Красный флаг на колокольне
В одиннадцатом часу Стадник услышал в центре Килии-Веке беспорядочную стрельбу. Короткие пулеметные очереди, а после длинной паузы два или три гулких хлопка из «сорокапятки», затем донесся медный тягучий звон... И снова тишина, щебет жаворонков в небе. Совсем как на родной Винничине!
Но эти странные выстрелы? Не прибыло ли по реке запоздалое подкрепление неприятелю? [96] Догадка лейтенанта не оправдалась. Вот что случилось в городе.
После окончания боя за овладение городом Килия-Веке сюда переправился комполка Сирота. Осмотрев блиндаж, откуда Овчаров держал радио — и телефонную связь с левым берегом и КП полка, Сирота решил самолично проверить оборону вокруг города и на реке, обеспеченность боеприпасами, надежность заслона на размытом половодьем шоссе, ведущим в Сулину, откуда скорее всего можно было ждать контрудара.
Дух десантников оставался боевым, наступательным. Выражая их чувство, Юрковский говорил:
— Чего зря сидеть в окопах? Давайте двигать на Сулину, на Тулчу, а там и на Бухарест!
— Какой скорый! — усмехнулся Сирота. — Это уже компетенция штаба дивизии, корпуса, а может и самой Ставки...
Хорошо уж и то, думал про себя комполка, что теперь можно почти беспрепятственно плавать по Дунаю — от Черного моря и до Измаила. Взять бы еще Пардину и Периправу, что выше и ниже Килии! Оттуда нет-нет да постреливают по советским судам. Там тоже надо форсировать реку: с суши не взять — вокруг плавни...
Вернувшись с окраин Килии-Веке в укрытие, где раньше был румынский пункт связи, а теперь устроили КП правого берега, он позволил лейтенанту Овчарову и политруку Михаилу Бурову, комсомольскому секретарю полка, осмотреть захваченный город, предупредив:
— Только поосторожнее. Всякое может быть...
Овчаров молча усмехнулся. Вот еще! Разбитый наголову враг в панике бежал, последних его солдат вылавливают в плавнях, мин нигде не обнаружили.
Внешне Килия-Веке мало чем отличалась от советской Килии. Такие же одноэтажные домики с занавесками на окнах, узкие пыльные улочки, сады на задах, в палисадниках вьюнок, мальвы, молодые подсолнухи.
Здесь свое, пусть маленькое, но счастье. Жить бы мирно, так нет же! Пришел солдат, стал рыть окопы, наводить пушки на противоположный берег, выгнал горожан в камыши. Опасливо озираясь и в пояс кланяясь каждому советскому воину, они робко пробираются со своими узлами в покинутые жилища.
Настроение друзей-однополчан было праздничным. [97]
Они победители! Все испытанное утром на катерах, под бомбежкой, как-то отодвинулось в прошлое. А сейчас тепло и солнечно, в небе заливаются жаворонки, будто славят победителей. Неужели всего пять часов назад здесь, на этих улицах и набережной гремели выстрелы, рвались мины и гранаты, лилась кровь и стонали раненые?
Действительно, не будь вокруг явных следов штурма и шагающих навстречу под конвоем пленных можно было подумать: утренний бой лишь плод больной фантазии, выдумка самого сатаны.
Но Овчаров и Буров были полны жизни и юного задора. Отметали все трагическое и воспринимали только то, что радовало сердце. Сам Дунай олицетворял собой согласие и мир. На его гладкой поверхности скользили светлые блики, чернели рыбацкие каюки, деловито снующие от берега к берегу. Но везли они боеприпасы и трофеи...
Колонна отвоевавшихся румынских солдат поравнялась с лейтенантом. Овчаров поинтересовался:
— Сержант Курбанов, сколько пленных ведете?
— Двести тридцать две штука, товарищ лейтенанта! А первый раза сегодня мы вела пристань сто восемьдесят рядовой. Всего четыреста двенадцать. Из них — три офицер.
— Хорошо считаете, товарищ сержант! — похвалил Буров. — А откуда вам известно, что среди этих рядовых есть офицеры? Они все без мундиров... Сами признались?
— Зачем я должна плохо считать, товарищ замполит-рука? Я до армии работал колхозна бухгалтер. А румынска офицер... Сама он не говорил — молчал. Я по шелковый белья узнал! Солдат совсем дешовый мануфактура на рубахе.
Миновав еще один квартал, друзья вышли на базарную площадь с церковью.
— Давай, Миша, махнем на колокольню! — предложил Овчаров. — Оттуда должен открыться отличный вид на окрестности Килии-Веке и Дунай.
— Я тоже об этом подумал! — обрадовался Буров. — К тому же у меня есть одна идея.
На колокольню вела крутая лестница с шаткими ступеньками и перилами. Не успели любознательные друзья пройти три марша лестницы, как из-под купола по ним вдруг полоснул пулемет. [98]
Скатившись вниз, Овчаров и Буров перевели дух. На что рассчитывает этот пулеметчик? Город-то в наших руках.
Пока они раздумывали, по лестнице дали еще две очереди. С пистолетами лезть наверх безрассудно.
Овчаров и Буров выскочили из церкви и кинулись через безлюдную площадь к ближайшим домам. Вдогонку затрещал пулемет. Добравшись до «сорокапятки», приданной роте Юрковского, Овчаров сказал артиллеристам:
— Выкурить мерзавцев с колокольни! Саданите раза два под самый купол осколочным.
Пушку выкатили на удобную позицию, и третий снаряд попал прямо в просвет, где висели колокола. Над Килией-Веке поплыл разноголосый медный гул. Постепенно он затих. Молчал и пулемет, хотя почти все наши бойцы и офицеры вышли из укрытия. Значит, живых там уже нет.
Взяв с собой трех десантников, Овчаров и Буров вернулись в церковь. На лестнице, ведущей на колокольню, кто-то из них на всякий случай крикнул:
— Выходите, сдавайтесь!
И вдруг сверху, как эхо, только уже по-румынски, откликнулись голоса:
— Выходим, выходим! Сдаемся, не стреляйте!
Спускались три румынских солдата с поднятыми руками. Когда Овчаров и Буров поднялись на самую верхнюю площадку, то увидели пулемет, мешки с песком, кучу стреляных гильз, несколько винтовок, разбитый телефонный аппарат и труп немецкого офицера-инструктора. Румынские солдаты рассказали, как все произошло. Во время штурма они спрятались в алтаре, за царскими вратами, там же спасался и гитлеровец. Когда бой в городе утих, фашист заставил солдат подняться с ним на колокольню. Рассчитывал пересидеть там до ликвидации красного десанта или уйти ночью в Сулину, на худой конец скрыться в плавнях. Помешали Овчаров и Буров. Гитлеровец вынудил солдат залечь за станковый пулемет и стрелять. Но они не собирались умирать за «великую Германию» и после первого же выстрела из «сорокапятки» сами уложили фашиста.
С колокольни и впрямь открывался замечательный вид. Ничто не говорило о войне... На севере плавно нес [99] свои воды голубой Дунай. На востоке, на западе и юге шумело зеленое море — таинственные безбрежные плавни. Глаза Бурова заблестели:
— Знаешь что, Саша? У меня в кармане кусок кумача. Я хотел водрузить у причала транспарант с надписью: «Слава доблестным перекопцам и отважным пограничникам-морякам!» Но не лучше ли вывесить красный флаг на этой колокольне? Его увидят не только здесь, но и на реке, даже на левом берегу, на родной земле, которую мы будем защищать до последней капли крови!
Найдя крепкую длинную жердь, друзья укрепили на ней красную ткань и вывесили самодельный флаг наружу, в широкий просвет колокольни.
Над Килией-Веке, на легком ветру, гордо реял багряный стяг — символ победы и свободы.
Имени Тудора Владимиреску
В тот же день на боевое охранение пулеметного взвода Стадника, засевшего в окопах за Килией-Веке, на единственной дороге, которая вела в Сулину, неожиданно наткнулся румынский солдат. Шел, безмятежно насвистывая, и крайне изумился, увидев красноармейцев. Он не из гарнизона, он артиллерист, его батарея стоит в буковом лесу за селом Периправа. Время от времени они обстреливают Дунай в районе Вилкова. Пальбу в Килии-Веке батарейцы утром слышали, но ведь обе стороны уже пятый день обмениваются через реку снарядами. Никто не ожидал, что русские отважатся форсировать Дунай. Немцы с утра до вечера трезвонят по радио, большевики в панике отступают на всех фронтах, им не до войны на чужой территории. А сюда артиллерист послан самим командиром батареи — за водкой и сигаретами... Кто бы мог подумать, что здесь красные?!
Стадник так и не добился у солдата, где тот лес, как лучше подобраться к батарее. Но появился вездесущий и всезнающий дед Парамон: — Лес? Так это же на косе! Километров десять отсюда. Пошли! Будут вам трофейные пушки.
Стадник знал — батарея эта сильно досаждает нашим судам на Дунае, но самовольно уходить отсюда нельзя. И он отправил Парамона и пленного артиллериста [100] с пулеметчиком Хреновым в штаб полка. Пусть там решают, кому и как ликвидировать батарею в буковом лесу на песчаной гряде.
Дед честь по чести доложил командованию полка, и там решили немедленно ударить по опорному пункту противника с реки и суши.
Беспечные румынские батарейцы никак не ожидали увидеть в своем тылу красных стрелков. Пушки и снаряды были немедленно подорваны, крестьянам и рыбакам Периправы политотдельцы дивизии Кабанов и Дрибноход сказали:
— Советские воины явились сюда не как угнетатели, чтобы забрать ваше добро, нажитое тяжелым трудом,; а чтобы освободить вас от боярского ярма, от власти богачей и рыбопромышленников, от произвола сигуранцы. Делите землю помещиков, забирайте в общее пользование керханы и баркасы. Все это отныне ваше! Аша{7}?
— Аша, аша! — отвечали те робко, не веря своим ушам, но лица их светились радостью.
Алексей Кабанов умел разговаривать с населением. Помогала мимика и русско-румынский словарик, а главное — опыт. После окончания войны на Карельском перешейке Кабанов был назначен в комиссию по демаркации советско-финской границы, а как только освободили Бессарабию, проводил здесь выборы в местные органы власти. Позже вошел в состав Советско-Германской комиссии по эвакуации из Придунайского края немцев-колонистов. Штаб комиссии пребывал в Тарутино, где в свое время, когда Суворов штурмовал Измаил, находилась главная квартира графа Потемкина. Каждодневно общаясь с немецкими офицерами, Кабанов скрепя сердце ел и пил с ними за одним столом. На стенах висели портреты Гитлера и Сталина, рядом с советским флажком на флажке немецком чернел паук свастики, Что поделаешь? Договор есть договор. За время работы комиссии Кабанов отправил в Германию из Комрата, Софиенталя, Бурдаки, Пойаздру и других населенных пунктов около 25 тысяч немецких колонистов. Только в Килийском районе местным обездоленным жителям и переселенцам из Западной Украины было передано почти 5 тысяч гектаров земли, сотни домов, тысячи лошадей и сельхозмашин. [101]
Кабанов и Дрибноход заверили: то же самое, рано или поздно, произойдет на всех землях правобережного Дуная. Население Килии-Веке и Периправы, а позже освобожденной Пардины, сперва отсиживалось в плавнях, но вскоре все вышли оттуда на улицы и стали угощать красных бойцов молоком, мамалыгой, фруктами. Им отвечали табачком, улыбкой и добрым словом/ Под вечер в Килии-Веке, в подвале бакалейщика за пустой винной бочкой был обнаружен командир вражеского батальона. Босоногий, небритый, дрожащий, он стал молить о пощаде. Его отправили в штаб полка.
Свой роскошный мундир со всеми регалиями и высокие сапоги этот офицер бросил в доме попа, где квартировал. Увидев офицерское одеяние во всем его ослепительном блеске, Кабанов и Дрибноход загорелись:
— Давай покажем нашим ребятам?
— Верно! Чем не наглядное пособие этот бесславно брошенный трусом мундир, украшенный медалями и орденами «за храбрость».
К моменту отправки пленных в тыл во дворе погранкомендатуры набралось много бойцов — все слушали сводку Совинформбюро:
«На Бессарабском фронте. В ночь на 27 июня группа наших войск при поддержке речной флотилии форсировала Дунай, захватила выгодные пункты, 510 пленных, в том числе 2 офицера, 11 орудий и много снаряжения».
Это сообщалось по первым донесениям из дивизии. На второй день пленных насчитывалось уже до восьмисот. Они все выходили и выходили из непролазных трясин, из гудящих комарами плавней.
Зрелище увода пленных из Килии на восток выглядело внушительно. Колонна растянулась на три квартала. Секретарь горкома Литвинов гордился победой славного гарнизона Килии. В полувоенном костюме, с маузером на боку — таким и запечатлен Александр Иванович Литвинов в киносборнике первых дней войны.
Лейтенант Павел Брынза провожал колонну задумчивым взглядом. Для этих война закончилась. А для нас? Он, как и все, был убежден: вот-вот наступит перелом, Красная Армия погонит войска Гитлера и его прихлебателей, как здесь, в Килии! На Южном фронте дела не так уж плохи — пятый день, а граница держится. Сводки Совинформбюро пестрят сообщениями о налетах нашей авиации на Тулчу и Плоешти, о том, что военные корабли [102] Черноморского флота наносят удары по Сулине и Констанце. Наши войска на Пруте отражают все атаки фашистских орд. Мимо Килии по Дунаю все время густо плывут трупы захватчиков — оттуда, с Прута. Трупы отталкивают от берега шестами, и течение уносит их дальше, в Черное море...
Брынза верил в победу, но не мог даже предположить, что война будет длиться четыре долгих и мучительных года. Он рассмеялся бы в глаза тому, кто сказал: через три года ты опять войдешь на территорию Румынии, но уже не как враг, а как союзник, более того — как соратник по оружию вот этих самых пленных.
Как это произошло?
В феврале 1943 года румынские коммунисты — среди них тридцать из тех, кто сражался за республиканскую Испанию и после этого остался в Советском Союзе, — и почти три тысячи военнопленных обратились к Советскому правительству с просьбой, предоставить им возможность бороться за освобождение Румынии от фашистов, от клики Антонеску.
Просьбу удовлетворили. Была сформирована 1-я Добровольческая стрелковая дивизия. Ей присвоили имя Тудора Владимиреску — национального героя Румынии. В начале прошлого века он возглавил восстание румынского народа против турок-поработителей, сражался бок о бок с русскими войсками. Воины его отряда называли себя пандурами — народными мстителями. Так теперь именовали себя и солдаты румынской добровольческой дивизии. Ее костяк составляли те, кто был пленен при штурме Килии-Веке. Темные, невежественные, но еще не отравленные ядом фашизма и милитаризма, они обучались в лагере грамоте, политически прозрели и теперь жаждали разделаться с теми, кто всю жизнь угнетал и оболванивал их, навязывая бредовую идею создания «великой Румынии».
Волею судьбы лейтенант Павел Брынза стал в этой дивизии командиром разведотдела и вместе с пандурами воевал до конца Великой Отечественной. К советским орденам прибавилось у него и два румынских.
И еще один офицер 23-го стрелкового полка, участник десанта Иван Фурса работал в первом румынском лагере для военнопленных. Встретив тут старых знакомых из Килии-Веке, он разъяснял обманутым солдатам кто их настоящий враг, а кто верный друг. Отсюда они [103] уехали на формирование дивизии имени Тудора Владимиреску.
Сейчас Павел Брынза (Стенченко) проживает в Бендерах, а Иван Фурса — в Одессе. Оба трудятся «на гражданке».
Но вернемся снова в Килию военного времени. Вниз по реке мимо города, под охраной бронекатеров и мониторов, опять потянулись караваны советских судов с хлебом, разными ценными грузами и горючим. Но авиация противника не давала покоя частыми налетами.
Ушли, чтобы вернуться
Захват нашим десантом Килии-Веке сыграл важную роль в дальнейшем развитии военных действий в этих краях. Эта операция не позволила врагу нанести удар по левому приречному флангу нашего Южного фронта. Трудно переоценить и моральную сторону дела. Выходит, можно форсировать широченную реку даже при нехватке плавсредств, бить малыми силами крупные подразделения врага, сражаться успешно на его территории, брать крупные населенные пункты, множество пленных, трофеи!
Для начального периода Великой Отечественной войны эта беспримерная операция являлась фактом уникальным, беспрецедентным.
Шла война, и жизнь в Килии тоже стала военной. Тревожные бессонные ночи для руководителей города, для его поредевшего населения. Но никто не роптал, не падал духом. Налеты вражеских бомбардировщиков уже воспринимались как нечто обыденное. Центр города обезлюдел, «истребки» и милиция охраняли порт, учреждения и предприятия. Военкомат перебрался в село Карамахмет и отправлял оттуда призывников в тыл.
Когда-то из Килии в Интернациональный батальон республики Испании ушли три добровольца. Каждый ли маленький город может похвастаться этим? Теперь формировались партизанские группы, готовились явки, в тайники пряталось оружие.
На плечи Д. Соловьева, депутата Верховного Совета Украины, сына казненного румынскими боярами подпольщика, легла вся тяжесть эвакуации из Килии гражданского [104] населения и государственного имущества. Врагу ничего не достанется, он найдет здесь лишь пустые склады!
27 июня штаб полка получил приказ: немедленно эвакуировать из зоны военных действий в глубокий тыл семьи военнослужащих и пограничников. Горе, слезы, прощание... Трудно расставаться с дорогими и близкими, быть может, — навсегда!
Назавтра командир транспортной роты лейтенант Лозовский посадил на пароконные фуры офицерских жен и детей. Ехали до станции Сарата, оттуда прямым эшелоном до Харькова.
Мария Николаевна тайно от мужа запаслась справкой (сердобольные штабники дали!), что она является машинисткой штаба 23-го полка, отвезёт трехлетнего сына к родным и возвратиться в свою часть. Ее плану не суждено было осуществиться.
— Отлично — Харьков! — радовался Поплавский. — По сути, домой едешь. — Большой привет Григорьевым...
Он еще что-то говорил, прощался с Толиком, а Мария Николаевна ничего не слышала. Смотрела и не могла насмотреться на дорогое лицо: несколько удлиненное, в обрамлении темно-русых пышных волос, голубые глаза под густыми сросшимися бровями. Так много надо было сказать, но слезы мешали... Молодая женщина словно предчувствовала, что больше не увидит мужа.
— Да что с тобой, Маша? — удивлялся Поплавский. — Провожала меня на финскую войну, в Западную Украину и в Бессарабию — всегда держалась молодцом, не плакала. Да через месяц вернешься и сама будешь смеяться над своими страхами!
30 июня Марии Николаевне удалось дозвониться из Татарбунар в КП полка и еще раз попрощаться с мужем. Поплавский просил беречь сына, спрашивал об академике Василии Яковлевиче Данилевском, в семье которого выросла Мария Николаевна.
...Харьков... Она — студентка, он — офицер штаба УВО, подшефного ее Химфарминституту. Познакомились в ноябре 1930 года и вскоре поняли: им нельзя быть врозь! Счастливые, хоть и полные тревог десять лет жизни. Очень переживала, видя мужа, прыгающего с парашютом. Сидела в это время в санитарной машине, сердце куда-то проваливалось, в виски стучала кровь... Так было семьдесят пять раз. [105]
А теперь? Поплавская отчетливо поняла, что на их счастье надвигается нечто более зловещее и от него никуда не уйти. Так и не осуществилась мечта мужа — учиться в академии имени Фрунзе. Ему было мало кремлевской военной школы, которую в свое время закончил с отличием.
До середины июня в Килии оставался лишь один батальон 23-го стрелкового полка, да и тот не полный. А шестого июля с правого берега Дуная сняли почти всех бойцов — Килия-Веке уже не грозила десантом, да и нельзя было распылять силы.
В середине июля 51-я Перекопская дивизия была отведена за Днестр. В Татарбунарах ее догнал на своей лошаденке дед Парамон и выпросил у начальства 23-го полка трофейную винтовку с сотней патронов.
— К партизанам подамся, — сказал он лейтенанту Стаднику. Ведь я в наших плавнях знаю все болота, озера и тропки. А вы поскорее возвращайтесь! Мы очень будем ждать вас...
Настали двадцать шестые сутки войны. Пали Рига и Житомир, Минск и Кишинев, фашисты рвались к Смоленску, Киеву и Одессе. А здесь, на Дунае, наши пограничники и красноармейцы все еще стояли на рубежах Родины.
Однако отход наших войск по всему Южному фронту и грозившее его приречному флангу окружение заставили командование отдать Дунайской военной флотилии приказ: забрать с левого берега, со всех советских островов их защитников и уходить морем в Одессу.
19 июля мирные жители, моряки пограничники и красноармейцы с болью в сердце покидали свою землю. К этому их вынудил не лобовой напор врага, а опасность оказаться в котле. Они честно выполнили на Дунае свой долг перед Отчизной и свято верили, что. вернутся сюда победителями.
И они вернулись. Через три года.
...В ночь на 25 августа 1944 года пять бронекатеров с десантом под командованием моряка-пограничника Героя Советского Союза капитана III ранга П. Державина устремились из Вилкова вверх по Дунаю. Накануне они вместе с отрядами других кораблей флотилии дерзко прорвались в устье и дельту реки. [106]
Ранним утром моряки Державина и морская пехота с его катеров взяли штурмом порт, затем овладели и городом Килия. Потеряв в двухчасовом бою сотни человек убитыми и ранеными, гарнизон врага капитулировал. Было взято много трофеев. Потери наших десантников — девять человек.
В Килию вернулась свобода, мир и тишина. Дунай, от его устья и до Измаила, снова стал советским.
Никто не забыт, и ничто не забыто!
В заключение рассказа об этой замечательной операции, блестяще осуществленной нашими воинами — первом десанте на вражескую территорию в самом начале войны, об овладении городом Килия-Веке и почти месячной обороне госграницы СССР на стокилометровом участке Дуная надо поведать и о судьбе тех, кто творил сей беспримерный подвиг — об оставшихся в живых его участниках и о тех, кто отдал в дни Великой Отечественной войны свою жизнь за Родину, за ее Победу.
Нет Терентия Юрковского, легендарного храбреца и командира третьей роты... Он погиб смертью храбрых в одном из ожесточенных боев на юге Украины. Сотни бойцов 51-й Перекопской стрелковой дивизии сложили головы в памятном сражении под Каховкой. Там же, у села Коробки, пуля настигла начштаба 23-го стрелкового полка Леонида Поплавского и разведчика Павла Кравченко. Полегли на поле битвы и комбаты — Васицкий, Паламарчук и многие другие командиры полка.
Трагична судьба комсомольского вожака полка Михаила Бурова, который с лейтенантом Александром Овчаровым водрузил красный флаг на колокольне церкви в Килии-Веке.
...Враг не раз пытался вброд форсировать водную преграду, но его атаки захлебывались. Восьмого июля 1941 года фашисты снова вошли в реку, но уже с белым флагом...
Наши бойцы поначалу растерялись, а Буров обрадовался: сдаются! Увлекая за собой командира второй пулеметной роты Зайцева, он побежал навстречу «сдающимся». Начальник полковой разведки Гончаров крикнул им вдогонку: «Вернитесь! Это провокация...» Буров, обернулся и ответил: «Не все ли равно, когда помирать?» [107]
Преданный патриот, пылкий комсомолец Буров верил в людей. Но, когда он и Зайцев приблизились к гитлеровцам, те в упор расстреляли смельчаков...
В боях за Родину погибло много пограничников. Они сражались до последнего патрона — отступать не умели. На дорогах войны затерялся было след майора Бурмистрова, начальника погранкомендатуры в Килии. Но позже, совсем случайно, этот след обнаружился... С эвакуированными семьями комсостава 23-го полка выехала из Килии и жена Бурмистрова — Полина Михайловна, их дети Владимир, Петр, Людмила и Жанна. Старший сын начальника погранкомендатуры, пятнадцатилетний Володя, по дороге в Одессу сбежал от матери и вернулся к отцу. Сказал: «Остаюсь с тобой бить фашистов!» Сейчас Владимир — офицер Советской Армии. Сам же Иван Никифорович всю войну провоевал, а выйдя в отставку, поселился с семьей в Ярославле, где умер в 1962 году в звании полковника.
Старшего политрука П. П. Грищенко, о котором идет речь в главе «Тайна пикетов», я нашел в Одессе. Сейчас ему 74 года, он говорит: «Не думал, что доживу до таких лет...» В Отечественную получил тяжелое ранение в челюсть. Годы в госпиталях, десятки операций, питание через трубочку... Но духом не пал! Выходила Пантелея Петровича жена Ольга Эммануиловна. С первых же дней войны она ушла добровольцем в армию, участвовала в обороне Одессы, Севастополя и Кавказа, на ее груди сияют семь правительственных наград. Войну закончила в звании лейтенанта.
Бесстрашного и мужественного Петра Русакова, рядового бойца 4-й заставы в с. Картал на Дунае, мне помогли разыскать красные следопыты Часов-Ярской школы № 17. Ныне Петр Степанович мастер в одном из управлений треста Первомайскхимстрой на Харьковщине. Уходя из Бессарабии с 79-м погранотрядом, впоследствии уже полком НКВД под командованием С. Грачева, он и его товарищи-пограничники не раз успешно сдерживали натиск вражеских подразделений. После тяжелых боев под Кировоградом и Днепропетровском Гусаков попал в Изюмо-Барвенковское окружение, был тяжело ранен. Но это уже родные места, Харьковская область. Здесь, в Балаклейском районе Гусаков партизанил в отряде №10. А когда Советская Армия вернулась, дошел с ней [108] до Берлина. Напоследок воевал с японцами на Дальневосточном фронте. На мое первое, для него неожиданное письмо ответил быстро и взволнованно: «Очень и очень я встревожился, не то от радости, не то от нахлынувших воспоминаний...»
Отважно сражался капитан-лейтенант И. Кубышкин. После Килии этот моряк-пограничник защищал Одессу, обеспечивал огнем своего катера переправы на Ингуле и Буге. А когда прикрывал на Днепре отход наших войск из Херсона, вражеский снаряд угодил прямо во флагманский бронекатер № 201, где находился Кубышкин. Корабль затонул со всем экипажем... Именем Кубышкина названа улица в Килии.
Со многими участниками боев на Дунае мне удалось повидаться, со всеми состою в переписке, и они помогли мне полнее воссоздать в повести бурные события того времени.
В Москве живет генерал-майор в отставке П. Г. Цирульников, бывший командир славной 51-й Перекопской стрелковой дивизии.
На Винничине, в селе Шура-Копиевская, на заслуженном отдыхе командир 23-го полка майор Сирота. Неподалеку от Павла Никифоровича, в живописнейшем Тыврове на Буге, поселился высоченный и громкогласный «пулеметный бог», бывший командир роты Антон Стадник. Недавно узнал печальную весть о том, что он умер.
На Кировоградщине учительствует бывший ПНШ-2 полка Софрон Гончаров. Его коллега по разведке старший лейтенант Петр Черкасов погиб сразу после войны от пули бендеровца...
В Одессе осело много участников военных действий на Дунае — И. Фурса, П. Ушаков, И. Калашников, И. Габер и другие. Но чаще всего мы видимся с Михаилом Шевченко, бывшим командиром отделения рулевых-сигнальщиков на пограничном «МО-125». Ныне Михаил Андреевич мичман в отставке, диспетчер агентства междугородних перевозок. Никак не скажешь, что ему далеко за пятьдесят! Подвижен, быстроглаз, энергичен и весел.
Из Одессы до Херсона на крылатом «Вихре» ходу всего два часа с минутами. Здесь на Перекопской улице легко найти квартиру бывшего командира катера «МО-125» [109] В. Тимошенко, сыгравшего важную роль в операции «Килия-Веке».
В самой Килии живет немало участников десанта, его свидетелей и тех, кто защищал и отвоевывал Дунай: капитан второго ранга И. Михайлов, К. Лозовой, Ф. Марулина, А. Куница, Д. Соловьев и другие. Туда же после войны переехала вдова начштаба 23-полка М. Н. Поплавская.
Поплавская помогла отыскать и связала меня со многими командирами и солдатами 23-го полка. Бывшие рядовые и лейтенанты, ныне генералы и полковники, очень уважают эту женщину, верную памяти своего мужа. Не потому ли она и переехала в Килию, что здесь в последний раз видела Поплавского, прощалась с ним? Марию Николаевну и однополчан связывают прочные нити преданной дружбы.
Несколько слов об узбеке Сабуре Курбанове — имя его встречается на страницах повести. После боев на Дунае сержант прошел немало военных дорог. На передовой его приняли в партию, отличился он и в сражениях, был не раз награжден. Слыл неутомимым и бесстрашным солдатом, беспощадным к врагу и отзывчивым к товарищам. Стал младшим политруком, а затем лейтенантом. После ранения под Каховкой он попал в далекий госпиталь, а оттуда в резерв политуправления Южного фронта. Фронт направил его в 9-ю армию, а ее штаб — в родную 51-ю Перекопскую стрелковую дивизию, дивизия — в 23-й полк, тот — в знакомый первый батальон. Здесь уже Сабур Курбанов сам попросился у комбата в свою ударную роту.
Теперь у лейтенанта запаса Сабура Курбанова самая мирная профессия — он председатель потребительского общества в Янги-Арыке, близ Ургенча, в родной Хорезмской области. Брат Сайд после возвращения с войны стал трактористом в своем кишлаке Каракаш, брат Кабул работает в межколхозном стройуправлении.
Как не упомянуть о матросе-минере Грише Куропятникове с морского охотника «МО-125», которым командовал В. Тимошенко! Куропятников тоже был участником десанта в Килию-Веке, стал Героем Советского Союза, а впоследствии обосновался в Кировограде.
...В марте 1943 года на группу катеров, стоявших в одной из бухт Черного моря, налетело тридцать «юнкерсов». [110]
Все корабли, в том числе и пограничный катер «СК-065», на котором служил тогда Григорий Куропятников, дружно отбивались от стервятников из всех зениток. Но в разгар боя одна бомба разорвалась близ катера «СК-065» и подожгла дымовые шашки.
Пожар на корме! Если взорвутся глубинные бомбы, погибнет не один катер... Не успел Гриша добежать туда, как рядом упала еще одна фугаска. Осколком ему оторвало левую руку выше локтя, мелкие куски металла вонзились в голову и грудь... Обливаясь кровью, почти ничего не видя, Куропятников кое-как дополз до глубинных бомб, но чем развязать найтовы? Собрав все силы и волю, временами теряя сознание, Гриша зубами перегрыз тонкий, но крепкий тросик и правой рукой сбросил горящие шашки за борт. Корабли и их экипажи были спасены.
Пишут мне донбасовцы — «перекопец» Яков Муста-фа и бывшие бойцы 79-го погранотряда Николай Иваненко, Иван Горденко и Илья Брижниченко. Иваненко высаживался с десантом на мыс Сатул-Ноу, против Измаила. Теперь это вышедший на пенсию учитель, большой патриот погранотряда. Занимается его историей вместе с красными следопытами Часов-Ярской школы, где директором И. Брижниченко, который тоже защищал границу у Рени.
Жив и Самсон Харланин. Он лишь на третий день очнулся в госпитале после ранения и контузии от близко разорвавшейся бомбы. Однако поднялся с койки еще до ухода из Килии батальона Васицкого, вместе с которым двинулся за Днестр. После войны Харланин вернулся в родное Вилково. Ныне он инвалид второй группы, но работает в рыбколхозе имени Ленина — самом крупном на Украине.
С особым интересом вскрываю письма почитаемого всеми однополчанами Александра Михайловича Овчарова. Начинал он войну лейтенантом, а закончил гвардии генерал-майором танковых войск, Героем Советского Союза. Ныне он облвоенком в славном городе-герое Волгограде.
Тяжкий путь, от Дуная до Волги Овчаров прошел с боями, оборонял Сталинград. Будучи начальником разведотдела 23-го танкового корпуса, майор Овчаров руководил возведением баррикады из подбитых тридцатью [111] четверок, на которой потом десять дней стояли насмерть все, кто только мог держать оружие. Уже подполковником и командиром 18-й гвардейской механизированной бригады принимал участие в операции по окружению ясско-кишиневской группировки противника. Так Овчаров снова вернулся на Дунай, где и получил высокое звание Героя. Закончив победоносное наступление в Чехословакии, он участвовал потом в разгроме Квантунской армии на полях Маньчжурии.
После войны Овчарову довелось командовать танковым полком и дивизией. Трудился он и начальником Суворовского училища. На сей счет генерал шутливо замечает: «Мой отец при царизме был истопником Киевского кадетского корпуса, а я — начальник такого же заведения, только советского. Не будь Великой Октябрьской революции, я, наверное, тоже кочегарил бы...»
Александр Михайлович Овчаров прав, его судьба характерна для большинства советских людей. Именно за эту свою счастливую судьбу герои моей повести с беззаветной храбростью сражались на Дунае, в Килии-Веке и на других фронтах Великой Отечественной.
Килия — Киев 1970–1974 гг.