Бой за Килию-Веке

Порыв ветра из Буджакской степи сорвал с широкого плеса Дуная пелену тумана, вокруг посветлело. [83]

Катера с десантом дружно подходили к вражескому берегу и разворачивались носом против течения, которое их сильно сносило. Чтобы удержать их на месте и этим обеспечить десанту удобную высадку, а комендорам кораблей — условия для прицельной стрельбы всем левым бортом, надо было ловко маневрировать и точно подобрать обороты винтов.

Осадка морского охотника была ниже, чем у других судов флотилии. А сейчас, когда «МО-125» был перегружен десантниками и боеприпасами, когда его ватерлиния ушла под воду, осадка достигала более полутора метров, и это мешало катеру подойти ближе к берегу.

Бойцы знали: трап им не подадут, и водную преграду надо одолеть вплавь и вброд. Не так уж много, метров десять, но одетому и с оружием, с ящиками боезапаса, да еще на быстрине утонуть не трудно. К тому же не все бойцы умели плавать. Сабур Курбанов просто стыдился признаться в этом стрелкам своего отделения. В голову лезли невеселые мысли, почему-то вспомнились братья Кабул и Сайд — их, наверное, тоже призвали в армию. Где-то они теперь?

— Ничего, джигиты! — подбадривал он своих бойцов и себя. — Вода страшный, когда сильно жидкий. А если все прыгал в нее по мой команда, она станет густой, как плов. Как тогда тонуть? Живо на берег и стреляй по враг!

— Шутишь! — сердито сплюнул за борт какой-то боец, — Сам-то, небось, как рыба, а я... топор-топором.

— Ах, Михайлов, худые слова! — укорил его Курбанов. — «Удручающий душу — не друг», говорят у нас в Ургенче. Одна плавает, другая нет, но если рядом надежна товарищ — все будем на берег. Даже камень не тяжелая, если она нужна! Мы...

Но тут с мостика на палубу сбежал Юрковский и встал у поручней. Он напряженно всматривался в пологий глинистый берег. Затем обернулся. На его груди блеснуло золото, красная эмаль ордена Ленина. Курбанов понял командира без слов и крикнул своему отделению:

— Пригото-овиться!

Катер чиркнул килем о песчаное дно. Лейтенант Тимошенко сказал рулевому: «Так держать!» и в трубку [84] машинного отделения: «Обороты прибавь!» Юрковский выхватил из кобуры пистолет и высоким голосом крикнул:

— За мной, перекопцы!

Перемахнув через перила, он погрузился в воду по горло, и всем показалось, что под ним страшная глубина. Но вот он оттолкнулся от дна ногами и вскоре очутился на буром откосе. Его примеру последовали политрук Кучеренко, Самсон Харланин, и Курбанов. Политрук хорошо плавал и так удачно поддержал Сабура, что тот не замочил даже приклада своей винтовки. С катера кто-то бросил на берег канат, и сержант подхватил его. Бойцы уже смелее прыгали в воду и, держась одной рукой за канат, другой высоко над головой подымали оружие и выбирались на сушу.

Вода текла с бойцов ручьями, но, очутившись на тверди, они обретали прежнюю уверенность в себе и по-пластунски ползли к проволочным заграждениям. Где-то здесь «ворота смерти» — проходы в колючей проволоке.

Одолев «колючку», бойцы перевели дух перед самыми окопами противника. Казалось, нет в мире силы, способной оторвать их от земли. Но ведь надо...

— За Родину, за советский народ! — поднялся Юрковский, зовя бойцов на штурм.

Увидев перед собой красноармейцев, возникших вдруг из серой мглы, враг обрушил на них адский огонь. Край траншей озарился частыми вспышками, совсем близко застрочил пулемет.

Это из окопа высунулся во весь рост румынский каш рал и полоснул из ручного пулемета по десантникам; Обливаясь кровью, упал Трифон Решетняк, за ним — Иван Моленко...

Еле поспевая за Юрковским, Харланин увидел первых убитых и раненых. Цепь атакующих бойцов увлекла за собой Самсона и вынесла его на бруствер вражеского окопа. Завязалась рукопашная схватка — ожесточенная и кровавая. Самсон стрелял в упор, бил прикладом, что-то кричал, но от командира роты старался не отстать.

Юрковский метнул гранату. Она взорвалась в окопе, капрал свалился туда, а за ним попрыгали бойцы из отделения Курбанова. Румынские солдаты поднимали руки:

— А се преде, а се преде, товаричи! [85]

Противник на этом участке был быстро подавлен внезапностью и силой натиска красноармейцев.

Теперь бойцы устремились в улицы и переулки города. Вот где пригодилась карта-план Килии-Веке!

Юрковский и его рота подавляли одну огневую точку за другой. Вдруг из мезонина кирпичного дома ударил станковый пулемет и прижал бойцов к земле.

— Курбанов, — задыхаясь от злости, крикнул лейтенант. — Ликвидировать засевших на чердаке! И смотри мне — без потерь.

«Без потерь...» Легко сказать! Враг в очень выгодном положении. Как подобраться к дому? Надо отвлечь его внимание...

Рассредоточив отделение, Курбанов приказал трем бойцам через калитки и дворы соседних зданий зайти в тыл дома с мезонином. Сам же с Харланиным по ходам сообщения, очищенным от вражеских солдат, стал подкрадываться к огневой точке. Их обоих прикрывал «Дегтяревым» тот самый Михайлов, который не умел плавать, но на земле действовал отменно.

Когда на задах дома раздались выстрелы, в мезонине произошло замешательство, и пулемет на мгновение затих. Сабур, а за ним Харланин выскочили из окопа и бросились под спасительные стены дома. Пулемет снова бешено затрещал, но пули уже не могли достать смельчаков. Курбанов изловчился и метко закинул в окно мезонина гранату. Вторую для надежности швырнул Самсон. На их головы посыпались стекла.

Сабур Курбанов доложил Юрковскому:

— Очага сопротивления уничтожен, товарищ лейтенанта! Потеря наша нет... Какая будет распоряжения?

— Преследовать противника! Тут остается ваш взвод и взвод Брынзы, а я... Надо помочь людям Клеткина и минометчикам. Они что-то застряли на правом фланге!

Действительно, на правом фланге десанта на одном из бронекатеров произошла заминка — люди не решались прыгать в бурлящую воду и несли потери от огня противника. Подойти к берегу ближе катеру мешали колья, вбитые в дно. На какой-то миг в бою даже у самых храбрых слабеет воля... Выручил мичман Образко. Месяц тому назад по окончании военно-морского училища его назначили дублером командира пограничного катера. Вообще-то членам экипажа не положено сходить с десантом, на корабле все должности строго расписаны. [86] Но ведь он лишь дублер! Разве без него не обойдутся?

И вот кандидат партии мичман Образно уже разгребает руками воду и, обернувшись, подбадривает оторопевших десантников:

— Вода-то совсем теплая, братишки! Даже кипит... — Вокруг него всплескивали фонтанчики от пуль. — Аида за мной! Гляньте — фашисты уже драпают!

Бойцы попрыгали за борт. Шли за отчаянным моряком дружно, напролом и прорвали оборону противника. В траншеях завязалась рукопашная. В жаркой схватке Образко получил штыковое и пулевое ранения. Но в тыл, на катер возвращаться не захотел.

— Пока что стою на ногах... — отстранил он санитара и кинулся преследовать тех солдат, что не сдались и по ходам сообщений отступали в пыльные улочки города. — Кройте их, братишки! Кройте в хвост и в... — мичман упал, не договорив.

Румынские офицеры и капралы, угрожая солдатам расстрелом, гнали их в контратаку, чтобы сбросить десантников в реку.

Задержку с продвижением десанта первыми заметили с катера «МО-125» комендоры Сергей Шариков и Василий Потапов, закадычные друзья. Посылая струи свинца то на огневые точки противника, то на контратакующих румын, подгоняемых плутоньерами. Друзья подзадоривали друг друга:

— Молоти, Вася, по фашистам!

— Даю, даю, Серега, в самое больное место... Вишь, залегли? Знать, не ндравится! Заправляй, кореш, новую ленту!

Охрипшие, закопченные пороховым дымом — лишь белки глаз да зубы сверкают — приятели в промежутках между пулеметными очередями подбадривали комендоров соседнего катера, хотя там вряд ли слышали их:

— Эй, вы — на «полтиннике»! Рубайте по горе-завоевателям из всех стволов! Да погуще, на всю катушку!..

Била по траншеям противника и наша пехота из ротных минометов — их уже доставили с катеров на берег в тузиках. Вздыбливались огненные столбы, летели комья земли, обломки дерева. В ближних домах вспыхнули пожары.

На борту быстроходного «МО-125» командовал огнем артиллерист 4-го ЧОПСа майор Н. С. Денисенко. В часы [87] досуга он любил играть с матросами в шашки и волейбол. Сейчас Денисенко, делая расчеты для стрельбы, говорил комендорам «МО-125»;

— Если мы не заткнем глотку пушке, что бьет из полуподвала кирпичного дома, вся Килия нас засмеет... Навели? Теперь, Скляр, на рычаг... И ты, Перевозников. Огонь!

Залп из носового и кормового орудий потряс воздух. Корабль вздрогнул, от сильной отдачи качнулся на правый борт.

— Добро! — радовался Денисенко. — Влепили основательно! Не подвели наши голубушки! А их пушка... — он глянул в бинокль. — Царствие ей немецкое! Молчит. Теперь, хлопцы, осколочным по скоплению врага!

Конечный итог боя и живучесть судна зависят не только от меткости комендоров и мастерства рулевых. В моторном отсеке «МО» не менее трудно и опасно, чем на палубе. В тесном помещении «преисподней» оглушительный грохот машин, духота, жара, к тому же не видно, что творится на берегу, на реке. И что бы ни случилось — отсек без команды не покинешь, даже если корабль тонет.

У могучих двигателей колдует молчаливый старшина группы мотористов Иван Калашников и моторист Стеблянко — балагур и танцор. Обливаясь потом, Калашников и Стеблянко настороженно прислушиваются. Но не к выстрелам и разрывам снарядов, а к шуму работающих машин. Мотористы словно не замечают трассирующих пуль, которые пробив обшивку катера и ударившись на излете о шпангоут или корпус мотора, прыгают и вертятся у них под ногами на железном настиле. Парни смотрят лишь на стрелки приборов, следят за исправностью маслопроводов и трубок для подачи топлива. Не перебило ли осколком, не загорелось ли что-нибудь? В сплошном машинном гуле они понимают друг друга без слов — по скупым жестам, по острому взгляду и свисту.

В разгар боя деревянный корпус корабля прошил бронебойный снаряд, он с треском продырявил второй борт и исчез.

— Ушел, стервец, даже не оглянулся! — заорал прямо в ухо Калашникову Стеблянко. — Слава аллаху, что Двигатель не задел... Только на память нам пару иллюминаторов оставил и вентиляцию. Теперь хоть через эти [88] дырочки на белый свет гляну! Мы еще не идем на дно, мичман?

— Заткни дыры ветошью, заткнись и сам! — рявкнул Калашников. Отверстия в бортах снаряд протаранил на уровне ватерлинии.

К тому времени, когда лейтенант Юрковский с Харланиным появились на правом фланге, там уже наметился перелом в пользу десантников. Они наверстывали свою задержку с высадкой. Покидая окопы, румыны уходили в город. Теперь, не давая противнику передышки, обходя воронки от снарядов, бойцы роты Юрковского шли через центр Килии-Веке в ее южные тылы. А взвод Якова Му-стафы и бойцы лейтенанта Клеткина, очищая от противника западные кварталы, успешно продвигались вдоль протоки Татару в район кладбища, где, по данным полковой разведки, находились позиции вражеской артиллерии. Там надо сомкнуть клещи окружения, не позволив румынскому горнизону уйти.

Юрковский дал белую ракету, что означало: не поддерживать больше десант огнем с катеров. Четко обозначенной линии фронта уже нет и, чего доброго, можно угодить по своим!

Победа

Лейтенант Овчаров, ПНШ-1, уходил на правый берег Дуная в пятом часу утра со вторым эшелоном десанта. Помощника начальника штаба полка сопровождал секретарь комсомольского комитета полка младший политрук Михаил Буров. Друг Овчарова, он был старше его лет на пять, родом не то из Шуи, не то из Ивановской области. Худощавый и белокурый, сероглазый, сильно окающий, он был истым русаком, веселым и общительным. Комсомольскому вожаку было любопытно посмотреть на людей, о которых знал только из газет и брошюр. А еще страстно хотелось изведать чувство победы, показать пример в бою, в схватке с врагом... Только бы не опоздать!

Овчарова же больше заботила чисто военная сторона дела: как реализуется план операции, в разработке которой он принимал деятельное участие? Нет ли грубых просчетов, не нужны ли коррективы? Сирота поручил ему организовать на захваченном плацдарме полное [89] взаимодействие между подразделениями полка, моряками и различными огневыми средствами, наказал почаще информировать обо всем КП. Радиосвязь со штабом была уже налажена. Тянули и телефонную через реку.

В приподнятом настроении, предвкушая свое участие в операции, Овчаров поглядывал то на Килию-Веке — всю в дыму и вспышках разрывов, то на форштевень катера, вздымающий белую пену. «Скорее, скорее!» — беззвучно шептал лейтенант, словно подгоняя перегруженные бойцами суда.

Не эти ли чувства испытывал его дед Петр, который в далекое лето 1887 года на весельных баркасах форсировал тот же Дунай у города Систова? Генерал русской армии М. И. Драгомиров вел тогда своих солдат освобождать братьев-болгар из-под турецкого ига. Деду Петру не довелось возвратиться домой. Он геройски погиб в боях за Шипку...

Лейтенант терзался, что не смог в эти жаркие дни и ночи вырваться из штаба к матери, как-то успокоить ее. Правда, коновод Баграт каждый вечер, по его поручению, навещал старушку и, возвращаясь, говорил одно и то же: «Сильно Евдокия Михайловна тревожится за вас...» Овчаров удивлялся: «Чего волноваться? Сказал ей, что я жив, здоров и в безопасности?» Хачатурян уклончиво пожимал плечами: «Конечно, сказал! Но мать... Если для матери зажаришь яичницу даже на своей ладони, и тогда будешь у нее в долгу — так у нас говорят».

Напрасно он позволил ей приехать в Килию... Жила бы себе в тихом Остре со старшей сестрой Таисией. А теперь под бомбы попала, оказалась прямо на фронте. Надо бы...

— Воздух! — закричал на мостике боевой рубки сигнальщик.

Гул в небе быстро нарастал, и зенитчики направили стволы спаренных пулеметов в голубой небосвод. Эх, еще минут пять, и новая партия бойцов успела бы высадиться на берег и укрыться в опустевших после штурма окопах врага.

С востока, в лучах слепящего солнца, шли два бомбардировщика под эскортом трех истребителей. Надрывно завывая, самолеты спикировали на караван судов. С катеров ударили зенитные установки, стреляла по крылатым разбойникам Килия и десантники из пулеметов, винтовок. В небо потянулись нити трассирующих [90] пуль, но белые столбы воды уже накрыли флотилию.

Река кипела от взрывов бомб, осколков и водяных фонтанов. К счастью, ни одна бомба не угодила в катера. Ловко маневрируя, те увертывались и отражали нападение неистовым огнем спаренных пулеметов. Один из бомбардировщиков вспыхнул и, пачкая небо клубами гари, упал в плавни.

Воздушные пираты — истребители со свастикой на плоскостях — тоже атаковали. Особенно досталось катеру «МО-125». Казалось ему пришел конец. Но рулевой Михаил Шевченко, меняя курс, вертелся волчком под огнем истребителей, и не давал им точно прицелиться по крупному катеру. А когда один самолет увлекся и, осыпая «мошку» градом пуль, резко снизился, комендоры Скляр, Перевозников и Максимов буквально в упор прошили его кинжальным огнем. Самолет качнулся, взмыл, но тут же загорелся, свалился в штопор и взорвался над островом Даллер. Остальные поспешили убраться прочь.

— Молодцы пограничники, — просемафорил с флагмана экипажам катеров капитан-лейтенант Кубышкин. — Так держать!

Позже на сбитые плотным огнем самолеты стали претендовать все, кто был на воде, на суше, в Килии и в Килии-Веке. Но разве знаешь, чья именно пуля попала в бензиновый бак?!

На берегу, у брошенных противником траншей, высаживались бойцы второго эшелона — стрелковая рота лейтенанта Бородулина и два пулеметных взвода Антона Стадника. Этот долговязый и прямой, как жердь, офицер всегда ходил с гордо откинутой головой и был выше всех своих пулеметчиков. Подкрепление десанту истомилось на причалах у Степового в ожидании своей очереди переправиться и теперь рвалось в бой, не желая попасть к шапочному разбору.

К этому времени наладилась связь правого берега со штабом полка, с КП капитана Сироты. Три раза телефонисты тянули кабель через полноводную реку, но своенравный Дунай сердито рвал стальной провод. И только когда к проводу, через равные промежутки, привязали по увесистому камню, он покорно лег на дно реки. Командир полка получил возможность держать с офицерами десанта телефонную связь, развивать в нужном направлении операцию, управлять ее ходом.

Где-то в десятом часу Сирота услышал в трубке [91] полевого телефона звонкий и счастливый голос Овчарова.

— Противник наголову разбит, город Килия-Веке занят нашими подразделениями.

Облегченно вздохнув, Сирота откинулся на спинку стула и опустил веки. Неужели главная часть операции кончилась, и он может рапортовать генералу Цирульникову, что поставленная перед полком задача выполнена? А, может, следует немного обождать?

— Как ты полагаешь, Леонид Александрович — спросил он у Поплавского. — Считать операцию в основе законченной?

— Да. Но со сводкой следует часок повременить... Пусть Юрковский и Овчаров подсчитают пленных и трофеи.

— Ты прав. К тому же не исключено, что враг может прислать разбитому гарнизону подкрепление — если не сушей из порта Сулина, так по реке из Пардины! — и Сирота сказал в телефонную трубку:

— Вот что, Овчаров. Пусть бойцы Юрковского и Стадника далеко в глубь вражеской территории не забираются. Нельзя распылять силы. Следите за появлением врага на реке.

Бой миновал, наступила тишина, и началось обыденное: выкуренная с наслаждением первая цигарка, подсчет пленных и трофеев, окапывание бойцов на новых рубежах, отдых и питание у походных термосов. Но то, что они стали сегодня участниками очень важного, поистине исторического эпизода им и в голову не могло прийти. А между тем это был первый в Великой Отечественной войне десант советских войск на вражескую территорию. Это был первый город, взятый нами штурмом на земле противника. Наконец, впервые в Великой Отечественной наши войска захватили так много пленных и трофеев.

«Траяскэ арматэ рошу!»

Румынские солдаты сдавались в плен группами и поодиночке, с оружием и без него — многие побросали винтовки и гранаты в траншеях, в домах, на улицах. Солдат обнаруживали в хатах, на чердаках, а то и в огородном бурьяне. Ошеломленные боем они ожидали [92] самого худшего. Офицеры застращали их небылицами о зверствах красных, Сибирью, пытками.

Командир третьего взвода из роты Юрковского лейтенант Павел Брынза, уроженец Бессарабии, хорошо знал молдавский и румынский языки и теперь, стоя над входом в очередной погреб, взывал к солдатам:

— Вылазьте! Считаю до трех! Поедете на русскую землю. Вы мечтали о ней? Ваше желание исполнилось!

Мечтали? Да. Но не солдаты, а клика генерала Антонеску, агента немецких фашистов. Рвались? Да. Но не чабаны, плугари, шкелари и чеферисты{6}, а богатые господари и помещики. Они втянули народ в кровавую бойню. Лелеяли надежду снова отторгнуть от СССР Бессарабию и часть Украины, установить здесь режим расистской диктатуры. Нет, настоящий наш противник — не эти обманутые, покорные воле локотинентов и капралов малограмотные вояки. Они лишь пушечное мясо, люди мирные, насильно оторванные от тисков и плуга, от кирки и молотка, не умеющие как следует обращаться с современным оружием, обряженные в мундиры из зеленого сукна и ввергнутые в пучину войны. Но сейчас надо выбить оружие из рук. И вот они сдаются:

— Нет, нет, домну офицер — мы против войны! Мы не хотим в вас стрелять, мы стреляли вверх...

Теперь Юрковский, Швец и Брынза поняли, почему их бойцы при штурме траншей понесли мало потерь. Возможно, румыны и впрямь палили в небо... И все же есть убитые, раненые. Проклятый капрал с пулеметом! Нет Решетняка, нет Ивана Моленко...

Лейтенант Брынза разъяснил румынам: Советский Союз придерживается международных конвенций о военнопленных. Их не станут ни пытать, ни убивать. Перевезут на левый берег, накормят и отправят в тыловой лагерь. Для них наступит мир.

Солдаты повеселели. Один даже попросил:

— Ве рог фрумос — тютюн! Прошу покорно — табачку... Три дня без курева!

Взвод Якова Мустафы и полурота Клеткина, очистив от остатков румынского батальона западную окраину, уже вышли к причалам на протоке Татару. Там они увидели лавчонку, полуразбитую не снарядом, а как видно, грабителями. Витрина вдребезги, двери настежь. На [93] крыльце, на полу — пачки сигарет, галеты, бутылки из-под вина, крупа. По, всему видно — румынские вояки похозяйничали!

Мустафа сказал:

— Ничего не трогать, правил поведения красноармейца на чужой земле не нарушать. Это наш святой закон. Знаю — проголодались, но надо потерпеть! Десантники не ели со вчерашнего дня, словно позабыли об этом. К тому же дело, кажется, идет к развязке.

Однако на восточной окраине Килии-Веке враг снова оказал сопротивление. Правда, это были уже не солдаты, а местные колонисты. Королевские власти знали, что здешнее население ненадежно на случай войны, что оно живет в мире с русскими староверами и украинцами. Поэтому, лет десять тому назад, в целях румынизации Придунайского края сюда из глубин страны были переселены семьи унтер-офицеров и капралов, доказавших свою верность престолу. Колонистам-осадникам бесплатно нарезали землю, предоставили денежные ссуды и разные привилегии. И вот теперь они, засев на чердаках своих добротных домов, били по красноармейцам. Но ответного огня не выдержали и после переговоров с Самсоном Харланиным выкинули белый флаг.

Бой за Килию-Веке утих, и Юрковский поручил Хар-ланину препроводить эту группу пленных-колонистов на левый берег Дуная. Переправившись с ними через реку и, находясь совсем близко от погранкомендатуры, где собирали пленных, Самсон услышал гул самолета. Вражеский! Бомбардировщик скользнул на левое крыло и…

Тут земля под Харланиным зашаталась, в глазах потемнело. Затем чернота сменилась багровой пеленой, закрывшей от него белый свет...

А взвод лейтенанта Швеца из роты Юрковского в это время захватил за Килией-Веке восемь орудий, частично разбитых огнем нашей артиллерии еще утром. Здесь же лейтенанта Стадника догнал приказ командира полка: окопаться и занять оборону.

Не успели бойцы отрыть ровики, хотя бы для стрельбы лежа, как последовал новый приказ: пулеметчикам Стадника оседлать дорогу из Килии-Веке на черноморский порт Сулину. То была единственная коммуникация, которая вела из города в глубь страны и по которой могло подойти подкрепление разгромленному румынскому [94] батальону. Дорога тянулась через непроходимые плавни по песчаной гряде с буковым лесом — по тем самым местам, где некогда «разбойничал» Павел Кравченко.

Взводу Мустафы капитан Сирота предписывал преследовать остатки одной из румынских рот. Ей удалось вырваться из окружения и отступить на ближние хутора — километрах в трех на юг от Килии-Веке. Там же находились и выселенные жители города.

Бойцы Мустафы шагали по пыльной дороге на указанные им выселки. Навстречу плелись, возвращаясь домой, насильно вывезенные румынами жители города. Они радостно приветствовали красноармейцев, принесших им мир:

— Траяскэ Арматэ Рошу!

Уроженец Бессарабии, сын участника Татарбунарско-го восстания Мустафа знал румынский язык. Спросил у старика в высокой качуле:

— Откуда бредете, отец?

— На хуторе Килия спасались, домну офицер... — чуть не в пояс поклонился по привычке старик. — Километра два отсюда.

— Еще одна Килия! — удивился лейтенант. — Да сколько же их тут?

Горожанин сказал правду — есть три Килии. Новая, Старая и эти выселки — просто Килия.

Среди эвакуированных было немало украинцев и русских. Они рассказали лейтенанту: на хуторе много румынских солдат, среди них сильное брожение — требуют, чтобы офицеры вели их сдаваться в плен.

Действительно, навстречу взводу катила от хутора каруца, запряженная парой резвых лошадей, над ней развевался белый флаг — целая простыня. С телеги соскочил румынский капитан — парламентер:

— Вверенная мне рота 17-го отдельного батальона складывает оружие. Капитан Ефтимие Кроатору.

— Какие гарантии? — спросил осторожный Мустафа.

— Поеду впереди вас. Все убедились в силе русского оружия. Но некоторые боятся плена и прячутся в плавнях.

Мустафа решил отправить румынского капитана в штаб полка к Поплавскому, а сам двинулся со взводом дальше. На околице хуторка их встретила шумная толпа солдат. Завидев красноармейцев, они стали сбрасывать в кучу пулеметы, винтовки, гранаты. Затем плутоньер-мажор [95] скомандовал построиться в две шеренги и ожидать распоряжения победителей.

Отделив капралов и субофицеров от рядовых, Муста-фа поставил их впереди походной колонны пленных солдат, как положено по наставлению, и оцепил своими бойцами. Все двинулись в Килию-Веке на переправу. Позади колонны громыхали военные пароконные повозки, полные трофейного оружия.

А «пулеметный бог» полка лейтенант Стадник вылавливал в это время в плавнях румынских солдат. Они сами мало-помалу выбирались на сушу из трясины. Голодные, изъеденные комарами, по горло в воде, они еще издали кричали:

— А се преде, а капитуле! Сдаемся, капитулируем! Да се треге ку пушка? Зачем стрелять из ружья? Мы хотим жить...

К Стаднику еще с утра прибился пожилой рыбак-украинец Парамон. Дочь его жила в Новой Килии, и он бурно радовался предстоящей встрече. Впрочем, это не мешало ему клянчить у лейтенанта пулемет или хотя бы трехлинейку с патронами:

— Говорю же, дайте мне винтовку бить проклятых фашистов!

Когда назойливый Парамон показал Стаднику 37-миллиметровые пушки и боеприпасы к ним, тщательно замаскированные румынами в толстостенном кирпичном складе, с окнами-амбразурами, глядящими на причалы в затоне Татару, лейтенант преисполнился доверия к старику. Здорово же просчитался враг — десант-то высадился не там, где его ожидали! Пушки ни разу не выстрелили, вот почему наши бойцы не обнаружили их, прочесывая город.