров беспокойство{1387}.

Борьба за сплоченность Запада

Если коммунистические державы в отношении Кореи придерживались сходных взглядов, то западным союзникам приходилось бороться за то, чтобы сохранить единство. Дело дошло до прямых разногласий, когда в конце мая Канада стала возражать против отправки на Чечжудо своих подразделений, входящих в состав дивизии Британского Содружества. Бомбардировки электростанций на Ялу в конце июня тоже вызвали резкую критику союзников. В первом случае серьезной размолвки удалось избежать, так как скандал на Чечжудо был довольно быстро урегулирован, и канадские войска, вернувшись на материк, воссоединились со своими братьями по оружию из дивизии Британского Содружества{1388}. Паника в отношении бомбардировок отчасти была вызвана тем, что США не предупредили своих союзников об их начале. Уже после того, как скандал был исчерпан, Ачесон принес Лондону свои извинения. Вскоре Соединенные Штаты согласились с предложением направить британского офицера в штаб командования силами ООН, расположенный в Токио{1389}. За этими консультациями стояли глубокие разногласия в отношении того, каким образом следует закончить войну в Корее.

В Соединенных Штатах общественное мнение теперь склонялось в пользу расширения масштабов военных действий. В прессе и на Капитолийском холме бомбардировки Ялу получили широкую поддержку{1390}. В период между мартом и июлем опросы общественного мнения показали рост настроений в пользу бомбардировок авиабаз в Маньчжурии (с 54% опрошенных до 61%) и прекращения переговоров по перемирию (с 37% опрошенных до 43%){1391}.

Предвыборные нападки республиканцев на внешнюю политику администрации Трумэна придавали дополнительный вес этим цифрам. Сенатор Роберт Тафт продолжал критиковать робость демократов в отношении Восточной Азии, а специалист республиканцев по международным делам Джон Фостер Даллес после своего ухода в отставку из Госдепартамента наносил мощные удары по так называемой «оборонительной стратегии США»{1392}. Когда в начале июля генерал Эйзенхауэр стал кандидатом от республиканцев на пост президента, он предпринял [475] шаги по восстановлению отношений с Тафтом и правым крылом своей партии. Основным лейтмотивом партии в борьбе с демократами стала критика ведения войны в Корее без «надежды на победу»{1393}.

Трумэн и его высшие советники долго сопротивлялись внутриполитическому давлению, направленному на расширение масштабов войны. Однако теперь они столкнулись с особыми обстоятельствами предвыборной кампании и с самыми серьезными затруднениями в ходе переговоров с коммунистами. В течение второй недели мая адмирал Джой просил разрешения прервать переговоры до тех пор, пока коммунисты не примут пакет предложений командования ООН{1394}. Генерал Кларк, бывший после окончания Второй Мировой войны верховным комиссаром США в Австрии, имел значительный опыт переговоров с коммунистами и был полностью согласен с мнением Джоя. Позже он писал, что «коммунисты уважают только одно — силу» {1395}. Всегда симпатизируя планам Макартура расширить масштабы войны, он решил переиначить формулу, выдвинутую Риджуэем осенью прошлого года, заменив слова «больше твердости и меньше мягкотелости» на «только твердость и никакой мягкотелости» {1396}.

Но Кларк подчинялся Вашингтону и понимал, что события на Чечжудо подорвали доверие к искренности намерений США в отношении проблемы военнопленных. Пауза, взятая в одностороннем порядке командованием ООН, привела бы к раздорам в западном лагере — а коммунисты стали бы еще менее склонны вести конструктивный диалог. Таким образом, командование ООН должно было действовать осторожно. В конце мая он предложил поэтапный план. Существующую тактику расширения спектра рассматриваемых на переговорах вопросов следовало продолжать до тех пор, пока генерал Боутнер не установит над лагерями Чечжудо твердый контроль, достаточный для того, чтобы закончить процесс отбора, начатый в апреле. Как только командование ООН получит точную цифру военнопленных и интернированных гражданских лиц, согласных репатриироваться, оно представит эти сведения в Пханмунчжоне. Если коммунисты в течение следующей за этим недели откажутся заключать перемирие, командование ООН в одностороннем порядке прервет переговоры{1397}.

Сначала Вашингтон отказался рассматривать идею приостановки переговоров по инициативе командования ООН, не предложив беспристрастного повторного отбора, на котором [476] настаивали главные союзники США. Однако к середине июля лагеря на Чечжудо уже были под контролем, командование ООН закончило отбор, и окончательная цифра военнопленных была представлена коммунистам. В частных беседах китайцы отклоняли «План Б», составленный Паниккаром. Требования союзников провести беспристрастный повторный отбор были отклонены, так как китайцы предостерегли Индию, Пакистан, Индонезию, Швейцарию и Швецию от посылки военных наблюдателей на Чечжудо{1398}. В то время как союзники настаивали на продолжении попыток выйти из тупика в Пханмунчжоне, мнение Токио и Пентагона все больше склонялось в пользу решения этой проблемы военным путем.

Как всегда, военным стратегам Соединенных Штатов приходилось искать компромисс между наращиванием военных сил в Корее и необходимостью сохранять свою мощь в других регионах — причем делать это в условиях, когда Белый дом и Конгресс были озабочены ростом дефицита бюджета{1399}. Тем не менее импульс, который получила военная промышленность страны два года назад, когда началась война в Корее, привел к тому, что выпуск продукции военного назначения вырос в 5–6 раз. Танки и самолеты один за другим сходили с конвейеров, такая же ситуация наблюдалась и в отношении производства атомных бомб. Теперь Соединенные Штаты имели достаточное количество тактических ядерных боеприпасов, носителями которых могли быть даже истребители. Общие запасы ядерного оружия увеличились настолько, что его применение в Корее и прилегающих к ней районах не должно было привести к истощению стратегических запасов этого оружия{1400}.

В апреле Объединенный Комитет по стратегическим исследованиям рекомендовал командованию ООН расширить масштабы военных действий в Корее и против Китая — в том случае, если в ближайшее время не будет достигнуто соглашение по перемирию. Эти действия должны были включать бомбардировки плотин и электростанций на Ялу, ужесточение эмбарго в отношении Китая или даже введение морской блокады, а также проведение интенсивных диверсионных операций на территории КНР. Если коммунисты расширят масштабы воздушных операций в Корее, командованию ООН следует атаковать их базы в Китае. Кроме того, Соединенным Штатам следует рассмотреть вопрос о применении в Корее тактического ядерного оружия и войск с Тайваня{1401}. [477]

Как только в середине мая Кларк заменил Риджуэя, он сразу же приступил к изучению методов усиления военного давления на коммунистов. Хотя приказами Кларка не разрешалось бомбить Ялу, в начале июня он решил, что следует нанести удары по гидроэлектротехническим сооружениям, расположенным в других районах Северной Кореи. Затем Трумэн снял запрет бомбить объекты, расположенные на Ялу{1402}. В июле и августе имели место массированные удары по Пхеньяну и целям, расположенным на реке Ялу и в близлежащих районах. В начале сентября, после того как Комитет начальников штабов ослабил ограничения на проведение воздушных операций в крайних северо-восточных районах Кореи, прилегающих к советской территории, самолеты ООН нанесли бомбовый удар по нефтеперерабатывающему заводу, расположенному всего в восьми милях от границы{1403}.

Кроме того, Кларк хотел усилить наземные войска ООН. Однако Вашингтон отклонил предложение использовать в Корее две тайваньские дивизии и перенес на октябрь рассмотрение его просьбы увеличить южнокорейскую армию. Хотя непосредственной целью этого предложения было позволить корейским солдатам возложить на себя растущее бремя ведения боевых действий, военные понимали, что усиление южнокорейской армии в конечном счете увеличит наступательный потенциал сил ООН{1404}.

В летние месяцы Госдепартамент стремился создать политическое обеспечение новой военной акции в Корее. Чтобы обеспечить дальнейшую поддержку широкой коалиции некоммунистических государств, Соединенным Штатам пришлось изучить все возможные подходы к решению вопроса о заключении перемирия{1405}. В конце июля Госдепартамент обратился к новому послу США в Москве Джорджу Кеннану, обрисовав ему в общих чертах суть возможного официального предложения Сталину или Вышинскому. На следующий день Комитет начальников штабов изложил содержание этой идеи Кларку{1406}. И дипломат, и военный пришли к единому выводу — Советы сочтут мирные предложения признаком слабости, и лишь усиление военного давления является самым верным способом повлиять на позицию коммунистов в Пханмунчжоне. После более чем двухмесячной изоляции западных посольств в Москве и желчной кампании в прессе, направленной против всего американского, Кеннан считал, что дипломатии США наилучшим образом подошли бы сейчас «уверенная сдержанность и [478] достоинство терпения, способные измотать нервы людей, связавших себя тезисом о том, что мы ошибаемся» {1407}. Госдепартамент отказался от идеи немедленных дипломатических инициатив в Москве{1408}.

В течение второй половины августа в Госдепартаменте возникла еще одна идея. Отчасти этот план был связан с реакцией Кеннана на прибытие 17 августа в Москву китайской делегации высокого ранга. То, что китайцы ездили в Советский Союз, означало, что они выступали в роли просителей, чьи требования и просьбы были основной причиной этой встречи. По мнению Кеннана, усилив военное давление в Корее, Соединенные Штаты могли заставить китайцев обратиться к Советам с новыми требованиями — однако американцам следовало бы сочетать такие действия с жестами примирения для того, чтобы китайцы могли сохранить лицо. Оптимальным решением было бы создание ситуации, в которой у Советов появилась бы альтернатива удовлетворению запросов Пекина{1409}.

Вскоре после отправки Кеннана в Москву, кандидат в президенты от Прогрессивной партии Винсент Холлинан предложил прекратить огонь в Корее на основе тех пунктов повестки дня, по которым уже были достигнуты соглашения. Переговоры по проблеме военнопленных могли бы продолжаться уже после прекращения огня. Это предложение было опубликовано в газете коммунистов «Дейли Уокер» в Нью-Йорке и в советских газетах «Правда» и «Известия»{1410}.

Предложение Холлинана привлекло Госдепартамент, который внес в него одну поправку. Поскольку после прекращения огня Северная Корея больше не подвергалась бы ударам с воздуха, у коммунистов уже не было бы повода настаивать на репатриации двенадцати тысяч заключенных, которые находились в лагерях командования ООН и не хотели возвращаться к коммунистам. Однако после окончания боевых действий усилились бы требования американского общественного мнения «вернуть ребят домой» — тем самым предоставляя коммунистам дополнительное преимущество на последующих переговорах по военнопленным. Соединенные Штаты могли лишить их этого преимущества, настаивая на немедленной репатриации этих двенадцати тысяч человек в обмен на восемьдесят три тысячи заключенных, которые находились в лагерях командования ООН и выразили желание вернуться в коммунистический лагерь. Кеннан считал, что эту идею следует немедленно предложить, такого же мнения придерживался и британский Форин [479] Офис{1411}. Американские должностные лица в Токио и Пентагоне колебались, вступив в дебаты по этому вопросу, которые продолжались до тех пор, пока 24 сентября президент не принял решение.

В Токио Кларк и посол США в Японии Роберт Мэрфи опасались, что инициатива, с которой выступят США в ответ на предложение Холлинана, будет выглядеть в глазах международного общественного мнения крупной победой коммунистов{1412}. Эти опасения были развеяны 2 сентября, когда Мексика обратилась к генеральному секретарю ООН Трюгве Ли с предложением, похожим на то, которое обсуждалось в Госдепартаменте. Новым в нем было то, что мексиканцы предлагали временно переместить пленных, отказавшихся от репатриации, в страны, которые поддержат этот план. Когда ситуация в регионе придет в норму, эти заключенные получат гарантии правительства своей страны и будут возвращены на родину{1413}. Этот план отличался сложностью практического исполнения, однако теперь Соединенные Штаты могли сами выдвинуть инициативу, не давая повода считать, что делают это в ответ на предложения Прогрессивной партии или нью-йоркской «Дейли Уокер»{1414}.

Кларк доказывал, что перенос решения проблемы невозвращенцев на последующие переговоры заставит коммунистов включить этот вопрос в повестку дня политической конференции, которая должна будет состояться после перемирия. Поскольку в Корее коммунисты не будут испытывать на себе военного давления ООН, они будут затягивать работу этой конференции и в то же время требовать от США уступок в отношении принципа ненасильственной репатриации или по другим вопросам{1415}.

В отличие от Кларка Госдепартамент сомневался в том, что воздушные операции в Северной Корее произведут большой эффект. Он предвидел трудности, которые возникнут в связи с Кореей на предстоящей сессии Генеральной Ассамблеи ООН{1416}. Ачесон хотел использовать трибуну ООН для того, чтобы усилить давление на коммунистов, убедив сначала Комитет по принятию дополнительных мер, а затем и Ассамблею ввести полное торговое эмбарго в отношении Китая. Обеспечение поддержки ближайших союзников Америки стало бы первым шагом на пути достижения полного согласия с введением этой санкции. Но когда все союзники выразили серьезные сомнения в отношении плана США, в Госдепартаменте поняли, что дело плохо{1417}. [480]

Семнадцатого сентября Ачесон встретился с Лаветтом, адмиралом Уильямом Фечтелером, который занимал должность командующего военно-морскими операциями, и адмиралом Либби, недавно вернувшимся из Кореи. Военные повторили аргументы Кларка и добавили, что если проблема военнопленных останется нерешенной в течение продолжительного периода после прекращения огня, коммунисты, воспользовавшись тем, что им больше не грозит прямая военная опасность, начнут укреплять свою военную мощь в Корее — а возможно, даже возобновят боевые действия.

Госсекретарь не был согласен с этим. На переговорах после заключения перемирия, указывал он, будет рассматриваться множество вопросов, которые вряд ли будут решены. Еще один вопрос в целом списке других не сможет оказать решающего давления на американских дипломатов — тем более что коммунисты к этому времени уже возвратят взятых в плен военнослужащих ООН. Сохранение перемирия не будет зависеть от заключения соглашения по военнопленным, которые не подлежат репатриации. Если коммунисты захотят возобновить военные действия, они смогут найти множество поводов для того, чтобы оправдать свои действия, но им придется учитывать заявление о принятии крайних мер, которое предполагает нанесение контрударов по противнику, в том числе и за пределами Кореи.

Ачесон подчеркивал, что предложение, выдвинутое Госдепартаментом, играет важную роль в плане усиления позиции США на Генеральной Ассамблее ООН. Если это предложение будет отвергнуто коммунистами, то это даст основание Соединенным Штатам прервать переговоры и усилить давление на коммунистов. С другой стороны, если бы Соединенные Штаты не предложили новую инициативу до начала работы Ассамблеи, то от них неизбежно потребовали бы сделать что-нибудь еще в направлении заключения перемирия — что привело бы к ослаблению позиции США на переговорах с коммунистами{1418}.

Через неделю, на совместном совещании представителей Госдепартамента и Министерства обороны в Белом доме, президент решительно высказывался в пользу пакета предложений, выдвинутого командованием ООН 28 апреля. Как и в декабре прошлого года, он выразил обеспокоенность тем, что перемирие может поставить под угрозу программу перевооружений{1419}. Он не был против перемирия, но предпочитал достичь этой цели посредством усиления военного давления на коммунистов. [481] Поскольку предстоящие заседания Генеральной Ассамблеи и ноябрьские выборы препятствовали немедленному осуществлению военных акций, Соединенным Штатам следовало временно ограничить рамки своего диалога с коммунистами в Пханмунчжоне, сведя его к предложению нескольких способов осуществления принципа ненасильственной репатриации, а затем прервать переговоры на неопределенный срок — если ни одно из этих предложений не будет принято в течение примерно десяти дней{1420}.

28 сентября делегация командования ООН в Пханмунчжоне предложила пять способов осуществления принципа ненасильственной репатриации. Эти способы отличались только местонахождением временного содержания заключенных (сами лагеря или демилитаризованная зона), составом групп наблюдателей (Международный Комитет Красного Креста, представители национального Красного Креста, представители нейтральных государств, смешанные группы представителей командования ООН и коммунистов или сочетание этих вариантов) и инструкциями, четко определяющими взаимоотношения наблюдателей и заключенных{1421}. Когда 8 октября коммунисты отклонили все эти варианты, возглавлявший теперь делегацию ООН генерал Уильям Харрисон заявил, что прекращает переговоры на неопределенный срок{1422}. На пресс-конференции в Вашингтоне Ачесон утверждал, что переговоры могут быть возобновлены в любое время — как только коммунисты примут одно из предложений ООН по военнопленным или предложат свою конструктивную альтернативу{1423}.

Решение Трумэна, приостановка переговоров на неопределенный срок и отказ выдвигать новые конструктивные предложения по вопросу о военнопленных — все это свидетельствовало об изменении прежних позиций Госдепартамента и Министерства обороны. Раньше Госдепартамент занимал более жесткую позицию в этом вопросе, теперь на ней настаивали военные. В начале года командование ООН выражало сильные сомнения по поводу ненасильственной репатриации, теперь же именно оно настаивало на том, чтобы этот принцип стал обязательным условием перемирия.

Если бы Госдепартамент предложил свою идею коммунистам и они приняли бы ее, то, вероятнее всего, отсроченный до заключения перемирия диалог о судьбе пленных, отказавшихся от репатриации, закончился бы провалом. Скорее всего, он был бы прерван Соединенными Штатами — а затем последовало бы [482] освобождение военнопленных и их отправка на Тайвань. Как только прекратились бы военные действия и на попечении обеих сторон оказались бы военнопленные, согласившиеся на репатриацию, ни одна из сторон не проявила бы желания уступить другой. Но Соединенные Штаты захотели бы избавиться от тех, кто отказывался от репатриации, поскольку это избавило бы американцев от забот, связанных с содержанием этих пленных, и продемонстрировало бы всему миру участие США в обретении этими людьми свободы. Таким образом, баланс сил и интересов свидетельствовал в пользу возможных односторонних действий Соединенных Штатов{1424}.

Ачесон считал более вероятным, что коммунисты отклонят перемирие на условиях репатриации тех пленных, кто желает возвращаться на родину и продолжения переговоров о судьбе остальных{1425}. Госдепартамент мог согласиться с заключением перемирия до окончательного решения вопроса о военнопленных, поскольку немедленно состоялся бы обмен теми, кто выбрал репатриацию. Однако главной целью предложенной Соединенными Штатами инициативы было укрепление позиции США на предстоящей сессии Генеральной Ассамблеи ООН.

Труднее объяснить жесткость военных. В начале года позиция военного руководства в Вашингтоне, Токио и Пханмунчжоне заключалась в том, что главным приоритетом по четвертому пункту считалась безопасность и немедленное возвращение военнопленных, удерживаемых противной стороной. Тогда почему они были против нового предложения Госдепартамента?

Вероятно, выбор позиции каждого отдельного участника событий зависел от разных причин. В связи с этим следует заметить, что как в составе командования ООН в Токио, так и в составе делегации ООН в Пханмунчжоне имели место кадровые изменения. Тем не менее весьма сомнительно, чтобы Риджуэй занял позицию, которая отличалась бы от предложенной Кларком. В начале 1952 года принятие окончательного и бескомпромиссного решения интересовало Риджуэя в большей степени, чем его точная формулировка. Вряд ли он изменил бы свое мнение после того, как Вашингтон принял решение в пользу пакета предложений. Но Кларк пошел чуть дальше своего предшественника. Он считал, что Корейскую войну можно и должно выиграть военным путем{1426}. Военная промышленность Соединенных Штатов набирала обороты, а республиканцы уже в начале следующего года могли взять бразды правления в свои руки. Поэтому у командующего силами ООН были все основания [483] надеяться на то, что в ближайшем будущем стратегия США изменится{1427}.

Того же мнения придерживался Комитет начальников штабов и министр обороны — хотя остается неясным, все ли они хотели предпринять еще одну попытку изгнать коммунистические армии из Кореи. В целом же за последний год военная мощь США значительно возросла, увеличив возможности Соединенных Штатов оказывать военное давление в Корее — особенно на уровнях ниже полномасштабного наступления. Перемирие же, напротив, поставило бы под угрозу наращивание военной мощи в Соединенных Штатах и вызвало бы настойчивые требования уменьшить присутствие США на полуострове{1428}. Более того, Пентагон, вероятно, рассматривал близость выборов как временное ослабление позиции США на переговорах по перемирию.

Очевидно, коммунисты понимали, что на администрацию Трумэна оказывают нажим, требуя от нее прекратить военные действия еще до окончания выборов, и хотели использовать ситуацию в своих целях, чтобы выжать из американцев все возможные уступки. Принимая во внимание прежние отступления США на переговорах, Комитет начальников штабов вполне мог рассудить, что предложениями, выдвинутыми мексиканцами и Госдепартаментом, дело может не закончиться. Однако если бы командование ООН твердо стояло на своей точке зрения, а коммунисты отказались бы урегулировать вопрос, то новая администрация получила бы сильную позицию на переговорах. После выборов ситуация была бы идеальной для выдвижения новых инициатив, которые могли бы заставить коммунистов стать сговорчивее{1429}.

Последним обстоятельством было присутствие в Вашингтоне адмирала Либби, который в июне покинул делегацию ООН в Пханмунчжоне. Осенью прошлого года, когда Комитет начальников штабов вопреки протестам Риджуэя вынудил командование ООН пойти на уступки, военные из действующей армии не имели возможности повлиять на принятие окончательных решений. Теперь такая возможность появилась, так как адмирал Либби представлял интересы военных. Один армейский историк описывал этого человека следующим образом: «Вспыльчивый морской волк, острый на язык... в котором восхитительным образом сочетались острота мысли, здравый смысл и сила духа» {1430}. Он яростно сопротивлялся любым намерениям пойти на новые уступки коммунистам{1431}. [484]

Но этого нельзя было сказать о президенте Трумэне. Его позиция по вопросу о военнопленных и чрезмерная эмоциональность в отношении коммунистов свидетельствовали о том, что его точка зрения не изменилась. Как в отношении вопроса военнопленных, так и в отношении военных приготовлений США президент испытывал чувство вины за то, что в первом случае проводил негуманную, а во втором случае — опасную политику{1432}. Теперь Трумэн был полон решимости уйти из Белого дома, пребывая в уверенности, что ни судьба военнопленных в Корее, ни безопасность его страны не будут поставлены под угрозу. Какими бы достоинствами ни обладали заявления представителей Госдепартамента о том, что их предложение защищает военнопленных от насильственного возвращения к коммунистам, для Трумэна было рискованно вставать на сторону дипломатов в разгар кампании обвинений в адрес президента и его партии по поводу слабости американской политики в Азии. Стратегические цели и политический инстинкт убеждали Трумэна в необходимости твердой позиции в отношении Кореи, даже если бы этот курс вызвал недовольство Генеральной Ассамблеи.

Решение президента, принятое накануне седьмой сессии, поставило Госдепартамент в затруднительное положение. Прохладная реакция союзников на предложение ужесточить экономические санкции уже привела к переоценке выбранного Соединенными Штатами курса. Первоначально этот курс предусматривал три этапа: резолюцию в поддержку позиции командования ООН в Пханмунчжоне и призыв к коммунистам разделить эту позицию; затем, если это вызовет колебания коммунистов, заседание Комитета по принятию дополнительных мер — в результате которого Генеральной Ассамблее будет рекомендовано ввести полное эмбарго на торговлю с Китаем; и, наконец, вторую резолюцию, принятую всей Ассамблеей, которая обеспечит введение новых санкций и предложит всем членам ООН поддержать курс этой международной организации в Kopee{1433}.

Союзники возражали против второго и третьего этапов{1434}. Что касается Госдепартамента, то он мог предложить в качестве главной альтернативы вариант, который сводил процесс к одному этапу, весьма напоминающему первый из указанных выше — который, однако, включал бы призыв к членам ООН расширить масштабы своего участия в войне{1435}.

Союзники США приложили много усилий, чтобы не допустить раскола Генеральной Ассамблеи. Поскольку ресурсы [485] союзников были уже исчерпаны, они не пошли навстречу просьбам Ли Сын Мана ввести в Корею дополнительные контингенты войск{1436}. Более того, они сосредоточили свои усилия на создании единого фронта противодействия введению дополнительных санкций против Китая, а также на внимательном изучении достоинств выдвинутого Мексикой предложения по военнопленным и отсрочке дебатов Генеральной Ассамблеи по вопросу Кореи на период после 4 ноября — даты окончания выборов в США. Британский Форин Офис видел в мексиканском плане ряд значительных достоинств, но Австралия, как и нейтральная Индия, возражала против него{1437}. В конечном счете Иден пришел к выводу, что на Генеральной Ассамблее лучше всего избегать дискуссий по мексиканскому предложению, хотя было неясно, поддержит ли это решение сама Мексика{1438}. Инициатива Лондона в отношении переноса обсуждений корейского вопроса была принята странами Британского Содружества и получила благоприятный отзыв Вашингтона{1439}. В итоге усилия союзников убедили Госдепартамент отложить окончательное решение по конкретным действиям в Корее и временно ограничиться нейтральной резолюцией, выражающей поддержку позиции командования ООН на переговорах в Пханмунчжоне{1440}.

Хотя американской дипломатии удавалось сдерживать разногласия союзников по корейскому вопросу, тем не менее она не смогла устранить другие проблемы, которые стояли перед Госдепартаментом накануне Ассамблеи. Советский Союз не проявлял признаков конструктивного подхода. После беседы с Маликом по вопросам Кореи, которая состоялась 25 сентября, у Гросса оставалось мало надежды на быстрый выход из тупика{1441}. Китайско-советские отношения, казалось, были прочны как никогда. Хотя соглашения, подписанные 16 сентября и ставшие конкретным результатом визита Чжоу Энь-лая в Москву, не предполагали значительной экономической помощи Китаю со стороны Советского Союза, тем не менее хозяева устроили министру иностранных дел Китая церемонные проводы на московском аэродроме, и он проявлял полное удовлетворение результатами переговоров{1442}. Ни XIX съезд партии, открывшийся в Москве 5 октября, ни Азиатско-Тихоокеанская мирная конференция, которая началась в Пекине за три дня до этого, не давали и малейшего намека на внутренние разногласия. В работе Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР», опубликованной накануне съезда, в контексте международной обстановки подчеркивались противоречия внутри [486] капиталистического мира и отмечалась экономическая мощь коммунистического блока. В своем обращении к съезду Маленков следовал точно по стопам Сталина{1443}. Очевидно, Сталин специально рассчитал время проведения съезда так, чтобы он затмил Пекинскую конференцию, в которой приняли участие делегации тридцати семи стран и которая ясно показала руководящую роль Китая в Азиатско-Тихоокеанском регионе{1444}. Но мелкая ревность вряд ли могла поставить под угрозу китайско-советское сотрудничество в Корее.

Возможно, что это единство оказало влияние на поведение коммунистов как в Нью-Йорке, так и на поле боя в Корее. Шестого октября китайские войска предприняли самую крупную наступательную операцию со времени начала переговоров о перемирии. Несколько китайских батальонов нанесли удары по стратегически важным холмам, расположенным на западном участке фронта севернее Чорвона. Коммунисты понесли огромные потери и не смогли достичь своей главной цели — однако когда союзники перешли в контрнаступление чуть восточнее этого района, противник сразу же оказал им ожесточенное сопротивление{*128}. В ходе октябрьских боев силы ООН понесли самые большие в 1952 году потери{1445}.

В то время как все свидетельствовало о том, что в ближайшее время позиции коммунистов по вопросу Кореи останутся без изменений, Вашингтон особенно беспокоили заигрывания Советов с арабо-азиатским блоком, участники которого в ходе шестой сессии Генеральной Ассамблеи либо воздержались от голосования, либо проголосовали против предложений, выдвинутых Соединенными Штатами по ряду важных вопросов — что привело к почти равному разделению голосов и было весьма неприятно [487] для американцев{1446}. Теперь множество вопросов, в том числе и вопросы, связанные с взаимоотношениями стран «третьего мира» и западных колониальных держав, могли стать серьезным испытанием для дипломатии США. Ачесон и Филип Джессап разработали стратегию, в которой «умеренный» курс по колониальным вопросам сочетался с серией неофициальных переговоров с высшими дипломатами стран «третьего мира»{1447}. Как раз перед открытием Генеральной Ассамблеи, которое было намечено на 14 октября, госсекретарь изменил позицию США в отношении внесения в повестку дня сессии марокканского и тунисского вопросов. Несмотря на возражения французов, он решил отдать голос США в пользу вынесения на сессию этих вопросов{1448}. Это стало лишь первым шагом на пути сложнейшего дипломатического маневрирования, которое должно было продолжаться в течение нескольких недель.

Существовала перспектива того, что ряд делегаций сторон, противоборствующих по колониальным вопросам, объединятся против позиции США в отношении Кореи. В ходе шестой сессии такая коалиция не появилась на свет только благодаря тому, что с конца ноября 1951 года и до конца февраля следующего года переговоры по заключению перемирия шли успешно. Скорее всего, приостановка диалога в Пханмунчжоне стала бы непреодолимым соблазном для Индии, которая непременно предложила бы себя в качестве посредника. Учитывая влияние Дели на государства арабо-азиатского блока и Британского Содружества, такое развитие событий затруднило бы осуществление политики США — особенно в сочетании с уклончивым маневрированием советских дипломатов.

Результаты сессии в Нью-Йорке не оказали бы немедленного воздействия на военный баланс в Корее, который более чем любой другой фактор оказывал влияние на позиции обеих сторон, ведущих переговоры в Пханмунчжоне. Однако военный баланс в Корее зависел от политической, экономической и военной обстановки во всем мире. Генеральная Ассамблея не имела дивизий, однако ее заседания в значительной степени отражали изменения международного политического климата. Эти изменения были важными сигналами для Москвы, Пекина и Вашингтона, которые, анализируя их, могли прогнозировать будущее развитие событий в Корее. Перед коммунистами стояли два ключевых вопроса. Первый — какова грань между перспективами и риском, связанным с противодействием требованиям ООН по перемирию, будет ли со временем позиция [488] Соединенных Штатов по условиям перемирия становиться более гибкой или же станет более жесткой? И второй — в большей или в меньшей степени американцы будут намерены сохранить или даже усилить военное давление в Корее и за ее пределами?

В отличие от осени 1950 года уступки, сделанные американцам в Корее, уже не могли привести к тому, что войска противника окажутся на границах коммунистических держав. Хотя требования командования ООН в отношении военнопленных и были неприятны коммунистам, однако необходимость противиться им не имела такого решающего значения, как необходимость остановить продвижение сил ООН к Ялу два года тому назад. В данных обстоятельствах события в Нью-Йорке могли рассматриваться коммунистами как решающие, так же как это было в конце 1950 и начале 1951 года. Тогда разногласия Запада, наряду с военной ситуацией в Корее, способствовали амбициозной позиции коммунистов в ООН. Теперь же разногласия делегаций противника в Нью-Йорке позволяли занять твердую позицию по проблеме военнопленных. Что же касается Соединенных Штатов, то у них был более реалистичный выбор: усилить военное или экономическое давление на противника, либо применить в отношении Кореи и прилегающих к ней районов комбинацию этих мер.

Однако центральным вопросом был следующий: насколько твердую поддержку существующей позиции командования ООН по военнопленным окажут союзники и нейтралы? И если эта поддержка окажется действительно твердой, то распространится ли она и на новые меры воздействия на Китай с целью принудить коммунистов пойти на уступки в Пханмунчжоне?

Первое заседание седьмой сессии Генеральной Ассамблеи должно было открыться в абсолютно новом здании в центре Манхеттена. То, что это заседание могло дать ответы на решающие вопросы обеих сторон, по значимости делало эту сессию сравнимой с пятой, которая состоялась два года назад.

Усиление нажима на Соединенные Штаты

Многие наблюдатели на Генеральной Ассамблее, сессия которой открылась в середине октября, считали, что много времени уходит на принятие резолюций по некоторым ключевым вопросам. Особое беспокойство вызывали отношения между сверхдержавами, которые находились в замороженном состоянии. Наглядным примером тому стали требования Москвы отозвать [489] посла США Кеннана за высказывания, которые он якобы сделал в Берлине, сравнив обстановку, в которой находятся западные дипломаты в Советском Союзе, с обстановкой в гитлеровской Германии{1449}. Переговоры в Корее были прерваны на неопределенный срок. Опросы общественного мнения в Соединенных Штатах показывали рост настроений в пользу выхода из корейского тупика посредством нового военного наступления{1450}.

В таком контексте на фоне неискренней риторики политиков и дипломатов, адресованной участникам открывающейся сессии, выделялись замечания председателя Ассамблеи Луиса Падилья Нерво. Глава делегации Мексики считал неотложным делом, особенно для «государств малого и среднего размера», попытаться примирить Соединенные Штаты и Советский Союз. Он заявил, что ООН «преуспела <в Корее>, не позволив агрессорам достичь своей цели, и теперь следует сосредоточиться на предотвращении дальнейшего разрушения жизни и собственности». В итоге Ассамблея взяла на себя твердое обязательство сделать еще одну попытку положить конец Корейской войне{1451}.

Слова Падилья Нерво отражали дух независимости человека, который был родом из региона, представленного на Ассамблее двадцатью голосами. Хотя прежде большинство из них оказывали безоговорочную поддержку позиции США, однако начиная с пятой сессии некоторые делегаты проявили интерес к посредническим усилиям стран арабо-азиатского блока в отношении корейского вопроса. Когда открылась седьмая сессия, отношения между США и их южными соседями заметно ухудшились{1452}.

Корейская война добавила к этому ухудшению возросшую скаредность Конгресса США в отношении предоставления экономической помощи иностранным государствам, а также усиление приоритета государств, расположенных ближе к эпицентру «холодной войны». По программе взаимной безопасности 1953 финансового года Конгресс ассигновал лишь 72 млн долларов странам Латинской Америки, в то время как страны Западной Европы получили 4,4 млрд, страны Азии и Тихоокеанского бассейна — 811 млн и страны Ближнего Востока и Африки — 680 млн долларов{1453}.

На первом этапе война вызвала спрос индустриальных стран Запада на стратегическое сырье, подняв на него цены, что было выгодно некоторым латиноамериканским государствам. [490]

Однако эта тенденция не могла быть устойчивой. Когда прибыли возросли, большую их часть нередко получали корпорации США, которые владели многими месторождениями. Недовольство такой ситуацией привело к национализации месторождений олова в Боливии. В Чили, Бразилии, Уругвае и Мексике развернулись горячие дискуссии, вызванные условиями, на которых США предлагали заключение соглашений о военной помощи. Эти условия предполагали обещания стран — получателей этой помощи предоставить Соединенным Штатам доступ к месторождениям стратегического значения.

Словом, от призыва Падилья Нерво изучить возможности новых подходов к решению проблемы военнопленных уже нельзя было отмахнуться как от изоляционистской точки зрения, присущей делегатам стран Латинской Америки и некоторых других государств. Наряду с делегатами арабо-азиатского блока и некоторыми союзниками Вашингтона по НАТО латиноамериканцы могли сформировать на Ассамблее большинство, которое бы высказывалось в пользу компромиссного решения Корейской проблемы.

16 октября последовала ответная реакция Ачесона на эту опасность. Она заключалась в неожиданно спокойной пятидесятиминутной речи{1454}. В ней госсекретарь призвал сессию поддержать позицию США в Пханмунчжоне, однако сосредоточил внимание на колониальных и экономических вопросах, воздержавшись от несдержанных замечаний в адрес Советского Союза. Когда Советы блокировали предложение поместить корейский вопрос в начало повестки дня, он не стал возражать{1455}.

Умеренный тон Ачесона ни в коей мере не смягчил риторику представителей советского блока. 17 октября польский делегат выступил с продолжительной речью, изобиловавшей нападками на Соединенные Штаты. Он представил всесторонний проект резолюции, включавший программу по Корее из четырех пунктов: немедленное прекращение огня, репатриация военнопленных «в соответствии с международными нормами», вывод иностранных войск через два или три месяца после заключения перемирия и объединение полуострова самими корейцами под наблюдением «непосредственно заинтересованных» государств, а также тех стран, «которые не принимали участие в войне»{1456}. На следующий день последовало выступление Вышинского, проникнутое вдохновенной критикой позиции США по военнопленным{1457}. [491]

Полная противоположность позиций Ачесона и Вышинского заставила делегатов из некоммунистических стран нарушить свои обязательства. 25 пятого октября Ачесон сообщал Трумэну, что «таким образом, выдающимся политическим фактом было то, что на заседаниях Ассамблеи господствовала арабо-азиатская группа, которая исключительно умело вступала в альянс и с латиноамериканцами, и с Советами» {1458}. Хотя Ачесону и удалось найти двадцать коспонсоров своей резолюции в поддержку позиции США в Пханмунчжоне, которую он и представил 24 октября на рассмотрение Первого комитета, однако он по-прежнему сомневался в том, что подавляющее большинство участников Ассамблеи поддержит позицию США по Корее{1459}. Он рассчитывал на поддержку союзников США в Европе и Британском Содружестве, и его успех в отношении коспонсоров резолюции США, казалось, подтвердил эти расчеты. Однако поддержка резолюции США не была твердой даже среди некоторых коспонсоров. Проект, представленный Ачесоном, недвусмысленно призывал Китай и Северную Корею согласиться с принципом ненасильственной репатриации. Это свидетельствовало об ужесточении позиции США по сравнению с тем, какой она была весной, когда американцы пытались достичь желаемого результата без чрезмерной потери престижа врага{1460}. Союзники Вашингтона из Британского Содружества во всеуслышание заявили о поддержке новой позиции США — однако за кулисами Ассамблеи англичане и канадцы маневрировали, надеясь либо внести изменения в американскую резолюцию, либо заменить ее другой{1461}. В течение последней недели октября они сосредоточили внимание на усилиях индийского делегата В.К. Кришны Менона.

Во всех отношениях Кришна Менон был сложным человеком{1462}. В течение последних пяти лет он служил верховным представителем Индии в Соединенном Королевстве. Чувствительный и замкнутый, он плохо подходил для выполнения церемониальных обязанностей главы миссии. Равнодушный к чувствам других и болезненно воспринимающий лишь их неуважение к себе (подлинное или только воображаемое), не доверявший людям и неспособный уследить за всем, что происходило в индийском представительстве, Менон вносил в работу миссии хаотичность и был источником постоянных скандалов.

Премьер-министр Неру, который стремился служить интересам своей страны, но не хотел унижать своего друга, пытался [492] убедить Менона взять отпуск по болезни, а затем принять либо пост в кабинете министров, либо должность посла в Москве. Когда эти варианты были отклонены, Неру предложил Менону работать в делегации Индии на Генеральной Ассамблее ООН. Последний отказался от должности заместителя мадам Пандит, которая уже была назначена главой делегации, поэтому Неру предложил ему работать исключительно над решением корейского вопроса{1463}.

Огорченный тем, что Неру перестал оказывать ему дружескую поддержку, и страдая от травм, полученных при автомобильной аварии в Лондоне, Менон прибыл в Нью-Йорк «израненный как телесно, так и духовно». Его пришлось просто выносить из самолета{1464}. Как только он оказался на земле, для того чтобы передвигаться, ему стала необходима трость — причем в каждую руку. Огромные масштабы ООН и центральное место, которое в ее деятельности занимал корейский вопрос, так воодушевили его, что он просто помолодел и вскоре уже приступил к работе над компромиссным решением проблемы.

Как представитель Индии Менон обладал преимуществом по сравнению с другими возможными посредниками, поскольку его страна входила в Британское Содружество и одновременно являлась членом арабо-азиатского блока. Менону было привычнее общаться с британскими дипломатами, а не с дипломатами стран «третьего мира», кроме того, он понимал, что повлиять на Соединенные Штаты можно было только через их союзников. Поэтому его усилия сразу же сосредоточились на странах Британского Содружества{1465}. На состоявшейся 24 октября встрече делегатов стран, входящих в Содружество, он выразил сожаление по поводу того, что Первый комитет недавно проголосовал за то, чтобы пригласить южнокорейца принять участие в дебатах, и представил на рассмотрение резолюцию двадцати одного государства, которую Индия вряд ли поддержит. Такая ситуация заставила бы большинство делегатов принять позицию той или другой стороны — что осложняло усилия посредников. Коммунисты отнеслись бы с подозрением к любому плану, выдвинутому Соединенными Штатами, и для того чтобы они убедились в искренности намерений ООН заключить перемирие, необходимо было, чтобы инициатива исходила из другого источника. Выдвижение этой инициативы могло стать возможным сразу же после того, как Советы и американцы «спустят пар» и поймут, что их действия ни к чему их не привели{1466}. Менон не исключал возможность того, что Индия [493] сыграет ведущую роль в этих попытках достичь компромиссного решения.

Нет точных сведений, когда коммунистам стало известно об этой деятельности. Советы придерживались жесткой позиции, в которой тем не менее имелось достаточно намеков на гибкость в угоду некоторым делегатам из некоммунистических стран. В своей речи, произнесенной 29 октября на заседании Первого комитета, Вышинский сосредоточил внимание на опровержении доводов, которые за пять дней до этого приводил Ачесон. Советский представитель подчеркивал значимость предложения, выдвинутого коммунистами 8 октября, в котором утверждалось, что весь находящийся в плену личный состав китайских народных добровольцев должен быть репатриирован домой, но также говорилось, что «посещение, определение статуса и репатриация могут осуществляться под наблюдением инспекционных групп нейтральных государств»{1467}. Некоторые наблюдатели хотели знать, следует ли вести поиски способов подлинно беспристрастного отбора в том случае, если коммунисты будут согласны на нечто меньшее, чем репатриация всех китайцев{1468}. Тем временем число делегатов, которые были готовы поддержать резолюцию двадцати одного государства, продолжало уменьшаться. Имелись сведения о том, что несколько латиноамериканских делегатов собираются голосовать против, а поддержат резолюцию лишь тридцать восемь делегатов — что составляло почти две трети собрания. Однако эта поддержка была значительно меньшей, чем та, которая ранее была оказана предложению США вступить в боевые действия в Корее{1469}.

Вышинский не собирался выпускать инициативу из своих рук. Резолюция, которую он представил на рассмотрение, была лишь повторением ранее выдвинутого поляками предложения объединить Корею руками самих корейцев под наблюдением международной комиссии{1470}. Советские дипломаты подстрекали государства арабо-азиатского блока предложить в качестве альтернативы свою резолюцию, и в то же время отказывались соглашаться с предложениями, которые хоть чем-то отличались от их собственного{1471}.

Кроме того, коммунисты активизировали контакты китайцев с Индией, которые имели место в Пекине. За неделю до выступления Вышинского Чжоу Энь-лай в полночь вызвал для беседы нового посла Индии Неджана Раджхавана. Чжоу настаивал на том, что все китайцы, попавшие в плен, должны быть [494] возвращены, но предварительно их можно перевезти в какое-то заранее согласованное место, чтобы там «предоставить им все гарантии надлежащего обращения». Во всяком случае, суть высказываний Чжоу, как ее понял из доклада своего посла Неру, сводилась именно к этому{1472}. В последний день октября Чжоу имел еще одну беседу с Раджхаваном. Министр иностранных дел КНР, казалось, был готов допустить, что несколько «секретных агентов» Чан Кай-ши, которые находились среди китайских военнопленных, могли бы вернуться не в КНР, а на Тайвань{*129}. Это был первый случай, когда высокопоставленный пекинский руководитель согласился с чем-то меньшим, нежели репатриация всех без исключения китайских военнопленных{1473}.

В Нью-Йорке среди делегатов арабо-азиатского блока рождалось множество идей. Делегат Индонезии Ламбертус Палар пытался «совместить» резолюцию двадцати одного государства с советским проектом резолюции, тогда как иракцы разрабатывали проект, во многом напоминавший мексиканский план{1474}. Четвертого ноября на совместном совещании участники блока согласились с тем, что, как сообщал А.М. Розенталь из «Нью-Йорк Таймс», необходимо «отыскать определение, которое формально подтверждало бы тезис коммунистов о том, что, согласно международному праву, все пленные должны быть отправлены домой, однако... нашло бы способ, с помощью которого можно было бы делать исключения для пленных, сопротивляющихся репатриации». Некоторые делегаты стран «третьего мира» высказывались в пользу синтеза планов латиноамериканцев и арабо-азиатской группы, и выдвижения резолюции, которую поддержали бы представители обеих групп. Свое конкретное воплощение эта идея нашла в предложении делегации Ирака{1475}.

Публично поощряя эти идеи, Соединенные Штаты тайно препятствовали выдвижению на рассмотрение Первого комитета тех предложений, которые были неприемлемы для Вашингтона. Когда Вышинский представил на рассмотрение свою резолюцию, делегация США блокировала выдвижение новых предложений, [495] поэтому британский министр без портфеля Селвин Ллойд и другие могли потребовать от Вышинского детальной разработки советских условий. Однако Вышинский не проявил склонности к сотрудничеству, а мексиканцы и перуанцы не отказались забирать свои резолюции{1476}.

В течение какого-то времени Ачесону и его подчиненным не приходилось беспокоиться о том, чтобы резолюция по Корее была поставлена на голосование, так как все были согласны с тем, что нужно подождать результатов выборов в США, которые должны были состояться 4 ноября. Однако поскольку многие страны «третьего мира» проявили независимый подход, а британцы, канадцы и французы поощряли Менона, Соединенные Штаты были совершенно не в состоянии контролировать развитие ситуации по корейскому вопросу. Американцы уже столкнулись с противодействием, когда пытались обеспечить поддержку своего курса в Пханмунчжоне и убедить отдельные государства направить в Корею дополнительные контингенты войск — не говоря уже о попытках получить поддержку большинства в отношении новых санкций против Китая.

Другие вопросы также вызывали напряженность внутри западного лагеря. Особенно это касалось франко-американских и франко-германских отношений. В середине октября лидер Радикальной партии Эдуард Эррио объявил в Национальном Собрании Франции о том, что он выступает против ратификации договора о Европейском Оборонительном сообществе. Премьер-министр Антуан Панэ выражал поддержку достигнутым в мае соглашениям, однако ходили слухи, что он тоже находится в сговоре с Эррио, и что министра иностранных дел Робера Шумана, который являлся оплотом Западного альянса во Франции, скоро удалят из кабинета министров. Панэ уже был в размолвке с американцами, поскольку они, не обеспечив соответствующий уровень финансовой помощи, потребовали не снижать уровень расходов на оборону. Чтобы сохранить свой кабинет министров, Панэ решительно возражал против любых обсуждений тунисского вопроса на Генеральной Ассамблее. Когда Соединенные Штаты проголосовали в пользу внесения этого вопроса в повестку дня, французскую прессу захлестнула волна антиамериканских настроений. «Нью-Йорк Таймс» по этому поводу заметила, что происходит «именно то, на что рассчитывает Иосиф Сталин, предупреждая о неизбежности экономической катастрофы и начале нового цикла войн между капиталистическими странами» {1477}. [496]

Франко-германские отношения были не лучше. Продолжала расти напряженность по вопросу Саарской области. Поскольку немцы были решительно настроены восстановить свой контроль над этим районом, а в следующем году предстояли выборы в Западной Германии, французы видели мало гибкости в позиции канцлера Аденауэра на переговорах по Саару. Эти переговоры прервались в конце октября, и Франция объявила план проведения выборов в Сааре, который обеспечивал здесь победу профранцузских элементов{1478}.

Разногласия между Францией, Соединенными Штатами и Западной Германией не могли оказать содействия осуществлению планов перевооружения Запада, однако оказывали на него воздействие. Выполнение задач, поставленных в феврале в Лиссабоне, шло с задержками, и имелось мало надежды на то, что западноевропейские страны увеличат свои военные расходы в 1954 году{1479}. Без крупного вклада Западной Германии вряд ли можно было противостоять военной мощи советского блока.

Еще большие разногласия на Западе вызывали вопросы торговли. В 1951 году объем импорта западноевропейских товаров в Соединенные Штаты снизился. Американцы подчеркивали, что европейцам необходимо улучшить технологии производства и маркетинга, а европейцы видели причину в барьерах, препятствующих проникновению их товаров в США. Этими барьерами были сложные формальные процедуры, которые иностранным производителям приходилось преодолевать на западном берегу Атлантики. Президент Трумэн вынужден был выступить в Конгрессе, чтобы ограничить протекционистские настроения. На переговорах по вопросам торговли, которые состоялись в Женеве в конце октября 1952 года, Соединенные Штаты противостояли обвинениям союзников, утверждавших, что ограничения импорта пищевых продуктов являются нарушением международных соглашений. Делегации США оставалось лишь обещать найти законный способ отменить оскорбительные для иностранных производителей меры{1480}.

Советский Союз постоянно пытался использовать в своих интересах эти разногласия, которые сочетались с давлением США, целью которого было ужесточение ограничений на торговлю со странами коммунистического блока. Хотя международная конференция по торговле, которая в апреле состоялась в Москве, была малорезультативна, тем не менее у Советского Союза были основания надеяться на то, что торговые проблемы будут по-прежнему подрывать единство Запада{1481}. Победа [497] Эйзенхауэра на президентских выборах в США 4 ноября лишь усилила эти надежды. Республиканское большинство в обеих палатах Конгресса настойчиво проводило курс президента. Партия протекционизма контролировала теперь как законодательную, так и исполнительную власть — что в последний раз имело место лишь в начале 1930-x годов.

За рубежом победа Эйзенхауэра получила неоднозначную оценку. У западноевропейцев вызывал опасения тот факт, что новый президент был обязан своей победой правому крылу республиканской партии и Джону Фостеру Даллесу. Особенно их удручали высказывания, сделанные генералом в августе, в которых он говорил об освобождении Восточной Европы от «коммунистического ярма»{1482}. Обеспокоенность европейцев вызывали самые разнообразные предположения — начиная с мнения о том, что президент Эйзенхауэр последует рекомендациям Роберта Тафта и откажется от присутствия США за рубежом, особенно в Европе, и заканчивая утверждениями, что он будет проводить более агрессивную политику в Азии за счет Европы{1483}. Опросы общественного мнения, проведенные перед выборами, показали, что американских избирателей вполне устраивала позиция Эйзенхауэра по корейскому вопросу, и в то же самое время они были готовы поддержать наступательную стратегию в целях окончания войны{1484}.

Неясная позиция кандидата по корейскому вопросу не могла развеять опасений европейцев. Узнав о победе Эйзенхауэра на выборах, Черчилль сказал своему доверенному лицу: «Я думаю, это делает перспективу большой войны намного более вероятной» {1485}. Как заметил Сальцбергер из «Нью-Йорк Таймс», европейцы хотели видеть в Эйзенхауэре надежного и благоразумного лидера как для НАТО, так и для коалиции, участвующей в военном конфликте{1486}. Отсутствие уверенности в том, что Эйзенхауэр будет именно таким лидером, приводила к тому, что от делегации США в ООН все чаще требовали пойти на компромисс в отношении корейского вопроса{1487}. В связи с затишьем, которое наступило на корейском фронте, коммунисты могли позволить себе придерживаться своего прежнего выжидательного курса.

Диалог и конфронтация: индийская резолюция

После того как выборы в США завершились, в Нью-Йорк прибыли министры иностранных дел Великобритании и Франции [498] Энтони Иден и Робер Шуман. Они дали понять, что делегации их стран готовы продолжать движение к урегулированию корейского вопроса. В присутствии Идена назойливые посредники объединились вокруг предложений Менона. Для того чтобы оказать давление на Соединенные Штаты, в чем сами они не были прямо заинтересованы, делегаты стран «третьего мира» искали крупную державу, которая пользовалась бы доверием американцев. Британцы, в свою очередь, тяготели к своему партнеру по Содружеству. Индия имела прямые связи с КНР и достаточно расплывчатый план урегулирования, который позволял надеяться на то, что коммунисты от него не откажутся.

В то же время американцы настаивали на том, чтобы в соглашении по перемирию четко и детально определялась судьба военнопленных. Однако Менон предполагал оставить некоторую неясность, дабы избежать отказа коммунистов и в то же время обеспечить формулировкам достаточную точность, чтобы избежать недовольства США. Как только американцы приступили к активной проработке индийского плана, тогда как Советы предпочитали наблюдать за этим со стороны, Менон обнаружил, что делегация США оказывает на него давление, настаивая на том, чтобы он придал своей идее конкретные формы.

Седьмого и восьмого ноября Менон в устной форме ознакомил американцев со своим предложением. Суть его заключалась в том, что следовало создать комиссию по репатриации, в состав которой входили бы представители четырех «нейтральных» государств — Швеции, Швейцарии, Польши и Чехословакии. Эта комиссия должна была взять на попечение военнопленных, после того как задержавшая сторона отправит их в демилитаризованную зону. Возможно, такое решение вопроса развеет подозрения коммунистов в отношении того, что командование ООН силой удерживает пленных от репатриации. Затем комиссия проведет классификацию пленных, как по национальности, так и по постоянному месту жительства, после чего они смогут возвратиться на родину. Комиссия не должна была применять силу в отношении военнопленных — за исключением тех случаев, когда это необходимо для поддержания дисциплины и соответствует положениям Женевской Конвенции. Решения по составу комиссии должны приниматься большинством голосов. Кроме того, должен быть назначен «суперарбитр» для решения вопросов, которые не могут урегулировать постоянные члены комиссии. Ачесон выразил сомнения в отношении точности этого предложения, особенно принципа ненасильственной [499] репатриации и способа отбора суперарбитра, а также потребовал письменный текст{1488}.

Несмотря на то что мексиканское и перуанское предложения подверглись на Первом комитете ожесточенным нападкам Вышинского, Менон, которого вдохновляли сообщения из Дели в отношении позиции Китая, представил свою идею на рассмотрение{1489}. Ему по-прежнему оказывали поддержку делегации Великобритании и Канады, которые считали, что Западу не следует упускать возможность присоединиться к позиции Индии, даже если существует мало шансов на то, что в Корее наступит мир. Пирсон и Ллойд работали в тесном контакте с Меноном, совершенствуя текст проекта. Однако 12 ноября в результате их трудов появился документ, который оказался совершенно неприемлемым для Соединенных Штатов. Хотя документ подтверждал принцип ненасильственной репатриации, но в то же время в нем говорилось, что в течение трех месяцев с момента вступления в действие перемирия командующие силами обеих сторон должны были рекомендовать своим правительствам принять участие в политической конференции, чтобы обсудить все нерешенные вопросы, связанные с проблемой военнопленных{1490}. Результатом такой процедуры, вероятно, стала бы задержка на неопределенный срок тех военнопленных, которые не желали репатриироваться.

Несмотря на предупреждения Ачесона, Иден и Пирсон отказались вносить изменения в этот курс{1491}. Стремление Менона отразить в своем проекте принцип ненасильственной репатриации усилило поддержку индийской инициативы со стороны двадцати одного коспонсора резолюции США. Ачесон надеялся, пользуясь моментом, вернуться к резолюции двадцати одного государства. Для этого он хотел обратиться к высшему руководству Пентагона и попросить военных представить свои доводы, которые могли бы поколебать позицию делегатов стран Британского Содружества. Если бы все оказалось безрезультатным, то он мог заявить, что, будучи представителем уходящей администрации, не может гарантировать согласие Соединенных Штатов с позицией Индии{1492}.

Суждения Пентагона пользовались у англичан и канадцев настолько дурной славой, что они не обратили большого внимания на то, что 16 ноября в ООН появились министр обороны Лаветт и генерал Брэдли. Военные утверждали, что провал усилий, направленных на окончательное решение проблемы военнопленных еще до заключения перемирия, даст коммунистам [500] предлог для последующего возобновления военных действий, которые начнутся, как только они улучшат свои военные позиции. Однако эти доводы так же не убедили союзников, как были они малоубедительны для Ачесона в сентябре{1493}.

Не произвели впечатления на Идена и заявления о том, что администрация Трумэна не может брать на себя обязательства по военнопленным, ответственность за которые будут нести ее преемники. Британский министр иностранных дел связался по телефону с недавно избранным президентом Эйзенхауэром. В ходе беседы Идену удалось до некоторой степени развеять опасения Эйзенхауэра в отношении принятия индийской резолюции{1494}. Симпатии республиканской прессы Нью-Йорка также убедили Идена в том, что дальнейший нажим союзников на Соединенные Штаты вынудит американцев отступить{1495}.

Чиновникам Госдепартамента было не до веселья. На пресс-конференции, состоявшейся поздно вечером 17 ноября, Гросс резко критиковал индийскую резолюцию, которая уже находилась в Первом комитете{1496}. Утром 19 ноября во время неофициальной беседы Ачесон в течение часа спорил с Иденом. Вскоре после этого эпизода с Иденом беседовал Пирсон. В своем дневнике он записал, что «не следует допускать, чтобы эти двое спорили, оставшись наедине в одном помещении» {1497}.

В тот вечер американцы спровоцировали необычный инцидент. По свидетельству личного секретаря Идена, Эвелин Шакберг, Ачесон и Джон Хикерсон приехали в отель «Уолдорф-Астория» и, зайдя в «несколько тесноватые» покои Идена, попросили крепкого мартини. Затем Ачесон заспорил с Селвином Ллойдом, который в тот момент находился в номере. Ачесон обозвал его «валлийским юристом», который «целыми неделями вводил в заблуждение и обманывал американцев». Пока британцы будут поддерживать индийскую резолюцию, грозил Ачесон, «не будет никакого НАТО и никакой англо-американской дружбы». Назвав своего старого друга Пирсона «пустым стаканом воды», он похвастался, что на следующей неделе во время своей речи на заседании Первого комитета «разорвет на клочки индийскую резолюцию» и таким образом «распотрошит этого индуса» (имея в виду Менона). Он также заметил, что если переговоры по перемирию в Корее провалятся, то Соединенные Штаты начнут крупное военное наступление. Наконец-то проявив черты мужского характера в последние недели своего пребывания в ведомстве, чья внешняя политика была главным объектом атак оппозиции во время недавних выборов, [501] Ачесон посоветовал Идену: «Разве что вы больше никогда не будете назначать валлийского юриста своим министром без портфеля! Все юристы — неудачники во внешней политике. Посмотрите хотя бы на меня самого и на Джона Саймона»{1498}.

Но это не могло удержать Идена. На следующий день в своей речи перед Первым комитетом он дал высокую оценку усилиям Индии, направленным на поиск решения корейской проблемы. Иден согласился с тем, что статьи 14 и 17 нуждаются в разъяснении. Первая из них должна обеспечить суперарбитру полноправное членство в комиссии по репатриации, а вторая должна гарантировать, что заключенные, которые будут противиться репатриации, не окажутся задержаны на неопределенный срок. Но Иден убеждал делегатов не настаивать на формальном завершении обсуждения. За день до этого Менон подтвердил в своем обращении, что заключенных нельзя удерживать в плену вечно. Иден доказывал, что эта резолюция, несомненно, представляет собой значительный прогресс на пути урегулирования одного из тех вопросов, которые завели в тупик переговоры по перемирию{1499}.

Заявление Идена показало, насколько узок диапазон англоамериканских разногласий. Британцы отдавали предпочтение индийскому предложению, а не резолюции двадцати одного государства, американцы же занимали диаметрально противоположную позицию — хотя и были готовы изменить ее в случае внесения таких поправок в статьи 14 и 17, которые бы их удовлетворили. Британцы понимали желательность внесения этих изменений, однако высший приоритет отдавали принятию индийской резолюции. Несмотря на раздражение, которое Ачесон испытывал к союзникам, трудно себе представить, чтобы он не восстановил добрые отношения с такими давними знакомыми по дипломатическим кругам Запада, как Иден и Пирсон.

Другое дело Менон. До седьмой сессии Генеральной Ассамблеи он недостаточно хорошо знал Ачесона, и их встреча в Нью-Йорке могла привести к любым результатам, кроме взаимопонимания. Пирсон записал в своем дневнике: «Нет ни одной точки соприкосновения ни в отношении рассудка, ни в духовном отношении между практичным, язвительным и здравомыслящим Ачесоном и неясным, метафизическим и нравоучительным Меноном» {1500}. Однако в течение второй и третьей недели ноября индус удивил британских и канадских дипломатов тем, что продемонстрировал гибкость, согласившись внести [502] изменения в первоначальный проект своей резолюции. Пирсон и Ллойд выступали в качестве посредников между Меноном и Ачесоном, часто удерживая двух деятелей от прямого контакта.

Через несколько дней ситуация по-прежнему оставалась неясной. 21 ноября Ачесон убыл с официальным визитом в Оттаву. В своих мемуарах американец утверждал, что частные беседы с премьер-министром Луи Сен-Лораном предоставили ему тактическое преимущество в дискуссиях ООН. Когда в воскресенье 23 ноября он вернулся в Нью-Йорк, вспоминал Ачесон, то обнаружил, что Пирсон «стал намного более сговорчив»{1501}. Пирсон в своих мемуарах оспаривает эту точку зрения, заявляя, что Сен-Лоран по телефону еще раз поддержал его позицию{1502}. На самом деле Пирсон был в большей степени готов к сотрудничеству по возвращении Ачесона из Оттавы прежде всего потому, что обоим нужна была пауза в отношениях друг с другом, и потому, что канадец считал своего друга хотя и раздражительным, но более легким соперником, нежели Эрнест Гросс, сменивший Ачесона на посту главы делегации США в ООН. Помимо своей воинственности во время обсуждений резолюции двадцати одного, Гросс пытался оказывать давление на союзников, преувеличивая в своих сообщениях прессе разногласия с ними{1503}.

В тот день, когда Ачесон вернулся в Нью-Йорк, Менон предложил внести изменения в обе статьи, вызвавшие дискуссии. Причем в отношении 14-й статьи он пошел навстречу требованиям США, и теперь суперарбитр становился полноправным членом комиссии по репатриации{1504}. Однако содержание статьи 17 по-прежнему оставалась в неудовлетворительном состоянии, так как в ней отсутствовали гарантии освобождения тех заключенных, которые решили не возвращаться на родину. Только 25 ноября Ачесон наконец-то отдал предпочтение индийскому предложению, и то лишь при условии, что Менон внесет дополнительные изменения в статью 17{1505}.

К этому времени Вышинский на заседании Первого комитета уже изложил советскую позицию{1506}. Вначале делегаты стран советского блока сдержанно отнеслись к индийской резолюции, а советская пресса выражала удовлетворение тем, что это предложение вызвало трения среди западных союзников{1507}. Однако 24 ноября министр иностранных дел Советского Союза выступил с грубыми нападками в отношении этого предложения и его индийского спонсора{1508}. [503]

Фактически эта речь усложнила задачу Ачесона. Некоторые союзники считали, что поскольку резолюция Менона в любом случае была бы неприемлема для коммунистов и ее содержание больше не могло считаться полностью удовлетворительным, то следует ее принять без всяких изменений, чтобы тем самым поощрить инициативу индусов{1509}. Ачесон испытывал колебания, однако ослабил нажим на индусов, целью которого было внесение изменений в статью 17{1510}. Он согласился принять первый параграф статьи, который гласил, что вопрос о нерепатриированных в течение девяноста дней с момента подписания перемирия заключенных будет решаться на политической конференции сторон, участвующих в конфликте, путем рекомендаций в отношении места их размещения и конкретной даты прекращения их заключения{1511}. Однако второй и последний параграфы следовало изменить. Последний параграф резолюции Менона гласил: «Если по истечении последующих шестидесяти дней останутся военнопленные, чей возврат на родину не был совершен или не был обеспечен решениями политической конференции, ответственность по размещению этих лиц до окончания их заключения должна быть возложена на Организацию Объединенных Наций» {1512}. Ачесон хотел сократить временные рамки с шестидесяти дней до тридцати и заменить слово «размещение» словом «содержание», а в конце добавить слово «учреждение»{1513}. Со стороны Ачесона это было значительной уступкой, поскольку в резолюции, даже после внесения этих изменений, не имелось конкретного подтверждения того, что лица, отказавшиеся от репатриации, должны быть освобождены.

Некоторые вопросы по-прежнему вызывали острые дебаты. Менон согласился с заменой слова «размещение» и сокращением временных рамок с шестидесяти дней до тридцати. Ачесон согласился с добавлением оговорки в конце второго параграфа, в которой утверждалось, что размещение оставшихся заключенных силами Объединенных Наций будет проводиться в строгом соответствии с международным правом. К вечеру 26 ноября было достигнуто соглашение по всем вопросам{1514}.

Неясным оставался лишь вопрос: пойдут ли индусы на полный отзыв своей резолюции в случае противодействия коммунистов? Все зависело от Менона, а он мог пойти на отзыв резолюции, поскольку был раздосадован тем, что Соединенные Штаты принуждали его вносить изменения, которые сделали резолюцию неприемлемой для коммунистов. Неру считал [504] иначе, объясняя своим министрам, что отзыв приведет к принятию «дурных и агрессивных» мер (имелась в виду резолюция двадцати одного государства), в то время как принятие индийской резолюции оставит открытой дверь для урегулирования — или, по крайней мере, для рассмотрения этой проблемы на новой основе{1515}.

Первого декабря индийская резолюция была принята на Первом комитете большинством голосов. На следующий день этот орган отклонил советскую резолюцию и отложил рассмотрение резолюции двадцати одного государства, а также мексиканского и перуанского предложений. Третьего декабря индийская резолюция была принята на Генеральной Ассамблее{1516}. Западный альянс проявил единство, а арабо-азиатский блок, видя противодействие со стороны коммунистического блока, поддержал резолюцию одного из своих членов.

Союзники США вместе с арабо-азиатскими нейтралами и некоторыми латиноамериканцами оказали влияние на политику США, но это влияние не поколебало основы американской политики. Хотя индийское предложение вытеснило резолюцию двадцати одного, проект которой был разработан Соединенными Штатами, тем не менее оно подтверждало принцип ненасильственной репатриации. Если формулировки, касающиеся окончательного места перемещения отказавшихся от репатриации лиц, оставались весьма нечеткими, сторонники резолюции, в том числе и сам Менон, подтверждали необходимость более тщательной разработки некоторых деталей, которые были затронуты на переговорах в Пханмунчжоне{1517}. Резолюция, несомненно, шла дальше предложений, выдвинутых в Пханмунчжоне командованием ООН, поскольку в ней ясно говорилось о том, что до окончательного решения вопроса о заключенных они передавались под опеку нейтральной комиссии. Однако такого решения коммунисты, вероятно, добились бы и на прямых переговорах.

Более существенным было то, что партнерам Америки по некоммунистическому блоку вновь удалось не допустить введения дополнительных санкций против Китая. Потратив много времени и столкнувшись с серьезными трудностями в ходе выработки компромиссного решения по вопросу о военнопленных, администрация Трумэна в последние дни перед рождественскими каникулами, которые должны были прервать работу Генеральной Ассамблеи, не испытывала желания лоббировать принятие более жесткой резолюции. Как и прежде, давление, [505] которое оказывали на Соединенные Штаты союзники и страны арабо-азиатского блока, практически осуществлялось в двух направлениях. С одной стороны, союзники препятствовали любым попыткам администрации Трумэна расширить масштабы войны, а с другой — подталкивали коммунистов к продолжению испытаний прочности Западного альянса.

Был неясно, какое воздействие окажет принятая резолюция на отношения между Западом и арабо-азиатскими государствами, особенно Индией. Обращения британцев и канадцев к американцам с просьбой содействовать принятию резолюции Менона отчасти были вызваны предположением, что в контексте продолжающейся «холодной войны» это сблизит позицию Индии и других нейтралов с позицией Запада. Однако тот факт, что такое содействие было получено лишь после ожесточенных дискуссий, заставляет усомниться в том, что это предположение было полностью реализовано. В любом случае дебаты в ООН усилили глубокую подозрительность Менона к Соединенным Штатам. После принятия резолюции он растратил всю свою добрую волю, которую накопил, пребывая в Америке, выступив с открытой критикой роли США в Корее{1518}.

Но, оставив в стороне позицию Менона, следует сказать, что один опыт сотрудничества, причем в ограниченной области, не мог идти ни в какое сравнение с опытом взаимоотношений, который складывался в течение прошлых лет, и разногласиями Запада и арабо-азиатских нейтралов по другим важным проблемам. Хотя противодействие коммунистов было главной причиной того, что страны арабо-азиатского блока в конечном счете поддержали индийскую резолюцию, тем не менее при голосовании по советской резолюции делегаты одиннадцати стран — участниц этого блока все же воздержались{1519}. Во время выступления в Бомбее, вскоре после принятия индийской резолюции, Неру еще раз подтвердил нейтралитет Индии в «холодной войне» — и в новой мировой войне, если таковая начнется{1520}.

Приведенное ранее заявление, которое Неру сделал главе своего правительства, раскрывает несколько важнейших факторов нейтралитета. Индийский лидер еще раз выразил свою уверенность в том, что главной причиной существующих в Корее и в других регионах проблем является отказ Америки признать «новый Китай». Неру заявил, что недавние события говорят о том, что «Китай более тесным образом связан с Советским Союзом, чем это было принято считать, и существуют [506] определенные границы, которые Великобритания и некоторые другие европейские страны не готовы перейти даже под нажимом США». Но это не подрывает доверия и не наносит ущерба ни одной из сторон. Фактически большую часть своего внешнеполитического анализа Неру посвятил колониальной политике европейских стран. После обзора затруднений, с которыми англичане и французы столкнулись на пространстве от Африки до Юго-Восточной Азии, Неру делал заключение: «Весьма странно, что некоторые старые колониальные державы не могут приспособиться к новым условиям» {1521}. В это время в Тунисе и Марокко вспыхнули национально-освободительные восстания, а французы блокировали рассмотрение на сессии ООН вопроса о статусе этих территорий{1522}. Соединенные Штаты и Великобритания столкнулись с проблемой выбора. Они могли оказать поддержку союзнику, а могли решить свой выбор и в пользу арабо-азиатской группы, которая представила на рассмотрение резолюции, призывающие к переговорам, направленным на предоставление полной независимости обеим территориям. Выбор был сделан в пользу первого варианта{1523}. В лучшем случае поддержка Западом индийской резолюции могла убедить страны арабо-азиатского блока в гибкости Западного альянса и в его ответственности за решение вопроса, который (если он не грозил новой мировой войной) не представлял для них большого значения. В худшем же случае демонстрация Западом отсутствия должного единства привела бы их к мысли, что они могут использовать эти разногласия в своих целях.

Коммунистические державы и индийская резолюция

Советская и китайская тактика также были достойны внимания. Вышинский отверг индийскую резолюцию в самый напряженный для некоммунистических делегаций момент. Содержание и тон его критики могли несколько снизить напряженность этого момента. В таком случае почему Кремль позволил Вышинскому 24 ноября выступить с этой бессмысленной речью? Почему Советы не приняли более активного участия в переговорном процессе в Нью-Йорке, чтобы противодействовать давлению США на индусов?

В то время некоторые аналитики считали, что Советы вынуждены были вмешаться из-за того, что Китай проявил интерес к индийской резолюции и Москве пришлось отвергнуть это [507] предложение, чтобы поставить Пекин на место{1524}. Дальнейший ход событий привел Запад к мысли, что в китайско-советском альянсе не все так гладко. И дело было не только в том, что первое слово против индийской резолюции в коммунистическом лагере произнес Вышинский — причем в такой форме, которая граничила с оскорблением индусов. Однако и первое слово отказа китайцев от этой резолюции также было произнесено советским министром иностранных дел. Двадцать шестого ноября на заседании Первого комитета Вышинский заявил, что китайцы сообщили о своей позиции индусам еще два дня назад{1525}. Однако только через два дня после этого Чжоу Энь-лай публично заявил о позиции Китая, которая нашла свое отражение и в партийной прессе{1526}.

Однако помимо различий во мнениях Москвы и Пекина, у Советов были и другие причины взять на себя руководящую роль в этом вопросе. Китайцы, которые имели прямой контакт с индусами, поощряли их усилия по выдвижению предложения. Китай хотел, чтобы именно Советы первыми публично отвергли индийское предложение, тогда как на неофициальном уровне именно китайцы сообщали Дели о своей позиции. К моменту выступления Вышинского на заседании Первого комитета Менон уже внес изменения в проект резолюции. Эти изменения предполагали исполнение принципа ненасильственной репатриации и сближение с позицией США по другим вопросам. Поскольку КНР не являлась членом ООН, только Советы могли предпринять героическую попытку остановить процесс «американизации» индийской резолюции.

Однако зачем было подвергать индийскую резолюцию столь бестактным нападкам? Тактика Советов в ООН часто носила грубый характер, поэтому данный случай едва ли был уникальным. Но существует и другое объяснение, которое более соответствует ситуации, сложившейся 24 ноября. В течение долгого времени Индия пыталась не противопоставлять занятые ей позиции ни одной из противоборствующих в «холодной войне» сторон. Однако в июне 1950 года война в Корее заставила Дели сделать исключение. Неру открыто заявил, что политика неприсоединения не может препятствовать Индии в отдельных случаях разделять позицию той или иной стороны{1527}. И все же на деле осуществить это было нелегко. В октябре и ноябре действия индийской дипломатии в значительной степени были направлены на выработку предложения, которое было бы приемлемым для обеих сторон. Советы, безусловно, это понимали. [508]

Возможно, они рассчитывали, что резкая критика заставит индусов отозвать свою резолюцию — или, по крайней мере, не делать уступок американцам. Фактически обращение Вышинского должно было убедить Ачесона в необходимости принять индийскую резолюцию без внесения изменений и заставить индусов подумать об отзыве своего предложения. Сам Менон, как и значительная часть индийской прессы, в равной степени обвиняли и американцев, и Советы в том, что они отвергают предложения, способные принести мир{1528}.

Содержание встреч Чжоу и Сталина, которые состоялись летом, свидетельствует о том, что китайцы занимали более гибкую, чем Советы, позицию в отношении идеи привлечения Индии к решению проблемы военнопленных. Точнее говоря, Чжоу использовал дискуссию по проблеме военнопленных для того, чтобы проверить, готов ли Сталин оказать поддержку Китаю в Корее в условиях, когда КНДР уже готова идти на уступки{1529}. Несомненно, Мао видел определенную пользу в продолжении войны: дальнейшее ведение боевых действий заводило Соединенные Штаты в тупик и поднимало престиж Китая, способствуя укреплению единства внутри КНР и давая армии ценнейший военный опыт. Вероятнее всего, Мао продолжал искать пути решения проблемы военнопленных, однако не желал идти на значительные уступки. Такая позиция, возможно, была условием получения советской помощи, необходимой для осуществления Первого пятилетнего плана, составленного по сталинскому образцу. В середине ноября просоветски настроенный Цзяо Цзянь стал новым председателем Комиссии по государственному планированию. Китайская пресса славила сталинскую экономическую мысль и начала беспрецедентную по размаху пропаганду в поддержку китайско-советской дружбы{1530}.

Единственным проявлением гибкости китайцев по вопросу о военнопленных было заявление Чжоу, сделанное на встрече с Раджхаваном 31 октября. Министр иностранных дел КНР утверждал, что агентов Чан Кай-ши, которые находились среди пленных, не следует репатриировать. Чжоу так и не предложил конкретного плана и по-прежнему возражал против принципа ненасильственной репатриации. Его заявление было своего рода приглашением индусам продолжать поиск решений этого вопроса. На предварительном этапе рассмотрения в Первом комитете коммунисты не подвергли резолюцию Менона нападкам, считая, что американцы сделают за них всю грязную работу. [509] Однако к 24 октября Менон пошел навстречу требованиям американцев, а Ачесон, вернувшись из Оттавы, продолжил обсуждения резолюции с западными союзниками. Поэтому Вышинский двинулся напролом, чтобы заменить польского делегата и первым выступить с речью на дневном заседании Первого комитета{1531}.

Одним словом, коммунисты поощряли любые действия, которые способствовали усилению внутренних разногласий Запада, и не хотели идти на уступки по вопросу о военнопленных. У Советов и китайцев не было причин идти на уступки в войне, которую они не проиграли на поле боя и которая не создавала напряженной внутриполитической ситуации — более того, до некоторой степени оказывая на нее благотворное воздействие. События в Корее в период с конца сентября и по начало ноября 1952 года подтверждали наличие военного тупика. Результаты тактических наступательных операций обеих сторон говорили о том, что позиции коммунистов теперь гораздо прочнее, чем они были осенью прошлого года. Генерал Дэн Хуа, ставший командующим китайскими войсками в Корее, использовал тактику активной обороны, в результате которой противник понес потери, исчислявшиеся тысячами солдат, а линия фронта немного сместилась к югу. Мао одобрил тактику Дэна, считая, что в конечном счете она заставит американцев пойти на уступки{1532}. Численность китайских войск в Корее увеличивалась и к началу 1953 года составляла 1,35 млн. человек — максимальное количество китайских войск за всю войну. Имелись и соответствующие запасы снаряжения и продовольствия{1533}.

Приход к власти Эйзенхауэра заставил Мао и его военных советников сделать вывод, что политика США станет более агрессивной. Еще летом Мао дал указание своему Министерству иностранных дел изучить заявления, сделанные кандидатом от республиканцев в отношении Кореи. Аналитики сразу же пришли к выводу, что в случае избрания Эйзенхауэр предпримет новую военную акцию{1534}. Его деятельность после избрания — поездка в Корею в начале декабря, обещания выйти из тупика с помощью «дел», а не «слов», и получившая широкую огласку договоренность о встрече с генералом Макартуром с целью выслушать мнение опального командующего в отношении способов завершения войны — подтверждали выводы китайцев{1535}. Интенсивные учения амфибийных сил у берегов Северной Кореи и Китая и нападения сил Чан Кай-ши с прибрежных островов на районы КНР, расположенные в [510] непосредственной близости от Тайваня, также были причиной беспокойства Пекина{1536}. Затем генерал-майор Уильям Чейз — глава группы американских военных советников на Тайване — отправился в Корею для консультаций, причем как раз в тот момент, когда там находился Эйзенхауэр. Вернувшись в Тайбэй, Чейз во время пресс-конференции зловеще намекнул, что Эйзенхауэр и американские военные обсудили стратегические условия, существующие в западной части Тихого океана{1537}.

В декабре китайцы усилили меры противодействия возможному удару амфибийных сил по западному побережью Северной Кореи, который ожидался весной 1953 года. Считалось, что этот удар будет сопровождаться маневрами на восточном побережье и действиями диверсионных групп на побережье КНР. Принимая во внимание мировое общественное мнение и возможности Советского Союза нанести ответный удар, китайцы считали маловероятной перспективу того, что противник использует атомное оружие. Мао считал, что если китайским и северокорейским силам удастся отразить десант и нанести противнику тяжелый урон, то военная ситуация на полуострове станет для коммунистов более стабильной и благоприятной{1538}. Выстояв в ситуации, которая в период с конца мая по ноябрь 1951 года часто складывалась просто трагически, китайский вождь не собирался идти на уступки в куда более благоприятной обстановке конца 1952 года.

Эйзенхауэр и угроза эскалации

22 декабря 1952 года сессия Генеральной Ассамблеи была прервана на рождественские каникулы и возобновила работу только через два месяца. В это время Эйзенхауэр вступил в должность и сразу же усилил давление на коммунистов. Через две недели после инаугурации президент Эйзенхауэр объявил, что 7-й флот больше не будет препятствовать нападениям сил Тайваня на материковый Китай{1539}. Чан Кай-ши еще раз выразил решимость утвердиться на материке, а генерал Чейз хвастливо заявлял, что в течение 1952 года армия Чан Кай-ши вдвое усилила свою боеспособность{1540}. В Вашингтоне председатель Республиканского политического комитета сенатор Уильям Ноуленд требовал введения морской блокады против Китая{1541}. Европейские союзники были сильно встревожены, однако администрация Эйзенхауэра продолжала намекать, что новая военная акция уже не за горами. В начале марта президент вызвал [511] своих главных советников и лидеров Конгресса в Белый дом заслушать мнение бывшего командующего 8-й армией генерала Ван Флита, который считал, что войну можно завершить лишь путем дальнейшей эскалации{1542}. Эйзенхауэр уже дал согласие на увеличение южнокорейской армии с 14 до 16, и не было секретом, что вскоре речь может пойти и о 20 дивизиях{1543}. В своем выступлении перед открытым слушанием Комитета Конгресса министр обороны Чарльз Уилсон дал понять, что в Корее вот-вот должны начаться широкомасштабные военные операции{1544}.

Китайские коммунисты не проявляли беспокойства. В ответ на февральскую декларацию Эйзенхауэра по Тайваню, Мао и Чжоу выступили с жесткими заявлениями. Мао утверждал, что Китай, чтобы достичь своих целей, будет продолжать борьбу в Корее в течение любого времени. Подчеркивая противоречия внутри капиталистического лагеря, Чжоу видел в международной обстановке много положительных факторов. Важнейшей внутриполитической задачей в 1953 году он определил усиление антиамериканской кампании{1545}. Хотя Мао считал нападения сил Чан Кай-ши на прибрежные районы Китая частью военных планов Эйзенхауэра, он передал своей делегации в Корее, что КНР не будет препятствовать продолжению войны, пока Соединенные Штаты не захотят пойти на компромисс{1546}. Он был согласен с мнением своей делегации, что Китаю не нужно делать первый шаг, а следует подождать, пока США сами не проявят инициативу чтобы возобновить переговоры{1547}.

22 февраля командующий силами ООН Марк Кларк обратился с письмом к Ким Ир Сену и Пын Дэ-хуэю, которое можно было рассматривать в качестве такой инициативы. В течение декабря прошлого года исполнительный комитет Лиги Обществ Красного Креста из Женевы, рассмотрев индийскую инициативу, принял резолюцию, призывающую обе стороны в Корее, в качестве жеста доброй воли, репатриировать больных и раненых военнопленных. Ни одна из сторон сразу же не ответила на это предложение. Однако в середине февраля 1953 года Госдепартамент США, предвидя, что это предложение вскоре будет рассматриваться на Генеральной Ассамблее ООН, потребовал, чтобы Кларк выдвинул его коммунистам. Что тот и сделал за два дня до того, как Ассамблея 24 февраля возобновила свою работу{1548}.

Затем 5 марта, перед тем как коммунисты дали ответ на инициативу командования ООН, в своем загородном доме в [512] Кунцево после непродолжительной болезни умер Сталин. Согласно утверждениям его современного русского биографа, всего несколько дней не хватило советскому вождю, чтобы дать совет своим китайским и северокорейским союзникам не искать добра от добра, а попытаться положить войне конец{1549}. Неясно, последовали бы этому совету его преемники в Кремле, а также Мао и Ким, столкнувшиеся с угрозой военного давления США и странностями, сопровождавшими смерть Сталина. На карту было поставлено прекращение бойни в Корее — а возможно, и предотвращение ее эскалации. [513]