Выполнить наказ Родины

Субботний вечер 21 июня 1941 года был в Килии тихий и душный, словно перед грозой. Если вдруг и шелохнется на дереве листок, то не от ветерка, а от легкого движения воздуха, порожденного близостью Дуная. На Килию властно накатывался жар из раскаленной за день Буджакской стене.

Заседание горисполкома окончилось поздно. Решались наболевшие вопросы: в Килии не хватало жилья, электростанция была маломощной. Работа порта, врачебная помощь, починка дамб — мало ли дел!

Люди высыпали из прокуренного помещения на крыльцо, жадно вдыхали теплый, свежий воздух.

Последними вышли секретарь горкома партии А. Литвинов, предгорсовета В. Бутов, его заместитель Д. Соловьев, завкомунхозом А. Куница и военные — начштаба полка Л. Поплавский, начальник здешней погранкомендатуры майор И. Бурмистров.

— Хозяйство города наладим, только бы заречные соседи не помешали... — произнес Литвинов.

Тревога не покидала секретаря. Очень уж осложнилось международное положение. Есть договор с Германией о ненападении, но разве зря фашисты ввели свои войска в Болгарию и Румынию, раздавили Польшу, встали на советской границе? И это несоответствие газетных статей с истинным положением дел... Только неделю тому назад опубликовано сообщение ТАСС: «...Слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение [18] на Советский Союз лишены всякой почвы...» Какие внешнеполитические цели преследует это сообщение? Труд» непосвященному человеку разобраться в дипломатически: маневрах!

Тронув за плечо Бурмистрова, что шагал впереди Поплавским, Литвинов поинтересовался:

— Послушай, майор... Что у тебя на границе?

— Если не считать появления сегодня над Килие чужого самолета — спокойно. Только... — и вдруг воскликнул с досадой: — Черт его знает! В общем-то затишье, но мне почему-то кажется...

— А как вас ориентирует начальство из 79-го погранотряда, каково положение на других участках рубежа?

— Часа три тому назад разговаривал с Измаилом Начальник нашего отряда подполковник Савва Игнатьевич Грачев сообщил странную вещь; порт Рени внезапно покинули все немецкие баржи-самоходки. Не взяли даже зерна, за которым пришли! Это настораживает. Однако если сунутся — встретим, как положено по уставу, по законам пограничной службы, — сказал Бурмистров.

— Нда-а... — задумчиво протянул Литвинов. — Но насколько мне известно, Иван Никифорович, не очень-то у тебя густо с бойцами в комендатуре. Да и тех, наверное, уже разбросал на усиление по заставам и пикетам,

— Сколько нас ни есть — от границы живыми не отступим, — сухо произнес Бурмистров..

В разговор вмешался капитан Поплавский, голубоглазый, худощавый, подтянутый. Его очень уважали в полку, всем нравился и его жизнерадостный характер. Общительный, вежливый и начитанный командир. Он сказал:

— Сам знаешь, секретарь, если пограничникам придется туго, в дело вступит полк. Иначе — зачем мы здесь!

Красная ракета, взлетевшая в зенит из густой черноты над чужим берегом, оборвала беседу. За ней и вторая развесила в небе длинный хвост золотистых искр. Лишь проводили их настороженным взглядом, стремясь про никнуть в тайный смысл светового сигнала. I

Редкие фонари еле освещали пустынную улицу, и свет ракеты бросал на лица зловещие блики.

Безмолвие нарушил лай собак на молдавской магале{2}, на него дружно отозвалась собачья свора с окраины, где жили украинцы и русские липоване. [19]

— С чего бы это псы подняли такой гвалт? — удивился Бутов.

— Парубки с девчатами гуляют, вот и будоражат шавок, — пояснил Дмитрий Соловьев, зампредгорсовета Килии.

На перекрестке все разошлись в разные стороны. Куница догнал своего соседа Сердечного, капитана саперного батальона, и оба свернули в ближний переулок. В доме, где жил завкомунхозом, сквозь щели ставен еле брезжил свет. Сердечный доверительно произнес:

— Послушай, Андрей... Спать нынче лучше не раздеваясь. Я всю гражданскую прошел и вижу — не сегодня, то завтра быть войне!

Куница и сам понимал — на Дунае творится неладное, беда придвинулась вплотную.

— Ты что это придумал — одетым в постель? — удивилась жена.

— Могут поднять по тревоге — занятия у нас военные...

Андрей Григорьевич долго не мог уснуть. Скоро год как он в Килии. Сын плотника из Ромен, Андрей с шестнадцати лет работал на заводе слесарем. Комсомол, потом вступление в партию и отъезд на село — он двадцатипятитысячник, директор совхоза. А когда освобождалась Бессарабия, его направили сюда налаживать городское хозяйство. Поначалу удивляла забитость населения и своеобразная речь липован. Жили бородатые старообрядцы больше рыбалкой и «градиной» — огородами. Но народ при румынах бедствовал. Властям отдай «дижму» — десятую часть дохода, почти все остальное — скупщикам, маклерам и разным чиновникам.

Куница жил в доме приказчика богатого хлеботорговца, сбежавшего в Румынию. Семья хозяина с опаской приглядывалась к «советскому». Где же лапти, борода до колен, полуметровый нож за веревочным поясом, звериный оскал? Так оккупанты изображали в газетах большевиков.

...Проснулся Андрей Куница от странного гула. Звенели стекла, дрожали стены домика. Вскочил, зажег свет. На него испуганно глядела жена. Было тут землетрясение месяца четыре тому назад. Но нет, люстра не качалась, кровать не ездила по полу... Часы показывали начало четвертого. Кто-то забарабанил в окно:

— Бегите в горком! [20]

Припомнился ночной разговор с офицером Сердечным, обеспокоенность Литвинова. Куница набросил на плечи видавшую виды кожаную куртку и выбежал на улицу.

За Килией, в военном лагере полка рвались снаряды. На воздух взлетело почти двести палаток.

Затем артогонь обрушился на безлюдные казармы близ порта. У пилорамы и электростанции вспыхнул пожар. В окрашенное заревом предрассветное небо взвились сотни голубей.

Пока враг упражнялся в стрельбе по пустому лагерю, в горкоме партии собрались коммунисты. Подтянутый Литвинов был, как всегда, в полувоенном костюме: сапоги, синие галифе, шерстяная гимнастерка. Он еле дозвонился в Измаил. Тамошнее начальство пребывало в неизвестности. Однако через некоторое время Измаил сам вызвал Килию и подтвердил то, во что так не хотелось верить:

— Война! Германия вероломно напала на Советский Союз.

Итак, не местный инцидент, не провокация, а начало огромного кровопролития, которого всячески избегала, наша страна. Что ж — вызов фашистов принят!

Литвинов резко повесил трубку. Известие лишь подтверждало то, что они уже испытали на себе. Секретари горкома шагнул к сейфу. Теперь главное — четко и без отклонений выполнить строгий наказ партии и Родины,

Так встретили войну в Килии.

Домой капитан Поплавский вернулся из горисполкома в первом часу и решил еще почитать немного. Завтра воскресенье, можно встать чуть позже. Газет и журналов за неделю скопилось уйма. Хоть бы просмотреть. А книги... Дождутся ли они очереди, если на Дунае еще долго будет сохраняться такая напряженная обстановка? И Поплавский озабоченно зашуршал газетами: «Правда», «Красная звезда», килийская — «Знамя коммунизма», дивизионная многотиражка...

Жена, Мария Николаевна, еще возилась в кухне. Старалась не шуметь, чтобы не разбудить трехлетнего Толю.

Большинство командирских жен жили в Килии с июле прошлого года, но все еще не могли свыкнуться с обстановкой захудалого местечка. Чем не горьковский городе Окуров — пыльный, с немощеными темными улицам! Процветает частная торговля, что ни дверь на улицу, то нищенская лавчонка. По воскресеньям оглушительно [21] звонили колокола церквей, и Толя допытывался: «Мам, а мам... Что это за музыка такая?» До сентября прошлого года в Килии еще ходили румынские леи — сорок лей были приравнены к рублю. Извозчик вез седока от базара до квартиры за пять копеек. Но и дешевизна не могла примирить офицерских жен с этим придунайским городком. Однажды, еще на первых порах, Мария Николаевна не выдержала: «Леня, куда ты меня завез? Вернуться бы в наш Харьков, в Советский Союз! Как тут жить? — нет ни яслей, ни детсада, вокруг лавочники, бывшие хозяйчики, называют меня госпожой... Все, все чужое!»

Леонид Александрович посмеивался, утешал жену: «Да что с тобой, Маша? Теперь это советская земля. Вот увидишь, здесь скоро все будет, как в пролетарском Харькове. Потерпи немного! Килия — не только город, но и значительный порт на реке, которая течет через несколько европейских стран. Это понимать надо!»

Мария Николаевна улыбалась сквозь слезы. Ох и мастер Леня на уговоры! Порт... Еще и «значительный». Да тут нет даже обычной пристани, не то что речного вокзала! Конечно, жена командира, и обязана все делить с мужем. Леня человек прекрасный, хороший семьянин, не любит шумных компаний с выпивкой и картами. Обожает театр и кино, всегда готов поспорить о новом романе. Но все время отнимает штаб, военные учения. Семьям было бы совсем невмоготу, не будь полкового клуба с его изобретательным начальником Садчиковым. Тот устраивал утренники для детей, создавал разные кружки, вечера самодеятельности. Особенно нравились всем доклады комиссара Викторова о международном положении. Слушатели долго не расходились, задавали вопросы, спорили. Викторов на все ответит. Вот и сегодня, когда Мария Николаевна возвращалась домой из клуба с женой Викторова (они жили в одном доме), та сказала; муж давно готовит интереснейшую лекцию.

Мария Николаевна уже спала, когда Поплавский спохватился и глянул на часы. Ого, третий час! Капитан сбросил на пол газеты, потушил свет, закрыл глаза. Завтра... Впрочем, это уже сегодня — его ожидает отдых после трудной недели. Правда, надо с утра забежать в Штаб и... тут сон окончательно сморил Поплавского. Его последний домашний, мирный сон...

Телефонный звонок разбудил Марию Николаевну. Леонид Александрович крепко спал, улыбался во сне. [22]

Растолкав мужа, Поплавская побежала к Викторовым — у соседей не было телефона. Боевая тревога! За одиннадцать лет совместной жизни с Поплавским Мария Николаевна, казалось бы, могла привыкнуть к учебным тревогам, поднимавшим из теплой постели. Но нет, ВСЕ равно — каждый раз волнение, страх за мужа. Что, если на этот раз настоящая война?

Верховые ординарцы, пешие посыльные и полевые телефоны уже призвали к исполнению долга весь командный состав полка. Взводы и роты, которые не находились за городом, в течение положенных по уставу пяти минут выстроились в «переулке Каца», так называли здесь глухую улочку по фамилии хозяина бакалейной лавочки

Исходные рубежи полка находились за восточной окраиной города, напротив вражеской Килии-Веке. Первук линию обороны, занимали 1-й батальон капитана Васицкого и батальон капитана Коваленко. На земляной дамбе, защищавшей левый берег Дуная от весенних паводков, давно уже были отрыты окопы, оборудованы огневые позиции для 91-го противотанкового дивизиона, которой командовал старший лейтенант Алексеев. Позади них во втором эшелоне окопался батальон капитана Петра Паламарчука. А еще дальше, у хутора Чабанские Криницы; близ Вардаковой балки, расположились 76-миллиметровые орудия полковой артиллерии.

Если враг осмелится форсировать Дунай, то имение в этом, наиболее удобном для десанта месте. Но и для отражения десанта лучшей позиции не найти. Бойцы хорошо освоили ее за время учебных тревог. Давно отработан заградительный, кинжальный и фланкирующий огонь из всех видов оружия. Отсюда, из полкового КП, все Килия-Веке в ясный день отлично просматривалась в бинокль, а почти километровая ширина Дуная позволяла увидеть десант противника заблаговременно.

Пушки Алексеева и минометы полка, занявшего по фронту до полутора километров — от города до плавней, — грозно нацелились на вражеский берег, уже безмолвный и закрытый плотным туманом. Обстрел Кили прекратился. Но долго ли продлится напряженная тишина?

В то раннее утро 22 нюня бодрствовали и экипаж; шести пограничных катеров и четырех бронекатеров Дунайской военной флотилии. Ночью они несли обычную службу дозорами — на реке и в ее протоках, в заданных [23] зонах, а дежурные корабли, приведенные в повышенную готовность, стояли на своей базе в ожидании распоряжений командования. Нависшие над катерами огромные ветлы и осокори маскировали их от наземной и воздушной разведки врага. После первых же орудийных выстрелов, сделанных из Килии-Веке по флотилии наугад, когда на палубы упали срезанные осколками ветки и камышинки, моряки заняли свои места, расчехлили пулеметы.

Первый долгий день войны

Часов в шесть на дамбе, где окопались бойцы 23-го полка, взорвался первый снаряд. За ним на позиции батальонов посыпались другие. Очевидно, неприятель собирался форсировать реку и перед этим прощупывал левый берег. Капитан Сирота приказал артдуэли не затевать, себя не обнаруживать. Надо было создать у врага впечатление, что утренний артналет на город, на лагерь и казармы нанес тяжелые потери килийскому гарнизону, который уже не окажет сопротивления десанту.

Вскоре с вражеского берега, окутанного густым туманом — хоть лопатой его греби! — донесся лязг железа, слова команды и шум судовых двигателей.

— Должно быть, грузятся на баркасы, — догадался Даниил Чувалевский, замкомандира полка по техчасти.

В девятом часу зоркий глаз пограничника сержанта Ермолина, засевшего со своим отделением в кустах за дамбой, заметил на реке в тумане расплывчатое пятно, затем его легкое движение. Присмотрелся. На воде темнело что-то громоздкое. Ермолин приказал связистам ближайшей роты сообщить об этом на КП полка.

А пятно уже обрело контуры двух баркасов. Моторы их глухо рокотали, на воде стлался пенистый след. За баркасами укрывались неуклюжие шаланды и юркие Каюки. Все эти суда с десантом на борту еле выбрались из мелководной и узкой протоки Татару, омывающей западную окраину Килии-Веке. Пересекая Дунай чуть наискосок, сверху вниз, они сперва плыли медленно, мешая друг другу, но, выйдя на простор широкого гирла, Устремились полным ходом к левому берегу. Туман быстро таял.

— Вот гады! Думают, мы лопухи? — скрипнул кто-то Зубами и выругался. [24]

Перекопцы прильнули к прицелам, пальцы легли на спусковые крючки... Зашевелились и расчеты у пушек, послав в зарядные каморы по осколочному снаряду. Подтянулись и пограничники, спокойно, без суеты.

Снова шквал огня с вражеского берега — по дамбе и вглубь. Артподготовка... Враг рассчитывал обнаружить засаду, если она есть, и, подавив ее, обеспечить своему десанту спокойную выгрузку. Но земля молчала, словно вымерла.

Баркасы и шаланды с десантом вышли на фарватер и уже пересекали водную границу меж двумя государствами. Пограничники выразительно глянули на своего сержанта. Но Ермолин лишь стиснул зубы. Подпустить врага поближе, а тогда... Никакой пощады бандитам!

— Стрелять только по команде! — был оповещен каждый взвод, рота, батарея.

Ветерок поспешно сдергивал с реки остатки тумана и враг, форсирующий Дунай, явился взору.

Пограничники на дамбе уже различали лица десантников.

Команды к отражению неприятельского десанта все еще не было. Не опоздать бы, не допустить до рукопашной. Румыны уже не стреляли по таинственно молчащему берегу. Были уверены: советская оборона сломлена утренним артналетом и не окажет сопротивления. Еще немного, и они замаршируют по Килии!

Но тут прозвучала команда:

— Открыть огонь по агрессорам!

Мощный ружейный залп хлестнул по врагу. Гулко застучали «максимы» и «Дегтяревы» пулеметной роты лейтенанта Стадийна. За ними дружно ухнули «сорокапятки».

Град свинца обрушился на десантные суда.

Глухо рвались на шаландах снаряды, среди каюков, баркасов взлетали фонтаны воды от падающих отвесно мин... Высокий капрал свалился за борт. Скошенные пулями и просто перепуганные десантники падали на дно своих суденышек в поисках спасения. Но бронебойные болванки «сорокапяток» метко прошивали навылет шаланды, словно те были картонными. Вода хлынула в про боины головного баркаса, он стал крениться и тонуть второй потерял управление. Захлебываясь в кипящей от осколков и пуль воде, вражеские десантники хватались друг за друга, за плавающие обломки и тонули. [25]

Уцелевшая шаланда и каюки повернули назад, спасаясь от губительного огня. А Дунай уже спешил избавиться от перевернутых лодок, деревянных обломков и вцепившихся в них солдат — сносил и сносил их вниз... Вскоре река очистилась, обрела прежний блеск. В голубых водах отразились деревья и прибрежные кусты.

Боец утер со лба пот и набивая патронами пустой диск ручного пулемета, покачал головой;

— И чего полезли, дурики, спрашивается? Сидели бы в своих хатах да цуйку пили... А теперь нахлебались воды. Нужно им это было?

— Жалеешь? — зло скривился старшина, заливая в кожух станкового пулемета холодную воду. — Не знаешь еще фашистского права?

— Известно, что на уме у этих незванных гостей, — поддержал старшину другой солдат. — не мы их, так они б нас... Тут нечего церемонии разводить.

Затишье длилось недолго. Оправившись после провала десанта, противник стал снова яростно обстреливать укрывшихся за дамбой советских воинов. Снаряды рвались близко. Вспыхивало оранжевое пламя, дико визжали осколки. Содрогнулся и зашатался блиндаж КП 1-го батальона, словно в ознобе, затряслась земля. Капитан Васицкий покосился на бревенчатый потолок, откуда струйкой сыпался песок... Маловато двух накатов!

Появились первые раненые. Кровь на бинтах проступала бледно-розовыми пятнами, кто-то сдержанно стонал.

Часам к десяти стрельба на окраине Килии затихла. Но боевой запал не оставлял бойцов-перекопцев. Всем казалось: добить бы фашистских прихвостней в их же норе, и тогда покончили бы с войной в самом зародыше, Пока она не переползла на советскую землю, не охватила весь мир...

— Эх, самим бы переправиться через Дунай! Дать бы сволочам доброго чёсу! — сказал какой-то боец, весь еще БО власти отгремевшего боя.

— Верно, чего с паразитами чикаться? Раз-два — и навести у них полный порядок! Рабочему человеку и Мужику там, небось, не сладко... И солдат, видать, гонят в шею. [26]

Они еще не знали, что на других фронтах и участках границы дела обстоят много хуже, что враг, обладающий огромной силой, в эти часы ломает сопротивление наших войск, яростно рвется в глубь нашей страны и уже кое-где достиг успеха. Тем более не могли они предположить, что их ждут годы тяжелых боев и отступлений, что победа достанется ценой огромной крови, что в навязанной нам войне решается судьба не только Советского государства, но и всей Европы.

А сейчас они покуривали, шутили, обсуждали все перипетии отражения десантов. Гордились по праву собой и военным умением. Присел отдохнуть у штабеля боеприпасов и старшина 3-й батареи «сорокопяток» Констант Лозовой. Измаялся бедняга, обеспечивая боепитание пушки. Подсчитал и ахнул: за час с небольшим каждое орудие батареи израсходовало полный боекомплект! Особенно донимал его настырный подносчик снарядов, пятый номер расчета, узбек Алий Ахметов. Ствол пушки раскалился чуть ли не до вишневого цвета, а он все подгонял:

— Давай, давай снаряды, старшина! Бить врага надо без передышки! Такой гостинец жалеть не надо...

Алия ранило, но он все носил и носил снаряды — в мешках, целыми ящиками. Еще успевал и распаковывать ящики, протереть каждый снаряд ветошью, чтобы удалить лишнюю смазку. Лейтенант Холодный чуть не силой заставил Алия уйти на перевязочный пункт. Но кто же будет подносить снаряды?! К счастью, подоспел местный житель Степан Наньов. В мирные дни этот шестнадцатилетний паренек был вольнонаемным и снабжал казармы питьевой водой. Водопровода-то в городе не было. Степан отлично управлялся с водовозной бочкой на дрогах, влекомых смирным Гнедком, и всячески выражал свою симпатию к солдатам Красной Армии. Вот и сейчас он появился возле склада боеприпасов с бочкой воды:

— Жарко, пан-товарищ старшина... Солдаты пить хотят! Поеду к ним на войну...

Лозового, практичного и хозяйственного, как все старшины, вдруг осенило. Все равно упрямого паренька не отговоришь, а раз так... И он сказал:

— Вот что, Степка. Снимай бочку, клади на дроги ящика четыре снарядов и гони во-он под те вербы у дамбы! Видишь? А то мне хана — хлопцы все уставные нормы расхода боеприпасов перекрыли. Айда с богом! [27]

И Степан Наньов раза три успел смотаться на огневые позиции дивизиона и здорово выручил батареи. Сперва лейтенант Холодный накинулся на него:

— К-куда прешь?! Убирайся, пока цел!

— Нельзя, пан-товарищ офицер... Я уже доброволец, и вы должны выдать мне мундир. Не хочу, чтобы в Килию вернулись сигуранца и примарь — работать надо! Ладно, пан-товарищ локотенент{3}?

Лейтенант досадливо махнул рукой. Что тут скажешь. Тем более, снаряды доставлены весьма кстати.

В одиннадцатом часу дня над Килией появился вражеский самолет. Воздушный разведчик покружил-покружил над городом и после сильной пальбы зенитных счетверенных «максимов», водруженных на тачанки пулеметной роты Стадника, быстро убрался.

Жителей Килии самолет не очень напугал, они не пропустили даже воскресного базара. На соборную площадь, как обычно, съехались крестьяне окрестных сел и хуторов, потянулись туда за покупками и горожане.

Утренний артналет из-за Дуная и стрельба при отражении десанта не коснулись мирного люда. Торговля шла бойко.

Но когда комендант города лейтенант Клеткин залез на телегу и приказал всем покинуть площадь во избежание жертв от вражеской бомбардировки, народ стал расходиться. Крестьяне запрягли в свои каруцы лошадей и повезли назад кабанчиков, кур, молочные продукты.

Тут на пожарной каланче завыла сирена, кто-то крикнул: «Воздух!» Донесся гул самолетов. В чистом небе плыло пять черных бомбардировщиков.

— Авионы, авионы — рятуйтесь!

— Та то ж мабуть наши?

Но на толпу стали с воем падать бомбы, и люди кинулись врассыпную. Попали под бомбежку район элеватора, электростанция и пустой лагерь полка.

Бомбардировщики вскоре ушли, и санитары бросились подбирать убитых, увозить в госпиталь раненых, где оперировал популярный в Килии доктор Н. Я. Рабинович. Горожане предлагали медперсоналу для пострадавших от бомбежки свою кровь и уход. Особенно самоотверженно оказывала первую помощь раненым комсомолка, добровольная медсестра Варя Чебанова. [28]

Кончался первый и такой долгий день войны. Ночь минула довольно спокойно, но никто не спал.

В Белграде, в штабе 14-го стрелкового корпуса, в состав которого входила и 51-я Перекопская дивизия со своим 23-м полком, успешно отразившая в Килии врага, царили уверенность и подъем. Итоги первого дня войны на левом фланге Южного фронта выглядели совсем неплохо. Попытки противника форсировать в ряде мест Дунай и Прут были сорваны. Враг получил отпор. Ястребки и зенитчики сбили семнадцать фашистских самолетов. Потери наших войск от бомбежек и артобстрела оказались незначительными, несмотря на внезапность нападения, к тому же ночного.

Успехи наших войск на Дунае и Пруте могли быть большими, но их наступательный пыл сдерживала директива фронтам, отданная в 7 часов 15 минут утра 22 июня:

«Войскам всеми силами и средствами обрушиться на вражеские силы и уничтожить их в районах, где они нарушили советскую границу». Но далее: «Впредь до особого распоряжения наземным войскам границу не переходить».

Правда, вечером того же дня, был получен новый приказ. Всем фронтам уже разрешалось перенести боевые действия на территорию Германии. Однако переходить границу Румынии и Финляндии по-прежнему возбранялось — только прикрывать наши рубежи, отражать вражеские атаки. Очевидно, в Ставке все еще надеялись на мирное урегулирование с этими странами, вовлеченными Гитлером в гибельную войну.

Но надежды эти не оправдались, и война с Румынией вскоре вступила в новую фазу.

Легендарные грачевцы

Успешно отразив первый натиск врага в окрестностях Килии, стрелки 23-го полка и погранкомендатуры готовились к новым кровавым схваткам.

Что же происходило на других участках советского рубежа по Дунаю — от Рени до Черного моря?

В эти дни был проявлен беспримерный героизм славного 79-го погранотряда.

Возглавлял этот отряд старый чекист, подполковник Савва Игнатьевич Грачев. [29]

Все, близко знавшие Грачева, невольно поддавались обаянию этой яркой личности. Его военное прошлое — гражданская война, Первая Конная, борьба с басмачами в Средней Азии. Человек неуемной энергии, волевой и смелый, Савва Игнатьевич поразительно быстро ориентировался в любой обстановке.

Статный, бритоголовый, с темно-серыми глубоко посаженными глазами, подполковник буквально пронизывал ими своего собеседника. На широкой груди Грачева алели орден Красного Знамени и депутатский значок. От командира пограничников веяло силой, уверенностью, а его спокойный голос и задушевная манера говорить располагали к откровенности.

Таким и остался Грачев в памяти людей. Командиры и бойцы отряда называли его «батей», а себя грачевцами.

Под стать Савве Игнатьевичу был его давний друг и соратник, комиссар отряда И. Прибылов. Он умел внушить бойцам горячую преданность Родине.

Трижды орденоносная 51-я Перекопская и 25-я Чапаевская дивизии (они смыкались флангами у Измаила) стали боевыми побратимами пограничников по совместной обороне Придунайского края.

Прививая своим питомцам революционные традиции Красной Армии, Грачев и Прибылов приглашали на свои заставы ветеранов знаменитых дивизий. Те делились своими воспоминаниями о разгроме белых орд Колчака, о победных сражениях. Да и самому начальнику отряда, и его батальонному комиссару было что рассказать из своего житейского и героического опыта.

Грачев видел неумолимое приближение войны в тревожных донесениях комендатур, дерзких и частых провокациях, в чужих самолетах, залетавших в советский тыл. А заброска вражеской агентуры и диверсантов, снабженных радиопередатчиками, зашифрованными инструкция-Ми и оружием? Наконец, сообщения перебежчиков...

Савва Игнатьевич знал: немцы устанавливают в до-Мах прибрежной зоны пулеметы и пушки, пробивают в стенах амбразуры и бетонируют доты, а по вечерам, пьяные от вина и сознания своей военной мощи, бахвалятся в ресторанах Галаца и Тулчи перед румынскими офицерами: «Скоро-скоро мы ударим на красных, захватим Кишинев и Одессу, а там и Москву! А вы... ваш удел Плестись в хвосте наших бронемашин и танковых колонн на своих клячах и медлительных волах». [30]

Грачев понимал: фашисты не зря придают Дунаю сугубо важное значение в своих захватнических планах. Река эта — единственный путь для выхода немецких кораблей в Черное море к Крыму и Кавказу, к нефти. А Измаил, Рени и Килия — ворота из Европы на просторе моря...

В апреле осмотрительный Грачев и его начштаб; И. Афанасьев приказали охранять границу усиленными нарядами, вооружили их ручными пулеметами, граната ми. Заставы укрепили маневренными группами на авто машинах, при комендатурах создали подвижные резервы из тыловых подразделений отряда. Стали еще пристальнее наблюдать за чужим берегом реки — не скапливаются ли там лодки, баркасы? В местах, наиболее доступны) для высадки вражеских десантов, были сооружены дзоты и блокгаузы, вырыты окопы и щели, созданы запасные КП.

В ночь на 22 июня начальник разведки погранотряд? майор Ф. Некрасов положил на стол Грачева показания последнего перебежчика: «завтра... нет, уже сегодня в 4.00 должно начаться...»

Правда ли?... — на лбу Грачева пролегли глубокие морщины. — Очень уж сомнительная точность! Однако, нельзя оставить без внимания.

И по приказу Грачева в Центр, на заставы, в штабы перекопцев, чапаевцев и Дунайской военной флотилии полетела по проводам срочная оперативная сводка о со бытиях на реке.

Но еще за полчаса до четырех часов, до официальной начала военных действий согласно плана «Барбаросса» на 1-ю заставу Измаильского погранотряда, где начале начальником был старший лейтенант А. Плотников, обрушилась лавина стали и свинца.

Свой первый огненный удар враг нанес именно по этой заставе не случайно. Здесь, у впадения Прута в Дунай неподалеку от города-порта Рени и близ села Джурджулешты, высился железнодорожный мост — единственный на всем стосемидесятикилометровом участке рубежа, доверенном 79-му погранотряду. По мосту этому тянулись рельсы — они связывали территорию Румынии с Советским Союзом. А рядом был деревянный мост для гужевого и автомобильного транспорта. Все вместе — важнейший узел дорог, ключ ко всей южной Бессарабии.

Враг пытался сходу захватить оба моста. Бомбил все [31] подступы к ним. Обстреливал из пушек и минометов заставу, одновременно высадил десант на лодках — по мостам пройти не мог. Казарма заставы горела, вокруг рвались снаряды, но пограничники не покидали своих постов.

К счастью, деревянный мост уже пылал — к нему незаметно подкрался и поджег снарядами один из катеров Дунайской военной флотилии. Дым багрово клубился в небе... Это окончательно разъярило фашистов. Они волнами накатывались на железнодорожный мост, на горстку его защитников, но атаки захлебывались. На склонах высокой насыпи вокруг дзотов и постов пограничников лежали убитые и раненые враги. Стоны и проклятия, горький запах пороха и тола... Пограничники в упор расстреливали всех, кто приближался. И так четыре дня.

Наступило 26 июня. Окровавленные, контуженные, но непоколебимые представители одиннадцати национальностей стояли насмерть у границы. После самой ожесточенной атаки, когда вокруг был кромешный ад — все горело, грохотало и взрывалось, — один из бойцов протянул политруку С. Фесенко (тот заменил убитого начальника заставы) осколок зеркала: «Гляньте-ка, товарищ политрук, на себя...» Тот посмотрел и отшатнулся: обросшее щетиной лицо черным-черно от пороховой гари, а волосы... волосы молодого человека совсем поседели.

27 июня противник забросил в тылы заставы своих парашютистов, переодетых красноармейцами. Дескать, подмога пограничникам! Но Фесенко обман распознал и с несколькими бойцами уничтожил вражеских парашютистов. Нет, не зря они называли себя грачевцами!