Белые берут Симбирск и Казань
Рассказ о боевых действиях на Средней Волге летом — осенью 1918 г. следует начать с небольшого авторского отступления, точнее, с авторской жалобы. Источники, с которыми работал автор, можно разделить на две группы. В первую входят архивные документы, советские издания 1920-х годов и эмигрантские издания. Вторая группа состоит из изданий, появившихся с 1937 г. Это как бы две непересекающиеся плоскости. Создается впечатление, что все Аржаковы, Мордвиновы, Селяничевы и т.д. писали совсем о другой реке и других флотилиях.
Согласно Ульянову{8}, первое речное сражение Симбирского отряда кораблей с белой флотилией состоялось 20 июля 1918 г. у деревни Климовка. Красный пароход «Дело Советов» (в некоторых документах он именуется «Делосовет») дал бой трем белым вооруженным пароходам. В результате командир «Дела Советов» товарищ Маяков сумел потопить один пароход противника, а второй сильно повредить. Увы, белые источники не знают об этом бое, ни одно белое судно не погибло 20 июля 1918 г.
А еще забавнее то, что позднейшие советские источники молчат об этом бое. Наконец, «Дело Советов» имел лишь одну 76-мм пушку обр. 1902 г., что вызывает серьезные сомнения в донесении Маякова. Так что это, видимо, «охотничьи рассказы», а в лучшем случае какой-то частный пароход пытался уйти от красных и был потоплен.
А вот как описал первое столкновение с красными командующий белой флотилией уже знакомый нам мичман Мейрер: «Поздно вечером, погрузив главный отряд чехов на пассажирский пароход и по полуроте на каждый буксир, отряд с потушенными огнями двинулся в путь. Приблизительно через час по носу «Милютина», шедшего головным, показалась какая-то тень. Сбавили ход, потом застопорили машину и стали прислушиваться. Сомнений не было — тень двигалась.
— Полный вперед! — скомандовал мичман М. (Мейрер).
Через минуту, когда «Милютин» набрал ход, из темноты раздался треск пулеметного огня. Пули свистели через мостик. «Самый полный, дайте все, что можете! — кричал мичман М. в переговорную трубу в машину. — Право руля, так держать»... Раздался страшный [19] треск... «Милютина» дернуло. С носа на мостик клубами повалил пар. Пулеметы теперь тарахтели только с «Милютина».
Через секунду все снова исчезло в ночной темноте. В наступившей тишине все пристально вглядывались по сторонам, ожидая нового нападения. Осмотрели повреждения корпуса и занялись закреплением якоря, сорванного с кран-балки и висевшего на канате в воде. Потери в личном составе состояли из одного пулеметчика-чеха, убитого, и двух раненых.
Пока возились в темноте с приведением «Милютина» в порядок, подошел пароход с главным десантом, и полковник С.{9}, командующий чехами, справился, в чем дело. Командир чешской полуроты на «Милютине» взволнованным голосом докладывал, что идти вперед было бы делом опасным, так как неизвестно, что еще нас может ожидать в темноте. Полковник С. спросил мичмана М., что он думает о создавшейся обстановке. Мичман М. доложил, что, по его мнению, красные не ожидали нашего выступления и с потоплением их дозорного катера шансы на внезапное появление у Ставрополя увеличились, а поэтому надо идти вперед, и немедля».
Занятие чехами Ставрополя не представляет особого интереса, так как, кроме перестрелки десанта с небольшими отрядами красных, ничего выдающегося не произошло. На обратном пути в Самару нашли винтовой пароход, выброшенный на правый берег реки. Кормовая палуба его была под водой, правый борт проломан, верх рулевой рубки сорван, очевидно милютинским якорем, на палубе были обнаружены следы крови.
Значение водного сообщения для ведения войны было теперь всеми оценено, и дело организации флотилии значительно облегчилось. Народная армия выделила некоторое количество людей для укомплектования судов военной командой. Мичман М. настаивал на получении артиллерийских юнкеров, так как надеялся достать орудия для вооружения пароходов.
Убедить армейцев в том, что из пушки можно стрелять, поставив ее на палубу корабля, было делом почти невозможным, да и пушки все были в руках у чехов. В конце концов удалось убедить дать одну пушку на пробу. Работа закипела, и через два дня у «Милютина» на носу красовалась армейская трехдюймовка, как была, на колесах и с хоботом. При помощи деревянной клетки, состоящей из рам, сооруженных так, чтобы бока их соответствовали линиям [20] шпангоутов, а верхние стороны — бисмам палубы, удалось построить орудийную установку, которая бы распределяла по корпусу корабля удар на цапфы от отката орудия при стрельбе. На палубе была сооружена деревянная поворотная орудийная платформа, хобот же орудия ходил по деревянному полукругу. Вся верхняя структура была скреплена с внутренней клетью болтами, проходившими через палубу. Нужно ли все это было делать именно так или совсем по-другому — неизвестно, но факт остается фактом, — установки эти были действительно крепкими.
Вскоре до штаба дошли слухи, что красные проводят через Ма-риинскую систему несколько миноносцев из Балтийского моря. Нечего и говорить, что слух этот сейчас же был использован командующим флотилией для получения второй пушки для «Вульфа». Штаб армии торопил установку этой пушки и даже послал на помощь своих плотников. Доканчивали установку по дороге к Ставрополю, куда флотилия была срочно послана навстречу «надвигавшимся» миноносцам.
Еще до похода к мичману М. обратился армейский поручик Б. с просьбой о зачислении в состав флотилии. Выяснив, что он волжанин и яхтсмен, мичман М. назначил его командиром «Вульфа». Артиллерийским офицером на «Милютине» оказался константино-вец, а на «Вульфе» — михайловец{10}. Юнкерам было предоставлено «самоопределиться». Нечего и говорить, что «Милютин» оказался «константиновским» кораблем, а «Вульф» — «михайловским». Так соревнованию в стрельбе было положено твердое основание...
...В это время полковник Каппель, двигавшийся со своей «армией» по правому берегу Волги, встретил сильное сопротивление у села Климовка. Флотилии было приказано продвинуться на соединение с армией. У Климовки Каппель совершил один из своих многочисленных мастерских маневров. После ожесточенного фронтального боя, длившегося весь день, он, ночью, оставив на позиции лишь дозоры с нарочно зажженными кострами, передвинул всю армию в тыл красным и на рассвете обрушился на них. Толпы красноармейцев были прижаты к реке, и флотилия била по ним картечью. Артиллеристы флотилии вошли в такой азарт, что палили до тех пор, пока с берега не стали махать простынями. Это было понято как сигнал: «Прекратите огонь — своих бьете». Правый берег Волги был очищен от красных вплоть до Симбирска. В самом Симбирске была паника. [21]
После боя под Климовкой мичман М., сидя на мостике «Вуль-фа», находившегося в дозоре, мирно пил чай (по Волжскому уставу предосудительного в этом ничего не было). Вдруг сигнальщик доложил о чем-то подозрительном, происходящем под правым берегом. В сумерках мичман М. даже в бинокль ничего особенного не мог рассмотреть. Для проверки провел биноклем еще раз и теперь заметил большой куст или упавшее дерево, плывущее по течению у самого берега. Вдруг из куста выскочил маленький клубок пара. Развернуть корабль было делом одной минуты. Пушка ахнула, и куст, как по мановению жезла, рассыпался. Пустив черный клуб дыма, маленький буксир стал удирать вверх по реке. «Вульф» погнался за ним, стреляя только из пулеметов, — жалко было топить «горчицу» (так на Волге называются крохотные винтовые буксиры, употребляющиеся для буксировки рыбачьих лодок — «рыбалок»). Увидев, что ей от «Вульфа» не уйти, «горчица» юркнула к берегу. «Вульфу», подошедшему к ней, пришлось уже отстреливаться от пулеметного огня с берега. В произошедшей перестрелке команде «горчицы», бросившейся вплавь к берегу и попавшей под перекрестный огонь, пришлось пережить много тяжелых моментов.
Так был взят первый приз Волжской флотилии. На буксире нашли четыре пулемета со вложенными в них лентами. Взятие этого буксира долго обсуждалось на флотилии; было совсем непонятно, почему еще при дневном свете красные отправились на разведку. Решили, что «Вульф», держась, как всегда, в дозоре, под машиной против течения, продвинулся вверх по реке; буксир же, вероятно, одновременно сплыл вниз по течению, с расчетом пройти «Вульфа» в сумерки. Встреча произошла раньше, чем того ожидали красные. После этого случая никаких чаепитий на мостике и на открытой палубе не разрешалось.
Потеряв в этом деле несколько человек ранеными, мичман М. озаботился установкой каких-нибудь прикрытий, хотя бы от огня пулеметов. Кипы прессованного хлопка, найденные в Самаре, оказались вполне пригодными для этой цели. Ими прикрыли рулевые рубки и расставили по бортам для защиты орудийной и пулеметной прислуги. Весила такая кипа пудов двенадцать, толщиною она была фута в два. Двадцати или тридцати таких кип было достаточно для надежного прикрытия одного корабля.
Разные технические усовершенствования на флотилии продолжали появляться, и вскоре пулеметные башни стали делаться поворотными. Они состояли из двух телескопических железных цилиндров с залитым между ними асфальтом. Испытания показали, что пуля, пробив наружный цилиндр, и попав в асфальт, его расплавляла, [22] но, очевидно, истратив на это всю энергию, тут же увязала в расплавленной массе.
Взятием Климовки закончились операции вверх по реке, и теперь чехи, обеспечив себя с севера, решили овладеть Сызранским мостом, через который железная дорога проходила из Пензы в Самару и дальше в Сибирь.
Вооружили еще один пароход и оставили его в дозоре у Климовки. «"Милютин» же и «Вульф» были посланы пробивать дорогу к Сызрани. У села Батраки произошел бой с береговыми батареями, под огнем которых флотилии удалось увести несколько барж с нефтью, так необходимой для дальнейших операций. У «Вульфа» перебило штуртрос, и он оказался беспомощным под сосредоточенным огнем двух береговых батарей. Починка не клеилась, и, чтобы его не вынесло на берег, пришлось отдать якорь. Орудие по борту стрелять не могло, так как настолько далеко не поворачивалось, и поэтому не имелось возможности даже отвечать на огонь красных. В следующую минуту сбило гафель, и казалось, что наступает конец, но подошел «Милютин» и вырулил, взяв на буксир и оттащив к высокому берегу — в мертвый угол батареи противника. Якорный канат пришлось вытравить»{11}.
При взятии Сызрани белая флотилия поддерживала огнем сухопутные части и прикрывала их от возможного появления с юга судов Вольской флотилии.
Как писал Мейрер: «Незадолго до заката солнца, в день взятия Сызрани, вниз по реке показались дымы приближающихся пароходов. Вскоре из-за поворота показался пароход, потом другой, третий, и, наконец, вся ширина реки была занята идущими полным ходом судами самых разнообразных типов и величин. Зрелище было грандиозное.
Как Давид против Голиафа, вышли «Милютин» и «Вульф» навстречу этой дымящейся и несущейся на них армаде. Подпустив головной корабль версты на две, мичман М. приказал выстрелить ему под нос. Все напряженно всматривались вперед, ожидая ответного залпа. После нескольких мучительных минут ожидания армада вдруг сбавила ход, и лишь один передовой продолжал идти полным ходом навстречу. Медленно приближающуюся армаду остановили вторым выстрелом под нос. Передовой корабль, подойдя на разговорную дистанцию, сообщил, что в Вольске было неудачное восстание белых, в результате чего им пришлось бежать на пароходах [23] на соединение с Самарской армией, о приближении которой к Сызрани они уже слышали. Радости не было пределов.
Мичман Д., командовавший армадой, был принят на флотилию с распростертыми объятиями и сразу же назначен командовать третьим кораблем флотилии, выбранным из пароходов, им самим приведенных из Вольска. Среди ценного груза на вельских пароходах было различное военное снаряжение и, что особенно всех порадовало, несколько трехдюймовых зенитных орудий (системы Лендера. — А. Ш.). Немедленно же по одному из них установили на корму «Вульфа» и «Милютина» и два на корабль мичмана Д. Вольские беженцы состояли главным образом из женщин и детей, но оказалось достаточно и мужчин для укомплектования флотилии и Народной армии. Кадеты Вольского корпуса, конечно, все как один изъявили желание воевать, но по малолетству большинство было оставлено с матерями.
На следующее утро хоронили двух юнкеров, убитых на «Милютине» в бою у села Батраки. Гробы покрыли Георгиевскими флагами — флагами Народной армии и флотилии. Дело в том, что Народная армия Каппеля ввела георгиевскую ленту вместо кокарды на шапках, и мичман М. вместо Андреевского флага вначале поднимал на судах флотилии черно-желтый флаг, в виде ленты большого размера, по примеру армии Каппеля. Погоны тоже никто не носил, да и формы почти ни у кого не имелось. После Сызрани мичманы Д. и М. решили носить на плечах защитные погоны с черными нашивками, установленные Временным правительством. Выглядели они в этих погонах как младшие унтер-офицеры.
На похороны собралась довольно большая толпа сызранцев, к которым после погребения мичман М. обратился с призывом присоединиться к Народной армии и общими усилиями сбросить с России красное иго. Недоверчиво смотрела на молодого офицера немая толпа. Тупые лица как будто хотели сказать: «Пой, пой, малец, но нас не проведешь! Еще неизвестно, чья сторона возьмет верх». Когда толпа разошлась, подошли двое или трое из молодых и, оглядываясь и как будто стыдясь, попросились записаться в армию. Вот и все... Удивляться, что мы проиграли Гражданскую войну, не приходится. Наша покорность — вот что помогло большевикам.
Казалось бы, что простое чувство самосохранения должно было подсказать русскому офицерству и интеллигенции необходимость объединения для борьбы с красными. Ведь каждый из них знал о происходящих по всем углам России расстрелах, но какая-то пассивность охватила огромное большинство, в результате чего, поодиночке, [24] уничтожались лучшие силы страны. Выработалась какая-то особая животная психология сидеть смирно — «авось до меня и не дойдет». А в то время, в начале Гражданской войны, когда красные еше не были организованы, одни офицеры, соединившись, могли бы свободно пройти поперек всей России и задушить «гидру» в Москве...
Вооружив еще два парохода, мичман М., оставив мичмана Д. с двумя пароходами в Сызрани, сам вернулся с тремя другими в Самару»{12}.
Однажды с парохода «Вульф», стоявшего у берега на отдыхе, заметили приближавшегося человека в рваной крестьянской одежде. Человек этот оказался старшим лейтенантом Н. Г. Фоминым. Ему было 30 лет, ранее он служил флаг-капитаном по оперативной части в штабе Черноморского флота. По прибытии в Сызрань Фомин был принят на службу и стал начальником штаба белой Волжской флотилии.
22 июля в 10–12 верстах ниже деревни Климовка три белых парохода повредили пароход Симбирского отряда «Дело Советов», который выбросился на берег, а команда разбежалась.
В конце июля белая флотилия была разделена на два дивизиона: Северный, он же 1-й, которым командовал мичман Мейрер, и Южный, 2-й, под командой мичмана Д. На судах флотилии были подняты Андреевские флаги.
В составе Северного отряда состояли пароходы «Милютин», «Орел», «Вульф», «Ределя», «Рыбак», «Козлов» и «Труд». Каждый из них был вооружен двумя 76-мм пушками. Южный отряд состоял из судов «Вандал», «Коммерсант», «София», «Грозный», «Чеченец», «Горец» и «Могучий».
После взятия Симбирска мичман Мейрер узнал, что в городе проживает капитан 2-го ранга П. П. Феодосьев. Мичман сразу же явился к нему с рапортом и предложил вступить в командование 1-м дивизионом. Там же оказался и старший лейтенант А. Э. Розенталь, а Феодосьев от лица всех присутствующих заявил, что все они пойдут драться под командой мичмана Мейрера. Старший лейтенант Розенталь, по специальности артиллерист, предложил вооружить баржу шестидюймовыми (152-мм) орудиями, которые он обещал достать в Симбирске.
Действительно, через неделю в строй Северного отряда флотилии была введена плавучая батарея «Чехословак» (бывшая баржа «Данилиха»). За неимением мощных морских орудий ее первоначально [25] вооружили двумя 152-мм гаубицами Шнейдера. Командиром «Чехословака» стал П. П. Феодосьев. Кроме того, в состав флотилии был введен пассажирский пароход, на который посадили роту чехов численностью в 80 человек.
Командовавший белыми полковник Каппель решился на смелую операцию, которая могла иметь успех лишь в Гражданскую войну. Все его сухопутные силы были погружены на пассажирские пароходы и баржи, и вся армада из 15 плавсредств под прикрытием Северного отряда военной флотилии, возглавляемого Мейрером, 1 августа двинулась вверх по Волге от Симбирска к Казани.
К вечеру 1 августа в районе деревни Бадтымиры, южнее Тетю-кий, три парохода Симбирского отряда — «Братство», «Лев» и «Ольга» — увидели идущие вверх белые суда. Красные после перестрелки на предельных дистанциях развернулись и быстро пошли к Казани.
Как писал Мейрер: «Подойдя к Нижнему Услону, верстах в двенадцати от Казани, флотилия остановилась осмотреть пароходы и баржи, оставленные позади красными. Одна из барж была нагружена бакалейными товарами. Найденный шоколад был сейчас же разделен по судам, и проголодавшаяся команда буквально им объелась. По выработанному плану действий мичман М. должен был здесь ждать подхода армии для дальнейших совместных действий».
5 августа из Казани вышли пароходы красных «Братство», «Лев», «Ольга», № 3 «Бурлак» и № 4 «Белая акация».
Белые издали обратили внимание на то, что обычные волжские буксиры были окрашены в защитный («шаровой») цвет. Красные первыми открыли огонь. Мейрер приказал идти вперед. Во время атаки флотилии сошлись так близко, что «Вульф», шедший головным, пулеметным огнем разогнал орудийную команду концевого красного парохода. С этого момента красная флотилия расстроилась, и каждый корабль стал удирать, как мог.
Пароходы «Бурлак» и «Белая акация» выбросились на берег в двух километрах выше Верхнего Услона, и команда разбежалась под орудийным и пулеметным огнем. Остальные пароходы красных со страху бежали мимо Казани вверх по течению. На следующий день «Ольга» и «Братство» были уже в Нижнем Новгороде. А командующий отрядом красных военных судов в Казани Трофимовский бежал на пароходе «Миссури» в Чебоксары.
Мичман Мейрер семафором отдал распоряжение судам высадить десант на Верхний Услон. Мичман К. посадил свой корабль с полного хода на берег, и чехи стали карабкаться вверх по холму. Одновременно флотилия стреляла по батарее, расположенной на [26] верхушке холма. После небольшой перестрелки холм оказался в руках чехов, а захваченные ими орудия красных были направлены на железную дорогу, ведущую из Казани на Свияжск, по левому берегу Волги.
Можно было наблюдать, насколько весь железнодорожный путь был забит тянувшимися из Казани поездами. Надо было подорвать пути и таким образом воспрепятствовать вывозу золота из Казани. Для этой цели на левый берег была высажена подрывная команда, а десант с флотилии захватил пристани, необходимые для высадки армии. Казанские пристани находятся в семи верстах от города, и поэтому десант мог легко расположиться в пустынной низине между городом и пристанями.
Часам к трем дня у Нижнего Услона появилась вся армада судов с десантом. Мейрер явился к полковнику Каппелю за дальнейшими инструкциями. Каппель разнес мичмана за безрассудное удальство. «Какая судьба постигла бы армию, — сказал он, — если бы флотилия оказалась разбита береговыми батареями? Ведь суда красных, преднамеренно отступая, могли завлечь вас на кинжальные батареи и тогда, уничтожив вас, забрать голыми руками всю нашу армию».
В продолжение всего разговора глаза Каппеля улыбались, и Мейрер понял, что если бы Каппель был на его месте, то поступил бы так же, как он.
Получив распоряжение стать на позиции и соединиться телефоном со штабом армии, Мейрер удалился с радостным чувством, так как видел, что его действия получили одобрение такого выдающегося начальника. Почему Калпель не произвел высадку у пристаней, было непонятно, но, очевидно, у него были свои соображения, а ошибался он редко. Баржу с шестидюймовками поставили на якорь, а на пароходах, уткнувшихся носами в берег, устроили на мачтах посты для наблюдателей и выставили дозоры в поле.
Каппель высадился в трехстах шагах вниз по реке и там установил свой временный штаб. «Вульф» соединился с ним полевым телефоном.
С 5 часов началась бомбардировка Казани. Стреляли по Кремлю и по частям города, где были красные казармы. Вскоре с Верхнего Услона пришло донесение, что огромные толпы людей двигаются из Казани во все стороны, кроме южной, с которой подошли белые. Расстояние от пароходов до Казани было около восьми верст, так что трехдюймовки едва доставали. Разрывы были видны у южной окраины города. Шестидюймовая батарея палила безостановочно по Кремлю. [27]
Ночью и утром происходила разгрузка транспортов. Без пристаней разгружать артиллерию и кавалерию было довольно трудным делом, но к рассвету все было на берегу. К началу наступления пришли донесения, что пристаням угрожают красные отряды. Пришлось убрать пристанский заслон, состоявший из 30 человек с десятью пулеметами — в то время пулеметов на флотилии хватало с избытком.
Мейрер писал: «К полудню разыгрался бой. Каппеля нигде не было видно. Полковник Швец, командовавший чехами, давал указания о направлении огня флотилии. Кроме чехов, по-видимому, на фронте никого не было. После полудня чехи стали медленно отходить под напором красных. В это время на правом фланге Красной Армии произошел эпизод, повернувший весь дальнейший ход событий.
Дело в том, что в Казани находились сербы, бывшие пленные, впоследствии бежавшие с чехами на русскую сторону. Они организовали красную сербскую сотню и вошли в состав Красной Армии, оборонявшей Казань. Так вот эти сербы, в самый критический момент боя вдруг с диким криком: «На нож!» — кинулись с фланга на красноармейцев. Произошло это в пределах видимости флотилии, и с мачт можно было наблюдать, как красный фронт дрогнул и обратился в бегство. Чехи бросились преследовать.
Но самая большая неожиданность была впереди. Когда красноармейцы примчались к городу, их встретили пулеметным огнем. Оказывается, Каппель со своим отрядом, идя всю ночь, обошел Казань и часов в одиннадцать на следующее утро вошел в город с северной стороны. Теперь стало понятно, почему он не хотел высаживаться у пристаней: силы были слишком неравные для лобовой атаки. В штабе потом говорили, что против 600 чехов и 400 каппе-левцев красные выставили девять тысяч (так в тексте. — А. Ш.) и 10 тысяч солдат».
Когда часам к пяти «Вульф» подошел к пристаням, там было полно народу. Все махали руками и шляпами, приветствуя своих освободителей. На мостик «Вульфа» бросали букеты цветов, подъем был необычайным. Выставив два корабля в дозор по направлению к Свияжску, Мейрер приказал команде «песни петь и веселиться».
Мичман Мейрер с грустью отмечал: «...В Казани повторилось то же явление, что в Сызрани, в Симбирске и в других городах, — волонтеров в Народную армию почти не было, а между тем, когда Каппель прибыл в Казань, все жители жаловались на красных, которые перед уходом расстреляли множество офицеров и интеллигенции. Красноречивым доказательством этого были 17 гробов, стоявших в соборе. [28]
Дело обороны Казани складывалось для белых печально: чехи утратили интерес к Гражданской войне, силы Каппеля таяли, красные подвозили все новые и новые части. Стали поговаривать о вывозе золотого запаса в Самару. Целый месяц держался Каппель в Казани, в то время как флотилия обороняла подход с Волги. Красные привезли 100-мм орудия и, установив их на баржу у Свияжска, занялись бомбардировкой пристаней. Выходить судам флотилии за Верхний Услон теперь стало рискованно, так как поворот реки был под обстрелом этой плавучей красной батареи. Атаковать эту батарею пытались, но без большого успеха, ибо морские орудия имели дальность в два раза большую сухопутных трехдюймовок, которыми была вооружена флотилия. Несмотря на это, личный состав был уверен, что, если б нужно было двигаться дальше, — прорвались бы»{13}.