Глава 3.

Провал дипломатии. Контрнаступление сил ООН и интервенция Китая

Инчхон

«Мы составили список всевозможных препятствий естественного и географического характера, и оказалось, что все они имеются в Инчхоне», — вспоминал позднее капитан-лейтенант Арли Кэпс.

«Все что я могу сказать, так это то, что Инчхон не так уж плох», — докладывал генералу Макартуру адмирал Джеймс X. Дойлб всего за три недели до начала дерзкого контрнаступления сил ООН в районе Инчхона.

«Я отдаю себе отчет в том, что шансы на удачу в Инчхоне составляют один к пяти тысячам, — соглашался Макартур. — Но мне не привыкать. Мы высадимся в Инчхоне, и я разобью их» {324}.

Степень риска была понятна любому, кто был хорошо знаком с подходами к этому городу со стороны моря. Инчхон — главные морские ворота Сеула — расположен в двадцати пяти милях к западу от столицы Кореи. Береговая линия в этом районе сильно изрезана. Узкие извилистые каналы, соединяющие внутреннюю гавань с морем, тянутся на несколько миль и изобилуют сильными течениями, а диапазон приливов и отливов здесь один из самых высоких в мире. В сентябре только один раз за весь месяц — пятнадцатого числа, и лишь в течение [153] непродолжительных периодов времени, сразу после рассвета и сразу после заката, уровень воды в этих каналах поднимается настолько, что их глубина становится достаточной для того, чтобы мог пройти американский танкодесантный корабль с осадкой в двадцать девять футов{*58}.

Сами каналы было нетрудно заминировать, а их берега изобиловали высотами, которые идеально подходили для размещения береговых батарей. Волмидо, остров длиной в милю, 350-футовая вершина которого зловеще возвышалась над окружающим ландшафтом, прикрывал морские подходы к Инчхону. Дамбы, возвышавшиеся на 14–16 футов, тянулись вдоль отлогих берегов, которые были наиболее пригодны для высадки войск. Короче говоря, Инчхон был идеальным местом для того, кто его оборонял, и становился кошмаром для того, кто на него нападал.

Но это было не совсем так. Обстоятельства, которые препятствовали проведению крупной десантной операции, могли дать атакующим преимущество внезапности нападения. Множество других мест возможной высадки, как на западном, так и на восточном побережье полуострова, не были столь непригодны для этой цели, как Инчхон — но именно по этой причине северокорейцы для обороны этих районов могли сосредоточить гораздо больше своих сил. Кроме того, Инчхон находился гораздо севернее основного театра боевых действий, что позволяло силам ООН, в случае успеха десантной операции, произвести глубокий охват сил противника, большая часть которых была сосредоточена в районе Пусанского периметра. Успешная высадка войск ООН в Инчхоне и их быстрое продвижение на восток с целью захвата Сеула привели бы к тому, что коммунистическая армия, находившаяся гораздо южнее 38-й параллели, оказалась бы [154] отрезанной от баз снабжения и попала бы в ловушку, где ее можно было сравнительно легко уничтожить. Быстрое окончание конфликта могло быть достигнуто при минимальных потерях американских военнослужащих и при незначительных материальных затратах.

Тем не менее офицеры в штабе Макартура, командиры военно-морских соединений и подразделений морской пехоты, входящих в состав командования вооруженных сил США на Дальнем Востоке, а также военачальники в Пентагоне выражали сомнения. Их не только беспокоили подходы к Инчхону со стороны моря, но также внушала сомнения способность атакующих уже на берегу развить наступление. В городе было много больших зданий, из которых противник мог начать вести губительный винтовочный и пулеметный огонь. Даже если бы силам ООН и удалось на время захватить Инчхон, их могли подавить уже после того, как северокорейцы придут в себя и перебросят в район Инчхона подкрепления.

Чтобы избежать такой опасности, восьмая армия США должна была прорвать Пусанский периметр и быстро двигаться на север, с целью соединения с высадившимися в районе Инчхона войсками. Однако в начале сентября мощное наступление коммунистов на позиции восьмой армии поставило под вопрос возможность выполнения такой задачи в ближайшее время.

Макартура не могли остановить ни сомнения его коллег, ни ход боевых действий. 23 и 24 августа неукротимый командующий провел совещание со своим штабом, начальником военно-морских операций адмиралом Форрестом Шерманом и начальником штаба армии генералом Дж. Лоутоном Коллинзом. Макартур призвал все свое красноречие и влияние, чтобы убедить всех в необходимости начать Инчхонскую операцию — причем как можно быстрее, а именно 15 сентября.

И ему это удалось. 28 августа Комитет начальников штабов в сдержанной форме одобрил его планы. Когда спустя десять дней КНШ попросил его пересмотреть свое решение начать Инчхонскую операцию в связи с возобновлением северокорейского наступления на позиции Восьмой армии, командующий остался непоколебим. «Нет ни малейших оснований полагать, что наши силы будут выбиты с Пусанского плацдарма», — заявил он. Кроме того, поскольку Макартур считал, что Северная Корея не в состоянии быстро сосредоточить в районе Сеул-Инчхон крупные силы, он был уверен в том, что успех Инчхонской операции не зависит от быстрого соединения Восьмой [155] армии с силами, высадившимися на севере. У военных руководителей в Вашингтоне по-прежнему оставались некоторые опасения, но они дали зеленый свет оптимистично настроенному командующему{325}.

Рискованная операция развивалась точно по расписанию. Пятнадцатого сентября сразу после восхода солнца батальон американской морской пехоты высадился на «зеленый пляж», расположенный на северо-западной оконечности острова Волмидо. Силы противника были подавлены мощным огнем корабельной артиллерии и ударами авиации. Атакующие не встретили почти никакого сопротивления{*59}. Вторая волна морских пехотинцев должна была высадиться во время следующего прилива, то есть сразу же после заката. В установленное время они высадились на побережье в районах северо-западных и юго-западных окраин города. Когда совсем стемнело, треть Инчхона уже находилась в руках атакующих{326}. Вслед за высадкой десантов последовало дальнейшее стремительное развитие операции. Девятнадцатого сентября американские морские пехотинцы захватили аэродром Кымпхо в пригородах Сеула. Через неделю столица Кореи уже находилась под контролем сил ООН. Тем временем на юге Восьмая армия прорвала северокорейский фронт в районе Пусанского периметра, и двадцать шестого сентября ее передовые части соединились с подразделениями американской морской пехоты в районе Осана. Силы коммунистов приступили к фронтальному отходу на север. Только около двадцати пяти тысяч северокорейских солдат сумели прорваться к 38-й параллели, но даже у них не было гарантий безопасности, поскольку войска ООН вряд ли собирались останавливаться у старой границы. Дерзость Макартура была вознаграждена. Северной Корее грозило полное уничтожение. [156]

Контрнаступление в районе Инчхона вызвало всплеск дипломатической активности внутри каждого из враждующих блоков, а также между этими блоками и нейтральными странами во главе с Индией. Нью-Йорк стал центром дипломатической активности, поскольку 19 сентября именно здесь открылось заседание Генеральной Ассамблеи ООН. Главные вопросы, вызвавшие противоречия между Соединенными Штатами и их союзниками, заключались в следующем: следует ли сухопутным силам ООН пересекать 38-ю параллель и пытаться объединить Корею, во главе которой встало бы дружественно настроенное правительство? Если ответ на этот вопрос будет положительным, то до каких пределов следует ограничить военные операции ООН в Северной Корее, и следует ли вообще их как-то ограничивать? И, наконец, какие дипломатические инициативы должны быть для этого предприняты?

Перед коммунистическими державами стояли другие задачи — воспрепятствовать продвижению вражеских войск на север и решить, что делать, если это все же не удастся. Индия и другие нейтралы стремились не допустить вовлечения в боевые действия новых участников и препятствовать распространению военного конфликта за пределы полуострова.

Все понимали, что на карту поставлено гораздо большее, нежели судьба Кореи.

Великодержавная политика США и решение продолжать движение на север

Высадка десанта в Инчхоне оказала такое же влияние на формирование великодержавной политики Соединенных Штатов, какое раньше оказывал баланс военных сил, существовавший в Корее. После резкого изменения военной обстановки на полуострове Советы в течение всей следующей недели давали понять, что они намерены вести переговоры по Корее. Об этих намерениях говорили их действия на Генеральной Ассамблее ООН. Министр иностранных дел Советского Союза Андрей Вышинский выступил с докладом, в котором хотя и имелись обычные оскорбления в адрес Соединенных Штатов, однако отсутствовало требование вывода войск США из Кореи, ранее выдвигавшееся в качестве предварительного условия ведения переговоров, Не было в нем и прямых нападок на Трумэна или Ачесона. Однако Вышинский особо выделил генералов Омара Н. Брэдли и Макартура, а также секретарей Джонсона и Мэтьюза, назвав [158] их «поджигателями новой войны». За исключением Брэдли, все эти должностные лица недавно получили выговоры от президента за то, что их действия противоречили курсу администрации. Джонсон был даже уволен. Переходя к принятию повестки дня Генеральной Ассамблеи, Советы не проявили своей обычной грубости. Яков Малик часто упоминал о том, что переговоры, которые он вел в прошлом году с американским дипломатом Филипом С. Джессапом, привели к окончанию блокады Берлина. Он хотел показать, что и частные переговоры между представителями великих держав могут привести к положительным результатам.

Советские делегаты привлекли общее внимание своей необычайной общительностью и нехарактерной для них дружелюбностью, открыто говоря о необходимости мирного решения корейского кризиса. Когда во время одного приема Джессап подошел к Вышинскому и Малику, последний сказал ему, что он провел «лучшие годы своей жизни», решая берлинский вопрос. В разговоре со своими коллегами Джессап заметил, что «Малик говорил настолько откровенно, что если бы они <Советы> всегда так поступали... то некоторые переговоры могли бы завершиться успешно» {327}.

Военная обстановка в Корее не была единственной причиной разительных перемен в действиях советской дипломатии. Переговоры министров иностранных дел стран НАТО в Нью-Йорке также вызывали беспокойство Кремля. Главной темой этих переговоров было обсуждение методов усиления вооруженных сил союзников в Европе. В центре внимания были следующие вопросы: создание объединенного командования, восстановление оборонных отраслей промышленности и усиление национальных полицейских сил в Западной Германии, а так же прием в НАТО Турции, Греции и Испании, увеличение численности группировки американских войск в Европе и восстановление армии в Западной Германии.

Наиболее острую дискуссию вызвала идея создания западногерманской армии и включения ее в состав общеевропейских сил с целью увеличения группировки НАТО. Французы и англичане были против предложения США создать западногерманские дивизии, которые должны были бы стать неотъемлемой частью европейских вооруженных сил. Более широкую поддержку получили предложения создать объединенное командование, укрепить группировку сил США в Европе, увеличить промышленное производство в Западной Германии и усилить ее [159] полицейские силы. Наблюдался явный сдвиг в направлении дальнейшего укрепления НАТО. Недавно принятый Сенатом США законопроект о дополнительных ассигнованиях на оборону в размере более 15 миллиардов долларов стал еще одним подтверждением наличия такой тенденции{328}.

Планы США укрепить Генеральную Ассамблею также вызывали беспокойство Москвы. Двадцатого сентября Ачесон выступил перед Генеральной Ассамблеей со своим обращением «Единство ради мира». Суть этого обращения сводилась к тому, что Генеральной Ассамблее следовало предоставить полномочия созыва чрезвычайной сессии в случае, если деятельность Совета Безопасности будет парализована одним из постоянных членов Совета, применившим право вето. Созыв чрезвычайной сессии должен производиться только после предварительного (за сутки) уведомления всех представителей ООН. Сессия должна создать группу для наблюдения в регионах, которым угрожает опасность международного конфликта, а каждое государство, принимающее участие в ассамблее, должно предоставить в распоряжение ООН подразделение своих вооруженных сил для совместных действий по урегулированию кризисов{329}. Поскольку Соединенные Штаты имели поддержку подавляющего большинства участников Генеральной Ассамблеи, Сталин, естественно, стремился заблокировать это предложение.

Официальные круги США опасались, что стремление Советского Союза к переговорам может помешать достижению полной победы в Корее, укреплению военной мощи в Европе и усилению роли Генеральной Ассамблеи{330}. В Нью-Йорке Ачесон сосредоточил свои усилия на втором аспекте. Находясь в отеле «Уолдорф-Астория», он потратил более трех суток на переговоры с европейскими союзниками, прерывая свой марафон лишь на короткие прогулки по кварталу{331}. Обсуждения главным образом касались НАТО. По настоянию Пентагона Соединенные Штаты поставили решение вопроса об увеличении группировки американских войск в Европе в зависимость от того, будут ли согласны их европейские партнеры с созданием вооруженных сил Западной Германии. Американские военные хотели увеличить контингент войск США в Европе, чтобы успокоить союзников и защитить их от подрывных действий внутри европейских государств и от провокаций Востока. Однако они считали, что оборона Европы от полномасштабной агрессии Советского Союза требует наличия значительных германских сухопутных сил. Министру иностранных дел Великобритании Бевину удалось [160] получить поддержку лейбористского кабинета министров в отношении планов США, касающихся Западной Германии. Другие члены НАТО добились таких же успехов. Исключение составляла лишь Франция. Даже мысль о том, что Германия, пусть даже разделенная, будет снова вооружаться, была слишком смелой для кабинета Рене Плевена, который стоял во главе зыбкой правительственной коалиции. Французы не могли согласиться с этим — во всяком случае, до тех пор пока остальные страны Западной Европы и европейская военная группировка США не будут обладать достаточной военной мощью. После высадки десанта в Инчхоне Ачесон почти полторы недели провел в интенсивных дискуссиях, посвященных проблемам обороны Европы{332}.

На некоторое время инициатива по урегулированию корейского конфликта оказалась в руках военных стратегов из Вашингтона и английских дипломатов, которые находились в данный момент в Нью-Йорке. Одобрив одиннадцатого сентября документ NSC-81, Трумэн согласился с возможностью проведения силами ООН военных операций к северу от 38-й параллели. Однако для того чтобы начать эти операции, необходимо было продолжить контрнаступление и дать оценку ответной реакции ООН, Москвы и Пекина.

Двадцать пятого сентября, когда войска ООН сражались за Сеул, Объединенный Комитет начальников штабов послал Джорджу С. Маршаллу, недавно вступившему в должность секретаря по обороне, проект директивы, определяющей дальнейшие действия Макартура. Эта директива, в основе которой лежал документ NSC-81, в качестве главной военной задачи ставила «уничтожение северокорейских вооруженных сил». Для достижения этой цели сухопутные войска ООН могли пересечь 38-ю параллель только в том случае, если в это время в Северную Корею «не вступят главные силы Советского Союза или коммунистического Китая и не будет объявлено о таком намерении этих сил, а также не будет угроз противодействия военными средствами нашим операциям в Северной Корее». В проекте директивы запрещались действия сил ООН «против Маньчжурии или СССР» и указывалось важное политическое значение той ситуации, когда только корейские сухопутные силы могли бы действовать «в северо-восточных провинциях <полуострова>, граничащих с Советским Союзом, или в районах, расположенных вдоль Маньчжурской границы» {333}. Генерал Брэдли предложил Маршаллу доработать директиву совместно с Госдепартаментом и президентом{334}. [161]

Чиновники Госдепартамента в Вашингтоне высказали сомнения по поводу того, что требования, предъявляемые директивой в отношении военных действий против Маньчжурии и Советского Союза, отличаются от требований, предъявляемых к наземным операциям в северных провинциях Кореи. Когда Маршалл, который был предшественником Ачесона на посту госсекретаря и пользовался большим авторитетом среди американских дипломатов, убедил Госдепартамент в том, что единственной причиной различного подхода является стремление предоставить командующему армией большую гибкость в случае возникновения в Корее непредвиденных обстоятельств, документ был одобрен без каких бы то ни было оговорок и направлен в Нью-Йорк на рассмотрение Ачесона{335}. Госсекретарь, который в это время был занят решением проблем, касающихся НАТО, а в отношении азиатской политики зависел от советов таких «ястребов» как Дин Раск и Джон Элиссон, тоже одобрил эту директиву. Он лишь внес в нее дополнение, в котором говорилось что

«официально распространение единой верховной власти на территорию Северной Кореи должно происходить только после того, как ООН предпримет шаги, направленные на то, чтобы завершить объединение страны».

Это дополнение должно было препятствовать тому, чтобы Корейская республика сразу же взяла под контроль территории севернее 38-й параллели — поскольку другие государства никогда не соглашались с претензиями Южной Кореи на весь полуостров. Военные опасались того, что любое промедление в отношении продвижения войск ООН к северу от 38-й параллели будет препятствовать решению задач по уничтожению вооруженных сил Северной Кореи, поэтому они содействовали тому, чтобы директива как можно быстрее преодолела все бюрократические барьеры. Таким образом, уже двадцать седьмого сентября она была передана Макартуру по телеграфу{336}.

До этого момента было достаточно оснований полагать, что Советский Союз и Китай будут избегать прямого участия в корейском конфликте. Американские стратеги, сразу же после того, как военное равновесие изменилось в пользу сил ООН, стали готовиться к возможной интервенции этих стран — однако в первые дни после высадки десанта в Инчхоне никакой интервенции не последовало. Не было и других явных признаков надвигающейся угрозы со стороны Советского Союза или Китая. Из Гонконга и Тайбэя в Госдепартамент просачивались слухи, что Пекин направит свои войска в Корею, если американцы пересекут [162] 38-ю параллель и продолжат движение на север{337}. Еще раньше в докладах разведки сообщалось о том, что начиная с июля отмечена передислокация значительных сил китайской армии из удаленных районов страны в Маньчжурию{338}.

Однако 21 сентября Госдепартамент получил через посольство США в Дели оценку ситуации, данную К. М. Паниккаром — послом Индии в Пекине. Исходя из содержания недавних бесед с Чжоу Энь-лаем и другими китайскими официальными лицами, ориентируясь на сообщения китайской прессы, а также учитывая предполагаемое влияние некоммунистических элементов в правительственных кругах и отсутствие даже «элементарных мер защиты от налетов авиации» в прибрежных городах Китая, Паниккар считал весьма маловероятной возможность того, что режим Мао планирует военное вторжение в Корею{339}. Джеймс Уилкинсон, генеральный консул США в Гонконге, высказывал такое же мнение в своих отчетах. Эти отчеты составлялись на основе сообщений из Китая, и в них говорилось, что так как КНР намерена вступить в ООН и слишком занята внутренними экономическими проблемами, то Северная Корея может рассчитывать лишь на ограниченную и непрямую поддержку{340}. Поступало множество аналогичных сообщений, в которых не было ничего нового.

Так продолжалось до 27 сентября, когда во второй половине дня советник посольства Великобритании в Вашингтоне Хьюберт Грейвс обратился к Ливингстону Мерчанту — главному помощнику Дина Раска из Госдепартамента. Грейвс показал Мерчанту три телеграммы, только что полученные из Дели. Две из них содержали копии сообщений, которые Паниккар отправил Неру. Исходя из содержания бесед с генералом Нье Ронь-дзеном, начальником штаба Народно-Освободительной армии Китая, и Юлианом Бургиным, послом Польши в Пекине, а также рассмотрев под другим углом зрения свою беседу с Чжоу Энь-лаем, Паниккар на этот раз пришел к выводу, что Китай готовит «скрытый ввод войск» в Северную Корею. Генерал Нье был особенно раздражен недавними ударами американской авиации по объектам в Маньчжурии{*60}. Кроме того, 21 сентября Чжоу Энь-лай заметил, что поскольку ООН не несет никаких обязательств перед Китаем, то и у Китая нет никаких обязательств перед ООН. [163]

Суть этого высказывания заключалась в том, что продолжающаяся международная изоляция Китая, вызванная нежеланием принять его в Организацию Объединенных Наций, увеличивала вероятность того, что он введет свои войска в Корею.

Третья телеграмма была личным обращением Неру к Бевину, в котором он убеждал английского министра иностранных дел в необходимости остановить войска ООН у 38-й параллели. Несмотря на утверждения Грейвса, что оценки Паниккара слишком изменчивы, а сведения не очень надежны, сообщения индийского посла в Пекине явно произвели большое впечатление на Неру{341}.

Американские политики получили эту информацию слишком поздно, к тому же она имела слишком туманный подтекст, чтобы остановить действие только что отправленной Макартуру директивы. По всей вероятности, Трумэн, Ачесон и Комитет начальников штабов узнали о существовании этой информации только после того, как директива уже была отправлена в Токио.

Дипломатическое маневрирование на Генеральной Ассамблее

29 сентября на рассмотрение Генеральной Ассамблеи была представлена резолюция, определяющая будущее Кореи. Эта резолюция наглядно показала, как далеко зашли лидеры США, позволяя боевым действиям и военной необходимости опережать политические решения. Еще восемь дней назад президент Трумэн публично заявил, что вопрос о продвижении сил ООН к северу от 38-й параллели «должны решать Объединенные Нации»{342}.

В развернутом своем понимании резолюция Совета Безопасности от 27 июня разрешала активную военную деятельность сил ООН в Северной Корее. Вне всяких сомнений, она допускала некоторое тактическое маневрирование в районах чуть севернее 38-й параллели для того, чтобы не допустить перегруппировки сил противника. Однако в то время, когда принималась резолюция, никто не думал о возможности объединения полуострова с помощью военной силы. В Вашингтоне надеялись на то, что предложения США по Корее и в дальнейшем будут получать поддержку большинства представителей ООН, не входящих в коммунистический блок. Эта надежда и заставила американцев согласиться с необходимостью принятия новой резолюции{343}. [164]

Составить проект новой резолюции было весьма непросто, поскольку Соединенные Штаты не хотели ни брать на себя, ни возлагать на ООН ответственность за выполнение задач, которые потребуют большого количества американских войск в Корее в течение длительного периода времени, либо смогут привести к полномасштабной войне. Делегация США избегала открыто поддерживать идею переноса боевых действий на территорию Северной Кореи до тех пор, пока силы ООН не достигнут 38-й параллели. После этого решение следовало принимать с учетом сложившихся обстоятельств, важнейшими из которых могли быть состояние северокорейских сил и предполагаемая реакция коммунистического Китая и Советского Союза{344}.

23 сентября, когда после высадки в Инчхоне войска ООН уже в течение недели вели стремительное наступление, англичане обратились к американской делегации с предложением обсудить подготовленный ими проект резолюции Генеральной Ассамблеи. После проведения совместных консультаций и внесения изменений англичане передали американцам оба проекта: первоначальный и тот, что получился в результате совместных консультаций. Оба документа рекомендовали «принять все необходимые меры, гарантирующие условия для длительного мира на всей территории Кореи». Согласно им, войска ООН, вступившие на территорию Северной Кореи, должны были оставаться там ровно столько времени, сколько это необходимо для выполнения вышеуказанных задач.

Что касается политических способов объединения, то здесь в обоих проектах имелись существенные расхождения. В то время как по первому проекту предлагалось провести новые выборы на всей территории Кореи, во втором имелась лишь рекомендация «провести выборы... чтобы завершить создание единого, независимого и демократического правительства всей Кореи». В первом документе предусматривалось создание двух новых комиссий ООН — одной для контроля за предварительными обсуждениями с представителями Северной Кореи дальнейших политических перспектив, а другой — для контроля за проведением национальных выборов. Второй документ предполагал создание только одной комиссии, которая будет решать те же задачи, что и уже существующая, а также «представлять интересы ООН в решении всех вопросов, связанных с созданием... единого, независимого и демократического режима на территории всего полуострова» {345}. [165]

Англичане хотели начать именно с создания единого корейского правительства и, прежде чем посылать войска ООН севернее 38-й параллели, предлагали выяснить, каковы перспективы заключения с Северной Кореей договора об объединении страны. Соединенные Штаты вместо этого предлагали провести новые выборы лишь в Северной Корее — причем победившие на этих выборах должны были занять свои места рядом с теми, кто уже был избран в Национальное Собрание Южной Кореи. Американцы также избегали любых переговоров с коммунистами, так как это могло приостановить ход военных операций ООН на севере страны. Благодаря своей расплывчатости второй проект не вступал в явное противоречие с точкой зрения США.

Различие двух проектов резолюции отражало как стремление англичан считаться с мнением США по корейскому вопросу, так и желание получить гарантии дальнейшего участия Соединенных Штатов в европейской обороне. Сентябрьские переговоры в Нью-Йорке стали высшим проявлением решимости Бевина укрепить англо-американский альянс. По вопросу о представительстве Китая на Генеральной Ассамблее он все-таки выразил свое несогласие с позицией США и проголосовал за предложение Индии признать коммунистический режим (эта резолюция была отклонена 33 голосами против 16 при 10 воздержавшихся){346}. Тем не менее этот шаг заранее обсуждался с Вашингтоном и Госдепартамент воспринял его спокойно. Голосование не нашло широкого отклика в американской прессе{347}. Но Бевин более чем компенсировал свое несогласие с позицией США, убедив английский кабинет министров поддержать идею создания вооруженных сил Западной Германии. Британский министр иностранных дел был во главе тех, кто на заседании Северо-Атлантического Совета поддерживал усилия Ачесона, направленные на то, чтобы склонить Францию согласиться с идеей создания германской армии{348}.

Переговоры Бевина по корейскому вопросу, которые он проводил в Нью-Йорке с представителями Госдепартамента, усилили его стремление к сотрудничеству. Он был согласен с утверждением американцев, что разделенная 38-й параллелью Корея будет означать победу Советского Союза. «Чем бы ни закончился корейский конфликт, — писал Бевин премьер-министру Клементу Эттли 25 сентября, — мы должны попытаться понять, что сейчас, как и в случае с Берлинской блокадой, суть в том, что русские уж так устроены, чтобы всегда [166] быть против, и нам нужно смириться с этим фактом» {349}. Не менее важным было то, что американцы убедили Бевина и членов английской делегации, в том, что они хотят избежать провокаций в Северной Корее и желают, чтобы наземные силы США не находились в провинциях, граничащих с Маньчжурией и Советским Союзом{350}. В Лондоне британское военное командование — и в особенности фельдмаршал сэр Уильям Слим — выражали сомнения по поводу использования некорейских войск севернее 38-й параллели.

Однако гарантии, полученные Бевином в Нью-Йорке, были для Эттли и его кабинета важнее{351}. 29 сентября слегка видоизмененная резолюция была официально представлена на рассмотрение Генеральной Ассамблеи и получила широкую поддержку делегаций некоммунистических государств, в том числе и восьми государств-коспонсоров{*61}, два из которых — Пакистан и Филиппины — были странами Азии{352}. Причиной колебаний Индии были доклады Паниккара из Пекина. Тем не менее Ачесон и Бевин надеялись, что Неру в конечном счете все же одумается.

Англичане приложили усилия к тому, чтобы убедить Дели. 27 сентября Бевин обратился непосредственно к Неру, утверждая, что английский проект резолюции вовсе не был провокационным и не содержал намерений силой оккупировать Северную Корею. У Бевина имелись подозрения, что недавний переполох, вызванный информацией, поступившей из Китая, имел целью просто ослабить фронт противодействия северокорейской агрессии. Британский верховный комиссар в Индии сэр Арчибальд Ней вел частные переговоры с Неру и генеральным секретарем Министерства иностранных дел Индии Гирджей С. Баджпайем. Он сообщил им, что Соединенные Штаты не хотят, чтобы американские войска приближались к границам Кореи с Китаем и Советским Союзом{353}.

В Нью-Йорке Бевин и Ачесон изучали возможные способы смягчения позиции Китая. Госсекретарь подготовил проект послания, касающегося недавних случайных бомбардировок Маньчжурии. Бевину следовало отправить это послание Неру — а тот, как предполагалось, сообщил бы об этом Пекину. В документе говорилось, что США выражают сожаление по [167] поводу этого инцидента и предлагают, чтобы представители Индии и Швеции выехали на место и оценили весь причиненный ущерб{354}. Ачесон также сказал Бевину, что Генеральная Ассамблея могла бы заслушать мнение коммунистического Китая о новой резолюции по Корее. Однако он подчеркнул, что эти слушания не могут быть причиной отсрочки рассмотрения мер, предлагаемых резолюцией. Даже то обстоятельство, что Пекину требовалось время для того, чтобы отправить своих представителей в Нью-Йорк, не могло стать причиной такой отсрочки{355}.

29 сентября Соединенные Штаты проголосовали против резолюции Совета Безопасности — которая тем не менее была принята. Эта резолюция приглашала КНР участвовать в обсуждениях Тайваньской проблемы, которые намечалось провести поздней осенью{356}.

Результаты англо-американских усилий оказались равны нулю. Индия отказалась быть коспонсором резолюции по Корее, а на пресс-конференции 30 сентября Неру заявил, что он осуждает военные действия ООН в Северной Корее до тех пор, пока не будут изучены другие средства урегулирования{357}. Поступали все более угрожающие сведения о намерениях Китая. За день до заявления Неру Госдепартамент США через американское посольство в Москве получил информацию о том, что поверенный в делах Голландии в Пекине считает, что китайские официальные круги рассматривают вопрос о военном вторжении в Корею в том случае, если американские войска пойдут на север{358}. 2 октября Уилкинсон отправил из Гонконга выдержки текста речи Чжоу Энь-лая от 30 сентября, в которой, среди прочего, утверждалось, что «китайский народ вовсе не собирается смиряться с иностранной агрессией и не намерен равнодушно наблюдать, как его соседа будут жестоко порабощать чужеземцы» {359}. В тот же день, когда Уилкинсон отправил свое сообщение, Чжоу во время очередной встречи с Паниккаром сделал свою угрозу еще более явной. Он сообщил индийскому послу, что Китай введет свои войска в Корею, если американцы пересекут 38-ю параллель. Госдепартамент узнал об этой угрозе на следующий день{360}. Кроме того, Вашингтон получил информацию, основанную на данных авиаразведки, о большой механизированной колонне, движущейся в Северную Корею из Маньчжурии{361}.

Тем временем ситуация менялась чрезвычайно быстро — как в Южной Корее, так и в ООН. 1 октября южнокорейские войска [168] пересекли 38-ю параллель. За три дня до этого поступила информация (видимо, от командования 8-й армии) о том, что войска Корейской республики остановятся на границе для перегруппировки. Секретарь по обороне Маршалл передал Макартуру, что командующий может «чувствовать себя свободным, как в тактическом, так и в стратегическом отношении и продолжать движение к северу от 38-й параллели» {*62}. Это было отражением новой позиции США, которая стала результатом изменения военной обстановки, и желания избежать того, чтобы продвижение войск ООН в Северную Корею зависело от предварительного разрешения Генеральной Ассамблеи{362}. В то же время американские дипломаты понимали, что быстрое принятие резолюции восьми стран по Корее будет выгодно США.

Ситуация, сложившаяся в ООН, угрожала достижению этой цели. 2 октября Малик и представители четырех союзников Советского Союза предложили встречную резолюцию, призывавшую к перемирию в Корее, выводу иностранных войск, свободным выборам на всей территории страны под руководством совместной комиссии Севера и Юга под наблюдением комитета ООН, который включал бы представителей государств, граничащих с Кореей. Глава индийской делегации сэр Бенеджал Pay предложил создать специальный подкомитет внутри Первого Комитета Генеральной Ассамблеи, с тем чтобы найти компромисс между двумя предложенными резолюциями{363}.

Несмотря на предостережение Чжоу и условие Pay, что будущий подкомитет должен до 6 октября представить к рассмотрению хоть какое-то предложение, независимо от того, каким будет советский ответ на индийскую инициативу, проамериканское лобби отклонило как индийский план (получивший двадцать четыре голоса против тридцати двух, при трех воздержавшихся), так и резолюцию пяти государств — против которой проголосовало подавляющее большинство делегатов. Арабские государства, Израиль, Марокко и страны коммунистического блока были в числе тех, кто поддерживал предложение Индии. Когда попытки найти компромиссное решение не увенчались успехом, некоммунистические страны решительно проголосовали за резолюцию восьми государств, причем, как в Первом Комитете 4 октября, так и на Генеральной [169] Ассамблее 7 октября{*63}. Результаты голосований в обоих случаях были одинаковыми: 47 голосов — за, 5 — против и семь воздержавшихся{364}.

Теперь Соединенные Штаты имели достаточную поддержку для того, чтобы вводить войска ООН на территорию Северной Кореи. Эта поддержка пришла через несколько часов после того, как Американская 1-я бронетанковая дивизия послала передовые патрули на территорию Северной Кореи — и лишь за сутки до того, как все подразделения этой дивизии пересекли 38-ю параллель.

Несмотря на широкую поддержку резолюции восьми государств, многие делегаты испытывали значительную неловкость в отношении ввода войск ООН в Северную Корею. Дипломатическое маневрирование в ООН и в западных столицах показало тенденцию к союзу между партнерами США по НАТО и странами арабско-азиатского блока — впоследствии, при различных обстоятельствах, это часто играло решающую роль в ходе войны. Предложения Pay, направленные на то, чтобы изучить возможности политического урегулирования, которое могло аннулировать необходимость ведения силами ООН военных действий на Севере, тоже получили достаточно широкую поддержку. Кроме того, союзники США — Великобритания, Канада и Нидерланды — выражали свои сомнения в отношении проведения непродуманных акций севернее 38-й параллели.

К 5 октября намерение генерала Макартура начать полномасштабное наступление в Северной Корее вызвало переполох в Лондоне, особенно в министерстве иностранных дел и министерстве обороны. Доклад сэра Алвари Гэскойна, представителя Великобритании в оккупированной Японии, о беседе с генералом Макартуром лишь усилил давние опасения командования британских вооруженных сил. Командующий силами ООН сообщил Гэскойну, что китайская угроза введения войск в Корею — блеф, и что если Китай все-таки вступит в войну, он «немедленно отдаст приказ своим военно-воздушным силам атаковать города в Маньчжурии и северном Китае, включая Пекин» {365}. [170]

Военное руководство наконец-то, выдвинуло конкретное предложение: всем некорейским войскам следует в течение одной или двух недель оставаться в Южной Корее, для того чтобы дать западным дипломатам время принудить Северную Корею к капитуляции и привлечь Китай к переговорам по урегулированию конфликта. 4 октября, в конце дня, представители штаба британских вооруженных сил встретились с премьер-министром Клементом Эттли и министром обороны Эмануэлем Шинвеллом, которые были склонны согласиться с идеей военных. Характерно, что Эттли отложил свое окончательное решение до встречи с Бевином, только что вернувшимся в Лондон из Нью-Йорка{366}.

Министр иностранных дел считал, что для Великобритании было бы крайне рискованно оказывать давление на США с тем, чтобы отложить наступление. Если Трумэн уступит просьбе, а позже возникнут военные осложнения, виноваты окажутся англичане{367}. в своем докладе кабинету министров, посвященному недавним встречам в Нью-Йорке, Бевин подчеркнул, что Англия в течение последних нескольких месяцев оказывает устойчивое влияние на Соединенные Штаты, однако для того, чтобы так было и дальше, «надо продолжать делать это ненавязчиво»{368}. Не вызывает сомнений то, что Бевин рекомендовал Эттли не навязывать американцам предложение, выдвинутое британскими военными, а Эттли принял рекомендацию своего главного советника по внешней политике.

Идеи английского командования пересекли Атлантику, где глава британской военной миссии в Вашингтоне маршал авиации лорд Теддер поделился ими с генералом Брэдли. Что касается официальных шагов, то Бевин лишь попросил Госдепартамент гарантировать, что Соединенные Штаты будут по-прежнему искать способы ограничить конфликт в Корее и что инструкции, полученные Макартуром, запрещают ему наносить авиаудары по Маньчжурии и Сибири. Бевин также выразил надежду на то, что будет иметь место значительная разница по времени между принятием Генеральной Ассамблеей резолюции восьми государств и пересечением 38-й параллели некорейскими дивизиями. Американские официальные круги согласились с первыми двумя пунктами, в которых не было речи о каких бы то ни было уступках, но в отношении третьего пункта сообщили, только что «некоторая разница по времени будет, если Генеральная Ассамблея поспешит с принятием резолюции» {369}. [171]

Тем временем канадские дипломаты в Нью-Йорке обратились к американцам с предложением замедлить развитие военных действий в Корее. Лестер Пирсон, глава канадской делегации в ООН, без особого энтузиазма возражал против индийского предложения создать специальный подкомитет для того, чтобы попытаться найти компромисс между резолюцией восьми и резолюцией пяти государств. Он был сторонником идеи, предложенной канадским премьер-министром Луи Сен-Лореном, хотя и несколько видоизменил ее{370}. Пирсон предложил американцам довести до конца предусмотренный резолюцией восьми государств план, согласно которому председатель Генеральной Ассамблеи Насрулла Энтезам из Ирана должен был передать резолюцию властям в Пхеньяне и, если это возможно, провести с ними переговоры по поводу своевременного осуществления резолюции. Оставалась надежда на то, что, выражая свою готовность к переговорам и доверие, противная сторона воспользуется гражданскими каналами связи{371}.

Ответ Вашингтона был «абсолютно негативным». Ачесон и другие чиновники Госдепартамента опасались того, что, как позже отметит Пирсон, план мог «вступить в противоречие с расписанием, установленным генералом Макартуром, и дал бы СССР возможность затянуть разбирательства здесь <в Нью-Йорке>, что привело бы к замешательству и неопределенности». Американцы аналогично отреагировали на предложение делегации Нидерландов, которое призывало к приостановке военных операций ООН севернее 38-й параллели до 31 октября — с целью дать Северной Корее время, необходимое для принятия решения о сотрудничестве с ООН и исполнении резолюции восьми государств{372}.

При таком положении дел Пирсон предложил, чтобы председатель Энтезам просто выступил бы с официальным призывом к вооруженным силам Северной Кореи сложить оружие и выполнять рекомендации Ассамблеи. Американцы были готовы принять эту идею, поскольку она не требовала никаких дальнейших действий Генеральной Ассамблеи, таким образом не создавая помех наступлению в Северной Корее. Затем Пирсон обсудил эту идею с Энтезамом и генеральным секретарем ООН Трюгве Ли. Оба они согласились. Но в воскресенье утром 7 октября, всего за несколько часов до голосования по принятию резолюции восьми государств, Уоррен Остин обратился к Энтезаму и на основе новых инструкций (очевидно, полученных от «самых влиятельных американских кругов»), оказал на него [172] «весьма сильное» давление с целью принудить Энтезама не делать никаких подобных заявлений. Уже испытывая на себе нажим со стороны Советского Союза, который изучил этот план благодаря утечке попавшей в прессу информации, председатель уступил. Он слишком поздно сообщил об этом Пирсону, и тот не смог ознакомиться со списком ораторов и сделать это предложение во время дебатов{373}. Разочарованный канадский государственный деятель удалился в Бронкс посмотреть, как футбольная команда «Янки» разносит в пух и прах своих гостей из Филадельфии в матче мировой лиги{374}.

Виновниками этого эпизода был либо Ачесон, который на выходные уехал в Коннектикут, либо его сотрудники, которые передоверились Остину. Госсекретарь быстро принес извинения Пирсону, но инцидент не мог не усилить мнение союзников, что американцы — это безмозглые чинуши, которые совершенно не в состоянии навести порядок даже у себя дома{375}. В корейском вопросе союзники по НАТО были полностью на стороне США, причем не столько по своим убеждениям, сколько из опасений, что в противном случае будет поставлено под вопрос достижение их главных задач в Европе. По иронии судьбы, их озабоченность корейской проблемой была следствием понимания, что события в Корее могут привести к тому, что Соединенные Штаты возьмут на себя всю ответственность за развитие ситуации в Азии — и это решительным образом снизит участие США в вопросах обороны Европы. Кроме того, существовала даже угроза, что корейский военный конфликт мог привести к войне в Европе — причем задолго до того, как вооруженные силы НАТО были бы в состоянии обороняться самостоятельно.

Расчеты Вашингтона, Пекина и Москвы

Несмотря на стремление Америки действовать в Корее быстро и решительно, события начала октября вызвали значительную озабоченность правящих кругов США. В Токио адмирал Эрли Берк обратился к своему японскому партнеру адмиралу Китисабуро Номуре, у которого был большой опыт в отношении Китая. Берк попросил Номуру оценить предупреждение, сделанное Чжоу. Выдающийся японский моряк и дипломат ответил, что китайское заявление весьма серьезно. Если некорейские силы пересекут 38-ю параллель, китайцы вполне могут ввести в действие свои войска. Берк ознакомил с этой оценкой начальника разведки Макартура генерала Чарльза Уиллоуби — но тот [173] лишь отмахнулся от нее, ссылаясь на то, что у Номуры нет источников информации и что все это лишь догадки адмирала{376}.

Однако в Вашингтоне у Госдепартамента появились мрачные предчувствия. Ливингстон Мерчант, который был помощником Дина Раска, считал, что с китайцами следует обращаться чрезвычайно осторожно, а помощник Элиссона У. Алексис Джонсон предлагал использовать севернее 38-й параллели только южнокорейские войска. Руководитель китайского отдела О. Эдмунд Клабб предлагал продолжить рассмотрение предложения, выдвинутого Индией{377}.

Однако Ачесон считал, что приготовления к военному вторжению на территорию Северной Кореи и политические события в ООН зашли слишком далеко, чтобы все приостановить. Он признавал, что существует определенный риск — но элемент риска присутствовал в корейской кампании с самого начала. Проявление нерешительности и робости могут лишь увеличить опасность. Предостережение, прозвучавшее в частной беседе Чжоу с Паниккаром, могло оказаться простым блефом. Ачесон настаивал на том, что обстоятельства диктуют занять твердую и решительную позицию{378}.

Такая точка зрения была отражением как снисходительности, так и опасений в отношении китайских коммунистов, а также являлась признаком глубокой озабоченности по поводу отношения к политике Соединенных Штатов стран коммунистического блока. Американские аналитики уже давно высказывали сомнения по поводу способности китайских коммунистов объединить страну и управлять государством. Хотя большинство наблюдателей признавали, что КНР, вероятно, будет достаточно устойчивым образованием, тем не менее они видели, что республика слишком занята решением огромных внутриполитических и экономических проблем и старается избежать прямого конфликта с Соединенными Штатами.

Обстановка, сложившаяся летом прошлого года вокруг проблемы Тайваня, лишь усилила это мнение — поскольку, несмотря на взрыв гнева, Пекин не смог противостоять действиям США, направленным на нейтрализацию острова. С другой стороны, Ачесон и другие опасались усиления роли коммунистического Китая как революционной силы, способной повлиять на обстановку в соседних с ним государствах, особенно в странах Юго-Восточной Азии. Такое революционное движение могло охватить страны «третьего мира» и окончательно подорвать всю структуру международной политики. В этом отношении [174] внешнеполитический курс коммунистического Китая в тот момент был прямым продолжением внешней политики Советского Союза. Дрогнуть перед лицом угрозы Пекина — значило ободрить коммунистов, давая им повод и в будущем ставить под вопрос наличие у Соединенных Штатов воли проводить твердый политический курс даже перед лицом прямой угрозы.

Однако эти факторы стали решающими лишь в результате наличия благоприятных условий, вызванных успехом Инчхонской операции. Тем не менее резкое изменение военной обстановки в Корее не позволяло тщательно изучить все дипломатические возможности урегулирования конфликта. К тому моменту, когда предупреждение Китая стало явным, некорейские войска уже были готовы перейти через 38-ю параллель. Кроме того, приближался момент голосования по резолюции восьми государств в Первом Комитете Генеральной Ассамблеи. При таких обстоятельствах перенести акцию означало бы не оправдать ожиданий американского общественного мнения как раз во время кампании по выборам в Конгресс, поставить под сомнение свое явное военное превосходство и проявить малодушие перед лицом коммунистической тактики давления.

Если бы информация об угрозе китайской или советской интервенции появилась сразу же после резкого изменения военной обстановки, и если бы делегаты ООН проявили волю, потребовав остановить войска ООН у 38-й параллели, то удалось бы не допустить продвижения сил ООН на север, и даже угроза проведения такой акции перестала бы существовать.

Коммунистическая дипломатия также была не готова дать адекватный ответ стремительному ходу событий, развернувшихся после Инчхона. В июле Китай начал передислокацию своих войск на север в Маньчжурию, а в конце августа его пропаганда в отношении корейского конфликта стала более агрессивной. Тем не менее Мао решился на прямую интервенцию лишь намного позже. Сразу же после Инчхона Ким Ир Сен сосредоточил все усилия на том, чтобы предотвратить полное уничтожение своих сил на юге и сформировать шесть новых северокорейских дивизий. Лишь 29 сентября он обратился к Сталину за прямой военной помощью. Сталин обещал ему продолжать военные поставки и заявил, что помощь войсками лучше всего оказывать в форме «народных добровольцев», о чем следует проконсультироваться с Китаем{379}.

1 октября Ким обратился к Мао, а уже 2 октября китайцы решили ввести свои войска в Корею. Однако окончательное решение [175] было принято лишь после значительных дебатов в Политбюро ЦК китайской коммунистической партии. Чжоу Энь-лай, Линь Бяо, главнокомандующий вооруженными силами и другие выражали свои опасения по поводу интервенции. Они говорили, что Китай еще слишком слаб, чтобы воевать с величайшей промышленной державой в мире — у которой к тому же есть атомная бомба. КНР, говорили они, следует направить всю свою энергию на то, чтобы укрепить свои позиции внутри страны, где дефицит бюджета и безработица еще оставались высокими и где антикоммунистические «бандиты» по-прежнему контролировали горные районы в нескольких провинциях, а множество прибрежных островов, в том числе и Тайвань, все еще не были захвачены{380}.

Мао возражал, отвечая, что было бы позором не помочь своему соседу, когда тому грозит смертельная опасность. Кроме того, Мао считал, что прямое столкновение с Соединенными Штатами малореально сразу по нескольким причинам. Проблемы Индокитая, Тайваня и Кореи, да и сам материковый Китай вполне могли вызвать такое столкновение. Хотя обеспечение боевых действий в Корее требовало гораздо больших затрат, чем гражданская война, тем не менее здесь имелось и преимущество, заключавшееся в том, что армиям КНР пришлось бы действовать фактически в приграничных с Китаем районах. По словам Чжоу, доводы Мао заключались в том, что Корея была

«наиболее благоприятным местом, теснейшим образом связанным с Китаем, являясь оптимальным материальным и человеческим резервом и наиболее удобным для нас способом получить косвенную поддержку Советского Союза»{381}.

Под давлением Мао Политбюро проголосовало за отправку китайских войск, которая должна была начаться сразу же после того, как Советы дадут согласие на обеспечение поддержки в воздухе, а также снабжения оружием и боеприпасами{382}. Мао связался со Сталиным 2 октября — за день до того, как Чжоу встретился с Паниккаром и заявил о намерении Китая ввести войска в Корею{383}. К этому времени солдаты Корейской республики уже пересекли 38-ю параллель, а Макартур послал Ким Ир Сену ультиматум с требованием безоговорочной капитуляции{384}. Тот факт, что решение о вводе войск в Корею было принято с опозданием, а также разделение мнений внутри политических и военных кругов КНР, которое этому предшествовало, объясняют, почему с середины августа и на протяжении всего сентября информация западных разведслужб в отношении намерений [176] Китая была столь противоречивой{385}. Эти факторы также объясняют и причину выбора времени для открытого предупреждения, которое Пекин сделал Соединенным Штатам{*64}.

Но даже решение, принятое 2 октября, еще не было окончательным. Предупреждение, прозвучавшее в беседе Чжоу и Паниккара, последовало за голосованием в китайском Политбюро. В нем было сказано, что Китай не введет войска, если 38-ю параллель пересечет лишь южнокорейская армия. По общему признанию, это утверждение было сделано в то время, когда китайцы уже были готовы к тому, что американцы перейдут бывшую границу, и когда у многих членов Политбюро имелись сильные сомнения по поводу возможности китайской интервенции. По всей видимости, беседа Чжоу с индийским дипломатом являлась попыткой оттянуть наступление американцев на север и таким образом дать своим войскам больше времени на подготовку.

Возможно, Мао также рассчитывал, что это предупреждение станет дополнительным оправданием ввода китайских войск в Корею — как в Китае, так и за рубежом{386}. До 8 октября он не отдавал никаких официальных приказов китайским подразделениям, сосредоточенным на северо-востоке страны, а Пын Дэ-хуэй еще не был назначен командующим этими войсками. Главные силы китайцев все еще не форсировали пограничную реку Ялу и не вступили на территорию Северной Кореи. Не вызывает сомнений, что начиная со 2 октября китайцы все более склонялись к тому, чтобы начать вторжение — однако оставалась и возможность другого исхода. Ее реализация зависела от того, как поведут себя США, как будут обстоять дела в самом Китае и какой будет реакция Советского Союза.

В отличие от Трумэна в США, на обсуждениях в Пекине решающее слово всегда оставалось за Мао{387}. Он имел огромный авторитет — причем именно как военный вождь. Его труды давали теоретическое обоснование утверждению, что слабые войска вполне способны разбить более сильного в материально-техническом [177] отношении противника{388}, а его руководство коммунистическими армиями в борьбе против сил Гоминьдана являло конкретное и успешное подтверждение этим теориям. Хотя в прошлом ему и не приходилось сражаться с врагом, который бы обладал атомным оружием, тем не менее, как только такое оружие появилось, Мао заявил, что оно имеет лишь ограниченное значение в войне.

Очевидно, реагируя на настроения, имевшие место среди представителей его круга, 13 августа 1945 года Мао прочитал лекцию военным в Янъане. Он утверждал, что атомная бомба не способна решить исход войн. Если бы это было возможно, заявлял он, Соединенные Штаты не попросили бы советской помощи во время войны против Японии. Мао предостерег товарищей от «буржуазного мировоззрения и методологии» и «бюрократического стиля работы в отрыве от масс». А в следующем году Мао впервые назвал атомную бомбу «бумажным тигром»{389}.

Тем не менее ни Мао, ни его коллеги по Политбюро, никогда не забывали о мощи ядерного оружия. Рассматривая возможность китайской интервенции в Корею еще в начале августа 1950 года, они некоторое время обсуждали перспективу применения Соединенными Штатами атомной бомбы. Китайские вожди выразили глубокую озабоченность, однако генерал Нье заметил, что факт наличия такого оружия у Советского Союза может удержать Соединенные Штаты от применения атомной бомбы. Семь дней спустя Нье сказал Паниккару, что, хотя Соединенные Штаты способны убить миллионы китайцев и отбросить экономику страны на многие годы назад, они не смогут уничтожить территорию Китая и разрушить его общество, все еще в большей степени являющееся сельскохозяйственным{390}. Эти заявления совпадали с мыслями самого Мао и были для него весомой поддержкой — поскольку в Китае имелись и сомневающиеся.

Главной фигурой, обеспечивавшей Мао поддержку в этом вопросе, был командующий и политический комиссар Первой Полевой армией и Северо-Западным военным округом Пын Дэ-хуэй. Когда Линь Бяо по состоянию здоровья стал не в состоянии командовать войсками в Корее, постоянный комитет Политбюро 2 октября принял решение просить Пына (который в тот момент отсутствовал) принять этот пост. Пын прибыл в Пекин из Сиани (северо-западный Китай) лишь вечером 4 октября. В это время как раз шло заседание Центрального комитета Политбюро. Большинство участников этого заседания выразило опасения по поводу интервенции в Корею, однако Мао проявлял [178] твердость. На этом заседании Пын не выступал. На другой день, перед следующим заседанием, Мао проконсультировался с ним и выяснил, что Пын Дэ-хуэй благосклонно относится к интервенции и желает принять командование китайскими войсками в Корее. Мао попросил его высказать на предстоящем заседании свои соображения, и Пын согласился. Видимо, последующие выступления Пына самым решительным образом изменили настроения Центрального комитета{391}.

Чаша весов склонялась в пользу интервенции, но оставалось еще много нерешенных вопросов, касающихся целей и тактики. Немало здесь зависело от намерений Советского Союза. Сразу после высадки в Инчхоне Сталин оказывал давление на Мао, принуждая его ввести войска в Корею и обещая, что Советский Союз обеспечит им воздушную и материально-техническую поддержку. В своем послании Сталину от 2 октября Мао подчеркивал, что до тех пор, пока не прибудет советское оружие, его войска будут проводить лишь оборонительные операции в Северной Корее. Затем произойдет контрнаступление, целью которого будет уничтожение войск США. Говоря о возможности нападения США на Китай, Мао заявил, что настоящая опасность может наступить, если КНР не удастся быстро «уничтожить большое количество американских войск в Корее». В этом случае, предполагал он, Соединенные Штаты в течение продолжительного времени будут наносить масштабные удары по Китаю. Эти удары разрушат экономику страны и «приведут к неудовлетворенности среди национальной буржуазии и других слоев населения (которые страшатся войны)». В то же время Мао заметил, что китайские войска будут называться «добровольцами», очевидно, надеясь, что это снизит перспективу войны с США{*65}.

Хотя Мао не упомянул о китайско-советском договоре, тем не менее его размышления на тему возможного объявления войны Китаю со стороны США были намеком на обязательства, установленные этим договором. Каждая из подписавших сторон была обязана оказывать помощь своему партнеру «всеми доступными средствами», если союзник был «вовлечен в состояние войны»{392}. Мао хотел убедить Сталина в том, что риск возрастет, если Сталин промедлит с обеспечением китайских [179] войск. Если же случится самое худшее, Соединенные Штаты объявят войну КНР и начнут наносить масштабные удары по территории страны, то Китай будет рассчитывать на вступление в войну Советского Союза.

8 октября Мао отправил в Москву Чжоу Энь-лая. Целью этой поездки было достичь конкретных договоренностей по вопросу предоставления советской помощи, 10 октября Чжоу, наконец, отыскал Сталина в Сочи, на берегу Черного моря{*66}. Из соображений тактики китайский министр иностранных дел начал свою встречу с советским вождем с перечисления причин того, почему КНР не следует посылать свои войска в Корею. Китай испытывает недостаток в деньгах, вооружении и транспорте. Если война затянется, в нее будут втянуты «другие братские страны».

Возможно, почувствовав китайскую уловку, Сталин выразил свое разочарование и объяснил, почему Советский Союз не может вступить в войну и почему КНР следует послать свои войска. Еще двумя неделями раньше в послании к Мао он указывал, что и Китай, и Советский Союз могут быть втянуты в войну с Соединенными Штатами и что два коммунистических гиганта не должны бояться такой случайности. Вместе, утверждал Сталин, они

«были бы сильнее, чем США и Англия, в то время как другие капиталистические государства Европы, за исключением Германии, которая сейчас не может оказать какой-либо поддержки Соединенным Штатам, не представляют из себя серьезной военной силы»{*67}.

Он даже полагал, что война сейчас предпочтительнее, чем «через несколько лет», так как «японский милитаризм» еще не «возродился»{393}. [180]

Но для Чжоу у Сталина был приготовлен совершенно другой анализ. Его государство еще не было готово к третьей мировой войне — хотя и могло бы удержать Соединенные Штаты от расширения китайско-американского конфликта в Корее на территорию самого Китая. С другой стороны, если Соединенные Штаты встанут у границ Маньчжурии, это вызовет беспокойство Китая и будет препятствовать перестройке экономики в этом важнейшем районе КНР. Китаю также придется идти и на такое небезопасное дело, как предоставление убежища изгнанному руководству КНДР. Сталин закончил тем, что еще раз повторил свое обещание оказать полномасштабную материально-техническую поддержку китайским войскам, если они войдут в Корею — однако он настаивал на том, что советские военно-воздушные силы не готовы в ближайшем будущем прикрыть войска КНР, вступившие в бой.

В свою очередь Чжоу отказывался вводить войска в Корею до тех пор, пока не договорился со Сталиным отправить в адрес ЦК Коммунистической партии Китая совместную телеграмму, где были бы указаны обязательства Советского Союза. В телеграмме говорилось, что советские самолеты смогут оказывать поддержку китайским войскам в Корее не ранее чем через два — два с половиной месяца{394}.

Получив неприятные известия от Чжоу и Сталина, Мао приказал остановить все передвижения 13-го армейского корпуса в Маньчжурии и приказал Пыну, который уже отбыл в Шэньян{*68}, вернуться в Пекин для консультаций{395}. 13 октября на новом заседании Политбюро снова было подтверждено решение вводить войска. «Если мы не пошлем войска в Корею, — убеждал Мао, — реакционные силы в мире станут наглее, и это будет невыгодно со всех сторон».

Эта аргументация весьма напоминает доводы, которые Ачесон приводил в поддержку разрешения пересечь 38-ю параллель. Одновременно Мао обозначил и свои первоочередные задачи в Корее. В то время как раньше речь шла о быстром уничтожении сил врага, теперь он планировал «создать базу в горном районе к северу от линии Пхеньян — Вонсан» {396}. Он рассчитывал на то, что в первые месяцы интервенции китайским войскам удастся сосредоточиться на уничтожении южнокорейских сил, которые продвигались вперед более стремительно, чем [181] другие наземные силы ООН. Планировалось, что только в том случае, когда некорейские подразделения войдут в самые северные районы полуострова, китайские войска начнут против них упреждающее контрнаступление{397}.

19 октября 1950 года главные силы китайской экспедиционной армии форсировали пограничную реку Ялу и вступили на территорию Кореи.

В ходе обсуждений в Пекине было отмечено, что в случае изменения Соединенными Штатами своей тактики китайская интервенция могла бы быть прекращена. Здесь подразумевались три условия: представительство Китая в ООН, статус Тайваня и согласованность всех передвижений через 38-ю параллель некорейских войск. Но в отношении всех этих аспектов Соединенные Штаты на Генеральной Ассамблее проявили недостаточно гибкости. В первых двух случаях голосование делегации США вызвало недовольство Пекина и только усилило уверенность китайцев в том, что после окончания войны в Корее они не получат того, чего так желают. Все говорило о том, что за последние три месяца намерения США изменились и целью американской интервенции в Корее стало не восстановление границы по 38-й параллели, а объединение полуострова под властью дружественного Соединенным Штатам правительства. Сообщения прессы из Тайваня о военных планах Гоминьдана, направленных против коммунистического Китая, еще больше укрепили мнение коммунистов, что США — это агрессивное и лицемерное государство{398}. Отказ Вашингтона даже на время приостановить свое продвижение на север и изучить дипломатические возможности урегулирования конфликта было однозначным свидетельством его агрессивности. Но все маневры Москвы и Пекина, направленные на то, чтобы разобщить некоммунистический мир, оказались безрезультатны — по крайней мере там, где это касалось попыток лишить американский авантюризм международной поддержки.

При таких обстоятельствах Мао отклонил идею о том, что Китаю лучше не вмешиваться в Корейскую войну и воспользоваться мирным периодом для перестройки экономики. Ему удалось убедить сомневающихся, которые еще имелись в Политбюро. Позже «Женьминь Жибао» («Народная Газета») в своей передовой статье назовет доводы противников интервенции «ошибочными», поскольку те утверждали, что враг позволит Китаю в течение некоторого времени заниматься мирным строительством. Газета писала, что сегодняшние США отличаются [182] от Японии прошлого и у Соединенных Штатов нет необходимости надолго оставаться в Корее — как это в свое время сделала Япония{399}. В докладе органу Народного политического консультативного конгресса от 24 октября Чжоу Энь-лай указал, что Корея является международной проблемой. Ее потеря приведет к тому, что американский империализм вобьет клин в лагерь защитников мира и создаст прямую угрозу безопасности Китая.

Враг постоянно лжет, говоря о своих намерениях в отношении Кореи — так, совсем недавно в послании министра иностранных дел Великобритании Бевина, переданном через Неру, утверждалось, что войска ООН остановятся, когда будут на расстоянии 40 миль от реки Ялу. Но если Китай позволит им укрепиться на этом рубеже, то КНР придется держать «немыслимое количество войск» на северо-востоке в течение неопределенного периода времени. Уже одно это обстоятельство не позволит КНР сосредоточить внимание на мирном строительстве.

«С другой стороны, — продолжал Чжоу, — если мы будем сопротивляться и заставим врага увязнуть в Корее, он больше не будет способен напасть на Китай и, возможно, даже провалятся его планы отправить войска в Западную Европу».

Такая ситуация обострит внутренние противоречия между Соединенными Штатами и их союзниками. А если Китай пойдет на уступки, то будет иметь место полностью противоположный результат{400}.

Тем не менее решение Мао висело на волоске — особенно когда он узнал о нежелании СССР обеспечить воздушную поддержку. По одному из свидетельств, китайский вождь «перед тем как принять решение, в течение трех дней и ночей ходил взад и вперед по своей комнате» {401}. Несомненно, что менее агрессивный курс Вашингтона заставил бы Мао быть более восприимчивым к мнениям сомневающихся в Пекине. Однако, по всей вероятности, такой курс не должен был допускать продвижения некорейских войск севернее 38-й параллели.

В то время как Китай был близок к тому, чтобы взять на себя основную тяжесть войны в Корее, Советский Союз пытался начать вести переговоры с Соединенными Штатами. 4 октября Василий Касаньев — советский гражданин, работающий в секретариате ООН — пригласил на ленч несколько своих знакомых, и среди них — члена постоянной делегации Норвегии в ООН Ханса Энгена. При их встрече Касаньев обрисовал ситуацию, сложившуюся в Корее, и заявил, что резолюция восьми государств неприемлема, поскольку она позволяет войскам США оккупировать [183] Северную Корею. По причинам как безопасности, так и престижа Москва не может смириться с такой перспективой.

Энген сказал Касаньеву, что насколько он понимает, Соединенные Штаты хотят вывести своих солдат с полуострова как можно быстрее, сразу же после того, как будет разгромлена Северная Корея, и оккупационную службу смогут нести войска азиатских стран. Касаньев проявил большой интерес к этой идее, и Энген попытался выяснить, какое же решение приемлемо для СССР. Касаньев заявил, что

«Макартуру следовало бы согласиться с необходимостью остановиться у 38-й параллели. Затем северокорейцы сложили бы оружие, а комиссия ООН была бы пропущена на территорию Северной Кореи для организации выборов и т.д.».

После того как они расстались, Энген видел, как Касаньев и Вышинский разговаривали в коридоре{402}.

Через два дня Энген и Касаньев снова встретились. Касаньев сообщил Энгену, что Вышинский с пониманием отнесся к тому, что Северная Корея может быть оккупирована неамериканскими войсками. Из беседы Энген пришел к выводу, что Советы хотят вести переговоры по Корее не в ООН. Соединенные Штаты просили Энгена продолжать контакты и выяснить, зачем Касаньев ведет эти беседы. На встрече 7 октября Энгену удалось это сделать, однако после этой встречи он уже сомневался в наличии «общей основы для ведения переговоров». Советы, как он понял, стремились избежать не только оккупации Северной Кореи американцами, но и уничтожения северокорейских структур власти. Когда американские войска пересекли 38-ю параллель, Касаньев прекратил эти беседы{403}.

Вопрос заключается не столько в том, стремились Советы к переговорам с Соединенными Штатами или нет. Понятно, что стремились — но какой цели добивался бы Кремль на этих переговорах? Москва часто направляла своих осведомителей по неофициальным каналам, Касаньев был одним из таких осведомителей, и при этом имел доступ к Вышинскому. Но готов ли был Советский Союз согласиться с ликвидацией коммунистического правительства Северной Кореи в обмен на вывод американских войск с полуострова? Могло ли быть достигнуто соглашение, которое бы предусматривало разоружение северокорейцев и разрешение представителям ООН находиться севернее 38-й параллели для наблюдения за проведением выборов, а затем и вхождение этих территорий в состав Корейской республики? Первые две встречи давали положительный ответ, однако [184] последняя беседа, состоявшаяся уже после того, как Вышинский связался с Москвой (знавшей о предварительном решении Пекина ввести войска в Корею), возможно, дала негативный ответ.

Главными причинами решения закончить обмен мнениями в Нью-Йорке были осведомленность Сталина о планах Пекина начать интервенцию и вступление американских войск на территорию Северной Кореи. Этот инцидент свидетельствует о том, что стремительное развитие военной ситуации в значительной степени ограничивало возможности дипломатии. Отношения между Соединенными Штатами и Советским Союзом были столь напряженными, что обе стороны были чрезвычайно чувствительны не только к содержанию переговоров, но и к форме их проведения. Ни одна из сторон не обращалась с другой напрямую, опасаясь, что это может быть истолковано как признак слабости. Американцы боялись, что Советский Союз использует переговоры или даже перспективу переговоров для того, чтобы разобщить Запад и помешать его решительным совместным действиям. Использование Советским Союзом для своих дипломатических маневров Организации Объединенных Наций, как и то, что эти маневры в значительной степени предназначались для воздействия на общественное мнение, делало их еще более опасными. Процесс ведения переговоров всегда занимал достаточно много времени, еще больше времени уходило на выработку конкретных взаимоприемлемых решений. Поскольку американское военное наступление в Корее продолжалось, оставалось слишком мало времени на то чтобы изучить все дипломатические возможности урегулирования конфликта.

Несмотря на то, что Советы испытывали интерес к переговорам по корейскому вопросу, на первом этапе Москва была более заинтересована в китайской интервенции, чем Пекин. Теперь Сталин оказался в том же положении, что Трумэн три месяца назад. Просоветский режим оказался перед лицом уничтожения, и если КНДР не изменит свой курс, то Москва получит ужасный удар — который значительно подорвет ее авторитет в странах коммунистического лагеря, уже не говоря о странах, враждебно настроенных по отношению к СССР. Советский Союз также приобрел бы враждебного соседа, который мог разрешить США создать военные базы на своей территории.

В то же время китайская интервенция не только воспрепятствовала бы уничтожению КНДР, но также могла бы на длительный срок сковать силы США во второстепенном регионе — [185] тем самым отвлекая ресурсы, которые можно было бы использовать в Европе. Все это могло еще больше изолировать Китай от Запада и усилить разногласия некоммунистических стран по вопросам Азии. Даже если бы Соединенные Штаты применили против Китая свою военно-воздушную мощь и помогли бы режиму Чан Кай-ши начать вторжение на материк с Тайваня, было бы весьма маловероятно, что антикоммунистические силы смогли бы вновь объединить страну. А хаос в Китае в сочетании с постоянным советским присутствием в Маньчжурии вполне устраивал Сталина.

Естественно, существовал и определенный риск. Китайская интервенция в Корею повысила бы влияние Пекина на полуострове — а в случае успеха весьма укрепила бы положение Китая в Азии и вообще в коммунистическом мире. Со временем Китай мог превратиться в монстра, угрожающего рубежам СССР и вполне мог бросить вызов претензиям Москвы на роль лидера коммунистического лагеря. Но более реальной была опасность того, что Пекин будет оказывать на Москву давление, пытаясь получить военно-воздушную поддержку и материально-техническое обеспечение. Сталин, конечно же, подозревал, что Мао пытается втянуть его в войну. Если в ответ на китайскую интервенцию Соединенные Штаты объявят войну КНР, Мао наверняка бы вспомнил о китайско-советском договоре и ждал бы даже большей помощи в регионе, расположенном за несколько тысяч миль от решающего, Европейского театра. Любое прямое вовлечение Советов в схватку с американскими вооруженными силами могло привести к мировой войне — и хотя на первом ее этапе у СССР имелись бы некоторые преимущества, однако его экономический потенциал был гораздо ниже, чем потенциал США. По словам Хрущева, Сталин настолько боялся прямого столкновения СССР с США в Корее, что предпочитал ликвидацию Северной Кореи использованию своих войск на полуострове{404}.

Тем не менее, с точки зрения Сталина, чаша весов явно склонялась в пользу китайской интервенции. Озабоченность возрастанием роли Китая уступала требованиям текущего момента. Обеспокоенность возможностью бесконтрольной эскалации была сбалансирована тем фактом, что с самого начала корейского конфликта президент Трумэн и его партнеры в Западной Европе проявляли стремление предотвратить прямую конфронтацию с Советами. Чтобы снизить опасность для СССР, Сталин вернулся к своему обещанию гарантировать Мао своевременную воздушную поддержку его войскам. [186]

Несмотря на явный риск и стремление свести его к минимуму, Сталин, возможно, считал, что даже в случае начала китайской интервенции не следует слишком опасаться советско-американской конфронтации — во всяком случае, пока Соединенные Штаты будут полностью заняты военным противостоянием с Китаем. В тот момент, когда Запад в военном отношении был еще слаб, а его единство было хрупким, китайско-американское столкновение в Корее не только связало бы большое количество американских сил в Азии, но могло бы стать причиной серьезных (а может быть, даже и фатальных) перемен в НАТО. Безусловно, что марксистско-ленинское мышление Сталина давало ему возможность предполагать, что в не слишком отдаленном будущем баланс политических и военных сил должен будет измениться в его пользу — а следовательно, уже можно было не бояться прямого столкновения с Соединенными Штатами{405}. Во всяком случае, так же как Вашингтон боялся, что проявление слабости или колебаний придаст решительности врагу, советский вождь, как и Мао, мог счесть, что пассивная позиция коммунистов будет только способствовать агрессивной позиции Соединенных Штатов.

Трагизм ситуации заключался в том, что Соединенные Штаты и Китай практически не имели возможности вступить в прямой контакт. Поскольку КНР рисковала в Корее больше, чем Москва, а также потому, что ее лидеры разделились во мнениях по вопросу о необходимости интервенции, китайско-американские переговоры могли бы дать результаты. В своем предупреждении Паниккару Чжоу не скрывал, что Китай не будет вводить войска в том случае, если 38-ю параллель пересекут только южнокорейские силы. Однако возможности Паниккара были ограниченны, поскольку он являлся лишь передаточным звеном, а также потому, что он не был американцем и Запад не особенно доверял его сообщениям. Все хорошо помнили его летние панические доклады о возможном китайском вторжении на Тайвань{406}.

В течение нескольких недель Мао искал способа частным образом связаться с Соединенными Штатами. Вскоре после Инчхона глава Дальневосточного отдела канадского Департамента внешних сношений А.Р. Мензис получил сообщение от Роя Пирса, советника фирмы «Минь Сунь Индастриэл Компани» — китайского судостроительного предприятия, ныне расположенного в Гонконге. Пирс сообщал, что директор фирмы Лю Чжу-фу в конце августа посетил Пекин и встретился с Мао. Мао [187] сказал ему, что он хотел бы избежать войны с Соединенными Штатами, но испытывает чувство долга по отношению к северокорейцам, так как они в прошлом оказали поддержку в борьбе с японцами и Гоминьданом в Маньчжурии. Если войска США пересекут 38-ю параллель, на Мао будет оказано значительное давление и ему придется ввести войска на полуостров. Мао попросил Лу оказать содействие в предоставлении этой информации Вашингтону. Мензис сообщил Пирсу, что наиболее удобными каналами для связи с пекинскими властями являются либо индийский посол, либо поверенные в делах Великобритании или Голландии{407}. К сожалению, китайцы не предоставили двум последним доступа к высшим официальным кругам Китая. Тем не менее они выбрали человека, который по крайней мере заслуживал доверия с точки зрения американцев.

Отсутствие прямых контактов между Пекином и Вашингтоном в большей степени сказалось на развитии ситуации, нежели враждебные чувства обеих сторон. Это явилось следствием того, что в начале года ни Китай, ни Соединенные Штаты не проявили достаточной гибкости по отношению друг к другу. Не вызывает сомнений, что прямые контакты не могли привести к быстрому решению разногласий по судьбе полуострова. Тем не менее Соединенные Штаты могли бы своевременно получить предупреждающие сигналы из Китая. К тому же эти сигналы не были бы скомпрометированы посредниками сомнительной надежности, и в конечном счете Госдепартамент действовал бы с большей{*69} осторожностью{408}. Эта осторожность, в свою очередь, могла бы заставить Соединенные Штаты остановить продвижение своих войск к границам Китая — или, что менее вероятно, остановить их проникновение на территорию Северной Кореи.

Напряженность в процессе объединения

Девятого октября, когда 8-я американская армия пересекла 38-ю параллель, генерал Макартур выступил по радио со своим последним призывом к северокорейским властям сложить оружие и прекратить боевые действия, а также «оказать полное содействие ООН по созданию объединенного, независимого и демократического правительства Кореи». Ким Ир Сен отклонил [188] этот призыв и заявил по радио, что «корейский народ не одинок в своей борьбе и получает абсолютную поддержку со стороны Советского Союза и китайского народа». Почти одновременно китайский министр иностранных дел в Пекине провозгласил, что «американское военное вторжение в Корею представляло собой серьезную угрозу безопасности Кореи с самого начала... Китайский народ не может оставаться в стороне при такой серьезной ситуации». Мао уже отдал приказ китайским «народным добровольцам» (КНД) войти в Корею{409}.

Однако китайские предостережения не удержали Соединенные Штаты, и Комитет начальников штабов отправил Макартуру дополнение к его инструкциям по ведению боевых действий в Северной Корее. В случае вступления основных китайских подразделений в Корею «без предварительного уведомления», командующий силами ООН должен был продолжать действия до тех пор, пока его силы не добьются решающего успеха. Любые действия против объектов на китайской территории должны быть предварительно согласованы с Вашингтоном. Однако аналитики из разведки США по-прежнему считали маловероятной полномасштабную интервенцию коммунистического Китая до тех пор, пока Советский Союз не решится на мировую войну. Поскольку у Китая практически не было необходимой военно-воздушной и военно-морской поддержки, то угроза интервенции, хотя и «производила впечатление, но вовсе не являлась бесспорной» {410}.

Встреча президента Трумэна с Макартуром 15 октября еще более усилила оптимистические настроения в Вашингтоне. Эта встреча, состоявшаяся всего за три недели до выборов в Конгресс, была попыткой политиканов из Белого дома связать воедино лидера демократической партии и победоносного командующего действующей армией{411}. Трумэн старался избегать обсуждения аналитических проблем, требующих глубокого исследования. Это давало генералу превосходную возможность манипулировать президентом и его окружением. Макартуру, который как раз находился на вершине своей славы, было нетрудно говорить вашингтонским чиновникам то, что они так хотели услышать. Организованное сопротивление силам ООН в Корее, предсказывал он, полностью завершится ко Дню Благодарения. Китайская или советская интервенция очень маловероятна. У Китая имеется лишь от 50 до 60 тысяч солдат вдоль реки Ялу, и без соответствующей воздушной поддержки они не идут ни в какое сравнение с силами ООН. Советский Союз может обеспечить [189] китайским войскам воздушную поддержку, однако у него возникнут трудности в координации действий своей авиации с действиями китайских наземных сил. Таким образом, весьма маловероятно, что Китай и Советы решатся на вступление в войну — но даже если это и произойдет, военной мощи ООН будет вполне достаточно, чтобы принять такой вызов.

Аудитория Макартура была более чем удовлетворена. Президентский прием, на котором был Брэдли, но отсутствовали Маршалл и Ачесон, вернул Соединенным Штатам полную уверенность в командующем действующей армией{412}. Макартур уехал в состоянии эйфории{413}. Во время обсуждений он намекнул, что намеревается использовать некорейских солдат в большинстве северных провинций полуострова. Когда он увидел, что это никого не интересует, то решил, что ему дали зеленый свет.

Семнадцатого октября Макартур отдал приказ войскам ООН пройти от 50 до 100 миль в северном направлении. Через неделю он приказал всем подразделениям двигаться к реке Ялу. Когда Комитет начальников штабов сообщил ему, что такое продвижение противоречит директиве, полученной им 27 сентября, и попросил его дать объяснения, Макартур заявил, что такова военная необходимость. Он также заметил, что ограничения по использованию некорейских войск в этой директиве обозначены лишь словами «имеет политическое значение» и не являются четким приказом. Но даже если эта инструкция была изменена, то, заявлял он, согласно посланию Маршалла от 29 сентября, ему следует «чувствовать себя свободно как в тактическом, так и в стратегическом отношении и продолжать движение к северу от 38-й параллели». Макартур закончил свое объяснение утверждением, что все эти проблемы были обсуждены на встрече с президентом{414}. Никто в Вашингтоне, начиная с Пентагона и заканчивая Овальным кабинетом, не испытывал желания одернуть «инчхонского волшебника».

На встрече с президентом Макартур также высказался по поводу политического аспекта процесса объединения в Корее. Первым по важности был вопрос: следует ли Корейской республике вводить гражданское правление на захваченных территориях к северу от 38-й параллели? Резолюция Генеральной Ассамблеи от 12 декабря 1948 года давала ответ на этот вопрос утверждая, что «эффективный контроль и юрисдикция Корейской республики» распространяется только на «ту часть Кореи, где Временная Комиссия в состоянии наблюдать и давать консультации» — то есть только над территорией Южной [190] Кореи{415}. За три дня до встречи Ачесон выразил озабоченность по поводу сообщения посла Маччио о том, что южнокорейская полиция осуществляет власть в городах, расположенных севернее старой границы. Госсекретарь подчеркнул, что полиция должна действовать только под контролем Объединенного командования — дабы не сложилось впечатление, что с помощью полиции Корейская республика захватывает власть в Северной Корее{416}. Усилия Временного комитета по Корее также были направлены на то, чтобы принять меры против такой перспективы.

Будучи детищем резолюции восьми государств, этот комитет создавался для того, чтобы давать из Нью-Йорка консультации и советы Объединенному командованию до тех пор, пока постоянная группа Комиссии ООН по объединению и восстановлению Кореи (КОВК) не сможет прибыть на полуостров. Двенадцатого октября Временный комитет принял резолюцию, предложенную представителем Австралии Джеймсом Плимсолем. В ней рекомендовалось, чтобы объединенное командование временно выполняло все обязательства правительства и гражданской администрации в Северной Корее{417}.

И Макартуру, и Маччио не понравился такой подход, поскольку он мог вызвать сильное недовольство ярого националиста Ли и его сторонников. Командующий силами ООН последовал примеру посла, убеждая свою аудиторию отказаться от политики третирования южнокорейцев «так же, как и северокорейцев»{418}.

Другой вопрос заключался в том, должно ли быть сформировано корейское правительство в результате выборов на всем полуострове или только на территориях севернее 38-й параллели. В последнем случае процесс был бы прост: выбранные представители могли занять сотню пустых мест в Национальном Собрании в Сеуле, которые в 1948 году, во время создания Корейской республики, были отведены для представителей северных районов. Проведение общенациональных выборов в значительной степени усложнило бы процесс объединения, поскольку конституция Корейской республики предусматривала проведение законных выборов лишь раз в два года, а последние выборы состоялись в мае 1950 года. До тех пор пока ныне существующее Национальное Собрание не приняло бы на себя инициативу по проведению выборов (что было маловероятно), усилия ООН, направленные на проведение досрочных выборов, встречали бы сопротивление руководства республики. Не вызывало сомнений и то, что подобные усилия вызвали бы решительное сопротивление [191] со стороны президента Корейской республики. Макартур и Маччио одобрили позицию Ли Сын Мана по этому вопросу, заявляя, что сотрудничество южнокорейцев является достаточным условием для того, чтобы исполнить любой план объединения, и что конкретным проявлением такого сотрудничества является тесное взаимодействие с представителями Корейской республики{419}.

Однако у Госдепартамента имелись свои опасения. Режим Ли Сын Мана не был популярен за рубежом, где мало кто верил в его способность управлять всей территорией полуострова. Особенно это относилось к Индии и Австралии, представители которых работали в комиссиях ООН по Корее еще до того, как началась война. Великобритания принимала участие не во всех этих комиссиях — однако весьма ограниченное представление англичан об этой стране (полученное главным образом во время Второй Мировой войны) сводилось к неуважению к корейцам вообще{*70} и к вооруженным силам Ли в особенности. Сложившиеся в последнее время взаимоотношения Ли Сын Мана с Национальным Собранием тоже не способствовали популярности режима. Тем временем отряды головорезов из Молодежного корпуса по-прежнему насильно принуждали граждан вступать в армию, тогда как сами уклонялись от военной службы. В начале сентября Ли и Национальное Собрание зашли в тупик, так как, вопреки желанию президента, законодательный орган единогласно проголосовал за смещение Син Сун Мо с поста премьер-министра и министра обороны, а Чо Пьюнь Ока — с поста министра внутренних дел. Усилия посла Маччио, направленные на то, чтобы ограничить деятельность Ли и его прихвостней, закончились лишь частичным успехом{420}.

Зарубежные наблюдатели также опасались, что в правительство Ли Сын Мана на севере войдут прежние землевладельцы, которые сбежали на Юг после Второй Мировой войны. Эти люди, скорее всего, попытались бы повернуть вспять программу перераспределения земли — что обязательно привело бы к волнениям населения. Многие иностранные дипломаты считали, [192] что в деле формирования национального правительства надо начинать с самого начала — чтобы, по крайней мере, быть честными по отношению к северокорейцам, не имевшим права голоса при создании Корейской республики. Британский Форин Офис рассматривал национальные выборы как способ избавиться от Ли, «не прибегая к обвинениям его нынешнего правительства»{421}. В Вашингтоне политики тоже пытались найти компромисс. В конечном счете они пришли к выводу, что до тех пор, пока в Корее не пройдут выборы, Объединенному командованию должны быть предоставлены большие властные полномочия, чем администрации Корейской республики. Выборы стали бы достаточным условием для создания единого национального правительства.

Эта позиция не могла не встретить сопротивления. 23 октября Ли Сын Ман заявил репортеру из «Ю.С. Ньюс энд Уорлд Рипорт», что, несмотря на усилия ООН ограничить его власть на юге, он предлагает установить временный гражданский контроль над всей страной. Южнокорейская армия и полиция, заявил он, выяснят, каково общественное мнение в районах севернее 38-й параллели, чтобы определить, останутся ли постоянно на своих постах назначенные им губернаторы провинций и нужно ли проводить общенациональные выборы?{422}.

Появившееся через два дня сообщение специального корреспондента «Таймс оф Лондон» в Корее подтвердило опасения, что подобное «выяснение общественного мнения» не будет иметь ничего общего с объективностью. В сообщении говорилось, что летом северокорейцы вели себя в Сеуле как оккупанты на завоеванной территории — но действия Корейской республики на освобожденных территориях южнее 38-й параллели были ничем не лучше. Несмотря на усилия американских офицеров и чиновников ООН, южнокорейская полиция и националистические организации продолжали жестоко преследовать тех, кто подозревался в сотрудничестве с коммунистическими оккупантами. Репортер описал свою поездку в деревню около Сеула, во время которой он наблюдал за грубейшим поведением полиции. Он писал, что

«"допрос», как и «ликвидация» — это слишком мягкие термины для того, чтобы описать их действия. На самом деле это означало побои прикладами винтовок и бамбуковыми палками, допрашиваемым загоняли щепки под ногти»{423}.

Волна протеста прокатилась по Англии{424}. Бевин поручил послу Соединенного Королевства в Вашингтоне сэру Оливеру [193] Фрэнксу передать Ачесону озабоченность Лондона по поводу жестокостей и предостеречь о возможности того, что Ли Сын Ман поставит Комиссию по объединению и восстановлению Кореи (КОВК), которая должна прибыть на полуостров в середине ноября перед уже свершившимся фактом. Американский Госдепартамент счел, что англо-американские расхождения мнений являются несущественными, однако Форин Офис в Лондоне подозревал наличие сговора Макартура и Ли, что в будущем могло привести к осложнениям{425}.

В разгар всех этих прений Плимсоль в Нью-Йорке настойчиво пытался найти способ прийти к соглашению по поводу плана объединения страны. Согласно его схеме, в ближайшем будущем в Северной Корее должны были состояться выборы временного законодательного органа. После этого представители Севера и Юга должны были провести переговоры по поводу создания объединенного правительства. Затем последовали бы общенациональные выборы в парламент, который сформировал бы это правительство{426}.

Соединенные Штаты не были членом Временного комитета, но один американец посещал его заседания — под предлогом того, что США представляют командование силами ООН. Американские официальные лица и представители США в ООН блокировали любые отклонения от американского подхода к решению проблемы объединения. Англичане как могли противились этому давлению. У них не было никаких предлогов посещать официальные заседания Временного комитета, однако они получили информацию от Плимсоля и поддерживали позицию Австралии и Пакистана — еще одной страны, входящей в Британское Содружество. Во Временном комитете Пакистан входил в число тех стран, которые не поддерживали американские планы. Из пяти других представителей только чилийцы проявили симпатию к позиции Австралии и Пакистана, в то время как делегаты из Филиппин и Нидерландов поддерживали линию США. Представители Таиланда и Турции колебались и не спешили примкнуть к позиции одной из сторон{427}.

Когда в середине ноября члены КОВК прибыли в Токио, она немедленно обратились с просьбой о встрече с представителями командования ООН. Но военные чины ответили, что они еще не готовы дать отчет — впрочем, Макартур дал завтрак в честь членов комиссии, на котором он убеждал их не принуждать к проведению новых выборов на юге. Позже Плимсоль выяснил, [194] что командующий силами ООН планировал сразу же по завершении оккупации всей территории Северной Кореи передать комиссии все административные обязанности на Севере. Не имея достаточного количества экспертов для решения такой задачи, КОВК в свою очередь пришлось бы использовать для работы граждан Корейской республики — таким образом предоставив Ли действенные рычаги власти в этих районах{428}.

В конце концов 26 ноября 1950 года КОВК прибыла в Сеул. Там во время первых обсуждений по политическому процессу объединения представители Австралии, Пакистана, Чили, Филиппин и Нидерландов отстаивали свои прежние позиции. Хотя комиссия не проводила голосования по общенациональным выборам, делегаты Таиланда и Турции теперь были склонны препятствовать таким выборам. В пользу американской позиции высказалось минимальное большинство{429}.

Китайское контрнаступление в конце ноября привело к тому, что все эти дебаты приобрели чисто академический характер. Октябрьские и ноябрьские дискуссии по вопросу процесса объединения Кореи показали, что резолюция Генеральной Ассамблеи от 7 октября оставила без ответов ряд центральных вопросов, связанных с будущей судьбой полуострова. Несомненно, что из-за шаткой позиции Ли Сын Мана в Корее и его упрямства по отношению как к внутренним, так и к внешним оппонентам страна еще долго могла находиться в состоянии кризиса и оставаться источником международных перебранок — даже если бы и не случилось китайской интервенции.

Чрезмерная военная активность на полуострове в течение октября и ноября только усиливала такое мнение. Хотя к октябрю значительная часть северокорейской армии была разгромлена, много тысяч солдат сумели избежать гибели или плена, отступив в горные районы Юга, где они пополнили ряды антиправительственных партизан, действовавших еще с довоенного времени. Три самых обширных района партизанской деятельности в Южной Корее были расположены на юго-западной оконечности полуострова (особенно в провинции Южная Чхолла — давнем рассаднике недовольства режимом Ли), в центральной части Кореи к югу от 38-й параллели и в районе хребта Тэбэк — вдоль восточного побережья к югу от Самчхока. Американская разведка оценивала количество действующих во внутренних районах партизан в 30 тысяч человек{430}. Еще несколько тысяч северокорейских солдат, разбившись на маленькие отряды и используя тактику партизанской войны, сражались против [195] основной массы войск ООН в провинциях, граничащих с Советским Союзом и Маньчжурией{*71}.

Армия и полиция Корейской республики уже в течение нескольких лет боролась с партизанами на Юге, часто достигая значительных успехов. При поддержке США, которые сначала предоставили в помощь несколько своих дивизий, а позже оказывали материально-техническое снабжение и давали советников, вооруженные силы Корейской республики могли бы достичь успеха, ведя антипартизанские действия на территории всей страны. Однако обширный горный район к северу от самого узкого места полуострова предоставлял партизанам множество преимуществ, в числе которых была и близость к границам Маньчжурии. Даже без прямой китайской интервенции обещание Макартура, что серьезное противодействие силам ООН закончится ко Дню Благодарения, а оставшиеся незначительные очаги сопротивления будут уничтожены к началу суровой зимы, более говорило о чрезвычайной самоуверенности генерала, нежели о реальном положении дел в Корее.

Реакция Соединенных Штатов на интервенцию Китая

Начиная с последней недели октября, Макартур испытывал более серьезные опасения, нежели озабоченность корейскими партизанами или политикой объединения. 25 октября подразделения армии Корейской республики как на северо-западе, так и на северо-востоке встретили жесткое противодействие со стороны китайских солдат{*72}. В течение последующих дней силы ООН во всех северных провинциях противостояли новому противнику. К 6 ноября Макартур был так обеспокоен притоком китайских войск в Корею, что отдал приказ бомбардировщикам ООН уничтожить мост, соединяющий корейский город Синыйчжу с маньчжурским Аньдуном. Комитет начальников штабов отменил этот приказ и приостановил все воздушные операции на расстоянии ближе пяти миль от китайской границы, указывая на ранее данное Госдепартаментом обещание консультироваться [196] с англичанами перед проведением любой акции, касающейся Маньчжурии{431}.

В ответ на это командующий силами ООН связался с Вашингтоном и обратился с просьбой о помощи, которая противоречила всем его прежним оптимистичным оценкам:

«Живая сила и техника в большом количестве прибывает из Маньчжурии, переправляясь через реку Ялу по всем мостам. Это движение не только подвергает опасности силы, находящиеся под моим командованием, но и грозит им полным разгромом... Единственным способом остановить дальнейшее усиление противника является уничтожение этих мостов и максимальное разрушение с помощью нашей авиации всех сооружений, имеющихся в северных районах, которые могли бы способствовать продвижению противника. За каждый час промедления будет дорого заплачено кровью американцев и военнослужащих других стран ООН».

Вступление в войну Китая уже вызвало бурную активность в Токио и Вашингтоне, но с военной точки зрения дела обстояли далеко не так катастрофично, как об этом сообщал Макартур. Внезапное вторжение Китая озадачило военных аналитиков. 28 октября, находясь в Токио, генерал Уиллоуби писал, что

«благоприятное для интервенции время уже давно миновало и трудно поверить, что такой маневр, если он планировался заранее, был бы перенесен на время, когда остатки северокорейских сил будут находиться в состоянии крайне низкой боеспособности».

А через три дня генерал Брэдли в Пентагоне отметил, что действия Китая привели к тому, что американское военное руководство уже стоит на грани всеобщего скандала{432}.

Обеспокоенность Уиллоуби может показаться удивительной. Мы уже видели, как в том же месяце, правда, несколько ранее, он отмахнулся от предположений адмирала Номуры, что Китай начнет боевые действия в Корее — считая, что у Номуры нет никаких прямых доказательств и его мнение основывается лишь на его длительном опыте общения с китайским народом и культурой. Теперь существовали конкретные свидетельства интервенции в виде взятых в плен китайских солдат — более того, в плен попали военнослужащие подразделений нескольких разных китайских армий. Было очевидно, что китайская интервенция является крупномасштабной акцией. Однако Уиллоуби и большинство других сотрудников разведки командования [197] вооруженных сил на Дальнем Востоке предпочитали считать — или, по крайней мере, сообщать — что Китай направил лишь небольшие подразделения отдельных армий{433}. Но не вызывает сомнений, что Уиллоуби и его подчиненные имели достаточно доказательств того, что Китай намерен осуществить крупномасштабную интервенцию, а не малозначительную военную акцию.

Возможно, Уиллоуби намеренно искажал доклады разведки, всегда утверждая, что в Корее находятся не более 60000 китайских солдат, тогда как на самом деле их было более 200000{*73} человек{434}. Он привык говорить Макартуру то, что генерал хотел услышать, и разделял решимость своего начальника продолжать наступление для достижения полной и окончательной победы в Корее{435}. Пруссак по манерам поведения, Уиллоби был самой непопулярной фигурой среди своих сослуживцев. Однако он имел фактически неограниченный доступ к Макартуру, и это пугало его подчиненных. Близость Уиллоуби к командующему стала отражением желания Макартура окружить себя людьми, которые не будут мешать его самолюбованию и пребыванию в мире грез, где он зачастую предпочитал жить{436}.

Поведение китайцев не стало неожиданностью для тех, кто был хорошо знаком со стратегией, применявшейся Мао в предыдущих войнах. Ключевым моментом в этой стратегии был выбор места и времени. Идеальный момент для атаки противника, превосходящего по огневой мощи, наступает в тот момент, когда его силы далеко уходят от основных баз снабжения и оказываются на пересеченной местности, в которой почти нет легко обороняемых транспортных путей. Наступающие части атакуют волнами, используя разнообразные приемы маневра. Очерк, появившийся 28 октября в китайском еженедельнике «Мировая культура», иллюстрирует некоторые соображения Мао о текущей ситуации в мире. Автор очерка Дэн Сяо наверняка пытался ослабить беспокойство, существовавшее в Китае по поводу конфликта с Соединенными Штатами — и одновременно предостеречь Америку. Его анализ не выходил за рамки, уже установленные ранними работами Мао. Дэн считал, что войска [198] ООН достаточно глубоко продвинулись во внутренние районы Кореи и настало самое подходящее время для эффективных контрнаступательных действий.

Несмотря на преимущество США в технике и вооружении, недостаточное количество живой силы ограничивает военную мощь США как в Корее, так и в других регионах. Война с Гитлером показала, что одной военно-воздушной мощи недостаточно, чтобы разбить врага; несмотря на огромное количество бомб, сброшенных американской авиацией на Германию — предположительно равное 450 атомным бомбам — окончательно разбить военную машину нацистов смогли лишь многочисленные советские армии. Даже если бы США провели мобилизацию и то же самое сделали бы их союзники, все равно это не шло бы ни в какое сравнение с мобилизационными возможностями коммунистических государств. К тому же США больше не имеют монополии на атомное оружие. Скопление промышленных объектов в небольших по площади районах США, Великобритании и Франции делает их особенно уязвимыми для ударов авиации. Таким образом, делался вывод о том, что коммунистические державы вполне способны вести длительную войну как в Корее, так и во всем мире{437}.

Наблюдатели из Госдепартамента оказались несколько менее ошеломлены, чем их военные партнеры. Эдмунд Клабб сомневался, что масштаб китайского участия в конфликте оставляет шансы на то, что их войска будут быстро обескровлены и отброшены силой, которую они сами постоянно называют «бумажным драконом». К третьему ноября Эдвард Баррет, помощник госсекретаря по связям с общественностью, находился в состоянии полной паники. На основе самой необычной пропагандистской кампании, предпринятой коммунистическим Китаем в последние дни, он сделал вывод о том, что Китай планирует начать вторжение в Корею как минимум стотысячными силами. В Гонконге Уилкинсон, ранее считавший маловероятной крупномасштабную интервенцию Китая, теперь изменил свое мнение. На основе резкого увеличения количества статей «Агентства новостей Нового Китая», посвященных корейской тематике, заметно более агрессивному по отношению к США тону китайской прессы и ряду сообщений о принятии мер безопасности в городах северного Китая он пришел к выводу, что Пекин, вероятнее всего, намерен начать партизанскую борьбу с целью предотвратить укрепление позиций войск ООН на полуострове{438}. [199]

Доклад Макартура от 6 ноября попал в высшие вашингтонские инстанции и привел к переоценке политики США в Корее. Хотя Трумэн и дал право своему командующему бомбить южные части мостов через реку Ялу, президент и его советники сомневались, стоит ли давать Макартуру разрешение продолжить наступление. Эти сомнения стали еще более серьезными, когда 7 ноября Макартур отправил еще одно послание, в котором намекал на то, что необходимость воздушного прикрытия войск вскоре может потребовать разрешить пилотам истребителей преследовать вражеские самолеты, действующие в Корее, вплоть до их баз на территории Маньчжурии{439}.

С момента начала конфликта в июне американские лидеры в Белом доме, Госдепартаменте и Пентагоне надеялись ограничить участие США в Корейской войне и предотвратить перерастание боевых действий в более масштабный конфликт. Ввод войск Китая поставил под сомнение эти надежды. Перед Соединенными Штатами встала задача — понять, какие цели преследует Пекин, оценить его потенциал, а затем выбрать курс, наиболее совместимый с возможностями США и их глобальными целями.

8 ноября Комитет начальников штабов сообщил Макартуру, что его нынешнюю задачу уничтожения северокорейских вооруженных сил, возможно, придется пересмотреть. Командующий Дальневосточными силами тут же воспользовался случаем и изложил сложившуюся обстановку, используя самые крепкие выражения. Он не преминул добавить к этому свою оценку ситуации. В телеграмме, которая поступила в Вашингтон как раз перед открытием заседания Совета Национальной Безопасности 9 ноября, Макартур настаивал на том, что любая программа, ограничивающая его наступление, целью которого является завершение войны приблизительно к 15 ноября,

«обрекла бы нас на неопределенно долгое удерживание нашими военными силами трудных оборонительных линий в Северной Корее и, безусловно, усилила бы недовольство южнокорейцев, поскольку их силы ослабеют — и могут даже начать действовать против нас».

Считать, что китайские коммунисты после утверждения в Северной Корее каким-то образом ограничат свою дальнейшую экспансию на юг, — заявлял он, — означает выдавать желаемое за действительное. С другой стороны,

«если, за исключением ударов по гидроэлектростанциям, действия моей авиации в Корее не будут ограничиваться, я могу помешать переброске значительных подкреплений, переправляющихся через Ялу [200] для предотвращения уничтожения тех сил, которые теперь выставлены против меня в Северной Корее».

Макартур продолжал сравнивать «широко известное стремление британцев» умиротворить китайских коммунистов путем предоставления им полосы в Северной Корее с умиротворением Гитлера в Мюнхене в 1938 году.

«Уступить какую-либо часть Северной Кореи китайским коммунистам, — настаивал он, — было бы величайшим поражением Свободного мира за все последнее время <и>... банкротством нашего господства и влияния в Азии. Это сделало бы несостоятельными наши позиции как в политическом, так и в военном отношении». Далее генерал утверждал: «Со всей серьезностью я могу говорить о том, что в этот решающий момент недопустимы никакие послабления и что мы по-прежнему должны проявить стремление достичь полной победы, которая, я верю, будет одержана, если наша решимость и упорство не оставит нас»{440}.

Макартур имел вполне реальные шансы получить свободу действий в Корее. Во-первых, он был командиром действующей армии, должностным лицом, которое традиционно получало значительную свободу для того, чтобы оценивать условия театра боевых действий. Более того, впервые в истории США секретарь по обороне Джордж С. Маршалл был в прошлом военным — и естественно, что он трепетно относился к этой традиции. Немаловажным было и то, что в отличие от своих начальников в США, которые находились в замешательстве и смущении, Макартур имел четкое представление о том, что нужно делать.

Вашингтонские чиновники были глубоко обеспокоены тем, что конфронтация с Китаем могла сказаться на мощи Запада в Европе. Однако у них не было никакой определенной информации о намерениях Китая и его возможностях. Они разделяли опасения Макартура, что проявления робости только придадут коммунистам еще больше уверенности и сломят моральный дух южнокорейцев. Продвижение некорейских войск ООН на север во второй половине октября сделало первое из упомянутых опасений главнейшим, поскольку остановка или отступление сил ООН теперь могли быть вызваны только китайской интервенцией — а не просто тревогой, вызванной приближением к китайской границе{441}. Кроме того, Макартур отстаивал необходимость выполнения поставленной перед ним цели — уничтожить северокорейские вооруженные силы, и был несогласен с навязываемыми ему новыми задачами. Изменившаяся ситуация свидетельствовала о явном провале в политической области. [201]

Кроме того, следует отметить, что всегда легче сохранить план, чем изменить его. Макартур по-прежнему был намерен извлечь всю возможную выгоду из блестящей победы при Инчхоне. Комитет начальников штабов один раз уже подверг сомнению его суждения — и оказался не прав. Теперь уже никто не испытывал желания еще раз бросить вызов генералу.

Внутренняя ситуация в Соединенных Штатах лишь усугубляла положение. Макартур уже давно был любимцем республиканцев, недовольных политическим курсом США в отношении Азии. Его сокрушительная победа при Инчхоне ослабила силу нападок на него со стороны приверженцев официального курса во время предвыборной кампании в Конгресс. Теперь сама мысль о том, чтобы ограничить действия генерала в Корее, приводила в испуг лидеров демократов. Выборы, состоявшиеся 7 ноября, едва ли могли снизить внутреннее политическое напряжение, связанное с необходимостью изменения политического курса. Хотя республиканцы получили наименьшее количество мест (двадцать восемь в Палате представителей и пять в Сенате) за весь период с 1934 года, этот результат широко подавался как поражение демократов. Конечно, это было на руку тем республиканцам, кто был наиболее резок в нападках на политический курс США в Азии. Многие аналитики, в том числе и несколько должностных лиц из демократической администрации, считали, что Ачесон несет главную ответственность за результаты прошедшей кампании. Его обвиняли в том, что он занял неправильную позицию, встав во главе тех, кто хотел ограничить деятельность Макартура{442}.

Пребывание Маршалла на посту главы департамента обороны еще больше ухудшило положение Ачесона. Маршалл и сам был в свое время госсекретарем и заметной фигурой в Белом доме. Для многих он был архитектором победы во Второй Мировой войне и тем, кто стоял за историческими поворотами американской внешней политики в 1947 и 1948 годах. В 1950 году, ввиду плохого состояния здоровья, ему пришлось сократить свой рабочий день — однако, несмотря на это, он по-прежнему оставался человеком, к которому люди обращались за советом в трудную минуту. Его присутствие снизило перспективу того, что Ачесон предложит остановить американское наступление в Корее.

К тому времени как 9 ноября собрался Совет Национальной Безопасности, китайские войска в Корее вышли из контакта с силами ООН — тем самым еще более усложнив оценку сил китайской армии и ее намерений. Генерал Уолтер Беделл Смит, [202] директор Центрального разведывательного управления, представил новый доклад разведки, в котором численность китайских войск в Корее оценивалось от 30000 до 40000 человек. Вместе с остатками северокорейских подразделений и 350 000 китайских солдат в Маньчжурии, которые могли быть переброшены на полуостров в течение одного-двух месяцев, эти силы могли либо остановить продвижение сил ООН, либо принудить их к отступлению{443}. Генерал Брэдли сомневался, что удары американской авиации смогут предотвратить значительное усиление китайской военной мощи в Корее — до тех пор пока американские самолеты не смогут действовать над территорией Маньчжурии.

Но что, если Китай решит придать еще больший масштаб своему участию в корейском конфликте? Здесь о намерениях Китая политики могли только гадать. Объединенный Комитет начальников штабов считал, что существуют три возможности:

1. Китай намерен защитить гидроэлектростанции на реке Ялу, которые снабжают электричеством значительную часть Маньчжурии — и, возможно, создать в Северной Корее некий «санитарный кордон».

2. Китай решит отбросить силы ООН и вступить в затяжную войну на истощение.

3. Китай собирается изгнать иностранные войска с полуострова.

Все согласились с тем, что Госдепартаменту следует искать прямых контактов с китайцами, чтобы выяснить их намерения — а, возможно, и достичь урегулирования конфликта. Что касается Макартура, то он может продолжать действовать в Корее по своему усмотрению{444}.

Усилия Ачесона, предпринятые в течение следующих двух недель, не оказались плодотворными. Он вышел с предложениями через шведов, которые имели отношения с Пекином, однако это не принесло никакого результата. Ачесон надеялся, что китайская делегация, которая находилась на пути в Нью-Йорк, где должна была принять участие в обсуждениях Совета Безопасности ООН проблемы Тайваня, имеет полномочия обсуждать и корейские проблемы. 8 ноября Совет Безопасности пригласил представителя КНР присутствовать на предстоящей дискуссии по Корее. Хотя ответ Чжоу Энь-лая не был обнадеживающим, однако 16 ноября Госдепартамент получил сообщение из Дели о том, что китайцы прибудут в Нью-Йорк через три дня [203] и будут иметь полномочия говорить о Корее. На самом деле делегация прибыла лишь 24 ноября — в тот самый день, когда Макартур начал свое «наступление с целью закончить войну» (начало кампании было отложено более чем на неделю из-за проблем, возникших с обеспечением войск). Выбор времени вряд ли был удачным для ведения мирных переговоров. Попытки англичан вступить в контакт с китайскими официальными лицами через своих представителей в Пекине не увенчались успехом{445}.

Предполагаемый китайский план мирного урегулирования появился в результате утечки информации, допущенной польской делегацией ООН 17 ноября. План предусматривал создание буферной зоны к югу от реки Ялу, находящейся под административным управлением правительства Ким Ир Сена, уход 7-го флота США из Тайваньского пролива и отказ США от признания режима Чан Кай-ши, а также официальное заявление Вашингтона о прекращении любой дальнейшей поддержки этого режима. Хотя еще в начале месяца Госдепартамент обыгрывал идею создания буферной зоны на обоих берегах Ялу, Соединенные Штаты не проявили инициативы, и утечка информации о китайском плане ни к чему не привела{446}.

На самом деле в результате постоянного давления на Госдепартамент со стороны Комитета начальников штабов, поддерживающих Чан Кай-ши республиканцев, а также личных симпатий Дина Раска, Соединенные Штаты стали проводить в отношении Тайваня менее гибкую политику. Давление на англичан, которые в конце сентября провели через Генеральную Ассамблею решение систематически, начиная с 15 ноября, рассматривать тайваньский вопрос, было отражением этой тенденции. В ожидании указанной даты англичане разработали проект резолюции, призывающей комиссию ООН изучить вопрос с Тайванем и предложить рекомендации. Проект предполагал, что при внесении предложений комиссия должна следовать духу Каирской декларации 1943 года, которая предусматривала возвращение острова Китаю.

В то же время Госдепартамент хотел оставить открытой перспективу рекомендовать предоставление Тайваню автономии. Даже когда Корейская война закончилась, американцы готовились к военной кампании, целью которой было отделение этой территории от материкового Китая — или, по крайней мере, ее демилитаризация. Китайская интервенция в Корею была на руку американским консерваторам, так как она увеличила сомнения в отношении того, чем закончится конфликт, побудивший [204] США взять Тайвань под свою защиту. 15 ноября, когда Джон Фостер Даллес предложил Первому Комитету ООН отсрочить дискуссию по проблеме Тайваня, он получил почти единодушную поддержку{447}.

Администрация Трумэна все еще сосредоточивала свои усилия на убеждении Пекина в том, что у Соединенных Штатов нет никаких агрессивных планов. США уже стали коспонсором резолюции Совета Безопасности ООН, подтверждающей что «политика ООН предусматривает неприкосновенность китайской границы с Кореей и всецело направлена на защиту законных интересов Китая и Кореи в пограничной зоне». Очевидно, здесь имелись в виду электростанции, расположенные на реке Ялу. В своих широко опубликованных заявлениях Ачесон и Раск подчеркивали, что у Соединенных Штатов нет никаких планов за пределами Кореи. Трумэн сделал то же самое на расширенной пресс-конференции{448}.

Сигналы, поступающие из Китая, доклады разведки о ситуации в Корее, обстановка в ООН и столицах союзных государств — все это увеличивало озабоченность Госдепартамента. Китайская пресса ответила на попытки США восстановить доверие тем, что приводила примеры более ранних заявлений Вашингтона, делавшихся с конца июня, и демонстрируя, насколько они противоречили последующим действиям США в Корее. Начинались эти заявления со статьи «Юнайтед Пресс» от 27 июня, в которой приводилась цитата из выступления одного армейского оратора, где он говорил, что никакие американские войска не будут участвовать в корейском конфликте. Затем следовали сообщения о том, что американские бомбардировки будут ограничены лишь территорией Южной Кореи, и что цель ООН заключается только в том, чтобы восстановить границу по 38-й параллели. Наконец последовали обещания, что американские войска остановят свое продвижение на достаточном расстоянии от границы с Маньчжурией.

«Всего этого вполне достаточно, чтобы подтвердить истину пословицы: «Никогда не верь слухам, пока их можно опровергнуть» — заявляло «Агентство Новостей Нового Китая» 17 ноября{449}. Китайские газеты, журналы и радиопередачи продолжали повторять лозунг, появившийся в конце октября и призывающий к мобилизации китайского народа для ведения затяжной войны с Соединенными Штатами{450}.

Сообщения разведки также были малоутешительны. С помощью Нидерландов Госдепартамент получил сведения, что [205] Китай уже располагает 100-тысячным контингентом войск в Северной Корее и полумиллионом солдат в Маньчжурии. Посольство Нидерландов в Пекине считало, что Китай желает избежать прямого столкновения с войсками ООН — но только в том случае, если они остановятся как минимум в пятидесяти милях от маньчжурской границы{451}.

Отдел разведки Госдепартамента представил вызывающий тревогу прогноз дальнейшего развития событий. Наиболее вероятными вариантами совместных советско-китайских действий в отделе считали:

а) Продолжение совместных операций КНА и КНД в Северной Корее до тех пор, пока перспективы безопасного ухода США из Кореи посредством запугивания и дипломатических маневров не будут исчерпаны.

б) В случае провала этой тактики прогнозировалось увеличение масштаба необъявленной китайской интервенции в Корею, а при необходимости — и проведение крупномасштабных военных операций.

с) Предполагалось увеличение советской поддержки китайцам, в том числе вооружением, самолетами, техническими советниками — а в том случае, если потребуется предотвратить поражение Китая, не исключалось и появление «добровольцев»{452}.

В Токио генерал Уиллоуби выразил беспокойство по поводу растущей китайской мощи в северо-восточных районах полуострова, где силы 10-го американского корпуса были слишком распылены{453}. При таких обстоятельствах дробление Макартуром сил 8-й армии и ю-го корпуса между западным и восточным флангами фронта вызывало в Вашингтоне некоторые опасения.

Результаты усилий США внести гармонию в отношения с союзниками тоже не были однозначны. Госдепартамент считал единство союзников решающим фактором — как для сдерживания противника, так и для концентрации сил в случае разрастания конфликта. Великобритания, Франция и еще три менее крупных государства присоединились к Соединенным Штатам и также стали коспонсорами проекта резолюции Совета Безопасности, призывающей Китай уйти из Кореи. Однако Лондон и Париж не слишком стремились вынести эту резолюцию шести держав на голосование, так как это однозначно привело бы к тому, что Советский Союз воспользовался бы своим правом [206] вето. Кроме того, это могло ухудшить перспективы компромисса с Пекином. Надежду внушала только идея создания буферной зоны к югу от реки Ялу. Индийская делегация ООН была за перемирие вдоль существующей линии фронта в Корее, канадцы выдвигали аналогичные предложения{454}. В Англии лейбористы-заднескамеечники оказывали давление на Эттли и Бевина, требуя, чтобы те порвали с Соединенными Штатами. Когда Ачесон обратился к Бевину, а также к министрам иностранных дел Франции, Канады, Нидерландов и Австралии относительно возможности разрешить американским летчикам преследовать действующие в Корее вражеские самолеты вплоть до их авиабаз, расположенных в Маньчжурии, ответы были одинаково отрицательными{455}. Ранее генерал Брэдли уже выражал свои сомнения по поводу того, что военное решение корейского вопроса может быть осуществлено без проведения воздушных операций севернее Ялу.

17 ноября Джон Патон Дэвис из отдела планирования политики Госдепартамента в конце концов предложил прекратить наступательные операции в Корее и отвести войска ООН к самому узкому месту полуострова, чуть севернее Пхеньяна и Вонсана{456}. Генерал Чарльз Л. Болтэ, помощник начальника штаба армии по планированию операций, считал, что это предложение получит широкую поддержку в Госдепартаменте, и что такая идея, возможно, будет выдвинута на заседании, посвященном вопросам государственной обороны, которое было назначено на 21 ноября{457}.

Болтэ недавно возвратился из поездки в Японию и Корею. Он был единственным из основных должностных лиц в Вашингтоне, кто после начала китайской интервенции видел Макартура и посетил линию фронта — чем обратил на себя внимание своих начальников. Он доложил начальнику штаба армии генералу Коллинзу, что силы ООН могут удержать любую позицию в Северной Корее. Не испытывая ни малейшего стыда от того, что вторгся в область политики, Болтэ настаивал на том, что твердость сдержит дальнейшую агрессию, в то время как робость приведет к противоположному результату. В выражениях, которые бы польстили самолюбию Макартура, он утверждал, что «история доказала, что переговоры с коммунистами столь же бесплодны, сколь омерзительны». Он настаивал на том, чтобы Комитет начальников штабов блокировал любое предложение по изменению инструкций командующего действующей армией{458}. [207]

Ачесон, несомненно, почувствовал, что военные будут противодействовать всем попыткам остановить рискованное наступление Макартура. 21 ноября на встрече в Пентагоне госсекретарь отметил, что дружественные страны обеспокоены дальнейшим расширением масштабов войны и что он противился выдвижению англичанами конкретного предложения по созданию демилитаризованной зоны и не намерен вмешиваться в директивы, данные Макартуру. Маршалл заявил, что Соединенные Штаты могут противодействовать нежелательным предложениям союзников, взяв инициативу в свои руки и выдвинув предложение создать демилитаризованную зону — но только после того, как сопротивление врага будет подавлено. 24 ноября Вашингтон передал Макартуру следующее предложение: либо он прекращает наступление сил ООН, передовые части которых должны оставаться на расстоянии от десяти до двадцати пяти миль от реки Ялу, или отводит войска от границы с Китаем сразу же после успешного завершения наступления. Затем южнокорейские войска заняли бы передовые позиции, а подразделения других стран были бы отведены в тыл{459}.

Командующий силами ООН на Дальнем Востоке отмахнулся от этого предложения, заявив, что в военном отношении местность делает невозможным создание вблизи реки Ялу любой линии обороны и что в политическом отношении согласиться с чем-то меньшим, нежели уничтожение всех сил противника южнее северной границы Кореи было бы чревато самыми опасными последствиями{460}. Это заявление было пропитано иронией, поскольку Макартур прекрасно знал, что его наступление может провалиться. Он считал, что в этом случае силам ООН следует расширить зону действия своей авиации и начать воздушную войну в Маньчжурии. Тогда, как он предполагал, Советы предпримут ответные действия, и война станет более масштабной{461}. Во всяком случае, к тому времени как он получил предложение Вашингтона остановиться недалеко от реки Ялу, последний этап наступления уже начался.

Последнее слово в Вашингтоне осталось за Макартуром. Теперь китайцы должны были сказать свое слово на поле боя. К 28 ноября силы коммунистов численностью более 200000 человек контратаковали с такой силой, что сразу подавили сопротивление сил Макартура, который докладывал, что его командование «теперь столкнулось... с условиями, которые не поддаются контролю... Это совсем другая война» {462}. [208]

Как в военном, так и в политическом отношении Соединенные Штаты сыграли на руку своему противнику. Распыленность сил ООН в Корее и их расположение на пересеченной открытой местности, вдалеке от баз снабжения намного снизило их превосходство в огневой мощи и мобильности. То, что, несмотря на все предупреждения Китая, США выбрали более опасный политический курс — хотя и не смогли его осуществить — придавало китайской интервенции некоторый намек на законность и подрывало доверие к руководящей роли США на Западе. Еще в начале октября, а затем и в ноябре союзники США выражали свою обеспокоенность агрессивностью военных действий ООН, однако они смогли лишь удержать Вашингтон от переноса военных действий на территорию Маньчжурии. Больше уже никогда их мнение, особенно Великобритании, не будет настолько разительно отличаться от мнения США.

Напротив, в нейтральной Индии Неру все больше утверждался в своем недоверии к планам и суждениям США в отношении Азии. Раздражение и опасение Индии, вызванные недавним вторжением Китая в Тибет, вполне могли подтолкнуть эту страну к сближению с антикоммунистическим блоком — однако политика, проводимая Соединенными Штатами, только усилила стремление Дели к независимой позиции в «холодной войне» и дала толчок усилиям Индии активизировать арабо-азиатский блок в ООН.

Коммунистические державы пробуют почву

Каковы были перспективы предотвращения серьезного столкновения Китая и США в период между концом октября и концом ноября? Могло ли прекращение продвижения войск ООН в Корее и более гибкая позиция США в вопросах Кореи, Тайваня и представительства КНР в ООН привести к урегулированию конфликта? Ответы на эти вопросы являются лишь предположительными. Основанием для этих предположительных ответов могут быть только телеграммы Мао Сталину, действия его подчиненных, события на поле боя, приготовления в Китае и видимые проявления дипломатической активности — в том числе и Советского Союза.

Мы видели, что отказ Сталина от собственного предложения оказать воздушную поддержку заставил Мао пересмотреть свое решение ввести войска в Корею. Однако в конечном счете решение о вводе войск было еще раз подтверждено — и в ответ [209] на это Сталин вновь изменил свою позицию, приказав своим истребителям обеспечить воздушное прикрытие китайских войск, как только те вступят на территорию Кореи{463}. Однако Сталин отказался предоставить бомбардировщики, и советская позиция заставила Мао на первых порах следовать оборонительной тактике. Китайский вождь не собирался объявлять о вторжении своих войск в Корею, но считал, что силы противника смогут обнаружить присутствие китайских войск еще до начала основных боевых действий и что это может привести к прекращению продвижения сил ООН{464}. При таких обстоятельствах китайские народные добровольцы потратят шесть месяцев на возведение оборонительных линий в северных горах. В течение этого времени они будут заниматься военной подготовкой, и, как он надеялся, получат советское тяжелое вооружение. Они будут готовы начать наступление весной следующего года, но только после того, как «будет достигнуто подавляющее преимущество над войсками противника в воздухе и на земле» {465}. И если сейчас, в октябре, силы противника продолжат двигаться на север, встретив их в горных районах севернее Пхеньяна и Вонсана, китайские подразделения должны будут сосредоточить свои усилия на востоке — против южнокорейцев, которые шли впереди американцев и стремительно продвигались на север. Мао и его генералы были уверены в том, что разобьют их{466}.

Если бы силы ООН остановились на линии Пхеньян — Вонсан, серьезное столкновение с китайцами удалось бы отсрочить на несколько месяцев. Очевидно, что действия дипломатов в течение этих месяцев — и самое главное, достижение относительного равновесия военных сил в северной части полуострова — препятствовали бы наступлению как той, так и другой противоборствующей стороны. Тупиковая ситуация на линии фронта, пересекающей узкую горловину полуострова севернее линии Пхеньян — Вонсан, могла бы гарантировать безопасность границ Китая и оставила бы некоторую часть корейской территории под контролем КНДР, но не решила бы главной задачи Кима — объединения полуострова под его властью. Он не смог бы даже вернуть то положение, которое существовало до июньской агрессии. Но не вызывает сомнений, что он стремился бы перейти к наступательным действиям.

Никто не может сказать, стремился бы к наступательным действиям Мао — перед лицом раздробленности собственной страны (КНР и Тайвань) и трудностей военной кампании в [210] Корее, которая могла привести к ударам США непосредственно по территории Китая. Продолжал бы он испытывать братские обязательства по отношению к Киму или подвергать риску престиж собственного режима, как у себя дома, так и за рубежом, а также безопасность собственной страны вкупе с ее экономическим развитием? Возможно, что такое стремление поддержал бы Сталин — хотя значительная часть его планов до сих пор остается тайной. Ясно, что он хотел избежать прямого военного столкновения с Соединенными Штатами и с радостью ухватился бы за возможность использовать объявление Соединенными Штатами войны Китаю для осуществления своих планов в отношении Кореи{*74}. Он также хотел использовать такое развитие событий и для укрепления китайско-советского военного договора.

Через год Мао — несомненно, получив согласие своего советского союзника — согласится с линией перемирия, часть которой проходила севернее 38-й параллели. Но это произошло лишь после того, как Китай одержал несколько блестящих побед и понес огромные потери в живой силе. Когда войска ООН во второй половине октября стремительно продвигались на север, Мао понимал, что его солдатам не доставит большого удовольствия окапываться в горах. К 21 октября войска Корейской республики продвинулись севернее Пхеньяна и Вонсана, а их зарубежные союзники не намного от них отставали. С одной стороны, такая ситуация для китайцев была довольно опасной, но с другой стороны — внушала надежды. Опасность заключалась в том, что им теперь приходилось вступать в бой еще до того, как будет получено все необходимое тяжелое вооружение и подготовлены мощные оборонительные линии. Но в то же время подразделения противника оказались слишком растянуты, а основные силы войск ООН продвигались на восточном и западном направлении. В центре большой участок фронта был оголен, что создавало чрезвычайно благоприятные условия для контрнаступления.

Директивы Мао своим командующим действующими армиями, отправленные в период с 21 по 23 ноября, показывают, что теперь он был настроен на наступательные действия. Согласно директиве, китайские войска должны были искать возможности вступить в бой и попытаться «уничтожить три или четыре [211] южнокорейские дивизии»{467}. Мао считал, что к захвату главных городов Кореи можно было приступать лишь после того, как китайские войска получат воздушную поддержку. Тем не менее уже сейчас они могут одержать целый ряд локальных побед над противником — в том числе и над американскими подразделениями. Такие победы принудили бы американцев вести дипломатические переговоры с Китаем, а главное — могли временно приостановить бы переброску новых дивизий из США{468}.

В основе распоряжений Мао явно лежало предположение, что силы противника — как корейские, так и иностранные — намерены стремительно двигаться к реке Ялу через территорию, занятую китайцами и остатками северокорейских армий. Если бы некорейские подразделения сил ООН заняли оборону в узкой горловине полуострова чуть севернее от линии Пхеньян-Вонсан, в то время как подразделения армии Корейской республики продолжали бы продвигаться дальше на север, Мао, возможно, еще раз изменил бы свою тактику. После того как его «добровольцы» заставили бы южнокорейцев отступить, он, возможно, отказался бы от немедленного наступления на хорошо укрепленные оборонительные линии войск ООН. Даже в случае успешного начала наступательных действий китайских войск к северу от Пхеньяна и Вонсана, отход сил противника на оборонительные позиции мог заставить его отказаться от продолжения наступления. Китайские источники свидетельствуют, что в начале ноября добровольцы избегали вступать в открытый бой с силами ООН, стремясь заставить противника еще больше распылить свои силы, и таким образом сделать их еще более уязвимыми для китайских атак{469}. Если бы Макартур, вместо того чтобы оказывать такую превосходную услугу своему противнику, сосредоточил бы свои силы южнее, на достаточном расстоянии от китайских позиций, масштабного китайско-американского столкновения можно было бы избежать.

Впоследствии Макартур и другие военные утверждали, что Мао ввел войска в Корею лишь после получения информации о том, что Соединенные Штаты не будут переносить военные действия на территорию Китая — эти сведения якобы основывались на шпионских источниках в Англии. Однако данная версия противоречит тому, что нам известно о ситуации внутри китайского руководства накануне вторжения{470}. Мао считал вполне вероятным, что ответом на его интервенцию будут удары авиации США по Китаю — возможно, даже с применением атомных бомб. Существует мнение, что Сталин достаточно сильно [212] опасался реакции США на массированную интервенцию Китая и рекомендовал, чтобы КНР отправила на полуостров лишь около 60000 солдат{471}. К тому же в течение октября и ноября Китай предпринял широкие меры по защите северо-восточных городов страны от воздушных налетов{472}. Утверждение о наличии шпионской информации не подтверждают и дебаты, имевшие место внутри исполнительной ветви власти в Вашингтоне, где вопросы возможной карательной акции против Китая рассматривались уже начиная с конца июня. В документе NSC-81/1, подписанном президентом Трумэном и сентября, говорилось, что «Соединенным Штатам не следует вступать в масштабную войну с коммунистическим Китаем», даже если китайские войска будут продвигаться южнее 68-й параллели. Правда, в последнем случае этот документ предусматривал проведение военно-воздушных и военно-морских операций против Китая и не давал однозначного ответа на вопрос, какие действия следует предпринять в случае столкновения сил ООН с китайскими войсками в Северной Корее{473}.

Разительные изменения в политике США, которые происходили в течение пяти месяцев, предшествовавших китайской интервенции, делают маловероятной возможность того, что Пекин или Москва могли получить через свою шпионскую сеть такую информацию, которая предоставила бы им убедительные сведения о возможной реакции США на китайское наступление в Корее. В лучшем случае они могли только предполагать, что при расширении Соединенными Штатами масштабов войны произойдет резкое разделение мнений западных стран. Но это можно было узнать и просто читая «Нью-Йорк Таймс».

Таким образом, скорее всего, Китай и Советский Союз были глубоко обеспокоены ответной реакцией США на интервенцию КНР в Корее, а военные планы Мао в конце октября и в начале ноября еще не были окончательно оформлены. Вопрос заключается в том, какую цену готовы были заплатить Пекин и Москва, чтобы предотвратить дальнейшее расширение китайско-американского столкновения — если они вообще были готовы за это платить. Один из способов дать ответ на этот вопрос заключается в изучении намеков, которые можно отыскать как в коммунистической прессе, так и в дипломатических кругах. В своем номере за 10–11 ноября издававшаяся в Гонконге влиятельная коммунистическая газета «Да Гонь Бяо» опубликовала длинную статью, в которой были выделены три задачи китайской интервенции в Корее: вывод иностранных войск и [213] общенациональные выборы на полуострове, прекращение помощи США режиму Чан Кай-ши и прекращение планируемой милитаризации Японии. Упоминался также и мирный договор с этой страной, приемлемый для Китая и Советского Союза{474}. Через неделю польская делегация в ООН допустила еще одну утечку информации — однако в ней Япония не упоминалась вообще, а в отношении Кореи говорилось лишь о буферной зоне на севере под контролем КНДР. За неделю до этого Чжоу Энь-лай отклонил приглашение Совета Безопасности принять участие в обсуждении вопроса о китайской интервенции в Корее, но предложил, чтобы Совет одновременно рассмотрел как корейскую, так и тайваньскую проблему{475}. Истинное значение этих событий заключалось в том, что китайцы проявляли гибкость в своих требованиях и изначально были заинтересованы в переговорах. Тем не менее они были полны решимости связать воедино проблемы Кореи и Тайваня — а также, подобно Соединенным Штатам, не хотели проявлять робость перед лицом противника.

Обсуждения этих проблем в ООН явно ни к чему бы не привели, и это заставило американцев сделать следующий шаг. Он последовал сразу же после уведомления общественности о намерениях США, сделанном Ачесоном, Раском и Трумэном, и через четыре дня после того как США попросили Швецию использовать своего посла в Пекине для выяснения позиции Китая{476}. В этом свете утечка информации могла быть контрмерой, целью которой было выяснить, каковы настроения в дипломатических кругах Запада. Делегация КНР в ООН, которая должна была наблюдать за ходом дискуссий по проблеме Тайваня (а возможно, и Кореи) выехала из Пекина 14 ноября{477}. Неспешная поездка через Москву и Восточную Европу задержала ее прибытие в Нью-Йорк до 24 ноября — тем самым предоставив руководству Китая достаточно времени для выяснения позиции США, перед тем как открыто начать противоборство с дипломатами этой страны{478}.

Поскольку 17 ноября утечка информации была допущена польскими должностными лицами, ясно, что ее инициатором был Советский Союз, имевший с Польшей более тесные связи, чем Китай — или по крайней мере именно он предложил эту уловку. Решив избегать прямой интервенции в Корее в середине октября, когда силы ООН стремительно продвигались на север, а заявления китайских руководителей становились все более угрожающими для Запада, Сталин просто пожелал «корейскому [214] народу, героически защищающему независимость своей страны, успешного завершения его многолетней борьбы за создание единой, независимой и демократической Кореи» {479}. Хотя он и изменил свою прежнюю позицию, дав согласие на оказание своевременной воздушной поддержки китайским войскам в Корее, советские истребители МиГ-15, которые появились южнее Ялу в начале ноября, избегали вступать в бой с самолетами ООН{*75}, действующими вблизи границы с Китаем{480}. Опасаясь эскалации войны в Корее, Сталин явно пытался использовать возможности мирного урегулирования.

Обстановка, сложившаяся за пределами Кореи, также подталкивала Сталина в этом направлении. Несмотря на медлительность Франции, накалившей обстановку на заседании министров обороны стран НАТО в конце октября, и невзирая на сомнения самой Западной Германии, возрождение германской армии по-прежнему оставалось реальной перспективой. В ответ на это Москва предупредила, что не потерпит возрождения германской армии — а затем срочно созвала в Праге министров иностранных дел стран советского блока с целью выработки единой позиции по этому вопросу. 3 ноября Советы предложили встречу министров иностранных дел Великобритании, Франции и двух сверхдержав с целью обсудить широкий спектр вопросов по Германии. То обстоятельство, что значительная часть вооруженных сил США на неопределенный период времени была связана на другом театре военных действий, дальнейшее [215] ухудшение международной обстановки, разрастание конфликта в Корее — все это создавало необходимость того, чтобы Германия наконец смогла внести свой весомый вклад в НАТО{481}.

Мирный договор с Японией также вызывал беспокойство Москвы. 26 октября Джон Фостер Даллес представил Якову Малику меморандум, в котором были обозначены условия этого договора. В их число входило наличие американских военных баз на территории Японии и новое рассмотрение Тайваньского вопроса — очевидно, в расчете на перспективу пересмотра решений Каирской декларации. Длительный конфликт в Корее только бы укрепил позиции США по этим вопросам. Когда 20 ноября Даллесу был возвращен меморандум вместе с советским ответом на предложение вести переговоры, Малик сделал «весьма определенную попытку... создать дружескую атмосферу» {482}.

Влияние США в ООН, усилившееся с июня 1950 года, также беспокоило Москву. В начале ноября оно проявилось в принятии Генеральной Ассамблеей резолюции «Единство ради мира», против которой голосовали лишь пять делегатов. До сих пор неясно, могла ли эта мера стать эффективным инструментом против коммунистического блока, но принятие этой резолюции таким подавляющим большинством отражало опасную тенденцию{483}.

Ежегодная речь, посвященная годовщине большевистской революции, произнесенная 6 ноября членом Политбюро Николаем А. Булганиным, отражала мрачные настроения Москвы. Если прошлогоднее обращение Георгия М. Маленкова было красочным и в нем много говорилось о развитии событий за рубежом, то в речи Булганина основное внимание уделялось экономике страны, и его выступление было не столь воодушевленным. Оба оратора подчеркивали стремление СССР к миру — но Булганин особо отметил, что

«товарищ Сталин неоднократно утверждал, что различия в экономических системах и идеологиях не исключают сотрудничества и нормальных отношений между Советским Союзом и капиталистическими странами, и особенно между Советским Союзом и Соединенными Штатами Америки»{484}.

Если Советы испытывали желание поманить пряником, как в вышеизложенном выступлении, или в случае с утечкой информации через польских дипломатов, или в призыве к переговорам по Германии, то они могли и помахать кнутом — например, когда Булганин под «бурные и продолжительные аплодисменты» заявил, что «настало время этим господам в [216] Соединенных Штатах понять, что наш народ способен отстоять... интересы своей родины, и если понадобится, то и с оружием в руках» {485}. И действительно, поведение Вышинского в ООН было подтверждением этой воинственности. Второго ноября он так яростно полемизировал с Даллесом, что получил выговор от председателя Генеральной Ассамблеи Насроллы Энтезама{486}.

Советская дипломатия действовала на нескольких фронтах, где возникали различные направления. Это отражало попытки Москвы подготовиться к возможным случайностям, сразу же пытаясь им воспрепятствовать. Развитие событий за последние полгода лишило Сталина уверенности в намерениях США, и, таким образом, сложившаяся осенью ситуация дала ему паузу. Мог ли он быть уверен в том, что китайское контрнаступление в Корее не разгневает американцев настолько, что они начнут наносить удары непосредственно по Советскому Союзу? Во всяком случае, представители США не делали секрета из того, что, по их мнению, настоящей причиной проблем, возникших в Корее — да и повсюду в мире — является Москва. Возможно, новая война в Корее дала отмашку американским сторонникам идеи превентивной войны. Но даже если это и не случится, наращивание западной военной мощи, в том числе вооружение Западной Германии и Японии, могло стать фактором долговременной опасности для Советского Союза. Следовательно, Кремль мог стремиться к компромиссу за счет нескольких районов, в том числе и Кореи. В то же самое время Сталин по-прежнему не собирался показывать свою обеспокоенность американцам — не будучи уверен в том, что они заинтересованы в урегулировании. Предложение начать переговоры могло, по крайней мере, способствовать размежеванию мнений как между некоммунистическими странами, так и внутри них.

В этом отношении тоже велась работа. Просоветские элементы настойчиво укрепляли движение борцов за мир. 16 ноября в Варшаве открылся Второй Всемирный конгресс мира. Это заседание было отложено на двое суток и перенесено из Шеффилда в Англии в Польшу, поскольку правительство Эттли запретило въезд в страну многим делегатам конгресса. Советская пресса широко осветила это событие, объявив, что на форуме будут представлены восемьдесят государств. На заседании было принято решение начать новую всемирную кампанию по сбору подписей — на этот раз в пользу воззвания, гораздо более широкого, нежели призыв к запрещению атомного оружия. Среди [217] других вопросов было и обсуждение воззвания, призывавшего к созыву пятисторонней мирной конференции с участием КНР, немедленное прекращение войны в Корее и вывод с полуострова всех иностранных войск, прекращение американской поддержки режиму Чан Кай-ши и отказ от ремилитаризации Германии и Японии. Облеченное в форму «Обращения к Объединенным Нациям», воззвание излагало многие из текущих внешнеполитических задач Советского Союза. Помимо пропагандистских задач, требующих немедленного выполнения, конгресс сделал несколько организационных изменений во всемирном движении борцов за мир. Сложная структура Всемирного Совета Мира, состоявшего из Исполнительного комитета, более чем 75 национальных комитетов и 150 000 местных групп, по мнению некоторых наблюдателей, составляла потенциальную конкуренцию Организации Объединенных Наций{487}.

Конечной целью движения борцов за мир было укрепление поддержки политики Кремля как в Советском Союзе, так и в странах-саттелитах. С 10 ноября и до конца месяца кампания в защиту мира была главной темой советской прессы и радио. Двадцать третьего ноября более половины газеты «Правда» было посвящено этой теме, а через пять дней треть номера была отведена этому вопросу. Выходящий большим тиражом журнал Коминформа (просоветской организации национальных коммунистических партий) «За длительный мир, за народную демократию!» также посвятил много места этой теме{488}. В условиях напряженной международной обстановки мирное движение должно было гарантировать, что в случае войны народы коммунистического мира соберутся воедино под звуки кремлевской трубы.

Обязательства и перспективы

Маневрирования обеих противостоящих сторон в судьбоносные дни ноября и всей осени 1950 года показали глубину противоречий между Западом и коммунистическим миром. Каждая из сторон вплотную столкнулась с опасностью конфликта, которого их высшие руководители — от Сталина в Москве и Мао в Пекине до Трумэна в Вашингтоне — хотели избежать. Каждое из правительств пыталось предотвратить эскалацию войны. То, что никто в этом не преуспел, в значительной степени было следствием деятельности многочисленных сил в Вашингтоне и Токио. Провал попыток компромиссного урегулирования стал [218] результатом воли и влияния командующего действующей армией, чье понимание реалий Азии уже давно не соответствовало действительности и устарело, а также желания американских официальных лиц одержать полную победу в холодной войне, их почти патологической боязни проявить хоть какой-то признак слабости и их близорукости в отношении нового динамичного Китая. Увы, изменчивая политическая обстановка в Соединенных Штатах препятствовала благоразумному выбору во внешней политике.

Упомянутые выше факторы привели к неосмотрительному наступлению ООН в конце ноября и сыграли на руку китайцам. Именно Соединенные Штаты, чьи войска находились за тысячи миль от родины, не сумели остановить продвижение этих войск к границам своих главных противников и предоставить дипломатии шанс урегулировать конфликт. Вместо того чтобы стать сдерживающим фактором, агрессивность США только спровоцировала наступление Китая. К чести высших гражданских руководителей в Вашингтоне, следует отметить, что у них все-таки не было намерений расширить цели США в корейском конфликте, включив в них и Китай. Однако курс, которым они следовали, дал Мао повод заподозрить их и в этом. И вряд ли следует удивляться тому, что лидер крайне националистического революционного режима в ответ решил выступить сам, а не сидеть сложа руки.

Корейская война остается конфликтом, вина за который лежит на многих. Летом 1950 года груз ответственности лежал на странах коммунистического лагеря, поскольку они начали и продолжали военные действия на территории Южной Кореи. Однако осенью тяжесть вины сместилась в сторону США, поскольку именно они допустили эскалацию войны, в результате чего и мир оказался на краю пропасти. От множества факторов зависело и то, насколько близко подошли бы воюющие стороны к крайней черте и кто в итоге контролировал бы американскую внешнюю политику — Трумэн или Макартур?

Ситуация в самой Корее тоже имеет множество неясных мест. Чем хуже обстояли дела у войск ООН, тем большей становилась вероятность того, что Соединенные Штаты решат расширить военные действия за пределы полуострова. А если бы китайское контрнаступление продолжалось, стал бы Пекин стремиться заставить противника уйти из Кореи — ведь телеграмма Мао Сталину от 20 октября говорила о том, что китайский лидер был склонен поступить именно так. А может быть, [219] Китай примирился бы с восстановлением довоенной границы? Сохранял бы Сталин прежнюю осторожность в отношении участия Советского Союза в конфликте — или соображения безопасности и надежды на возможные выгоды побудили бы советского вождя расширить роль его страны? Насколько сильное давление оказывали бы на США их союзники и арабо-азиатские нейтралы с целью ограничить военные действия в Корее и пойти на уступки по другим спорным вопросам (включая Китай), и насколько их усилия были бы скоординированны? В конфликте, когда дипломатия часто является заложницей у военной необходимости, ограничения действий обеих сторон, как правило, становятся возможными лишь при условии военного равновесия — явление, которое до сих пор можно было легко доказать. [220]