Глава 6.

Переговоры о перемирии: причины и первые шаги

Предварительные намеки

Среда 2 мая была для большинства ньюйоркцев вполне заурядным днем. Небо было безоблачным, а погода стояла не по сезону теплая. Однако лишь 6238 любителей бейсбола собрались на стадионе Эббетс в Бруклине, чтобы посмотреть, как команда «Доджерс» будет принимать непритязательных «Пайритс», и менее пяти тысяч зрителей наблюдали на стадионе Поло-Граундс в Бронксе, как «Джайентс» давали трепку несчастным «Кабс». Мало кого из горожан удивило, что Комитет по расследованиям при Сенате считает их город одним из главных отечественных центров организованной преступности, а бывший мэр Уильям О'Двайер в лучшем случае был околпачен главными рэкетирами города. Некоторых обнадеживали сообщения об отступлении китайцев в Корее. Известия о поражениях противника появлялись и раньше, но они не означали окончания войны. И хотя в ООН состоялось очередное заседание Совета Безопасности, однако на нем рассматривался только палестинский вопрос.

Новости об изменении военной обстановки в Корее, поступающие от командования силами ООН, заслонили собой приготовления США, которые были намерены выдвинуть в Комитете по принятию дополнительных мер предложение ввести ограниченное эмбарго в отношении [344] Китая и опровергнуть заявления Советского Союза о том, что война началась с нападения Корейской республики на территории, лежащие к северу от 38-й параллели{919}. Однако именно этим погожим весенним днем, вскоре после перерыва, наступившего в работе Совета Безопасности в 17:30, произошел один эпизод, который привел в движение машину международной дипломатии, развернув ее в направлении начала переговоров по корейской проблеме.

Представителям делегации США в ООН Томасу Кори и Фрэнку Корригану надо было ехать на Манхэттен. Представитель СССР Яков Малик пригласил американцев ехать с ним и его помощником Семеном Царапкиным. Сорокапятиминутная поездка позволила вступить в беседу, темы которой варьировались от сравнения достоинств политических и экономических систем Соединенных Штатов и Советского Союза до самых важных спорных вопросов внешней политики, затрагивающих интересы обоих государств.

Хотя Малик оказался «очаровательным и сердечным хозяином», он и Царапкин допускали свои обычные колкости в отношении мягкотелых, привыкших к роскоши американцев, которым не хватало тех благородных качеств, которые присущи их соотечественникам. Тем не менее русские настаивали на том, что главной причиной советско-американских споров является агрессивность США. Особое внимание Малик обратил на строительство Соединенными Штатами военных баз вдоль границ СССР. В Корее, продолжал он, Вашингтон не желает мира, поскольку капиталисты с Уолл-стрит получают прибыли от войны. Кори возражал и в ответ задал вопрос: каким образом можно было бы положить конец войне? Малик ответил, что советские и американские дипломаты в Париже могли бы поднять этот вопрос, подчеркнув, однако, что это не является официальным предложением. Соединенные Штаты хорошо знают, продолжал он, что Советский Союз позитивно относится к двусторонним переговорам между сверхдержавами.

Позже, во время этой же беседы, Малик и Царапкин осведомлялись о местонахождении таких американских специалистов по Советскому Союзу, как Джордж Кеннан, Чарльз Болен, Элбридж Дерброу и Чарльз Тайер. Узнав, что Тайер, который ранее был в Корее, теперь находится в Германии, Малик пошутил, что, возможно, следовало бы подробно изучить причины перевода американских чиновников из Кореи в Германию. Эта шутка, как и ссылки на переговоры в Париже, оказались не первыми [345] и не последними намеками на то, что проблемы обоих удаленных друг от друга государств можно было бы связать воедино на переговорах. Понимая возможную значимость сказанного, американцы отправили в Вашингтон подробный отчет о беседе{920}.

Поскольку первая фаза китайского наступления в Корее превращалась в бойню, Госдепартамент моментально проявил интерес к этому инциденту. Джон Паттон Дэвис из Группы планирования политики предложил попросить Кеннана обратиться к Малику{921}. Хотя Кеннан не всегда придерживался официальной позиции Вашингтона, его можно было бы наделить полномочиями представлять интересы правительства. Дэвис считал маловероятной перспективу того, что Советы в пропагандистских целях предадут огласке беседы Кеннана и Малика — как они это сделали в отношении многосторонних переговоров в Москве по урегулированию Берлинского кризиса в 1948 году{922}. Напомнив о конструктивном обмене мнениями по проблеме Берлинской блокады, который состоялся между Филипом Джессупом и Яковом Маликом в 1949 году, Ачесон добился того, что президент согласился с предложением Дэвиса, а Кеннану было разрешено его осуществить{923}.

Тем временем распространялись слухи о том, что Советы ведут поиски мира. Дипломаты и представители средств массовой информации на Западе обратили внимание на реакцию советской прессы на тот факт, что 17 мая на рассмотрение Сената США была представлена резолюция о прекращении огня. Американские средства массовой информации почти не обратили внимания на инициативу, с которой выступил неприметный сенатор-демократ Эдвин С. Джонсон из штата Колорадо, который призвал закончить боевые действия в Корее и к концу года вывести иностранные войска с полуострова{924}.

Девятнадцатого мая «Правда» полностью опубликовала это заявление, а на следующий день то же самое сделали и другие советские газеты, назвав призыв Джонсона свидетельством того, что некоторые круги в Соединенных Штатах испытывают усталость от войны{925}.

В ответ на газетные сообщения представитель Швеции в Комитете по оказанию содействий Свен Графстром подтвердил, что его правительство сообщило ему о желании Советов обсудить вопрос о прекращении огня в Корее и восстановлении довоенной границы между двумя корейскими государствами. Также ходили слухи о заявлениях, якобы сделанных Маликом во [346] время беседы с двумя американскими делегатами — согласно этим заявлениям, войну можно прекратить путем прямых переговоров между Советским Союзом и Соединенными Штатами{926}. Эти сообщения порождали среди делегатов ООН надежды на то, что перемирие уже не за горами.

Но не только Советы делали первые пробные шаги в направлении переговоров. Американские официальные круги начали открыто проводить границу между долговременной стратегической целью объединения Кореи и более скромными военными целями текущего момента. В течение нескольких недель американская делегация в ООН обсуждала эту тему. 22 мая во время слушаний, посвященных отстранению Макартура, генерал Брэдли также говорил об этом{927}.

Советы действовали в этом направлении медленно и скрытно, публично отрицая наличие своих предложений начать обсуждения корейской проблемы и отвергая попытки американских дипломатов в ООН устроить прямую встречу Малика и Кеннана. В конце концов Кеннан написал Царапкину письмо, в котором просил его оказать содействие и предлагал передать закрытое послание своему секретарю в Принстоне, штат Нью-Джерси (поскольку сам Кеннан в этот момент находился в кратковременной поездке по Калифорнии). Послание пришло 29 мая, а через два дня после этого Малик уже принимал американца в своей резиденции на Лонг-Айленде{928}.

Итак, 31 мая Кеннан поехал на Лонг-Айленд. Его встреча началась неудачно, поскольку Малик опрокинул поднос с фруктами и вином Кеннану прямо на колени. Не удержавшись, Кеннан первым начал разговор о Корее. Хотя Малик часто уходил от этой темы, тем не менее он прощупывал американца на предмет того, какими могут быть условия США. Кеннан заметил, что вывод иностранных войск с полуострова «является желательным» — но, по всей видимости, это невозможно сделать немедленно. Что касается значительных расхождений между Китаем и Соединенными Штатами, то их нельзя рассматривать совместно с вопросом перемирия в Корее. Он также высказал предложение, что обе стороны могли бы прекратить боевые действия и остановиться приблизительно на тех же рубежах, на каких они находятся сейчас. Малик часто ссылался на позицию китайцев, наводя Кеннана на мысль, что именно она является фактором сдерживания Советов при обсуждении корейской проблемы. Тем не менее Малик проявил заинтересованность в проведении еще одной встречи, которую оба договорились провести [347] через шесть дней, чтобы дать советскому дипломату время проконсультироваться с Москвой{929}.

Кеннан охарактеризовал встречу, состоявшуюся 5 июня, как еще более теплую и открытую, чем первая. Малик утверждал, что его правительство желает решить корейский вопрос мирным путем, причем как можно быстрее. Он порекомендовал Соединенным Штатам установить контакты с КНДР и КНР. Кеннан заметил, что его правительству будет трудно верить обещаниям, которые дадут эти режимы. В то же время он заявил, что, в отличие от Советов, которые «серьезно и ответственно относятся к тому, что они относят к сфере своих интересов», китайцы сейчас слишком «эмоциональны и безответственны». Малик парировал, заявляя, что американцы сами виноваты в том, что китайцы так эмоциональны.

Однако Кеннана не покидала надежда. В отличие от первой встречи, Малик не поднимал таких вопросов, как вывод иностранных войск из Кореи или другие давние требования коммунистов. Кеннан считал, что Москва уже оказала нажим на Пекин и Пхеньян, с тем чтобы они проявили сговорчивость в отношении предложений о прекращении огня. Американец предположил, что «при условии твердости и настойчивости с нашей стороны, а также ценой нервов и самообладания, которая не будет выше той, что нам пришлось заплатить за урегулирование Берлинской блокады», Соединенные Штаты смогут гарантировать перемирие в Корее{930}.

Попытки США установить контакт с китайцами дали меньше обнадеживающих результатов, нежели предварительные переговоры с Советским Союзом. В начале мая Госдепартамент направил Чарльза Бертона Маршалла в Гонконг. Ранее Маршалл принимал участие в предварительном обмене мнениями через посредников с одним китайцем, который предположительно имел связи в высших кругах Пекина{931}. Теперь появилась надежда на то, что появление Маршалла в Гонконге продемонстрирует КНР, что Соединенные Штаты заинтересованы в переговорах{932}. По прибытии на место Маршалл спокойно приступил к делу и в период с 9 по 23 мая встретился с множеством китайцев — из которых по крайней мере двое, как он считал, могли передать полученную в ходе бесед информацию официальным кругам КНР{933}.

Самая важная беседа состоялась 17 мая в холле гостиницы «Пенинсула Хоутел», в районе Коулунь, где остановился Маршалл. Имя гостя, посетившего Маршалла в тот день, до сих пор [348] сохраняется в тайне — однако в информации, которую Маршалл предал огласке, он говорит о нем как о «самом надежном канале передачи информации лицам, имеющим доступ к представителям высшей власти в Пекине».

Маршалл начал разговор с перечисления возможных шагов, ведущих к началу официальных переговоров по Корее. В ответ его собеседник спросил, может ли Маршалл предоставить гарантии того, что Соединенные Штаты не изменят свой нынешний умеренный курс в самый разгар попыток создать условия для ведения переговоров. Маршалл дал отрицательный ответ, указывая на то, что наращивание военной мощи США в Корее достигнет своего пика месяцев через 18, и что «поведение любой страны в тот момент, когда она обладает избыточной силой, вероятно, будет иметь некие характерные черты». Собеседник Маршалла парировал, заявив, что его стране будет трудно — а может быть, и вообще невозможно прекратить войну, если Соединенные Штаты и их союзники будут ликовать по поводу переговоров, выдавая их за свою победу, и что китайцы не поступятся своим престижем. Маршалл заверил его в том, что Соединенные Штаты не рассматривают Корею как район чрезвычайной важности, и что его правительство вряд ли будет тратить время на выражение ликования по поводу изменения обстановки во второстепенном регионе. В любом случае Вашингтон сейчас не стремится к победе любой ценой, но в то же время он чрезвычайно далек от того, чтобы восстанавливать довоенную ситуацию. Он также добавил, что «объяснять китайцам всю тяжесть моральной ответственности, которая ляжет на их плечи в том случае, если они не смогут закончить то, что они сами начали... выше наших сил».

«Беседа закончилась полным крушением добрых намерений», — записал Маршалл{934}.

Посланец Соединенных Штатов пробыл в Гонконге еще неделю. Убедившись в том, что нет и намека на желание КНР вести переговоры, он вернулся в США. Маршалл пришел к выводу, что Корейская война не ослабила КНР — напротив, она помогла правительству коммунистов усилить контроль над народными массами. Советское влияние на Пекин значительно возросло, и Мао вряд ли будет вести поиски мирного окончания конфликта, если на то не будет соответствующего решения Москвы. Пессимизм в отношении такой перспективы заставил его предложить расширение масштабов тайных операций, направленных на свержение «пекинского режима»{935}. [349]

Маршалл уехал из Гонконга еще до того, как закончилась поражением вторая фаза китайского весеннего наступления в Корее. Но в начале июня вновь появились намеки на изменение китайской или советской позиции — а возможно, и позиций обоих государств. В начале месяца в журнале «Народный Китай» появилась статья подзаголовком «К мирному сосуществованию». Автор статьи, Сунь Цин-линь, вдова Сунь Ят-сена, а ныне — заместитель председателя всесильного Центрального совета Народного правительства, заявила о возможности мирного сосуществования между различными политическими и экономическими системами, если обе стороны проявят волю к тому, чтобы «пойти навстречу друг другу»{936}.

Вскоре после этого состоялась вторая встреча Малика с Кеннаном. Затем Госдепартамент получил из своего консульства в Гонконге сообщение о том, что участник переговоров с Маршаллом, имевших место 17 мая, получил из Пекина письмо, которое свидетельствует о большом интересе к переговорам{937}.

Таким образом, к середине июня Пекин и Москва уже проявили некоторый интерес к росткам будущих переговоров, которые были посеяны американцами. Однако в атмосфере недоверия и взаимных обвинений, которая тогда преобладала в отношениях между коммунистическими державами и Западом, ни китайцам, ни Советам не приходило в голову проявить признаки слабости, способствуя тому, чтобы эти ростки дали быстрые всходы. Зная о решимости Пекина не поступаться своим престижем, Кремль в конечном счете решил играть более видную роль в переговорном процессе. Вашингтон по-прежнему был намерен медленно продвигаться вперед — но, постоянно чувствуя тревогу своих союзников, отказался от этой перспективы.

На пути к переговорам о перемирии

Несмотря на утверждения о том, что Советы желают мира в Корее, сделанные Маликом в ходе беседы с Кеннаном 5 июня, в середине месяца американцы услышали от коммунистов и нечто большее. Хотя консульство США в Гонконге получило сообщение от китайца, с которым беседовал Маршалл, Вашингтон не предпринял никаких срочных мер, так как Госдепартамент был намерен вступить в контакт с Китаем через посольство в Москве{938}. В ООН Комитет по оказанию содействий по собственной инициативе пытался установить контакт с коммунистическими державами: сначала непосредственно через Малика, а затем — [350] с помощью нового посла Швеции в Китае, который как раз собирался отбыть из Стокгольма в Пекин. Однако Малик отказался встречаться с представителями КОС, а еще до того как шведский дипломат смог проявить какую-то активность в Пекине, Советы выступили с собственной инициативой, которая быстро оказалась в центре внимания{939}.

В течение некоторого времени представители ООН не оставляли попыток привлечь Малика к выступлению в еженедельной радиопрограмме Организации Объединенных Наций «Цена мира». На вторую неделю июня он наконец согласился. Обычно радиопередачи записывались за десять дней до выхода программы в эфир, который в данном случае был назначен на субботний вечер 23 июня. Однако Малик согласился делать запись не ранее чем за сутки до выхода в эфир. В помещении, отведенном советской делегации на Парк-Авеню, Малик, сидя за своим столом на фоне портрета Сталина, читал на русском языке речь, которую позже должна была услышать многонациональная аудитория. На следующее утро он повторил это упражнение, прочитав речь по-английски. В тот вечер американцы услышали по радио именно эту версию выступления Малика{940}.

Большая часть обращения представляла собой повторение обычных обвинений в адрес Соединенных Штатов и их союзников, политика которых «неизбежно ведет к новым международным конфликтам», а возможно — и к мировой войне. Советский Союз «в своей политике учитывает возможность мирного сосуществования... социализма и капитализма», однако его усилиям достичь мира в Корее мешают провокации Запада. В качестве первого шага на пути к урегулированию вооруженного конфликта следует начать обмен мнениями «воюющих сторон в отношении прекращения огня и перемирия на условиях взаимного отвода вооруженных сил от 38-й параллели». Малик ничего не сказал о выводе иностранных войск с полуострова, не затронул он также проблему Тайваня и вступления Китая в ООН{941}.

Выступление Малика привлекло широкое внимание на Западе. Это выступление было встречено с энтузиазмом министрами иностранных дел Канады и Франции — Пирсоном и Шуманом, а также генеральным секретарем ООН Трюгве Ли, который немедленно возвратился в Нью-Йорк из Норвегии. В Лондоне Моррисон был более осторожен, как и официальные круги в Вашингтоне — как всегда, опасавшиеся возникновения несбыточных [351] надежд. У руководства США существовали сильные сомнения в том, что эта речь была чем-то большим, нежели пропаганда. Если же эти сомнения не имели оснований, то, как вежливо заметили в Госдепартаменте, «имеются соответствующие возможности обсудить способы прекращения конфликта» {942}.

Несмотря ни на какие сомнения, творцы американской политики отдавали себе отчет в том, что очередь теперь за ними. Они направили своих дипломатов в Нью-Йорк и Москву с целью получить разъяснения по поводу заявлений Малика. Последний, казалось, был неуловим — однако 27 июня посол Керк встретился с Андреем Громыко, который недавно возвратился в Москву с утративших теперь свое значение переговоров в Париже. Громыко объяснил, что его правительство имело в виду лишь переговоры между военным командованием противоборствующих в Корее сторон и только в отношении чисто военных вопросов. Что касается других проблем, в том числе и будущего Кореи, то их можно было бы обсудить уже после заключения перемирия{943}.

Хотя эта информация и внушала оптимизм, тем не менее Вашингтон столкнулся с другой проблемой — как начать эти переговоры? Генерал Риджуэй мог предложить провести в Корее встречу командующих вооруженными силами противостоящих сторон. Однако это могло создать впечатление того, что Соединенные Штаты просят заключить перемирие — а это в лучшем случае могло было бы использовано противником в пропагандистских целях, в худшем же было бы воспринято как признак слабости. В качестве альтернативы администрация Трумэна могла попытаться сделать разъяснения посредством публичного заявления, определяющего отношение Соединенных Штатов и ООН к прекращению огня. Но это могло вызвать, во-первых, целый ряд дискуссий в обществе, которые вряд ли способствовали бы достижению мира, а во-вторых — обвинения со стороны союзников в том, что, пытаясь получить преимущества в пропагандистской войне, Соединенные Штаты сводят к нулю советские усилия, направленные на прекращение боевых действий{944}.

Вашингтон выбрал первый вариант, дав Риджуэю указание 29 июня выступить по радио с обращением к командующим действующими армиями коммунистов. Тщательным образом составленное, с целью избежать одновременно проявления признаков слабости войск ООН и недопустимого ущемления самолюбия противной стороны, обращение уведомляло: [352]

Я информирован о том, что вы, возможно, желаете встретиться и обсудить возможности перемирия, которое обеспечило бы прекращение боевых действий и любой активности вооруженных сил в Корее, а также получить соответствующие гарантии того, что это перемирие не будет нарушено.

Как только я получу от вас известие, что такая встреча желательна, я буду готов назвать имя своего представителя. Я также предложил бы дату, когда он мог бы встретиться с вашим представителем. Я полагаю, что такая встреча могла бы состояться на борту датского плавучего госпиталя, который находится в гавани{*92} Вонсана{945}.

Через три дня коммунисты дали положительный ответ, предложив провести первую встречу в период между 10 и 15 июля. Они изменили место проведения встречи, предложив Кэсон — древнюю столицу Кореи, расположенную южнее 38-й параллели, на территории, не занятой войсками противоборствующих сторон.

Командование ООН рассчитывало провести встречу раньше 10 июля, а предложенное место имело ряд неудобств. Хотя Кэсон формально и считался «ничейной землей», коммунисты удерживали хорошие позиции севернее города и могли войти в него в любой момент{*93}. Поскольку Кэсон находился южнее 38-й параллели и был первым городом, захваченным северокорейцами во время их прошлогоднего наступления, такой выбор также был на руку коммунистам, поскольку давал преимущество их пропаганде.

Однако найти подходящее место на земле Кореи было просто невозможно. Большая часть населенных пунктов, расположенных между позициями воюющих сторон, постоянно переходили из рук в руки и находились в пределах досягаемости обоих противников, тогда как места, расположенные севернее или южнее линии фронта, создавали бы трудности для одной из сторон в отношении доступности и связи — не говоря уже о проблемах престижа. Нейтральный корабль в гавани Вонсана представлял собой идеальный вариант, но было ясно, что коммунисты не желают вести переговоры на судне, принадлежащем государству — участнику НАТО{946}. [353]

Ввиду заинтересованности в быстром продвижении по пути переговоров, командование ООН приняло контрпредложение коммунистов и согласилось вести переговоры в Кэсоне{947}. Чтобы не вызывать лишнего беспокойства, генерал Риджуэй согласился начать переговоры 10 июля и попросил провести предварительную встречу офицеров связи за пять дней до начала переговоров — либо чуть позже, но как можно быстрее. Коммунисты предложили 8 июля, и встреча офицеров связи состоялась как и было запланировано. Сами переговоры начались через два дня{948}.

По сравнению со сложными играми в «кошки-мышки», которыми были заняты обе стороны в течение всего прошлого года, заключительный этап, который вел непосредственно к столу переговоров, оказался до удивления прост.

Учитывая чрезвычайную напряженность международной обстановки того времени, дело дошло до переговоров только из-за того, что стабилизировалась линия фронта в Корее, а также в связи с тем, что дипломатами обеих сторон в течение двух последних месяцев была проведена сложная предварительная работа. Если соглашение, целью которого было просто обсудить условия перемирия, потребовало таких подготовительных работ, то соглашение по полному спектру детально рассматриваемых вопросов неизбежно потребовало бы значительного времени и усилий.

Перспективы США и их союзников

В конце июня госсекретарь Ачесон считал, что шансы на достижение мира в Корее составляют «по меньшей мере, пятьдесят на пятьдесят» {949}. В последнее время коммунистическая пропаганда все реже выдвигала требования в отношении Тайваня, вступления КНР в ООН и вывода иностранных войск из Кореи. Громыко выразил желание провести переговоры между командующими обеих воюющих сторон по урегулированию военных проблем — что в большей степени способствовало прямым переговорам о перемирии, нежели многосторонней конференции, в работе которой участвовал бы представитель по крайней мере одной нейтральной страны и представитель одной страны — союзницы США, которая в ряде вопросов сочувственно относилась бы к позиции коммунистов. Соединенные Штаты вот-вот должны были начать переговоры с коммунистами, причем на условиях, которых они так долго добивались. [354]

Однако лидеры США отнюдь не впадали в эйфорию. Независимо от результатов переговоров, считали представители высших политических кругов, любые шаги коммунистов в направлении перемирия являются лишь тактическими, а интенсивная борьба между Востоком и Западом будет продолжаться. Перемирие в Корее вполне могло привести к военным акциям коммунистов в других регионах, наиболее вероятными из которых могли быть Югославия, Иран, Бирма и Индонезия{950}.

Командующий военно-воздушными силами США на Дальнем Востоке генерал-лейтенант О.П. Вейланд был одним из тех высокопоставленных лиц, которые сомневались в своевременности перемирия. Вейланд считал, что инициатива, предпринятая командованием ООН, с самого начала ослабила позиции Запада на переговорах. Военная ситуация целиком и полностью складывалась в пользу сил ООН, а конфликт предоставил бесценную возможность проведения боевой подготовки вооруженных сил США. Кроме того, отношение американского общества вполне позволяло военной машине Соединенных Штатов продолжать увеличивать свои обороты. В политическом отношении продолжение военных действий, по его мнению, дискредитировало бы коммунистическую философию и цели коммунистов, а также привело бы к расколу между СССР и красным Китаем. С другой стороны, коммунисты, и в особенности китайские, только выиграли бы от прекращения боевых действий. Привлечение огромного количества сил и средств к боевым действиям на полуострове привело к тому, что коммунисты потеряли инициативу в других регионах, особенно в Индокитае. Если бы война в Корее прекратилась, Пекин мог бы сразу переключить свое внимание на этот регион, где Соединенным Штатам было бы затруднительно осуществить интервенцию. Если бы французов изгнали из Индокитая, полагал Вейланд, «коммунистическая экспансия несомненно распространилась бы на Сиам, Малайю, Гонконг, Бирму, Индию, Пакистан, Иран и Ближний Восток» {951}.

В Вашингтоне разделяли некоторые из этих опасений, однако считали неблагоразумным дальнейшее присутствие большого количества американских сил в Корее. Правящие круги в Вашингтоне были удовлетворены тем фактом, что вектор общественного мнения, согласно опросам, в течение нескольких недель поддерживавшего стратегию Макартура в Корее, теперь изменил свое направление в сторону поддержки идеи перемирия и отвода войск к 38-й параллели{952}. Однако наличие ряда [355] потенциальных преимуществ продолжения боевых действий стало причиной жесткого подхода к переговорам. Американцы придерживались его не всегда, но все же он вновь напомнил о себе через несколько месяцев.

В течение некоторого времени лидеры США более всего были озабочены тем, чтобы переговоры не породили необоснованных надежд на Западе. Военные опасались повторения стремительной демобилизации вооруженных сил США, которая имела место после окончания Второй Мировой войны. Генерал Риджуэй выражал тревогу по поводу появления в средствах массовой информации таких фраз, как «Пусть ребята возвращаются домой» или «Утомленные войной войска»{953}. На совещании кабинета министров в Вашингтоне генерал Маршалл заявил, что наибольшую для Соединенных Штатов опасность представляет любое снижение темпов наращивания оборонной мощи{954}. Деятели, которые в течение нескольких месяцев стремились сдержать требования общественного мнения расширить масштабы Корейской войны, вдруг стали убеждать руководство страны в необходимости дальнейших шагов по выполнению программы военных приготовлений.

Политики уже окончательно сформулировали инструкции генералу Риджуэю в отношении условий перемирия. Начиная с середины декабря 1950 года, когда Соединенные Штаты выдвинули предварительные условия группе ООН по прекращению огня, эти условия претерпели ряд изменений{955}. В конце мая Госдепартамент совместно с англичанами выдвинул проект условий перемирия, а в течение следующего месяца доработал его во время консультаций с Лондоном и Пентагоном. В последний день июня Комитет начальников штабов передал его в Токио{956}.

В проекте условий были обозначены военные цели перемирия, роль, которую оно должно сыграть в будущей судьбе Кореи, и вопросы, которые будут затронуты в ходе предстоящих переговоров. Перемирие должно было положить конец боевым действиям, предоставить гарантии того, что они не будут возобновлены, и обеспечить в будущем безопасность вооруженных сил ООН. Поскольку, по мнению составителей проекта, «коммунисты вряд ли согласятся на приемлемое окончательное урегулирование корейской проблемы», условия перемирия должны «быть приемлемыми для нас в течение продолжительного периода времени». И, наконец, переговоры должны быть «строго ограничены решением только военных вопросов» и не затрагивать решение таких проблем, [356] как окончательное урегулирование в Корее, судьба Тайваня или вступление Китая в ООН{957}. Вести эти переговоры должны исключительно военные. Вашингтон ответил отказом на предложение Риджуэя пригласить политического советника Госдепартамента при командовании оккупационных сил в Японии Уильяма Себолда вместе с послом Маччио и разместить их на главной базе командования ООН в Корее. Причиной отказа были опасения, что эта акция может стереть грань, которая должна разделять военные и политические вопросы{958}.

Чтобы осуществить первые два пункта условий, необходимо было принять определенные меры. «Комиссия по военному перемирию смешанного состава» должна наблюдать за выполнением всех договоренностей и иметь «свободный и неограниченный доступ на территории всей Кореи». Обе стороны должны дать согласие «не вводить в Корею никаких дополнительных военно-воздушных, сухопутных или военно-морских соединений и личного состава... и воздержаться от увеличения объемов уже существующего в Корее военного снаряжения и материально-технического обеспечения». Перемирие должно предусматривать создание демилитаризованной зоны шириной около двадцати миль, «проходящей в основном вдоль линии фронта противоборствующих сторон». Это отличалось от условий, предложенных Соединенными Штатами в декабре прошлого года, согласно которым 38-я параллель считалась южной границей этой зоны. Теперь Риджуэй мог потребовать, чтобы коммунисты «отошли на двадцать миль или более по всей линии фронта» — но мог и не делать этого, и даже мог согласиться на отвод войск ООН. Но расстояние, на которое могли бы отойти силы ООН, должно быть таким, чтобы не пострадала выгодная в военном отношении позиция, занимаемая войсками Риджуэя. И, наконец, силы коммунистов должны были изменить свое расположение точно таким же образом, причем «настолько быстро, насколько это возможно» {959}.

Американцы предвидели возражения коммунистов в отношении, по крайней мере, трех участков фронта. Понимая, насколько болезненно воспринимают правительства коммунистических государств свободное передвижение иностранцев по своей территории, им все же пришлось включить в свой план создание наблюдательной комиссии, наделенной полномочиями «свободного и неограниченного доступа» на всей территории полуострова. Соединенные Штаты понимали, что эту проблему, возможно, придется урегулировать путем инспектирования [357] лишь важнейших районов полуострова — таких, как мосты через реку Ялу, железнодорожные узлы и главные порты.

Позиция США в отношении линии перемирия, вероятно, тоже могла вызвать возражения. Малик уже высказывал требование, чтобы перемирие было основано на взаимном отводе войск от 38-й параллели, а Ачесон уже делал на этот счет публичные заявления — как до, так и после речи советского дипломата, произнесенной 23 июня. В своем заявлении Ачесон указывал, что Соединенные Штаты согласны с таким подходом{960}. Но 38-я параллель была непригодной для обороны линией. Поскольку американцы мало доверяли намерениям коммунистов, они считали, что согласие сделать основой для прекращения огня отвод войск от 38-й параллели подорвало бы долговечность мира — так как в этом случае отсутствовала бы возможность проведения инспекций на территории Северной Кореи.

Позиция США в отношении военнопленных также была подвержена влиянию подобных опасений. В плену ООН находилось приблизительно 150 000 человек, тогда как в плену у коммунистов имелось менее чем 10 000 военнослужащих сил ООН. Обмен по принципу «все на всех», установленный международным правом, предоставил бы коммунистам намного большие возможности пополнить свои вооруженные силы. Инспекция, наделенная широкими правами и доступом во все районы полуострова, могла бы исключить такую опасность — но не было никаких гарантий, что такая инспекция будет создана. Массовая репатриация, по крайней мере на первом этапе, была бы совершенно нежелательна{961}.

В Вашингтоне понимали, что, если Соединенные Штаты займут крайне жесткую или даже недостаточно гибкую позицию, то это вызовет недовольство нейтралов и союзников по НАТО. Несколько делегатов ООН уже выдвигали идею проведения сразу после заключения перемирия конференции, на которой бы обсуждалась проблема окончательного урегулирования корейской проблемы, проблем Восточной Азии, а возможно, даже и Европы. Воодушевленные оптимизмом, который Малик проявлял в частных беседах, многие в ООН считали весьма вероятной возможность быстрого заключения перемирия. Они критиковали американцев за осторожность и подозрительность в отношении Советов{962}.

Вашингтон не питал иллюзий по поводу того, что он будет диктовать условия на переговорах. Риджуэй был предупрежден [358] о том, что даже если он первоначально займет позицию, которая будет более благоприятна для сил ООН, нежели минимальные приемлемые условия, то все равно необходимо будет сделать все, чтобы избежать срыва переговоров или тупика в переговорном процессе — поскольку это может привести к тому, что мировое общественное мнение усомнится в добрых намерениях США{963}.

Правительство Корейской республики пыталось склонить Соединенные Штаты к противоположному мнению. С самого начала своей деятельности в 1948 году режим Ли Сын Мана часто приводил Америку в замешательство, а после того, как на полуострове вспыхнула война, творимые этим режимом беззакония стали привлекать внимание международного сообщества более, чем когда-либо раньше. Сообщения о массовых казнях политических заключенных и гражданских лиц, осуществляемых армией и полицией Корейской республики, привлекли широкое внимание в декабре 1950 года, а затем и весной следующего года{964}.

В последнем случае негодованию просто не было предела. Происшествие, которое вызвало скандал, было следствием продолжавшихся активных действий партизан в тылу войск ООН. Как и до июня 1950 года, юго-западные районы Кореи оставались центром партизанской войны. В феврале 1951 года в ответ на действия партизан, напавших на полицейскую заставу, батальон войск Корейской республики нагрянул в крошечную деревушку Шим Ум Мьюм. Солдаты, давно подозревавшие местных жителей в антиправительственных настроениях, расстреляли от пятисот до тысячи человек — в том числе большое количество женщин и детей. Почувствовав, что дело пахнет массовыми убийствами, Национальное Собрание потребовало начать расследование. Одновременно в середине апреля свое расследование начала и международная пресса. Позднее в том же месяце Ли Сын Ман отправил в отставку двух членов своего кабинета: министра внутренних дел Чо Пьюнь Ока, которого уже давно обвиняли в массовых казнях, имевших место год назад, и министра юстиции Ким Джун Юня. Министр обороны Синь Сунь Мо пережил эту «чистку» — однако вскоре он пал жертвой нового скандала, разгоревшегося из-за злоупотреблений с денежными средствами, предназначенными для финансирования вооруженных сил{965}. Впоследствии такая же участь выпала и на долю еще двух министров.

Эти события отнюдь не способствовали улучшению отношений между Ли Сын Маном и законодательной властью. [359]

Трое новых назначенцев Ли раньше служили у японцев и наилучшим образом отвечали традиционным требованиям президента, который хотел видеть в них лишь инструменты выполнения своей воли{966}. В начале мая заседание Национального Собрания завершилось схваткой между противниками и сторонниками стареющего президента. Препирательство началось с того, что один из делегатов назвал другого «гадом». В итоге первый с разбитым лицом попал в больницу{967}. Потасовкам сторонников и хулителей Ли Сын Мана не было конца. В середине июня еще один комитет по расследованию, созданный законодательной властью, выступил с обвинениями против правительства, утверждая, что в течение последних шести месяцев более пятидесяти тысяч призывников армии Корейской республики умерли от голода и болезней в учебных лагерях. Комитет обвинил в этой трагедии, а также в злоупотреблениях с поставками руководство Корпуса национальной обороны.

Правительство возражало, утверждая, что цифры сильно искажены. Однако оно все же арестовало девять офицеров за растрату, фальсификацию и пренебрежение выполнением служебного долга. Американские аналитики были озабочены тем, что внутриполитическая нестабильность режима в конечном счете может свести к нулю недавние победы на поле боя{968}.

Не обращая внимания на всю эту суету, Ли Сын Ман продолжал увеличивать численный состав своей армии для того, чтобы вновь двинуть ее к реке Ялу. Как заметил австралиец Джеймс Плимсоль, концепция строительства национальной армии, которой придерживался лидер Корейской республики, не шла дальше раздачи винтовок своим соотечественникам и отправки их на поле боя{969}. В начале апреля 1951 года один британский дипломат был настолько удручен вспышками гнева Ли Сын Мана, что в письме домой предлагал кому-нибудь «открутить старику голову, положить ее в сумку и никогда больше оттуда не вытаскивать» {970}.

Через месяц Ли Сын Ман публично обвинил англичан в том, что якобы это они вызвали отставку Макартура и убедили Соединенные Штаты остановить войска ООН у 38-й параллели. Эта история, поведанная газетой «Лондон Таймс», вызвала переполох в британском обществе, уже взбудораженном сообщениями о жестокостях южнокорейской армии и полиции{971}. Один озлобленный английский солдат, воевавший в Корее, написал министру иностранных дел Моррисону следующее: [360]

«Поставьте себя на мое место... резервист, вновь призванный в вооруженные силы, оторванный от своей семьи для того, чтобы принять участие в конфликте, который (я абсолютно уверен в этом) стал ошибкой, когда силы ООН пересекли 38-ю параллель в первый раз. Сопротивление, которое оказывала 29-я бригада на реке Имджин в течение последней недели апреля, наши тяжелые потери — все это еще свежо в моей памяти. Должен ли я участвовать в следующем конфликте и, может быть, погибнуть на поле боя лишь из-за того, что кто-то с кем-то не смог договориться миром? В то же самое время президент Ли Сын Maн порицает усилия, предпринятые нами для прекращения войны, и заявляет миру, что британцы ему неприятны. А о принесенных жертвах мало кто задумывается...»{972}

Отношение британских дипломатов к лидерам Корейской республики прошло все стадии от гнева до снисходительности. Одному из них, Р. С. Милуорду, казалось, удалось постичь причины столь бурных эмоций, которые вызывала идея объединения полуострова у корейских лидеров:

«Разделение Кореи подрезало крылья экономике страны... <и> вызвало еще более серьезные политические перекосы. <С самого начала> на той же корейской земле существовало соседнее государство-конкурент... которое все более и более подчиняло себя цели ниспровержения республики на Юге, <что, впрочем, являлось и господствующей идеей режима Ли>. Хорошо подготовленная северокорейская армия... и постоянно пополняющиеся банды партизан, засылаемые с Севера на южные территории, постоянно угрожали закону, порядку, преуспеванию, культуре — всему, что делает независимость приятной, а жизнь достойной... Эти факторы в сочетании с ограниченностью, свойственной человеческой натуре, заставили корейцев, а особенно корейское правительство, считать существование коммунистической Северной Кореи высшим злом. Они искренне не понимают — как меч, однажды вынутый для сражения со злом, может быть вложен в ножны еще до того, как зло уничтожено»{973}.

Принимая это в расчет или нет, но ООН уже не могла больше мириться с деятельностью южнокорейского премьера, желавшего закончить войну лишь полной победой. Соединенные [361] Штаты приняли на себя главный удар, поскольку им пришлось направлять действия Ли Сын Мана. В середине февраля 1951 года, когда на полуострове был восстановлен баланс сил и развернулась широкая дискуссия по поводу возможности урегулирования конфликта вкупе с восстановлением довоенной границы вдоль 38-й параллели, посол Маччио предупредил Вашингтон, что любые попытки осуществить такой подход «приведут к взрыву насилия, в котором примут участие все корейцы», — а это создаст «серьезные проблемы в отношении «управления вооруженными силами Корейской республики» {974}. Несмотря на то, что официальные переговоры с противником пока не велись, режим Ли Сын Мана в течение всей зимы и весны требовал от США гарантий того, что американские вооруженные силы будут продолжать боевые действия вплоть до полного объединения Кореи. В ответ Госдепартамент заверил дипломатов Корейской республики в том, что Америка и далее будет принимать участие в процессе объединения Кореи — однако провел четкую грань между военными и политическими методами достижения этой цели{975}. Поскольку перспективы объединения посредством дипломатии фактически равнялись нулю, позиция США едва ли успокоила корейцев. Что касается Ли Сын Мана, то это лишь заставило его начать кампанию по вооружению десяти новых южнокорейских дивизий.

В ответ на слухи о грядущих переговорах о прекращении огня южнокорейское правительство предприняло в конце мая и начале июня энергичные усилия по обработке общественного мнения, настраивая его на сопротивление любым попыткам приостановить боевые действия до того момента, когда южнокорейские войска вновь достигнут реки Ялу. Пятого июня Ли обещал Маччио не делать провокационных заявлений в прессе — но вскоре возобновил свои скрытые угрозы, намекая на то, что предпримет крайние меры, если только ООН попытается отговаривать его соотечественников от их стремления к объединению. Члены кабинета министров дружно разделили эту позицию, а Национальное Собрание показало редкий пример сплоченности с президентом, единогласно приняв резолюцию, поддерживающую продолжение вооруженной борьбы за «независимую и единую страну». Массовые демонстрации состоялись в Пусане, который, несмотря на то что в марте Сеул снова оказался в руках сил ООН, по-прежнему оставался резиденцией правительства{976}.

В конце июня кабинет министров Южной Кореи объявил, что прекращение огня должно предусматривать вывод китайских [362] войск из Кореи, разоружение северокорейских коммунистов и гарантии ООН, что никакая третья держава не окажет им ни военной, ни финансовой помощи. Кроме того, прекращение огня должно было сопровождаться признанием «национального суверенитета и территориальной целостности Корейской республики»{977}. Гарантии, предоставленные послом Корейской республики в Вашингтоне Ю Чан Янем, во многом отличались от позиции США, хотя не было сомнений в том, что его правительство будет сотрудничать с Соединенными Штатами. Однако эти гарантии не смогли окончательно развеять опасения американцев. В первый же день переговоров Маччио передал в Соединенные Штаты:

«Я сомневаюсь в том, что правительство Корейской республики открыто предпримет какую-либо серьезную акцию. С другой стороны, Ли уже настолько далеко зашел в своем непринятии самой идеи прекращения огня, что не сможет открыто изменить свое мнение даже тогда, когда окажется перед свершившимся фактом»{978}.

Соединенные Штаты надеялись, что включение представителя Корейской республики в состав делегации ООН, ведущей переговоры в Кэсоне, разрешение послу Яню участвовать в регулярных брифингах Госдепартамента и послов государств, предоставивших войска для участия в Корейском конфликте, а также постоянные заверения США в том, что они будут поддерживать режим и после прекращения огня, убедят Ли Сын Мана и его сторонников не предпринимать крайних мер. Понимая, что от Соединенных Штатов зависит само существование Корейской республики, Вашингтон мог действовать по своему усмотрению. И все же Ли Сын Ман был чрезвычайно эмоциональным человеком, чье непредсказуемое поведение могло в любой момент привести к опасному кризису. Только время могло показать, сумеют ли Соединенные Штаты балансировать между претензиями, выдвигаемыми Ли и его правительством, собственными интересами США и требованиями союзников Америки по НАТО.

Перспективы коммунистических держав

Коммунистические государства, имевшие отношение к конфликту в Корее, стремились избегать открытых разногласий в своих взаимоотношениях. Менее чем через два дня после обращения, [363] которое Малик сделал 23 июня, газета «Женьминь Жибао» одобрила его предложения по Корее. 1 июля, после того как Риджуэй проявил интерес к идее переговоров, та же самая газета заявила, что китайский народ всегда хотел мирного урегулирования корейской проблемы, но «лишь недавно... серьезные поражения американской армии... и требования народов мира покончить с войной принудили правительство США рассмотреть и принять обоснованные мирные предложения Малика» {979}.

Северокорейцы отреагировали не так быстро, и их одобрение было не столь явным. Выдержав паузу, они лишь 27 июня внесли изменения в свою пропаганду, передаваемую по радио, сменив лозунг «сбросим врага в море» на лозунг «отбросим врага к 38-й параллели»{980}. В начале следующего месяца Ким Ир Сен присоединился к командующему китайскими войсками в Корее Пын Дэ-хуэю, утвердительно ответив на инициативу Риджуэя{981}.

Наблюдатели того времени и ученые, которые стали заниматься исследованиями этой темы позже, предполагали, что между тремя правительствами и тремя народами существовали разногласия и даже напряженность. Поздняя и неясная ответная реакция КНДР на обращение Малика, по мнению некоторых исследователей, говорит о том, что Северная Корея была разочарована движением в направлении переговоров — возможно даже, что с ней не были проведены предварительные консультации{982}. Северокорейское правительство было еще более страстным сторонником объединения полуострова, чем две другие державы, оно хотело продолжать вооруженную борьбу, даже несмотря на массированные бомбардировки авиацией противника. Однако зависимость Северной Кореи от внешней помощи сводила к минимуму ее влияние на определение позиции коммунистического блока до тех пор, пока она получала поддержку как минимум от одной из более крупных держав. В первой беседе Малика с Кеннаном было сказано, что именно китайцы, а не северокорейцы вызывают озабоченность Советов.

В действительности к началу июня Мао и Пын умерили свои амбиции в отношении Кореи, а Ким Ир Сен после некоторого торга, обычного во взаимоотношениях участников любого альянса, тоже согласился. Историк Цзянь Шу-чжуань считает, что армии китайских коммунистов сражались в «битвах, каких еще не было в их военной истории». Военная доктрина Мао требовала прежде, чем перейти в решительное контрнаступление, [364] в течение длительного периода вести оборонительные действия. С точки зрения тактики, китайские силы всегда стремились применять тактику ведения гибкой подвижной войны, а не генеральных сражений. Однако в Корее китайские добровольцы начали полномасштабное наступление уже через пять недель после вступления в конфликт в октябре 1950 года. Правда, эту операцию им навязали — в отличие от трех последующих наступлений, которые были предприняты с января по май 1951 года.

Но к концу мая Мао понял, что такие операции бесполезны и даже опасны ввиду превосходства сил ООН в огневой мощи и мобильности на земле, в небе и на море{983}. Если раньше китайцы предпринимали попытки разбить крупные (не менее дивизии) соединения противника, причем сделать это быстро, то теперь китайские полководцы рассматривали возможность проведения операций меньшего масштаба — в результате которых силы ООН будут уничтожаться медленно и постепенно, в течение длительного периода времени. Ким, который 3 июня 1951 года прибыл в Пекин, хотел немедленно начать подготовку к очередному наступлению, с чем были согласны и некоторые из командиров Пына. В конце концов китайский командующий согласился начать подготовку к наступлению — но только для того, чтобы отбросить противника южнее 38-й параллели. Вероятно, Ким выдвинул это требование как свое предварительное условие ведения переговоров. Северокорейский вождь согласился бы на перемирие и восстановление довоенной границы — если бы условия перемирия предусматривали поэтапный вывод иностранных войск с полуострова. Китайский и северокорейский вожди знали заранее о том, что 23 июня Малик выступит с обращением, причем Ким, хотя и поддержал предложения Малика, но сделал это без особого энтузиазма{984}. В отличие от Северной Кореи, Китай, вступивший в войну, когда войска противника приближались к Ялу, имел куда больше оснований считать восстановление довоенной границы победой.

Тот факт, что Северная Корея неохотно шла на заключение перемирия, оказался главной причиной, последовавшей вскоре поездки Кима и Гао Гана в Москву, где они долго обсуждали со Сталиным проблемы военного баланса в Корее, и их покровитель дал согласие на попытки завершить войну переговорами{985}. По всей вероятности, ведущая роль Советского Союза в движении к переговорам помогла спасти престиж Китая и Северной Кореи, которые ввиду военных успехов противника уже были готовы отказаться от прежних требований. Пауза между последней [365] беседой Малика с Кеннаном и обращением по радио свидетельствует не только о наличии трудностей в достижении взаимопонимания между коммунистическими державами, но также и о желании не проявлять признаков спешки, создав ситуацию, когда Соединенные Штаты сами бы попросили КНР и КНДР о мирных переговорах. Кроме того, советское и китайское руководство хотело убедиться в том, что контрнаступление сил ООН в Корее на самом деле закончилось.

Хотя теперь Мао и Ким взяли на себя инициативу и призывали к переговорам, не исключено, что китайский вождь считал их необходимыми только потому, что Москва так и не смогла осуществить поставки тяжелого вооружения, без которого была невозможна военная победа в Корее. Советский Союз, безусловно, сыграл важнейшую роль в предотвращении ударов США непосредственно по Китаю, сделав это путем своего военного присутствия в Маньчжурии и в своих восточных областях, а также с помощью угроз прямого вторжения советских войск в Корею в случае расширения масштабов войны Соединенными Штатами{986}. К весне 1951 года советские летчики уже совершали полеты в воздушном пространстве Кореи, выполняя множество боевых задач и старались как можно быстрее обучить своих китайских коллег летать на реактивных истребителях. Прибывающие в Корею новые китайские подразделения теперь имели кое-какое современное советское вооружение. Однако китайские армии по-прежнему уступали противнику в артиллерии, транспортных средствах на механической тяге, а военно-воздушные силы в Маньчжурии использовались преимущественно против тех самолетов ООН, которые залетали далеко к северу от поля боя. В июне начальник штаба китайской армии Цзы Цзиан-хуань отправился в Москву просить об увеличении поставок более современного вооружения.

Но Советы, выжимая практически все из своей экономики (возможности которой были весьма ограничены), главным приоритетом считали наращивание своих сил в Европе. Они стремились держать Китай в подчинении, требуя оплаты значительной части своей помощи. Частично китайцы оплачивали советскую помощь финансовыми средствами, полученными в результате проведения массовых кампаний по сбору пожертвований среди населения{987}.

Внутри коммунистической триады существовали и другие причины для разногласий, но по причине закрытости этих обществ они были лучше скрыты от посторонних взглядов, чем [366] ссоры внутри Западного альянса. Несмотря на то что политработников, прикрепленных к китайским войскам, тщательно готовили к осуществлению взаимодействия с местным населением, присутствие сотен тысяч китайских солдат в Корее и их все большая зависимость от местных ресурсов продовольствия приводила к напряженности во взаимоотношениях с корейцами. Отношения между китайским верховным командованием и правительством Северной Кореи не всегда были гладкими. Ким Ир Сен был точно таким же националистом, как Ли Сын Ман, и его, безусловно, тоже раздражало присутствие в сердце его страны иностранной военной машины, которая держала под контролем всю оперативную деятельность коммунистических войск — а возможно, и нечто гораздо большее. Согласно одному более позднему советскому сообщению, Ким иногда жаловался, что представитель северокорейской армии в штабе китайских добровольцев Пак Ир-Ю, который был членом фракции «Янь-ань» корейской компартии, вел себя так, будто он был личным представителем Мао Цзе-дуна. Со своей стороны, китайцы в Северной Корее не стеснялись интриговать против Кима, чья репутация значительно пострадала в результате военной катастрофы, случившейся осенью прошлого года. Сам Пын Дэ-хуэй не стеснялся давать низкую оценку военным способностям Кима. Что касается северокорейского руководства, то многие его представители обвиняли китайцев в провале попыток изгнать силы ООН с полуострова в начале 1951 года{988}. Помимо китайских вооруженных сил, в Северной Корее присутствовали и тысячи советских офицеров и гражданских должностных лиц, которые привыкли к своему особому, по сравнению с другими иностранцами, положению в этой стране. Несомненно, они тоже испытывали неоднозначные чувства по отношению к своим китайским товарищам{989}.

Растущая стоимость корейской кампании увеличивала зависимость Китая от Советского Союза. Коммунисты Мао испытывали законную гордость своими достижениями в ходе недавней гражданской войны, во время которой они одержали быструю победу, несмотря на минимальную помощь и моральную поддержку извне. Теперь же, увязнув в войне с самой мощной державой мира и получая лишь ограниченную помощь извне, они принимали чрезвычайные меры, направленные на развитие своей тяжелой промышленности. Это требовало значительной помощи советских технических специалистов. [367]

В качестве военно-воздушной базы, предназначенной для действий авиации коммунистов в Корее, Маньчжурия также испытала наращивание советского военного присутствия. Здесь Советы оказались в невыгодной ситуации: китайцы хотели и даже требовали помощи — однако крайний национализм заставлял их возмущаться иностранным присутствием, а иногда и характером операций, осуществлявшихся в пределах их собственной территории{990}.

Обмен мнениями, который состоялся в первой половине июля между послом Паниккаром и его советским коллегой Н.В. Рощиным, наглядно демонстрирует вышесказанное. Западные дипломаты уже обращались к Паниккару, выражая свою озабоченность плохим отношением со стороны китайского бюрократического аппарата. Индиец в свою очередь попросил Рощина попытаться вмешаться в дело на их стороне и обратиться за помощью к китайскому правительству. Когда Паниккар перечислил факты беззакония, с которыми столкнулись западные представители, Рощин, по свидетельству британского поверенного Лайонела Л. Лэма, с удивлением ответил, что его соотечественники также сталкиваются с большей частью перечисленных трудностей. Кроме того, передвижения советских граждан были так же ограничены как и передвижения граждан западных стран{991}.

Несмотря на все эти трения, китайцы и Советы были нужны друг другу — точно так же, как были нужны друг другу Соединенные Штаты и их союзники. Кратковременные расхождения во мнениях, имевшие место между Китаем и Советским Союзом, вероятно, были не более серьезными, чем расхождения мнений внутри Западного альянса. Советы, хотя и запоздало, но все же согласились предоставить китайцам более современное тяжелое вооружение. Это вооружение, которое поступало в дополнение к уже давно используемому китайцами японскому и американскому оружию времен Второй Мировой войны, начало появляться на поле боя осенью 1951 года. Конечно, китайцы получили намного меньше оружия, чем хотели. Тем не менее Советы в июне подписали новый торговый договор, который предусматривал гораздо более значительный товарообмен{992}.

Несмотря на разногласия, и КНР, и СССР хорошо осознавали необходимость начала переговоров по Корее и понимали, какими опасностями чреват отказ от них. К началу июня стало совершенно очевидно, что без масштабного наращивания сил коммунисты будут не в состоянии изгнать войска ООН [368] с полуострова. Война на истощение сил в конечном счете могла бы сломить волю Соединенных Штатов к продолжению боевых действий в Корее — но она с тем же успехом могла вызвать такое давление на администрацию Трумэна, что та пошла бы на расширение масштабов войны.

Несомненно, значительная часть свидетельских показаний во время слушаний по вопросу отстранения Макартура была в пользу последнего{993}. Риск такого развития событий возрастал, так как перспектива урегулирования конфликта путем переговоров была невелика, а военная мощь Запада стремительно росла. К июню численность вооруженных сил США увеличилась почти вдвое по сравнению с началом войны, причем эта тенденция сохранялась. Хотя на первом этапе значительная часть новых подразделений предназначалась для Кореи, все больше и больше соединений отправлялось в бассейн Атлантического океана, Средиземного моря и в Западную Европу. Полным ходом шли работы по подготовке военно-воздушных баз на территории Великобритании и Исландии к использованию в условиях войны, а новые и более крупные базы в Западной Европе, Северной Африке и на Ближнем Востоке либо уже строились, либо находились в стадии планирования. Италия предоставила Соединенным Штатам право на использование военно-морских баз, а благодаря Греции и Турции, которые желали стать полноправными членами НАТО, военно-воздушное и военно-морское присутствие США распространил ось еще дальше на восток{994}.

Все это происходило на фоне медленного, но стабильного увеличения военных расходов в Западной Европе и новых перспектив вооружения Западной Германии и даже Японии. По оснащенности современным оружием вооруженные силы Северной Америки и Западной Европы опережали советский блок в соотношении два к одному{995}. Такая мобилизация ресурсов могла усилить политические разногласия как внутри западных государств, так и между ними. Совсем недавно подобные разногласия уже сбили темпы усиления антикоммунистического альянса. Наращивание военной мощи в Западной Европе, экспансия НАТО в Восточном Средиземноморье и прогресс на пути к заключению мягкого для японцев мирного договора (которому китайская пропаганда уделяла особое внимание в течение последних месяцев) — все это грозило подавить центробежные силы, которые существовали в капиталистическом мире. Начало переговоров могло остановить и даже повернуть вспять эту тенденцию. [369]

Прямое участие коммунистического Китая в корейском конфликте, нежелание принять КНР в ООН и порицание этой международной организацией действий коммунистического Китая, а также связи США с его злейшим врагом — режимом Чан Кай-ши на Тайване — все эти обстоятельства, вероятно, и были причиной того, что Китай далеко не так быстро, как Советский Союз, отказался от надежд достичь более значительных успехов в Корейской войне. Тем не менее многочисленные сигналы, поступающие начиная с середины апреля — отставка Макартура, ряд публичных заявлений высокопоставленных деятелей США, несколько частных инициатив и остановка контрнаступления сил ООН в Корее в начале июня{*94} — все это указывало на желание США закончить войну примерно там же, где она и началась. Более того, условия внутри Китая привели к тому, что огромные траты человеческих и материальных ресурсов в Корее стали изнурительным бременем. К июню нехватка хлопка-сырца (отчасти в результате прекращения поставок Запада) привела к более чем двухнедельной остановке текстильных предприятий, В стране продолжалась кампания по сбору пожертвований населения для закупок советского тяжелого вооружения. Кроме того, осуществлялась интенсивная чистка «контрреволюционеров». Хотя антикоммунистическое партизанское движение было ослаблено, правительство все еще не в полной мере осуществляло политический и идеологический контроль в стране. К началу июня Кремлю уже не нужно было оказывать давление на Пекин, чтобы привлечь китайцев к переговорам{996}.

Тем не менее ни одна из коммунистических держав не проявляла признаков торопливости в стремлении прекратить войну. Неспешный темп, с которым китайцы двигались в направлении переговоров, и то, что они в течение второй недели июля начали подготовку к своему сентябрьскому наступлению, свидетельствует об уверенности китайцев в том, что время работает на них{997}. Сами же переговоры могли повернуть вспять имевшуюся тенденцию к консолидации сил Запада и снизить опасность расширения масштабов войны. Советский Союз продолжал [370] надеяться на эффективность своей пропаганды, о чем свидетельствует выход в печать в середине июля нового журнала на английском языке «Ньюс», в котором особо подчеркивались англо-американские разногласия{998}. Более частое использование в качестве способа приглашения противоположной стороны к столу переговоров публичных заявлений (каким было, к примеру, радиообращение Малика), а не инициатив отдельных лиц, указывает на то, что переговоры в какой-то степени считались средством продолжения идеологической войны с Западом.

Более того, хотя баланс сил в Корее указывал на то, что никто из противников не одержал и не мог одержать полной военной победы, коммунисты считали, что их новая тактика ведения войны может сломить волю противника и в конечном счете привести к тому, что он пойдет на политические уступки{*95}. Китайцы привыкли менять тактику, сталкиваясь с неблагоприятным развитием ситуации — но при этом не отказывались от своих конечных целей. Их медленный отход от курса, которого они придерживались в декабре прошлого года (гораздо более медленный, чем отход США с позиций, занимаемых в конце 1950 года), отражает, с одной стороны, самоуверенность Мао как военного лидера, а с другой стороны — подлинную значимость его окончательных целей в отношении Тайваня и Кореи. Даже если бы новый подход к решению задачи по разгрому сил противника, предполагавший постепенное уничтожение врага, а не стремительный разгром «больших групп» (как вспоминал в своих мемуарах Пын Дэ-хуэй) не привел к объединению полуострова под властью коммунистов, он все же мог бы повлиять на условия заключения перемирия. А моральное и практическое значение этих условий было для китайцев почти столь же важно{999}. Следует отметить, что Пекин спокойно отступил от своих прежних требований лишь для того, чтобы начать переговоры. Китайцы, которые дорожили своим престижем, все равно стали бы отстаивать каждый пункт с огромной решимостью.

И наконец, Сталин, возможно, уже видел определенные преимущества в продолжении войны в Корее. Конфликт связывал значительные силы США и отвлекал китайцев — а так как он происходил недалеко от советских границ, за ним было удобно наблюдать. Поскольку большая часть Юго-Восточной Азии [371] находилась в состоянии революционной сумятицы, окончание Корейской войны могло бы освободить силы Китая, с помощью которых можно было бы расширить этот процесс. Такое развитие событий могло привести к снижению влияния Советского Союза на коммунистическое движение в{*96} Азии{1000}.

Было бы упрощением сказать, что летом 1951 года у коммунистических держав было единое мнение по поводу перемирия. Точка зрения Северной Кореи была умеренной, в то время как Китай и Советский Союз благосклонно, хотя и без особого энтузиазма, относились к этой идее. В инструкциях Центрального Комитета Коммунистической партии Китая, которые появились 3 июля, было сказано:

Мы заставили врага признать нашу силу и отказаться от своих первоначальных агрессивных планов, поэтому мы сохранили безопасность как Корейской Народной Демократической Республики, так и Китайской Народной Республики... <Поскольку войска США/ООН столкнулись> с серьезными трудностями на полях сражений, им приходится просить о немедленном прекращении огня. Таким образом, обеим сторонам будет выгодно немедленное прекращение боевых действий{1001}.

Хотя этот абзац и показывает меру самонадеянности и необъективности ряда китайских лидеров в отношении равновесия военных сил в Корее, тем не менее он указывает на понимание ими желательности окончания войны. Возможно, такие же настроения имели место и в Москве. Хотя многое зависело от того, какую позицию займет противоположная сторона, сразу как только начнутся официальные переговоры — а также от внутриполитической обстановки в Соединенных Штатах, настроений международного общественного мнения в отношении Кореи, и других вопросов, особенно германского и японского{1002}.

На совещании командного состава китайских войск в Корее, которое состоялось 25 июня, Пын утверждал, что сфера глобальных интересов Соединенных Штатов стала настолько обширной, что это не позволит США в течение длительного [372] времени продолжать свои военные усилия в Корее. Экономический кризис уже охватил Соединенные Штаты, а движение в защиту мира набирает силу. С точки зрения Пына, американцы не были готовы вести затяжную войну на полуострове{1003}.

В течение последних двух лет отношения между Востоком и Западом постоянно ухудшались, и вероятно, Джордж Кеннан был чрезмерно оптимистичен, когда говорил, что прекратить стрельбу будет ничуть не сложнее, чем в свое время было прекратить блокаду Берлина. При решении спорных вопросов неизбежно должны были возникнуть осложнения между представителями нескольких государств, два из которых (КНР и КНДР), будучи наиболее важными участниками переговоров, не имели официальных отношений с третьим (США). К тому же стороны разделяли огромные культурные и идеологические барьеры.

Проверка твердости намерений

Перед тем как начались переговоры, войска коммунистов заняли район Кэсона, что предоставило им возможность держать под контролем передвижения и обустройство делегации противника, 10 июля коммунисты на час задержали колонну джипов, на которых ехала к месту проведения встречи большая часть сотрудников делегации командования сил ООН, заявив при этом: «Мы должны все подготовить, чтобы обеспечить вашу безопасность». На самом деле они заканчивали в Кэсоне проведение мероприятий, целью которых было создать впечатление, что именно ООН ищет мира. Когда колонна въехала в город (по предварительной договоренности на каждой машине был большой белый флаг), на трех джипах разместились офицеры коммунистов при полных регалиях, которые и направляли движение колонны. Затем машины проследовали по разрушенным войной улицам города, а офицеры, как позже вспоминал один из представителей американской делегации, напустили на себя «вид завоевателей». Фоторепортеры коммунистов сделали десятки снимков, которые в дальнейшем были разосланы во все страны Азии{1004}.

Вице-адмирал Тернер Джой прибыл в Кэсон на вертолете. Приземлившись, он столкнулся с «представителями комитета по приему... вооруженными до зубов». Он и его главные помощники присоединились к колонне джипов, которая ожидала поблизости, и в сопровождении офицеров противника [373] поехали туда, где находилось место, отведенное под резиденцию командования силами ООН. Им оказалось здание высотой в два с половиной этажа, стоящее на вершине холма, без мебели и удобств, с «рассредоточенными на местности» вокруг дома северокорейскими солдатами{1005}. Вскоре члены делегации командования силами ООН вернулись к своим джипам и отправились, опять-таки в сопровождении коммунистов, к зданию, находившемуся поблизости, которое когда-то было самым дорогим рестораном города. Теперь ему суждено было стать местом проведения переговоров. Войдя внутрь, адмирал Джой встретился с генералом Нам Иром, руководителем делегации Северной Кореи. Главы делегаций и их подчиненные холодно представились друг другу и обменялись верительными грамотами. Как только все расселись по местам, Джой обнаружил, что он сидит лицом к северу (согласно восточным традициям, победитель обращен лицом к югу) и что возвышается над уровнем стола точно на такую же высоту, что и генерал Нам — хотя тот был гораздо ниже ростом, чем Джой. Дело в том, что коммунисты приготовили для главы делегации противника до смешного низкий стул, а для своего начальника чрезвычайно высокий. Вскоре Джой заменил этот стул на нормальный — но, как он позже вспоминал, «только после того, как фотографы коммунистов уже сделали множество снимков» {1006}.

Благодаря стараниям коммунистов члены делегации командования сил ООН были лишены свободы передвижения. Когда во время перерыва Джой попытался отправить курьера, чтобы установить связь со своей базой в Муньсан-ни, расположенной в двадцати одной миле от Кэсона, охрана коммунистов задержала его, не дав возможности выполнить задание{1007}.

Прежде Риджуэй уже служил в Китае и понимал традиционную восточную щепетильность в отношении «сохранения лица». Накануне переговоров он обращал внимание членов делегации ООН на то, что очень важно, чтобы у противника не возникло никаких затруднений в отношении отхода от установленных ранее позиций{1008}. Однако после того как Риджуэй получил отчет о результатах первой встречи, он сразу понял, что ошибся, согласившись на прямые переговоры без уточнения условий, касающихся места проведения конференции. Теперь надо было исправлять положение — при этом не проявляя излишней враждебности к противнику и считаясь с мнением союзников и нейтралов. [374]

В итоге Риджуэй дал Джою указания выдвинуть два условия: во-первых, чтобы командование силами ООН имело «свободный доступ к месту проведения конференции в течение светлого времени суток со стороны районов, прилегающих к реке Имджин», а во-вторых — чтобы впредь делегацию командования ООН сопровождали двадцать журналистов. Если коммунисты откажутся принять эти условия, делегации ООН следует прервать конференцию{1009}.

11 июля были достигнуты значительные договоренности по первому пункту, однако коммунисты отказались принимать второй{1010}. Когда на следующее утро коммунисты на своем контрольно-пропускном пункте в Пханмунчжоне, что в шести милях к востоку от Кэсона, остановили колонну командования сил ООН и отказались пропускать двадцать журналистов, которые ехали в Кэсон, колонна вернулась в Муньсан-ни{1011}. На следующий день Риджуэй по армейскому радио выступил с предложением создать вокруг Кэсона пятимильную нейтральную зону, в которой обе стороны будут воздерживаться от враждебных действий. Само место проведения конференции, а также дороги, проходящие внутри зоны и ведущие к месту проведения переговоров, должны быть полностью очищены от вооруженного личного состава. Внутри зоны количественный состав каждой делегации следует ограничить, причем он никогда не должен превышать 150 человек, однако сам состав делегаций отдается на усмотрение ее руководителей{1012}.

Коммунисты дали ответ через два дня, приняв условие присутствия журналистов и согласившись с принципами создания нейтральной зоны и места проведения конференции. Они лишь высказали просьбу, чтобы детали последнего предложения были выработаны «на совместном совещании обеих делегаций». На этом совещании, которое состоялось через день, обе стороны согласились запретить присутствие вооруженного личного состава на территории места проведения конференции, которое было ограничено радиусом в полмили от здания, где велись переговоры. Все вооруженные силы полагалось вывести за пределы еще более обширной нейтральной зоны — «за исключением тех сил, которые необходимы для выполнения обязанностей военной полиции, причем имели бы вооружение, необходимое лишь для выполнения этой функции» {1013}. Американцы выдержали первую проверку твердости своих намерений, от которых, возможно, пришлось бы отказаться (или бы они не получили бы такой огласки), если бы Риджуэй и его руководители в Вашингтоне [375] проявили меньше настойчивости в стремлении сесть за стол переговоров.

Первоначальные стычки свидетельствуют о решимости коммунистов использовать в своих целях любые возможности. Оставив в стороне восточные традиции, следует заметить, что у них были веские основания использовать все знаки, могущие символизировать их победу. Недавно они испытали поражения на поле боя, а теперь столкнулись с ситуацией, когда в значительной степени не понимали намерений противника. Второго июля Мао связался с Пыном, Гао и Кимом, убеждая их в необходимости в течение ближайших десяти дней обеспечить фронт как можно большим количеством боеприпасов. Отчасти это было вызвано тем, что в случае быстрого и успешного завершения переговоров обеим сторонам могло быть запрещено усиливать свои войска. Однако большая часть послания Мао представляла собой предупреждение о возможности наступательных действий противника либо по всей линии сухопутного фронта, либо в воздушном пространстве Северной Кореи, либо же в направлении главных портов, расположенных севернее 38-й параллели, как на восточном, так и на западном побережье. Командование сил ООН могло предпринять такие действия в попытке принудить коммунистов согласиться на невыгодные условия{1014}. Любой признак слабости за столом переговоров мог сделать противника еще более агрессивным.

Существовали и другие опасения. Коммунистам дважды не удалось объединить полуостров под своей властью. Силам ООН также не удалось решить эту задачу, однако поставленная ими в самом начале цель — отпор агрессии, которая и стала причиной их вступления в войну, была достигнута, причем потребовала от Запада гораздо меньше затрат, чем от Северной Кореи и Китая, а Южной Корее вообще не пришлось нести расходов. Кроме того, китайским коммунистам не удалось захватить Тайвань. Эти неудачи были постоянным напоминанием об ограниченных возможностях Китая и Северной Кореи и определяли их будущий курс, целью которого было освободиться от оков западного влияния и мощи. Это было решающим фактором для национального престижа, признания режимов КНР и КНДР собственными народами и поддержания за рубежом образа сильных государств. Все это обеспечило бы наилучшую репутацию во время переговорного процесса, включило бы все возможные символы престижа (за исключением конкретного факта победы) и полностью исключило бы любые намеки на поражение. Короче [376] говоря, для коммунистов переговорный процесс был тоже войной — только вели они ее другими средствами{1015}.

Во время перерыва и после возобновления работы конференции проявились признаки разногласий между северокорейскими и китайскими делегатами. В отличие от делегации ООН, в которой, несмотря на присутствие одного южнокорейца, преобладали американцы, коммунисты в качестве своего лидера выдвинули генерала Нама. Но это был лишь фасад, так как за кулисами китайцы создали «группу управления переговорами», которой руководили заместитель министра иностранных дел КНР Ли Кен-он и глава Международного информационного бюро при министерстве иностранных дел Чжао Гуань-хуа. Северокорейцы согласились с тем, что эта группа, которая ежедневно выходила на связь с Пекином, будет определять ход переговоров{1016}.

Тринадцатого июля во время совещания в Пханмунчжоне офицеры связи ООН почувствовали эту реальность. После того как Нам сделал заявление в отношении присутствия журналистов ООН в Кэсоне, китайский представитель открыл листок, исписанный иероглифами. По сообщению Риджуэя, отосланному им в Вашингтон,

«когда северокореец протянул за ним руку, китаец сказал: «Я улажу это», — и оттолкнул руку корейца. Поведение китайца было похоже на поведение старшего по отношению к подчиненному, который вмешался в тот момент, когда это было нежелательно. Затем китаец прочел свой документ на английском».

По сути этот документ мало чем отличался от заявления, сделанного северокорейцем, однако его тон был более вежливым{1017}.

Когда 15 июля совещания в Кэсоне возобновились, северокорейская и китайская делегации были настроены по-деловому. Когда обсуждения подошли к повестке дня, а Джой объяснил, в чем заключается разница между 38-й параллелью, конкретных ссылок на которую требовали коммунисты, и оборонительной линией, китайцы проявили особый интерес{1018}. На следующий день коммунисты согласились изъять упоминание о 38-й параллели из повестки дня — хотя подчеркивали, что не отказываются от своих требований определить ее в качестве линии военного перемирия. Во время дневных заседаний глава китайской делегации генерал-лейтенант Дэн Хуа «улыбался и кивал» своим оппонентам из делегации ООН — жесты, которые напрочь отсутствовали в манере поведения Нама{1019}.

Признаки разногласий в лагере коммунистов были по-прежнему едва заметны, и уступка, на которую они пошли 16 июля, [377] была сделана только после того, как делегация ООН за день до этого сама пошла на уступки. В тот день Джой предложил сокращенную повестку дня. Два пункта опускались: во-первых, содействие Международному Комитету Красного Креста (МККК) в посещении лагерей для военнопленных (что было крайне болезненным вопросом для коммунистов, поскольку это предполагало проезд по их территории представителей чуждой им организации, которые будут проверять, как обращаются с военнопленными), и во-вторых, четко сформулированное требование согласиться с принципом проведения инспекций территории Кореи группами военных наблюдателей. Это представляло собой главный способ предотвращения возобновления боевых действий уже после подписания договора о перемирии. Коммунисты продолжали уклоняться от сути вопроса, вдаваясь в детали и требуя включения пункта о выводе всех вооруженных сил иностранных государств из Кореи{1020}.

Переговоры быстро сосредоточились на обсуждении последнего вопроса. Двадцать пятого июля, когда Джой после трехдневного перерыва, взятого по инициативе коммунистов, ни на йоту не отошел от своей позиции, Нам предложил ввести в повестку дня новый пункт: «Рекомендации правительствам государств обеих сторон». Этот пункт включал в себя предложения о проведении после заключения перемирия конференции в конкретно назначенное время, которая должна будет «решить вопрос поэтапного вывода всех иностранных вооруженных сил из Кореи»{1021}. На следующий день обе стороны подписали повестку дня, состоящую из пяти пунктов:

1. Принятие повестки дня.

2. Установление военно-демаркационной линии между двумя сторонами для создания демилитаризованной зоны в качестве основного условия прекращения боевых действий в Корее.

3. Конкретные меры по осуществлению прекращения огня и перемирию в Корее, в том числе состав, полномочия и функции организации, наблюдающей за осуществлением условий прекращения огня и перемирия.

4. Меры в отношении военнопленных.

5. Рекомендации правительствам заинтересованных государств обеих сторон{1022}.

Затем Джой предложил, чтобы на переговорах рассматривался один пункт за другим, начиная с второго пункта. Нам [378] согласился, но оставил право предлагать изменение процедуры, если в ходе переговоров к этому принудят обстоятельства{1023}.

После более чем двухнедельного периода взаимных колкостей стороны были готовы обсудить условия перемирия. Их готовность отражала понимание того, что баланс военных сил на полуострове вряд ли изменится в чью-то пользу без нежелательного риска и привлечения дополнительных ресурсов. Их постоянное стремление проверить твердость намерений противника отражала огромную культурную, идеологическую и политическую пропасть, разделявшую обе стороны.

Дальнейшее противостояние

Переговоры о линии перемирия не могли не вызвать затруднений. Заявление Ачесона, сделанное через три дня после того, как 23 июня Малик предложил перемирие на основе взаимного отвода войск от 38-й параллели, указывало на готовность Америки принять эту линию перемирия. Тем не менее предложение Малика было скорее условным обобщением, нежели взвешенным политическим заявлением{1024}. В связи с сомнениями военного руководства в пригодности этой линии для обороны, инструкции Риджуэя определяли минимальные требования США и предусматривали создание двадцатимильной демилитаризованной зоны, за основу которой должна быть принята линия фронта, разделяющая стороны «в момент, когда будет заключено соглашение о перемирии» {1025}.

Поскольку к моменту переговоров большая часть линии фронта проходила севернее 38-й параллели и представляла собой выгодную оборонительную позицию, которая могла сдержать любые попытки прорыва на юг, она была невыгодна северокорейцам как в практическом, так и в символическом отношении. В меньшей степени то же можно сказать и о китайцах. Несмотря на то, что коммунисты согласились изъять упоминание о 38-й параллели из повестки дня, сделанные ими в ходе первых совместных совещаний заявления, как и появлявшиеся в Пекине и Пхеньяне публичные комментарии говорили о том, что они вскоре потребуют провести линию перемирия вдоль довоенной границы. В послании к Мао от 24 июля Пын предлагал отбросить противника южнее 38-й параллели, а затем вновь отойти к этой линии с целью начать переговоры о мире. В ответе Мао, который пришел через два дня, подчеркивалось значение «активной подготовки к сентябрьскому наступлению». 1 августа [380] Мао отдал приказ отправить в Корею 20-й армейский корпус{1026}. Несомненно, коммунисты считали захват 38-й параллели важной целью.

Переговоры о линии прекращения огня начались 27 июля. Получив инструкции вести диалог с позиций, намного превышающих минимальные требования, Джой предложил значительно сдвинуть границу к северу от линии фронта. Он обосновывал это тем, что его сторона господствует как в воздухе, так и на море. Поскольку прекращение огня предполагает остановку боевых действий на суше, в воздухе и на море, коммунисты от прекращения огня выиграют больше, чем силы ООН — если только последние не получат компенсацию прекращения своих воздушных и морских операций против Северной Кореи. Эта компенсация должна быть предоставлена на суше{1027}.

Нам назвал аргументы Джоя «невероятными», «наивными и нелогичными», «односторонними, примитивными и некорректными». Он доказывал, что существующей линией фронта командование ООН обязано своим военно-воздушным и военно-морским силам, которые компенсируют преимущество коммунистов в сухопутных силах. Кроме того, поскольку линия фронта все время сдвигалась то к северу, то к югу, существующее на данный момент положение этой линии не отражает «военной реальности». В целом же линия фронта остается в районе 38-й параллели, поэтому вполне логично было бы предложить этот рубеж в качестве основы для перемирия. В заключение Нам спросил:

«Если вы делаете такие совершенно нелепые и высокомерные заявления, то зачем вы вообще сюда приехали? Вы приехали сюда, чтобы вести переговоры о мире, или для того, чтобы найти повод для расширения масштабов войны?»{1028}

Ответ Джоя также включал долю сарказма. Назвав разглагольствования своего оппонента «грубыми и непристойными», американец прочел Наму лекцию о воинском профессионализме:

Те нации, чьи военные пользуются уважением во всем мире, дорожат репутацией вежливых и объективно мыслящих людей... Считается, что военные — это люди достаточно зрелые для того, чтобы понять: гневные и напыщенные фразы в несдержанной речи не могут изменить и не изменят военную ситуацию... Грубость, которую вы проявили, приведет к тому, что делегация командования ООН... [381] придет к выводу, что вы участвуете на этой конференции, не имея никаких серьезных и искренних намерений{1029}.

Резкая отповедь Джоя{*97} на время умерила тон Нама, но не повлияла на занимаемую им позицию. Коммунисты настаивали на том, чтобы 38-я параллель стала линией прекращения огня, а командование ООН — на том, что она не имеет никакого военного значения и поэтому не должна упоминаться в чисто военном соглашении. Риджуэй доказывал своим представителям в Кэсоне, что в данный момент они просто столкнулись с древним восточным обычаем проявлять упрямство на переговорах, и что единственными эффективными контрмерами являются твердость и настойчивость{1030}.

4 августа имел место один инцидент, причиной которого в лучшем случае была допущенная коммунистами небрежность, а в худшем случае — их желание свернуть переговоры. Когда после обеденного перерыва делегация командования ООН вернулась в здание, где проводились переговоры, мимо них прошла строем группа китайских солдат, вооруженных пистолетами, винтовками, гранатами, пулеметами и минометами{1031}. Поскольку июльское соглашение по условиям ведения переговоров запрещало нахождение вооруженного личного состава в месте проведения конференции, разрешая присутствие в более обширной нейтральной зоне только легковооруженных сил военной полиции, трудно было поверить в то, что эта акция была просто ошибкой.

Скорее всего, этот случай представлял собой намеренное нарушение того, что коммунисты не принимали всерьез, и был вызовом позиции ООН в отношении второго пункта повестки дня — который они считали нарушением прежних договоренностей.

Инцидент привел Риджуэя в ярость. Вступив в переговоры и ожидая, что они будут проводиться на основе взаимного уважения, он в результате оказался в затруднительном положении{*98}. Его стремление следовать восточным традициям «сохранения лица» мгновенно улетучилось{1032}. Он хотел немедленно потребовать объяснений такого скандального нарушения прежних [382] договоренностей и «могущих удовлетворить меня заверений в том, что будут приняты меры по исправлению сложившейся ситуации, а также гарантий того, что впредь подобные случаи не повторятся».

Будучи хорошим служакой, Риджуэй предварительно ознакомил с этими требованиями свое начальство — которое несколько смягчило их тон, оставив без изменений требование принять меры к исправлению ситуации{1033}. Из-за этого инцидента, который китайцы охарактеризовали как «случайный» и «тривиальный», в переговорах наступил перерыв. Риджуэй отправил в Комитет начальников штабов описание хода переговоров и поведения противной стороны. Это описание, наполненное тревогой и горечью, весьма остро показывало, насколько переговорный процесс в Кэсоне, как и корейская война в целом, представляли собой конфронтацию чуждых культур и идеологий:

«Как солдат солдату. Половина из них коммунисты, которые понимают только то, что они хотят понять, принимают вежливость за уступку, а уступку за слабость. Они спокойно могут отречься от своих торжественных обязательств, которые они рассматривают исключительно как средство достижения своих целей. Они приходят к власти в результате кровавых заговоров, и удерживают ее тем же способом и другими позорными средствами. Сесть рядом с этими людьми и иметь с ними дело как с представителями просвещенного и цивилизованного народа означает не уважать собственное достоинство и обречь себя на то, что они нас обязательно предадут. Я предлагаю дать делегации командования ООН указание соответствующим образом следить за своими высказываниями. Пока продолжаются переговоры, нужно подробно, детально и тщательно следить за тем, чтобы быть сдержанными в словах и делах, используя такой язык и методы, какие эти лицемерные дикари смогут правильно понять, а поняв — уважать».

Риджуэй предложил не возобновлять переговоров до тех пор, пока противник не даст свое согласие на создание совместной инспекционной группы, чтобы гарантировать выполнение достигнутых соглашений по нейтральной зоне{1034}.

Комитет начальников штабов, испытывая колебания, разрешил командующему лишь потребовать, чтобы коммунисты дали гарантии нейтрализации района Кэсона{1035}. 10 августа, когда такие [383] гарантии были предоставлены (и после того, как были решительно отвергнуты обвинения коммунистов в том, что силы ООН уже дважды проникали в нейтральную зону), переговоры возобновились{1036}.

Теперь Джой отказывался обсуждать вопрос использования 38-й параллели в качестве линии перемирия. После того как Нам долго излагал обвинения в адрес ООН, члены обеих делегаций, злобно посматривая друг на друга, в течение более чем двух часов не обменялись и словом. Джой нарушил молчание, только чтобы предложить временно перейти сразу к третьему пункту повестки дня. Нам отклонил это предложение{1037}. Получив отчет своей делегации о результатах заседания, Риджуэй посоветовал Вашингтону предложить коммунистам ультиматум. Если он не будет принят, командование ООН прекратит переговоры. Руководители Риджуэя возражали, подчеркивая насколько важно, чтобы прямая ответственность за любые шаги, направленные на прекращение переговоров, лежала на коммунистах{1038}.

В течение следующих шести дней Нам пускался в свою привычную риторику, в течение своей речи, которая продолжалась чуть более часа, девятнадцать раз применив термины «высокомерная» и «абсурдная» в отношении позиции противника{*99}. Джой отвечал примерно в том же духе — хотя и не так часто повторялся. Коммунисты, казалось, были несгибаемы. Более того, 15 августа делегация ООН отметила признаки чопорности и самодовольства, появившиеся в их поведении. Джой предложил создать подкомитет, который мог бы обсудить вопрос о линии перемирия в менее официальной обстановке. На следующий день коммунисты дали на это согласие{1039}.

Схватка продолжалась и на заседаниях подкомитета, хотя ее темпы здесь были более стремительными, а риторика не столь пышной. На второй встрече коммунисты отступили от своих прежних жестких требований в отношении старой границы. Еще через два дня они вспомнили о различиях между «общим районом линии фронта» (формулировка, которую они непреклонно отвергали) и понятием «линия контакта». Не вполне понимая суть этих различий, Риджуэй тем не менее видел преимущества линии контакта как основы для ведения переговоров. Теперь командующий силами ООН считал вполне возможным создание демилитаризованной зоны шириной [384] гораздо менее двадцати миль, как первоначально предполагалось его инструкциями. Такую зону было бы легче контролировать, и в то же время она оставалась бы достаточно серьезным барьером, препятствующим отдельным вооруженным стычкам, до тех пор пока их масштабы ограничены применением стрелкового оружия. Тот факт, что при этом отпадала всякая необходимость отвода сил коммунистов с обширной территории, которую они в данный момент занимали, мог способствовать сохранению их престижа. На следующий день они пришли к принципиальному соглашению о том, что урегулирование на линии контакта может быть достигнуто посредством выдвижения и отвода войск обеих сторон на разных участках фронта с целью создания более удобной для контроля военно-демаркационной линии. Риджуэй и Джой по-прежнему питали надежды на то, что вот-вот наступит прогресс{1040}.

Этим надеждам суждено было рухнуть в первые часы утра 23 августа. Чуть раньше, еще ночью, коммунисты вышли на связь с базой ООН в Муньсан-ни и заявили, что место проведения конференции подверглось бомбардировке и обстрелу. Несмотря на то, что было темно и шел дождь, коммунисты потребовали, чтобы командование ООН приняло участие в срочном расследовании инцидента. Двум офицерам связи ООН, которые прибыли на место более чем через два часа после якобы имевшего место инцидента, были предъявлены угрожающие обвинения и доказательство атаки самолета ООН. Предъявленное вещественное доказательство оказалось сфабрикованным и неубедительным, показания очевидцев были не лучше — хотя самолет неустановленной государственной принадлежности, возможно, и пролетел над местом проведения конференции или поблизости от него приблизительно в то же время, о котором шла речь в сообщении об инциденте{*100}. [385]

Старший офицер связи коммунистов, читая по бумажке, объявил, что все будущие совещания, начиная с уровня делегаций и заканчивая уровнем групп связи, отменяются. Впоследствии коммунисты отказались разрешить проведение расследования в светлое время{1041}. После якобы имевшего место нападения сил ООН на место проведения конференции и проникновения в нейтральную зону усилилась активность пропаганды коммунистов.

Переговоры по перемирию закончились — по крайней мере на некоторое время.

Почему?

Риджуэй выдвинул три возможных причины того, почему коммунисты прервали переговоры{*101}. Во-первых, не исключено, что они просто хотели найти предлог для того, чтобы закончить переговоры, свалив вину за их срыв на ООН. Они никогда не хотели мира в Корее и воспользовались конференцией лишь для того, чтобы получить отсрочку на поле боя и подготовиться к новому наступлению. Во-вторых, срыв переговоров, возможно, представлял собой попытку повлиять на такие события, как предстоящая конференция в Сан-Франциско по вопросу заключения мирного договора с Японией и советское «мирное наступление». Подобная остановка могла побудить европейских союзников Америки оказать на Соединенные Штаты давление с целью смягчить позицию США по Корее и ряду других вопросов. В третьих, коммунисты могли рассчитывать укрепить позиции своей пропаганды, чтобы перехватить инициативу проведения переговоров{1042}. Джой рассматривал как возможную причину и месть за то, что во время инцидента, имевшего место 4 августа, был нанесен удар по престижу коммунистов{1043}.

По всей вероятности, сочетание второй и третьей причин было ближе всего к истине. Пауза в переговорах о перемирии [386] представляла собой часть гибкой стратегии, применяемой Советским Союзом, КНР и КНДР в течение всего периода испытаний, касающихся как отношений с внешним миром, так и взаимоотношений друг с другом.

Несомненно, что переговоры в Кэсоне проходили не так, как было намечено. Как позже признал Ачесон, коммунисты, возможно, почувствовали себя обманутыми после того, как командование ООН отвергло предложение использовать 38-ю параллель в качестве линии перемирия — настолько усилив этим нежелание противника вести диалог, что он просто отказался от переговоров{1044}. Правда, в своем отчете от 18 августа, отправленном Мао и Пыну, глава китайской делегации Дэн Хуа с некоторым пониманием отзывался об идее принять линию фронта в качестве основы для линии перемирия. Через четыре дня остальные члены делегации коммунистов рекомендовали Пекину принять это предложение{1045}. Не вызывает сомнений, что северокорейцы возражали, и Мао не испытывал желания с ходу отвергать их позицию{1046}.

Другой причиной для беспокойства коммунистов были затруднения, вызванные тем, что ООН смогла противодействовать их тактике изматывания. Коммунисты безуспешно прилагали усилия, направленные на то, чтобы заставить командование ООН взять на себя ответственность за нарушение договоренностей о нейтральной зоне. Они обвиняли силы ООН в воздушных ударах по транспортным средствам, которые с белыми флагами двигались из Пхеньяна в Кэсон, а также в якобы имевших место нарушениях нейтральной зоны вооруженными солдатами ООН.

Что касается первого случая, то командование ООН подозревало, что коммунисты просто злоупотребили правом неприкосновенности от нападений, распространяя его на грузовики, снабжавшие их делегацию. Представители ООН настаивали на том, что такого рода неприкосновенность действует лишь в случае предварительного уведомления о передвижениях транспортных средств. Что касается второго случая, то эти обвинения коммунистов имели относительно небольшое значение вплоть до 19 августа, когда командир одного подразделения китайской военной полиции, осуществлявшего патрулирование нейтральной зоны, был убит, попав в засаду. Коммунисты обвинили в этом войска ООН. Командование ООН заявило, что никто из личного состава сил ООН не несет ответственности за это нападение и что в этом инциденте, возможно, виновны южнокорейские [387] партизаны{*102}. Такой ответ весьма огорчил коммунистов, которые не только усомнились в выводах командования ООН, но и считали, что военные власти должны нести полную ответственность за действия южнокорейских граждан — даже если те не носят военную форму{*103} {1047}.

Коммунистов едва ли могли удовлетворить сообщения американской прессы о переговорах. Так, в начале августа «Нью-Йорк Таймс» сообщала, что, по словам представителей командования ООН, «коммунисты желают перемирия в Корее и при необходимости заплатят высокую цену за то, чтобы получить его» {1048}. До сих пор, всякий раз когда делегация ООН занимала непреклонную позицию, коммунисты отступали. Журнал «Тайм» опубликовал статью о том, как в начале переговоров коммунисты сдали свои позиции и согласились с принципами создания нейтральной зоны. Эта статья вышла под смелым заголовком «Красные отступают»{1049}. Через месяц «Тайм» сравнивал Нама с «возбужденным игроком, который нервничает, видя, как тает горка его фишек» {1050}. Несомненно, что подобные утверждения отрицательно влияли на ведение переговоров — не говоря уже о престиже, они просто раздражали коммунистов.

То же самое можно сказать и в отношении ситуации, сложившейся на поле боя после 18 августа, когда силы ООН предприняли отдельные наступательные операции на центральном и восточном участке фронта{1051}. В течение этих дней обе стороны проявили гибкость во время заседаний подкомитетов. Хотя даже если бы коммунисты отказались от своей позиции по 38-й параллели, а американцы от своего принципа компенсации, военные условия по-прежнему были бы решающим фактором переговоров, причем как в отношении точного места прохождения линии перемирия, так и в отношении других вопросов. Если бы силы ООН захватили в Северной Корее более обширную территорию, [388] признание коммунистами «линии контакта» стало бы невыгодным. Если бы силам ООН удалось сохранить свое господство в воздухе над большей частью Кореи, они могли бы продолжить нанесение бомбовых ударов по коммуникациям противника и его базам. Они могли даже расширить радиус своих действий, нанося удары по дамбам и плотинам на реке Ялу, имевшим решающее значение для ирригации сельскохозяйственных угодий Северной Кореи{*104}. Возможно, продолжение боевых действий становилось бы для коммунистов все более трудной задачей, что в свою очередь привело бы к ужесточению позиции СШАна переговорах.

Несмотря на ряд негативных факторов, имевших место в течение первых десяти недель переговоров, у коммунистов, безусловно, были причины рассчитывать на успешный исход переговоров. После выдвижения инициативы перейти с уровня делегаций на уровень отдельных групп, каждая из которых занималась бы своим вопросом, командование ООН по-прежнему оставалось непреклонно в отношении 38-й параллели, однако выразило желание рассмотреть и другие варианты линии перемирия, даже если они отличаются от предложенного ООН. Возможно, коммунисты сочли такие действия за признак нетерпения и свидетельство стремления США быстрее решить все вопросы. Вероятно, коммунисты предположили, что со временем им удастся измотать противника и добиться лучших условий перемирия. В начале августа Мао выступил с речью, в которой утверждал, что цена дополнительного фронта в Корее исчисляется для Америки в жизнях ее солдат, а также в немалых деньгах и оружии. Непреодолимые противоречия, как международные, так и внутренние, сделали Корею тем местом, где Соединенные Штаты едва ли решатся вести затяжную войну{1052}.

С самого начала переговоров военные действия были составной частью стратегии коммунистов, направленной на смягчение позиции США. К концу августа командование ООН считало, что рядом с линией фронта коммунисты держат три бронетанковые дивизии и накопленные в течение последних месяцев огромные запасы средств материально-технического обеспечения. Военно-воздушное соединение, расположенное в Маньчжурии, постоянно увеличивало свою мощь. Солдаты коммунистов, взятые в плен [389] войсками ООН, часто говорили о предстоящей «шестой фазе наступления»{1053}.

Действительно, в течение первой недели августа китайские добровольцы начали приготовления к этой кампании, целью которой было отбросить войска ООН южнее 38-й параллели, уничтожив одну американскую и одну южнокорейскую дивизию. Однако к 20 августа силы ООН сами приступили к проведению отдельных наступательных операций. Теперь Дэн был очень осторожен в отношении перспектив немедленного противодействия. Материально-техническое снабжение китайских добровольцев сильно пострадало в результате бомбардировок противника и наводнения, вызванного тем, что в течение нескольких недель шли дожди. Бурные воды северокорейских рек разрушили сотни мостов и затопили значительную часть складов{1054}. 26 августа, приняв во внимание поступающие из Кореи просьбы Дэна, Мао сообщил Пыну об отмене полномасштабного контрнаступления, которое ранее было намечено на сентябрь. Он сообщил, что Пекин получил сведения о планах противника начать наступление на западном побережье Северной Кореи в направлении Пхеньяна и что Пыну нужно быть к этому готовым{1055}. Тем не менее Пын хотел предпринять наступление в начале ноября, однако трудности, связанные с приобретением у Советов необходимого для этой цели более современного тяжелого вооружения, поставили под угрозу выполнение даже этой задачи{1056}. Таким образом, в тот момент когда коммунисты сорвали переговоры в Кэсоне, Пекин был менее чем когда-либо склонен использовать свои силы для проведения крупных военных операций.

После того как переговоры по перемирию были сорваны, китайская пресса стала утверждать, что коммунисты лишь «приостановили» переговоры, а не прекратили их, и что они могут быть возобновлены — если командование ООН проявит раскаяние в имевших место нарушениях нейтральной зоны. Через некоторое время коммунисты по сути отказались от своих прежних заявлений, что расследование якобы имевшей место бомбардировки Кэсона завершено — намекая таким образом на необходимость повторного расследования. Но командование ООН по-прежнему было непреклонно, отказываясь идти на уступки ради возобновления переговоров и даже подвергло ответным нападкам коммунистов, выдвинув обвинения в том, что именно они сфабриковали этот инцидент.

Коммунисты усилили свои словесные атаки, предъявив противнику новые обвинения в нарушении нейтральной зоны и [390] даже в авиаударах по Маньчжурии{1057}. Затем, 29 августа, когда Сталин посоветовал Мао сохранять жесткую позицию на переговорах, Советский Союз предпринял новое пропагандистское наступление{1058}. Все ведущие газеты Москвы опубликовали на своих первых страницах статьи, обвиняющие Соединенные Штаты в попытках продолжить войну и сохранить свои войска и базы в Корее. Такие действия США были вызваны, по мнению советских газет, агрессивными намерениями в отношении Советского Союза и Китая{1059}.

Столь интенсивный заградительный огонь советской пропаганды отчасти был вызван приближением конференции по мирному договору с Японией, которая должна была начаться в Сан-Франциско 4 сентября 1951 года. Не было секретом, что сразу после подписания мирного договора Соединенные Штаты и Япония были намерены создать военный союз. В течение нескольких месяцев Советы и китайцы пытались сорвать попытки Запада урегулировать взаимоотношения с Японией. Теперь Соединенным Штатам оставалось лишь объединить широкую коалицию некоммунистических государств, что исключило бы Китай из числа подписывающих сторон, оставило бы нерешенной проблему Тайваня, уменьшило надежды государств, которым во время войны был нанесен ущерб, получить с Японии репарации и предопределило бы дальнейшее военное присутствие США на Японских островах. В конечном счете все это обеспечивало будущее перевооружение Японии — что и было одной из целей заключения договора.

Однако даже за пределами коммунистического лагеря многие выражали сомнения или даже проявляли враждебность в отношении подобных усилий США. Деловые круги в Гонконге и Лондоне были обеспокоены перспективой конкурентной борьбы с возрождающейся экономикой Японии, которая уже достигла больших успехов благодаря увеличению спроса на готовые товары, вызванного Корейской войной. На Филиппинах, в Бирме и в Индонезии проблема репараций вызвала всплеск эмоций общественного мнения. Соединенные Штаты до некоторой степени уменьшили опасения в отношении возрождения японского милитаризма, предложив Австралии, Новой Зеландии и Филиппинам участие в оборонительных пактах. Однако планы и в дальнейшем сохранить американские военные базы на территории Японии были на руку сторонникам лозунга «Азия — для азиатов». То же самое относилось и к тому факту, что проект мирного договора в основном был разработан англичанами и американцами. [391] К середине августа Бирма отказалась присутствовать на заседаниях конференции, Индия была готова последовать ее примеру, а Индонезия согласилась присутствовать на конференции с явной неохотой, и то лишь в качестве эксперимента{1060}.

Сочетание риска и благоприятного случая, характерное для заключительного этапа заключения мирного договора, побудило коммунистов предпринять активные действия, направленные на срыв этого процесса, и августа Советский Союз озадачил Соединенные Штаты, заявив, что он желает присутствовать на конференции в Сан-Франциско. Затем Москва и Пекин активизировали свою пропаганду с целью изменить позиции некоторых государств, принимавших участие в конференции, и лишить договор их поддержки{1061}. Срыв переговоров по перемирию отчасти представлял собой попытку вселить тревогу в союзников США и встряхнуть такие нейтральные страны Азии, как Индия, Бирма и Индонезия, которые могли потребовать проведения конференции великих держав по решению важнейших проблем Азии{1062}.

В начале сентября, еще более осложнив и без того драматическую ситуацию, коммунисты активизировали свои военные действия в Корее. Их сухопутные подразделения численностью до батальона то и дело пытались проникнуть на ничейную территорию во множестве пунктов вдоль центрального и западного участков фронта. Впервые в западную прессу просочились сведения о значительном количестве кавказских войск (то есть войск русских сателлитов) в Северной Корее{*105}. На северо-западе Кореи МиГ-15 советского производства вступали в бой с реактивными самолетами ООН, причем масштабы воздушной войны значительно расширились, что свидетельствовало об успехах советской программы обучения китайских летчиков{*106}. Впервые после перерыва, продолжавшегося целый год, поршневые истребители «Як» вновь начали обстрелы позиций войск ООН. В сочетании с имевшимися у коммунистов средствами ПВО, обладавшими [392] большей скорострельностью и точностью, такая активность в небе Северной Кореи выглядела как вызов господству сил ООН в воздухе{1063}.

Корея была отнюдь не единственным местом, где действия коммунистов носили зловещий характер. Югославия жаловалась на резкое увеличение масштабов и количества провокаций на границах с Албанией и Румынией{1064}. Восточная Германия внезапно объявила ведущее в Западный Берлин шоссе платной дорогой с непомерной стоимостью проезда для всех грузовиков — что вызвало самый продолжительный со времен блокады 1948–1949 годов перерыв в транспортном сообщении с Западным Берлином{1065}.

У Советского Союза не было намерений немедленно начать военное наступление на Западную Европу или Балканы. Им предпринимались энергичные усилия, направленные на интеграцию экономических структур и военно-промышленных комплексов восточно-европейских сателлитов с Советским Союзом, что предполагало чистки среди высокопоставленных военных и государственных деятелей, значительные депортации инакомыслящих и большие экономические неурядицы сателлитов{1066}. Было по-прежнему маловероятно, что Сталин поставит на карту все ради преждевременного броска на Запад.

Тем не менее была необходимость в осуществлении некоторых действий, направленных на то, чтобы затормозить наметившееся в лагере противника движение в сторону консолидации сил — которое отнюдь не было ограничено заключением мирного договора с Японией. Накануне конференции в Сан-Франциско Соединенные Штаты подписали пакты о безопасности с Филиппинами, Австралией и Новой Зеландией. После окончания этой конференции министры иностранных дел Великобритании и Франции планировали встретиться с Ачесоном, дабы урегулировать существующие разногласия по вопросу перевооружения Западной Германии, а затем должно было состояться расширенное заседание совета НАТО, посвященное официальному вступлению в альянс Греции и Турции в качестве полноправных членов. К этому времени Конгресс США уже должен был принять бюджет расходов на оборону, планируемых на 1952 год, размеры которых в четыре раза должны были превысить военные ассигнования, принятые до Корейской войны{1067}.

Все эти события имели место уже после того, как летом Советы, по выражению одного наблюдателя, проявили «двуличие» [393] в отношении Запада. Помимо того что Советский Союз сыграл решающую роль, предприняв усилия, направленные на то, чтобы начать переговоры по Корее, Москва разрешила публикацию в «Правде» заявлений лидеров США и Великобритании, выражающих дружеское отношение к советскому народу и призывала к созыву международной экономической конференции, которая должна была разработать способы преодоления барьеров, мешающих торговле Востока с Западом. Кроме того, Советы начали в Вашингтоне переговоры по урегулированию претензий США, связанных с поставками по ленд-лизу во времена Второй Мировой войны{1068}. В отличие от своего китайского союзника, Советский Союз в своей пропаганде без умолку твердил о «мирном сосуществовании»{1069}.

Однако ни одна из этих хитростей не произвела желаемого эффекта на политику Запада. К началу июля советская пресса проявляла признаки раздражения в отношении того, что начавшиеся переговоры по перемирию не привели к ослаблению военных усилий США{1070}. В конце августа Советский Союз вновь стал проявлять признаки непримиримой враждебности, которые в большей степени были характерны для политики Сталина прежних лет. Война нервов с Западом могла привести к колебаниям среди союзников США и стать оправданием политики контроля и эксплуатации стран Восточной Европы.

Изменения советской политики не смогли остановить процесс заключения мирного договора с Японией, который 8 сентября был подписан сорока девятью государствами, в том числе Индонезией и пятью другими азиатскими и арабскими странами. За кулисами конференции в Сан-Франциско, как и в публичных заявлениях, сделанных в конце работы конференции заместителем министра иностранных дел Громыко, который был главой делегации СССР, Советы дали понять, что их ответную реакцию следует ожидать в других районах мира. Большинство западных аналитиков связывали эту скрытую угрозу с предстоящим наступлением коммунистов в Корее{1071}.

Но это наступление так и не состоялось. Коммунисты продолжали активные действия своей авиации в небе Северной Кореи, однако они так и не нанесли массированных ударов по войскам ООН и не предприняли полномасштабного наступления наземных сил. Отдельные наступательные операции сил ООН, имевшие место в начале сентября, как и результаты предпринятых коммунистами контратак, подтверждали правильность принятого Мао 26 августа решения отложить начало основной [394] операции. К концу второй недели сентября коммунисты потеряли более десяти тысяч человек убитыми, лишились значительного количества средств материально-технического обеспечения и уступили территорию на центральном и восточном участках{*107} фронта{1072}. Генерал Пын несомненно понимал, что любые энергичные попытки прорыва на юг в этих условиях будут означать самоубийство. Помимо этих опасений вызывала тревогу и ужасная обстановка в Северной Корее, где нехватка продовольствия и зимнего обмундирования стала обычным явлением{1073}, в случае неудачи новое наступление сделало бы китайцев еще более уязвимыми, что ухудшило бы позиции коммунистов на переговорах. Имело некоторый смысл предпринять наступательную операцию с целью нанести противнику ощутимые потери и, по возможности, возвратить недавно потерянные территории — однако эта операция не должна была подвергать риску работы по усилению обороны, которые включали в себя создание сети траншей и ходов сообщения, предназначенных для защиты войск от ударов артиллерии и авиации ООН. Нет свидетельств того, что Советы, которые не удовлетворили просьбы китайцев и северокорейцев предоставить большее количество боеприпасов и современной боевой техники, подталкивали своих союзников к более агрессивным действиям.

В Кэсоне коммунисты переиграли. Выбранная ими тактика враждебности только укрепила решимость командования ООН не соглашаться с предложением использовать 38-ю параллель в качестве линии перемирия. В конечном счете эта тактика привела к срыву переговоров — причем как раз в тот момент, когда военное преимущество было на стороне противника. Так же как и в январе, когда ООН выдвинула свои пять принципов, Мао просчитался. В обоих случаях он испытывал давление со стороны своих партнеров по коммунистическому блоку, что влияло на выбираемый им курс. Впрочем, на этот курс влияла и убежденность Мао в том, что превосходство в численности и моральном духе личного состава будет важнее превосходства в технике. Теперь, в сентябре, его задача заключалась в том, чтобы заманить командование ООН обратно к столу переговоров — причем сделать это без ущерба для своего престижа. [395]