Глава 7.

Прогресс

Дорога назад

Генерал Риджуэй хотел категорически отказаться от возвращения в Кэсон. Противник не мог обеспечить необходимый уровень безопасности в нейтральной зоне. Риджуэй утверждал, что существование обширной территории, гарантированной от нападения сил ООН, дает военное преимущество противной стороне{1074}. В связи с успешным ходом конференции в Сан-Франциско Вашингтон дал указание своей делегации в Кэсоне занять более осторожную позицию. Командующий силами ООН мог предложить другое место проведения переговоров — однако он не хотел, чтобы ответственность за их окончательный срыв легла на Соединенные Штаты{1075}. 6 сентября в получившем широкую огласку послании к командующим противной стороны, Риджуэй предложил провести совещание офицеров связи для решения вопроса о новом месте проведения переговоров{1076}. Коммунисты дали ответ через шесть дней, обвинив ООН в уклонении от ответственности за нарушения нейтральной зоны и в поисках предлога для прекращения переговоров{1077}.

За день до получения этого ответа офицеры связи ООН отправили своим коллегам из лагеря коммунистов послание, которое могло стать основой для возобновления переговоров. Ранним утром 10 сентября, когда еще было темно, над нейтральной зоной, рядом со зданием, в котором проводились переговоры, и над соседними [396] домами, где были установлены пулеметы, пролетел сбившийся с курса американский самолет. Коммунисты выразили протест, и после завершения расследования командование ООН пришло к выводу, что обвинение имело основания{1078}. Адмирал Джой выразил сожаление и заверил противную сторону, что будут приняты «соответствующие дисциплинарные меры». Командование ООН наконец признало вину хоть по какому-то поводу — тем самым предоставив коммунистам возможность без ущерба для их престижа вернуться за стол переговоров. 19 сентября они предложили возобновить переговоры и на первом же заседании обсудить проблемы «неурегулированных инцидентов», разработав соответствующие механизмы, которые бы гарантировали нейтралитет района Кэсона{1079}.

Еще раз доказав, что служба на Востоке оставила неизгладимый след в его привычках и была причиной болезненного отношения ко всем внешним проявлениям престижа врага, Риджуэй составил резкий ответ, в котором предлагалось провести лишь совещание офицеров связи с целью выработки взаимоприемлемых условий возобновления переговоров. Но Вашингтон осудил грубый тон, в котором был составлен проект ответного заявления, и не удовлетворил просьбу Риджуэя категорически отказаться от дальнейшего ведения переговоров в Кэсоне{1080}.

Риджуэй продолжал настаивать на жесткой позиции, уговаривая Вашингтон дать командованию ООН разрешение предложить в качестве нового места ведения переговоров Соньйон-ни, находившийся в восьми милях к юго-востоку от Кэсона. Если бы коммунисты не согласились с этим предложением, Риджуэй предлагал отменить нейтральную зону в районе Кэсона{1081}. Генерал Брэдли был обеспокоен тем, что Вашингтон и командование ООН расходятся во мнениях. «Когда вы находитесь в такой близости от этих сукиных детей, — заметил благовоспитанный председатель Объединенного Комитета начальников штабов, имея в виду коммунистов, — вы неизбежно будете иметь точку зрения, отличную от мнения тех, кто находится далеко» {1082}. Но он, как и другие вашингтонские деятели, опасались окончательного срыва переговоров. В этом случае нужно было усиливать давление на коммунистов — экономическое или военное, либо и то и другое, но уверенность в эффективности этих мер отсутствовала. Существовали сомнения и в том, что силам ООН удастся сохранить свое воздушное господство в Корее. Противник увеличивал количество МиГов, каждый [397] месяц вводя в строй сотню новых машин, тогда как Соединенные Штаты производили в месяц лишь тридцать один реактивный истребитель. Вызывало тревогу и недавнее наращивание коммунистами своих сухопутных сил, особенно бронетанковых дивизий.

Хотя в Вашингтоне и говорили об отправке в Корею четырех новых дивизий из войск других стран ООН, реакция союзников на предложения увеличить численность войск ООН в Корее оставляла у США мало надежды на то, что эта цель может быть достигнута. Что касается экономических мер, то британцы по-прежнему выражали сомнения в осмысленности как полного эмбарго на ввоз товаров в Китай, так и морской блокады{1083}. Не вызывало сомнений, что окончательное прекращение переговоров после того, как коммунисты проявили интерес к их возобновлению, поставит Соединенные Штаты в невыгодное положение, после чего им будет трудно получить поддержку своим новым акциям как в Корее, так и за ее пределами{1084}. Поэтому Вашингтон позволил Риджуэю лишь выйти с предложением о переносе места проведения переговоров в Соньйон-ни. Брэдли решил предпринять краткую инспекционную поездку в Японию и Корею вместе с представителем Госдепартамента Чарльзом Боленом.

Эта поездка усилила оптимизм Вашингтона в отношении ситуации в Корее. Болен сообщал, что сложившаяся военная обстановка в большей степени благоприятна для ООН, нежели для противника, и можно предполагать, что в течение зимы она останется таковой или даже будет улучшаться. Такая тенденция оправдывала затягивание переговоров, и даже бесконечные споры по поводу места их проведения. Однако Болен и Брэдли все же опасались, что окончательное прекращение переговоров вызовет настойчивые требования американского общественного мнения предпринять какую-либо масштабную военную акцию в Корее. Поскольку такой шаг был бы неоправданным с военной точки зрения, Болен рекомендовал продолжать движение в направлении перемирия, но без особой поспешности{1085}.

В начале октября тактика Риджуэя стала приносить плоды. Чтобы подкрепить его предложение перенести место конференции в Соньйон-ни, командование ООН в конце сентября предприняло еще одно военное наступление. Хотя цели этого наступления были ограничены продвижением всего на несколько миль, оно имело куда большее значение, чем все предыдущие, начиная с весны 1951 года. Несмотря на яростное [398] сопротивление противника, 5 и 6 октября войскам ООН удалось на нескольких участках прорвать линию{*108} фронта{1086}. Третьего октября Мао приказал своим переговорщикам отклонить требования об изменении места проведения конференции, однако еще через четыре дня коммунисты предложили расширить нейтральную зону, придав ей форму «прямоугольника», включающего Кэсон и Муньсан, а также перенести место проведения переговоров в Пханмунчжон, причем обе стороны должны были нести ответственность за безопасность этой зоны{1087}. Предложение Риджуэя о переносе места конференции в Соньйон-ни позволили коммунистам сохранить престиж, отказавшись от Кэсона и предложив третий альтернативный вариант.

Военное давление со стороны ООН побудило их без промедления воспользоваться представившейся возможностью.

Риджуэй немедленно дал свое согласие вести переговоры в Пханмунчжоне, настаивая лишь на том, чтобы нейтральная зона была меньших размеров, и требуя заключения конкретных договоренностей по обеспечению безопасности района переговоров. 21 октября, после приостановки контактов, вызванной еще одним проникновением самолетов ООН в нейтральную зону и признанием Риджуэем ответственности за этот инцидент, было достигнуто соглашение. Как и прежде, представители войск ООН чувствовали, что их китайские партнеры оказывают решающее влияние на позицию делегации коммунистов, и куда больше северокорейцев заинтересованы в возобновлении конструктивных переговоров.

25 октября, более чем через два месяца после того как коммунисты приостановили переговоры, конференция вновь начала свою работу — но на этот раз в палатке, недалеко от Пханмунчжона{1088}. Твердость Риджуэя, которую периодически смягчал Вашингтон, была вознаграждена. Оставался только вопрос: последуют ли за уступками коммунистов в отношении процедуры ведения переговоров аналогичные шаги и по существу решаемых вопросов. Ответ зависел не только от того, как стороны оценят военную обстановку в Корее, но и от того, как они воспримут международную политическую ситуацию и ее вероятное влияние на руководство в Вашингтоне. [399]

Каким должно быть соглашение

Двадцать пятого октября генерал Нам и адмирал Джой согласились обсуждать второй пункт повестки дня на уровне групп. После неизбежных стычек между делегатами групп по поводу того, кто первым будет выдвигать предложение, командование ООН представило карту, на которой была обозначена демилитаризованная зона шириной четыре километра, в основном проходящая вдоль линии фронта. Согласно этой карте коммунисты приобретали территорию на востоке, однако еще больше теряли на западе, и в том числе утрачивали город Кэсон. Коммунисты испытывали колебания, но согласились изучить это предложение и больше не упоминали о 38-й параллели{1089}.

К восьмому ноября разногласия по второму пункту значительно уменьшились. Теперь ООН предлагала либо демилитаризованную зону, в основе которой лежала линия контакта, либо «предписанную зону», основой которой также была линия контакта — но при других условиях: ООН выводит войска из Косона и Кумсона на восточном и центральном участках фронта, а коммунисты отходят на западе, оставляя Кэсон в демилитаризованной зоне{*109}. В обоих случаях зона должна была «подвергнуться пересмотру на основании изменений линии контакта, произошедших к моменту подписания перемирия». Коммунисты предложили демилитаризованную зону такой же ширины и основанную на конфигурации существующей линии контакта, но требовали запрещения последующих корректировок и рассматривали Кэсон исключительно как часть своей территории{1090}.

В Вашингтоне Госдепартамент и Пентагон пришли к выводу, что командованию ООН следует согласиться с позицией коммунистов как по Кэсону, так и по линии перемирия — с единственной оговоркой: чтобы были установлены конкретные сроки выработки резолюции по остальным пунктам повестки дня{1091}. Риджуэй возражал, доказывая, что командованию ООН следовало согласиться с позицией коммунистов по Кэсону только в том случае, если бы оно заняло более жесткую позицию в отношении принципа, требующего, чтобы существующая на [400] день подписания перемирия линия контакта стала демаркационной линией{1092}.

Политики в Соединенных Штатах, Западный альянс и Генеральная Ассамблея ООН, которая в данный момент находилась на сессии в Париже — все они боролись с приверженностью Риджуэя жестким принципам. Руководители Соединенных Штатов опасались, что потери, которые Америка понесла в результате недавних наступлений, усилят требования народа прекратить конфликт{1093}. К ноябрю общие потери США в этой войне приблизились к 100000 человек. Поскольку теперь коммунисты согласились с позицией США по линии перемирия, то вряд ли общественное мнение спокойно отнеслось бы к дальнейшим отсрочкам переговоров{1094}.

По-другому обстояло дело с европейскими союзниками Америки. Представители Великобритании в Токио и Вашингтоне получили доступ к ежедневным отчетам о ходе переговоров по перемирию{1095}. Несмотря на некоторые сомнения в отношении тактики ведения переговоров, в целом Форин Офис по-прежнему поддерживал позицию США. В сентябре дальнейшее углубление кризиса на Ближнем Востоке усилило эту тенденцию. Когда в Иране правительство Моссадыка отказалось соблюдать решение Международного суда, разрешающее англичанам управлять нефтяными промыслами Ирана до окончательного урегулирования проблемы, Лондон попросил Совет Безопасности ООН рассмотреть эту проблему. Великобритания противилась требованиям лидеров национально-освободительного движения, в то время как Соединенные Штаты пытались уладить этот спорный вопрос. Вслед за этим в начале октября Египет потребовал вывода британских войск из зоны Суэцкого канала, а Ирак настаивал на том, чтобы Лондон пересмотрел условия договора о военном союзе{1096}. Естественно, что накануне предстоящих откровенных обменов мнениями со странами Ближневосточного региона правительство Эттли хотело заручиться полной поддержкой Соединенных Штатов. Однако ворчание Лондона по поводу Кореи, безусловно, не могло способствовать достижению этой цели{1097}.

Тем не менее влиятельная часть британского общественного мнения хотела знать, действительно ли Соединенные Штаты желают заключения перемирия на полуострове. Левое крыло лейбористов всегда ожидало худшего, однако даже «Таймс оф Лондон» — издание, которое нельзя было упрекнуть в антиамериканизме, — также выражало озабоченность{1098}. [401]

В октябре в стране прошли выборы, которые достигли своей кульминации в конце месяца, когда тори с трудом, но одержали победу, и Уинстон Черчилль вновь стал премьер-министром. Обе ведущие партии страны раз за разом подчеркивали свое стремление к миру. В ходе выборов выдвигались предостережения, что если консерваторы окажутся у власти, то они будут лишь марионетками Вашингтона. Поэтому для Черчилля было особенно желательно продемонстрировать некоторую степень независимости{1099}. В начале ноября, в своем первом обращении к парламенту в качестве нового премьер-министра, он намекнул на желание провести встречу высших руководителей великих держав — несмотря на отсутствие признаков того, что Вашингтон испытывает к этому интерес{1100}.

Черчилль также заявил, что финансовая и экономическая ситуация является наиболее острым вопросом из тех, что встали теперь перед британским народом. Выступление премьер-министра дополнила речь нового министра финансов Р. А. Батлера, усилив акцент на финансово-экономических проблемах и подчеркнув необходимость того, чтобы союзники сбалансировали требования обороны с совокупностью ресурсов стран-партнеров. Батлер рассказал о программе жестких мер, направленных на преодоление экономических трудностей, которые уже достигли грани кризиса{1101}. Всего через несколько дней французское правительство последовало примеру англичан и также заявило о введении жестких экономических мер. Одним из способов облегчить этот кризис могло бы стать окончание войны в Корее — в результате чего, как все надеялись, понизились бы цены на импорт сырья, Конгресс США перестал бы скупиться на предоставление экономической помощи, а Соединенные Штаты взвалили бы на себя значительную часть военного бремени Европы{1102}.

Помимо экономических бедствий, в Западной Европе постоянно испытывали тревогу в отношении того, что мир все ближе сползал к пропасти новой мировой войны. Казалось, что американцы чаще, чем когда-либо раньше, были склонны решать мировые проблемы военным путем. В своей речи 17 сентября президент Трумэн заявил, что договор с Советами «не стоит даже той бумаги, на которой он написан» {1103}. В начале следующего месяца председатель Комиссии по атомной энергии США Гордон Дин сообщил, что Соединенные Штаты имеют тактическое ядерное оружие, предназначенное для применения на поле боя. Влиятельные сенаторы призывали [402] использовать это оружие в Корее{1104}. Все чаще высказывались предположения, что целью текущего визита генерала Брэдли в Японию и Корею были консультации по этому вопросу с командирами действующей в Корее армии{1105}. Одновременно с этим Соединенные Штаты объявили о том, что Советский Союз недавно взорвал атомную бомбу — что было подтверждено Сталиным. Заявления советского вождя не оставляли сомнений в том, что в случае войны между его страной и Соединенными Штатами он намерен использовать атомное оружие{1106}. В конце октября популярный американский журнал «Кольерс» посвятил целый номер сценарию гипотетической Третьей Мировой войны, в которой решающим полем битвы стала Европа. Распространились слухи, что в разработке этого сценария принял участие Пентагон{1107}. Вслед за выходом этого номера были проведены три испытания атомных бомб в пустыне Невада, которые получили широкую огласку в средствах массовой информации{1108}.

Поскольку в начале ноября в Вене должно было состояться заседание Всемирного Совета Мира, а в Париже — открытие сессии Генеральной Ассамблеи ООН, администрация Трумэна отдавала себе отчет в опасности нового советского мирного наступления{1109}. Чтобы не отстать, американцы начали кампанию по сокращению численности вооруженных сил. 7 ноября в своем радиообращении к нации Трумэн сообщил о плане сокращения вооруженных сил всех основных держав{1110}. На следующий день, во время своего первого выступления на сессии Генеральной Ассамблеи, Ачесон развил это предложение{1111}.

Однако хитрость США не смогла развеять опасения союзников{1112}. Европейцы понимали, что американцы рассматривают перемирие в Корее как первый шаг на пути снижения напряженности в отношениях с Советским Союзом{1113}. Китайское радио положительно отозвалось об идее, высказанной 8 ноября Вышинским, который предлагал завершить военные действия в Корее на основе отвода армий противников к 38-й параллели и последующего немедленного вывода с полуострова всех иностранных войск. Усиливались тревожные ожидания того, что коммунисты скоро вернутся к более жестким позициям на переговорах по перемирию{1114}.

12 ноября Госдепартамент и Министерство обороны США наконец-то решили, что в Корее необходимо сделать уступку: командованию ООН следует согласиться с требованиями коммунистов считать существующую линию контакта окончательной [403] линией перемирия — при условии, что другие пункты повестки дня будут урегулированы в течение месяца. Президент сразу же с этим согласился{1115}.

Ответная реакция Риджуэя на новую директиву заставила Вашингтон вспомнить о мольбах его предшественника, имевших место год назад{1116}. Командующий силами ООН предупреждал, что согласие с требованием коммунистов может воспрепятствовать проведению крупных военных операций. После того как будет установлена окончательная линия перемирия, общественное мнение в США уже не потерпит проведения таких операций, которые неизбежно приведут к значительным потерям. Даже если командование ООН отклонит требования коммунистов об официальном прекращении огня на основании соглашения по второму пункту, то фактически огонь все равно будет прекращен, что ослабит военное давление на коммунистов, необходимое для достижения урегулирования остальных проблем. Конкретные сроки принятия решений по этим вопросам будут неэффективны, поскольку такой подход неизбежно приведет к требованиям продлить сроки. До сих пор, настаивал Риджуэй, твердая позиция ООН всегда приводила к тому, что коммунисты шли на уступки{*110}, поэтому в такой манере следует действовать и в нынешних обстоятельствах. Командующий ООН умолял проявить «больше стальной твердости и поменьше мягкотелости». «Всей душой я стою за то, чтобы наша позиция всегда была максимально тверда», — писал в заключение Риджуэй{1117}.

Но после того как победный марш к реке Ялу закончился катастрофой, предостережения командиров действующей армии утратили свое значение для Вашингтона, и руководители в Госдепартаменте и Пентагоне отказались от пересмотра своих решений. 17 ноября группа делегации ООН в Пханмунчжоне выдвинула новое предложение{1118}.

Последние заседания групп проходили в атмосфере крайней недоброжелательности. При обсуждении одного из пунктов глава китайской делегации генерал-майор Чжи Фань назвал своего американского партнера «черепашьим яйцом», что в китайском языке выражало крайнюю степень презрения. Позже Чжи высказался об адмирале Джое как о «старшем делегате [404] вашей делегации, имени которого я не помню» {1119}. Однако как только появилось новое предложение делегации ООН, атмосфера изменилась, и обе стороны стали быстро двигаться к соглашению по второму пункту.

21 октября представители коммунистов в принципе согласились с позицией ООН. Самым важным было то, что они согласились с требованием противника не запрещать ведение боевых действий до момента заключения перемирия. Урегулировав детали в течение двух дней, обе стороны решили задачу определения фактической линии контакта. Несколько раз коммунисты оспаривали владение тем или иным участком территории. Коммунисты в целом согласились с конфигурацией демаркационной линии, а на тех участках фронта, где они оспаривали владение тем или иным участком территории, они предприняли стремительные военные удары, чтобы закрепить свои притязания. После этого партнеры в конце концов пришли к соглашению.

27 ноября делегации ратифицировали работу подчиненных им групп{1120}. Но даже после этого еще в течение восьми совещаний штабные офицеры чертили на крупномасштабных картах границы взаимоприемлемой демилитаризованной зоны{1121}. Более четырех с половиной месяцев с момента начала переговоров ушло на то, чтобы стороны достигли соглашения по линии перемирия — причем остальные проблемы можно было решить всего за тридцать дней.

Планы на будущее и перспективы

Накануне достижения соглашения с коммунистами по второму пункту Риджуэй сообщил в Вашингтон, что перспективы ведения будущих переговоров теперь значительно ослаблены.

«Это сильно подрывает наш престиж и позицию на переговорах, — жаловался он. — Вряд ли стоит занимать твердую позицию, да еще предав широкой огласке обсуждаемые на переговорах вопросы, лишь для того, чтобы отказаться от этой позиции под нажимом». Он убеждал свое руководство наделить его правом решающего голоса в отношении еще нерешенных вопросов и предоставить полномочия «проявлять твердость даже в отношении тех вопросов, из-за которых коммунисты могут прервать переговоры»{1122}.

Возвратившись в Вашингтон в середине декабря, контрадмирал Эрли Берк, ранее работавший в делегации командования ООН, при встрече с президентом подчеркнул необходимость [405] твердости и выдержки на переговорах с коммунистами. В заключение Берк добавил, что события на поле боя имеют гораздо большее влияние на ход конференции, чем все, о чем говорят за столом переговоров{1123}.

Риджуэй и его подчиненные недооценили свои успехи и не смогли понять, что причиной затруднений стало их собственное излишнее усердие, а не беспорядочные распоряжения Вашингтона. Госдепартамент постоянно предостерегал от излишней жесткости и не обращал внимания на тот факт, что взятая на себя инициатива предложить начать диалог поставила под удар позиции ООН в решении ряда вопросов. По первому пункту делегация командования ООН отчасти преодолела сопротивление коммунистов. Большая часть линии, согласованной 27 ноября, проходила севернее 38-й параллели — и в основном севернее той линии фронта, которая существовала на момент начала переговоров. Командование ООН оплатило это перемещение линии перемирия кровью своих солдат, но коммунисты понесли гораздо больший урон.

Судьба Кэсона была исключением из правила, которое заключалось в том, что события на полях сражений оказывают на результаты переговоров гораздо большее влияние, чем все дискуссии за столом переговоров. Первоначальное решение поместить этот город в нейтральную зону и терпимость, проявленная ООН в отношении того, что Кэсон так и остался в этой зоне, несмотря на последующую его оккупацию войсками противника, предоставили коммунистам хороший повод объявить этот город своей территорией. Тем не менее действия коммунистов в самом начале переговоров и их тактика травли партнера ужесточила решимость командования ООН и побудила Риджуэя активизировать военные действия — что в дальнейшем значительно улучшило позиции ООН. Кардинальное усиление позиций сил ООН во время переговоров с избытком компенсировало потерю Кэсона.

Могла ли уступка в отношении линии перемирия, сделанная в ноябре, ослабить позицию ООН на последующих переговорах? На этот вопрос нельзя дать однозначного ответа — хотя ясно, что, несмотря на уступку в отношении принципа компенсации, сделанную ООН еще раньше, коммунисты все же отказались от своих требований в отношении 38-й параллели. Другую реакцию коммунистов вызвала уступка, сделанная ООН в отношении определения линии перемирия еще до фактического прекращения огня. Эта уступка привела к тому, что коммунисты [406] стали настойчиво требовать прекратить огонь еще до того, как оставшиеся вопросы повестки дня были решены{1124}. Словом, эта уступка командования ООН помогла избежать усиления недовольства союзников тем, как Соединенные Штаты ведут переговоры — а это тоже имело определенное значение.

Тем не менее решающим аргументом Риджуэя было то, что заранее установленная линия перемирия приведет к весьма значительному ослаблению военного давления на противника. Генерал Ван Флит сам претворил это пророчество, когда 27 ноября, не поставив в известность Риджуэя, приказал своим командирам снизить интенсивность боевых действий до минимума, достаточного для удержания имеющихся позиций. Согласно его приказу наступательные действия следовало предпринимать только с целью возврата важных участков местности, утраченных в результате возможных в дальнейшем ударов противника{1125}.

Этот приказ просочился в прессу и, несмотря на отрицание Вашингтоном того, что прекращение огня фактически уже вступило в действие, военное давление на коммунистов было временно ослаблено — во всяком случае, до тех пор, пока они сами не начнут наступательные действия{1126}. Суть соглашений по урегулированию второго пункта неизбежно приводила к разочарованиям среди солдат ООН{*111}, в то время как Риджуэю в течение некоторого времени поступали из Соединенных Штатов требования уменьшить потери{1127}. И все же приказ Ван Флита не был необходимым и благоразумным. В лучшем случае он мог снизить потери и содействовать ослаблению давления со стороны американского общественного мнения и Конгресса, но подобные уступки могли быть сделаны и в отношении еще не урегулированных вопросов.

По всей вероятности, одной из причин ошибочных действий Ван Флита стали отнюдь не безоблачные отношения командующего 8-й армией и его начальника в Токио. Весной с Риджуэем не провели предварительных консультаций о назначении Ван Флита. Если бы это сделали, то он бы выступил против. Ван Флит получил первое назначение в армию на два года раньше Риджуэя. Это в принципе не имело значения для прохождения службы, но привело к тому, что последний чувствовал [407] неловкость, будучи непосредственным начальником генерала, имевшего превосходство по выслуге лет. Кроме того, Риджуэй не считал Ван Флита способным профессионалом, генерал не нравился ему и как человек{1128}.

Тем не менее в Соединенных Штатах понимали, что масштабное продвижение к северу от существующей линии фронта возможно только после значительного увеличения сил и средств, имеющихся в распоряжении командования ООН. Но эти расчеты не принимали во внимание возможность того, что Советский Союз увеличит помощь противостоящей стороне. Учитывая военное присутствие США в других регионах, которое также требовало больших сил и средств, а также малую вероятность значительного расширения участия в конфликте других членов ООН, о серьезном наращивании наступательной мощи в Корее не могло быть и речи.

Принимая во внимание тот факт, что Генеральная Ассамблея ООН, сессия которой проходила в Париже, была настроена против проведения немедленных акций за пределами Кореи, у администрации оставалась единственная альтернатива: продолжать наступательные действия ограниченного масштаба. Хотя такой подход уже привел к некоторым положительным результатам, тем не менее они появились лишь после недель тяжелых переговоров. Это потребовало стольких трудов потому, что суть проблемы, то есть расположение линии перемирия, имела чрезвычайно большое значение для коммунистов — так же как и, по крайней мере, два из трех пунктов повестки дня, до которых дело еще не дошло.

Таким образом, коммунисты, как и ООН, чувствовали необходимость активно отстаивать свою точку зрения по каждому вопросу. Если бы войска ООН продвинулись еще дальше на север, сделав свое военное преимущество еще более очевидным, коммунистам пришлось бы наращивать свои силы для перехода в контрнаступление. То же самое касалось и уступок, на которые неизбежно пришлось бы идти то одной, то другой стороне.

Таким образом, оценивая перспективы немедленного перемирия, нужно было обращать внимание и на остальные вопросы. По пятому пункту повестки дня делегация ООН решила потребовать от коммунистов отказа от условия вывода иностранных войск{1129}. Этот вопрос не имел решающего значения ни для Китая, ни для Советского Союза. И хотя обе державы, выполняя долг вежливости, должны были формально передать этот вопрос на рассмотрение северокорейцев, однако ни одна из них [408] не была намерена откладывать его решение в долгий ящик. То же самое касалось и Соединенных Штатов, только здесь долг вежливости отдавался режиму Ли Сын Мана{1130}.

Подходы сторон к третьему и четвертому пунктам значительно различались. Поскольку американцы не доверяли будущим намерениям коммунистов, они считали, что меры по поддержанию режима прекращения огня имеют большое значение. Помимо создания пригодной для обороны линии перемирия, такое значение имели ограничения наращивания военных сил обеих сторон. Идея заключалась в том, что сохранение существующего баланса сил в Корее будет препятствовать возобновлению боевых действий. Решающим фактором этого баланса было превосходство США в воздухе.

Для того чтобы ввести в действие количественные и качественные ограничения вооруженных сил, была необходима инспекция военных средств обеих сторон. Соединенные Штаты понимали, что это для коммунистов это может стать точкой преткновения{1131}. Они также понимали, что разрешение инспекторам коммунистической стороны свободно разъезжать по территории Южной Кореи может вызвать ряд проблем{1132}.

В середине ноября, когда было достигнуто соглашение по второму пункту, Госдепартамент и Министерство обороны пришли к заключению, что специальное заявление, сделанное после подписания перемирия, могло бы служить полноценной заменой масштабной инспекции. В этом заявлении должно быть сказано, что в случае возобновления военных действий другой стороной, ответные военные меры не будут ограничены территорией Кореи{1133}.

Чтобы придать ему больший вес, требовалось чтобы это заявление поддержали Великобритания и другие союзники США. Госдепартамент обратился к англичанам 21 ноября{1134}. Так как меры, предусмотренные Соединенными Штатами на случай нарушения перемирия, включали морскую блокаду и бомбардировки Китая, трудно было предугадать, как много времени займет у союзников обмен мнениями по этому вопросу.

Тем временем коммунисты через своих корреспондентов, работавших в Пханмунчжоне, дали понять, что они не намерены давать разрешение на инспекцию своей военной инфраструктуры на территории Кореи{1135}. Пока на Западе шли дискуссии в отношении заявления о применении крайних мер, в Пханмунчжоне, безусловно, продолжались бы затяжные острые дебаты по третьему пункту. Без сомнения, они бы имели место и в [409] том случае, если бы дискуссии союзников заставили США усомниться в том, что это заявление является приемлемой заменой инспекции военных объектов.

Существовала также неопределенность и в отношении позиции США по четвертому пункту, в котором рассматривалась дальнейшая судьба военнопленных. И командование ООН, и коммунисты заявили, что будут соблюдать принципы установленные на Женевской конвенции 1949 года, которую подписали Соединенные Штаты и которая облегчила бы решение этого вопроса. Статья 118 конвенции гласила, что «после прекращения военных действий все военнопленные должны быть без промедления освобождены и репатриированы» {1136}. Не желая создавать ситуацию, при которой Советы могли бы скрывать подлинное количество военнопленных, дабы отказать им в репатриации (такую практику они начиная с 1945 года применяли в отношении немецких и японских военнопленных){*112}, Соединенные Штаты возражали против предложения разрешить пленным обращаться с просьбами о перемещении к другим государствам, которые согласны были бы их принять{1137}.

Однако в контексте Корейской войны, многие американские политики рассматривали обмен военнопленных по принципу «все на всех» как несправедливый и неприемлемый. Вопреки своим заявлениям, сделанным в июле 1950 года, коммунисты не соблюдали принципов Женевской конвенции, не передавая на рассмотрение Международного Комитета Красного Креста списки захваченных ими военнопленных, не разрешая сотрудникам этой организации посещать лагеря военнопленных и скрывая местонахождение этих лагерей{1138}. Их подозревали и в бесчисленных жестокостях — впрочем, в этом отношении южнокорейские союзники Америки тоже не могли похвастаться своей невинностью{*113}. [410]

Кроме того, поскольку в июле 1951 года командование ООН содержало приблизительно 150 000 военнопленных, то есть гораздо больше, чем противная сторона, обмен по принципу «всех на всех» стал бы для противника важнейшим источником пополнения своих армий живой силой, а в перспективе это могло бы привести к нарушению военного равновесия на полуострове{1139}. Такую опасность можно было уменьшить, пересмотрев статус некоторых корейцев, которые находились в лагерях командования ООН. Примерно 40 000 из военнопленных-корейцев до июня 1950 года являлись жителями Южной Кореи и были насильно мобилизованы в северокорейскую армию, будучи ранее либо гражданскими лицами, либо военнослужащими южнокорейских вооруженных сил, захваченными в плен коммунистами{1140}. Командование ООН могло также предоставить китайским военнопленным альтернативы возвращению в КНР. Многие из них во время гражданской войны в Китае служили в войсках Гоминьдана и были призваны в армию коммунистов против своей воли. Американские наблюдатели считали, что более половины этих пленных откажутся возвращаться на родину{1141}.

Приверженность командования ООН принципу ненасильственной репатриации могла способствовать психологической победе Запада в «холодной войне». В июле 1951 года бригадный генерал Роберт А. Макклер, который в армии США отвечал за ведение психологической войны, считал, что командование ООН могло бы избежать ужасной практики, имевшей место после Второй Мировой войны, когда советских военнопленных принуждали возвращаться на родину — часто делая это против их воли{*114}, а иногда и ценой их жизни. Соединенные Штаты получили бы преимущество в будущих войнах, так как солдаты противника чаще сдавались бы в плен, зная, что их не репатриируют{1142}.

Но гражданские аспекты войны в Корее и недавнего конфликта в Китае были только фоном, на котором могло быть реализовано преимущество Запада. А в случае войны в Европе силам НАТО противостояли бы армии советского блока, а в них [411] входили бы и солдаты сателлитов Москвы, чья лояльность Кремлю внушала сомнения. Безусловно, в этом случае у Запада возникли бы еще большие преимущества{1143}.

Летом и осенью 1951 года Госдепартамент и Министерство обороны в Вашингтоне, а также Командование силами ООН в Токио уделяли значительное внимание проблеме военнопленных. К середине ноября Риджуэй и его начальники в Соединенных Штатах не сомневались в законности и реальности пересмотра статуса примерно 41 000 корейских военнопленных, которые могли считаться «интернированными гражданскими лицами». Тем не менее американское руководство опасалось, что коммунисты расценят освобождение этих лиц из плена до перемирия как нарушение условий переговоров — а это поставит под угрозу возвращение тех пленных, которые находились в Северной Корее и Китае{1144}.

Эти опасения в еще большей степени повлияли на стремление потребовать осуществления принципа ненасильственной репатриации — который, помимо всего прочего, расширял меру ответственности, укрепляя уже имевшиеся весьма сомнительные юридические основы. В Вашингтоне и Токио сначала проявляли большой интерес к этой идее, но к моменту окончательного урегулирования вопросов, предусмотренных вторым пунктом, сложилась тенденция в пользу того, чтобы в конечном счете согласиться на обмен по принципу «всех на всех». Исключение должна была составить лишь категория интернированных гражданских лиц{1145}.

Однако Трумэн не был сторонником такого взгляда. Сам президент лишь время от времени вмешивался в процесс обсуждений хода переговоров, но в конце октября он выразил озабоченность тем, что принудительная репатриация пленных, сотрудничавших с командованием ООН, приведет к тому, что с ними немедленно расправятся коммунисты. Президент считал, что командование ООН по крайней мере должно получить несколько важных уступок в обмен на согласие с обменом по принципу «всех на всех»{1146}. Возможно, советники Трумэна смогли посвятить его во все сложности этой проблемы (как предположил один деятель Госдепартамента), однако в точности это неизвестно{1147}.

Так же неясно, имел ли какие-либо последствия инцидент, случившийся в Корее всего за две недели до того, как было достигнуто соглашение по второму пункту. Четырнадцатого ноября начальник юридической службы 8-й армии полковник [412] Джеймс Хэнли заявил, что более 6000 американских военнослужащих, взятых в плен с момента начала войны, были убиты коммунистами{1148}, в Соединенных Штатах это заявление Хэнли о якобы имевших место жестокостях коммунистов вызвало ужас и гнев{1149}. Риджуэй, который не давал Хэнли разрешения на эту акцию, провел расследование и объявил, что вопреки сообщениям о жестокостях, в результате которых погибли 6202 американца, имеются неоспоримые доказательства гибели лишь 365 человек{1150}. Связав столь драматическим образом жестокости коммунистов и неудачи США в поисках решения проблемы военнопленных, Хэнли взбудоражил общественное мнение и политические силы в Соединенных Штатах — что могло вызвать серьезное противодействие взаимоприемлемому подходу к четвертому пункту{1151}.

В Корее, как и в других регионах, было мало признаков того, что коммунисты всерьез намерены предпринять какие-либо усилия, направленные на достижение компромисса. Советы проявляли обеспокоенность военными приготовлениями Запада, а Ачесон в своих выступлениях на заседаниях ООН в Париже напомнил об их участии в корейском конфликте{1152}. Волнение Советов было вполне понятно, так как в Соединенных Штатах все чаще говорили об использовании атомного оружия, а в Конгрессе обсуждали вопрос о том, куда лучше направить ассигнования в объеме 100 млн. долларов — предоставить их изгнанникам коммунистического блока и тем, кто все еще оставался в нем, потратить на поддержку НАТО или же (что имело еще более зловещий смысл) использовать их «для других целей» {1153}.

В то же время в Западной Европе и в бассейне Средиземного моря продолжалось расширение Западного альянса. В начале ноября в ежегодной речи, посвященной годовщине большевистской революции, заместитель премьер-министра и член Политбюро Лаврентий Берия продемонстрировал, что Кремль всерьез обеспокоен развитием международной ситуации. Ведущий специалист Госдепартамента по Советскому Союзу Чарльз Болен как признак «оборонительной позиции и тревоги» рассматривал тот факт, что Берия в своей речи процитировал внешнеполитические заявления Сталина, сделанные в 1927 году — то есть в момент, когда Советский Союз был весьма уязвим. Болен обратил внимание и на его пространные высказывания в отношении военных приготовлений Запада. Он также считал, что речь Берии коренным образом отличается от прежних послевоенных выступлений такого рода{1154}. [413]

В конце своего выступления Берия применил в отношении Германии слово «неприсоединившаяся», поставив его перед стандартными прилагательными «единая», «демократическая» и «миролюбивая». Возможно, это было признаком того, что Сталин весной следующего года готовился выдвинуть дипломатическую инициативу с целью предотвратить вооружение Западной Германии, тесно связанной с Западом{1155}.

Был Сталин встревожен или же нет, но он по-прежнему считал, что может использовать противоречия, существовавшие в лагере противника. Мирный договор с Японией был заключен без участия коммунистических держав, и в будущем эта страна должна была войти в систему безопасности, созданную США; Греция и Турция вступили в НАТО, а между Соединенными Штатами и Югославией шли военные переговоры на высоком уровне. Продолжалось наращивание военной мощи Соединенных Штатов и их союзников. Но на Западе по-прежнему существовали разногласия, которые способствовали тому, что Сталин в большинстве аспектов своей внешней политики занимал твердую позицию{1156}. Социалисты Западной Германии поддержали недавно развернувшуюся в Восточной Германии кампанию по проведению переговоров между правительствами двух частей этой страны, целью которых должно было стать создание условий для проведения общенациональных выборов{1157}. Левое крыло лейбористов в Великобритании и влиятельные круги во Франции по-прежнему выражали сомнения по поводу перевооружения Западной Германии. Переговоры в Бонне и Париже привели только к частичным успехам в решении проблем, препятствующих созданию Европейского Оборонительного сообщества, в которое входили бы и германские дивизии{1158}. Важнейшей проблемой оставалось и экономическое напряжение, вызванное перевооружением Западной Европы. В последнее время ситуация стала меняться в худшую сторону, это могло еще более усилить разногласия в НАТО и остановить или даже повернуть вспять рост военных бюджетов{1159}.

В самой Корее союзники по-прежнему выражали беспокойство относительно курса Соединенных Штатов — даже несмотря на уступки, сделанные командованием ООН в середине ноября. Ситуация могла еще больше обостриться при обсуждении вопросов, предусмотренных третьим и четвертым пунктами. Этим, несомненно, воспользовались бы коммунисты, которые к тому же потребовали бы уступок по срокам выработки соглашений — для того чтобы уменьшить перспективы расширения [414] масштабов войны. В отличие от осени прошлого года, советские дипломаты в ООН во время неофициальных встреч проявляли мало дружелюбия и не выказывали интереса к закулисным переговорам в отношении Кореи{1160}. Возможно, Сталин опасался того, что перемирие в Корее будет способствовать перевооружению Западной Европы, поскольку позволит Соединенным Штатам перераспределить в этот регион больше сил и средств{1161}. 19 ноября он убеждал Мао в том, что, несмотря на тактику отсрочек, которой американцы придерживаются в Пханмунчжоне, общая международная ситуация складывается так, что противнику сейчас перемирие нужно больше, чем коммунистам. Таким образом, китайцам и северокорейцам следует придерживаться твердой линии и избегать во время переговоров любых проявлений поспешности{1162}.

Китай рассматривал события под иным углом зрения. В середине ноября британский поверенный в Пекине Лайонел Лэм получил текст недавнего выступления Чжоу Энь-лая. Китайский министр иностранных дел утверждал, что по причине отрицательного воздействия войны на национальную экономику настала необходимость приступить к переговорам о прекращении огня{1163}. После многих месяцев активной деятельности Комитета по сопротивлению Америке и помощи Корее, включавшей массовую кампанию пожертвований (которая главным образом затронула буржуазию), и после поступления новой советской помощи в Корею у коммунистов имелось все, что только они могли получить, чтобы полностью втянуть себя в войну. В начале октября 1951 года американские бомбардировщики В-29 уже летали над Северной Кореей, имитируя выполнение задач по нанесению атомного удара. Значительная часть американского общественного мнения высказывалась в пользу применения ядерного оружия, и китайцы не могли не понимать, насколько ненадежны их позиции на полуострове{1164}.

В течение ноября КНР демонстрировала понимание того, что продолжающийся тупик в Корее приведет к еще большему ухудшению ситуации в Китае. В начале месяца Чен Юнь сообщил Первому Национальному комитету Народной политической консультативной конференции, что инвестиции в строительство экономики будут перераспределены в пользу финансирования мер по укреплению обороны. Он также упомянул плохие погодные условия в Северном Китае, которые привели к массовому голоду, нехватку квалифицированных рабочих и технического персонала, указывая на то, что эти причины усложняют выполнение [415] задач по обеспечению военных действий в Корее{1165}. Вскоре Комитет объявил об усилении кампании по сбору пожертвований, суровых преследованиях, связанных с введением новых мер по улучшению производственной дисциплины, и начале масштабной идеологической реформы{1166}. В конце года Мао, проявляя прежнюю обеспокоенность в отношении морали и дисциплины, начал кампанию «Три против пяти», направленную против капиталистических элементов и буржуазной интеллигенции{1167}.

Пекин уже отказался от планов крупного ноябрьского наступления, ограничив наступательные действия своих войск лишь серией тактических ударов на разных участках фронта. Мао приказал своим генералам сосредоточить усилия на строительстве эшелонированной системы траншей и ходов сообщений. Удерживая свои позиции и принуждая противника использовать как можно больше войск и средств обеспечения, Пын должен был беречь личный состав и вооружение{1168}.

Ким Ир Сену определенно не нравилась эта новая предрасположенность к обороне, но он не мог возражать. Северная Корея в результате летних наводнений испытывала серьезную нехватку продуктов питания, уровень общественной морали стремительно падал. Зависимость Кима от помощи Советов и Китая достигла такого высокого уровня, что его положение в Корее было сравнимо с положением большевиков в России зимой 1918 года. Ему приходилось мириться как минимум с временным поражением и крахом планов по установлению своего господства на полуострове. Более того, Киму приходилось соглашаться с перемирием и уступать территории, которыми он владел до войны. Но эти уступки, вероятно, были необходимы, чтобы спасти свою власть и самого себя{1169}.

Если экономическая ситуация в Китае, переход к обороне коммунистических армий в Корее и сделанная в Пханмунчжоне уступка по линии перемирия указывали на то, что Пекин хочет прекратить войну, то принятие новых мер по усилению военного потенциала, укрепление китайских сил на полуострове и достаточно решительная тактика, применяемая на переговорах с командованием сил ООН, говорили о том, что Китай по-прежнему готов идти на значительные жертвы внутри страны, чтобы защитить свои национальные интересы за рубежом. Открытое обращение Мао к Первому Национальному комитету Народной политической консультативной конференции, сделанное 23 октября, когда речь в нем заходила о Корейской войне, было выдержано явно в оборонительном тоне. Это указывало, [416] что риск расширения войны уже стал причиной разногласий, возникших между руководителями партии и правительства. Тем не менее Мао подчеркнул необходимость дать отпор любым «запугиваниям со стороны иностранных империалистов».

Китай был готов урегулировать корейский вопрос мирным путем — но только если Соединенные Штаты примут «справедливые и обоснованные» условия{1170}. 11 ноября Мао передал Пыну, что «было бы определенно лучше, если бы с переговорами все наладилось», но при этом заявил, что если они закончатся неудачей, «мы сможем уверенно продолжать войну до полной победы» {1171}. Китайская пропаганда признавала вклад Советского Союза в Корее и в целом китайско-советское сотрудничество, делая это даже активнее, чем раньше{1172}. Увеличение советской помощи позволило коммунистам перейти к более решительным действиям в воздушной войне. Истребители МиГ появлялись над Северной Кореей в больших количествах и демонстрировали возросшую эффективность, то и дело атакуя бомбардировщики противника. Только за одну неделю в конце октября командование ООН в воздушных боях потеряло пять самолетов — то есть только на один самолет меньше, чем за весь предшествующий период войны{*115}. Воодушевленные недавними успехами коммунисты передислоцировали десятки своих [417] истребителей из Маньчжурии в Северную Корею и отправили на новые авиабазы тысячи рабочих для проведения строительных и ремонтных работ{1173}. Таким образом, несмотря на различия в позициях Москвы и Пекина, КНР по-прежнему хотела и была в состоянии занимать твердую позицию в Корее — до тех пор, пока командование ООН не приняло бы условия, которые удовлетворяли как требования безопасности Китая, так и его национальный престиж.

В то время, как обе стороны имели все основания желать мира в Корее, ни одна из них не осмелилась идти к нему, не прибегая к ожесточенной торговле за столом переговоров. Как писал один американский корреспондент, «только закоренелые оптимисты той и другой стороны могли предсказывать быстрое решение проблемы прекращения огня» {1174}.

Упрощение проблем

Обе стороны сразу же попытались разрешить оставшиеся разногласия, особенно по третьему пункту. Только через неделю после того как началось обсуждение этого пункта, коммунисты в принципе согласились с проведением инспекций за пределами демилитаризованной зоны. В ответ представители ООН предложили продолжить переговоры на уровне групп. Генерал Нам тотчас согласился{1175}. И все же по ряду вопросов оставались существенные разногласия. Коммунисты возражали против периодического обновления личного состава и замены вооружения какой-либо из сторон после подписания соглашения о перемирии. На этом настаивало командование ООН — подразумевая лишь замену, а не усиление. Коммунисты требовали, чтобы ООН вывела свои силы с оккупированных прибрежных островов, расположенных севернее 38-й параллели. Командование ООН говорило, что сделает это только тогда, когда этот вопрос будет поставлен на отдельное обсуждение. В отношении проведения инспекции за пределами демилитризованной зоны коммунисты были против требований ООН осуществлять воздушное наблюдение и предлагали заменить совместную комиссию по военному перемирию, наделенную правом свободного передвижения по Корее, неким «наблюдательным органом», в состав которого входили бы представители нейтральных государств. Они предлагали ограничить деятельность этого органа отдельными портами, список которых будет согласован обеими сторонами. [418]

Риджуэй хотел, чтобы группы наблюдателей из нейтральных стран подчинялись комиссии по военному перемирию. В своих неофициальных беседах американские политики проявляли гибкость в отношении возможных масштабов инспекций, однако вопрос о том, какие именно порты будут открыты для групп наблюдателей, видимо, требовал обсуждения на переговорах. Американцы также проявляли желание заключить соглашения в отношении аэродромов, расположенных в Северной Корее — хотя командование ООН возражало как против ремонта старых, так и против строительства новых аэродромов после подписания перемирия. Вашингтон считал, что коммунисты могут согласиться с использованием северокорейских аэродромов группами наблюдателей нейтральных стран. В любом случае строгие ограничения в отношении аэродромов не могли существовать бесконечно. Однако в этом отношении, как и в отношении инспекций, окончательная позиция ООН зависела от результатов переговоров между Соединенными Штатами, Великобританией и другими союзниками по вопросу «заявления о применении крайних мер», которое должно было предостеречь коммунистов от возобновления военных действий сразу после подписания договора о перемирии{1176}.

Таким образом, переговоры давали мало шансов на быстрый успех. В конце ноября Ачесон обсуждал вышеуказанное заявление с министром иностранных дел Великобритании Энтони Иденом. Ачесон хотел достичь предварительного соглашения о применении совместных мер в случае нарушения коммунистами перемирия. Американские военные предлагали в этом случае нанести удары по китайским авиабазам и осуществить морскую блокаду побережья Китая. Иден возражал против каких либо предварительных обязательств в отношении применения специальных мер. Он также считал, что нужно попросить все государства, принимающие участие в военных действиях ООН в Корее, поддержать это заявление{1177}.

В середине декабря к англо-американским переговорам подключились и другие участники военной акции командования ООН. К этому моменту Соединенные Штаты уже были готовы отказаться от поисков соглашения по принятию крайних мер в случае нарушения перемирия. У некоторых участников военной акции ООН имелись сомнения в отношении предложения США. Канада опасалась, что это заявление может привести к тому, что Советы попытаются заманить военные силы Запада [419] в Северо-Восточную Азию, в то время как русские войска останутся на прежних местах дислокации{1178}. Новая Зеландия вообще сомневалась в необходимости и желательности такого заявления{1179}. Австралия хотела обсуждать меры, которые предлагалось предпринять в случае серьезного нарушения перемирия{1180}. Поскольку КНР уже осуществляла обучение и снабжение войск Вьетминя, а в последнее время стали появляться сообщения о наращивании китайских войск в провинциях Гуанси и Юньнань, расположенных вдоль границ с Индокитаем, Франция хотела получить гарантии участия западных союзников в коллективных действиях, направленных против будущей агрессии, где бы она ни началась{1181}.

Великобритания уже осложнила переговоры требованием включить Индию в число государств, которым следует подписать заявление{1182}. К концу декабря Соединенные Штаты испытывали не только оптимизм в отношении перспектив подписания соглашения по заявлению, но и неопределенность по поводу того, когда именно наступит вожделенный консенсус и какой же будет окончательная версия этого заявления.

Ощущая такую неопределенность, Вашингтон на переговорах в Пханмунчжоне дал согласие на восстановление только тех аэродромов, которые были непригодны для взлета и посадки реактивных самолетов. Когда 19 декабря коммунисты заявили, что они пойдут на уступки в отношении замены войск, если командование ООН откажется от своих требований в отношении аэродромов, Джой сообщил Риджуэю, что «аэродромы, несомненно, являются одним из важнейших вопросов перемирия»{1183}. По третьему пункту еще не были достигнуты соглашения о замене материально-технической части, о контактах между наблюдателями нейтральных стран и комиссией по военному перемирию и о расширении зоны деятельности инспекций. Однако все эти вопросы можно было решить в ходе дальнейших переговоров.

То же самое можно было сказать и о проблеме военнопленных. Коммунисты не были согласны с предложением ООН до 11 декабря начать обсуждения по третьему и четвертому пунктам. Еще через неделю коммунисты отступили от своего требования провести обмен военнопленными по принципу «все на всех» без предварительного обмена списками пленных{1184}.

Когда командование ООН изучило список, составленный коммунистами, стало понятно, почему они настаивали на том, чтобы заранее осуществить обмен по принципу «все на всех». [420]

В этом списке значились только 11559 пленных, которые находились в руках коммунистов, тогда как у командования ООН были данные о примерно 100 000 военнослужащих, пропавших без вести во время боевых действий. Только в первые месяцы войны в своих выпусках новостей и радиопрограммах коммунисты заявляли о том, что ими было взято в плен более 65 000 военнослужащих противника. С другой стороны, коммунисты сообщали о 188 000 пропавших без вести своих солдат — тогда как в списках ООН числилось 132 000 пленных солдат и еще 37 000 человек, которые недавно были признаны интернированными гражданскими лицами.

22 декабря, в первый день обсуждений по спискам пленных, контр-адмирал Рутвен Е. Либби, заменивший адмирала Берка, ранее принимавшего участие в переговорах, объяснил, что еще 16 000 пленных оказались гражданами Корейской республики и тоже не будут репатриированы{1185}. Генерал-майор Ли Сань Чо возражал, доказывая, что статус военнопленного следует определять исключительно на основании формы, в которую был одет солдат на момент попадания в плен. Либби выдвигал контраргументы. Он прекрасно знал, что северокорейцы силой мобилизовали в свою армию десятки тысяч взятых в плен солдат Корейской республики и гражданских лиц. Хотя американцы не питали особых надежд в отношении безопасности возвращения из плена военнослужащих ООН, тем не менее они использовали этот вопрос в качестве разменной монеты, пытаясь убедить коммунистов смириться с пересмотром статуса более трети всех военнопленных, которые находились в распоряжении ООН{1186}.

Если вопрос о пересмотре статуса, вероятно, мог быть решен лишь путем долгих переговоров, то маневры США в отношении ненасильственной репатриации грозили завести переговоры в тупик. Хотя Соединенные Штаты до сих пор не заняли твердой позиции по этому вопросу, тем не менее президент Трумэн имел на этот счет свое мнение{1187}. В течение второй недели декабря он вызывал своих советников из Госдепартамента и Министерства обороны, выясняя у них, какую позицию на переговорах занимает командование ООН, и выражая опасения, что перемирие в Корее приведет лишь к новым атакам коммунистов и в итоге все закончится потерей полуострова и возрождением в Соединенных Штатах изоляционизма. Трумэн боялся, что в течение следующего года, когда должны были состояться президентские выборы, ему будет трудно отстаивать американскую программу перевооружения{1188}. Скрытый смысл его опасений можно было [421] сформулировать так: отвечает ли затягивание войны на 1952 год геостратегическим интересам США?

Главные советники Трумэна (за исключением госсекретаря Ачесона, который все еще оставался в Европе) сомневались в том, что в ближайшем будущем США смогут улучшить свои позиции в Корее и таким образом повлиять на сговорчивость противника. Но они считали, что заявление о возможном применении крайних мер является эффективным средством устрашения, способным удержать коммунистов от возобновления военных действий{1189}. Эти соображения были высказаны во время обсуждений вопроса о ненасильственной репатриации. В конце ноября Риджуэй консультировался с Комитетом начальников штабов по поводу обмена пленными на основе принципа «один за одного» в качестве основной позиции, и возможности лишь в дальнейшем, если это будет необходимо для обеспечения возвращения из плена военнослужащих ООН, согласиться на обмен по принципу «все на всех»{1190}. 3 декабря Комитет начальников штабов рекомендовал министру обороны Лаветту принять этот план{1191}. Госдепартамент также дал свое согласие — хотя настойчиво рекомендовал «избегать насильственного возвращения коммунистам тех лиц, жизнь которых в результате этого будет поставлена в опасность» {1192}.

Зная точку зрения президента, Госдепартамент и Пентагон дали Риджуэю указания предложить обмен «одного на одного» — пока коммунистами не будут возвращены все попавшие к ним в плен военнослужащие и гражданские лица, после чего оставшиеся у командования ООН военнопленные будут репатриированы на добровольной основе. Командованию силами ООН следовало придерживаться этой позиции «так долго, как только возможно — но при условии не доведения дела до опрометчивого срыва переговоров» {1193}. Риджуэй видел риск такого подхода в том, что как только идея о предоставлении убежища военнопленным получит широкую огласку, она может оказаться «настолько привлекательной в смысле защиты прав человека, что американское общественное мнение потребует ее осуществления». В то время как коммунисты все активнее пропагандировали обмен по принципу «все на всех», командование ООН подходило к проблеме военнопленных с некоторой тревогой{1194}.

Лишь 2 января 1952 года адмирал Либби положил на стол переговоров американское требование о репатриации на добровольной основе. К этому времени стороны уже превысили на [422] пятнадцать дней крайний срок действия перемирия, основанного на линии контакта, существовавшей в конце ноября 1951 года. Тогда же генерал Ли заявил, что огромная разница между объявленным ранее количеством пленных солдат Корейской республики и числом, указанным в текущем списке военнопленных, объясняется результатами «перевоспитательной» работы коммунистов — а также тем, что многие пленные были освобождены еще на фронте. Командование ООН живо на это отреагировало, заявив, что большинство указанных пленных оказалось в северокорейской армии. Либби утверждал, что, предлагая репатриацию на добровольной основе, он лишь соглашается с «принципом, выдвинутым и защищаемым вашей стороной, суть которого сводится к тому, что солдат одной из воюющих сторон при освобождении из плена сам осуществляет выбор — вернуться ему к своим или остаться на другой стороне». На практике единственная разница заключалась в том, что командование ООН не предоставляло пленным возможность такого выбора до окончания боевых действий, и выбор этот делался под наблюдением такой нейтральной организации, как Международный Комитет Красного Креста{1195}.

Коммунисты, которые не предвидели такой позиции США, ответили лишь 4 января. Этот ответ состоял из целой серии эпитетов, напоминавших их летние высказывания{1196}. Предложение ООН было названо «абсурдным», «бесполезным» и «смешным», его категорически отказывались принимать{1197}. Радио Пекина назвало это «грубой и бесстыдным провокацией»{1198}. В течение нескольких недель китайцы демонстрировали раздражение позицией ООН в Пханмунчжоне — но теперь они делали это в более оскорбительной чем когда-либо манере, угрожая даже прервать переговоры{1199}.

Однако коммунисты все-таки не приостановили переговоры. Заявив, что предложение ООН не заслуживает обсуждения, они вскоре все же стали его обсуждать{1200}. Они постоянно ссылались на 118-ю статью Женевской конвенции 1949 года, которой сами же не придавали значения, тогда как делегация ООН приводила доводы в пользу позиции, которая, по-видимому, противоречила прежним договоренностям.

Какими бы ни были мотивы, побудившие коммунистов оспаривать этот вопрос, они не проявили дальнейшей гибкости, и сроки заключения соглашения о линии перемирия были перенесены на вторую неделю января. Сообщения американской печати о том, что Соединенные Штаты вот-вот пойдут на уступки [423] по четвертому пункту, не заставили коммунистов смягчить свою позицию. Сама суть этого вопроса, вызвавшего такие споры, была причиной их непримиримости{1201}. Поднимая вопрос о свободе личного выбора, предложение о репатриации на добровольной основе затрагивало глубинные причины идеологического и культурного конфликта между Востоком и Западом{*116}. Оно также было намеком на неизбежность того, что значительное количество людей, находившихся в плену у командования ООН, не захотят возвращаться в Северную Корею или коммунистический Китай.

Но такой результат противоречил бы заявлениям режимов Пекина и Пхеньяна о демократическом характере их режимов. Китайцы весьма болезненно относились к этому вопросу. Когда командование ООН 15 января заявило о том, что китайским военнопленным следует предоставить в качестве возможного выбора возвращение на Тайвань, представитель делегации КНР ответил, что «если кто-либо посмеет передать кого-нибудь из взятых в плен противной стороной китайских народных добровольцев смертельному врагу китайского народа <Чан Кай-ши>, китайский народ этого не потерпит и будет сражаться до конца» {1202}.

Режим Иосифа Сталина вряд ли советовал идти на компромиссы в этом вопросе. Еще до Второй Мировой войны Советы подписали множество соглашений по военнопленным, в основе которых лежал принцип добровольной репатриации, но в конце войны они настаивали на репатриации всех пленных и перемещенных лиц (по понятным причинам). В начале 1945 года более 5 миллионов советских граждан находились вне зоны распространения советского суверенитета, некоторые из них дезертировали из Советской армии или бежали с советской территории и сотрудничали с немцами — что свидетельствовало о крайней непопулярности сталинского режима в некоторых районах СССР. Сталин был решительно настроен вернуть этих людей. В конечном счете с помощью США, около 5,2 млн. человек были возвращены в Советский Союз, причем многие из них — против своей воли{1203}. Осуществление принципа добровольной репатриации в Корее создало бы опасный прецедент не только в отношении будущей лояльности советских [424] военнослужащих и гражданских лиц, но также и в отношении населения стран Восточной Европы, где группы инакомыслящих получали все большую поддержку и помощь со стороны Соединенных Штатов, и где продолжались репрессии, которые свидетельствовали об опеке Советского Союза{1204}.

Несмотря на тупик, в который зашли обсуждения проблемы военнопленных, на переговорах в Пханмунчжоне наблюдался прогресс в отношении третьего пункта. 9 января коммунисты согласились с предложением о замене вооружения и военной техники{1205}. Еще через два дня Комитет начальников штабов передал Риджуэю, что делегации ООН не следует возражать против восстановления и строительства аэродромов — если это поможет решить другие вопросы. Такой шаг был отражением уверенности Вашингтона в эффективности заявления о принятии крайних мер и в том, что в конечном итоге это заявление окажется приемлемым и для союзников США{1206}. К середине месяца Пентагон рассматривал возможность возврата к пленарным заседаниям с целью выдвинуть в одном блоке предложения об уступках со стороны ООН в отношении аэродромов и со стороны коммунистов — в отношении военнопленных{1207}. Госсекретарь Ачесон считал, что перемирие, вполне возможно, будет заключено в конце месяца{1208}.

В течение шести недель с момента появления предварительного соглашения по второму пункту стороны шли на взаимные уступки — хотя в большинстве случаев делали это неохотно и не сразу. Исключением стало предложение о проведении инспекций за пределами демилитаризованной зоны, которое в целом было принято коммунистами в начале декабря. На деле это означало проведение инспекций как в Южной Корее, так и в Северной, поэтому коммунисты вели острые дебаты по деталям этого соглашения. Тем не менее сам факт того, что они пошли на уступку, в целом согласившись с этим предложением, говорит об их действительном желании заключить перемирие.

С другой стороны, принимая во внимание продолжавшееся после Нового года ослабление военного давления ООН, коммунисты могли бы особенно и не торопиться. Теперь численность их войск в Корее превышала 700 000 человек, а материально-техническое обеспечение намного превосходило то, что имелось летом. Они воспользовались паузой в наступательных действиях противника и укрепили линии своей обороны, расширив систему траншей и ходов сообщения, что намного снизило уязвимость их позиций от ударов артиллерии и авиации противника [425] {1209}. Испытывая уверенность в своих военных позициях, Мао 28 декабря телеграфировал Пыну: «Пока мы не боимся отсрочки <переговоров> и не проявляем признаков беспокойства, противник не сможет сыграть с нами ни одной из своих шуток»{1210}.

Советы выясняют степень сплоченности Запада

В начале января в Пханмунчжоне продолжались переговоры, а в Париже Генеральная Ассамблея ООН после рождественских каникул вновь приступила к работе. Советский Союз выбрал именно это время для того, чтобы выяснить степень единства Запада по многим вопросам — в том числе и по корейскому. Третьего января министр иностранных дел СССР Андрей Вышинский, получив слово на заседании Первого комитета, подверг яростной критике доклад Комитета по принятию коллективных мер (КПКМ). Созданый на основании резолюции «Единство ради мира», принятой 3 ноября 1950 года, КПКМ впервые собрался лишь в марте 1951 года, а свой доклад представил на рассмотрение только осенью. К этому времени события в Корее предоставили некоторое фактическое подтверждение тезису о потенциальных возможностях ООН как фактора коллективной безопасности{1211}. Теперь этот доклад, а также резолюция по нему, поддержанная одиннадцатью из четырнадцати представленных в комитете государств и призывающих к продолжению работы в следующем году, стали первым пунктом рассмотрения Ассамблеи. Проанализировав проблемы, традиционно возникающие при осуществлении масштабных экономических и финансовых мер, и продемонстрировав мизерные результаты попыток расширить участие государств в военной акции в Корее, этот доклад свидетельствовал, что Соединенным Штатам не в полной мере удалось использовать Генеральную Ассамблею в своих целях{1212}. Однако Советский Союз, не обращая внимания ни на что, продолжал яростно противиться расширению полномочий комитета.

Подвергая резкой критике действия США, Вышинский в своей речи от 3 января вышел далеко за пределы содержания доклада КПКМ. Он критиковал Соединенные Штаты за предоставление по Акту о взаимной безопасности, принятому Конгрессом осенью прошлого года, ассигнований на сумму 100 млн. долларов для изгнанников из стран Восточной Европы. Вышинский злорадствовал по поводу того, что перевооружение [426] Западной Германии, план Шумана и большие военные расходы вызвали напряженность внутри Западного альянса. Назвав курс США в Корее «обычным пиратством и насмешкой над принципами Объединенных Наций», он предложил провести заседание Совета Безопасности, чтобы на нем рассмотреть способы снижения международной напряженности. Корея должна была стать первым вопросом в повестке дня этого заседания. В заключение Вышинский напомнил о недавних заявлениях, в которых Пекин обвинил Соединенные Штаты в заигрывании с остатками китайских сил Гоминьдана в Таиланде и Бирме{*117}, что указывало на подготовку к нанесению новых ударов по КНР, которые, несомненно, будут названы «оборонительными»{1213}. Это последнее обвинение наряду с наращиванием вооруженных сил КНР в провинциях, граничащих с государствами Юго-Восточной Азии, усилило подозрения Запада, что коммунистический Китай ищет предлог, чтобы начать военное наступление в этом регионе{1214}.

У Вышинского были основания считать, что дальнейшие усилия Советского Союза посеять раздор в лагере противника принесут свои плоды. В Западной Европе 1952 год начинался с опасений усиления инфляции и возникновения дефицита важнейших сырьевых материалов. Экономические условия способствовали росту недовольства стремлением США продолжать наращивание западной военной мощи. За предыдущий год страны Запада повысили расходы на оборону в среднем на 75%, увеличили производство боеприпасов на 70% и улучшили эффективность боевого применения вооруженных сил по меньшей мере в два раза{1215}. Однако осенью состояние экономики ухудшилось, и Конгресс США сократил на 600 млн. долларов предложенную администрацией Трумэна сумму, предназначенную для оказания экономической помощи зарубежным странам. Кроме того, некоторые республиканцы продолжали высказывать недовольство в отношении торговли союзников с государствами коммунистического блока{1216}. В Англии ходили слухи, что премьер-министру Уинстону Черчиллю во время его предстоящего визита в Соединенные Штаты будет оказан прохладный прием{1217}.

Действия Советов, направленные на усиление разногласий между странами Запада, предусматривали и кампанию по расширению [427] торговли между Востоком и Западом. Осенью прошлого года Советы активно действовали на конференции в Сингапуре, посвященной торговле с государствами Юго-Восточной Азии. В новом году Советы устраивали крупную торговую выставку в Индии и призывали японцев возобновить торговые отношения с государствами коммунистического блока — особенно с Китаем{1218}. Многие в Японии рассматривали торговлю с Китаем как важнейшее условие оздоровления экономики. Корейская война придала импульс японской экономике, поскольку вызвала спрос на товары и услуги, необходимые для обеспечения боевых действий сил ООН. Однако оккупация страны приближалась к концу и довольно скоро американская экономическая помощь должна была прекратиться, в Корее в любой момент могло быть подписано перемирие, а вопрос о репарациях Филиппинам, Индонезии и Бирме все еще не был урегулирован. Словом, Япония остро нуждалась в новых рынках сбыта. Коммунистический Китай мог стать таким рынком, а также дешевым источником такого сырья, как железная руда и коксующийся уголь.

Англичане желали возрождения китайско-японской торговли, надеясь избежать конкуренции на рынках Юго-Восточной Азии. Напротив, правые республиканцы в Соединенных Штатах настаивали на том, чтобы в политическом отношении Япония имела дело исключительно с тайваньским режимом — что неизбежно привело бы к ухудшению экономических отношений с коммунистическим Китаем. Накануне ратификации Сенатом мирного договора с Японией и договора о безопасности, которые были уже готовы вступить в силу, а также в преддверии президентских выборов и выборов в Конгресс, администрация Трумэна едва ли потерпела бы заигрывания японцев с коммунистическим Китаем. Заманчивые предложения коммунистических держав, вводившие в соблазн японских бизнесменов и обещавшие им обширные рынки и важнейшее сырье, могли нанести огромный вред Западу{1219}. В начале нового года Сталин даже отправил специальное послание японскому народу. В других пропагандистских призывах к Японии и Западной Европе подчеркивалось значимость «Всемирной экономической конференции», которую в апреле планировалось провести в Москве{1220}.

Возможности усилить разногласия внутри Западного альянса, особенно в англо-американских отношениях, имелись не только в сфере экономики. Англичан по-прежнему не удовлетворяла твердость США в отношениях с Советами — британцы [428] считали, что это дает Кремлю преимущества в пропагандистской войне. Недовольство вызывало и требование США, считавших, что командующим объединенными военно-морскими силами на Атлантике должен быть американец. Англичан раздражало и то, что Соединенные Штаты постоянно увеличивали число своих авиабаз на Британских островах, все еще не заключив соглашения о проведении консультаций перед тем как использовать их для нанесения атомных ударов по Советскому Союзу. Кроме того, Лондону не понравилось весьма прохладная поддержка, которую Вашингтон оказал британской политике противодействия требованиям национально-освободительных движений Ирана и Египта. Британии не понравились и требования США предпринять более энергичные усилия, направленные на военную и экономическую интеграцию стран Европы{1221}. Что касается более отдаленных от Великобритании регионов, то англичане возражали против сотрудничества США со сторонником Чан Кай-ши в Бирме китайским генералом Ли Ми, а особенно — против переговоров, которые американские официальные лица вели на Тайване в контексте приготовлений ко вторжению в юго-восточный Китай. Лондон считал, что поддержка генерала Ли Ми ухудшит и без того слабые надежды на восстановление отношений с КНР, и даже приведет к тому, что Пекин отправит войска в этот регион{1222}.

Существовали разногласия и по Корее. Британский Форин Офис был по-прежнему обеспокоен действиями американской дипломатии как в Пханмунчжоне, так и в Париже. Англичане не до конца доверяли искренности намерений Америки прекратить боевые действия в Корее. Они опасались, что даже если перемирие будет заключено, оно будет нежизнеспособно без своевременных шагов, направленных на политическое объединение полуострова. Кроме того, они питали надежды на то, что это перемирие в конечном счете проложит путь к улучшению отношений Запада с Китаем. Для того чтобы дать этим идеям дальнейший ход, британские политики пытались использовать Генеральную Ассамблею ООН. Но американский Госдепартамент был против попыток британцев в преддверии заключения перемирия реализовать свой план через ООН. В то же время он благосклонно относился к идее создания новой комиссии ООН, в которую входили бы представители Соединенных Штатов, трех небольших государств, принимавших участие в военных действиях ООН в Корее, и Советского Союза — если он согласится. Эта комиссия докладывала бы Генеральной Ассамблее исключительно [429] о «создании единой, независимой и демократической Кореи мирным{*118} путем»{1223}. Напротив, Лондон хотел, чтобы Генеральная Ассамблея проложила путь к мирной конференции, в которой приняли бы участие и Пекин, и Вашингтон. Эта конференция должна была начаться с обсуждения корейского вопроса, но в конечном счете затронула бы и другие проблемы Восточной Азии{1224}. До рождественских каникул проблема Кореи не рассматривалась Генеральной Ассамблеей ООН, но ее должны были обсудить сразу же после возобновления работы в новом году.

Даже если бы англичане не пошли на открытое противодействие позиции американцев по Корее, возросшее своенравие делегаций арабских и азиатских стран не способствовало единству некоммунистических государств. Уже на первых заседаниях шестой сессии Генеральной Ассамблеи Соединенные Штаты подверглись самой резкой за последнее время критике со стороны государств «третьего мира». Большая часть обвинений была связана с тем, что Соединенные Штаты не оказали поддержки движениям за самоопределение в тот момент когда они начали вступать в конфликт с действиями западных союзников. Мусульманские государства были во главе тех, кто подавал жалобы на действия Франции в Марокко и отказ Великобритании вывести войска из зоны Суэцкого канала. Мусульманским странам не хватило лишь нескольких голосов, чтобы поставить на рассмотрение сессии марокканский вопрос — двадцать восемь делегатов выступили против этого предложения, двадцать три его поддержали, а семеро воздержались{1225}.

Понятно, что за всем этим стоял арабо-азиатский блок, который сыграл такую важную роль на предыдущей сессии Генеральной Ассамблеи. Хотя в отношении вопросов, связанных с колониальной политикой Запада, участники этого блока проявляли максимальное единство, однако часто они занимали решительную позицию и в отношении вопросов, связанных с противостоянием Востока и Запада. Особенно это проявлялось в ситуациях, связанных с риском возникновения мировой войны — как, например, в случаях с Кореей, Германией и гонкой вооружений{1226}. В конце ноября сэр Бенегал Pay предложил создать нейтральную «экспертную группу» по Корее в составе [430] трех человек, которые отбирались бы по личным качествам, а не в зависимости от государственной принадлежности. Эту группу следовало наделить полномочиями вступать в контакт с обеими противоборствующими сторонами. Целью этой группы стало бы сближение позиций обеих сторон после подписания перемирия — с тем, чтобы они могли договориться об окончательном урегулировании вопроса. Правительство Индии отказалось выдвигать это предложение как собственное, но как делегации государств Арабо-азиатского блока, так и делегации стран Британского Содружества проявили к нему интерес, который свидетельствовал об их раздражении нежеланием США рассматривать перемирие как переходный этап к урегулированию более масштабных проблем Кореи{1227}. Независимо от того, продолжалась бы война или нет, корейские проблемы были способны расколоть некоммунистический мир.

В Париже Вышинский и Малик начали разыгрывать эту карту в классических советских традициях. Предложение Вышинского созвать Совет Безопасности и поставить корейский вопрос первым пунктом повестки дня получило поддержку большинства. Несмотря на лоббирование США, не менее десяти некоммунистических стран либо проголосовали против внесения поправок в советское предложение, либо воздержались от голосования{1228}. Однако Соединенные Штаты добились успеха, когда их предложение перенести дебаты по «проблеме независимости Кореи» получило поддержку большинства членов Первого комитета. Однако Вышинский не собирался отступаться от этого вопроса, и во время обсуждения «мер противодействия угрозе новой мировой войны» постоянно вставлял свои доводы в отношении корейского вопроса. Он утверждал, что самые первые предложения, сделанные коммунистами (немедленное прекращение огня, отвод войск от 38-й параллели и вывод иностранных вооруженных сил с полуострова), были чрезвычайно разумными мерами — однако оказались отвергнуты Соединенными Штатами{1229}. Теперь же американцы цеплялись за свои «неразумные и бесчестные предложения» по аэродромам и военнопленным.

Судя по всему, упоминая 38-ю параллель, как он это делал и в ноябре прошлого года, и объявляя войну некоторым специфическим аспектам переговоров по перемирию, советский министр иностранных дел пытался оказать давление на Соединенные Штаты{1230}. Однако к этому времени многие наблюдатели, которые старались избежать предвзятости, убедились, что Вышинский [431] лишь старается втянуть Генеральную Ассамблею в ту острую дискуссию, которая уже имела место в Пханмунчжоне{1231}. Пропитанная ядом речь, произнесенная Вышинским 17 января перед членами Первого комитета, заставила еще больше усомниться в искренности намерений Москвы как в отношении Кореи, так и в отношении разоружения{1232}. Когда в начале февраля шестая сессия Генеральной Ассамблеи стремительно близилась к своему завершению и Малик, сменив возвращавшегося домой Вышинского, продолжал поддерживать на должном уровне традиционную для Советов желчность, подавляющее большинство стран Арабо-азиатского блока разделило позицию западных держав, проголосовав за отсрочку дебатов по корейскому вопросу{1233}.

Более обнадеживающими казались перспективы Советов за пределами ООН. В январе во Франции пало правительство Плевена. Хотя в середине месяца Национальное Собрание четырехкратным большинством выбрало премьером радикально настроенного Эдгара Фора, ему было трудно убедить социалистов работать в коалиционном кабинете министров. Это обстоятельство привело к тому, что страна оказалась не в состоянии решить важнейшие проблемы{1234}. Одной из таких проблем был статус Саара, который Франция оккупировала еще со времен Второй Мировой войны, и который Западная Германия считала своей территорией. В конце января, когда Франция назначила посла в Саарскую область, канцлер Аденауэр заявил, что его правительство не будет сотрудничать с Европейским оборонительным сообществом до тех пор, пока проблема будущего статуса Саара не будет урегулирована должным образом. Французские дипломаты были встревожены, поскольку американцы скрутили им руки, сделав тщетными любые попытки чинить препятствия на пути военного участия Германии в обороне Западной Европы{1235}.

Крушение надежд имело место и на другом берегу Атлантики. Там в самом разгаре была кампания по выбору кандидатов на пост президента Соединенных Штатов, проводимая основными политическими партиями страны, и европейцы с тревогой следили за успехами сенатора из штата Огайо Роберта Тафта, желавшего стать кандидатом в президенты США от республиканской партии. Став хозяином Белого дома, Тафт, который был противником НАТО, мог бы уменьшить присутствие американских сухопутных войск в Европе и увеличить перспективы расширения масштабов войны в Азии{1236}. Когда бывший [432] президент Герберт Гувер выступил с обращением по национальному радио, призывая к выводу основной части американских войск из Европы, Советы едва сдерживали свое ликование, посвятив почти четверть номера «Правды» этому заявлению{1237}.

С точки зрения Советов менее положительным обстоятельством было то, что визит в Соединенные Штаты британского премьер-министра Черчилля прошел довольно удачно. Были достигнуты соглашения по проблеме сырья, обмену информацией по атомной энергии, использованию американцами британских военно-воздушных баз, а также решен вопрос национальной принадлежности и полномочий командующего военно-морскими силами НАТО в Северной Атлантике. Стареющий творец особых отношений между Соединенными Штатами и Британией со времен Второй Мировой войны не утратил ни энтузиазма, с которым он когда-то создавал эти отношения, ни своего таланта очаровывать американскую публику. Получило должную оценку его выступление перед Конгрессом, в котором он говорил, что лучше всего, если бы Соединенные Штаты не позволили коммунистам захватить Тайвань и что если перемирие в Корее наступит лишь для того, чтобы его нарушили, британской ответной реакцией будет незамедлительная, решительная и эффективная поддержка Соединенных Штатов. С таким же энтузиазмом было встречено его обещание если не принять полное участие, то по крайней мере оказать поддержку европейской интеграции{1238}.

И все же личное обаяние могло оказать значительное влияние только на смягчение национальных различий. Призывы Черчилля к США оказать Британии поддержку на Ближнем Востоке были встречены прохладно. Несмотря на соглашение по сырьевым материалам, имелось мало надежды на то, что США немедленно помогут Британии решить ее экономические проблемы. Заявлениям Черчилля в поддержку политики США в Азии противостояло несвоевременно получившее огласку в Вашингтоне письмо, в котором японский премьер-министр Йосида Сигеру заверял Соединенные Штаты в том, что его правительство будет вести переговоры о заключении договоров с Китаем, имея в виду исключительно тайваньский режим{1239}.

Пока в Корее шла война, многие в Англии опасались, что какие-нибудь неоправданные действия Вашингтона приведут к перерастанию этой войны в мировую. В то время как в Пханмунчжоне тянулись переговоры, некоторые сделанные в Пентагоне [433] обмолвки указывали на растущее стремление американской армии попытаться преодолеть возникший тупик с помощью военной силы, применив ее либо в Корее, либо за ее пределами. Помимо дальнейшего роста напряженности внутри Западного альянса, такие действия привели бы к увеличению потерь — что вызвало бы разногласия внутри Соединенных Штатов в самый разгар предвыборной кампании. В то же самое время, уступить коммунистам, особенно по вопросу о военнопленных, означало бы потерпеть крупное идеологическое поражение за рубежом и подвергнуться обвинениям в мягкотелости дома. С другой стороны, сохранение существующего курса означало крушение надежд, уже имевшее место в Соединенных Штатах, и способствовало тому, чтобы популярность президента Трумэна по-прежнему оставалась на самой низкой отметке{1240}. Таким образом, президентская администрация оказалась в незавидном положении. Корреспондент «Нью-Йорк Таймс» Хэнсон Болдуин охарактеризовал это положение следующим образом: «Будем прокляты, если что-нибудь сделаем» и «Будем прокляты, если ничего не сделаем»{1241}.

Вашингтон принимает решение по вопросу о военнопленных

Дилемма, с которой столкнулся Трумэн, приводила его в ярость. В таком настроении он иногда делал резкие замечания своим истязателям на пресс-конференциях или писал злобную записку музыкальному критику, который подверг резкой критике пение его дочери. В других случаях он делал записи в своем дневнике, который периодически вел в течение своего президентства. Вот что он записал в момент глубоких переживаний вечером 27 января:

«Иметь дело с правительствами коммунистов, то же самое, что честному человеку попробовать иметь дело с главарем банды рэкетиров или главой наркомафии... Коммунистические правительства не обладают ни честью, ни моральными устоями».

По его убеждению, летом прошлого года китайцы просили о прекращении огня лишь затем, чтобы получить возможность импортировать материалы, необходимые для ведения войны, и восстановить снабжение своего фронта. С точки зрения президента США, соответствующим моменту курсом был бы

«ультиматум с десятидневным сроком, в котором Москве сообщалось бы о том, что мы намерены блокировать побережье Китая от границы с Кореей до [434] границы с Индокитаем, собираемся уничтожить каждую военную базу в Маньчжурии... а в случае дальнейшего вмешательства уничтожим любые порты или города, если это будет необходимо для осуществления наших мирных целей... Такой ситуации можно избежать только посредством вывода из Кореи всех китайских войск и полного прекращения Россией всех поставок, необходимых коммунистическому Китаю для ведения войны».

Воодушевленный этой задачей, Трумэн украсил свое предписание несколькими примерами из недавней истории.

«Совершенно ясно, что советское правительство не хочет мира. Оно нарушило все соглашения, достигнутые в Тегеране, Ялте и Потсдаме... подвергло насилию Польшу, Румынию, Чехословакию, Венгрию, Эстонию, Латвию и Литву{*119} и держит три миллиона военнопленных, захваченных во время Второй Мировой войны, в качестве рабов».

Такие действия надо прекратить и прекратить немедленно — делал вывод Трумэн. «Свободный мир» терпел достаточно. Китайцы должны уйти из Кореи, а Советы должны отдать Польше, Эстонии, Латвии, Литве, Румынии и Венгрии их свободу и прекратить оказывать помощь головорезам, которые нападают на «свободный мир». Иначе — «начнется полномасштабная война. ...Москва, Санкт-Петербург, Мукден, Владивосток, Пекин, Шанхай, Порт-Артур, Далянь, Одесса, Сталинград и каждый промышленный объект в Китае и Советском Союзе будут уничтожены» {1242}. Трумэн никогда не делился со своими советниками идеей разгромить СССР и Китай. Тем не менее, мысли, которые он записал в тот январский вечер, приоткрывают его душевное состояние накануне принятия важного решения по переговорам в Корее{*120}.

Прекрасно понимая, что проблема военнопленных может стать камнем преткновения на переговорах, американские официальные лица решили насмерть стоять на своих позициях по этому вопросу. 22 января заместитель помощника секретаря по делам Дальнего Востока Алексис Джонсон создал рабочую группу [435] по проблеме военнопленных, которая должна была выяснить, каким образом можно получить согласие коммунистов на добровольную репатриацию. Если же это окажется невозможным и переговоры прервутся, то каким образом администрация могла бы добиться поддержки разнообразных вариантов, которые могут быть появиться вновь{1243}. Характер задач, поставленных перед группой, говорит о том, что высшее руководство Госдепартамента было твердо намерено поддерживать принцип добровольной репатриации.

Дебаты продолжались на уровне рабочих групп. Чарльз Стелл из группы планирования политики отмечал, что закон все же был на стороне коммунистов, и что союзники США на вопрос, должна ли добровольная репатриация стать основным камнем преткновения на переговорах, вне всяких сомнений, дадут отрицательный ответ. Стелл также сомневался в том, что успех США по этому вопросу оказал бы влияние на решение этой проблемы в других регионах, так как решающие факторы, влияющие на дезертирство, всегда зависят от местных условий. И, наконец, поскольку силы ООН не в полном объеме осуществляют контроль за тем, что происходит внутри лагерей для военнопленных{*121}, не представляется возможным точно отличить тех, кто действительно не хочет возвращаться, от тех, кого принуждают говорить, что они возвращаться не хотят.

Многие заключенные этих лагерей сбивались в шайки, возглавляемые бывшими солдатами армии Гоминьдана, в свое время силой мобилизованных в коммунистические армии, а затем попали в плен в Корее. Эти вожаки правили, терроризируя своих «сокамерников» и лишая их возможности свободно выражать свое мнение{1244}.

Чарльз Бертон Маршалл, который тоже входил в группу планирования политики, представил другой анализ. Корейских и китайских военнопленных он рассматривал отдельно. По его мнению,

«отказывая корейским военнопленным в защите со стороны единственного в Корее правительства, признаваемого нами законным, и считая более важными претензии, предъявляемые на этих военнопленных режимом, который мы не признаем... мы лишаем оснований все наши действия в Корее». Этот вопрос, настаивал Маршалл, «затрагивает [436] самую сущность противоборства коммунизма и наших традиций, которые предоставляют людям право делать выбор и требовать защиты».

Соблюдение Соединенными Штатами решений Женевской конференции является односторонним и добровольным актом и не навязано каким-либо договором. Учитывая поведение противной стороны, этот документ едва ли может претендовать на то, чтобы быть обязательным для США в отношении этого конфликта{*122}.

Что касается китайских военнопленных, то здесь дело обстояло совсем по-другому, так как присутствие Соединенных Штатов в Корее не было вызвано защитой китайского режима или защитой китайцев{1245}.

Зная о склонностях Трумэна, непосредственные начальники Маршалла (включая Ачесона, Нитца и Болена) приняли решение настаивать на принципе добровольной репатриации как для корейских, так и для китайских военнопленных{1246}. На совещаниях, которые проходили в самом конце января и в течение первой недели февраля, была одобрена идея отбора военнопленных и немедленного освобождения тех, кто не хотел возвращаться домой{1247} — что ставило коммунистов перед свершившимся фактом{*123}.

Военные не были согласны со своими коллегами из Госдепартамента. Опасаясь того, что военные действия в Корее могут продлиться на неопределенный срок, что грозило ужасными последствиями военнослужащим сил ООН, попавшим в плен, комитет начальников штабов одобрил согласие с обменом по принципу «всех на всех». Но Ачесон был непоколебим. Возможно, его позицию усиливали действия Сената, направленные на принятие резолюции в поддержку добровольной репатриации. Министр обороны Лаветт в конечном счете согласился не навязывать президенту точку зрения Пентагона{1248}.

Но опасения по-прежнему оставались, причем даже в Госдепартаменте. Аналитики выражали обеспокоенность по поводу [437] того, что отказ от репатриации всех военнопленных коммунистической стороны снизит перспективу того, что Советы осуществят репатриацию десятков тысяч немцев, которые еще со времен Второй Мировой войны находились в Советском Союзе. Весной 1950 года советское агентство новостей ТАСС заявило, что уже репатриированы все военнопленные — за исключением тех, кто виновен или подозревается в совершении серьезных военных преступлений. Однако у Соединенных Штатов и Западной Германии — не говоря уж о Японии, которая имела свои претензии — имелись другие сведения. Если бы американцы стали настаивать на добровольной репатриации в Корее, Советы стали бы утверждать, что многие находившиеся у них военнопленные были «перевоспитаны и отпущены». Германский отдел Госдепартамента предупреждал, что освобождение командованием ООН в одностороннем порядке тех военнопленных, которые отказались от репатриации, будет нарушением Женевской конвенции и приведет к тому, что в будущем противник не будет проявлять никакой заботы о военнопленных — вновь заявляя, что они уже «перевоспитаны и освобождены»{1249}.

Помощник госсекретаря по связям с общественностью Эдвард Барретт также убеждал проявлять осмотрительность. У Соединенных Штатов было слишком мало сведений о количестве пленных в Корее, которые не хотели возвращаться, а также о том, насколько практичны разнообразные технологии отсева одних пленных от других с последующим предоставлением части их «условного освобождения». Нельзя было предугадать и реакцию общественного мнения на то, что «наши собственные военнопленные останутся в руках противника на неопределенный срок».

Отказ от принципа насильственной репатриации имел в Соединенных Штатах очень сильную поддержку. Но если бы переговоры прервались из-за этого вопроса, в то время как число потерь продолжало бы расти, а военнопленные ООН все еще испытывали страдания в лагерях коммунистов, то обязательства администрации «помочь тем китайцам и северокорейцам, которые еще недавно стреляли в нас, а потом сдались в плен, чтобы спасти свою шкуру», вызвали бы в Америке острые дебаты. Что касается мнения союзников, то отчеты Аналитической службы указывали на то, что если от согласия с принципом добровольной репатриации действительно будет зависеть выбор между прекращением огня и продолжением войны, то эта идея не получит поддержки{1250}. [438]

Восьмого февраля на встрече с Ачесоном и Лаветтом Трумэн официально поддержал существующую позицию противодействия насильственной репатриации, которую командование ООН отстаивало в Пханмунчжоне. Президент дал указания своим подчиненным продолжать изучение методов решения этой проблемы, которые «с одной стороны, не потребовали бы от нас согласия с применением силы для возвращения тех военнопленных, которые имеют серьезные возражения против репатриации, а с другой стороны — требовали бы от коммунистов согласия с принципом добровольной репатриации» {1251}. В течение последующих недель Госдепартамент старательно занимался вербовкой сторонников этой позиции — как дома, так и за рубежом. В то же время изучались возможности освобождения не желавших репатриации военнопленных без предварительного уведомления коммунистов.

Отчасти для того, чтобы активизировать шаги в этом направлении, 11 февраля Джонсон и заместитель начальника штаба армии по проведению операций и управлению генерал Джон Э. Халл отправились в Токио и далее Корею. Они обнаружили, что адмирал Джой и возглавляемая им делегация решительно выступали против идеи освобождения пленных без предварительного уведомления коммунистов. Джой считал, что коммунисты согласятся с принципом ненасильственной репатриации, если Соединенные Штаты покажут твердость своей позиции. Однако адмирал Либби не разделял такого энтузиазма{1252}.

Джонсон и Халл также изучили условия жизни в лагерях для военнопленных, большая часть которых была расположена на острове Чечжудо у южного побережья Кореи, в тридцати милях от Пусана. В американской прессе появились сообщения о беспорядках в лагерях — а так как на горизонте уже маячили массовые проверки военнопленных, Вашингтон проявлял свою озабоченность{1253}.

Прибыв на Чечжудо, визитеры, как позже вспоминал Джонсон, почувствовали, что в воздухе пахнет мятежом{1254}. У вооруженных сил США было мало опыта содержания военнопленных на чужих территориях, так как Соединенные Штаты вступали в обе мировые войны уже после того, как союзниками в значительной степени были созданы необходимые условия для выполнения этой задачи. Лагеря на Чечжудо были построены в начале 1951 года — то есть в тот момент, когда безопасные территории, находившиеся под контролем дружественного режима, были в большом дефиците. Такая же ситуация сложилась и в [439] отношении младшего командного состава и офицеров. Заключенные страдали от тесноты и плохих санитарных условий. Поскольку руководство испытывало острую нехватку личного состава и специалистов, управление внутренней жизнью каждого лагерного барака находилось в руках заключенных, назначенных на роль «опекунов». Они установили эффективный контроль за распределением товаров и услуг.

Заключенные, количество которых постоянно увеличивалось, были представителями двух народов, познавших горечь гражданской войны. Многие из китайцев вплоть до 1949 года служили в армиях Гоминьдана, которыми командовал Чан Кай-ши, а многие из корейцев начинали военную службу в армии Корейской республики, и только попав в плен были силой мобилизованы в северокорейскую армию. Степень лояльности этих солдат была различной, и чаще зависела от конкретных обстоятельств, чем от твердых убеждений. Большинство «опекунов» придерживалось резких антикоммунистических взглядов. Они удерживали власть преимущественно с помощью грубой физической силы{1255}. В связи с тем, что американцы в должной мере не владели языками, командованию ООН приходилось разрешать представителям Тайваня проводить идеологическую обработку в бараках китайских военнопленных. Эти люди настойчиво предлагали пленным репатриацию в бастион антикоммунизма. В корейских бараках американцы обычно зависели от помощи сопровождающих их южнокорейских переводчиков, для которых язык заключенных был родным. Однако этим южнокорейцам не хватало терпения, необходимого для налаживания нормальных взаимоотношений с пленными, что значительно осложняло их работу.

За вспышкой насилия, которая имела место в сентябре 1951 года, последовали меры по усилению и реорганизации сил безопасности. Однако к концу года силы ООН на острове все еще насчитывали менее десяти тысяч человек, тогда как необходимо было как минимум пятнадцать тысяч. Еще больше осложнило ситуацию в лагерях соглашение по линии перемирия — наряду с отбором, которому в конце года подверглись 37 тысяч корейских пленных. Статус этих последних был пересмотрен, в результате чего они становились интернированными гражданскими лицами. Заключенные-антикоммунисты выражали признательность за предоставленную им возможность и испытывали неотложную потребность в действиях, направленных против репатриации в коммунистические страны. В то же время [440] заключенные-коммунисты чувствовали опасность, которая угрожала как им самим, так и грандиозным идеям, которые они поддерживали.

Ни Джонсон, ни Халл, ни командование силами ООН не знали, что как только коммунисты в Северной Корее поняли значение проблемы военнопленных, их агенты на фронте стали нарочно сдаваться в плен, чтобы проникать на Чечжудо и организовывать там сопротивление лагерным властям. В результате мятежа, вспыхнувшего 18 декабря 1951 года, в лагере погибло четырнадцать человек. Повторная проверка уже получивших статус интернированных гражданских лиц, имевшая место в начале 1952 года, привела к еще нескольким инцидентам. На следующий день после визита Джонсона и Халла заключенные контролируемого коммунистами барака оказали сопротивление попыткам чиновников Корейской республики провести отбор для последующего пересмотра статуса. В последующей за этим схватке погибли или получили смертельные ранения семьдесят семь заключенных{1256}.

Несмотря на свои наблюдения, сделанные на Чечжудо, вернувшись домой, Джонсон и Халл не удосужились поставить под вопрос благоразумие позиции США по поводу ненасильственной репатриации{1257}. Они доложили Трумэну о том, что командование ООН оценивает число заключенных, которые будут активно сопротивляться репатриации в коммунистические страны, как 5000 северокорейцев и и 500 китайцев. Наибольшую проблему представляли собой китайские пленные — как из-за своего поведения в лагерях, так и по причине того, что делегация коммунистов в Пханмунчжоне придавала им большое значение. Кроме того, Риджуэй считал, что позиции коммунистов на фронте сейчас были прочнее, чем в июле прошедшего года, хотя теперь его силы тоже лучше подготовлены к отражению возможных атак противника. Командующий силами ООН считал, что при существующих условиях ему понадобится дополнительный корпус из трех дивизий для того, чтобы одержать в Корее военную победу — но даже в этом случае победа потребует «значительных потерь»{1258}.

К концу февраля политика США в отношении военнопленных оставалась без изменений. 27 февраля Риджуэй привел своим начальникам в Соединенных Штатах веские аргументы против идеи пересмотра статуса пленных и освобождения части их еще до перемирия. Он не хотел ставить коммунистов перед свершившимся фактом в отношении решения проблемы военнопленных, [441] поскольку настаивал на безопасном и быстром возвращении из плена военнослужащих сил ООН, рассматривая это в качестве высшего приоритета при обсуждении четвертого пункта. Перспектива того, что коммунисты согласятся с добровольной репатриацией, по-прежнему оставалась ничтожной. Самый лучший способ достичь соглашения, при этом избежав принудительного возвращения всех пленных, заключался в проведении отбора из общего числа военнопленных тех, кто резко возражал против репатриации в коммунистические страны, и исключения их из списков военнопленных. После этого в Пханмунчжоне следовало предложить обмен по принципу «все на всех» на основе измененного списка{1259}.

Во время многочасового совещания на высшем уровне, которое проводилось в Белом доме в связи с посланием Риджуэя, Трумэн заявил, что окончательная позиция США будет заключаться в неприятии принципа принудительной репатриации. Мэтьюз доложил, что Госдепартамент проконсультировался с основными союзниками США, и все они выразили свое согласие с американской позицией. Лишь заявления канадского посла Хьюма Ронга, сделанные две недели назад, несколько отличались от общего настроя союзников{1260}. Во всяком случае инструкции, полученные Риджуэем в тот же день, давали ему полномочия осуществлять свой план отбора и внесения изменений в список военнопленных{1261}. Американцы разработали уловку, позволявшую урегулировать вопросы, предусмотренные четвертым пунктом, не получая на это официального согласия коммунистов с принципом ненасильственной репатриации и не принося в жертву высокие моральные ценности.

В течение пяти недель, которые занял процесс выработки соглашений по вопросу о военнопленных, советники Трумэна чувствовали нежелание своего руководителя пересматривать свою точку зрения. Суть ее сводилась к тому, что находящихся в лагерях командования ООН военнопленных не следует возвращать противнику против их воли. Несмотря на все свои сомнения, эти советники не были склонны «посвящать» президента (как осенью прошлого года выразился Джонсон) во все сложности этого вопроса{1262}.

Зная, как развернулись дальнейшие события, трудно оправдать тот факт, что 8 февраля Лаветт и Ачесон не сообщили Трумэну о своих сомнениях. Не менее тяжело оправдать и то, что Халл и Джонсон не смогли донести до понимания президента всю значимость событий, происходивших в лагерях на острове Чечжудо. [442]

Ситуация, сложившаяся в лагерях, в значительной степени стала результатом невнимания со стороны командования ООН. Даже в сентябре 1951 года, когда на острове Чечжудо явно наметилась тенденция к еще большему ухудшению ситуации и сюда прибыл генерал Ван Флит, высшие инстанции не дали санкций на проведение детального изучения всех обстоятельств дела. Между тем это было крайне необходимо для того, чтобы стабилизировать ситуацию и привести ее в полное соответствие с требованиями Женевской конвенции. Чрезмерно загруженные работой деятели в Вашингтоне и Токио занимались вопросами, которые им казались более важными. А тем временем на острове Чечжудо чиновникам не столь высокого ранга, понятия не имевшим о дискуссиях по поводу ненасильственной репатриации, вполне хватало забот по налаживанию системы, которая, как они считали, вскоре после подписания перемирия будет демонтирована{1263}.

К концу февраля 1951 года, когда проблема военнопленных взбудоражила весь мир, а военная ситуация в Корее стабилизировалась, о бедственном положении в лагерях стали говорить чаще чем раньше. Теперь чиновникам в Токио и Вашингтоне было гораздо труднее оправдать свое пренебрежение к проблемам военнопленных. После инцидента, имевшего место 18 февраля, генерал Ван Флит, надеясь улучшить состояние дисциплины на Чечжудо, назначил комендантом острова бригадного генерала Фрэнсиса Т. Додда. Риджуэй отправил командующему 8-й армией строгое предупреждение по поводу потенциальной угрозы осложнений в случае дальнейших вспышек насилия на острове и выразил желание, чтобы Ван Флит взял на себя личную ответственность за планирование любых массовых проверок или проведения отбора военнопленных{1264}.

Генерал Додд не обладал большим опытом службы в Азии, не владел ни корейским, ни китайским и получил слишком незначительное пополнение личного состава{1265}. Никто не предполагал, что ситуация может достичь пропорций настоящего кризиса. Комитет начальников штабов в Вашингтоне, Риджуэй в Токио и Ван Флит, опасавшийся начала нового наступления коммунистов в середине апреля и уделявший основное внимание подготовке к нему — все они не приняли достаточного участия в политике ненасильственной репатриации, хотя должны были уделить ей самое пристальное внимание{1266}. Вплоть до мая 1952 года даже президент и госсекретарь не смогли оценить, насколько серьезна ситуация на Чечжудо и как она может в идеологическом [443] плане подорвать преимущества позиции США, выступавших против принудительной репатриации. Часть вины за это равнодушие следует возложить на Джонсона, представителя Госдепартамента и чиновника самого высокого ранга из всех, кто посетил остров.

Наконец необходимо сказать и о мотивациях. Несмотря на то, что моральные принципы политики США многим внушали сомнение, нет оснований считать, что Трумэн и Ачесон изменили свое отношение к идее принудительного возвращения пленных в коммунистический концлагерь. Однако в нарастании напряженности были заинтересованы те, кто рассчитывал получить преимущество в идеологической борьбе, имевшей решающее значение в период «холодной войны». 4 февраля в докладной записке президенту госсекретарь указывал, что

«любое соглашение, которое потребует от войск США применения силы для передачи коммунистам заключенных, уверенных в том, что в случае возвращения им будет угрожать смертельная опасность, несовместимо с нашими основными моральными и гуманитарными принципами, определяющими значение отдельной личности. Несоблюдение этих принципов будет серьезно угрожать позиции США в психологической войне против коммунистической тирании»{1267}.

Внутриполитическая ситуация также повлияла на решение администрации. В декабре 1951 года Риджуэй предвидел, что после оглашения выбранного американской администрацией принципа репатриации будет уже трудно изменить это решение{1268}. До января 1952 года американская пресса время от времени высказывала тревогу по поводу судьбы китайских и северокорейских военнопленных — но обозреватели, казалось, были готовы уступить и согласиться с обменом по принципу «все на всех»{1269}.

Однако в течение первых двух месяцев 1952 года почти все средства массовой информации выражали согласие с позицией США по четвертому пункту. В Конгрессе также наблюдалось значительное движение в этом направлении{1270}. Тем не менее, Трумэн и его советники понимали: как только станет ясно, что их позиция является единственным препятствием на пути к перемирию, и даже может привести к расширению масштаба военных действий в Корее, вся эта поддержка, скорее всего, прекратится{1271}. Безусловно, они осознавали, что продолжение войны в Корее может только уменьшить перспективы демократической партии на осенних выборах. Вероятно, последствия [444] этого для демократов будут гораздо более серьезными, чем нападки республиканцев на уступки, благодаря которым будут прекращены потери среди военнослужащих США и возвращены многострадальные американские военнопленные. Поддержка же международного общественного мнения казалась администрации даже еще более проблематичной.

Наконец, ход переговоров по перемирию в феврале, как и результаты недавно состоявшейся в Лиссабоне конференции министров иностранных дел стран-участниц НАТО (с которой Ачесон возвратился лишь за несколько часов до начала в Белом доме совещания по вопросу о военнопленных), могли внушить администрации уверенность в том, что после еще нескольких месяцев упорных переговоров коммунисты все-таки согласятся с позицией ООН по четвертому пункту{1272}. В Пханмунчжоне коммунисты предложили приемлемый для Соединенных Штатов вариант урегулирования пятого пункта. Они пошли на значительные уступки в отношении допустимых размеров ежемесячной замены войск и количества портов, открытых для инспекционных групп{1273}. В Лиссабоне союзники НАТО пришли к соглашению с Федеративной Республикой Германией, определив на предстоящие полтора года ее финансовый вклад в оборону Запада. Были сделаны гигантские шаги в направлении решения острой проблемы ограничений на производство вооружения в Западной Германии{1274}.

Конечно, в географическом отношении Западная Германия находилась весьма далеко от Кореи. Однако руководители США, склонные видеть «руку Москвы» во всем, что происходило в коммунистическом мире, считали, что любой прогресс на пути интеграции Западной Европы (особенно если это касается Германии) неизбежно окажет благотворное воздействие повсюду. Поскольку окончание военных действий в Корее всеми рассматривалось как грандиозный шаг в направлении снижения напряженности между Востоком и Западом, американские официальные лица вполне могли рассматривать грядущее перемирие как возможную ответную реакцию Советов на процесс консолидации сил, который продолжался в Западной Европе.

Принимая во внимание глубокую враждебность к коммунистическому миру, существовавшую в высших эшелонах администрации Трумэна, сомнительно, чтобы даже весьма значительный пессимизм в отношении дальнейшего хода переговоров о судьбе военнопленных мог стать поводом для изменения позиции американской администрации в этом вопросе. [445]

Принцип ненасильственной репатриации затронул весьма чувствительный нерв Белого дома — причем в самый напряженный момент «холодной войны». По мнению президента, настойчивая защита этого принципа перед лицом непримиримого противника демонстрировала моральное превосходство его страны. Как это часто случалось в прошлом, своенравный президент счел, что проблема военнопленных достойна того, чтобы за нее сражаться.

Дальнейшее развитие событий

Несмотря на решение Трумэна, в марте и апреле на переговорах о перемирии все же был достигнут значительный прогресс. Уже в конце февраля заместитель министра иностранных дел СССР Валерий Зорин сообщил в Москве одному дипломату из нейтральной страны, что окончание военных действий в Корее, возможно, уже не за горами{1275}. Тем не менее коммунисты развернули яростную пропагандистскую кампанию, обвиняя командование ООН в том, что оно применило в Северной Корее и Маньчжурии бактериологическое оружие. Поэтому первые дни марта не принесли каких-то значительных продвижений в Пханмунчжоне{1276}. В середине месяца наблюдатели из некоммунистических стран, находившиеся в Токио, Пекине и в западных столицах, были пессимистично настроены в отношении перспектив быстрого перемирия{1277}.

Однако вскоре журналисты коммунистической прессы в Пханмунчжоне стали делать намеки на существование перспектив быстрого решения основных вопросов, а затем коммунисты начали торговаться{1278}.

По третьему и четвертому пунктам было достигнуто некоторое продвижение. 15 марта коммунисты ясно дали понять, что они не будут требовать инспектирования международными наблюдателями секретных образцов вооружения, если командование ООН будет согласно сократить с шести до пяти количество портов, открытых для групп наблюдателей. Соглашение в области инспекции вооружений и в отношении перечня доступных для нее портов было достигнуто сравнительно быстро. К 26 марта единственными нерешенными вопросами из третьего пункта оставались проблема строительства и ремонта аэродромов и вопрос членства Советского Союза в Наблюдательной комиссии нейтральных стран. 4 апреля представители коммунистов сделали завуалированное предложение, суть [446] которого сводилась к обмену уступки ООН по первому вопросу на уступку коммунистов по второму{1279}.

Коммунисты проявили гибкость даже в отношении вопроса о военнопленных. Уже 5 марта они выдвинули двусмысленное предложение — которое, по мнению адмирала Джоя, могло свидетельствовать об их желании согласиться с предложенным ООН определением статуса «интернированных гражданских лиц». 14 марта коммунисты предложили, чтобы после предварительного согласия ООН с принципом освобождения и репатриации всех военнопленных началось согласование отдельных деталей, в основу которых будут положены уже измененные данные о пленных. Через неделю коммунисты приняли список ООН, в котором уже не значились те пленные, статус которых был изменен, и они теперь считались интернированными гражданскими лицами. На следующий день коммунисты изъявили желание внести дополнительные изменения в окончательные списки.

Командование ООН получило возможность убрать из своего списка тех, кто до начала войны жил в Южной Корее. Дальнейшие изменения могли быть сделаны за счет замены интернированных гражданских лиц и военнопленных ООН южнокорейского происхождения, выразивших желание жить в КНДР, на военнопленных южнокорейского происхождения, которые хотели бы остаться на Юге. Однако отсутствовали признаки какого-либо смягчения позиции коммунистов в отношении китайских военнопленных. Более того, она стала еще более жесткой. И все же конструктивный тон на переговорах в Пханмунчжоне говорил о том, что соглашение имеет шанс быть достигнуто в ближайшее время — может быть, через дни или недели, а не через месяцы{1280}.

Оставшееся до конца месяца время стороны провели в препирательствах, выясняя, кто сделал больше уступок. Коммунисты по-прежнему выражали обеспокоенность в отношении возможной отправки китайских пленных на Тайвань. Они особо обратили внимание на тот факт, что при внешнем согласии делегации ООН на отказ от обязательного принципа ненасильственной репатриации, ее желание изменить списки военнопленных до прекращения боевых действий означает практическое осуществление этого принципа. В свою очередь делегация ООН повторяла уже набившие оскомину обвинения в адрес коммунистов, уже применивших этот принцип в отношении примерно пятидесяти тысяч южнокорейцев, которые теперь служили в Корейской Народной армии{1281}. [447]

В начале апреля коммунисты обвинили командование ООН в том, что оно препятствует успешному ходу переговоров, так как не может назвать даже округленное число военнопленных, подлежащих репатриации. Делегация ООН ответила, что это число составляет приблизительно 116 000 человек, что было на 16 000 меньше цифры, представленной 18 декабря 1951 года, когда в списки военнопленных были внесены первые изменения. Однако американская делегация отказывалась гарантировать точность названных ею цифр до окончательного завершения отбора военнопленных на Чечжудо. В связи с этим коммунисты предложили прервать работу конференции — для того чтобы предоставить обеим сторонам возможность проверить свои окончательные списки{1282}. Убежденный в том, что соглашение все равно не будет достигнуто до тех пор, пока противник не получит точные цифры, и удовлетворенный молчаливым согласием коммунистов на проведение отбора, Риджуэй добился, чтобы и Вашингтон дал свое согласие на осуществление этой акции. Таким образом, 8 апреля был начат отбор военнопленных{1283}.

Когда началась эта акция, всем казалось, что перемирие близко как никогда. Следовало точно определить линию прекращения огня — однако с декабря 1951 года линия фронта изменилась так незначительно, что вряд ли этот вопрос мог вызвать серьезные проблемы. Вопросы восстановления аэродромов и участия в инспекции нейтральных стран по-прежнему задерживали соглашение по третьему пункту. В течение некоторого времени ООН планировала дать согласие по первому вопросу, а коммунисты, казалось, готовы были в ответ поддержать позицию ООН по второму — разумеется, в случае успешного достижения соглашения по вопросу о военнопленных.

Не вызывает сомнений, что обе стороны искренне желали окончания боевых действий. Однако глубокая враждебность и подозрительность, вызванные колоссальными отличиями в культуре, идеологии и историческом развитии, ставили под большое сомнение перспективы быстрого урегулирования. [448]