К дальним берегам

Расцвеченный ходовыми огнями теплоход «Кооперация» шел проливом Па-де-Кале. Багровый шар закатного солнца уже давно скрылся за острыми Дуврскими скалами. Носившиеся весь день над теплоходом неугомонные [93] чайки вслед за солнцем ушли к туманному английскому берегу. Темную поверхность воды перечеркнула лунная дорожка. Корабль проходил траверз Булони.

На верхней палубе теплохода, облокотившись о поручни, стоял Евгений Степанов. Он смотрел на вытянувшуюся вдоль берега веселую цепочку огней. Невдалеке от «Кооперации», пересекая лунную дорожку, прошли рыболовецкие суда. На вершинах их мачт пульсировали световые знаки морзянки.

— Вот он где, — раздался сзади густой бас Девотченко. — О чем задумался?

— Да странно как-то. Кругом такие мирные картины, а совсем рядом уже год как война идет.

— Мирные? А ты забыл сегодняшнюю встречу? В конце дня 18 июля, когда «Кооперация» входила из Северного моря в пролив Па-де-Кале и пассажиры столпились на палубе, глядя на берега Англии и Франции, раздался чей-то громкий возглас:

— Смотрите! Прямо на нас идет военный корабль.

— Немец, — приложив козырьком руку ко лбу, сказал стоявший рядом с летчиками пожилой моряк. Все молча смотрели на быстро приближавшийся крейсер.

Когда до «Кооперации» оставалось всего каких-нибудь триста метров, крейсер круто взял в сторону. Матово-серая бронированная махина со стоящей на боевых постах командой пронеслась почти рядом с советским теплоходом.

— Пираты! — возмущенно посмотрев вслед удалявшемуся крейсеру, сказал моряк. — Ихнего командира за такие пируэты судить следует. Он, подлец, наверное, уже своему гросс-адмиралу телеграмму отстукал, что «Кооперация» их чуть ко дну не пустила.

— Не этот ли в прошлом году утопил в Средиземном море наш «Комсомол»? — предположил кто-то из нетчиков.

— Может быть, и он, — нехотя ответил моряк.

— А как же со свободой мореплавания? Моряк невесело усмехнулся:

— Вот так и понимается фашистами свобода. В Лондоне сидит лорд Плимут и председательствует в Комитете по невмешательству в испанские дела. Давно всем и честно, что в этом комитете воду из пустого в порожнее [94] переливают. Только наш советский представитель Иван Майский режет им правду-матку в глаза. Так вот, комитетчики в число кораблей, осуществляющих контроль у берегов Испании, включили и итальянские и германские военные суда. Как говорится, пустили козла в огород...

Сердито насупившись, моряк замолчал.

— Так и неизвестно, кто «Комсомол» потопил?

— Нет. Известно только, что шел «Комсомол» не в Испанию. У него на борту руда для Бельгии была. Но фашисты не могли простить «Комсомолу» рейсы в республиканские порты в начале мятежа. Как обожглись под Мадридом, так и стали по радио и в газетах грозить расправиться с кораблями, ходившими в Испанию. «Комсомол» стал их первой жертвой. Есть сведения, что команда теплохода находится в застенках Франко.

— Вызволят из плена моряков, — убежденно сказал Девотченко.

— Конечно, вызволят. Нам разъяснили, что Советское правительство в этом направлении предпринимав энергичные меры.

Внимательно слушая разговор, Евгений Степанов не предполагал, что через несколько месяцев ему придется встретиться в бою с прямым виновником гибель «Комсомола» — фашистским крейсером «Канариас»...

— Обратно в Союз пойдем мы с бесценным грузом, — помолчав, сказал моряк. — На борту детишки испанские будут. Да еще самолет, на котором чкаловский экипаж в Америку слетал, заберем на Родину. Его французский лайнер из-за океана доставить должен...

Быстро пробежала летняя ночь. В Гавр пришли ярким солнечным утром. Над пирсами колыхались стрелы портальных кранов. Десятки белоснежных парусников плавно скользили по зеленоватой поверхности бухты Сены. Рыкнув басовитым гудком, теплоход подошел к причальной стенке.

— Вот и прибыли за границу, — глядя на пеструю толпу на берегу, вздохнул Миша Котыхов.

— Еще не прибыли. Пока мы на своей территории, — Никита Сюсюкалов топнул ногой о палубу.

Чиновники портовой таможни с осмотром багажа торопились. [95]

— Цель вашего приезда во Францию, месье? — спросил Евгения Степанова немолодой поджарый таможенник.

— Всемирная выставка в Париже.

— О, выставка — колоссаль! Месье Чкалов — колоссаль!

Степанов молчал. Таможенник углубился в осмотр содержимого чемодана. Несколько книг французских авторов, путеводитель по Парижу, две белоснежные сорочки и бритвенный прибор не привлекли его особого внимания. Заинтересовал таможенника фотоаппарат, и его тщательно исследовал его изнутри. Поставив в паспорте жирную лиловую печать, пожелал Евгению счастливого времяпрепровождения в столице Франции.

Направляясь к автобусу, отходящему в Париж, летчики, как по команде, обернулись. Молча смотрели они на ярко освещенный солнцем белоснежный красавец теплоход, на флагштоке которого красным пламенем полыхал флаг Родины.

В советском полпредстве на улице Гренель добровольцев предупредили:

— До получения въездной визы в Испанию вам придется несколько дней провести в Париже. Понимаем наше нетерпение, но ничего не поделаешь. Пока вы туристы, осматриваете Париж. Вас интересуют всемирная выставка и другие достопримечательности. Познакомиться с Парижем вам поможет Александра Николаевна...

— Называйте меня просто Шура, — улыбнулась элегантная молодая женщина, молча стоявшая до этого в углу комнаты у круглого аквариума.

Так летчики познакомились с женой советского военно-воздушного атташе во Франции комдива Николая Николаевича Васильченко.

Шура Васильченко сразу взяла их в работу.

— Разве можно уехать из Парижа, не поднявшись на Эйфелеву башню? Не посетив собор Нотр-Дам? Вы же туристы, а какой турист откажется от удовольствия погулять по парижским бульварам?

— Да на обратном пути рассмотрим и догуляем, — взмолился Девотченко, словно от Шуры зависело немедленное предоставление им виз. [96]

И она потащила их на Эйфелеву башню, потом к собору Нотр-Дам и на застроенный дворцами остров Сите, и на Елисейские поля.

Так было нужно! Париж кишел агентами, соглядатаями иностранных разведок. И туристы должны были проводить время, как все туристы.

Перед сном Девотченко и Степанов вышли на балкон гостиничного номера. Внизу шумел вечерний Париж. Над городом полыхало зарево от рекламных огней.

— Какой город! — удивленно сказал Степанов. — Только один день здесь, а кажется — всю жизнь тут жил.

— Красиво, — согласился Девотченко. — Но, признаюсь я тебе, Евгений, не до красот Парижа сейчас мне. Все думы там, за Пиренеями...

— Ох и прыткий ты! Думаешь, у других душа не ноет? А Шура молодец, без нее нам тут было бы туго.

Действительно, Шура Васильченко была не только их гидом и переводчиком. Она дала им и некоторые советы, как здесь следует себя вести, как одеваться. Посоветовала вместо шляп приобрести береты, купить модные одноцветные рубашки и галстуки.

«Мы теперь совсем парижанами стали», — смеялись летчики.

Не обошлось без казусов. Желая избавиться от своих шляп. Кустов и Евтихов оставили их на скамейке бульвара. Не успели они сделать несколько шагов, как двое французов с громкими криками догнали их и вручили злополучные шляпы. Пришлось благодарить.

— Да-а, — протянул Девотченко. — Сперва подумал я, жизнь у нее легкая: муж атташе, сама красавица, одета, как на картинке... А как сказала она за обедом: «Во Франции наша работа, а на Родину ох как тянет, ребята...» — услышал в ее голосе столько тоски!

В один из дней Шура повезла их на улицу Мари-Роз. Здесь, в доме № 4, в 1909–1912 годах жил Владимир Ильич Ленин. То был период, когда партия создавала свои кадры. В Лонжюмо, пригороде Парижа, была организована партийная школа.

Через полчаса летчики были в Лонжюмо. В длинном приземистом здании теперь размещалась слесарная мастерская. Хозяин мастерской, приветливый француз, охотно согласился их сопровождать. Он рассказывал, а Шура переводила. [97]

— Мне было девятнадцать лет, когда мой отец сдал. русским это помещение. Тогда здесь был сарай. Должен подтвердить, что русские были прилежными учениками. Занимались они с утра до позднего вечера. Ведь не за горами была ваша великая революция!

Он провел посетителей по мастерской, а затем все шаправились к небольшому двухэтажному каменному дому. Указав на него рукой, француз сказал:

— В двух комнатушках этого дома несколько месяцев жил Ленин. Я даже чинил ему велосипед. Конечно, мы не знали тогда, кто это такой. Только когда в России свершилась революция, мы по опубликованным в газетах фотографиям поняли, кто жил среди нас.

Вынув из промасленного комбинезона газету «Юма-ните», хозяин с жаром стал о чем-то говорить.

— Он говорит, что недавно здесь побывали возвращавшиеся из Америки в Советский Союз Чкалов, Байдуков и Беляков. Советских героев сопровождало все население Лонжюмо.

Пока Шура переводила, француз одобрительно ки-нпл головой.

Она пересказала летчикам помещенный в газете репортаж о встрече экипажа АНТ-25 с трудящимися Парижа. На митинге рабочие автомобильного завода «Рено» преподнесли советским летчикам красное знамя. Заканчивался репортаж сообщением, что Чкалов, Байдуков и Беляков после окончания митинга все цветы, подаренные им парижанами, возложили к памятнику французским летчикам, погибшим при исполнении слу жсбного долга...

Когда, полные впечатлений, летчики вернулись домой, в холле гостиницы произошла неожиданная встреча. Там стоял не кто иной, как Владимир Пузейкин, их товарищ по бригаде, летчик, о котором совсем недавно рассказывал добровольцам в Москве командарм Алкснис.

— Володька!

В ту же минуту Девотченко уже сжимал Пузейкина d объятиях.

— Пусти, пусти, медведь, — смеясь, отбивался тот. Потом они долго сидели в номере. Владимир не спрашивал товарищей, зачем они здесь, — это было и так ясно. Друзья поздравили его с орденом Красного Знамени, сообщили: [98]

— А нам Алкснис рассказывал о твоем разведывательном полете к Сигуэнсе.

— Это не совсем точно. Нас вел Георгий Захаров — меня и Лаккалье.

— Так он и говорил. Но Захарова, а тем более Лакалье мы не знаем. — А тобой гордились, не скроем.

— Тот-то день был не очень тяжелым. Потом по Гвадалахарой были намного труднее, — и Пузейкин ста рассказывать товарищам о том, что волновало их сегсн дня больше всего, о боях в Испании, где он пробыл семь месяцев.

Ночью Пузейкин уехал в Гавр, откуда ему предстояло плыть в родной Ленинград...

В середине дня 26 июля Шура Васильченко позвонила в гостиницу:

— Собирайте чемоданы!

Ровно через час она поднялась к ним на лифте.

— Готовы?

Девотченко кивнул на уже собравшихся Евгения Степанова и Никиту Сюсюкалова.

— За своих спутников, остающихся здесь, не волнуйтесь. Завтра они вылетят из Парижа. Пошли.

Через десять минут летчики неожиданно для себя оказались в квартире комдива Николая Николаевич Васильченко:

— Увезла их от посторонних глаз. Знакомьтесь и договаривайтесь, а я займусь хозяйством, — и Шура вышла из комнаты.

Через несколько минут она заглянула опять.

— Сегодня у нас русская кухня. Но для двух украинцев приготовлен борщ.

— Вот це гарно. В Париже — украинский борщ! — обрадованно забасил Девотченко Николай Николаевич улыбнулся:

— Недавно мы двух кавказцев провожали. Пришлось Шуре ночь не спать — шашлыки готовила.

Летчикам было хорошо в этой небольшой уютной квартире, у доброжелательных, сердечных хозяев.

Николай Васильченко, помощник машиниста с Сумщины, волею революции стал красвоенлетом — так в то время называли авиаторов молодой Советской Республики. Окончив Московскую летную школу, он принял [99] участие в гражданской войне. Был награжден двумя орденами Красного Знамени и золотым оружием. Потом учился, стал военным дипломатом.

Узнав, что летчики побывали в Париже в местах, связанных с Владимиром Ильичем Лениным, Васильченко стал вспоминать:

— Где бы мы, красвоенлеты, ни сражались, всегда ощущали ленинскую заботу об авиаторах. Летчики платили Владимиру Ильичу беззаветной преданностью и любовью. Помнится, когда у белых была отбита Казань, из авиагруппы Ивана Павлова Ленину отправили письмо, которое заканчивалось так: «Посылаем тебе, Ильич, хлеб из Казани. Ешь да выздоравливай. Когда аппетит разовьется — пришлем его из Самары». Во многих эскадрильях Ленин был избран почетным краснофлотцем, и том числе и в нашей второй истребительной...

Он помолчал немного.

— Смерть Ленина мы переживали тяжело. И вот при подготовке к первомайскому параду 1924 года летчики нашей эскадрильи предложили написать в воздухе дорогое нам имя Ильича. Нас поддержал командовавший и ту пору Московским военным округом Климент Ефремович Ворошилов. Так и сделали.

— Я тогда у Мавзолея стояла, — вмешалась в разговор Шура. — Это было потрясающее зрелище: чистое голубое небо и написанное на нем самолетами слово «Ленин». Оркестр играет, и все поют «Интернационал»...

— А через месяц я был свидетелем передачи тринадцатому съезду партии Ленинской эскадрильи, — продолжал Николай Николаевич. — Каждый из девятнадцати самолетов имел свое название. Помню некоторые: «Самарец — Ильичу», «Земляк Ильича», «Красный Воронеж — Ильичу». Эти самолеты строились на средства, собранные трудящимися. На одном из них довелось и мне летать.

Васильченко встал и прошелся по комнате. — Вы в Испании встретите генерала Хозе. Он там руководит истребителями и, как говорят, хорошо руководит. А был он в гражданскую войну мотористом. Затем окончил Борисоглебскую школу, ту, что и Валерий Чкалов. Когда мы в небе Москвы написали имя Ленина, он уже как летчик летел справа от меня. Талантливый командир. Большой ему привет от нас с Шурой передайте. [100]

Так летчики впервые услышали имя генерала Хозе. Спрашивать его настоящую фамилию они, разумеется, не стали. Ведь и сами они ехали в Испанию под чужими именами.

В конце обеда Шура, посмотрев на часы, спросила Девотченко:

— Вы за дамами ухаживать умеете?

Поперхнувшись от неожиданности, тот удивленно посмотрел на нее.

— На вокзале вам придется несколько минут быть галантным кавалером.

— Почему бы и нет?

— Ну, тогда все в порядке. Едем. На вокзале к нам подойдут два носильщика, они возьмут ваши чемоданы и билеты. С проводником вагона разговариваю я. Все понятно?

Летчики молча кивнули.

— В Тулузе вас встретит товарищ. Помните, он вам привозил в гостиницу газеты и журналы? Поступите в его распоряжение. Если его не окажется на Тулузском вокзале, а это может случиться, поезжайте прямо в аэропорт...

На вокзал Орсе они приехали за десять минут до отхода поезда. Шура под руку с Девотченко, Степанов и Сюсюкалов не спеша двинулись вдоль голубого экспресса к своему вагону.

Проводник, увидев их, наклонил голову:

— С нами едет мадам?

— Нет, — грустно сказала Шура. — Я оставлю своих спутников на ваше попечение.

— Вас проводить в купе?

— Там есть кто-нибудь?

— Пока нет.

Шура глазами показала летчикам, что им следует войти в вагон, и открыла свою замшевую сумочку. В руке проводника хрустнули франки.

— Прошу вас, если это нетрудно, в купе больше никого не пускать. Завтра в Тулузе моим друзьям предстоят нелегкие деловые встречи. Им надо отдохнуть.

Проводник расплылся в улыбке.

— О, мадам может быть спокойна. Ваши друзья будут спать сном праведников.

Мягко ударил колокол. [101]

Войдя в вагон, Шура по очереди расцеловала смутившихся летчиков. Раздался второй удар колокола.

— Удачи вам, ребята, — прошептала она.

Через минуту экспресс медленно отошел от перрона. Идя рядом с открытым окном вагона, Шура махала рукой в тонкой перчатке. Девотченко не удержался и послал ей воздушный поцелуй.

Поезд ускорил ход. За окнами вагона замелькал сверкающий вечерними огнями Париж.

Это была не первая группа советских добровольцев, которой Александра Николаевна Васильченко помогла отправиться за Пиренеи.