Слово о полузабытом подвиге
Одесса... Город солнечный и шумный. С тенистого бульвара, огороженного балюстрадой, что нависла над эскалатором, открывается панорама порта. В центре его, на фоне водного простора, сверкают грани стеклянного куба морского вокзала с высокими стенками для швартовки кораблей, а в стороне, вдоль крутого берега, раскинулись причалы с торговыми судами всех стран мира.
Белоснежный маяк на оконечности мола, танкеры на мертвой зыби рейда, лес портальных кранов и мачт, приглушенный лязг железа, неясные слова команд и крики чаек... Картина, исполненная романтики, волнующая и, тем не менее, успокоительно действующая на нервы.
Посидеть бы на скамейке под цветущими акациями, посматривая на ласковое море, на корабли, уходящие в Дымчатую даль. Но где уж тут — дела, дела! В моем блокноте адрес моряка-пограничника, о подвигах которого в Великую Отечественную можно слагать легенды: Державин Павел Иванович, Герой Советского Союза, капитан I ранга в запасе. [4]
Улица, где многие знают Державина, почти рядом. Мне указывают на старинный особняк, зажатый меж высокими зданиями:
— Вот и парадное! Кнопка звонка рядом с мемориальной доской!
На ее мраморе золотом: «Здесь жил легендарный герой гражданской войны матрос Анатолий Железняков».
Балтийский моряк, что штурмовал Зимний, впоследствии комендант Таврического дворца в Питере.
Позже отважный матрос стал комиссаром Дунайской военной флотилии.
А теперь в этом доме живет прославленный герой Великой Отечественной: Одесса, Севастополь, Новороссийск, Феодосия, Керчь и тот же Дунай, где некогда сражался Желязняков...
У Павла Ивановича Державина скульптурно-четкие, волевые черты лица, под разлетистыми, без седины бровями внимательные глаза. Сейчас выглядит он сугубо штатским человеком. Голос негромкий, но звучит уверенно. А на мостике корабля он, наверное, звенел металлом!
Державин сразу же пресек мои попытки основательно порыться в его боевой биографии:
— Предложу другую тему: операция «Килия-Веке». Это произошло в первые дни Великой Отечественной войны, факт до удивления малоизвестный. А ведь была и победная сводка Совинформбюро! Но в ту тревожную пору она как-то утонула в потоке удручающих сообщений об отходе наших войск почти на всех фронтах. Зато здесь, на стокилометровом участке Дуная, наши пограничники, моряки и стрелковые части не только удерживали около месяца кордоны Родины от напиравшего противника, но даже форсировали полноводную реку, сражались на вражеской территории. В сущности, то были в истории Великой Отечественной войны самые первые успешные десанты, захваты плацдармов и разгром врага малыми силами. Вот в чем уникальность военных действий у Килии-Веке.
Рассказ о давних событиях взволновал меня. А Павел Иванович добавил в заключение:
— Непременно посетите тот край! Поговорите с участниками боев. Я дам несколько адресов. Конечно, операцию у Килии-Веке нечего сравнивать с грандиозными сражениями под Смоленском и Москвой, под Сталинградом [5] или на Курской дуге. Однако она по-своему поучительна... Не забывайте — это произошло в первые дни войны!
И впрямь — просто поразительно, что активная оборона нашей государственной границы на Дунае не получила в летописях войны широкого освещения, а героизм ее участников — заслуженной оценки.
Настало время поведать читателю об этом замечательном подвиге советских воинов на берегах Дуная, назвать имена героев. Ведь «никто не забыт, и ничто не забыто»!
...От Державина я направился в порт, купил билет и поздно вечером занял каюту на комфортабельном «Белинском». Легкая черноморская волна и вкрадчивый скрип корабельных переборок убаюкивал, и я крепко уснул. Прозевал не только вхождение судна в устье Дуная, но и Прорву, даже Вилково — эту «украинскую Венецию», где не был лет пять.
Мы шли Килийским гирлом. Справа, на низком берегу, к воде клонился ивняк, слева — высилась стена зеленого камыша. Тонконогие цапли сторожили непроходимые дебри тростника. За камышом расстилались пойменные озера, чернела трясина, заросшая золотыми купальницами. Плавни, заболоченная дельта реки... Здесь до самых заморозков гудят тучи неистребимых комаров. Справа — советский берег, слева — румынский, посредине гирла — граница.
«Белинский» уже швартовался к двухэтажному дебаркадеру килийского порта. Сырое, прохладное утро. По гирлу почти километровой ширины, под клочковатой пеленой тумана безмолвными тенями скользили рыбацкие каюки. На зарубежной стороне печалился по усопшему церковный колокол. Там Килия-Веке — Старая Килия. Наша — Новая, и румыны зовут ее Килия-Ноу.
В дни пребывания в Килии на быстроходном катере «Аист» мы разглядывали места, связанные с действиями наших и вражеских войск. Мы плыли по Дунаю со старым моряком, ныне капитаном II ранга в отставке Иваном Платоновичей Михайловым. Ради этой поездки он отказался от любимой охоты, бросил лить в своем сарайчике самодельную дробь на утку и ремонтировать старенький мопед.
Второй гид — Андрей Григорьевич Куница, плотный, краснолицый и моложавый мужчина. Давний патриот [6] этого придунайского города, знаток его старины, Куница живет в Килии с первого дня освобождения Бессарабии, здесь его и застала Великая Отечественная война.
Во время нашего двухчасового «круиза» по Дунаю эти люди и два молодцеватых матроса-пограничника, снабженные подробной картой реки, увлеченно рассказывали о былом, настоящем и будущем этого края. Особенно горячился Михайлов. Голос у него глуховатый, с хрипотцой: надорвал голосовые связки, командуя катерами своего дивизиона в часы высадки десантов на мыс Любви близ Новороссийска, когда надо было перекричать разрывы мин, грохот снарядов.
Невысокий, сухонький, чисто выбритый, в простенькой кепочке и синем плаще, Иван Платонович мало походил на свой портрет, который я видел у него дома на улице Ленина. Там изображен усатый и бравый морской офицер с грудью, сплошь увешанной правительственными наградами. Три ордена боевого Красного Знамени, столько же «Звездочек», Александр Невский, польский крест Храбрых и другие ордена и медали. На изрешеченном осколками катере бывший пограничник Михайлов, уже в составе военной флотилии, прошел ратный путь от Одессы и Дуная — по Днепру, Висле, Одеру, по разным каналам — до Шпрее, до самых стен рейхстага.
Сначала мы поднялись вверх по Дунаю. Справа, почти сразу за Килией, показался остров Стеновой, а за ним длиннющий остров Кислицкий. Вскоре на катер надвинулись густо заросшие вербами острова с названиями легендарного происхождения — Машенька и Катенька. По преданию, русские девушки эти бежали из турецкой неволи и тут, на пороге свободы, погибли от рук янычар.
Обогнув острова Большой и Малый Даллер, катер стал спускаться по Дунаю вдоль румынского острова Татару. Пустынные, безлюдные берега — ни домика, ни дымка, только ивняк, осокори да камыши, кое-где разделенные неглубокими ериками.
Остров Татару, или Иванешты, тянулся по правому борту, а по левому снова возникли строения Килии. Причалы, краны, серая громада элеватора, зеленые улицы и светлые кварталы новых домов проплыли перед нашими глазами, и на другом берегу открылась румынская Килия-Веке. Ее название четко рисовалось на фронтоне плавучей пристани — нехитрого навеса на утлой баржонке, с трехцветными флагами вверху. [7]
Пока наш «Аист» медленно разворачивался на траверзе румынского городка, выгребая против сильного течения (больше метра в секунду), его чуть снесло вниз по реке. Это позволило хорошо рассмотреть Килию-Веке, расположенную на невысоком плоском берегу, наискосок от нашей Килии-Новой.
На западе Килию-Веке омывала неглубокая протока; в ее тихих затонах теснились пароходики и баржи в ожидании ремонта или загрузки. К восточной окраине города почти вплотную подступали плавни. За послевоенные годы Килия-Веке внешне мало изменилась: приземистые домики, здание «Капитании порта», трубы мелких предприятий, мало зелени. По-прежнему над этим небольшим провинциальным городком хмуро высится колокольня серой церкви, с куполом из тусклого алюминия. Колокольню я разглядывал особенно пристально, зная о ее роковой, а затем и торжественной роли во время июньских боев.
За дебаркадером с пассажирами, ожидавшими рейсового парохода, белели здания города. Почти у самой воды стояла наблюдательная вышка. «Аист» уже справился с течением и взял курс на советскую Килию. Высадились мы у причала, где швартуются «Ракеты». Отсюда хорошо видна протока меж островом Степовым и западной окраиной города. В глубине протоки судоремонтный завод, новые корпуса цехов, стапеля и слипы, трубы теплоходов и мачты. В их гуще вспыхивали голубоватые молнии электросварки.
Тревожные дни на границе
В канун Великой Отечественной войны Килия жила обычной жизнью советских городов. Заканчивался первый год со дня освобождения Бессарабии. С режимом кровавого террора и грабежа было покончено, но королевская Румыния оставила в наследие килийцам унылый и запущенный город. Некогда оживленный, он за годы хозяйничанья румынских бояр захирел. Оккупанты заставляли жителей ломать шапку и гнуть спину перед каждым чиновником и офицером. Запуганные люди боялись произнести русское слово или «оскорбить» слух захватчиков украинской песней. За это их ждали плети и подвал полиции. Перчепторы, гвардисты, сигуранца — двери [8] не закрывались — обыски, аресты. Жалкое существование влачили окрестные села — безземельные плугари и батраки. Подай дижму — десятую часть! Жирели только немецкие колонисты, хлеботорговцы, разные маклеры и кабатчики, да сам примарь города и шеф комиссариата Килийской полиции Петрашку.
Интересна история древней Килии. Она ведет летоисчисление со времен походов Алксандра Македонского. Будучи на Дунае, великий полководец основал здесь храм в честь греческого героя Ахилла. Около святилища выросло поселение Ахиллия (впоследствии Килия), то процветавшее, то разрушавшееся завоевателями — готами, римлянами, турками и татарами. Но город, стоящий на пересечении удобных торговых путей — сухопутных и водных, неизменно возрождался. Через Килию шли на Византию и Балканы запорожские казаки, воины Петра I и полки Суворова. Здесь не раз воздвигались мощные стены крепостей и снова превращались в груды руин.
С приходом советской власти город меньше чем за! год преобразился. Выпрямили спины и обрели достоинство лопотары — рабочие зерновых складов и шкелари — портовые грузчики. Теперь ватаф-бригадир не грозил им батаем-нагайкой! Дети уже не просили милостыню, открылись школы и клубы, на местах свалок в центре города зеленели скверы. Ремонтировались разрушенные румынами дамбы, достраивался элеватор, а там, где раньше стояли зловонные лужи и клубилась пыль, появились мостовые.
Первомай 1941 года килийцы отпраздновали особенно! радостно. Первая маевка за двадцать с лишним лет! В конце июня предстояло новое торжество — годовщина воссоединения с дружной семьей советских народов.
Теплый майский день. На Телеграфной улице у собора, напротив увитой кумачом трибуны, выстроились бойцы 23 стрелкового полка 51 Перекопской дивизии, расквартированного в Килии. Гремел духовой оркестр. Батальоны полка прошли торжественным маршем перед трибунами.
За пехотой протопали пулеметная рота, минометчики, саперы; прокатили на резиновом ходу «сорокапятки» и зенитки, прогромыхала артиллерия. Парад завершили матросы речной военной флотилии и отряд бравых пограничников. И, наконец, поплыл красочный, расцвеченный [9] знаменами и транспарантами поток демонстрантов.
Этим воинам и трудящимся Килии менее чем через два месяца предстояло отразить натиск фашистов, в жарких боях проявить героизм, несгибаемое мужество.
Но сейчас люди веселились, пели и танцевали, радуясь солнцу, первой зелени, жизни и миру на земле...
Уже в начале июня на Дунае сложилась тревожная ситуация. Во всем ощущалось неотвратимое приближение войны. В небе над пограничной зоной стали все чаще появляться самолеты со свастикой. Чужие мониторы, дымя на фарватере, нагло демонстрировали незачехленные пушки, наводили их на Килию. Десятого июня с острова Татару был открыт огонь по советскому пароходу. Один пассажир убит, двое ранены, надстройки и борт судна изрешечены пулями... А 15 июня румыны вдруг начали жечь в своих плавнях камыши. Дым густо стлался по реке. Солдаты сопредельной стороны, надев стальные каски, рыли вдоль берега окопы, натягивали на колья колючую проволоку. Ночью со стороны Килии-Веке доносилась глухая возня и топот ног, шум моторов, лязг металла, ржание лошадей, приглушенные слова команд и плеск воды. Баржи что ли разгружают? Но почему не днем?
Начальником погранкомендатуры в Килии в то время был сороколетний майор Бурмистров. Он с 1924 года служил на советской границе. Посоветовавшись со своим заместителем капитаном Козловым, Бурмистров пополнил бойцами заставы, усилил на ближних советских островах пикеты, приказал оборудовать на чердаке городского элеватора наблюдательный пост. С этой высоты Килия-Веке и все вокруг нее — словно на ладони. Но что какие-нибудь две сотни пограничников на растянутом и сложном участке водного рубежа?! Было хорошо известно: на каждого нашего стража кордонов приходилось по несколько румынских «граничар».
Иван Никифорович Бурмистров выходец из семьи безземельного крестьянина. Отец всю жизнь батрачил на кулаков Ртищевского уезда Саратовской губернии, сын тоже с юных лет испытал полной мерой голод и холод. Поступая позже в школу НКВД, Иван написал в автобиографии: «...еще будучи в малом возрасте я хотел стать бесстрашным бойцом в борьбе с контрреволюцией». Желание Бурмистрова исполнилось — он стал воином частей ОГПУ, затем блюстителем границы. Служба на [10] кордонах Советского Союза — от рядового до начальника заставы и комендатуры. Награды, подарки, грамоты, благодарности... Вот что кратко говорит о нем характеристика, добытая мною из недр архива: «...большая склонность к изучению военного дела. Дисциплинирован, в обстановке разбирается хорошо, проявляет инициативу во всем. Энергичный, решительный, обладает спокойным к уравновешенным характером. Очень скромен, требователен к себе, в среде товарищей авторитетен. В личной жизни и на службе бдителен...»
Трудно что-либо добавить к этому. Тут весь Бурмистров! Даже если судить только по этой скупой, но выразительной аттестации, Иван Никифорович действительно выковал в себе свойства и черты «бесстрашного бойца в борьбе с контрреволюцией». Как все это пригодилось ему на границе!
Обстановка на Дунае с каждым днем осложнялась, требовала повышенной бдительности. Участились провокации, обстрелы нарядов, несших службу на реке. А в ночь на 12 июня случилось чрезвычайное происшествие.
Поздним теплым вечером политрук с заставы близ села Кислица (на западе от Килии) вышел со служебном собакой прогуляться, а заодно посмотреть, как бойцы несут службу.
Метрах в трехстах от заставы его овчарка вдруг резко натянула поводок и тихо зарычала. Политрук прислушался. Неясный шорох: сдавленный крик или стон... Не раздумывая, он ринулся на эти звуки.
Как потом выяснилось, с острова Капул Дракулуй на нашу сторону в рыбацкой лодке переправился немецкий унтер-офицер и три румынских солдата с заданием взять «языка». Выйдя на берег, они затаились в густом лозняке, у едва заметной тропки, протоптанной пограничными нарядами. Ждали недолго: вот и два парня в зеленых фуражках. С винтовками в руках они шли и поглядывали на безмолвную реку, слабо отсвечивающую бледным сиянием звезд. Когда пограничники поравнялись с лазутчиками, те набросились на них, оглушили, заткнули рты, связали и потащили к лодке. Но только взялись за весла, как подоспел политрук. Спустив с поводка собаку, он крикнул ей «фас!» и прямо с кручи прыгнул в челн. Завязалась неравная схватка — четверо против одного. Немец выстрелил, но лодка качалась, и он промазал, а политрук, воспользовавшись этим, так ударил унтера, [11] что тот потерял равновесие и упал за борт. Плавать немец, видимо, не умел и захлебнулся. Вцепившись в горло румынского солдата, свалилась с ним за борт и овчарка. Остальные румыны на мгновение растерялись. А тут еще высвободился из веревок пограничник и схватил за ноги одного из них. Но, падая на дно каюка, солдат пырнул пограничника тесаком. Политрук разрядил пистолет в румына, что замахнулся на него веслом. Шаткая лодка перевернулась, и все — живые и мертвые — очутились в воде. Течение подхватило людей, закружило их в мутных водоворотах, понесло мимо села Кислица и заставы.
Выстрелы и крики утопающих были услышаны на берегу. Из реки удалось выловить политрука и раненого пограничника. Выплыла служебная собака, да не одна, а с перепуганным румынским солдатом.
Вскоре на Дунае произошло новое нарушение границы. Главстаршине морских пограничников Павлу Ивановичу Ушакову часто сопутствовала удача. Совсем недавно, командуя небольшим катером «КМ-64», входящим в состав 4-го ЧОПСа{1}, он изловил на реке, в районе Рени, крупных шпионов.
Днем катер нес службу на Дунае, обследуя его протоки, острова и ерики, а вечером причаливал к одному из островов и там маскировался под развесистыми вербами. Но как только темнело, «КМ-64» Павла Ивановича снимался с якоря и, спустившись по течению без мотора, застывал тихой тенью на заранее намеченном месте, зоркий и настороженный, готовый преследовать и настигнуть нарушителя советских границ.
Так было и теперь. Перед рассветом, когда самых бдительных часовых неодолимо клонит ко сну, с чужой стороны отчалила юркая лодка. В ней согнулись над веслами три силуэта. Гребли почти неслышно.
На «каэмке» заметили нарушителей, но двигатель сразу запустить не удалось, а с непрогретым мотором большой скорости не развить. Шпионы уже выскочили на середину реки и спешили к нашему берегу.
На катере Ушакова выжимали из двигателя все до отказа, и в конце концов спалили его, но лазутчиков накрыли. Целая группа агентов вражеской разведки — румын, русский из белогвардейцев и... итальянец!
Экипажу «КМ-64» объявили благодарность, а Ушакову [12] вручили премию и повысили в должности — дали ему новый, хорошо вооруженный катер. Скорость до двадцати узлов, два двигателя «Стерлинг-Дельфин» по триста сил каждый. Теперь на корабле Павла Ивановича были пулеметы «максим» и крупнокалиберный ДШК, экипаж из четырнадцати человек. Судно маневренное, с невысокими бортами. На полном ходу почти весь корпус скрывается в воде, только нос торчит из пены — катерок что надо! Эти базировавшиеся в Килии четыре катера носили порядковые номера от № 53 до № 56, пограничники-моряки любовно называли их «полтинниками»...
Ушаков отлично показал себя на «полтиннике». Охраняя границу близ Тулчинского гирла Дуная, Павел Иванович выполнял специальное задание: надо было задержать неуловимого шпиона, часто и безнаказанно переходившего в этом месте государственную границу. Дали его приметы, даже фотографию: чернявый мужчина средних лет. Волосы вьются, элегантный костюм (на словах уточнили — из добротного коричневого шевиота), в руках лимон в качестве пароля.
Ушаков подстерег вражеского разведчика, когда тот под покровом ночи пересекал Дунай на утлом челноке. Но в последнюю минуту осторожный и хитрый шпион чуть не ускользнул от пограничников, скрывшись в зарослях тростника на полузатопленном острове. Там, в трясине, его искали около шести часов, но все же обнаружили. Верно, костюм коричневый, сходство с фотографией есть. Вот только лимона нет... Но когда разведчика сдавали на ближней заставе, офицер-пограничник полез к нему в карман и вытащил оттуда спелый плод:
— Давно тебя, голубчика, ждали... К кому шел? Поражали выдержка и хладнокровие вражеского агента. Словно не его схватили на месте преступления. С деланным безразличием он произнес на ломаном русском языке:
— Везите в Измаил, к начальству... Там буду говорить. К кому шел? — переспросил он и вдруг словно решился: — К вам же... Хочу сообщить: война начнется 20 июня...
Верить ли? Выкручивается гад, надеется смягчить свою участь? Его переодели в старую военную форму, чтобы не привлекал внимания людей, и в открытой машине отправили под конвоем в Измаильский 79-й погранотряд. [13]
Начальник отряда, подполковник Савва Игнатьевич Грачев, разберется — где правда, где ложь. О войне говорят давно.
Нарушения на границе заставили привести заставы на Дунае в повышенную боевую готовность. Теперь малейший звук, легкий всплеск воды, любое движение, мигание света на чужой стороне особенно тщательно засекали и вели за ними наблюдение.
Еще один, уже более серьезный сигнал заставил поверить в близость войны. В ночь на 18 июня прямо в руки пограничников Килийской комендатуры приплыл из-за Дуная на полупритопленном камышовом плоту бородатый липованин. Как видно, румыны сильно допекли этим русским старообрядцам, потомкам беглых донских казаков, если один из них не убоялся «безбожных Советов», о которых румынские власти плели уйму страшных небылиц, запугивая народ. Но ведь живут же в Новой Килии липоване, его родичи и единоверцы?! И, как говорят, живут совсем неплохо.
Пятьдесят первая — детище Блюхера
Бородач-липованин рассказал майору Бурмистрову о притеснениях, чинимых румынскими властями всем русским и украинцам, проживающим с незапамятных времен в Килии-Веке. Не дают ни рыбачить, ни обрабатывать огороды! Сообщил и о том, что в городе появилась крупная воинская часть, что в прибрежные воды Дуная вбивают в три ряда колья и опутывают их колючей проволокой, а перед домами, глядящими окнами на реку, роют по ночам окопы. Пулеметы втащили даже на колокольню, где уже давно сидят наблюдатели.
Бурмистров тотчас же передал эти сведения командиру 23-го полка.
Начальник разведки полка лейтенант Софрон Гончаров, которого в кругу друзей из-за непривычного «поповского» имени чаще звали Сережей. Об этом знали все. Известно было и то, что королевская Румыния давно придвинула свою 4-ю армию вплотную к Дунаю, а в ее тылу появились воинские соединения и подразделения фашистской Германии. Они уже насчитывали до полумиллиона солдат. Нуждаясь в горючем и не полагаясь на союзников-румын, немцы фактически оккупировали их [14] страну. Обстановка на границе быстро осложнялась, и полковая разведка вынесла наблюдательный пост на колокольню старинной церкви св. Николая — поближе к Дунаю.
Часами сидел лейтенант Гончаров в кустах над рекой, следя за правым берегом. На восходе солнца ловил блеск бинокля или стереотрубы, в другом месте замечал свежий холмик земли или дерево, которого вчера не было. Записывал: «НП неприятеля, огневая точка, замаскированный блиндаж...» Дивился разгильдяйству румынских солдат: стоя на посту, они могли вдруг повесить винтовку на сук вербы, курили, балагурили... Все это фиксировал в журнале наблюдений, а огневые точки, новый окоп и рогатки с колючей проволокой отмечал на разведывательной карте полка.
Вся Краснознаменная 51-я Перекопская дивизия, в состав которой входил 23-й стрелковый полк, была начеку. Дивизия обстрелянная, прославленная и овеянная пороховым дымом многих сражений, прошедшая суровую школу войны с белофиннами. Личный состав гордился своим соединением, отличившимся еще в гражданскую войну. Зародышем дивизии стали отряды революционных южноуральских рабочих, вооруженных допотопными ружьями «Гра». Эта партизанская часть была детищем командарма Василия Блюхера. Командиры, ее бойцы стали костяком 51-й стрелковой дивизии, сформированной позже Блюхером в Вятке. Пройдя с ожесточенными боями через Урал и Сибирь, до самого Иркутска, где кара революции настигла кровавого адмирала Колчака и его свиту, героическая дивизия Блюхера вскоре была переброшена на юг страны против войск «черного барона» Врангеля. Там шефы-москвичи вручили ей почетное знамя с категорической надписью на алом бархате — «Уничтожь Врангеля!» Дивизия стала называться Краснознаменной Московской и после упорных боев закрепилась на Каховском плацдарме, а затем взяла штурмом Перекоп и Юшуньские укрепления белых. Там же, на Каховском плацдарме, бойцы этой несгибаемой дивизии расправились с невиданными дотоле подвижными крепостями из стали — английскими танками. Ни одно из этих бронированных чудовищ не прорвало позиций Красной Армии. Чуть позже Фрунзе сказал: «...укрепления, о которые разбились волны штурмующей врангелевской пехоты в середине октября 1920 года, [15] защищались полками 51-й дивизии. Это они свой героизм противопоставили технической мощи врага и отбили атаку врангелевских танков. В момент, когда Красной Армией решалась задача окончательного уничтожения крымского контрреволюционного гнезда 51-я дивизия и здесь оказалась на высоте...»
После падения Крыма эту дивизию нарекли еще Перекопской, и Фрунзе вручил ей бархатное знамя Реввоенсовета республики. Другое гордое знамя москвичи-перекопцы приняли из рук М. И, Калинина. А всего в соединении было шестнадцать почетных алых стягов, овеянных ветром беспримерных побед. На них горели золотом ордена — Ленина, Красного Знамени и Трудового Красного Знамени.
После Блюхера 51-й стрелковой командовал П. Дыбенко, в ней служили и проявили свой талант видные военачальники Красной Армии, будущие генералы, командармы и маршалы М. Кирпонос, С. Вострецов, Л. Говоров, К. Москаленко и другие.
В 1938 году дивизию возглавил генерал-майор Петр Гаврилович Цирульников. Такое прославленное, трижды орденоносное соединение доверят не каждому! Командир оказался достойным дивизии. Сын крестьянина-бедняка из Калужской губернии, он не раз, бросая сельскую школу, вынужден был подаваться с отцом на зимние заработки в Москву. Пообтерся Петр среди людей, уразумел, что к чему ив 1919 году, двадцатилетним юношей, ушел добровольцем в Красную Армию. Оборонял Родину от белополяков и других врагов. Способный к наукам и преданный военному делу, Цирульников быстро повышался по службе. Был назначен командиром полка 24-й Самаро-Ульяновской Железной дивизии, а еще через год стал командовать 51-й Перекопской. Эта героическая дивизия под началом комбрига Цирульни-кова отличилась в боях с белофиннами, а сам он был награжден орденом боевого Красного Знамени. После освобождения Бессарабии дивизию дислоцировали здесь же — 287-й полк в Измаиле, 23-й полк в Килии, а штаб Дивизии и 384-й полк — в Арцызе и окрестностях этого молдавского городка.
На 51-ю Перекопскую стрелковую дивизию, на ее кадровые полки возлагалась оборона того участка Нижнего Дуная, который омывал нашу государственную границу с королевской Румынией, — от Измаила до устья реки, [16] до самого ее выхода в Черное море. Около ста километров...
Изучая досконально театр предполагаемых военных; действий, Петр Цирульников и его штабисты с первых; же дней своего пребывания на этой земле вели войсковые учения, приближенные к боевой обстановке, готовились к активной обороне и наступлению.
Родине, военному делу генерал Цирульников был предан до самозабвения. Эти же чувства он и батальонный комиссар Володин прививали офицерам и рядовым бойцам. Те души не чаяли в своем комдиве — уважали его за твердое слово, за интеллигентность и такт, сочетавшиеся с суровой требовательностью. Он умел добиваться железной дисциплины без окрика, не унижая достоинства человека.
Воины летом и зимой учились окапываться, совершали марши-броски, наводили переправы через протоки Дуная на ближние советские острова. Цирульников почти всегда был в пути, инспектируя боевую готовность своих полков, размещенных на остриях огромного треугольника.
За месяц до начала Великой Отечественной войны командиром 23-го стрелкового полка, который, как уже было сказано, стоял в Килии, стал капитан Сирота. До этого Павел Никифорович замещал майора Галагана, посланного учиться в военную академию. Капитан Сирота, уже представленный к званию майора, был человеком отважным, несколько суровым, воином до мозга костей. Как только на Дунае запахло грозой, осторожный и дальновидный Сирота с разрешения комдива вывел части своих подразделений в летние лагеря, разбитые километрах в двух от Килии. В начале июня почти весь полк, с духовым оркестром и под развернутыми знаменами, промаршировал в направлении лагеря на глазах у горожан.
Но то была лишь уловка. В ту же ночь два батальона полка скрытно покинули лагерные палатки и заняли заранее подготовленные огневые позиции вдоль левого берега Дуная.
Предусматривалось: если неприятель совершит внезапный артналет, то в первую очередь пострадают бывшие зерновые склады на Большой Дунайской улице, переделанные недавно в казармы полка. Вражеская разведка тоже не дремала, и пушки давно нацелились на русские казармы. Снаряды, вероятно, обрушатся и на [17] летний военный лагерь, расположенный на так называемых «солонцах» за городом.
Замысел капитана Сироты и начальника штаба полка капитана Поплавского вполне логично предусматривал дальнейшее развитие событий. Но поверят ли румыны в пребывание батальонов на «солонцах?» Враг тоже не лыком шит. Чтобы рессеять его подозрения, в лагере часто сменялись дежурные роты, создавая видимость обычной полковой жизни. Бойцы с утра до вечера занимались на учебном плацу, ходили от палатки к палатке, ставили чучела, стреляли по мишеням, рыли окопы полного профиля. Дымили кухни, ночью горели фонари. Смотрите господа-наблюдатели с колокольни в Килии-Веке!