Глава 4.

Ограничение военных действий

Изменчивое военное счастье

В северную часть Корейского полуострова пришла зима. Даже на приморской равнине западного побережья температура редко поднималась выше нуля — а в центральном горном районе, где во многих местах вершины достигают высоты более пяти тысяч футов, столбик термометра часто опускался значительно ниже. Снег и порывистый ветер превращали этот дикий и безлюдный край в подобие арктической пустыни.

Именно в этих пустынных местах китайские войска подняли престиж своей страны настолько, что она стала одной из основных мировых держав. Справедливости ради следует заметить, что они не имели тех преимуществ, которыми обладали их западные противники. У них было мало тяжелой артиллерии, а воздушная поддержка была недостаточной. Стрелковое оружие, в основном захваченное у прежних противников, было самым разнообразным — японским, советским, немецким, канадским, английским и американским. Материально-техническое обеспечение находилось на крайне низком уровне. В качестве транспорта использовались животные и даже люди. Большинство китайских бойцов перешли пограничную реку Ялу, имея лишь четырехдневный запас еды. Затем они должны были довольствоваться тем, что удастся раздобыть на месте. У многих солдат весь боезапас состоял всего из восьмидесяти патронов [221] и нескольких ручных гранат, которыми они должны были обходиться в течение долгого времени.

Обмундирование их, мягко говоря, никуда не годилось: перчаток не хватало на всех, а брезентовые ботинки на тонкой резиновой подошве{*76} вряд ли могли защитить китайских солдат от суровой зимы. Средства связи также оставляли желать лучшего. Ниже уровня батальона связь между подразделениями осуществлялась с помощью посыльных или подачей звуковых сигналов горном либо свистком, а в темное время суток — сигнальными ракетами или карманными фонарями. Но солдаты коммунистического Китая были очень упорными бойцами, их вели в бой безжалостные командиры, и они уже привыкли сражаться с врагом, имеющим лучшее вооружение и снабжение. Хорошо владея искусством ведения партизанской войны, они превосходно умели просачиваться сквозь передовые линии противника, а затем смело атаковали чрезмерно растянутые, хотя и временно превосходящие по численности силы противника. Стремясь действовать ночью, они в полной мере пользовались преимуществом темноты, чтобы скрыть свои передвижения, атакуя же, всегда использовали элемент неожиданности{489}.

Войска ООН были настолько распылены, что просто не могли не попасть в ловушку. Вместо того чтобы во время броска к реке Ялу сосредоточить свои силы, Макартур развернул 8-ю армию на западном фланге, а 10-й корпус — в горной местности на центральном участке фронта{*77}. Даже в конце октября — начале ноября, после первых боев с получившими подкрепление силами противника, командующий войсками ООН ничуть не сомневался в том, что выполнит свою миссию и быстро подавит сопротивление северокорейцев. Он даже не попытался закрыть [222] пятидесятимильную брешь, разделявшую его основные силы. Еще хуже было то, что 8-я армия и 10-й корпус разбросали свои подразделения по широкому фронту пересеченной местности. Наиболее уязвимым оказался правый фланг 8-й армии, где находился весьма ненадежный 2-й корпус южнокорейских войск{*78}.

По ряду причин силам ООН не удалось в полной мере воспользоваться своим материально-техническим преимуществом. В связи с демобилизацией 1945 и 1946 годов профессиональный уровень осуществлявшего воздушную разведку летного состава значительно понизился по сравнению с периодом Второй Мировой войны, и многим полевым командирам приходилось действовать, не имея подробных карт местности. Нехватка сведений о местности, данных о силах противника и об их развертывании приводила к тому, что тактическое планирование было чрезвычайно неточным. Более того, в суете наступления ни 8-я армия, ни 10-й корпус не позаботились о том, чтобы создать достаточный резерв живой силы и материально-технического обеспечения. Сыграл свою отрицательную роль и тот факт, что многие американские солдаты, наступавшие вдоль западного побережья и предвкушавшие близкую победу, стремились путешествовать налегке, избавляясь от стальных касок, штыков и саперных лопаток{490}.

Вскоре они пожалели о своей самонадеянности. 24 ноября началось наступление сил ООН, девизом которого было «вернуться домой к Рождеству». А уже в течение следующего дня китайцы предприняли массированные контратаки уязвимого правого фланга 8-й армии{*79}. [223]

Всего за несколько часов паника охватила три дивизии 2-го корпуса армии Корейской республики. Превратившись в дезорганизованную толпу, они бросились на юг, по пути оставляя тонны оружия, техники и боеприпасов, в безумном стремлении спастись. Лишь к концу дня 26 ноября американские части в центре и на левом фланге узнали о том, какая судьба выпала на долю этих корейских дивизий.

К этому времени китайцы зашли в тыл одной из американских дивизий, которая находилась в двух милях от передовых позиций, расположенных вдоль реки Чхунчхон. Через два дня вся 8-я армия уже отступала на юг. Через неделю она оставила Пхеньян и получила передышку лишь в середине декабря, когда подошла к реке Имджин, находившейся уже южнее 38-й параллели. Один английский очевидец писал, что американских солдат волновал только один вопрос: «Когда же мы, черт возьми, уберемся из этой проклятой страны?» Этот англичанин обнаружил, что американские офицеры и солдаты одинаково отзываются о Макартуре, используя

«грубые выражения, которые живописно и метко передают их уверенность в том, что он либо опасный выживший из ума маразматик, либо эгоистичный маньяк, решивший стать главнокомандующим всемирного крестового похода против коммунизма»{491}.

Тем временем 10-й американский корпус оказался в трудном положении, попав под обстрел противника на горных дорогах и тропах в районе замерзшего Чойсанского водохранилища. Как и на западе, китайское окружение оказалось настолько плотным, что войскам ООН пришлось отчаянно сражаться, чтобы прорваться на юг. 1-й дивизии морской пехоты пришлось вести упорные бои, чтобы уберечь себя от полного уничтожения. Ее командир генерал О.П. Смит впоследствии сказал журналисту: «Мы не отступаем, мы просто атакуем в другом направлении». К 11 декабря всем подразделениям, часть которых понесла значительные потери, удалось собраться в районе Хамхын — Хыннам, где они стали готовиться к эвакуации морем{492}.

Теперь у китайцев был тот же выбор, что и у американцев в октябре: пересечь 38-ю параллель и вместе со своими северокорейскими союзниками попытаться объединить полуостров военным путем, или же остановиться на старой границе и вернуться к ситуации до 25 июня 1950 года. И так же, как ранее для Соединенных Штатов, соблазн одержать полную победу оказался настолько велик, что Китай не смог устоять. [224]

Войска ООН, с боями вырвавшись из ловушки, легко оторвались от противника и подошли к 38-й параллели. Однако было неясно, смогут ли они отразить решительный натиск противника на Южную Корею. С середины декабря китайцы и вновь сформированные северокорейские дивизии продолжали двигаться на юг, наращивая сеть коммуникаций, необходимых для нового наступления. В канун Нового года они нанесли удар, предприняв массированные атаки по всей линии фронта. На западе войска ООН быстро оставили Сеул, пересекли реку Ханган и отступили на юг вплоть до Пхентэка, что в семидесяти милях южнее 38-й параллели. Восточнее, где оборону занимали дивизии Корейской республики, северокорейские подразделения прорвали линию фронта и проникли далеко на юг, соединившись с партизанами. Сообщения об этих событиях, поступавшие в Вашингтон от командования вооруженными силами США на Дальнем Востоке, приводили в трепет Объединенный Комитет начальников штабов. ОКНШ опасался, что вскоре придется эвакуировать с полуострова все воинские части дружественных стран.

Такой пессимизм оказался надуманным, причем частью он исходил от Макартура, который пытался заставить своих начальников в Соединенных Штатах не ограничивать военные действия только территорией Кореи. К середине января коммуникации коммунистов оказались слишком растянуты — точно так же, как это было с коммуникациями сил ООН в ноябре. Помимо нехватки механических транспортных средств, китайцы испытывали недостаток в истребителях, необходимых для того, чтобы защитить от авиации ООН свои протяженные наземные коммуникации. В результате доставку грузов из Маньчжурии приходилось осуществлять лишь в темное время суток. Но даже в этом случае места складирования грузов оставались незащищенными от ударов авиации.

Сыграла здесь свою роль и чрезвычайно холодная зима. Лишенные крова в результате воздушных ударов с применением напалма, солдаты коммунистов, которые не имели зимнего обмундирования и плохо питались, все чаще становились жертвами обморожений, гангрены и тифа. Потеряв боеспособность, они почти не получали медицинской помощи. С теми, кто был ранен в бою, дело обстояло не лучше. Естественно, падал моральный дух войск. Хотя Китай и восполнял потери, используя свои почти бесконечные людские ресурсы, но в конечном счете боеспособность его армии все же падала. [225]

В то же время боевой дух наземных сил ООН к январю был как никогда высок. Вдохновленные генералом Мэтью Б. Риджуэем, который принял командование 8-й армией в конце 1950 года (после случайной смерти генерала Уолтона Уокера) и героизмом турецкого и английского контингентов, силы ООН постепенно вновь обрели уверенность в себе. Извлекая максимальную пользу из своего превосходства в огневой мощи и противостоя бесчисленным полчищам коммунистов, Риджуэй в конце января смог провести ряд наступательных операций на отдельных участках фронта{493}.

К началу февраля 8-я армия приближалась к Сеулу{*80}, а дипломаты в ООН и западных столицах обсуждали вопрос, какой политический курс следует избрать, когда силы ООН дойдут до 38-й параллели. Некоторые наблюдатели даже утверждали, что настало самое удачное время для выдвижения дипломатических инициатив, направленных на прекращение огня. Многие аналитики придерживались менее оптимистичной точки зрения — однако мало кто сомневался в том, что улучшение позиций ООН в Корее снизило опасные перспективы расширения масштабов войны. Не вызывает сомнений и то, что ООН в Нью-Йорке, расширив рамки межгосударственного сотрудничества, способствовала тому, что конфликт не вышел за пределы Кореи. Решение, которое Трумэн принял летом прошлого года и заключавшееся в том, чтобы следовать совету Госдепартамента и осуществлять свою политику с помощью ООН, используя корейский кризис для укрепления западного альянса, сыграло свою роль. Как в Вашингтоне, так и в других местах — особенно в Лондоне, Оттаве и Дели — теперь прислушались к голосу разума и не допустили бесконтрольной эскалации войны.

Лидерство США поставлено под сомнение

Китайское контрнаступление вызвало недоверие к администрации Трумэна как за рубежом, так и в самих Соединенных Штатах. Китайцы проявили высокую активность не только на полях сражений в Корее, но и на дипломатическом поприще в Нью-Йорке. Глава китайской делегации в ООН Ю Дзи-хуань в своем [226] первом обращении к Совету Безопасности от 28 ноября подверг традиционным нападкам Соединенные Штаты. Он заявил, что интервенция США на Тайвань является

«составной частью всеобъемлющего плана правительства Соединенных Штатов, целью которого является подчинение и порабощение азиатских стран. Утверждение, что гражданская война в Корее повлияет на безопасность Соединенных Штатов, является просто лживым абсурдом»{494}.

Одновременно в Токио Макартур всеми силами стремился избавиться от критики своего злополучного наступления и настаивал на том, чтобы Вашингтон разрешил ему не ограничивать военные действия пределами территории Кореи. В начале декабря в интервью журналу «Ю.С. Ньюс энд Уорлд Рипот» Макартур оправдывал свои предыдущие действия и называл запрет на проведение военных операций за пределами Кореи «чудовищным препятствием, которое не имеет прецедентов в военной истории»{495}. Вопреки заявлениям президента Трумэна и госсекретаря Ачесона о том, что в Соединенных Штатах господствует единая позиция по корейскому вопросу, некоторые сенаторы-республиканцы предложили совершенно новый подход к решению этой проблемы. Сенатор от штата Вашингтон Гарри Кейн заявил, что командующему действующей армией следует дать право наносить удары везде, где в этом возникнет военная необходимость — севернее реки Ялу и вообще, где угодно». Другие утверждали, что Ачесон пытается убрать Макартура. Сенатор Джозеф Маккарти во всеуслышание вопрошал, почему «красная банда из Госдепартамента» руководила военными действиями, и заявлял, что Конгрессу следует объявить Трумэну импичмент, если президент откажется использовать в Корее вооруженные силы тайваньского режима Чан Кай-ши{496}.

В других некоммунистических странах люди тоже выражали обеспокоенность. Многие даже считали противозаконным тот факт, что именно Макартур оказывал решающее влияние на внешнеполитический курс, проводимый США в Азии. Во время китайского контрнаступления в Корее в Палате Общин Великобритании уже начались внешнеполитические дебаты, во время которых представители лейбористской партии (имевшие здесь четверть мест) в различной форме высказали свое несогласие с внешнеполитическим курсом, проводимым министром иностранных дел Эрнестом Бевином.

Главной причиной разногласий было недоверие к Макартуру и недовольство тем, как он ведет войну в Корее. Во время [228] китайского наступления в Корее критическое отношение к ведущей роли США стремительно распространялось как в Великобритании, так и вообще в Европе. В британском парламенте главный эксперт консервативной партии по внешней политике Р.А. Батлер еще раз подтвердил наличие особых отношений между Великобританией и США — однако настаивал на том, что «в дальнейшем к мнению Великобритании должны прислушиваться в Вашингтоне с гораздо большим вниманием» {497}. Английская и французская пресса на все лады обсуждала тот факт, что бросок Макартура к реке Ялу состоялся как раз в тот момент, когда велись интенсивные попытки начать переговоры по созданию буферной зоны в Северной Корее. Из правительственных кругов в Париже просачивались слухи о том, что Соединенные Штаты освободят Макартура от должности командующего силами ООН{498}.

В Западной Европе, как и повсюду, забили тревогу, когда 30 ноября президент Трумэн заявил на пресс-конференции, что применение атомной бомбы в Корее всегда допускалось, и окончательное решение оставалось за командующим действующей армией (что не соответствовало действительности). Вскоре администрация президента пояснила свою позицию, утверждая, что бомба может быть сброшена только по приказу президента — но это уже не могло остановить волну осуждения действий Соединенных Штатов, прокатившуюся по всему миру. Через несколько часов после заявления Трумэна премьер-министр Великобритании Эттли сделал запрос о немедленной личной встрече с Трумэном в Вашингтоне. Премьер-министр Франции Рене Плевен и министр иностранных дел Робер Шуман поспешили пересечь Ла-Манш, чтобы скоординировать свою стратегию с Эттли и Бевином{499}. Голландские официальные лица также находились в тесном контакте с британским Форин Офисом и были полностью согласны с тем, что на американцев надо оказать давление, требуя, чтобы они ограничили свои действия в Корее{500}. Говард К. Смит из лондонской редакции «Нейшн» считал, что Эттли подтолкнул к поездке за океан

«один из самых удивительных политических сдвигов в Европе со времен войны... восстание свободной Европы против лидерства Америки в решении корейского вопроса, перед фактом которого Соединенные Штаты поставили Запад»{501}.

Атмосфера в странах Британского Содружества и в ООН усилила аналогичные настроения в Европе. Реакция Индии на [229] заявление Трумэна о возможном применении атомной бомбы была более чем отрицательной{502}. Генеральный секретарь министерства иностранных дел Индии сэр Гирджа Баджпаи заявил американскому послу Лоу Хендерсону, что главной целью ООН является ограничение военных действий территорией Кореи. Затем Неру отправил представителю Индии в ООН сэру Бенегалу Pay послание, в котором предлагалось организовать встречу представителей великих держав и рассмотреть в едином пакете урегулирование корейского и тайваньского вопросов. В этом послании говорилось, что крайне необходимо избежать применения атомной бомбы{503}. Министр иностранных дел Австралии сэр Перси Спендер, бывший активным сторонником проамериканского курса, заявил о поддержке Соединенных Штатов — однако заметил, что атомное оружие следует применять «лишь после всесторонних консультаций»{504}. Когда 1 декабря Эттли в Лондоне встретился с представителями стран Британского Содружества, он столкнулся с единодушным мнением о том, что необходимо ограничить действия США{505}.

Реакция, последовавшая в ООН, только подтвердила и усилила эту тенденцию. Еще до того как Трумэн произнес свою необдуманную реплику, представитель Великобритании сэр Глэдвин Джебб сообщал в Лондон о том, что «почти все <здесь> говорят о том, что Макартур в той или иной степени виновен в недавнем повороте событий. Серьезнее всего то, что информация, поступающая от него, не вызывает тут ни малейшего доверия» {506}. Хотя представители Греции, Турции, Ирана, Афганистана, Саудовской Аравии и Либерии, а также стран Латинской Америки одобрили заявление Трумэна от 30 ноября, представители стран Европы и Британского Содружества пребывали в полном шоке. Несколько стран еще формирующейся «арабско-азиатской» группы выразили озабоченность возможностью нового применения бомбы против азиатских народов — а также тем, что ее использование может вызвать Третью Мировую войну{507}.

Когда 4 декабря в Вашингтоне началась встреча Трумэна и Эттли, британский премьер-министр выражал мнение значительной части некоммунистического мира. Лондонский журналист Смит назвал его «человеком, представлявшим державу, по крайней мере на время ставшую в один ряд с державами «большой двойки», возглавляемыми Трумэном и Сталиным» {508}. [230]

Дебаты внутри администрации Трумэна

К тому времени как Эттли прибыл в столицу США, администрация Трумэна уже почти в течение недели проводила совещания на самом высоком уровне. Темой этих обсуждений был новый кризис в Корее. Здесь рассматривалось множество взаимосвязанных вопросов — начиная с проблем чисто военного характера и заканчивая глобальными стратегическими прогнозами. Каков масштаб китайской интервенции? Каковы цели и возможности китайцев? Хотят ли они вести переговоры — и если да, то на каких условиях? Последуют ли вслед за их действиями в Корее акции коммунистов в других регионах, или же конфликт останется локальным, как это случилось после 25 июня? Могут ли силы ООН удерживать линию обороны в северных районах полуострова, либо они будут вынуждены отступить к 38-й параллели или даже еще южнее? Есть ли у них вообще шансы удержаться в Корее, не подвергая значительному риску свое существование в качестве организованных воинских подразделений? Какой будет политическая цена ухода из Кореи, и в какое сравнение она идет с военным риском в случае попытки удержаться на полуострове? Можно ли (и нужно ли) пытаться сдержать акции китайцев переброской на полуостров новых подразделений или расширением зоны военных действий? Каким образом отреагируют Китай и Советы на действия военно-воздушных или военно-морских сил ООН за пределами Кореи? Каким образом союзники США и другие некоммунистические страны, входящие в ООН, отреагировали бы на подобные действия? Если бы война вышла за пределы Кореи или Азии вообще и если бы произошло прямое военное вмешательство СССР, как бы ответили на это США? Короче говоря как те или иные действия могли бы повлиять на политическое и военное равновесие во всем мире.

Более чем когда-либо раньше эти вопросы были взаимосвязаны с внутриполитической ситуацией в Америке. Будет ли новый политический курс в Корее отвечать интересам США, и найдет ли он поддержку в самих Соединенных Штатах? А особенно — какое влияние окажут принятые по корейскому вопросу решения на общественное мнение в Штатах и на позицию американского Конгресса в отношении наращивания сил на решающем европейском театре?

Определенные вопросы сразу же возникли и в недрах исполнительной власти. Сначала существовало мнение, что силы [231] ООН должны попробовать любой ценой удержаться в Корее. 28 ноября, во время первого с начала кризиса заседания Совета Национальной Безопасности, Ачесон заявил, что немедленный уход ООН из Кореи был бы просто бедствием{509}. Так как в последующие дни военная обстановка продолжала ухудшаться, министр обороны Маршалл и Комитет начальников штабов поддержали Госдепартамент, подчеркивая, что престижу США будет нанесен ужасный удар, если войскам придется уйти с полуострова до того, как это будет продиктовано военной необходимостью{510}. Поскольку из Токио поступали весьма невнятные доклады, администрация отправила с инспекцией на Корейский фронт начальника штаба американской армии Коллинза{511}. Директор ЦРУ Уолтер Беделл Смит оказался единственным из высших должностных лиц, кто оспаривал решение остаться в Корее. Он считал вероятным проведение Советским Союзом в ближайшие год или два крупных военных акций — причем в более жизненно важных регионах, чем Корея. Он опасался, что Москва «окончательно обескровит нас в Азии и одновременно сорвет наши усилия по вооружению Европы» {512}. Однако специалист по Советскому Союзу Джордж Кеннан, который приехал в Вашингтон из Принстона (штат Нью-Джерси) для оказания услуг в качестве консультанта, сомневался в том, что Советы планируют проводить где-либо военную акцию{513}.

Сразу же было достигнуто согласие по вопросу характера и масштаба военных операций США в Азии. Все были против большой наземной войны в Китае. До весны следующего года никакие новые подразделения сухопутных сил США не могли быть отправлены на театр боевых действий. Потери, которые уже имелись в Корее, нельзя было восполнить, по крайней мере, в течение месяца{514}. Вашингтон отложил рассмотрение предложения Макартура использовать войска Чан Кай-ши, опасаясь, что это поставит под удар единство западных союзников{515}. В дальнейшем Госдепартамент и Пентагон согласились, что Соединенным Штатам в ближайшее время не следует применять атомную бомбу и проводить прямые военные акции за пределами Кореи. Принимая такое решение, дипломаты главным образом объясняли его ссылкой на мнение союзников, а военные основной причиной считали отсутствие подходящих целей для бомбардировки. Кроме того, они опасались ответных мер со стороны Советского Союза, Китая либо обоих этих государств в случае нанесения американской авиацией удара по Маньчжурии. В Маньчжурии у коммунистов имелось около трехсот [232] боевых самолетов, примерно две трети из которых были бомбардировщиками. Эти самолеты могли нанести серьезный урон американским аэродромам в Корее и Японии{*81}, что поставило бы под вопрос возможности США наносить удары по войскам противника, прикрывать с воздуха свои коммуникации в Корее и с помощью авиации осуществлять снабжение войск ООН всем самым необходимым{516}. Озабоченность по поводу чрезмерного применения американских стратегических сил в Корее и Китае наряду с еще более серьезными опасениями, вызванными неготовностью страны к войне против Советского Союза, также учитывались военными{517}. Однако у чиновников среднего уровня в Госдепартаменте и министерстве обороны постоянно рождались идеи относительно проведения масштабных тайных операций на территории Китая{518}.

Было ясно, что преобладающее тогда мнение не расширять прямые военные действия сразу бы изменилось в случае, если бы коммунисты предприняли массированные воздушные налеты на позиции войск ООН или если бы эти войска были вынуждены эвакуироваться из Кореи. Если бы противник перешел к неограниченному применению своей авиации, базировавшейся в Маньчжурии, Соединенным Штатам для защиты Японии или спасения войск ООН в Корее пришлось бы наносить воздушные удары по районам к северу от реки Ялу. Не исключено, что при этом было бы применено и атомное оружие{519}. Руководство Пентагона уже высказывалось по поводу нанесения «ударов возмездия» в случае, если войска ООН будут вынуждены покинуть полуостров. Представители военно-морского флота и военно-воздушных сил обсуждали перспективы морской блокады Китая и воздушных налетов на его города, а министры предлагали полную морскую и экономическую блокаду{520}.

Госдепартамент все больше опасался, что пессимизм командования вооруженными силами США на Дальнем Востоке отрицательно повлияет на Вашингтон и станет препятствовать усилиям войск ООН удержаться в Корее, или, хуже того, помешает Соединенным Штатам предпринять ответные меры в отношении Китая. Этот пессимизм достиг нового уровня 3 декабря, когда Комитет начальников штабов получил от генерала Макартура телеграмму, в которой сообщалось, что он

«столкнулся со [233] всем китайским государством, начавшим необъявленную войну, и до тех пор, пока не будут предприняты какие-то немедленные позитивные меры... есть основания опасаться, что все возрастающее напряжение сил может привести к окончательному разгрому»{521}.

Джордж Кеннан оказался первым из тех, кто противился этой тенденции, проявив характер под стать характеру Ачесона. Летом прошлого года, перед тем как уйти из Госдепартамента, Кеннан высказался против того, чтобы разрешать войскам США пересекать 38-ю параллель. Совет Кеннана, как всегда, был отклонен — что уже вошло в практику при руководстве Ачесона. Теперь, в декабре, Соединенным Штатам пришлось платить по этим счетам. Но теперь Кеннан выбрал роль скорее мудреца, нежели критика — в то время как Ачесон, столь часто проявлявший едкое остроумие в полемике с теми, кто не хотел видеть мир его глазами, на сей раз ответил с присущими ему изяществом и мудростью. После длительной беседы с весьма зловредным госсекретарем, которая состоялась у него дома вечером 3 декабря, Кеннан рано утром следующего дня написал ему короткую записку:

«В международных делах, как и в частной жизни, наибольшее значение имеет не то, что происходит, а то, как к этому относиться... Поэтому почти все зависит от того, как мы, американцы, относимся к тому, что, бесспорно, является большой неудачей и бедой нашей нации. Если мы честно и достойно признаем это, и у нас хватит решимости извлечь для себя уроки и исправить положение, удвоив свои усилия и определив конкретные направления — а при необходимости и начав все сначала, как это было после Перл-Харбора — то нам нельзя терять ни веры в себя, ни веры в своих союзников, ни, в конце концов, нашего стремления достичь компромисса с русскими. Но если мы попытаемся утаить от нашего собственного народа и от наших союзников всю глубину нашей неудачи или же попытаемся найти утешение в проявлениях гнева, раздражительности или истерики — то мы легко сможем увидеть, как кризис разрешится сам собой в пользу непоправимого ухудшения наших позиций в мире и окончательного подрыва нашей веры в себя».

Когда Ачесон прочитал эту записку своим главным советникам в Госдепартаменте, помощник секретаря Раск заметил, что [234] военное руководство слишком удручено и нуждается в поднятии духа, так же как в этом нуждались англичане летом 1940 года. Он считал, что Соединенные Штаты, по меньшей мере, могли бы заставить китайцев дорого заплатить за свое продвижение в Корее{522}. Раск и Кеннан отправились в Пентагон — убеждать генерала Маршалла в том, насколько важно удержать позиции в Корее{523}.

Госдепартамент занял решительную позицию на дипломатическом фронте, а Пентагон был твердо намерен не допустить никаких колебаний. Первоначально Ачесон, как и Макартур, считал, что китайское наступление в Корее является заранее спланированной акцией, а не просто ответом на продвижение войск ООН в направлении реки Ялу. 28 ноября госсекретарь писал Бевину, что акция Китая была «неприкрытой агрессией, спланированной для того, чтобы уничтожить силы ООН в Северной Корее». Чтобы оказать дипломатическое давление на Китай, резолюция шести государств, призывавшая к выводу китайских войск из Кореи, должна была вызвать быструю и положительную реакцию в ООН{524}. Когда 30 ноября Советский Союз заблокировал эту резолюцию в Совете Безопасности, Госдепартамент попытался представить ее на рассмотрение Генеральной Ассамблеи — возможно, даже в редакции, где коммунистический Китай был бы назван агрессором. Однако англичане и французы были против такой постановки вопроса, и американские дипломаты сразу же решили вернуться к первоначальной версии резолюции шести государств{525}.

На фоне стремительно ухудшавшейся военной обстановки в Корее эти действия казались не более чем пустой тратой времени. Президент Трумэн и генерал Маршалл считали, что Соединенным Штатам следует сосредоточиться на изучении возможностей прекращения огня. Изучение настроений в ООН вскоре показало, что в обмен на прекращение огня вдоль 38-й параллели Пекин хочет, чтобы США ушли с Тайваня, не препятствовали вступлению КНР в ООН — а возможно, пошли бы на уступки по вопросу мирного договора с Японией{526}. Ачесон предупредил коллег, что по первым двум пунктам Соединенные Штаты рискуют тем, что «весь мир будет считать, что мы не правы», а Пентагон отвергал даже мысль о сдаче Тайваня коммунистам{527}.

Уже подвергаясь грубым нападкам в самих Соединенных Штатах и понимая, что компромиссы с Пекином лишь еще больше подорвут его авторитет дома, а также весьма опасаясь продемонстрировать коммунистическому миру любое смягчение [235] позиций США, Ачесон готовился к противостоянию с англичанами по вопросам конфликта в Азии, что грозило распадом Западного альянса.

Переговоры Трумэна и Эттли

Поездка премьер-министра Эттли в Вашингтон и его возвращение в Лондон с остановками в Нью-Йорке и Оттаве символизировало конец эры Бевина в британской внешней политике. Еще в течение трех месяцев Бевин продолжал носить звание министра иностранных дел и при случае даже мог напомнить об этом — однако он был слишком болен и уже не мог совершать длительные путешествия и осуществлять повседневную работу по формированию и претворению в жизнь внешнеполитического курса кабинета. Когда в центре британской дипломатии неожиданно оказался Эттли, американцы столкнулись с человеком, который не был тесно связан с ними ни на уровне личных контактов, ни на уровне мировоззрения. Позже Ачесон говорил о нем, как о человеке способном, но постоянно впадающем в депрессию, человеке, чья «задумчивость производила впечатление глубокого, полного тоски вздоха» {528}. В 1945 году он уже встречался с Трумэном в Потсдаме, и тогда оба лидера нашли общий язык. В течение последующих трех лет Эттли отказывался идти на обострение отношений с Соединенными Штатами по таким вопросам, как атомная энергия и проблема Палестины — чем заслужил доверие американского президента{529}. Он видел особенности англо-американского альянса с гораздо большей беспристрастностью, чем Бевин — хотя и не был архитектором послевоенных англо-американских отношений, а лишь поддерживал их.

В Вашингтоне Эттли пытался склонить президента к тому, чтобы тот принял английскую точку зрения на корейскую проблему. Ачесон быстро разгадал британскую хитрость и противостоял ей{530}. В результате стороны не пришли к соглашению по нескольким вопросам — но они, по крайней мере, достигли понимания позиций друг друга. Самые первые вопросы, которые задал Эттли, еще больше усилили намерение Соединенных Штатов занять сдержанную позицию. Время от времени Ачесон проявлял себя на переговорах с британцами как бескомпромиссный сторонник позиции США. Прекрасно зная все бюрократические и политические рамки, существовавшие в администрации Трумэна, прежде и более всего он хотел получить гарантии, [236] что Эттли уедет из Вашингтона, понимая, что любое резкое расхождение мнений Великобритании и США по проблемам Азии будет опасно для Запада.

Несогласие в основном было вызвано различными оценками перспектив возможных переговоров с китайцами и действий в случае вывода сил ООН из Кореи. Эти разногласия появились в результате того, что стороны совершенно по-разному понимали цели, которые Китай преследовал в Корее. Сыграло свою роль и то, что в Соединенных Штатах и Великобритании сложились различные внутриполитические условия, с которыми обоим политическим деятелям приходилось считаться. Эттли считал, что действия Китая в значительной степени были вызваны беспокойством о собственной безопасности и желанием избавиться от раболепства перед Советским Союзом. Чтобы содействовать разрыву китайско-советских отношений и не увязнуть в азиатской войне, Соединенным Штатам следует согласиться с принятием Пекина в ООН и прекратить защищать Тайвань. Это приведет к урегулированию корейского конфликта и восстановлению границы по 38-й параллели.

Ачесон не соглашался, настаивая на том, что Пекин руководствовался коммунистической идеологией и пресмыкался перед Москвой. В течение какого-то времени Запад должен действовать так, как если бы два коммунистических гиганта были единой страной. Уступки Китаю с целью урегулирования в Корее приведут к тому, что коммунисты начнут военные акции в других регионах мира. Кроме того, в Японии и на Филиппинах будет подорвано доверие к надежности Америки, что вызовет непонимание или даже гнев общественного мнения США — которое в этом случае вряд ли будет поддерживать наращивание военной мощи в Европе. Соединенные Штаты согласны вести переговоры о прекращении огня и восстановлении границы по 38-й параллели, однако сами не намерены инициировать эти переговоры или идти на какие-то уступки, для того чтобы прекратить боевые действия. Если силам ООН придется уйти из Кореи, коммунистическое завоевание полуострова не следует признавать. В этом случае против коммунистического Китая может быть предпринято множество акций ограниченного масштаба — в том числе бомбардировки, морская блокада, содействие антикоммунистическому партизанскому движению и поддержка наступательных акций, осуществляемых войсками режима Чан Кай-ши.

Эттли возражал, считая, что эти акции не нанесут большого ущерба Китаю, блокада на деле ударит лишь по Западу, а бомбардировки [237] только спровоцируют ответные удары советской авиации — а возможно, и приведут к мировой войне, к которой НАТО еще не готов. Премьер-министр предупреждал, что прямые акции, направленные против Китая, не будут поддержаны ни союзниками США, ни ООН{531}.

В результате действий британской стороны появился небольшой просвет в отношении проблемы Тайваня и принятия Китая в ООН. Доводы против ведения ограниченной войны с Китаем произвели впечатление на Ачесона и Маршалла, а возможно, и на Трумэна. В области внешней политики президент Трумэн в гораздо большей степени зависел от своих ближайших советников, нежели его предшественник Франклин Д. Рузвельт и его будущий преемник Дуайт Д. Эйзенхауер. В октябре и ноябре 1950 года госсекретарь и министр обороны не особенно стремились давать президенту советы по поводу Кореи — а теперь, в разгар опасного кризиса, они наперебой говорили об огромной потенциальной опасности этого конфликта. Фронтальное наступление Эттли заставило Трумэна по-новому оценить ситуацию и в несколько драматизированной форме напомнило Ачесону о политической ответственности США перед Западным союзом и ООН в отношении расширения масштабов войны. Кроме того, действия британского премьера побудили Маршалла сосредоточить свои усилия на решении проблем, связанных с ведением ограниченных военных действий против Китая{532}.

Переговоры Трумэна и Эттли закончились восьмого декабря. Последняя их встреча началась с доклада генерала Коллинза, который только что возвратился из поездки в Корею и Японию. Он утверждал, что силы ООН не находятся в критическом состоянии и что по-прежнему остаются шансы противостоять коммунистам южнее Сеула. Эта оценка ситуации в какой-то мере сняла напряжение, вызванное перспективой преждевременного ухода с полуострова{533}.

Заключительное коммюнике отражало широкий диапазон вопросов, по которым были достигнуты договоренности. Оно показало наличие прежних расхождений по вопросу вступления Китая в ООН и скрыло существование различий в подходах к решению многих других проблем{534}. В отношении Кореи союзники выразили стремление закончить боевые действия путем переговоров. Если китайцы откажутся от ведения мирных переговоров, то все будет зависеть от ООН, которая «решит, что лучше всего будет соответствовать принципам этой [238] организации». Проблема Тайваня также должна быть решена мирным путем и с привлечением ООН, но «так, чтобы защитить интересы народа Формозы и сохранить мир и безопасность на Тихом океане». В отношении атомной бомбы Эттли хотел получить от Трумэна гарантии того, что она не будет применена без предварительных консультаций с Великобританией и даже без одобрения Лондона. Когда Ачесон и другие вмешались в эту дискуссию, утверждая, что такие гарантии вызовут в США настоящую бурю недовольства — не говоря уже о невозможности оперативного применения этого оружия в случае необходимости — Эттли смирился с формулировкой, на которую так надеялся Трумэн: «Всегда держать премьер-министра в курсе событий, которые могут привести к применению этого оружия» {535}. И, наконец, коммюнике отразило англо-американское соглашение быстро наращивать военный потенциал, как можно быстрее завершить стадию планирования единых вооруженных сил Европы, назначить верховного командующего НАТО и сотрудничать в области распределения сырья для удовлетворения и оборонных, и гражданских потребностей{536}.

Несмотря на дух взаимопонимания, существовали проблемы, связанные с неодинаковыми возможностями сторон и различиями в общественном мнении США и Великобритании. Кроме того, позиции других союзников, особенно Франции и Западной Германии, также вызывали осложнения. Все это убеждало в том, что укрепление Западного союза по-прежнему остается непростым делом. Тем не менее делегация Эттли покидала Вашингтон с чувством удовлетворения оттого, что она успокоила американский бюрократический аппарат, усилила авторитет Великобритании в Европе и Британском Содружестве и укрепила позиции лейбористского правительства у себя дома. В свою очередь, администрация Трумэна могла чувствовать себя спокойно в отношении англо-американского союза, который по-прежнему оставался крепким. Кроме того, появился шанс, что теперь в Западной Европе прекратится паника, а Советский Союз и Китай увидят твердость и единство Запада{537}.

Дипломатическая активность в ООН

Период с 15 сентября по первую неделю ноября был временем наибольшего оптимизма ООН в отношении возможностей этой организации как инструмента коллективной безопасности. В Корее силы ООН продолжали наступление, и к концу октября в [239] боевых действиях, помимо американских и южнокорейских войск, принимали участие около 9 тысяч военнослужащих из пяти других государств. Еще 27 тысяч человек либо уже находились в пути, либо еще готовились отправиться в Корею. Несколько других государств тоже предложили свои воинские подразделения и получили согласие командования силами ООН{538}. В начале октября Генеральная Ассамблея ООН подавляющим большинством голосов приняла резолюцию, призывающую к объединению полуострова; через месяц таким образом была принята и резолюция «Единство ради мира».

Китайское контрнаступление ознаменовало новый этап усилий ООН, направленных на прекращение военного конфликта{539}. Война с Китаем, который имел, судя по всему, неограниченные ресурсы для восполнения потерь в живой силе, в корне отличалась от войны с сотней тысяч северокорейских солдат. Неловкое положение, в котором оказались несколько государств в начале осени, когда войска ООН продвигались к северу от 38-й параллели, теперь переросло в страх, что Третья Мировая война уже не за горами. Хотя Соединенные Штаты по-прежнему имели немалое влияние, теперь им все чаще приходилось менять позицию, чтобы угодить своим потенциальным партнерам. Расхождение мнений внутри некоммунистического лагеря становилось все труднее скрыть или поставить под контроль, поскольку государства стали проявлять больше решимости и согласованности в своих попытках ограничить действия Соединенных Штатов в Корее. Они вносили напряженность во взаимоотношения США и ООН, а также побуждали коммунистические державы проводить в Корее более жесткий курс. Но они также и снизили возможность мирового конфликта.

Дипломатическая активность в ООН, вызванная китайским наступлением в Корее, в значительной степени сосредоточилась на недавно прибывшей делегации из Пекина. Ю Цзи-хуань казался неуловимым. Он отклонил предложение югославского делегата Алеса Беблера, предложившего свои услуги в качестве посредника, затем отменил встречи с представителем Индии сэром Бенегалом Pay, назначенные на 28 и 30 ноября{540}. Расстроенный индийский дипломат сказал своему американскому коллеге Уоррену Остину, что он сомневается в наличии у китайцев доброй воли. Представитель Великобритании Глэдвин Джебб жаловался, что китайская делегация была прикрыта от контактов с западными дипломатами чешскими и польскими «телохранителями»{541}. Китайцы стали доступны лишь после того, как [240] 30 ноября в Совете Безопасности СССР, воспользовавшись своим правом вето, заблокировал резолюцию шести государств, тем самым переключив усилия дипломатов на созыв Генеральной Ассамблеи ООН.

В течение первых двух недель декабря Ю и другие члены китайской делегации встречались с генеральным секретарем ООН Трюгве Ли и представителями многих некоммунистических государств. Китайцы явно имели четкие инструкции, они рассматривали урегулирование тайваньской проблемы и возможное вступление Китая в ООН как обязательное предварительное условие любого соглашения по Корее. Когда 4 декабря Чжоу Энь-лай в подтверждение недавних заявлений китайской прессы отправил требование об участии коммунистического Китая в подготовке, разработке и подписании мирного договора с Японией, казалось, что сюда будет добавлено и третье условие{542}. Трюгве Ли оказывал на Ю давление, с тем чтобы он согласился прекратить огонь в Корее еще до того, как будут достигнуты договоренности по другим проблемам — доказывая, что в противном случае у Китая останется мало шансов решить свои задачи{543}. Однако 4 ноября во время беседы, состоявшейся после обеда дома у Трюгве Ли, помощник Ю Дзяо Хуань-хуа (который, по мнению некоторых наблюдателей, был подлинным главой китайской делегации) заявил, что Корейская война может быть закончена только в том случае, если Соединенные Штаты уйдут с полуострова. Он заметил, что китайский народ испытывает чрезвычайную горечь по поводу того, что Соединенные Штаты вмешиваются в гражданскую войну Китая на стороне Чан Кай-ши{544}. На следующий день во время ленча Джебб откровенно поговорил с Ю и Дзяо. Китай может изгнать войска ООН из Кореи — но тогда у него не останется никаких шансов ни в отношении Тайваня, ни в отношении вступления в ООН. Кроме того, он столкнется ответными мерами Запада как экономического, так, возможно, и военного характера{545}.

Одновременно с усилиями, направленными на то, чтобы привлечь китайцев в Нью-Йорк, Pay работал над созданием единой позиции арабских и азиатских государств. Он пытался оказать давление на китайцев и американцев, подталкивая их к заключению компромиссного мира. Пятого декабря представители тринадцати государств в Нью-Йорке наконец впрямую обратились к китайцам и северокорейцам, заявив, что им не следует пересекать 38-ю параллель. Представители этих государств [241] надеялись, что разработанный ими план остановит опасное развитие событий в Азии{*82}.

Тем временем Неру работал в Дели. Тридцатого ноября министр иностранных дел Канады Лестер Пирсон обратился к индийскому премьер-министру как к «самому влиятельному лидеру, отражающему мнение азиатских стран... чья добрая воля внушает огромное уважение странам Запада». По словам Пирсона, у Неру было «больше, чем у кого-либо в сегодняшнем мире, шансов быть услышанным в этом пугающем шуме». Пирсон предложил, чтобы Неру сделал публичное воззвание, призывающее к прекращению огня и выводу китайских войск из Кореи, а также к изучению возможностей урегулирования, в котором могло бы участвовать правительство Пекина{546}. Хотя Неру и уклонился от подобного шага, он вступал в контакт с Эттли накануне отъезда британского премьер-министра в Соединенные Штаты и в очередной раз изложил свою точку зрения, явно надеясь оказать влияние на предстоящие дискуссии в Вашингтоне{547}. Неру считал, что лучшим способом урегулировать конфликт является проведение четырехсторонних переговоров с участием Соединенных Штатов, Великобритании, Советского Союза и коммунистического Китая. Первым шагом к этому должно стать прекращение огня в Корее и установление демилитаризованной зоны. Затем нужно было согласиться с вступлением Китая в ООН и решить проблему Тайваня в соответствии с Каирской декларацией. Неру передал свои предложения правительству США{548}.

На второй день пребывания в Вашингтоне Эттли связался по телеграфу с Неру, убеждая его выдвинуть предложение о прекращении огня в Корее. Сами Соединенные Штаты не взяли бы на себя такую инициативу, но поддержали бы подобное предложение. Британский премьер-министр настаивал на том, чтобы лидеры Соединенных Штатов рассматривали ситуацию «хладнокровно и спокойно», не обращая внимания на серьезное внутриполитическое давление{549}. Восьмого декабря Неру направил Паниккару инструкции, касающиеся предстоящей беседы с Чжоу Энь-лаем. Как и прежде Неру считал, что прекращение огня и создание демилитаризованной зоны в районе 38-й параллели является решающим шагом в направлении масштабных переговоров — в первую очередь о дальнейшей [242] судьбе Кореи, затем по проблеме Тайваня и, наконец, о вступлении Китая в ООН. Он хотел, чтобы его посол отговорил Чжоу от воинственной позиции в отношении вывода войск ООН из Кореи, поскольку это могло осложнить решение других задач{550}.

Между тем в ООН Соединенные Штаты попытались провести через Генеральную Ассамблею резолюцию шести государств. Американцы рассматривали это как средство политического воздействия на Китай и укрепления авторитета ООН. Однако многие считали, что это еще больше оттолкнет Китай и положит начало попыткам США провести резолюцию, обвиняющую Китай в агрессии{551}. Несмотря на эти опасения, 7 декабря Первый комитет внес изменения в повестку дня, поставив первым пунктом проблему интервенции Китая в Корее вместо советских обвинений США в агрессии против Китая{552}.

Выяснилось, что теперь позиция китайцев стала мягче, а усилия арабо-азиатской группы на время вновь оказались в центре внимания. Возможное изменение позиции Китая наступило 7 декабря, когда Дзяо попросил индийского делегата М. Джопала Менона пояснить суть арабо-азиатского обращения к Китаю и Северной Корее остановить свои войска у 38-й параллели. Если его правительство пойдет на такой шаг, спрашивал Дзяо, какие будут гарантии того, что силы ООН впоследствии опять не пересекут эту линию?{553} После консультаций с делегатами США утром 9 декабря Pay сообщил Ю, что, по его мнению, Соединенные Штаты с самого начала были заинтересованы в прекращении огня, создании демилитаризованной зоны и дальнейших переговорах. В ответ Ю заявил, что Пекин также в этом заинтересован, однако подчеркнул, что принятие резолюции шести государств «не облегчит решение вопроса»{554}.

Воодушевленный Pay приступил к разработке проекта резолюции, которая бы подчеркивала необходимость ведения переговоров, устроила бы Соединенные Штаты и Китай и, по крайней мере, на какое-то время отложила бы продвижение Соединенными Штатами резолюции шести государств. Вторая из перечисленных задач оказалась самой трудновыполнимой. Чтобы удовлетворить Вашингтон, вместо одной резолюции в конечном счете Pay представил две, содержание которых было достаточно неконкретным — в результате чего их отверг Китай. В первом проекте говорилось, что председатель Генеральной Ассамблеи должен «создать группу из трех человек, включив в нее себя, которая должна выработать взаимоприемлемые условия прекращения огня в Корее». Второй проект призывал [243] государства, не называя их, однако явно намекая на коммунистический Китай, «встретиться... и дать рекомендации по мирному урегулированию существующих проблем» {555}.

Двенадцатого декабря Pay представил эти проекты на рассмотрение Первого комитета. У проекта первой резолюции оказалось двенадцать коспонсоров, в число которых входили все те государства, которые уже поддержали призыв к китайцам и северокорейцам остановиться у 38-й параллели. У второй резолюции были те же коспонсоры — за исключением Филиппин, правительство которых как раз вело переговоры с Соединенными Штатами о предоставлении экономической и военной помощи, и таким образом могло вызвать подозрения в предвзятости. Pay легко убедил всех, за исключением представителей стран советского блока, рассмотреть резолюцию тринадцати государств раньше уже выдвинутого Советами призыва вывести из Кореи иностранные войска{556}.

Это оказалось пирровой победой. Ведя переговоры с американцами и своими арабо-азиатскими коллегами, Pay потерял контакт с китайцами и Советами{557}. Инструкции, полученные из Дели, советовали ему избегать выдвижения резолюций, которые бы не имели поддержки со стороны всех ведущих держав{558}. Фактически Советский Союз всеми доступными способами яростно возражал против резолюции тринадцати как в Первом комитете, так и на Генеральной Ассамблее, которая 14 декабря все же ее приняла. Советский делегат Яков Малик энергично протестовал, утверждая, что эта резолюция будет содействовать лишь тому, что войска Макартура получат передышку... чтобы перегруппироваться, а затем вновь атаковать войска коммунистов в Корее{559}. В результате возражений США, резолюция двенадцати — единственная, в которой китайцам предлагался реальный стимул вести переговоры — сгинула в недрах Первого комитета{560}. В своем поспешном стремлении стать посредником Pay переоценил как свои собственные возможности, так и возможности своих коллег по арабо-азиатскому блоку и Британскому Содружеству. Они не смогли оказать влияния на главных действующих лиц корейского конфликта.

Когда резолюция тринадцати была принята, председатель Генеральной Ассамблеи Энтезам назначил Pay и Пирсона членами возглавляемого им комитета по прекращению огня. Как из переговоров в Нью-Йорке, так и из сообщений, поступающих в Дели из Пекина, Pay знал, что перспективы ведения плодотворных переговоров будут равны нулю, если США не пойдут на [244] уступки по Тайваню. Поэтому он убеждал администрацию Трумэна объявить, что сделанное в конце августа политическое заявление о том, что 7-й флот США будет защищать остров только до тех пор, пока не закончится война в Корее, все еще остается в силе{561}.

Однако американцы даже не пошевельнулись. 15 декабря, когда после неоднократного перенесения обсуждений проблемы Тайваня в работе Генеральной Ассамблеи наступил перерыв, Ю сообщил Трюгве Ли, что китайская делегация намерена вернуться домой. Несмотря на все усилия Трюгве Ли и Pay, китайцы отказались от встречи с комитетом по прекращению огня и 19 декабря отбыли из Нью-Йорка. Комитет обращался к Чжоу Энь-лаю с просьбой разрешить его представителям прибыть в Китай для ведения переговоров, но получил отказ{562}. 22 декабря Чжоу опубликовал заявление, в котором назвал «резолюцию тринадцати» незаконной, потребовал вывода иностранных войск из Кореи и охарактеризовал предложение прекратить огонь как хитрую уловку США, целью которой было выиграть время, необходимое для перегруппировки своих войск — а затем продолжить агрессию. Арабские и азиатские государства, заявил он, искренне желали мира, однако они не учли интриги США, которые хотели «сначала прекратить огонь, а потом уже вести переговоры»{563}.

Хотя попытки мирного урегулирования корейского конфликта закончились провалом, тем не менее они были полезны. Во-первых, они на время задержали действие «резолюции шести», принятие которой еще больше снизило бы перспективы китайско-американских переговоров по Корее. Не исключено, что принятие этой резолюции побудило бы Соединенные Штаты оказать давление на ООН с целью обвинить Китай в агрессии — и возможно, даже применить против него санкции. До тех пор пока не было достигнуто урегулирование корейского конфликта, это давление в любом случае имело бы место — однако перенос дня подсчета голосов оставался для некоммунистических государств лучшим методом противодействия расширению конфликта, в то же время не доводя дело до прямого разрыва отношений с Вашингтоном.

Помимо всего, дипломатическое давление укрепило стремление администрации Трумэна принять идею прекращения огня вдоль 38-й параллели. 15 декабря Ачесон уполномочил делегацию США в ООН передать группе по прекращению огня «общий список условий» касающихся окончания боевых действий [245] в Корее. Список условий предусматривал создание «пересекающей всю Корею демилитаризованной зоны шириной приблизительно двадцать миль, южная граница которой в основном проходила бы вдоль 38-й параллели» {564}. Еще в начале месяца администрация Трумэна приступила к изучению возможностей такого урегулирования. Официальное заявление об этих стремлениях, переданное группе по прекращению огня, уменьшило перспективы того, что Соединенные Штаты вновь не устоят перед соблазном изменить в свою пользу военное равновесие на полуострове.

И, наконец, давление со стороны группы арабо-азиатских государств и союзников США заставляло Госдепартамент проводить более гибкую политику в отношении переговоров по азиатским проблемам. Ачесон старался не занимать твердую позицию в области ведения любых переговоров с китайцами, но он допускал, что такие переговоры не должны касаться только одной Кореи, поскольку Корея является важнейшей проблемой и не связана с другими вопросами. Лестер Пирсон счел, что новый подход США «вселяет некоторую надежду на урегулирование — или, по крайней мере, на продолжение дебатов по урегулированию» {565}.

Однако в конце декабря китайские и северокорейские войска готовились к массированному броску через 38-ю параллель. Когда Вашингтон с помощью шведов попытался вступить в контакт с Пекином и выразить готовность вести переговоры по прекращению огня в Корее — а после того как это будет достигнуто, перейти к обсуждению широкого диапазона азиатских проблем и проблем западной части Тихого океана, ответ китайской стороны не был ободряющим{566}. Вызвав широкое недовольство американцев нерешительностью администрации, продвижение коммунистов на юг полуострова обещало еще больше усложнить поиск путей ограничения масштабов войны.

Как видели дальнейшие перспективы в Пекине, Москве и Пхеньяне

Три коммунистических государства, имевшие отношение к корейскому конфликту, по-разному видели перспективы начавшегося в конце ноября китайского контрнаступления. Северную Корею устраивала только полная победа над силами ООН, в то время как Китай и Советский Союз проявляли большую гибкость. Точно так же как режим Ли Сын Мана летом, правительство [246] Кима осенью рассматривало конфликт в чисто локальном смысле. Оно надеялось, что интервенция внешних сил, выступивших на его стороне, в конечном счете приведет к объединению полуострова под властью Северной Кореи.

Пекин рассматривал перспективы развития событий в Корее как минимум в региональном масштабе, а Москва оценивала их в глобальном контексте. У двух коммунистических держав была одна общая цель: не допустить оккупации и объединения Кореи враждебными силами. Постепенно Мао пошел еще дальше, и речь шла уже об изгнании войск ООН с территории полуострова. Однако его нерешительность в тактическом отношении, которая проявилась в октябре и начале ноября, говорит о том, что достижение этой цели зависело от того, как сложатся условия на поле боя{567}.

Таким образом, в отношении проблемы перехода 38-й параллели он шел точно по стопам Соединенных Штатов, столкнувшихся с этой дилеммой в период между июлем и серединой сентября. Возможно, Сталин был согласен со своим китайским партнером. Они оба надеялись, что смогут использовать развитие ситуации в своих интересах, причем не только в Корее, однако природа этих интересов порой была различной. Они были согласны с тем, что обе страны должны участвовать в выработке условий мирного договора с Японией. Однако для Китая освобождение Тайваня фактически было столь же важным, как и защита Маньчжурской границы. В том же ряду приоритетов стояло и вступление Китая в ООН.

Советский Союз испытывал двойственное отношение к этим двум целям. Сталина по-прежнему больше беспокоило воздействие корейского конфликта на равновесие сил вдоль его западных рубежей — от Скандинавии на севере до Балкан и Малой Азии на юге. Несмотря на эти различия, боевые действия в Корее и несогласованность позиций стран Запада приводили к тому, что поддержание единства двух коммунистических стран было относительно простой задачей.

Решение дилеммы, с которой столкнулся Китай в первые недели своего контрнаступления в Корее (названного Пекином своей второй военной кампанией), было равным по значимости решению противостоять Соединенным Штатам после Инчхона. Итак, следовало ли китайским войскам переходить 38-ю параллель? Так же как ранее американцы, китайцы были склонны ответить на этот вопрос утвердительно. Давление Северной Кореи, стремительное отступление войск противника и [247] события в ООН еще больше побуждали Мао к агрессивной стратегии. Ким Ир Сену не пришлось долго убеждать Пекин в необходимости полной военной победы на полуострове. Третьего декабря он прибыл в китайскую столицу и на встрече с Мао, Чжоу и Чжао Цзы-яном убеждал своих покровителей «не давать врагу передышки». Китайским и северокорейским войскам следовало взять Пхеньян и Сеул и продолжать наступление, дабы окончательно изгнать силы ООН с полуострова. Столкнувшись с выражением озабоченности по поводу проблем обеспечения китайских войск, он заверил, что его подчиненные уже проинструктированы обеспечить полное содействие в этой области. Он также заявил, что его реорганизованная армия перейдет в полное подчинение китайских добровольцев. На следующий день Мао связался со своими полевыми командирами и предупредил их, что КНР

«будет вести переговоры только в том случае, если противник согласится покинуть Корею, а на первом этапе будет готов уйти южнее 38-й параллели. Для нас выгоднее всего... взять Пхеньян и Сеул, а затем поставить себе главной целью уничтожение сил противника — прежде всего войск Корейской республики. <Тогда> у нас будет больше возможностей заставить американских империалистов уйти из Кореи». Мао высказал надежду на то, что война может быть выиграна быстро, однако предупредил, что она может и затянуться: «Мы готовы воевать по крайней мере в течение года»{568}.

Стремление Мао быстро продвигаться в Корее еще больше усилилось, после того как 6 декабря его войска взяли Пхеньян. Еще через несколько дней он ознакомился с оценкой обстановки в Корее, которую сделал один из американских руководителей. 11 декабря Мао связался с генералом Пыном и сообщил ему, что начальник штаба армии США Коллинз после своей недавней поездки в Корею и Японию считает, что «ныне существующие темпы и масштабы китайских и северокорейских ударов, а также огромные потери американцев в живой силе и технике и их низкий моральный дух не позволяют Соединенным Штатам вести длительную оборону полуострова» {569}. На самом деле Коллинз, в отличие от Макартура, был настроен более оптимистично, чем можно было подумать, читая его доклад. Однако пессимистические оценки во множестве можно было найти и в статьях западной прессы, посвященных Корее и Японии. Не вызывает сомнений, что именно эти оценки побудили Мао двинуть свои войска вперед. [248]

Через два дня Мао, в соответствии со своей манерой осуществлять практическое руководство военными действиями, сообщил Пыну, что Соединенные Штаты и их союзники требуют остановить китайские войска у 38-й параллели. По его мнению, это было попыткой выиграть время для перегруппировки. Если Китай согласится, то это будет весьма невыгодно политически и придаст нежелательное впечатление законности стремлению провести политическую границу по 38-й параллели. Таким образом, Пэн должен был перейти старую границу как можно быстрее{570}.

Вопреки докладам его генералов с фронта, сообщавших, что китайские солдаты измотаны, у них не хватает оружия и техники, и не обращая внимания на рекомендации начальника штаба действующей армии Нье Рон-цзена приостановить продвижение на юг на два месяца, Мао настаивал на продолжении наступления{571}. Тем не менее он понимал, что война может затянуться и что КНР должна увеличивать численность своей армии, постоянно пополняя ее материально-техническое обеспечение{572}. Подобно Соединенным Штатам летом и осенью, Китай опасался губительных последствий любой неудачи на поле боя — но у него был гражданский вождь, который не был обременен оппозиционными партиями{*83}, и хотя не был кадровым командиром, не сомневался в правильности своих военных оценок. Именно он взял на себя руководство дальнейшим продвижением войск на юг.

С самого начала контрнаступления в Корее китайские средства массовой информации задали уверенный и воинственный настрой{573}. В течение второй недели декабря китайская пресса стала более откровенной в отношении целей Китая в Корее. Восьмого декабря Пекинское радио давало выдержки из недавней речи посла Северной Кореи в Китае Ли Джу Юня, в которой тот заявил, что китайские и корейские войска не остановят своего наступления до тех пор, пока не наступит день, когда из Кореи уйдут все завоеватели{574}. «Агентство Новостей Нового Китая» полностью воспроизвело недавнее обращение Ким Ир Сена, посвященное празднованию освобождения Пхеньяна.

«Окончательная победа еще впереди — заявлял Ким, — но мы не должны давать [249] врагу никакой передышки, не давать ему шанса построить новые линии обороны и перегруппировать свои войска».

«Наша героическая Народная армия должна атаковать еще стремительнее, — делал вывод Ким, — партизаны должны осуществлять еще более активные действия южнее 38-й параллели... так, чтобы ни один враг не смог уйти»{575}.

Вслед за этими призывами «Агенство Новостей Нового Китая» опубликовало послание генерала Линь Бяо и командиров китайских народных добровольцев, призывавшие свои войска героически сражаться, чтобы полностью уничтожить империалистических захватчиков в Корее и чтобы помочь корейскому народу построить независимую и единую Корею{576}. Семнадцатого декабря газета «Женьминь Жибао» обвинила Соединенные Штаты в том, что они пытаются использовать переговоры, чтобы получить передышку на поле боя, и отвергла идею разрешить «иностранным агрессорам» остаться в Корее{577}. Наконец, 22 декабря в программном заявлении по радио министр иностранных дел Китая Чжоу Энь-лай высказал мнение, что отдав в октябре своим войскам приказ о переходе 38-й параллели, «правительство Соединенных Штатов... навсегда вычеркнуло из политической географии эту демаркационную линию» {578}. Пекин явно выбрал тот же самый курс, которым осенью шли США. Но в отличие от американцев, лидеры КНР не считали, что победа будет быстрой и легкой.

Советская пропаганда действовала в том же направлении, что и китайская. Посольство США охарактеризовало тон советской прессы как «многословный и предостерегающий»{579}. Многословие проявлялось в характеристиках, данных Соединенным Штатам — которые, по мнению советской прессы, были сбиты с толку, не знали, что делать и пребывали в унынии. Союзники усомнились в руководящей роли США, а военная мощь Америки оказалась изрядно потрепанной. Советская пресса по-прежнему предостерегала от перевооружения Германии и предполагала, что Соединенные Штаты пытаются превратить Германию — а возможно, и всю Западную Европу, в еще одну Корею{580}. В отношении Кореи газета «Правда» намекала, что Советский Союз примет участие в боевых действиях, если конфликт распространится на территорию КНР{581}. В середине месяца и «Правда», и «Известия» последовали примеру китайцев, опубликовав пламенную речь Ким Ир Сена, которую он произнес 8 декабря, а «Правда» и «Новое Время» перестали обозначать 38-ю параллель на своих географических картах Кореи{582}. [250]

После того как 15 декабря президент Трумэн объявил в Соединенных Штатах чрезвычайное положение, «Правда» предположила, что растущая напряженность за рубежом потребует новых приоритетов в экономике СССР{583}.

В ООН ходили слухи, что Советы пытаются ограничить действия китайцев — но не было никаких свидетельств в пользу таких предположений. Ничего подобного намекам на возможность ведения переговоров, которые Советы делали осенью, на этот раз не было и в помине. Самым большим проявлением стремления Советов к миру в Корее было заявление Якова Малика в ООН, сделанное 13 декабря. В нем говорилось, что предложение коммунистов вывести все иностранные войска с полуострова подразумевало и вывод китайских войск{584}. Китай зависел от поставок советского тяжелого вооружения, от этих поставок зависело продолжение войны — а в случае расширения конфликта и нанесения ударов непосредственно по территории КНР Китаю потребовалась бы и еще более существенная помощь. Поэтому Пекин не смог бы игнорировать нажим Москвы, направленный на ограничение действий Китая — если такой нажим вообще существовал.

Несмотря на то, что военные доктрины СССР и Китая отрицали решающее значение атомной бомбы — а китайцы подчеркивали, что превосходство в живой силе при хорошем командовании и высоком моральном духе сведет к нулю преимущества современного оружия, — ни одна из коммунистических держав не могла игнорировать перспективы выхода боевых действий за пределы Кореи. Сама пропаганда, развернувшаяся в обеих коммунистических странах, показывает, что правящие режимы знали о страхе, который вызывала у населения перспектива прямого конфликта с Соединенными Штатами. После того как 30 ноября Трумэн высказал позицию США по вопросу применения атомной бомбы, в китайской и советской прессе уменьшилось число высказываний по поводу возможного использования американцами атомного оружия{585}. Строительство бомбоубежищ, эвакуация некоторых объектов промышленности, усиление советской авиации и даже приток советских сухопутных сил в Маньчжурию говорит о том, что Москва и Пекин активно готовились противостоять любым ударам США за пределами Корейского полуострова{586}. Тем не менее активное использование в Корее китайских, а не советских войск и отказ коммунистов от полномасштабного применения авиации против наземных сил ООН, расположенных на базах в Корее и Японии, говорит [251] о стремлении избежать распространения конфликта за пределы полуострова.

В декабре Советский Союз и Китай вполне устраивало расхождение мнений, существовавшее внутри США. Тем не менее в Соединенных Штатах наблюдались и настроения в пользу полномасштабной войны с Китаем. Сам Трумэн объявил в стране чрезвычайное положение, протолкнул через Конгресс новые военные ассигнования, заморозил китайские авуары в Соединенных Штатах, назначил генерала Дуайта Д. Эйзенхауэра первым Верховным командующим союзными силами в Европе и объявил о том, что дополнительные американские подразделения в ближайшее время будут отправлены в Европу — что стало еще одним проявлением стратегии «неприступной Америки». Такая точка зрения нашла свое отражение в речи бывшего посла в Великобритании Джозефа П. Кеннеди, произнесенной 12 декабря, и речи бывшего президента Герберта Гувера, произнесенной 20 декабря. Кеннеди назвал внешнеполитический курс США «самоубийством» и призвал вывести войска из Кореи и Европы, с тем чтобы сосредоточить усилия на обороне Западного полушария{587}. Гувер высказался в защиту изоляционистской стратегии в отношении Западно-Тихоокеанского региона и Европы и вслед за Кеннеди подчеркнул приоритет обороны Западного полушария{588}. Несмотря на то, что эти идеи в Соединенных Штатах подверглись жесткой критике, они все же нашли значительную поддержку{589}. Редакция отдела международных новостей «Нью-Йорк Таймс» даже выразила озабоченность тем, что обращение Гувера даст новый импульс неоизоляционистским тенденциям в Конгрессе и в стране{590}.

Советская и китайская пресса на все лады комментировала речи Кеннеди и Гувера. Семнадцатого декабря все основные советские газеты привели большие выдержки из высказываний Кеннеди, а через неделю «Правда» полностью опубликовала речь Гувера. Автор передовой статьи «Правды» ликовал по поводу того, что высказывания Кеннеди и Гувера продемонстрировали крах намерений Трумэна мобилизовать общественное мнение на поддержку его агрессивной политики{591}. Двадцать седьмого декабря пекинская «Женьминь Жибао» опубликовала передовую статью под названием «Американский правящий класс ошеломлен и расколот»{592}. Советские и китайские средства массовой информации подчеркивали воздействие заявлений Кеннеди и Гувера на европейское общественное мнение, [252] которое уже выражало беспокойство по поводу обязательств Америки в отношении континента{593}.

Все эти заявления отчасти имели целью успокоить собственное население, хотя они были точно согласованы с действиями и оценкой коммунистических держав в отношении международной политики. Марксистско-ленинское мировоззрение государственных лидеров заставляло их подчеркивать разногласия, существующие между капиталистическими государствами, а традиционно авторитарное сознание мешало дать объективную оценку наличия в либеральных обществах различных мнений{594}. Поэтому у коммунистического лагеря было достаточно поводов для оптимизма. Разногласия как внутри капиталистических государств, так и между ними достигли нового уровня в разгар китайского контрнаступления в Корее, и нельзя было предугадать, чем завершится продолжающийся рост этих противоречий.

В Западной Европе расхождение мнений по поводу перевооружения Западной Германии стремительно нарастало. Главную роль в этом играла причудливая смесь советской тактики запугивания и намеки на перспективы окончания разделения Европы. Состоявшаяся в конце октября 1950 года Пражская встреча лидеров Восточного блока, а также советское предложение провести в начале следующего месяца конференцию министров иностранных дел четырех держав по проблемам Германии, оказали заметное влияние на общественное мнение Западной Европы. Это, в свою очередь, побудило канцлера Западной Германии Конрада Аденауэра, который поддержал идею перевооружения, но столкнулся с весьма широкой оппозицией, пойти на значительные уступки общественному мнению и расширить полномочия его правительства в отношении государств, оккупирующих территорию его страны. Поскольку Великобритания и Франция сомневались в необходимости перевооружения Германии, такое давление вряд ли могло способствовать быстрому заключению договора по вопросу о перевооружении{595}.

Возможно, Сталина больше всего раздражало развитие событий на Балканах и в Малой Азии, где Греция и Турция продолжали сближаться с Западным альянсом, и все больше нормализировались отношения Югославии с ее некоммунистическими соседями. Эта страна продолжала укреплять свои связи с Соединенными Штатами.

Однако даже при таких обстоятельствах внутренняя обстановка в Югославии и Греции была неустойчивой, а обстановка в [253] соседних государствах компенсировала ситуацию, сложившуюся в этих странах, и вполне отвечала интересам Советского Союза. Из-за голода, который угрожал Югославии, премьер-министр Тито столкнулся с проблемой обеспечения своей армии пищевым довольствием{596}. Политическая и экономическая обстановка в Греции оставалась нестабильной — отчасти по причине продолжительной политической борьбы внутри правительства, а отчасти из-за финансовых трудностей, вызванных наращиванием вооруженных сил, к которому страна приступила сразу после начала Корейской войны{597}.

Коминформ начал настоящую психологическую войну против этих двух государств, которая вызвала весьма серьезную озабоченность Запада{598}. Фактически начиная с 1949 года серьезное наращивание вооруженных сил имело место в Венгрии, Болгарии и Румынии, и все эти процессы были главным образом направлены против Югославии. В январе 1951 года Советы провели военные командные учения в Будапеште, целью которых была подготовка к совместному военному вторжению в Югославию{599}.

По-прежнему было маловероятно, что Сталин рискнет осуществлять эти планы — особенно после июня 1950 года, но тактика запугивания Югославии и Греции могла вызвать в этих странах ответные меры, которые могли подорвать их экономику. Эта тактика могла также использоваться и для того, чтобы показать Соединенным Штатам уязвимость «мягкого подбрюшья» Европы — таким образом предостерегая Вашингтон от расширения военного конфликта, который имел место в северо-восточной Азии. Государства Ближнего Востока и Италия не нуждались в напоминаниях об их уязвимости. Народы этих государств в значительной степени утратили доверие к профессионализму американских военных — причиной чему было поспешное отступление войск ООН в Корее{600}. К началу этого отступления Иран уже заключил торговый договор с Советским Союзом и запретил вещание на страну «Голоса Америки» и Британской радиовещательной компании (Би-Би-Си){601}. И только в Турции стабильность внутренней обстановки сочеталась с устойчивым проамериканским курсом внешней политики. Принимая во внимание такие уникальные обстоятельства, Советы ответили на них разрядкой напряженности в отношениях с этой страной, позволив Софии решить проблему турецких беженцев в Болгарии{602}. В целом же в этих странах либо сложилась ситуация, близкая к хаосу, либо они заняли нейтральную [254] позицию — что было выгодно для стабильности юго-западных рубежей Советского Союза и могло привести к появлению враждебного Западу альянса. Полное военное поражение ООН в Корее могло привести только к тому, что страны Европы и Азии еще больше усомнились бы в благоразумии того, что они участвуют в «холодной войне» на стороне Соединенных Штатов, а сами США уже не смогли бы утверждать, что они выполнили свою первоначальную задачу защиты южной половины полуострова.

По иронии судьбы международная обстановка в конце 1950 года была такой, что давление союзников на Соединенные Штаты, с одной стороны, удерживало Вашингтон от расширения зоны боевых действий, а с другой стороны, побуждало Пекин и Москву расширить эту зону, продвигаясь южнее 38 параллели. В свою очередь, наступление на Южную Корею привело к усилению недовольства внутри Соединенных Штатов, от которых теперь требовали расширить зону конфликта. Таким образом, в январе 1951 года мир оказался ближе к краю пропасти, чем когда-либо раньше, начиная с 1945 года. События на поле боя в Корее и на Генеральной Ассамблее ООН в Нью-Йорке, во многом определяли, отойдут ли Соединенные Штаты от края пропасти или бросятся вниз.

Напряженность в англо-американских отношениях

Недавние события в Азии и Европе напугали военного министра Великобритании Джона Стрэчи. Поставив себе целью одержать полную победу над силами ООН, китайские и северокорейские войска пересекли 38-ю параллель. При таких обстоятельствах американцы, казалось, были полны решимости перенести военные действия на территорию Китая. Что касается Европы, то здесь Соединенные Штаты стремились к тому, чтобы как можно быстрее вооружить Западную Германию — не дожидаясь, пока военная мощь стран НАТО сравняется с мощью стран Восточного блока. Советская пропаганда зловеще намекала, что Кремль не потерпит западногерманской армии.

Если Соединенные Штаты не изменят своего курса в отношении корейского кризиса, писал Стрэчи министру иностранных дел Эрнесту Бевину на второй день нового года, всеобщая война начнется в течение ближайших двух лет. Хотя Соединенные Штаты в конечном счете могут в ней победить, «данный конфликт почти наверняка окажется фатальным для Великобритании [255] в самом буквальном смысле этого слова». В Третьей Мировой войне Советский Союз оккупирует всю Европу вплоть до Ла-Манша, причем даже без применения ядерного оружия, что «превратит всю южную и юго-западную часть Британии, включая Лондон, в необитаемую пустыню — или, по крайней мере, там замрет жизнь». Правительство Эттли стояло перед выбором: оно могло вместе с Соединенными Штатами вступить в войну с Китаем, таким образом подвергнув себя риску советского военного наступления на Западе, или «проводить независимый от США курс в ООН и повсюду». Стрэчи считал, что, несмотря на все свои недостатки, лишь второй вариант является разумным. Альтернативой ему было только самоуничтожение{603}.

Меморандум Стрэчи получил широкое обсуждение на уровне кабинета министров и ниже{604}. Бевин счел, что этот анализ преувеличивает опасность, однако министр без портфеля Кеннет Янгер из Форин Офиса, влияние которого из-за частых болезней его начальника возросло, считал, что многое из этого анализа имеет смысл. Янгер испытывал меньшее, нежели Стрэчи, беспокойство по поводу Германии, поскольку он справедливо считал, что Вашингтон внял убеждениям своих союзников и не будет настаивать на том, чтобы перевооружение Западной Германии происходило одновременно с наращиванием вооруженных сил США в Европе. Тем не менее Соединенные Штаты пытались навязать ООН резолюцию, в которой Китай объявлялся агрессором, и призывали к санкциям против него. Одновременно оставалась и проблема Кореи. В присутствии Бевина Янгер убеждал Эттли противодействовать планам США начать ограниченную войну против Китая. «Бевин со слезами на глазах стенал, что это будет означать конец англо-американского альянса, — писал Янгер в своем дневнике, — но премьер-министр довольно резко его осадил». Хотя Эттли отказался заранее сообщать Трумэну, что Великобритания будет препятствовать санкциям против Китая, он дал инструкции послу Фрэнксу предупредить Ачесона, что англичане не могут поддерживать принятие резолюции, обвиняющей Китай{605}. Даже Бевин одобрил нажим на Соединенные Штаты. Он поддержал предложение группы ООН по прекращению огня вести переговоры с Пекином по вопросу Кореи и другим дальневосточным проблемам и считал, что единая позиция на предстоящей встрече премьер-министров стран Британского содружества в Лондоне может повлиять на американское общественное мнение{606}. [256]

У англичан были причины для беспокойства. Новогоднее наступление коммунистов в Корее происходило на фоне усиления нажима на администрацию Трумэна как со стороны Макартура, так и со стороны общественного мнения США. Целью этого нажима было проведение прямых акций, направленных против Китая{*84}. Макартур иногда требовал проведения акций за пределами Кореи. После того как ему не удалось в середине декабря убедить Вашингтон немедленно усилить американские вооруженные силы на Корейском театре, командующий войсками ООН усилил продвижение того, что его главный биограф назвал «фальшивой дилеммой»{607}. Соединенные Штаты могли блокировать побережье Китая, разрушить огнем корабельной артиллерии и ударами авиации промышленность Китая, необходимую для ведения войны, и использовать силы Чан Кай-ши в Корее для диверсионных действий против Китая. Альтернативой этому было продолжение нынешнего курса в Корее, который привел бы к вынужденной эвакуации с полуострова или полному уничтожению сухопутных сил США и их союзников в Корее.

У Макартура практически не было сомнений, чему следовало отдать предпочтение. Поскольку Китай вел полномасштабные боевые действия в Корее, Соединенные Штаты ничего не могли поделать с дальнейшим ухудшением китайско-американских отношений. Макартур считал, что «решение Советов перейти к всеобщей войне, возможно, будет зависеть исключительно от собственной оценки соотношения сил и возможностей», а не от действий США за пределами Кореи. Более того, вынужденная эвакуация из Кореи без проведения прямых военных акций против Китая, «оказала бы самое неблагоприятное воздействие на народы Азии» и потребовала бы «материального усиления войск, которые сейчас находятся на этом театре» для того, чтобы удержать цепь островов. Эта эвакуация «сразу же освободила бы большую часть находящихся в Корее китайских войск... для действий в других регионах».

«Я прекрасно представляю себе требования европейской безопасности, — заявлял Макартур, — и я согласен делать все [257] возможное в этой области, но не до такой степени, чтобы допускать поражение в каком-нибудь другом регионе, которое, я уверен в этом, не даст гарантий от поражения в самой Европе»{608}.

Третьего января 1951 года Начальник морских операций адмирал Форрест Шерман предложил Комитету начальников штабов меры сходные с теми, что предлагал Макартур. Шерман хотел пересмотреть существующие ограничения в отношении операций, связанных с Кореей, не забывая при этом о необходимости избегать прямого военного конфликта с Советским Союзом, пока военная мощь Соединенных Штатов не будет достаточной для такого конфликта. «Как только наша позиция в Корее будет стабильной или когда мы уйдем из Кореи», Соединенным Штатам надо будет установить морскую блокаду Китая. Удары по Китаю силами авиации и флота следует наносить только в том случае, если китайские коммунисты нанесут удары по вооруженным силам США за пределами Кореи. В данный момент Соединенные Штаты не должны препятствовать операциям войск Чан Кай-ши против КНР. Они будут обеспечивать материально-техническое снабжение партизан, действующих против коммунистов на территории материкового Китая, а также должны начать систематическое ведение авиаразведки Маньчжурии и побережья Китая. Если ООН откажется поддержать такие меры, Вашингтону следует действовать в одностороннем порядке{609}. Через девять дней, во время очередного обмена мнениями с Токио, Комитет начальников штабов в качестве эксперимента согласился с предложениями Шермана, а министр обороны Маршалл включил их в повестку дня заседания Совета национальной безопасности, назначенного на 17 января. Военные руководители тоже хотели немедленно потребовать того, чтобы ООН назвала коммунистический Китай агрессором{610}.

17 января, когда Совет национальной безопасности встретился с президентом, высшие должностные лица администрации весьма серьезно обсуждали эти предложения. Ачесон усомнился в эффективности морской блокады и действий войск Чан Кай-ши против КНР. Кроме того, он высказал опасения, что эти действия нанесут удар по американской стратегии приоритета Европы. Маршалл и Брэдли возражали, указывая на требования общественного мнения США нанести по Китаю удары возмездия. Министр обороны настаивал на том, что главным приоритетом Соединенных Штатов являются их собственные интересы, а не интересы ООН или Великобритании. Представитель [258] Управления ресурсов Совета национальной безопасности Роберт Дж.Стронг повторял, что морская блокада расстроит внутренние коммуникации Китая и окажется «непомерным грузом» для Советского Союза. В связи с резким разделением мнений своих главных советников Трумэн отложил окончательное решение — предложив Комитету начальников штабов подготовить оценку вероятных военных последствий операций войск Чан Кай-ши против КНР. Госдепартамент должен был сделать анализ политических последствий такого курса{611}.

Лондонский бюрократический аппарат был прекрасно осведомлен о склонностях Макартура, пессимизме Комитета начальников штабов по поводу удержания позиций в Корее и о настроениях общественного мнения в Соединенных Штатах, которое все сильнее требовало нанести удары по Китаю. В течение всего января англичане, продвигаясь по нескольким взаимосвязанным направлениям, прилагали неистовые усилия, направленные на то, чтобы ограничить действия Соединенных Штатов. В масштабе двусторонних отношений они требовали от американцев решительных действий, желая, чтобы те остались в Корее. Посол Фрэнке писал из Вашингтона, что «было бы гораздо легче заставить американцев думать и действовать благоразумно... если бы силы ООН успешно проявили свои способности удерживать обороняемые позиции» {612}. Но столь же верным был и обратный вывод, и поэтому Лондон получал тревожные сообщения из Токио. 31 декабря политический представитель Великобритании в Японии сэр Алвари Гэскойн выразил озабоченность в связи с тем, что представители ООН постоянно выступают с публичными заявлениями о возможном подавляющем численном преимуществе воинских подразделений коммунистического Китая, готовых к нападению на Южную Корею. Гэскойн сомневался в точности таких оценок. Он считал, что они подрывают моральный дух войск ООН и вызваны стремлением найти какое-то оправдание в случае поражения{613}. Донесения, поступавшие в первые дни новогоднего наступления коммунистов, свидетельствовали о том, что отступление войск ООН на юг происходило гораздо более стремительно, чем это было необходимо{614}. 8 января Эттли напомнил президенту Трумэну, что в ходе декабрьских встреч было достигнуто понимание того, что США и Англия должны довести борьбу в Корее до конца и попытаться локализовать конфликт. Эттли попросил официальных подтверждений этих намерений со стороны правительства Соединенных Штатов{615}. [259]

Подталкивание англичан еще больше усилило стремление администрации Трумэна не уходить из Кореи. Ачесон и Раск всегда придерживались этой точки зрения. Однако в Комитете начальников штабов существовало и другое мнение, согласно которому, китайское наступление и опасность, угрожающая отступающим силам ООН, могли поставить под угрозу оборону Японии. Если поражение в Корее без расширения зоны боевых действий и без усиления подразделений ООН является неизбежным, то уход с полуострова еще до того, как коммунистические армии загонят войска ООН в пределы старого пусанского периметра, казался самым благоразумным выходом. В этом случае американские дивизии прибыли бы в Японию в полном составе и без потерь{616}. На встрече лорда Теддера с Комитетом начальников штабов, состоявшейся 12 января, создалось впечатление, что КНШ желает вывести войска из Кореи{617}.

На самом деле волна этих настроений уже шла на убыль, и вскоре ей суждено было раз и навсегда смениться более решительной позицией. На рассмотрении президента уже находился проект директивы Макартуру, в котором подчеркивались политические преимущества присутствия войск ООН в Корее{618}. Генералы Коллинз и Ванденберг уже готовились к отъезду из Вашингтона для изучения обстановки на полуострове. Расхождения между докладами генерала Риджуэя с фронта и докладами Макартура из Токио (а возможно, и в сочетании с предостережениями англичан) вызывали сомнения по поводу мрачных оценок командующего силами ООН{619}. В Корее Коллинз и Ванденберг обнаружили, что 8-я армия находится в хорошем состоянии, которое под руководством Риджуэя с каждым днем улучшается. После того как в Токио обстановка в Корее была рассмотрена совместно с командованием вооруженных сил США на Дальнем Востоке, посланцы Комитета начальников штабов получили от Макартура заверения в том, что его силы могут удерживать плацдарм в Корее в течение продолжительного времени{620}, к 19 января лидеры США уже решили для себя дилемму между полным выводом войск и расширением масштабов войны.

Отсрочка принятия резолюции, обвиняющей Китай

Проблема расширения масштабов войны оставалась одним из острых моментов в англо-американских отношениях, так как Соединенные Штаты продолжали свою кампанию на Генеральной Ассамблее ООН, целью которой было принятие резолюции, [260] обвиняющей Китай в агрессии. Пятого января Ачесон уже сообщил Бевину, что считает эту меру адекватной. И если она не будет принята, это

«будет началом конца ООН, точно так же, как при таких же обстоятельствах, конец Лиги Наций был предрешен, когда не удалось предпринять никакой акции, направленной против Японии и Италии».

Но, возможно, более важной явилась его оценка общественного мнения в Соединенных Штатах. Ачесон считал, что

«если ООН не признает факт агрессии, то это вызовет волну изоляционистских настроений в США, что поставит под угрозу все наши совместные усилия, направленные на благо стран Атлантического пакта»{621}.

Англичане опасались, что принятие такой резолюции станет первым шагом в направлении проталкивания Соединенными Штатами санкций против Китая. Аналогия с тридцатыми годами, которую приводил Ачесон, едва ли была убедительной. Лига Наций тогда приняла патетические резолюции против Японии и Италии — но они ни к чему не привели, так как за ними не последовало эффективных действий. Сопротивляясь давлению США, Лондон сочетал прямые призывы к Вашингтону с дипломатической активностью в рамках Британского содружества и Генеральной Ассамблеи ООН. Предпринимая такие шаги, режим Эттли, по сути, испытывал на прочность Атлантический союз и ярко демонстрировал международный характер корейского конфликта.

Великобритания была не одинока в своих сомнениях по поводу резолюции, обвиняющей Китай. В декабре 1950 года Соединенные Штаты четко заявили о своем намерении потребовать такой меры, если китайские войска пересекут 38-ю параллель. Лестер Пирсон из Канады считал, что подобная акция может быть рекомендована лишь после того, как все возможности урегулирования путем переговоров будут исчерпаны. В самом конце 1950 года, когда Госдепартамент США начал оказывать давление на канадцев и англичан, с тем чтобы заручиться их поддержкой при проталкивании резолюции, обвиняющей Китай в агрессии, Лондон и Оттава приготовились осуществлять противодействие с помощью проволочек{622}.

И таких государств было немало. Когда третьего января посол Остин встретился с представителями государств — коспонсоров «резолюции шести», которая была заблокирована Советским Союзом в Совете Безопасности, он обнаружил, что мало кто поддерживает резолюцию об агрессии Китая. Однако его коллеги считали, что государства — члены арабо-азиатской [261] группы, за исключением Индонезии и Индии, в конечном счете могут и поддержать резолюцию. Дипломаты полагали, что если ООН сначала предложит Китаю принципы урегулирования корейского конфликта, которые в это время разрабатывала группа по прекращению огня, и если после значительного периода времени Китай не даст никакого ответа, то в этом случае резолюция, обвиняющая Китай в агрессии, могла бы стать более приемлемой.

На следующий день, ознакомившись с отчетом Остина о состоявшейся 3 января встрече, Ачесон пришел к выводу, что до тех пор, пока предлагаемые принципы урегулирования, с которыми нужно обращаться к Пекину, не окажутся приемлемыми, Соединенным Штатам следует поддерживать любые «промежуточные шаги»{623}. Союзники США и страны арабо-азиатской группы теперь столкнулись с задачей выработки принципов, которые бы устроили одновременно и Вашингтон, и Пекин. Сложная динамика личных и межправительственных взаимоотношений, имевшая место в ООН, а также между ООН и Лондоном (где 4 января собрались премьер-министры стран Британского Содружества) вносила много неразберихи и наглядно демонстрировала невозможность отделения событий в Корее от целого ряда других проблем. Самым главным результатом этого процесса была отсрочка рассмотрения резолюции, обвинявшей Китай в агрессии, до того момента, когда минует опасность серьезно угрожающая силам ООН на полуострове.

Когда 3 января вновь собрался Первый комитет Генеральной Ассамблеи, группа по прекращению огня все еще не выработала принципы урегулирования корейского конфликта. Индийский делегат Бенегал Pay отказывался поддерживать какую-либо инициативу без предварительных согласований с премьер-министром Неру, который в это время летел в Лондон{624}. Прибыв туда, Неру обнаружил, что на выработку единой позиции со своими коллегами из стран Британского Содружества уйдет время. Множество факторов мешали достичь согласия. Австралия и Новая Зеландия опасались раскола с американцами по вопросу Кореи — что ставило бы под угрозу их надежды заключить военный союз с Соединенными Штатами. Хотя Пакистан и Индия были новыми азиатскими странами, решившими проводить независимую политику в отношениях с великими державами, религиозная враждебность между этими двумя народами в сочетании с их территориальной близостью ограничивала сотрудничество этих государств друг с другом. [262]

Самым перспективным способом скрыть свои разногласия и избежать разрыва с Соединенными Штатами было отсрочить рассмотрение Организацией Объединенных Наций резолюции, обвиняющей Китай. 5 января Индия и Пакистан обратились к ООН с просьбой отложить на неделю рассмотрение принципов урегулирования{625}. Представитель Великобритании Джебб, глава австралийской делегации Шанн и представитель Канады Пирсон сочли такие действия «грубыми и неуклюжими»{626}. Однако Вашингтон оказался терпелив.

В Лондоне Неру согласился с мерами, которые могли быть приемлемы для Китая, в то время как другие премьер-министры пытались уговорить его не доводить дело до разрыва с Соединенными Штатами. Министры сосредоточились на обсуждении пяти принципов, которые уже высказывались членами группы по прекращению огня в частных беседах:

— прекращение огня;

— поэтапный вывод иностранных войск из Кореи;

— управление полуостровом администрацией ООН до тех пор, пока Генеральная Ассамблея не выработает механизм проведения выборов национального правительства;

— создание Генеральной Ассамблеей соответствующего органа, в который входили бы представители СССР, США, коммунистического Китая и Великобритании, задачей которого было бы «урегулирование проблем, оказывающих воздействие на Дальний Восток» {627}.

Неру считал, что китайцы вряд ли согласятся с главенствующей ролью ООН в управлении и объединении Кореи, на любой конференции по региональным проблемам в качестве главных вопросов явно захотят поставить проблему Тайваня и вступления Китая в ООН, а также не упустят случая напомнить о Каирской декларации 1943 года{628}. Восьмого января министры заслушали индийского посла в Пекине Паниккара, который сообщил, что китайцы не будут рассматривать урегулирование в Корее отдельно от проблемы Тайваня. Получив такую информацию, Бевин предложил план, согласно которому прекращение огня уже не выдвигалось в качестве предварительного условия для начала переговоров{629}.

Пирсон воспринял этот план «с удивлением и испугом». В Лондоне он сообщил премьер-министру Канады Луи Сен-Лорену, [263] что нет ни малейших шансов на то, что Соединенные Штаты согласятся с планом. В Вашингтоне Ачесон быстро подтвердил эти опасения, однако согласился рассмотреть внесение изменений в принципы, ранее выдвигавшиеся группой по прекращению огня, если Индия выступит в качестве коспонсора. Премьер-министры приступили к рассмотрению измененной версии этих принципов{630}.

К полудню 11 января Неру согласился с изменениями, внесенными в формулировки принципов урегулирования, а Соединенные Штаты дали свое согласие поддержать эти меры в Первом комитете Генеральной Ассамблеи ООН. Принятие принципов урегулирования было искусным решением проблемы участия ООН в процессе установления мира в Корее и объединения полуострова. Хотя последний из принципов не соответствовал Каирской декларации, так как предполагал, что после согласия прекратить огонь четырехсторонние обсуждения проблем должны были найти способы урегулирования «в соответствии с существующими международными нормами» и решить проблемы Тайваня и представительства Китая в ООН{631}. Когда Первый комитет рассмотрел принципы урегулирования, Pay заявил, что Индия расценивает эту формулировку как решение тайваньской проблемы на основе Каирской декларации{632}.

Оставалось лишь провести принципы через Первый комитет и представить их Китаю. Но решение этих не слишком сложных задач превратило Первый комитет в настоящее посмешище. Сначала некоторые арабо-азиатские коспонсоры выдвинутого в декабре проекта «резолюции двенадцати» выразили негодование тем, что принципам урегулирования придается большее значение, чем их собственной работе. Затем, когда проект резолюции по принципам урегулирования выдвинул представитель Израиля Абба Эбан, его отклонили арабские делегаты. Как только эти препятствия были преодолены, делегат Тайваня предложил редакцию, где вместо Китайской Народной Республики в группу из четырех государств, которые должны были вести переговоры по широкому кругу проблем Дальнего Востока, вошел бы Тайвань{633}. Словом, принципы урегулирования прошли через Первый комитет без поправок только 13 января{634}. Этот процесс еще на два дня отвлек США от выдвижения требований принять резолюцию, обвиняющую Китай в агрессии.

Лидеры США не желали и не надеялись на то, что Китай согласится с принципами урегулирования, выработанными ООН. [264]

У американской администрации не было никакого желания договариваться с Пекином, и она знала, что голосование делегации США в Первом комитете за принципы урегулирования вызовет бурю в Конгрессе, который как раз вел так называемые «большие дебаты» по поводу намерений президента Трумэна увеличить количество подразделений армии США, отправляемых в Европу{635}. Ответ с Капитолийского холма не заставил себя долго ждать. Лидер сенатского меньшинства Роберт Тафт назвал поддержку Соединенными Штатами пяти принципов урегулирования «шокирующим шагом»{636}. Сенатор-демократ Том Коннели, который, будучи председателем комитета по зарубежным связям, иногда считался представителем администрации в верхней палате, выразил сомнения по поводу принципов урегулирования{637}. В Госдепартаменте вздохнули с большим облегчением, когда Китай 17 января отверг эти принципы, опять выдвигая обвинения в том, что призыв прекратить огонь перед началом полномасштабных переговоров имеет целью дать американским войскам передышку и лишь поможет Соединенным Штатам продолжить и расширить свою агрессию{638}.

Такой ответ дал Вашингтону все основания передать на рассмотрение Генеральной Ассамблеи ООН свою резолюцию, обвиняющую Китай в агрессии, которую 20 января Соединенные Штаты и представили в Первый комитет. Для Великобритании и других камнем преткновения в проекте этой резолюции оказалось не само объявление Китая агрессором. Само по себе это вряд ли могло привести к расширению масштабов войны, но содержание параграфа 8, где говорилось, что «комитет... в случаях, требующих безотлагательных решений, рассматривает возможности осуществления дополнительных мер противодействия агрессии, о чем докладывает Генеральной Ассамблее» {639}. Администрация Трумэна отказалась от намерений немедленно расширить боевые действия, распространив их за пределы Кореи, однако она рассматривала возможности введения Объединенными Нациями выборочного эмбарго на экспорт в Китай, которое распространялось бы как минимум на те товары и материалы, которые непосредственно могли быть использованы китайским военным потенциалом{640}. Поспешность администрации Трумэна была вызвана давлением внутри США. 19 января Палата представителей практически единогласно проголосовала за резолюцию, призывающую ООН объявить Китай агрессором. В начале следующей недели Сенат готовился сделать то же самое{641}. [265]

Тем временем Канада, Индия и Великобритания обратились к Китаю с просьбой уточнить его отношение к принципам урегулирования, которые одобрил Первый комитет{642}. Двадцать второго января в Нью-Йорке Pay получил ответ Чжоу Энь-лая и немедленно ознакомил с ним Первый комитет. Китайское уточнение оказалось более обнадеживающим, чем первоначальный ответ, полученный пять дней тому назад. Теперь Чжоу утверждал, что

«соглашение о прекращении огня на ограниченный период времени может быть достигнуто уже на первом заседании конференции семи держав, и приведено в действие в целях дальнейшего продолжения переговоров».

Призыв к проведению конференции семи держав был прямым следствием более раннего предложения Китая расширить число сторон, участвующих в переговорах по Корее, добавив к представителям четырех держав, которые уже определил Первый комитет, делегатов Индии, Египта и Франции. Это заявление говорило о том, что боевые действия в Корее могут быть временно приостановлены еще до того, как появится возможность урегулирования проблемы Тайваня. В нем также предполагалось, что китайские войска будут выведены из Кореи сразу же после вывода сил ООН{643}. Правда, через день заместитель министра иностранных дел Китая Цзянь Хэн-фу во время встречи с Паниккаром изменил этот пункт, заявив, что как только будет достигнуто соглашение о выводе иностранных войск и начнется его практическое осуществление, Китай «возьмет на себя ответственность за возвращение китайских добровольцев» (со слов Паниккара). Цзянь также сказал, что принципы решения корейских внутренних проблем скорее могут быть определены конференцией семи держав, нежели самими корейцами, как предполагалось раньше{644}.

Эти шаги, предпринятые китайцами, затруднили быстрое прохождение американского проекта резолюции. 22 января Pay попросил Первый комитет дать двое суток на изучение новых предложений Чжоу. В это время представитель Канады Пирсон записал в своем дневнике, что представитель США Уоррен Остин «сорвался с цепи, сделав свое бестактное и оскорбительное заявление». Последовавшая вспышка недовольства, которое выразили делегаты, лишила американцев надежды предотвратить отсрочку. Предложение Pay немедленно было принято при соотношении голосов 27 : 23 : 6. Пирсон счел, что такой результат является одним из наиболее серьезных моральных поражений, которые когда-либо испытывали Соединенные [266] Штаты, поскольку большинство их «надежных союзников» (таких, как партнеры по НАТО) выступили на стороне большинства{645}. После перерыва Pay представил измененный проект «резолюции двенадцати», который был предложен полтора месяца назад, но так и не поставлен тогда на голосование{646}. В Лондоне британский кабинет министров решил противодействовать американской резолюции{647}.

Однако все эти события едва ли нанесли смертельный удар позиции США. «Белые» члены Британского Содружества, а также большинство стран НАТО уже приняли решение, что в крайнем случае они поддержат резолюцию США{648}. Страны арабо-азиатского блока поддержали далеко не все положения американской резолюции, заблокировав даже предложение рассматривать прекращение огня в качестве предварительного условия для ведения широких переговоров по проблемам Восточной Азии{649}. Более того, в правительстве Великобритании мнения по поводу американской резолюции разделились. Большинство сотрудников Форин Офиса, включая посла в Соединенных Штатах Фрэнкса, посла в ООН Джебба и министра финансов Хью Гейтскилла склонялось к тому, чтобы поддержать ее — в то время как премьер-министр Эттли воздерживался{650}.

Американские дипломаты крайне серьезно отнеслись к такому решению. Не вызывает сомнений, что оно являлось отражением растущего разочарования британского общественного мнения в политическом курсе США — и именно в момент, когда Соединенные Штаты особенно нуждались в поддержке Великобританией их курса, направленного на укрепление обороны Европы. Эттли поддерживал эти усилия, однако левое крыло лейбористской партии, выражая мнение значительной части британского общества, грозило усилить критику в том случае, если рост военных расходов приведет к сокращению расходов на другие национальные программы{651}.

Причиной такой позиции отчасти было и то, что англичане прислушивались к мнению азиатских стран — особенно Индии{652}. Хотя нотации, которые убежденный в своей правоте Неру читал странам Запада, раздражали американских политиков, они видели, каким авторитетом индийский премьер пользуется в Азии, и не хотели злить его понапрасну. Но самым важным было то, что голосование Великобритании против американской резолюции могло вызвать колебания во Франции и спровоцировать как Конгресс, так и американское общество на [267] негативное отношение к расширению присутствия вооруженных сил США в Западной Европе.

Согласованные усилия администрации Трумэна, предпринятые в течение последних недель, сочетались с поддержкой со стороны весьма популярного в Европе генерала Эйзенхауэра. Последний не был сторонником администрации и как раз в этот момент завершал свое турне по Европе. Эти усилия дали новый импульс курсу на усиление военного присутствия США по другую сторону Атлантики. Однако в Конгрессе по-прежнему существовало весьма распространенное мнение, что законодательному органу власти следует ограничить прерогативы президента в этом вопросе{653}. В исполнительных же органах власти усиливались опасения, что под этими настроениями скрывается стремление к изоляционизму. Разногласия с Соединенными Штатами в отношении Кореи, которые продемонстрировали страны Европы, грозили закончиться взрывом.

26 января американцы проявили в ООН гибкость. Как раз в тот момент, когда израильтяне и англичане предлагали внести поправки в параграф 8 и в канадский шестиэтапный план мирного урегулирования дальневосточных проблем (куда входила и проблема Кореи), должностные лица из Госдепартамента представили свои поправки к обсуждаемому параграфу. Согласно их предложению, комитет, рассматривающий возможности принятия дополнительных мер противодействия китайской агрессии, может отложить свой доклад Генеральной Ассамблее, если усилия комитета по оказанию содействий, созданного с целью осуществления мирного завершения корейского конфликта, будут приносить положительные результаты»{654}. На следующий день, выступая в Первом комитете, Остин подчеркнул, что резолюция не предоставит Макартуру никаких новых полномочий и что комитет, создание которого предусмотрено параграфом 8, может лишь вносить свои рекомендации на рассмотрение Генеральной Ассамблеи. При этом сама Ассамблея будет определять, выносить ли эти рекомендации на рассмотрение стран-участниц. Остин также заверил, что комитет не будет давать рекомендации по принятию дополнительных мер до тех пор, пока не будут исчерпаны все другие возможности достижения мира{655}.

Теперь американская резолюция быстро продвигалась в направлении принятия Генеральной Ассамблеей. Британский кабинет министров вышел из оппозиции{656}. Угрожающие заявления Пекина, что обвинение в адрес Китая лишит переговоры [268] всяких шансов на успех, не оказали воздействия на ООН{657}. 30 января Первый комитет отклонил «резолюцию двенадцати» и одобрил предложение США по внесению изменений в параграф 8, проголосовав следующим образом: 44 голоса — за, 7 — против, 9 — воздержавшиеся. Через два дня Генеральная Ассамблея приняла резолюцию США, причем голоса распределились почти так же. За исключением стран коммунистического блока лишь Индия и Бирма проголосовали «против». Среди стран арабо-азиатского блока Ливан, Ирак и Иран проголосовали «за»{658}. Впервые за свою короткую историю Организация Объединенных Наций обвинила государство в агрессии.

Коммунистический лагерь: вызов и ответная реакция

Ответная реакция Китая не заставила себя долго ждать. 2 февраля появилось заявление Чжоу Энь-лая, называющее резолюцию США «незаконной, клеветнической, надуманной», и к тому же «постыдной, агрессивной, реакционной и империалистической». Сама идея комитета по оказанию содействия, которая заключалась в поисках возможностей для начала переговоров по мирному урегулированию в Корее, была названа «неприкрытым обманом»{659}. Через день Чжоу пригласил посла Паниккара и сообщил ему, что американцы не понимают всей серьезности того, что они сделали и теперь возможна только эскалация конфликта, Пекин же не будет иметь дела с комитетом по оказанию содействий до тех пор, пока ООН будет называть Китай агрессором{660}.

Каким было воздействие обвинений ООН в адрес Китая на перспективы достижения мира в Корее? Изучение новых материалов, предоставленных китайской стороной, наряду с анализом поведения Китая как до, так и после принятия этой резолюции, приводят к некоторым определенным выводам. В январе китайская дипломатия в Корее прошла две фазы. На первой фазе Пекин не проявлял большого интереса к ведению переговоров. Режим Мао и народные массы в целом, казалось, пребывали в состоянии эйфории, вызванной успехами Китая в Корее, и не проявляли склонности к компромиссам{661}. Новогодний номер газеты «Женьминь Жибао» провозглашал, что

«благодаря сознательным усилиям, Китай может стать первоклассной мировой военной державой, такой как Советский Союз»{662}.

Через три дня, когда был освобожден Сеул, та же самая газета восклицала:

«Вперед, Корейская народная армия и Китайские народные добровольцы! [269] Вперед, к независимости и свободе Кореи, к безопасности Китая и Востока! Вперед — на Тэйджон, Тэгу и Пусан! А если американцы не захотят уходить, сбросьте их в океан!»{663}

Чарльз Бэртон Маршалл из Госдепартамента США получил более объективную картину настроений КНР путем вступления в контакт через посредников с одним китайцем, о котором известно только то, что он являлся представителем «некоммунистических элементов Пекинского режима». Во время одного из обменов информацией, состоявшегося в начале месяца через посредника (которым, как недавно выяснилось, был профессор Джордж А. Тейлор из университета Вашингтона), китайская сторона утверждала, что в действующем правительстве есть три фракции: коммунисты, ориентированные на Москву (сталинисты), националистически настроенные коммунисты и некоммунисты». «Маленькая внутренняя группа» имеет тесные связи с Москвой и считает мировую войну неизбежной. Мао, хотя и придерживается в основном русской ориентации, возможно, все еще отдает предпочтение независимому курсу. Третья группа рассматривает две возможности — убедить Мао проводить более миролюбивый курс по отношению к Соединенным Штатам или, если это не получится, присоединиться ко второй группе с целью осуществить государственный переворот и отстранить от власти первую. Чтобы следовать одним из этих курсов, третьей группе нужны были гарантии Вашингтона, что он не будет блокировать урегулирование проблемы Тайваня и вступления Китая в ООН. Корейский конфликт мог быть разрешен путем одновременного вывода всех иностранных войск, после чего было необходимо создать комиссию ООН, в состав которой входили бы и представители коммунистического Китая. Задачей этой комиссии было бы наблюдение за формированием правительства единой Кореи.

Маршалл ответил, что Китай должен как-то проявить свою добрую волю еще до того, как Соединенные Штаты приступят к изучению предложенных путей урегулирования{664}. К середине месяца в результате обмена информацией с китайцами он убедился в том, что Мао окончательно встал на сторону промосковской группировки и что «единственным путем для инакомыслящих в Китае остается восстание». Проблема заключалась в том, что КНР была изолирована от некоммунистического мира. Вступление в ООН усилило бы аргументы «несталинистских сил» в пользу того, что мировое сообщество все еще надеется на дружеские отношения с Китаем. И снова Маршалл указал на [270] невозможность такой инициативы со стороны США до тех пор, пока Китай не изменит свое поведение{665}.

Китайская дипломатия вступила во вторую фазу, когда 17 января Пекин отреагировал на пять принципов урегулирования, предложенных ООН. Вместо того чтобы просто по телеграфу передать в Нью-Йорк свой ответ, министерство иностранных дел КНР пригласило послов Индии и Швеции, а также поверенного в делах Великобритании, чтобы вручить им копии текста послания Чжоу Энь-лая. В течение некоторого времени Чжоу беседовал лично с Паниккаром{666}. По сути, ответ Китая показал значительные разногласия по пяти принципам урегулирования — однако обсуждения, состоявшиеся 22-го и 23 января, сблизили позиции сторон. 26 января Мао и Чжоу были на приеме, устроенном индийским посольством в честь празднования первой годовщины Индийской республики. Мао даже выступил с краткой речью{667}. Китайцы явно заигрывали с Индией — и, в меньшей степени, с Великобританией.

Продолжающиеся контакты Чарльза Бэртона Маршалла, которые велись через посредников, укрепили его во мнении, что Пекин заинтересован в переговорах. Тридцатого января Маршалл получил от профессора Тейлора отчет о недавней телефонной беседе с «третьей стороной», которая отказалась говорить о возможностях свержения Мао. Более того, он ссылался на полученное им письмо, написанное две недели назад одним лицом, имевшим связи в высших кругах Пекина. По-видимому, власть предержащие в КНР изменили свое мнение о том, что мировая война «неизбежна». Теперь появились возможности налаживания китайско-американских отношений. В качестве проявления доброй воли коммунистические силы в Корее уйдут на север — оставив Сеул и отступив к 38-й параллели{668}.

У китайского руководства были причины изменить свои намерения, поскольку к середине января коммунистическое наступление в Корее захлебнулось. Согласно более поздним китайским версиям, генерал Пын Дэ-хуэй решил, что его силы должны приостановить свое продвижение — против чего протестовали северокорейцы и советский посол в Пхеньяне. Однако Мао, а затем и Сталин{*85} поддержали [271] решение командующего китайскими силами{669}. В то же самое время поддержка Соединенными Штатами пяти принципов урегулирования вселяла надежду на то, что некоторые цели КНР могут быть достигнуты дипломатическим путем. Если информация о фракционности внутри КНР, полученная Маршаллом от китайских партнеров, была точной (новые жестокие репрессии против «контрреволюционеров», начавшиеся в Китае в феврале, подтвердили эти данные), то Мао, возможно, почувствовал некоторое давление внутри Китая, вызванное стремлением проявить гибкость в вопросах, связанных с Кореей{670}. На международной арене такие действия усилили бы давление на Соединенные Штаты с целью заставить их пойти на уступки, и снизили бы вероятность принятия Организацией Объединенных Наций резолюции об агрессии.

Однако нет свидетельств того, что китайские войска в Корее когда-либо уступали поле боя по причинам, не связанным с прямой военной необходимостью — как нет свидетельств того, что китайские или северокорейские политические лидеры испытывали желание отвести свои войска к 38-й параллели в целях прекращения огня и ведения широких переговоров{671}. Как раз наоборот. В течение всей второй половины января Мао недооценивал силы противника. Тоже самое касается и его командиров — по крайней мере, до того момента, когда войска ООН 25 января перешли в контрнаступление{672}. Через два дня, когда китайским войскам пришлось отчаянно сражаться, чтобы удержать свои позиции южнее Сеула, генерал Пын предложил Мао попытаться достичь соглашения о временном прекращении огня — даже при условии отвода китайских и северокорейских войск на расстояние от 15 до 30 километров. Пын считал, что его войскам понадобятся два месяца на то, чтобы пополнить запасы боеприпасов и продовольствия, после чего можно возобновить наступление, однако Мао приказал ему немедленно контратаковать. Это очередное наступление, полагал Мао, могло бы убедить противника начать мирные переговоры по разрешению корейского вопроса на условиях, выгодных КНР и КНДР. И наоборот, если переговоры начнутся сейчас, когда силы противника продвигаются на север, Китай и Северная Корея окажутся в невыгодном положении{*86} {673}. [272]

Попытки зондировать дипломатические настроения за пределами коммунистического лагеря, предпринятые Мао в середине месяца, были лишь тактическим ходом, вызванным изменениями как внутриполитической, так и внешнеполитической обстановки, а не отказом от надежд одержать в Корее полную победу. В прошлом китайские коммунисты неоднократно преодолевали временные военные трудности. В Корее они еще не исчерпали свои огромные резервы живой силы и не получили советского тяжелого вооружения, на которое так надеялись. Кроме того, они еще не полностью использовали возможности партизанской войны в тылу войск ООН{674}. Весной, после улучшения погоды, имея еще большее численное превосходство и лучшее вооружение, коммунисты вновь могли, пользуясь преимуществом на поле боя, успешно атаковать своих разобщенных противников, лишенных выдержки и боевого духа. Оценка Мао долговременных военных перспектив Китая в Корее говорила о том, что вторая половина января была неподходящим временем для ведения переговоров о прекращении огня — как и любых других переговоров по Корее.

Таким образом, принятие резолюции, обвиняющей Китай в агрессии, стало удобным поводом, а вовсе не причиной того, что Китай отказался от переговоров. Хотя это публичное оскорбление национальной гордости Китая вызвало бурю гнева в Пекине, однако уже через несколько месяцев, после того как Китай еще глубже увязнет в Корее (что не принесет ему ничего, кроме очередного изменения ситуации в пользу сил ООН), режим Мао начнет вести переговоры о перемирии — даже несмотря на только что принятое Генеральной Ассамблеей решение применить в отношении КНР экономические санкции. Затем Китай «сохранит лицо», согласившись на ведение переговоров, но лишь на уровне полевых командиров воюющих сторон, а не на уровне представителей КНР и КНДР с одной стороны и назначенного ООН комитета — с другой. Такой курс был более приемлемым в июле, нежели в феврале — отчасти потому, что генерал Риджуэй заменил воинственного [273] Макартура в Токио, но также и ввиду изменившейся военной обстановки. Мао понимал, что именно военная обстановка и была главной причиной такой ответной реакции ООН. Так же, как это случилось с Соединенными Штатами в ноябре прошлого года, в январе и феврале военная ситуация не была настолько угрожающей, чтобы заставить отказаться от целей, поставленных во время пребывания в состоянии эйфории. Принятие резолюции об агрессии было просто еще одним препятствием на пути переговорного процесса, у которого и без того имелось мало шансов на быстрый успех.

Советы не пытались изменить позицию Китая. В ООН советская делегация поддержала арабо-азиатскую резолюцию, но в отличие от своего поведения сразу после высадки в Инчхоне в сентябре прошлого года, она не сделала ничего, чтобы склонить американцев к переговорам по Корее{675}. Оскорбляя Соединенные Штаты, советская пропаганда достигла просто невиданных высот. Речь директора института Маркса и Энгельса Петра Поспелова, произнесенная 21 января, в день памяти о смерти Ленина, отличалась от аналогичных выступлений последних четырех лет, поскольку была сосредоточена исключительно на Соединенных Штатах. Обращение Поспелова, произнесенное по этому же случаю в предыдущем году, указывало на возможность мирного сосуществования. Теперь, под пристальными взглядами Сталина и других членов Политбюро, он подверг яростным нападкам американские правящие круги, обвиняя их в прошлых преступлениях перед русским народом и в «легкомысленной поспешности», с которой они теперь грозят толкнуть свой собственный народ в пропасть новой, Третьей Мировой войны{676}. Корреспондент «Нью-Йорк Таймс» Харрисон Солсбери сообщал, что «никогда раньше со сцены Большого театра во время одной из самых официальных ежегодных встреч государственных и партийных деятелей... американцы не подвергались нападкам столь желчным, энергичным и огульным» {677}. Американские обозреватели расценивали эту речь как неприкрытую пропаганду, направленную против Соединенных Штатов, а также попытку использовать запугивание войной с целью внести разлад в Атлантический альянс и подготовить советское население к войне{678}.

В первом случае американские аналитики были абсолютно правы. Возможно, они не ошиблись и в остальном. Интервью газете «Правда», которое Сталин дал 16 февраля, и то, что в [274] последующем он использовал в своих целях международное движение борцов за мир и коммунистические партии других стран, говорит о том, что главной целью пропагандистской кампании Москвы было внести раскол в Западный блок. Свое первое, начиная с января 1949 года, большое выступление, посвященное международным делам, Сталин начал с нападок на недавние заявления премьер-министра Великобритании Эттли, в которых тот утверждал, что Советский Союз после окончания Второй Мировой войны так и не провел демобилизацию. Затем Сталин набросился на резолюцию ООН, обвиняющую Китай в агрессии. Американские агрессоры, утверждал он, превращают международную организацию в инструмент войны. Тем не менее война не является неизбежной, поскольку народы мира все еще могут «взять дело мира в свои руки и защищать его до конца»{679}.

Меньше чем за неделю до этого заявления в Восточном Берлине состоялось открытие Всемирного Совета Мира — недавно созданной просоветской организации борцов за мир, которую некоторые западные аналитики считали возможным соперником ООН. На этом собрании, как и в течение нескольких последующих месяцев, выступавшие представители движения борцов за мир повторяли призыв Сталина к массам «взять дело мира в свои руки». Хотя основное внимание было сосредоточено на Корее и на мирном договоре с Японией, коммунистическая пропаганда в Европе делала акцент на возрождении вооруженных сил Германии — которое рассматривалось не только как величайшая угроза безопасности Советского Союза, но и как проблема, вызывающая самые серьезные расхождения на Западе{680}, в самом Советском Союзе, как и в странах Восточной Европы, перспектива возрождения германской армии могла стать оправданием дополнительных расходов на оборону и на тяжелую промышленность.

Однако другие факты свидетельствуют о том, что Сталин на самом деле верил в то, что вероятность войны возросла. Карел Каплан, который когда-то был членом коммунистической партии Чехословакии, а затем уехал на Запад и стал невозвращенцем, написал об одном случае, имевшем место в январе 1951 года, о котором он узнал со слов очевидца — Алексея Кепика, тогдашнего министра обороны Чехословакии. Сталин собрал в Кремле представительные делегации из всех стран советского блока (правда, неясно, была ли делегация Китая). Советский вождь сообщил присутствующим, что Восточный блок имеет [275] временное военное превосходство в Европе и что это превосходство следует использовать для того, чтобы взять под контроль западную часть континента. Поскольку такая возможность продлится в течение лишь трех или четырех лет, коммунистические государства должны еще больше сосредоточить свои усилия на мобилизации своих ресурсов, необходимых для ведения войны{681}.

Этот рассказ вызывает некоторые сомнения. Но даже если бы все происходило именно так, как об этом говорит Каплан, из этого еще не следует, что Сталин тогда принял решение напасть на Западную Европу. Возможно, он просто хотел найти повод надавить на своих союзников и заставить их увеличить расходы на оборону. Очень скоро и то и другое можно было наблюдать в странах Восточной Европы{682}.

Если это не вымысел, то описываемая Капланом встреча состоялась в момент наивысшей активности советской пропаганды. В интервью Сталина газете «Правда» отражались зловещие перемены в отношении Советского Союза к движению борцов за мир. Если раньше стандартная позиция Советского Союза заключалась в том, что силы мира одержат триумфальную победу над силами войны, то теперь Сталин допускал и прямо противоположный исход. Хотя Сталин явно и не исключал достижение мира в Корее или еще где-либо, возможно, он уже готовил советское общественное мнение и коммунистические партии других стран к пониманию того, что вероятность мировой войны вполне реальна{683}.

Такая версия находит свое подтверждение в сообщении, полученном Госдепартаментом в начале марта от Терри Дьюса — вице-президента «Америкен Арабиан Ойл Компани». В сообщении, подготовленном одним из сотрудников фирмы Дьюса, говорилось о состоявшейся 21 февраля 1951 года беседе с двумя советскими дипломатами, только что прибывшими из Москвы.

«Суть того, что они сказали, — делал вывод бизнесмен, — заключается в том, что русские окончательно смирились с тем, что война с Соединенными Штатами начнется в этом году, если только появится к тому достаточный повод... Они убеждены, что если дело дойдет до полномасштабного обмена ударами, то большая часть мирового общественного мнения будет на их стороне и против Соединенных Штатов».

События, которые имели место после лета 1950 года, продемонстрировали как полную военную несостоятельность Америки, так и ее политическую глупость. Советы немедленно начнут [276] войну, чтобы противодействовать любым серьезным попыткам Америки вооружить Германию и остальные страны Западной Европы. Рассредоточенность промышленных объектов СССР и недавние качественные изменения в советской военной авиации говорят о том, что превосходство Америки в атомном оружии не будет решающим. Широко распространенные в Соединенных Штатах настроения изоляционизма заставляют предположить, что мировая война вызовет всплеск недовольства, а нанесение Советским Союзом нескольких атомных ударов по территории США приведет к еще большим раздорам в американском обществе. Что касается конфликта в Корее, то Советы вполне удовлетворены тем, что Америка продолжает растрачивать свои силы и ресурсы в регионе второстепенной значимости — а также перспективой того, что Соединенным Штатам придется приложить еще большие усилия, если война заставит их принять меры против Китайской Народной Республики и вызовет дальнейшие разногласия внутри Западного блока{684}.

Возможно, этот инцидент был попыткой Советов запугать Запад. Не вызывает сомнений то, что Сталин не хотел глобального конфликта. Но он и не стремился снизить напряженность в отношениях с Соединенными Штатами. По всей вероятности, он бы начал военные действия в Европе только в том случае, если бы столкнулся с конкретными попытками вооружить Западную Германию — которые и без того вызвали бы широкое неприятие со стороны общественного мнения союзников США. Только тогда сочетание удобного момента и риска, неизбежного в любой войне, стало бы приемлемым основанием для того, чтобы предпринять ряд продуманных шагов в направлении развязывания войны{685}. В то же время обычный жесткий курс советской внешней политики, в том числе и в отношении Кореи, обещал принести немалые дивиденды. Именно это было причиной того, что Москва не пыталась влиять на действия Китая.

В течение определенного периода времени ничто не могло бы заставить Китай отказаться от своих целей. Единственной и главной заботой КНР в отношении Советского Союза было стремление добиться от советского руководства выполнения более широких обязательств, предусмотренных двусторонним договором, заключенным в феврале 1950 года. Статья Чжоу Энь-лая, посвященная первой годовщине этого договора, была опубликована в «Правде» и отражала эти стремления Китая. Нападая на намерения США заключить с Японией сепаратный мирный договор, Чжоу обвинял Соединенные Штаты в использовании [277] этого островного государства в качестве базы, а его народ — в качестве пушечного мяса, для того чтобы облегчить продолжение и расширение своих «преступных действий», направленных на захват Кореи и Тайваня и на вторжение во Вьетнам и Юго-Восточную Азию. «Именно такие цели преследует американский империализм, — заявлял Чжоу, — и именно им решительно противостоит китайско-советский договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи» {686}. То, что столь наступательная трактовка договора появилась в «Правде», говорит о том, что Советы хотели предостеречь Соединенные Штаты от расширения Корейской войны. С другой стороны, передовая статья самой «Правды», посвященная годовщине договора, была куда менее откровенной в отношении внешнеполитической направленности этого соглашения, тем самым демонстрируя гибкость позиции Советского Союза{687}. Что же касается Пекина, то откровенные заявления Чжоу полностью соответствовали стремлениям КНР одержать в Корее полную победу. На эти стремления никоим образом не повлияло принятие Организацией Объединенных Наций резолюции, обвиняющей Китай в агрессии.

Резолюция ООН: ответная реакция за пределами коммунистического лагеря

«В конечном счете все наши попытки противостоять большой дубине Соединенных Штатов ни к чему не привели», — писал лидер Индии Неру, когда резолюция, обвиняющая Китай в агрессии, уже была близка к принятию{688}. Через несколько дней в министерстве иностранных дел Индии сэр Гирджа С. Баджпаи заявил представителю Канады в Дели Уорвику Ф. Чипмену, что американская резолюция в сочетании с антикитайскими заявлениями американских общественных деятелей порождает «в этой части мира ощущение, что данная проблема является одной из тех, которые противопоставляют Азию остальному миру и Восток — Западу». Исходя из этого заявления и других комментариев, недавно появившихся в индийской прессе, Чипмен докладывал в Оттаву, что «если Запад не проявит осторожность, то Китай будет восприниматься в Азии не как угроза, а как оплот независимого Востока» {689}.

В документе, составленном уже после принятия резолюции ООН, помощник Пирсона в министерстве иностранных дел Канады Эскотт Рейд предполагал, что цена сохранения видимости [278] единства Запада оказалась чересчур велика. Правительства государств Содружества публично поддержали политику США, которую они сами считали опрометчивой, если не опасной — но эту политику не поддержало большинство населения этих стран. Если так будет продолжаться и дальше, — заканчивал Рейд, — то основы Североатлантического сообщества будут существенно ослаблены»{690}. «Нью-Йорк Таймc» высказывала сходные мысли в отношении будущего Объединенных Наций. Многие делегаты ООН считали, что до тех пор пока нельзя будет каким-то образом решить дилемму, вызванную китайской агрессией и пока не будут преодолены разногласия между некоммунистическими странами, ООН можно доверить лишь участие в решении второстепенных вопросов мировой политики{691}.

Комментатор Си-Би-Эс Эрик Севарейд сделал совершенно неожиданный прогноз. Вечером 2 февраля, подробно анализируя мировую обстановку с позиций Вашингтона, Севарейд сначала описал атмосферу, которая имела место в ноябре прошлого года, когда китайцы внезапно вторглись в Корею и огромная армия ООН была обращена в бегство.

«Было ужасное ощущение, что вся структура Свободного мира вот-вот рухнет... началось морально-психологическое падение, и Сталин, должно быть, потирал руки, радуясь такой нежданной удаче». Однако теперь, заявлял он, «почти во всех частных беседах, и публичных дискуссиях, имеющих место здесь, в столице, прослеживается оптимизм в отношении ситуации в Корее, в Европе, в ООН и в самом Западном альянсе, а также в отношении военных способностей Америки. Нигде, за исключением Кореи, реальная ситуация значительно не изменилась. Но психологический климат изменился коренным образом»{692}.

Севарейд игнорировал мнение азиатских стран — но его анализ показал чрезвычайно важный факт, который не смогли заметить Неру, Рейд и многие другие делегаты ООН. Начиная с последних месяцев минувшего года международная обстановка ощутимо изменилась, и эти изменения обещали если не мир во всем мире, то по крайней мере сдерживание корейского конфликта в пределах полуострова. В период с конца ноября по середину января развитие событий в большей степени, чем когда-либо, начиная с 1945 года, подталкивало мир к глобальному конфликту. Теперь международная политика вновь обрела [279] устойчивость, которую она почти утратила в разгар китайского наступления в Корее.

Причиной этой устойчивости отчасти стало наступившее в Корее явное военное равновесие. К началу февраля наземные силы ООН были уже в десяти милях от Сеула, и дипломаты за рубежом больше думали о том, что будет, когда эти войска вновь пересекут 38-ю параллель, нежели о том, когда они будут выведены с полуострова. Поскольку ситуация уже не была столь отчаянной, требования предпринять более широкие военные акции против Китая на время прекратились.

Поездка генерала Эйзенхауера в Европу и его возвращение в Соединенные Штаты в конце января, а также визит в Вашингтон премьер-министра Франции Рене Плевена, состоявшийся в конце того же месяца, также способствовали устойчивости международной обстановки. По обе стороны Атлантики вновь назначенный командующий войсками НАТО, используя личный авторитет, убеждал сомневающихся в необходимости быстрого наращивания военной мощи Западной Европы. Теперь, когда несколько государств взяли на себя обязательства резко увеличить расходы на оборону, Соединенные Штаты могли с большим изяществом осуществлять постепенные шаги в направлении вооружения Германии{693}. Тем временем теплый прием, оказанный Плевену в Вашингтоне, польстил чувствительному самолюбию француза. Следствием этого стало достижение взаимопониманияе по острому германскому вопросу, по проблемам войны в Индокитае (в которой наступил перелом в пользу французов) и по распределению дефицитных сырьевых материалов{694}.

Что касается Японии, то там события разворачивались несколько менее театрально. Однако в январе был достигнут значительный прогресс в отношении мирного урегулирования с этой страной, которая имела решающее значение для Соединенных Штатов, участвовавших в корейском конфликте. 10 января президент Трумэн одобрил меморандум, который главной целью мирного урегулирования с Японией определял вхождение последней в антикоммунистический блок. Спустя две недели Джон Фостер Даллес выехал в Японию, для того чтобы начать переговоры о мирном договоре и о других соглашениях. 9 февраля, после двенадцати дней интенсивных переговоров, Даллес парафировал пять предварительных соглашений с японцами и готовился к полету на Филиппины и в Австралию, чтобы там заручиться поддержкой своей миссии{695}. [280]

И наконец, принятие Генеральной Ассамблеей резолюции, обвиняющей Китай в агрессии, показало, что ООН будет по-прежнему играть главную роль в осуществлении планов США, касающихся корейской проблемы. В самые мрачные дни этого конфликта ООН проявила себя в качестве инструмента, смягчающего жесткий курс США. В ходе прохождения резолюции через Первый комитет Соединенные Штаты взяли на себя обязательства, что в отношении санкций против Китая они будут работать через Организацию Объединенных Наций — но прежде всего попытаются вести с противником переговоры. Поступая таким образом, администрация Трумэна сохранила барьер, отделявший ее как от мнения Конгресса, так и от общественного мнения, которое могло в будущем оказать противодействие столь дерзкой и непродуманной акции{696}. Поскольку китайцы все еще питали надежду изгнать противника из Кореи, взятые Соединенными Штатами обязательства могли в дальнейшем повлиять на ситуацию.

Однако ранее выполняемая ООН роль более всего была сравнима с международным благословением, которое получали творцы американской политики{697}. Теперь же, впервые за всю историю своего участия в корейском конфликте, ООН показала себя как нечто большее, чем инструмент внешней политики США. Соединенные Штаты продолжали оказывать влияние на решение корейского вопроса — но теперь другие некоммунистические государства в гораздо большей степени начали использовать эту организацию для того, чтобы оказывать влияние на Соединенные Штаты. Из-за нажима своих союзников Вашингтон сначала отложил, а затем и внес изменения в свою резолюцию. Арабо-азиатский блок также оказывал влияние — чаще всего путем воздействия на западноевропейские государства, особенно на Великобританию и Канаду. Несмотря на разочарование, вызванное тем, что американская резолюция была принята, а они потерпели поражение, эти государства по-прежнему были полны решимости использовать ООН в своих попытках препятствовать расширению масштабов боевых действий и в конечном счете добиться прекращения войны. Таким образом, теперь роль ООН в отношении Кореи во многом отличалась от той роли, которую первоначально отводили ей Соединенные Штаты. Поскольку американское общественное мнение часто было менее гибким в отношении приемлемых условий урегулирования, чем общественное мнение в Западной Европе и странах арабо-азиатского блока, теперь [281] ООН стала для творцов американской политики скорее бременем, нежели благом.

Даже беспристрастный наблюдатель не мог не заметить отрицательные качества дипломатии ООН. Явное отсутствие единства на Генеральной Ассамблее побуждало Советский Союз и Китай до конца использовать свои преимущества. Это также увеличивало осведомленность общественного мнения за пределами коммунистического лагеря о разногласиях между Соединенными Штатами и их союзниками — тем самым побуждая правительства этих стран занимать более бескомпромиссные позиции. Хотя отсутствие единства было следствием, а не причиной разногласий внутри Западного альянса и между ним и арабо-азиатским блоком. Обладая идеологизированным мировоззрением, коммунистические державы были всегда склонны переоценивать конфликты за пределами своего блока. Возможно, что интенсивное многонациональное взаимодействие помогало найти компромиссы, которые сглаживали противоречия и предотвращали несогласованность действий.

Четырехсторонние отношения Австралии, Канады, Индии и Великобритании — стран, входивших в Британское Содружество наций — наглядно это иллюстрируют. В эту группу входили два ближайших союзника Америки (Канада и Великобритания), государство, которое вскоре должно было стать союзником (Австралия), а также нейтральная и весьма недоверчиво относящаяся к Западу Индия. В то время как Индия в конечном счете отмежевалась от позиции трех других стран по вопросу принятия резолюции об агрессии, рамки ООН и Британского Содружества оказались полезными при ведении переговоров о пяти принципах урегулирования, несколько притупив гнев Америки в отношении Китая. В течение всего процесса канадец Пирсон мастерски справлялся с ролью посредника. Когда на встрече в Лондоне премьер-министры стран Британского Содружества отдалились на слишком опасное расстояние от позиции США в отношении выработки принципов прекращения огня в Корее, именно Пирсон из Нью-Йорка смог через Сен-Лорена убедить их (и Неру в особенности) одуматься. Не обладая имперским прошлым англичан и рефлексивной снисходительностью, которую испытывали австралийцы в отношении чернокожих народов, канадцы сумели заслужить доверие индусов — в чем превзошли другие западные страны.

Причем Канада добилась этого, не подвергая опасности свои отношения с союзниками. Несмотря на то что Госдепартамент [282] периодически испытывал раздражение по поводу маневров Пирсона за своей спиной, канадско-американские отношения никогда не доходили до состояния кризиса — тем самым подтверждая, что Пирсон прекрасно понимал, до каких границ он может доходить, проводя свой независимый курс. 27 января посол Великобритании в Вашингтоне Фрэнке сделал канадскому министру иностранных дел редкий комплимент, сообщив британскому Форин Офису, что

«до сих пор для того, чтобы проверить, действительно ли та или иная ситуация может нанести серьезный вред англо-американским отношениям, проще и надежнее всего посмотреть, будет Канада с нами или же с Соединенными Штатами. В первом случае ситуация почти всегда будет под контролем, во втором — может и не быть»{698}.

Австралия играла хотя и менее значительную, но все же важную роль. Хотя премьер-министр Роберт Мензис в отношении Кореи стремился следовать британскому курсу, однако подлинным творцом австралийской политики был министр иностранных дел Перси Спендер. Рассматривая окружающий мир из своего далека, Спендер сомневался в том, что мощь Великобритании и ее интересы могут соответствовать выполнению задачи по обеспечению безопасности Австралии. Он стремился к независимым отношениям с Соединенными Штатами. Во время кризиса, вызванного принятием резолюции об агрессии Китая, Спендер работал старательно, и как оказалось, успешно, противодействуя намерениям Мензиса порвать отношения с Вашингтоном{699}. В то же самое время делегат Австралии в ООН Шанн сосредоточил свои усилия на том, чтобы внести изменения в американскую резолюцию. В особенности его заинтересовал этот вопрос, когда Великобритания и Канада потребовали, чтобы до рассмотрения санкций Комитетом принятия коллективных мер Комитет по оказанию содействия в течение определенного времени занимался бы поиском возможностей начать переговоры. Шанн заметил Джеббу, что в этом случае установление конкретных сроков может привести совсем не к тем результатам, которые ожидаются от такой меры. Таким образом, союзники США хотели отсрочить не только принятие санкций, но даже их официальное рассмотрение, причем на срок как можно более долгий. Этой цели легче было бы достичь, предложив китайцам начать переговоры (такая возможность все еще сохранялась) — а не дожидаться конкретно установленного срока, дабы объявить о том, что все попытки начать переговоры не [283] увенчались успехом{700}. Джебб должным образом воспринял это замечание, которое в дальнейшем помогло ему сблизить позиции Лондона и Вашингтона — особенно после того, как Остин заверил Первый комитет, что Соединенные Штаты будут стремиться к переговорам с Китаем{701}.

Таким образом, ретроспективная оценка десятинедельного периода, отведенного на попытки начать переговоры и утвержденного уже после начала китайского контрнаступления, показывает как позитивную роль ООН, так и наличие причин для умеренного оптимизма в отношении будущего — чего в то время не заметили многие наблюдатели. Если в начале февраля 1951 года Корейская война по-прежнему оставалась опасным и разрушительным явлением на мировой арене, то теперь дорога к пропасти мировой войны стала намного длиннее, чем была в предыдущие два месяца. А молодая и часто подвергавшаяся несправедливым нападкам международная организация выполнила замечательную и важную работу, постепенно уводя мировое сообщество от края пропасти. [284]