Юрковский и его рота

На огневых позициях артиллеристов царил полный порядок, «пушкари» готовы были в любой миг ударить по неприятелю. Цели засечены и пристреляны. Овчаров со своим коноводом поскакали к причалам.

На Дунай садился седой и легкий, но быстро густевший туман. Прожектор с правого берега назойливо обшаривал Килию, ее порт и зеркало реки, но вскоре погас, бессильный пробить белесую пелену. «Отлично!» — подумал Овчаров, спешиваясь. — Теперь уж никакой собаке не удастся дать световой сигнал в Килию-Веке о предстоящей операции! Правда, под покровом тумана туда может уйти на каюке с этой вестью какой-нибудь пособник врага, но наш берег неусыпно охраняют пограничники и патрулируют «истребки»...»

Кормой к причалам, по боевому, приткнулось шести сторожевых «каэмок» пограничников, четыре бронекатера ДВФ и пришелец из Аккермана, морской охотник «МО-125». Он выделялся своими размерами и вооружением. Теперь все эти корабли сведены в одну флотилию! подчиненную капитан-лейтенанту Кубышкину.

Лейтенант Овчаров убедился: катера заправлены горючим и обеспечены боеприпасами, дополнительно вооружены станковыми пулеметами, везде объявлена повышенная боевая готовность. Бодрствуют вахтенные и командиры — оберегают сон матросов, которые по сигналу боевой тревоги немедля займут свои посты. Продумано и размещение на катерах стрелков десанта. Тесновато будет экипажу и бойцам.

Овчаров вспомнил, как вечером приехал на КП Поляков, второй секретарь горкома партии, он же командир [71] истребительного батальона, сформированного в городе на второй день войны из комсомольцев, коммунистов и других жителей Килии, еще не призванных в армию. Поляков стал просить у Сироты: «Возьмите в десант хотя бы взвод «истребков»! Очень уж хотят сразиться с врагом пареньки... Но комполка категорические отказался: «Мы даже всех своих, обученных и обстрелянных бойцов взять не можем. А «истребки» ваши пусть зорко охраняют важные объекты, наш тыл от диверсантов и вражеских парашютистов!»

Действительно, из 23-го стрелкового полка со всеми приданными ему подразделениями непосредственно в десант выделена только одна стрелковая рота батальона, которым командует капитан Васицкий. Ее усилят двумя взводами пулеметной роты лейтенанта Стадника, взводом минометчиков и двумя «сорокопятками» с полными расчетами. Жидковато? Но это лишь ударный отряд десанта. Важно захватить хотя бы крошечный плацдарм на вражеском берегу! А батальоны Коваленко и Паламарчука должны прикрывать десант с левого берега.

Командир полка Сирота был мастером военного дела и знал боевой дух своих воинов.

Итак, право первыми форсировать широкий Дунай было предоставлено стрелковой роте лейтенанта Терентия Юрковского. Вся часть гордилась этим невысоким командиром с румянцем на щеках: во время финляндской кампании он был награжден орденом Ленина за отвагу, мужество и находчивость.

Лютой зимой 1940 года в сильный снегопад 23-й стрелковый полк штурмовал линию Маннергейма. Первая же атака перекопцев захлебнулась в шквальном огне противника, и полк вынужден был отойти на исходные позиции. Там обнаружили, что исчез взвод младшего лейтенанта Юрковского. Не могли же все попасть в плен? Но и преодолеть малой горсткой оборонительную полосу, сильный огонь врага, железо и камень тоже невозможно. И вдруг, на вторые сутки, Юрковский и его солдаты вернулись в свою роту целыми и невредимыми.

Вот что с ними случилось. Идя на приступ инженерных сооружений врага, взвод, увлекаемый бесстрашным командиром, оторвался от остальных подразделений и оказался в мертвом секторе обстрела, в пространстве, недосягаемом для пулеметов противника, которые бешено строчили из дотов по атакующим цепям и отсекли от [72] них взвод Юрковского. А младший лейтенант, подобравшись со своими бойцами под самые доты, забросал их амбразуры гранатами и устремился дальше. Тут налетела февральская метелица, и взвод потерял ориентацию. Двое суток голодные бойцы бродили в тылу врага. Наконец, им удалось прорваться назад к линии фронта и выйти из окружения на стыке частей неприятеля.

Упорство и героизм были высоко оценены. Младшему лейтенанту вручили орден Ленина и повысили в звании. Своим подвигом Юрковский как бы подтвердил старую пословицу: смелого пуля боится.

Едучи сейчас в 3-ю роту, лейтенант Овчаров все это отлично знал, как знал и то, что Терентий Юрковский порой излишне горячится. Получив после совещания в штабе распоряжения о том, что его рота назначена в первый десант, он обрадовался, но тут же потребовал разрешения вывести своих бойцов из траншей на дамбе в частично разрушенные бомбами казармы на Большой Дунайской близ порта: «Бойцов надо как следует накормить и дать им часа четыре отдохнуть!» Осторожный Сирота колебался: «А если казармы снова обстреляют? Операция сорвется.» Юрковский пылко доказывал: «Враг не повторит артналета, да еще в туман и глубокой ночью! Целей-то ему не видать. А утром, когда мы уже сядем гарнизону Килии-Вёке на шею, пусть его пушки лупят впустую! Да и не до казарм врагу станет...»

Логично, убедительно. И с командиром третьей роты согласились.

После ужина Юрковский уложил свою роту спать. У коптилки (электростанцию разбомбили в первый же день войны) в спальном помещении коротали ночь дневальный, старшина и сержант Сабур Курбанов. Беседовали «за жизнь», чистили оружие, охраняли сон бойцов. Как-то сложится судьба каждого из них в этом бою?

«Здесь тоже полный порядок» — отметил Овчаров. Покидая казарму, он заглянул в каморку, где спал лейтенант Юрковский. Но Сабур Курбанов встревоженно посматривал то на Овчарова, то на своего командира, безмятежно раскинувшегося в кровати одетым. При слабом огне коптилки обычно красноватое лицо Юрковского казалось багровым.

— А вы, товарищ сержант, почему не спите? — нахмурился Овчаров, притворяя дверь. — И вам следует отдохнуть. Ведь не на ярмарку собрались! [73]

— Мине нельзя спать, товарищ лейтенанта! — покачал головой узбек. — Я командир отделения. Перед бой надо сильно думать. Надо ловить ошибка, смотреть все винтовка, сапога и портянка. Грязь, дирка — худо! Сейчас чинил — завтра поздно. Нужна большой порядок — всегда говорит Юрковска! Нет порядка — иди наряд без очередь...

— Строгий у тебя командир, Сабур? — спросил Овчаров.

— Ой, строгия, товарищ лейтенанта! — озабоченно произнес Курбанов. — Меня долго сердился, всегда ругал за гимнастика: Почему худо работаешь турник, зачем как мешок на брусих? Плохая ты сержанта, какая ты пример для бойца? Тебя надо на кухня...»

— Не любишь его, Сабур?

— Зачем такой слова говоришь, товарищ лейтенанта? — укоризненно покачал головой узбек. — Теперь Юрковска уважает нас — она справедливый, как аксакал, умный и хитрый, как Насреддин из Бухары. Теперь он любит меня — за меткий стрельба на полигон. Апрель месяц этот год был спекторска проверка, и я стрелял боевой патрона на мышени, который бежала. Бистро-бистро! Я луче всех попадала, большой начальник вся рота благодарил...

Время, отпущенное Сиротой лейтенанту Овчарову, истекало, и он поспешил в штаб, на КП полка. Ехал и думал о Юрковском, о своеобразном характере этого незаурядного человека. Веселый, подвижной Терентий Юрковский был хорошим рассказчиком, но любил порой прихвастнуть. Своей скороговоркой смахивал на лейтенанта Павла Брынзу, командира третьего взвода его же роты. Быть может, Брынза подражает ему?

Овчарову нравился Юрковский — смелый и напористый человек большой внутренней силы, умеющий твердо и в нужном ключе решать служебные и личные проблемы. Отбросив все штатское, препятствующее полностью отдаться военному делу, он служил примером для многих командиров. Овчарова и Юрковского сближала не только служба, но и поэзия, — взгляды на искусство слова, на ритмы речи, глубоко воздействующие на чувства человека. Правда, Юрковский предпочитал не лирику, а поэзию гражданского пафоса, особенно революционную и патриотическую песню, зовущую в бой, воодушевляющую на подвиг. Увлекался Юрковский и декламацией, часто [74] пел, порой фальшивя. Тогда Сабур Курбанов скептически бросал старшине роты: «Да, голос у наша командир неважная, писклявая...» Однако самоуверенный Терентий Филиппович считал, что одарен чуть ли не голосом оперного солиста. По вечерам он вел свою роту на ужин в столовую строевым шагом и непременно с песней, чего не делали командиры других рот.

В свою очередь, Юрковскому, да и другим его однополчанам Овчаров нравился за добрый нрав и прямоту.

Десант к высадке готов

Еще не рассвело, когда рота Юрковского двинулась к причалам. Хорошо выспавшись, бойцы шли бодро. Амуниция подогнана на славу. Бойцы оставили в казарме все лишнее, даже противогазы, а сумки из-под них набили боевыми патронами.

У причалов на западной окраине Килии с вечера отшвартовались одиннадцать катеров. А чуть ближе к городу, почти у элеватора, прямо к глинистому берегу приткнулась дюжина каюков из рыбколхоза «Заветы Ильича» с выносливыми гребцами из здешних рыбаков. Возле каюков хлопотал председатель колхоза Василий Харлампов, рассаживая саперов и разведчиков. Они первыми уходили в туманную ночь, чтобы разминировать вражеский берег, сделать проходы в колючей проволоке. А если начнется обстрел, они засекут огневые точки противника и, вернувшись на свою сторону, передадут эти сведения в штаб полка.

Среди гребцов на каюках были и вилковские парни, на второй день войны призванные в армию, Максим Ковалев и Николай Захватаев — один рыбак, а другой плотник. Навсегда породнившись с рекой, они мастерски владели веслом. Прислали вилковчан и в роту Юрковского. Скептически разглядывая пополнение, лейтенант спросил:

— Кто из вас служил в румынском войске и прошел переподготовку в Красной Армии?

Первым назвался ладно скроенный Харланин. Коротко доложил о себе. Лейтенанта позабавило «ветхозаветное» имя призывника:

— Гм-м... Говоришь, Самсоном звать?

— Так точно, товарищ лейтенант, — молодцевато [75] отрубил чубатый парень. — Самсон Исаакович. Отец липованин-старовер.

— А чем намерен ты бить врагов? — спросил Юрковский.

— Известно чем! Сегодня получу винтовку, товарищ лейтенант! — бойко отвечал молодой боец.

Паренек пришелся по душе командиру роты. В карман за словом не лезет, грамотен. Каков-то будет в деле? По словам политрука, этот вилковчанин хорошо знает не только правый берег Дуная, но и румынский язык.

— Расскажи-ка, Харланин, подробнее о себе, о Килии-Веке. Что за город, каковы его окрестности, население?

Родился Самсон в Вилково, в рыбацкой семье. Жили Харланины впроголодь, не помогал им Никола-чудотворец, высокочтимый покровитель мореплавателей и вилковских староверов. Работники в семье — отец да подросток Самсон, а остальные шесть ртов женского пола: мать и пять сестер. Не имея сетей и дорогих крючков, рыбачили в путину исполу, а то и за четверть добычи, остальное шло владельцам орудий лова. Хозяева не брали женщин на засолку рыбы, а если и снисходили к просьбам молодух из бедноты, то платили им гроши. Сезонная работа никак не могла прокормить Харланиных. В Вилково около десяти тысяч жителей. А к чему приложить свободные руки? И старший Харланин с юным Самсоном занялись извозом. Только бы концы с концами свести... Из Вилкова, Килии-Веке — она недалеко, на той стороне реки, — из ближних проток и плавней Дуная они возили на утлом каюке в Тулчу, Галац соленую и вяленую рыбу. Гребли против течения до кровавых мозолей... Назад Дунай сам нес их — в каюке соль, хлеб и разная рыбацкая снасть.

Когда Самсону минуло четырнадцать лет, отец отдал его в Килию-Веке учеником к мастеру лозовых изделий. Юноша плел у кустаря чемоданы, корзины. Ремесло освоил быстро — это и подняло Харланиных на ноги. Заготавливая в околицах Вилкова ивовый прут, семья стала снабжать владельцев рыбных лабазов тарой — корзинами и верейками.

В 1939 году Самсона призвали в румынское королевское войско. Армия бояр разбухала, раздувалась. Военачальники ее не знали к кому примкнуть, с кем скрестить оружие. Отхватить кусок Венгрии или поживиться [76] за счет Страны Советов? Гитлер уже завоевал пол-Европы и вот-вот нападет на Россию... Как бы не прогадать, не опоздать!

Но случилось иначе: румынам самим пришлось оставить Бессарабию, оккупированную двадцать лет назад. Пришла воля и к Самсону в Белграде, где стоял его стрелковый полк. Радостно встречая советских парашютистов, Харланин чем только мог содействовал воинам и, отпущенный домой, организовал в Вилково лозомебельную артель имени 1 Мая. Стал членом ее правления и начальником цеха, а вечерами всячески помогал пограничникам, охранявшим рубежи Родины на Дунае. Комиссия райвоенкомата записала в военном билете Самсона: «...может командовать взводом стрелков».

Выслушав Харланина, Юрковский задумчиво протянул:

— Неплохо... А теперь изобрази-ка на этом листе бумаги план-карту Килии-Веке. Можешь?

— Могу. Я ведь и в школе учился!

План заречного города, набросанный от руки, оказался вполне приличным. Спрятав чертежик в планшет, Юрковский сказал парню:

— Зачисляю в первый взвод, к лейтенанту Швецу. Но ты мне еще понадобишься сегодня.

Вечером того же дня Юрковский и Харланин, лежа на дамбе, часа два пристально разглядывали в бинокль Килию-Веке и, уточняя самодельный план города, отмечали на нем крестиками высокие строения. Там безусловно есть замаскированные огневые точки. Особо обозначили здание «капитании порта», казарму «граничар» и церковь с подходами к ним.

Солнце уже спряталось за островом Степовым, когда Юрковский поднялся и, отряхнув пыль с полугалифе; сказал:

— Кажись, все главное учли... Иди, Харланин, поспи в казарме! Ночью у нас подъем... По тревоге — ко мне!

...Мягко и вкрадчиво плескалась речная волна о сваи причала, о борта судов и лодок. Рядом с «каэмкой» Павла Ушакова стоял «МО-125», которым командовал Владимир Тимошенко и другие корабли пограничников. Днем, опустив мачты ниже камыша, они ходили по протокам и рукавам реки, обследуя острова, ерики, заросли тростника. Если враг обстреливал их, отвечали мощным огнем. [77]

Еще вечером всех командиров катеров вызвал к себе, в штаб 4-го ЧОПСа капитан-лейтенант Кубышкин. Разъяснив обстановку, он сказал:

— Этой ночью возьмете на борт десантников — красноармейцев и пограничников. Будем форсировать реку. Высадив у Килии-Веке бойцов, надо хорошо прикрыть их огнем. Установите на палубах еще по два «максима», ленты зарядите трассирующими патронами. Порядок взаимодействия судов и береговой артиллерии следующий...

Несколько позже у моряков-пограничников состоялось партийное собрание. Старшина второй статьи Федор Щербаха и мичман Образко пожелали сражаться коммунистами, и их единогласно приняли в ряды партии.

Уходили моряки на свои катера в приподнятом, почти праздничном настроении. Еще несколько часов, и они встретятся с глазу на глаз с врагом. Гриша Куропятников, никогда не унывающий матрос-минер с погранкатера «МО-125», спросил у Павла Ушакова:

— О чем задумался, Паша?

— Не на блины к теще собрались. Надо все продумать... — Ушакова, Тимошенко, да и всех командиров катеров заботили детали предстоящей операции. На войне нет мелочей — все важно!

На грани ночи и утра рота лейтенанта Юрковского, усиленная комендантской полуротой Клеткина, стрелковым взводом Якова Мустафы, взводом минометчиков и отделением пограничников стали размещаться на катерах. Садились прямо на палубу, кто-то нырнул в тесные кубрики, в трюмную часть. С трудом погрузили две «сорокопятки» с расчетами и полным боезапасом. Второй эшелон десанта — остальные роты из батальона Васицкого и два пулеметных взвода Стадника — ждали на берегу возвращения катеров.

Отделение Сабура Курбанова попало на головной катер флотилии «МО-125», здесь же был и лейтенант Юрковский. По-хозяйски устраиваясь на палубе морского охотника, между командным мостиком и носовым орудием, узбек подбадривал своих бойцов:

— Мы самый первый попадем сухой земля! Ты, Ковтун, не бойся вода. Зачем имел медаль «За отвагу»? На Карельском страшнее был. Еременка — Дунай не очень глыбока! Твоя шахта на Донбасс сто раз больше, — Подшучивал сержант, а сам, с опаской поглядывая за [78] борт, думал: «Ах, плохо! Не слушал Юрковску, когда он ругал меня за то, что я не учился плавать. Дунай — не пески Каракумов...»

Харланин, как велено было, держался близ Юрковского и на трап катера «МО-125» взошел вслед за командиром. Увидев в предрассветной мгле Самсона, лейтенант одобрительно кивнул и приказал молодому бойцу сесть у входа в кубрик, занятый стрелками первого взвода.

— Высадимся — не отставай от меня!

Вынув из планшета карту-набросок Харланина, Юрковский, напрягая зрение, в сотый раз изучал план Килии-Веке, характерные детали и особенности города, который предстояло штурмовать его роте.

Небо уже серело — начинался новый день.

— Пусть десантники во время рейса не путаются у команды под ногами, — наставлял Тимошенко своего боцмана, и бросил в переговорную трубку мотористу: — Двигатели запустить! Прогреть на малых...

«МО-125» задрожал, весь словно напрягся. В его недрах заработали машины.

В полумраке раннего утра капитан Сирота казался особенно коренастым и широкоплечим. Стоя на трапе, он говорил Кубышкину:

— Вот еще что, Иван Константинович... Если Килия-Веке встретит вас очень крепким огнем, Юрковский даст красную ракету. Тогда мы усилим обстрел города и постараемся подавить вражеские батареи. Артиллерия у нас, сам знаешь — дай боже!

— Как бы она не рубанула по нашим «коробочкам»-катерам! — покачал головой капитан-лейтенант. И, сняв фуражку, вытер платком потную лысинку.

— У нас мазил нет. Но что бы ни случилось — высадки десанта не останавливать!

Каюки с саперами, а с ними Павел Кравченко и разведчики растворились в тумане намного раньше катеров с головным десантом.

Рыбаки высадили бойцов у самой Килии-Веке без шума и всплеска, прямо у проволочных заграждений. Сами же, отойдя от берега метров на тридцать, стали выгребать против течения так, чтобы держать лодки на траверзе тех мест, где тайно орудовали саперы. Гребцы не видели близкого берега за густой пеленой предрассветного тумана, но и враг, по той же причине, не мог их [79] обнаружить. Рыбакам из колхоза «Заветы Ильича» предстояло забрать саперов по условному сигналу Павла Кравченко — кряканью дикой утки.

По пояс в воде, а где и по горло, стараясь не звякнуть ножницами, саперы на ощупь резали «колючку», делая и ней проходы для десантников. А Павел, ставя там метки — прутья вербы, заодно фиксировал своим зорким кошачьим глазом наиболее выгодные для высадки места берега. Саперы уже вышли на сушу и, ползая по песку, искали мины у второй линии заграждений, почти у самых траншей. То ли у румын не было боевого охранения, то ли солдаты их крепко спали в окопах... Может, даже ушли ночевать в ближние дома. Однако пора и восвояси! Рассвет близится, туман редеет...

Вдруг ночную тишину разорвал одиночный выстрел. Наверное, солдат из охранения услышал подозрительные звуки. На выстрел отозвались беспорядочной пальбой и другие солдаты. Палили наугад по всей линии окопов, в сторону Дуная, закрытого от них плотной стеной тумана. Коротко простучал пулемет и умолк...

Саперы отползли к реке, не отвечая на огонь. Снова воцарилась тишина.

Вскоре командир отделения саперов доложил своему начальнику, а тот — в штаб полка: два прохода в «колючке» сделаны, отметки для десанта оставлены, мин нет. Можно высаживать людей.

Катера идут в кильватерной колонне

В начале четвертого часа утра флотилия с бойцами на борту отошла от причалов и двинулась вниз по Дунаю в кильватерной колонне. Моторы еле слышно лопотали на малых оборотах, готовые в любую минуту взреветь и стремительно рвануть суда вперед.

Течение сносило катера с левого берега на правый под острым углом — с таким расчетом вели их опытные моряки. Михаил Шевченко, командир рулевых — сигнальщиков на «МО-125», зорко всматриваясь в туман, временами поглядывал на стоящего рядом лейтенанта Тимошенко. Оба хорошо знали капризную реку, ее меняющийся фарватер, оба обладали каким-то непостижимым чутьем, могли в тумане определить близость берега...

Когда катера с десантом исчезли в тумане, об этом [80] сразу же доложили на КП полка. Сирота приказал артиллеристам начать обстрел ранее разведанных и запеленгованных в Кили-Веке огневых точек, батарей и траншей. Короче — смести все, что может помешать форсированию реки и высадке десанта.

Первой рванула дивизионная артиллерия с Чабанских Криниц, а затем увесисто и с оттяжкой стали бить пушки Отянова. Отрывисто бухая, посылала снаряд за снарядом на закрытие позиции румынской артиллерии за городом береговая батарея № 65. Туман не позволял видеть результатов артналета, но Килия-Веке отвечала слабо. Румыны, деморализованные шквальным огнем, попрятались в блиндажи. Кому охота помирать за немцев?!

Под оглушительную канонаду десант приближался к цели. Прислушиваясь к унылому посвисту снарядов, Кубышкин беспокоился о бойцах, о своих «коробочках». Только бы не накрыли парней... Мало ли что Сирота заверил. И на старуху бывает проруха!

Но командир полка был спокоен за своих артиллеристов. То и дело он поглядывал на часы. Минут за пятнадцать флотилия пройдет полпути и появится у стен Килии-Веке. От причалов до места высадки десанта — километра три, а скорость течения Дуная — более метра в секунду. Значит... И капитан Сирота скомандовал:

— Прекратить артподготовку!

Румыны опомнились не сразу. А когда стряхнули с себя землю, протерли глаза и глянули на Дунай, за которым, как им казалось, они сидели, как у христа за пазухой, в полной безопасности, то и вовсе оторопели. На реке, в тумане, кое-где разметанном разрывами снарядов, ясно обозначались силуэты бронированных катеров, вооруженных пушками и пулеметами, битком набитых пехотой. С каждым мгновением корабли приближались, будто на огромной фотопластинке проявлялся негатив.

— Красный десант! Огонь по красному десанту! — завопил в телефонную трубку немецкий офицер, инструктор при штабе румынского батальона. Видя, что на батареях мешкают, выругался: — Проклятие! Да стреляйте же, пока не поздно! Чего тянете?

Катера капитан-лейтенанта Кубышкина неумолимо надвигались на вражеский берег. Заметив, что обнаружены противником, все эти «мошки», «полтинники» и бронекатера [81] включили по сигналу флагмана судовые двигатели на полную мощность и, перейдя с подводного выхлопа на надводный, заревели, как самолеты на старте. Сменив, по новому сигналу, линию кильватера на строй фронтом, корабли устремились к местам выгрузки десанта.

Гарнизон Килии-Веке, наконец, очнулся и обрушил на десант огонь из пушек, пулеметов и винтовок. Но с борта катеров на румын еще раньше хлынул яростный ливень стали и свинца. К берегу потянулись яркие нити трассирующих пуль.

Перекладывая рули с борта на борт, Михаил Шевченко искусно маневрировал.

Пули ударили по боевой рубке, за которой укрылся лейтенант Яков Мустафа со своим политруком. Это их спасло. Но соседнему катеру не повезло — его накрыло снарядом, тяжело ранило на ходовом мостике командира. За штурвалом стоял старшина Федор Щербаха, тот самый, которого пограничники пять часов тому назад приняли в партию. Его ранило в ногу, но мужественный моряк не выпустил из рук руля. Истекая кровью, он мастерски подвел корабль к берегу и после высадки десанта, ловко лавируя, увел катер из-под обстрела к родному причалу. Там он и скончался на руках товарищей.

Теперь в штабе полка примерно знали, как началась высадка десанта на вражеском берегу у Килии-Веке. Радиосвязи не было, а телефонную еще не успели наладить. Минуты неизвестности тянулись, как часы. Но по шуму боя, по неумолчному грохоту пушек поняли: десант высаживается, не отходит. Велико ли сопротивление, не нужна ли экстренная помощь дополнительным артобстрелом? Ракеты Юрковский не дает... Но, быть может, ее не заметили в тумане?

Начальника штаба полка капитана Поплавского, обычно спокойного и уравновешенного, стали терзать сомнения: не допустили ли они в штабе какого-либо просчета? Не придется ли расплатиться за него личному составу флотилии и полка большой кровью, так и не добившись победы? Переправочных средств больше нет, а катера не возвращаются...

Поплавский взял себя в руки. Выяснилось главное, внезапность сыграла свою роль — неприятеля застали врасплох.

Капитан Сирота знал: всякий бой чреват неожиданностями, [82] потери неизбежны. Победит тот, у кого крепче нервы, кто правильно расставил силы, знает, за что сражается и умеет воевать.

А сам он, Сирота?

...В 1922 году, сразу после гражданской войны, красноармеец Павел Сирота был послан в Киев на командные курсы. Летом тактические учения в поле инспектировал Блюхер, помощник командующего войсками Украинского военного округа. Вырыв на полигоне окоп-колодец, Сирота спрыгнул в него, а Блюхер подал знак стоящему поодаль танку — то ли трофейному, то ли первому советскому: Сирота не видел еще ни тех, ни других. Грохочущее страшилище поползло на окопчик. Только бы не выскочить, не побежать... Преодолев страх, Сирота подпустил поближе рычащую, пышущую жаром махину, бросил под ее гусеницы связку учебных гранат и едва успел присесть на дно укрытия. Танк с лязгом наехал на окопчик и закрыл своим бронированным брюхом белый свет.

Стальное чудовище повертелось, поерзало над окопчиком. За шиворот сыпалась глина, над самой головой оглушительно ревел мотор. Наконец, танк убрался прочь, и Сирота вылез из окопа. Блюхер подозвал его и сказал: «Молодец, комвзвода! Так действуй и на войне. Она теперь будет такая — машинная. Танк не страшен, если его не бояться!» Ныне Сироту, пожалуй, ничем не запугаешь! Но встреча с первым танком врезалась в память навсегда, научила стойкости и выдержке.

Вот сейчас на румынский гарнизон, сильно разбавленный новобранцами, не знающими, за что они воюют, накатывается, словно танк, красный десант, грозный в своем наступательном порыве. Сирота был убежден: враг не выстоит против славных перекопцев.

Но до победы еще далеко. Силы неравны: против усиленного батальона неприятеля — всего лишь усиленная стрелковая рота. Соотношение примерно один к трем в пользу противника. А по уставу при наступления должно быть как раз наоборот.