Тайна пикетов
Какими стали первые часы войны для остальных участков границы вдоль полноводного Дуная? Любую из пятнадцати застав 79-го погранотряда можно взять наугад.
Килия. Начальнику здешней погранкомендатуры майору И. Н. Бурмистрову подчинялись три заставы. Вверх по течению, у села Кислица — Кислицкая. Городская за элеваторами в порту, а на восток от нее, километрах в Десяти от Килии — Салманская. [32]
В шестом часу утра 22 июня Бурмистров собрал начсостав комендатуры.
— Нынешний артналет на Килию и лагерь полка, надо полагать, не провокация, а дело более серьезное, — как всегда спокойно сказал комендант. И только сейчас все увидели, как осунулся майор. — Сейчас звонил Грачев и сообщил: Измаил обстреливается тяжелыми орудиями из Тулчи, начались авианалеты. Враг пытается форсировать Дунай и Прут. И нам следует ждать десантов противника... — помолчав, добавил: но на этот счет даны указания: «Высадку противника не допускать, огня по сопредельной стороне не открывать, границу не переходить». Ясно?
Лица присутствующих вытянулись. Начальник связи комендатуры лейтенант Афанасий Галкин, новичок погранслужбы, высказался первым:
— Интересно получается, товарищ майор! Отразить десант, не открывая огня?
— Да, странно... — протянул секретарь комсомольского бюро младший политрук Александр Чугунов.
Бурмистров тоже недоумевал. Если это война, то к чему деликатничать с агрессором? Но будучи дисциплинированным, решил дискуссии не разводить. Приказ есть приказ! Верхам виднее... А сложная обстановка на границе не впервой.
Заместитель коменданта капитан Г. Козлов усмехнулся:
— А ведь можно, товарищи, дать десанту по мордасам и у самого нашего берега! Я лично понял приказ именно так.
Все оживились. Начштаба Яковенко обрадованно произнес:
— Верно! Подпустить голубчиков поближе и лупануть.
Бурмистров сдержанно усмехнулся:
— Вижу — в ситуации разобрались. Так и действуйте. Стали обсуждать, где именно на участке границы, охрану которого несла Килийская комендатура, наиболее вероятна высадка вражеского десанта. Вывод был единодушным. Кроме самой Килии, — на Салманке. Но в Килии есть кому преградить путь десанту, а Салманской заставе придется отбиваться самой. Сегодня на рассвете ее уже обстреляли из пулемета... Земля там дикая — плавни, глушь, заставе противостоят три вражеских пикета. [33]
Теперь их наверняка усилили, и враг будет мелкими группами просачиваться на нашу территорию, чтобы выйти в тыл Килии.
— Кому-то надо ехать туда... — сказал Бурмистров. — Подбодрить людей, организовать оборону.
Товарищ майор! — вызвался старший политрук Пантелей Петрович Грищенко, человек пожилой, участник гражданской войны. — Поеду я. Разрешите идти?
Бурмистров одобрительно кивнул, и Грищенко вышел.
Вскоре старший политрук в сопровождении пограничника, оба верхом на лошадях, покинули город и в седьмом часу уже трусили по сырой луговине, вдоль корявых верб. Над Дунаем еще стлался густой туман, но пичужки уже радостно щебетали в кустах, приветствуя солнце.
Проезжая мимо КП 23-го полка, бойцы которого залегли в окопах, Грищенко и его ординарец попали под разрывы снарядов. Румыны уже начали артподготовку, предварявшую их десант из Килии-Веке, который, как позже стало известно, закончился полным разгромом врага. Пришпорив лошадей, наши всадники вскоре выбрались из опасной зоны. Часть фугасок рвалась в пустых лагерях, но большинство падало вблизи дамбы, вздымая фонтаны грязи. Перекопцы затаились и не отвечали. «А могли бы! — подумал Грищенко. — Есть чем сдачу дать... Значит, и полк получил этот странный приказ?»
Пограничники на Салманке были настроены по-боевому. Услышав поутру выстрелы и команду «Застава, в ружье!», все в считанные секунды заняли свои места в дзотах, окопах и блокгаузах. Часть бойцов пребывала в ночных дозорах и секретах. Наблюдая теперь за чужим берегом, они подшучивали друг над другом, ругали повара, запоздавшего с завтраком. Увидев двух верховых, парни заулыбались: обещанное пополнение? Не густо!
Начальник заставы старший лейтенант Филатов доложил Грищенко: после обстрела, не причинившего вреда, Румыны не подают признаков жизни, хотя там, на трех Пикетах сопредельной стороны, за островом Салманским, лежащим посреди Дуная, по подсчетам заставы скопилось не менее ста солдат, против обычных тридцати. Здания пикетов за высоким камышом на острове и развесистыми ветлами на дамбе чужого берега просматриваются Плохо. Только чердак и крыша центрального отчетливо видны. Вчера там еще суетились солдаты, а сегодня пикеты словно вымерли. [34]
Грищенко обстановка не нравилась, и он укорил Филатова:
— Застава — как на ладони, а мы врага не видим? Устройте наблюдательный пункт на этом осокоре... О чем раньше думали?
Один из пограничников, не мешкая, полез на дерево с биноклем. Старший политрук велел поставить станковый пулемет на дзот — самую высокую точку — и зарядить ленту зажигательными патронами, выставить по бойцу с ручными пулеметами на флангах заставы. Теперь пусть реку форсирует хоть рота фашистов!
Филатов послушно выполнил все указания. Грищенко — начальник, за его спиной опыт гражданской войны. Он, Филатов, зелен, недавно из училища, да и границу знает еще недостаточно. Но есть у него смелость, преданность делу, желание отличиться!
Веснушчатый пограничник вполголоса сказал соседу по окопчику:
— Чего ждем? Самим бы жахнуть по пикету, прощупать их...
И Грищенко страстно хотел этого, но строго оборвал нетерпеливых:
— Разговорчики? Отставить!
Время от времени он по телефону запрашивал Бурмистрова:
— Есть ли новые приказания, товарищ майор? Тот неизменно сухо отвечал:
— Приказ один: высадку противника не допускать, огня по сопредельной стороне не открывать. Вы там ворон не ловите?
Старший политрук обижался, мрачнел и чертыхался про себя. Ну и нервы у коменданта! Измаил бомбят, по Килии стреляют из пушек, здесь готовится десант, а ты сиди у моря и жди погоды... Упредить бы врага!
Вдруг из комендатуры позвонили сами и сказали; слушайте в двенадцать радио Москвы!
Все затаили дыхание. Передавалось сообщение о том, что немецко-фашистские войска вероломно напали на Советский Союз, нашему народу навязана война...
Грищенко не стал ожидать конца передачи, слов «наше дело правое», запрашивать у Бурмистрова новых приказаний. Бросившись к пулемету на дзоте, он схватил его нагретые солнцем ручки, большими пальцам нажал на гашетку. В центральный пикет врага полетели [35] зажигательные пули. Давая короткие очереди, Грищенко, сам того не замечая, ожесточенно приговаривал: «Вот вам, гады, вот вам, мерзавцы! Хотели этого? — получайте... сполна...»
Странно — деревянный пикет не загорался, даже не дымил. Но пограничник крикнул с осокоря: «Забегала солдатня, как тараканы!»
Однако ответных выстрелов не последовало. Тогда Филатов предложил подобраться поближе к пикету на мотоботе заставы и открыть огонь из пулемета. Грищенко одобрил предложение. Но, дав с середины реки длинную очередь, старший лейтенант вскоре вернулся — проклятый пикет отмалчивался и никак не хотел загораться.
Решили послать на румынский берег разведку. От желающих отбою не было.
Пять пограничников, гордых оказанным доверием, стали грузиться на мотобот и вдруг увидели на реке нечто странное: не то купа деревьев, не то кусок острова. Донесся слабый рокот мотора и все догадались: наш военный катер! Замаскированный зелеными ветками, он поравнялся с заставой, и командир спросил у пограничников:
— Что тут происходит, ребята? Куда собираетесь?
И, не ожидая ответа, рассказал, как сегодня утром славные перекопцы расправились с вражеским десантом на восточной окраине Килии. Известие это еще больше воодушевило бойцов, и Грищенко попросил командира бронекатера прикрыть мотобот огнем, когда они будут высаживаться у пикета.
На пикете никого не оказалось. Обнаружили только одного убитого. Две пули, и обе в спину... Судя по нашивкам — старший унтер-офицер. Но почему солдаты его оставили?
Забрав трофеи — телефонный аппарат, семь винтоввок, гранаты, много шинелей в скатках и три ящика с патронами, пограничники продырявили и потопили румынские лодки, а затем подожгли строения. Стены были сыры насквозь, пламя охватило их не сразу. Так вот почему зажигательные пули не брали пикет!
В 14.00 Грищенко получил приказ комендатуры: лично ему поручается снять с одного дальнего острова погранпост — пять человек. Военные действия могут отрезать бойцов от своих. Задача осложнялась: путь мотобота к [36] посту преграждал второй пикет. Как тут проскочить, ведь расстреляют в упор!
— А что, если так... — сказал Филатов.
Пусть Грищенко, прикрываясь Салманским, выйдет мотоботом на середину Дуная. Когда до пикета останется метров двести, застава откроет огонь из двух пулеметов, чтобы поджечь халупу «граничар» и прижать их к земле. В суматохе врагу будет не до ответной стрельбы, и мотобот успеет прошмыгнуть к посту. А на обратном пути все это повторить...
Неплохо! Но начальник заставы видимо поторопился и стал палить из «максимов» раньше времени. Грищенко был еще далеко от пикета, когда затрещали пулеметы Филатова. Должно быть, старший лейтенант боялся, что румыны опомнятся до появления мотобота. Но этого не случилось. Грищенко еще не поравнялся с пикетом, как тот был уже объят пламенем, и никто оттуда не выстрелил по суденышку.
Сняв с поста пятерых пограничников — промокших и голодных, Грищенко отвез их на заставу и вернулся к догоравшему пикету. Удивительно — и этот брошен! Те же трофеи: карабины, патроны, и прочее снаряжение, аккуратно сложенное в лодки. Что же сорвало задуманный противником десант?
На третий пикет, самый маленький и дальний, старший политрук и три пограничника отправились уже без опаски.
Метров за двести от пикета Грищенко высадил на притопленный берег двух пограничников: один высоченный, а другой низенький крепыш. Пусть подберутся поближе с ручными пулеметами. Удар с тыла застанет пикетчиков врасплох.
Немного выждав, политрук встал с мотоботом против пикета и дал по нему в упор очередь-сигнал из станкового пулемета. Справа, как эхо, тотчас же зататакал «Дегтярев».
Пикет — мазанка из хвороста под камышевой крышей, запылал жарким костром. К изумлению пограничников, здесь тоже не было ни одного солдата — ни живого, ни мертвого, а трофеев в брошенных лодках порядочно. Еле погрузили в мотобот.
Парни, которых Грищенко высаживал на подступах к пикету, со смехом рассказывали потом на заставе о своем рейде. [37]
Тихо крадучись к пикету, они погружались в болотистую жижу все глубже и глубже. Цель близка, но и вода уже по грудь! Еще шаг-два — и пойдешь на дно... А стрелять как? Для ручного пулемета нужна опора. Да и видно плохо из-за камыша. Тогда высокий пограничник сказал низенькому напарнику: «Я пригнусь, а ты ставь свою пукалку мне на спину и шпарь!»
Так застава на Салманке покончила с пикетами врага.
Назавтра прибыла из комендатуры маневренная группа на полуторке. Увидев подмогу, повар сердито бросил в раздаточное окошко столовой:
— Тут и без вас делать нечего! Наша застава во всем невезучая... Живем на отлете, даже враг дал тягу...
Грищенко видел: пограничники Салманки разочарованы. Полные кипучей энергии, обученные воевать, они рвались в бой, но неприятель ускользнул, словно призрак. Им казалось, что так будет всегда...
— Не дурите, ребята, — говорил старший политрук. — Кровь свою не спешите пролить... Война — горе народное, пусть не будет ей места на нашей земле! Но коль уж она развязана фашистами, вам не раз придется проявить мужество и отвагу. Однако воевать надо умно — самим остаться в живых, а неприятеля уложить. Свято выполняйте то, чему учит партия коммунистов!
Трясясь по дороге в Килию на полуторке, полной трофейного оружия, Пантелей Петрович мысленно перебирал час за часом вчерашний, самый длинный день своей жизни. Донимала загадка — что же все-таки произошло на трех вражеских пикетах до появления советских пограничников? Оставить удобные позиции не отбиваясь, бросить оружие! Говорят, румынские солдаты не желают воевать за чужое дело. Да, в общем-то, это мирный народ... Но этот убитый унтер-офицер... Не его, Грищенко пуля оборвала жизнь румына: политрук стрелял по чердаку пикета, и если унтер-офицер наблюдал за рекой и заставой, то сидел лицом к реке. Откуда же пули в спину, и почему на чердаке не осталось следов крови? Просто его прикончили свои же солдаты. Когда старший унтер-офицер рано утром дал длинную очередь по заставе, а наши пограничники не ответили, он несомненно обрадовался и погнал своих солдат в лодки форсировать Дунай, тогда они его и убили. А потом солдаты ушли в плавни, наивно надеясь пересидеть там хотя бы первые Дни войны. [38]
Так ли все это было? — спросим мы, люди семидесятых годов. Кто может раскрыть тайну трех пикетов на Салманке теперь, через тридцать с лишним лет?
Двое на дамбе
На всех погранзаставах 79-го отряда война началась по-разному. Вот что произошло на заставе, которой было поручено охранять один из участков госграницы между Измаилом и Рени.
Около двух часов ночи 22 июня начальник этой заставы капитан Никита Шабаев отправил в обычный наряд на границу сержанта Бочарова и ефрейтора Еременко. Вслед за ними капитан снарядил и вторую пару дозорных — бывалого пограничника Петра Русакова и бойца первого года службы, комсомольца Ивана Васина. Как всегда, капитан напутствовал их строго и торжественно:
— Вам поручается охрана госграницы на левом фланге нашего участка. С наступлением рассвета ведите наблюдения за городом Исакча на сопредельной стороне. Старшой наряда Гусаков. Выполняйте!
Застава километрах в полутора от Дуная, на взгорке у села Картал. Участок границы сложный. Справа от заставы, далеко на север протянулось — за день не доплыть! — мелкое, но огромное озеро Ялпух. Своими очертаниями оно смахивает на сома, упершегося головой в Дунай, а хвостом — в Белград. Озеро и реку, как пересыпь на морских лиманах, здесь разделяла узкая полоса суши, укрепленная издавна дамбой — по ней и проходила граница, если не считать середины Дуная. В своей приречной широкой части Ялпух (тут его называют Кугурлуем) окружен плавнями и болотами. Сюда по суше не проехать и не пройти, а потому от заставы на дамбу пограничники добираются лодками или на плотике.
Здесь, на левом фланге заставы, Гусаков и Васш сменили наряд Ушакова и Козлова. Те рассказали: на Дунае почему-то прекратилось движение судов, зато в порту Исакчи — необычное для ночи оживление...
Убедившись, что в Исакче нынче действительно шум но, наряд стал медленно продвигаться по дозорной трот вдоль дамбы. У границы с участком соседней заставы [39] стоит обелиск в честь Суворова, который в свое время при штурме Измаила форсировал в этом месте Дунай. Отсюда видны ночные огни этого города. Когда пограничники повернули назад, над ними с надсадным гулом прошли в советский тыл самолеты.
Светало, Петр Гусаков глянул на часы: двадцать минут четвертого.
А еще через полчаса над головами пограничников с унылым воем пронеслись снаряды. Взорвались они в Измаиле, а канонада донеслась из-за реки. Стреляли тяжелые орудия Тулчи и, судя по вспышкам, плавучие батареи Исакчи. Эту в прошлом турецкую крепость не раз брали штурмом и разрушали русские войска.
Затем пушки дали залп по домикам погранзаставы. Она стояла на берегу канала-протоки, соединявшей Ял-пух с озером Картал, левее буерака, заросшего курчавым кустарником. Там что-то задымило, загорелось... Сердца Русакова и Васина сжались: помочь бы товарищам! Но место наряда на дамбе, на границе. Три фугаски упали и возле них, вздымая на реке водяные столбы.
В пятом часу пограничники увидели сквозь легкую кисею тумана, как из порта Исакчи вверх по течению поднялись два баркаса и большой каюк. Но что это? Они вдруг резко повернули, пересекли фарватер-границу и взяли курс на правый фланг участка заставы — там сидели в секрете Бочаров и Еременко.
Гусаков и Васин бежали туда по низу дамбы, по узкой полоске земли, заросшей лозняком. На ветру качался камыш, под ногами жирно чавкала грязь, высокая трава цеплялась за намокшие сапоги... Скорее, скорее — не дать нарушителям высадиться! Бочаров и Еременко могут одни не справиться...
Наконец протока. Она соединяла Дунай с озером. Обычно в половодье излишек вод Ялпуха уходит по протоке в Дунай, но той весной был сильный паводок, река вздулась, как никогда, и теперь бурно рвалась в обмелевшее озеро через проран-протоку в дамбе. По ту сторону протоки высилась ветла. Раньше на ней был наблюдательный пункт Дунайской военной флотилии, перенесенный теперь на колокольню церкви в селе Картал.
Еле одолев на лодке быстрый поток, Гусаков и Васин еще немного пробежали низом и, выбравшись на дамбу, плюхнулись на нее. Здесь она поворачивала направо и вскоре кончалась... Вражеский каюк с людьми уже приставал [40] к нашему берегу, метрах в восьмистах от пограничников, там, где должен был находиться наряд правого фланга, а баркасы продолжали спускаться по течению. Сейчас поравняются светлой... Но почему Бочаров и Еременко не отражают десантников?
Дальше все развернулось в невероятно быстром темпе. Оба баркаса вдруг уткнулись носами в заросший лозой берег, напротив залегших на дамбе Русакова и Васина. Но не успели вражеские солдаты выскочить из своих посудин, как пограничники бросили в них гранаты. Еще, еще раз! Треск дерева, вопли нарушителей, всплески воды после грохота взрывов... Когда рассеялся дым, наши парни увидели, что часть нарушителей убита, другие ранены. Но кое-кому удалось перевалиться через борта баркасов, забиться в прибрежный кустарник и открыть оттуда огонь. Защитники дамбы густо прошлись по десантникам из ручного пулемета, и они затихли. Надолго ли? Только теперь Гусаков и Васин услыхали стрельбу на правом фланге. Значит, и тот наряд на месте!
Пограничники сразу как-то даже не осознали, что так-легко отразили первый натиск врага. Словно в кино! Они приготовились к новой атаке неприятеля.
Нарушители границы получили сокрушительный отпор. Раненые в баркасах стонали, звали санитаров, а те, кто спрятался на берегу в кустах, стреляли в пограничников. Не исключено, что за высокими бортами баркасов еще отсиживается часть уцелевших. Васина уже зацепила пуля, попав в мякоть левой руки, он в пылу схватки это не сразу заметил.
Весь день парни контролировали огнем оставшихся в живых (немцы или румыны? — кто их знает!), не давали им шевельнуться. Пограничников было всего двое, но позицию они занимали куда более выгодную — сверху-то виднее! А в общем положение неважное... К вечеру оно ухудшилось.
Неожиданно оба баркаса, один за другим, тихо отошли, оторванные от берега течением и никем не управляемые поплыли вниз по реке. Первый баркас ушел совсем, а второму не повезло: когда он приблизился к прорану в дамбе, сильный поток воды затянул его в протоку и вынес в озеро Ялпух. Та же участь позже постигла каюк. Он медленно проплывал мимо пограничников, и лежавшие в нем раненые солдаты, поднимая руки, просили пощады... [41]
«Работа Бочарова и Еременко... — усмехнулся Петр и вытер потное лицо. — Эти уже отвоевались!»
Когда баркас и каюк очутились в озере, пограничникам приходилось следить не только за Дунаем, но и за озером. Выйдя из протоки в Ялпух, баркас и каюк сразу же сели на мель у небольшого островка. В баркасе, как и предполагал Гусаков, оказались недобитые солдаты. Они мигом покинули судно и, не отвечая на огонь, кинулись в глубь островка, заросшего камышом...
— Хуже не придумать — враг за спиной! — недовольно крикнул Гусаков. — Нельзя такое оставлять до ночи...
А солнце уже садилось где-то за Рени, Дунай горел расплавленным металлом. Оставив Васина наблюдать за рекой и дамбой, а в случае необходимости поддержать его огнем из верного «Дегтярева», Гусаков подплыл к острову, скрываясь за корпусом севшего на мель баркаса.
Приказав четырем ходячим раненым идти вброд по мелководью озера на дамбу к Васину, Гусаков обыскал баркас. Нашел среди убитых и тяжелораненых три пулемета, автоматы с заряженными рожками, погрузил их в свою лодку. «Островитяне» ни разу не пальнули по нему.
Вернувшись с трофеями, он связал легкораненым солдатам руки их же поясными ремнями.
Но Гусакова все еще беспокоило присутствие вооруженных солдат на острове. Оборонять при таких обстоятельствах дамбу вдвоем да еще ночью просто невозможно... И он решил уничтожить вражескую группу, снять угрозу с тыла.
Сумерки уже сгущались, когда Петр Гусаков сказал напарнику:
— Слышь, Ванек... Ты долби отсюда малыми очередями по острову, чтоб ни один там головы не поднял! А я поеду и забросаю их гранатами.
Островок крохотный, вдоль и поперек не более ста метров. Убедившись, что Васин по всем правилам прострелял там кусты и камыши, Гусаков вплотную подъехал к острову и швырнул в самую гущу лозняка две гранаты. Земля там взметнулась, и после крика пограничника: «выходи!» кто-то на ломаном русском языке сказал:
— Сдаемся! Раненые, просим перевязка... Не стреляйте! [42]
— Бросайте оружие и с поднятыми руками идите вброд к дамбе! Да не кучно, а по одному! Кто побежит — получит пулю.
Этих пленных тоже связали и обезвредили, срезали на штанах все пуговицы, и положили их с первыми четырьмя ранеными. Целое отделение!
Ночь минула спокойно, но пограничники не сомкнули глаз, жевали трофейные галеты и курили. Внизу охали раненые. Орали тысячи лягушек, донимали комары. Слабый ветерок покачивал и шуршал метелками камыша, шелестел листвой. Под утро ветер утих, но навалился туман, и Гусаков с Васиным все прислушивались, не лезет ли кто под его покровом? Пора бы и смене прийти... Наверно, застава пострадала от артобстрела. Но что делается на правом фланге участка, где сержант Бочаров и ефрейтор Еременко? Стрельбы там давно не слышно...
Гусаков и Васин не знали, что и второй наряд успешно отразил нарушителей. Оба наряда пограничников разделяло непроходимое болото в полкилометра шириной.
Утром, когда туман рассеялся, орудия Исакчи вдруг ударили по дамбе. Ударили и замолкли... Неприятеля, как видно, волновала судьба исчезнувших баркасов и каюка. А вдруг в Исакчи попытаются узнать, что тут случилось с их людьми? — подумал Гусаков и спросил у первогодка:
— Ты как, Васин?... Ну, ежели новые гости пожалуют?
— А че? Нормально... Ветреней, как положено, Сте-паныч, — шмыгнул тот носом и потер кулаком воспаленные глаза. Этот упитанный парень на турнике не мог подтянуться, а здесь действовал отлично. — Место сподручное, боеприпасов хватит! Только вот курева чертова... И чужим табаком не хочу поганиться! Сказывают, немцы; кизяк в него добавляют...
Появились пять самолетов. Парни обрадовались: краснозвездные! Четыре скользнули за Дунай и пробомбили Исакчу. Там заклубился черный дым, омрачил светло-голубое небо. А пятый покружил-покружил над дамбой, над баркасом в озере и тоже сбросил бомбы, но промазал. Пограничники удивились: по своим! Затем сообразили: на заставе вчера слышали отзвуки их боя с нарушителями границы, а когда еще увидели на озере баркас и каюк, то решили, что враг расправился с нарядами, овладел дамбой и входом в Ялпух.
Догадки эти были близки к истине. [43]
В полдень — солнце уже припекало вовсю — на озере появились лодки. Шли к дамбе широким фронтом, и пограничники встревожились. Чужаки просочились в тыл?!
Приказав Васину следить за Дунаем, Гусаков переменил позицию, дал упреждающую очередь и спросил у людей на головной лодке пароль.
— Тамбов!
Петр понял: свои!
Да тут и сам начальник заставы Никита Шабаев! Как его не узнать? Изрытое оспой лицо, неизменная трубка в прокуренных зубах. С ним сержант Зайцев, снайпер Козлов, пулеметчик Ушанов, политрук Кухаренко! А на остальных лодках, должно быть, подвижной резерв отряда. Все незнакомые лица...
Капитан Шабаев обнимал своих героев, целовал, хлопал тяжелой рукой по спинам в просоленных потом гимнастерках. Обычно скупой на похвалу, он все еще не верил, что видит их живыми.
— Ну, черти не нашего бога, ну... Двое суток против такой оравы! А? Выстояли, мои хлопчики, не дали паскудам пройти... Э, да что говорить! Настоящие грачевцы! — к властно приказал Зайцеву: — Сержант, тащи-ка доблестному наряду харчи! Там сало и лук зеленый есть... Совсем отощали парнишки.
На борту контр-адмирал
Безмерна отвага пограничников, оборонявших сухопутные рубежи нашей Родины до последнего вздоха! Всегда восхищает нас и военное умение, и беззаветное мужество их славных побратимов в безкозырках с тремя выразительными словами, тиснутыми на лентах золотом: «Морские погранчасти НКВД». Всех стражей советской границы — на реках, морях, лесах, пустынях — роднили и роднят традиции чекистов. Все они, действуя в теснейшем контакте, выполняют одно и то же трудное, важное дело — держат границу на крепком замке.
...Жизнь совсем неожиданно внесла свои поправки в расстановку противостоящих сил в районе Килии. Ни Поплавский, ни Бурмистров в их вечерней беседе с секретарем горкома Литвиновым, когда все они прикидывали военные возможности 23-го стрелкового полка и приданных ему подразделений, дивизиона погранкатеров [44] и судов Дунайской флотилии, еще не знали, что их ратная мощь внезапно увеличилась на одну боевую единицу. Притом какую! Не знали они и того, что этой «единице» суждено сыграть немалую роль в последующих событиях.
В Аккермане на Днестре (ныне Белгород-Днестровский, который румыны во время оккупации поспешили переименовать в Четатя-Албэ) базировался под командованием капитан-лейтенанта Б. М. Венцюна дивизион пограничных «МО» — морских охотников за подводными лодками. Катера быстроходные, маневренные, хорошо вооруженные, они дней за шесть до войны вернулись сюда с общевойсковых учений на Черном море. Экипажи после утомительного похода отдыхали, приводили суда в порядок.
Но 17 июня капитан-лейтенант Венцюн получил из Одессы радиограмму: одному из катеров дивизиона немедленно выйти из Днестровского лимана в море и встретить там катер «БК», на борту которого находится контр-адмирал С. М. Воробьев, начальник морского отдела; погранвойск Советского Союза.
Выбор Венцюна пал на «МО-125». Комсомольский! экипаж этого корабля держал первенство в боевой и политической подготовке, а его командир лейтенант Владимир Тимошенко, хоть и молодой, но надежный и способный офицер.
На катере сыграли боевую тревогу, прогрели двигатели, команда заняла свои места, и Тимошенко приказал отдать швартовы. Могучие моторы натужно загудели, палуба под ногами задрожала, и «МО-125» отошел от пирса. За низко посаженным корпусом катера сразу вздулся бело-салатовый водяной вал, над кормой на свежем ветре, рожденном скоростью, затрепетал шелковый флаг морских погранвойск — дорогая награда за успехи в последних инспекторских проверках. Шелковый флаг поднимается лишь в особо торжественных случаях!
Комсомольский экипаж этого морского охотника был крепко спаян годами службы. Дисциплина на катере была отменной. А в неслужебные часы, во время увольнений на берег, Тимошенко гонял со своими «братишками» футбольный мяч. До военной службы он учился в Ленинградском институте физкультуры, особенно любил акробатику и удивлял свою команду разными флик-фляками. Мускулатуре его дивились и завидовали. Таким [45] богатырем он и стоял сейчас на мостике боевой рубки.
Лиман уже прошли, и старшина рулевых-сигнальщиков Михаил Шевченко, быстроглазый и коренастый, уверенно повел «МО-125» Цареградским гирлом к выходу из устья Днестра. Вскоре открылся необъятный, сверкающий на солнце простор — родная стихия охотника за вражескими подлодками.
Приложив к глазам бинокль, Тимошенко медленно повел им по горизонту на востоке. Там, правее мыса, за которым угадывалась Одесса, белела точка. Она с каждой секундой росла и вскоре превратилась в пенистый бурун.
«Бэка»... Точно он! — удовлетворительно усмехнулся Тимошенко, поправляя фуражку и невольно подтягиваясь. — Вовремя же мы покинули базу! Еще минута-две и начальству пришлось бы ждать нас...»
Слабое волнение на море не помешало катерам сблизиться, и на палубу «МО-125» ступил контр-адмирал Воробьев. Команда уже выстроилась, и Тимошенко отрапортовал, а матросы гаркнули приветствие. Воробьев окинул экипаж придирчивым глазом, но остался доволен. Парни как на подбор — загорелые, мускулистые крепыши и, видимо, смекалистые...
Это были — любимец всей команды рулевой Глобин, комендоры Шариков, Перевозников и Скляр, мотористы Калашников, Страхов и Стеблянко, минер Куропятни-ков, радист Ноздрин, кок Григорьев, боцман Семеняка и другие.
Все они, включая Тимошенко, терялись в догадках; зачем к ним пожаловало высокое начальство?
Контр-адмирал и командир катера ненадолго уединились в крохотной каюте Тимошенко, затем поднялись на мостик и Тимошенко приказал рулевому держать курс на Очаковское гирло Дуная.
Оставив на левом траверзе остров Змеиный, а на правом Жебрияновскую бухту, катер минут через двадцать вошел в Очаковское гирло и сбавил ход.
До этого, еще в море, контр-адмирал дотошно проверил состояние боевых частей катера. Штурманская — «БЧ-1» Работала превосходно. Если вдруг «ломалось» рулевое Устройство, Шевченко мигом переходил в боевую рубку и уже оттуда управлял катером. А когда и там внезапно порвались штуртросы, Шевченко бежал на корму и, убрав [46] бронзовую шайбу, вставлял в отверстие запасной румпель, с помощью которого и вел корабль указанным курсом. На высоте оказалась и «БЧ-5» — механическая. Старшина Калашников и моторист Стеблянко содержали свои двигатели в идеальном порядке. Последнему испытанию подверглась «БЧ-2» — артиллерийская. Приказывая подать к орудиям снаряды, зарядить их (команды контр-адмирала дублировал Тимошенко), Воробьев поглядывал на секундомер. Неожиданно произнес:
— Всем покинуть палубу!
Так, на опустевшем снаружи катере, если не считать трех человек на мостике, и вошли в гирло Дуная. Матросы, да и Тимошенко дивились: почему не последовала команда разрядить пушки и пулеметы?
Воробьев в своем контр-адмиральском кителе тоже словно замаскировался в рубке за главным компасом.
Два дня — 18 и 19 июня он заставлял катер ходить по бесчисленным рукавам и протокам советской части дельты Дуная, даже по самым узким, когда до обоих низменных берегов оставалось едва десять метров. Вокруг зеленой стеной стоял камыш, сплетался в кружево верболоз; лишь изредка в непроходимых зарослях встречались просветы, ерики, заполненные черной водой. Видно было, что Воробьев изучает сопредельную сторону. А там, то в одном, то в другом месте, неожиданно возникали группы вооруженных солдат, палатки, тянулись дымы и запахи походных кухонь. Скопление вооруженных вояк наблюдалось в прибрежных селениях — в Периправе, Пардине и Килии-Веке.
Старшина рулевых-сигнальщиков Михаил Шевченко, мастер лихо станцевать «яблочко» в свободное от вахты время, осторожно косился глазом на стоящего рядом контр-адмирала и примечал, как тот наблюдал бивачную суету на румынском берегу, встречные катера «граничар» с расчехленными пулеметами, хмурился и сердито шевелил губами. Он так крепко сжимал руками поручни, что даже косточки пальцев белели.
Обеспокоен был и Тимошенко. Но тут для рулевого причина ясна: их катер не очень-то пригоден для плавания по узким и обмелевшим протокам с частыми перекатами. При осадке «МО-125» в один метр 37 сантиметров есть опасность сесть на мель, напороться на песчаный барьер, намытый своенравной рекой. Фарватер здесь меняется каждый день! [47]
Однако Тимошенко понимал и другое: для контр-адмирала этот вояж не прихоть, а необходимость лично осмотреть пограничные места. Неужто и впрямь предстоит нечто серьезное?
Командир катера облегченно вздохнул, получив к вечеру новое распоряжение:
— А теперь, лейтенант, курс на Рени!
Выбравшись на глубоководное Килийское русло Дуная, двигатели морского охотника радостно взревели, и он стрелой понесся на запад, обгоняя попутные суда. Обступившие гирло курчавые вербы сливались в сплошную серебристо-зеленую стену, мелькали встречные пароходы, баржи, баркасы, лодки — советские и румынские. Двадцать восемь узлов — не шутка!
Побывали в Рени, в Измаиле и на ближних заставах, а утром 20 июня контр-адмирал добродушно и громко сказал:
— Ну-с, други мои, пора и честь знать! Двинули в Одессу...
Экипаж «МО-125» понял: высокое начальство довольно поездкой.
На самом выходе катера из гирла в море поднялся сильный норд-ост. Он гнал высокую встречную волну. Волна несла по дну песок, возводя в устье реки новые перекаты и бары, которые страшны не менее чем рифы. В лицо хлестал дождь, видимость сильно ухудшилась.
Тимошенко стиснул зубы. Он словно всей кожей ощущал скольжение днища по гребням песчаных баров, намытых норд-остом поперек гирла. Попали в передрягу! Тут если засядешь, то бог знает, сколько намаешься во власти стихии. Может и на берег выбросить... Тимошенко все не решался сказать об этом Воробьеву, но ведь чем раньше, тем лучше! Приложив руку к козырьку, он обратил залитое дождем лицо к контр-адмиралу и произнес каким-то чужим голосом:
— Товарищ контр-адмирал! Считаю долгом доложить: дальше идти опасно — появились перекаты до глубины один тридцать, а у нашего катера осадка...
— Сам вижу — риск ненужный, — перебил контрадмирал. — Разворачивайтесь, идите в Килию и швартуйтесь на базе четвертого ЧОПСа{4}. Из Килии поеду в Одессу автомашиной... [48]
Шевченко переложил руль, и морской охотник, плавно развернувшись, пошел против течения.
Поблагодарив в Килии экипаж «МО-125» за образцовую службу, контр-адмирал тепло попрощался и, сев в «эмку», сказал Тимошенко:
— Переждете шторм, тогда возвращайтесь в Аккерман.
Мог ли Тимошенко, его команда, да и сам Воробьев предполагать, что через какие-то сутки все круто изменится, и люди с этого катера увидят Аккерман лишь через несколько лет? Те, кто останется в живых...
В Килии «МО-125» ошвартовался у причала здешнего дивизиона погранкатеров из отряда, которыми командовал капитан-лейтенант Иван Константинович Кубышкин. Второй дивизион Кубышкина стоял в Вилково. Возле морского охотника мерно покачивались на слабой волне (тут штормом и не пахло) «каэмки», — те, на которых пограничники ходили дозором по рукавам и протокам советской части дельты Дуная. На вооружении этих малых катеров с небольшой командой были только пулеметы «максимки», да тралящие устройства для вылова мин. Рядом с «МО-125» они выглядели малютками и были тихоходными. Зато у катера Тимошенко, кроме крупнокалиберных пулеметов ДШК, имелись два сорокапятимиллиметровых орудия, большие и малые глубинные бомбы для охоты за подлодками.
Так, по воле «господина случая» вооруженные силы гарнизона Кили неожиданно пополнились солидным боевым кораблем. Катеру «МО-125» суждено было сыграть немалую роль в событиях, которые произошли здесь на пятый день войны.
На рассвете 22 июня Владимир Тимошенко вышел из своей каюты на палубу катера в одних трусах. Потягиваясь, позевывая и приседая, он стряхивал с себя остатки крепкого сна. Сегодня надо двигать в Аккерман — погода наладилась.
Вдруг с чужого, еще сумеречного берега по «МО-125» резанула пулеметная очередь. Пули застучали по борту и надстройке, но командира и вахтенного не задели. Только одна, пронизав трехслойную обшивку судна, ожгла спавшего в кубрике комендора Ваню Перевозникова. Тот выругался и вскочил, ничего не понимая: какой дьявол балует?!
Объявив тревогу, лейтенант Тимошенко единым духом [49] взлетел на мостик боевой рубки. За считанные минуты катер отошел от причала и укрылся за островом Стеновым. Ответного огня Тимошенко велел не открывать, сочтя выстрелы обычной провокацией.
Однако позже на «МО-125» прибыл артиллерийский офицер ЧОПСа Николай Денисенко. В приказе, который он вручил лейтенанту, предлагалось вывести катер из укрытия и открыть огонь из всех видов оружия по румынским пикетам и заставам. Местонахождение их было хорошо известно всем пограничникам. А команде морского охотника, после того как они три дня колесили по реке с контр-адмиралом на борту, тем более.
Еще не веря в настоящую войну и памятуя прежние суровые наставления начальства насчет провокаций, Тимошенко заколебался:
— Почему же молчат береговые батареи? Пусть они и гвоздят по нахалюгам! А я... благодарю покорно.
— Отчаливай, тебе говорят! Гони и жарь вовсю — кипятился экспансивный Денисенко. — Ты, что же, приказа Кубышкина не желаешь выполнять? Не валяй дурака!
Приказав «срубить» на катере мачту, чтоб не торчала над камышами, привлекая внимание неприятеля, Тимошенко вывел «МО-125» из-за острова и ринулся на всех трех авиамоторах вдоль румынского берега, громя из пулеметов и пушек вражеские пикеты, блокгаузы и биваки. Летели со скоростью экспресса. Противник не мог опомниться, даже не выстрелил вдогонку катеру, мстящему за коварство, за разрушения на советской земле...
Боевая команда «МО-125» особенно покажет себя в разгар войны.