Бой на р. Кушке у Таш-Кепри. 18 марта 1885 года. (Военное сообщение в память 19-й и 25-й годовщины боя).{1}

1. Бой — как эпизод международного разграничения.

Среди глубокого мира, в марте 1885 года, свет был взволнован следующим донесением русского генерала:

Так доносил Военному Министру, для доклада Государю Александру III-му, г.-л. Александр Виссарионович Комаров, бывший тогда Начальником Закаспийской области и Командующим войсками, в ней расположенными.

Россия не вела никакой войны в то время, и бой этот, как бы свалившийся с неба, был лишь одним из эпизодов разграничения, происходившего между нами и Афганистаном в Закаспийском крае, на пространстве между р. Аму-Дарьей и Персией, подобно тому, как позже, в девяностых годах, кровавые стычки сопровождали установление нашей границы с этим государством на Памирах.

2. План исследования.

Ответ, посланный из Петербурга Генералу Комарову на его донесение, прекрасно характеризует Царя-Миротворца, истинного выразителя миролюбия русского народа:

Так ли просто, скромно — хотя и с должной величавостью — ответил-бы монарх другой, более [7] воинственной, кровожадной державы на донесение своего генерала о столь ослепительном военном успехе.

— Да нужен ли был этот бой, т.е. поскольку был он целесообразен».

Этим по истине Царственным вопросом, задаваемым и наукой прежде всего и о всяком бое, начнем и мы наше исследование. Затем разберем, как был веден этот бой, т.е. сколько проявлено было противниками военного искусства. Какое влияние оказал он на ход разграничения и последующая афгано-англо-русские отношения. Наконец, попытаемся построить выводы из этого еще свежего опыта нашей политики и военного искусства на Средне-Азиатском фронте.

Очевидно, нельзя ответить на вопрос: «целесообразен ли был бой» — не разобрав всех перипетий того разграничения, составной частью которого он был. Разграничение-же соседних государств есть акт деятельности их политики, которая употребляет вооруженную силу, только как последнее, крайнее свое средство. С другой стороны, бой есть также крайнее средство в руках военных. Таким образом вопрос о «целесообразности» боя решится разбором того, насколько было настоятельно для русской политики выдвигать на сцену «разграничения» вооруженную силу, — и насколько неизбежно было для нашей стратегии вступление в этот бой.

3. Работа политики.

Разгром Скобелевым Ахал-теке в 1881 году решил бесповоротно участь и остальной Свободной Туркмении, простиравшейся на север от наших Ахальских и Хивинских владений, на восток до Аму-Дарьи, на ю. до Афганистана и на з. до Персии. Она [8] состояла из четырех частей: Атека и Мерва (у низовьев р.р. Теджена и Мургаба), населенных текинцами; земель племени Солор вверх по р. Теджену, почти до гребня Гератских гор, и земель Сарыков, вверх по Мургабу (от Мерва) до верхнего его течения и вверх но его притокам — Кушку и Кайсору, до половины их течения. — Эрсаринцы же, по левому берегу Аму-Дарьи, вверх от Ходжа-Салеха (и Хивы), подчинялись уже нам, вместе с Бухарой.

Атек — не имевший вовсе сложившейся общественной организации, слабо населенный пестрой смесью туркменских племен, был присоединен нами совершенно мирно. Мерв стал нашим 5 марта 1884 года после долгого колебания и междоусобной борьбы партий «русской» и другой, руководимой индийцем Сиа-Пушем, таинственной личностью, захваченной нами и явившийся, очевидно, стараниями наших политических соперников в этих краях.

Солоры, самое слабое из племен, сильно терпевшее от остальных племен туркмен, уже на 10-й день по взятии нами Геок-Тепе прислало депутатов в стан Скобелева, объявив себя русско-подданными. Теперь с умиротворением края они спешили вернуться в долину р. Теджена, на свои пепелища из Мерва и Персии, куда выбежали или куда были угнаны.

Сарыки, жившие в двух группах — Елатанской, на юге Мерва, и Пендинской, разделенной от первой широкой полосой брошенных земель по Среднему Мургабу, тоже склонились на нашу сторону, причем Елатанцы приняли подданство вслед{2} за Мервцами, весной 1884 года, а Пендинцы еще вели об этом переговоры через начальника Мервского округа, подполковника Алиханова. Они говорили: «оба сарыка Иолтан и Пенде — [9] хотят быть нераздельны, хотят подчиняться одной власти, и никакой другой, кроме русской». Сарыки треть века назад были вытеснены из Мерва текинцами, и между последними и пендинцами продолжалась вражда почти вплоть до появления на Мургабе русских. Вражда эта заставляла пендинцев отгонять свои стада па пастбища Афганистана с платой за это аренды. Пендинцы были не только вполне свободны от Афганистана, но даже и аренду взносили в зависимости от степени дружелюбия своего настроения к афганцам. В зависимости от этого поверенный эмира, собиравший с Сарыков аренду, проживал или между ними или бежал в ближайшую афганскую крепость Баламургаб или Меручак. С умиротворением Мерва, пендинцы стали гонять свои стада в сторону нашу на свои прежние пастбища и перестали нуждаться в афганских. А пустынный участок Мургабской долины, разделявший Иолатанских сарыков от Пендинских, стал быстро заполняться полями и кочевьями обеих стран, фактически сливая это племя в одно.

К югу от этих племен, считая от Аму-Дарьи, жили племена, бывшие уже в некоторой зависимости от Афганистана: узбеки, хезарейцы, фирузкуи и джемшиды, причем страна последних, особенно западный ее край, сильно пострадала от долговременных туркменских набегов и афганского хозяйничанья — селения, заносимые здесь на карту, были только именами развалин их. Только надписи на камнях кладбищ обозначали, что в 1650, 1750 годах здесь обитали узбеки и хезарейцы.

Местность, в общем (от Теджена до Аму-Дарьи), представляла из себя пустыню-равнину сыпучих песков («кум») на север, и горную страну на юге, отчасти из холмов окрепшего песку или глины, отчасти [10] из более твердых ребер Гиндукушского хребта, выставлявшихся там и сям из-под рыхлого покрова. Население и культура ютились лишь по узким лентам р.р. Аму-Дарьи, Мургаба, Теджена... Прочее пространство представляло пастбища, цветущие только в краткий период весны. Колодцы и родники были здесь на перечет, зачастую лишь в виде теплых серных и соляных вод. Здесь раскинута была сеть аламанных троп, выводивших туркменская шайки до Сеистана и Персидского моря...

Точной границы между свободной Туркменией и Афганистаном не существовало — это был извилистый условный рубеж, за который ни афганец, ни перс не смели, по большей части, показывать носа, хотя были и места общего пользования, например, впадины с богатыми соляными ломками — Ёр-Ойлан. Но и здесь ни одна афганская партия не смела выглянуть из за холма, пока не уходил Туркменский караван. «Так шакалы ждут вдали от падали, пока ею лакомится гиена». Сам афганский эмир не знал здесь в точности предела своих земель.

Россия, сломив туркмен и прекратив почти вовсе их аламаны, нарушила сложившееся искони здесь политическое равновесие соседних племен, и недавние трусы — персы и афганцы — неудержимо ринулись захватывать завоеванные туркменами пространства, а где можно, то и пытаться наложить руку на самих туркмен, из длани которых России вынула страшный для них «клыч» (шашка). Но сделав это, Россия взяла на себя право и обязанность защиты туркменских интересов. А им грозила опасность. Афганские стада стали смело переваливать из Гератской долины на северный «солорский» склон гор, афганские пограничные караулы поползли вниз по Теджену и потокам [11] Мургабской системы, а афганские власти стали стремиться обратить пендинскую временную аренду в подать, а своего сборщика аренды в Пенде — в правителя этого округа.

Все это день от дня искажало южный рубеж Свободной Туркмении и не могло не беспокоить нас, нового ее законного и желаемого населением хозяина, при чем вопрос здесь заключался не столько в потере того или другого клочка земли, а в том, что эти захваты подрывали наш престиж у впечатлительных обитателей Средней Азии от Каспия до Кашгара и от Хивы до Индии, а в особенности у наших новых подданных туркмен, передавших свое грозное для нахальных соседей оружие в русскую мощную длань.

Выходом из этого положения — с честью — было лишь разграничение с непременным удалением дерзких захватчиков, хотя-бы силою.

Наши местные власти, которым непосредственно приходилось считаться с неопределенностью положения на границе, просили скорейшего разграничения наших Закаспийских владений с Персией и Афганистаном.

Первую часть потребности наша дипломатия удовлетворила весьма энергично и быстро: запретив персам развивать их пограничные поселения дальше известного рубежа и предела, дабы обеспечить туркменам приток воды с персидских гор в их знойные степи, назначила комиссаров для разбора пограничных недоразумений, и если не спеша ставила пограничные столбы, то просто уважая самолюбие шаха, считавшего, по пережитку былого персидского величия, многие из отходивших к нам земель, старинным достоянием Персии. Англии же, пытавшейся вмешаться в это дело, мы резко отвечали, что это наше домашнее дело. [12]

Но с афганским разграничением дело не двигалось, будто что мешало нашей дипломатии. Действительно, в 1872–73 годах, в пору блестящих наших боевых успехов в Туркестане и Хиве, мы столь умилились душой, что почли священной своей обязанностью уверить Англию в неимении каких-либо видов на Индию, рассеять у ней неисправимый предрассудок на этот счет, в доказательство чего торжественно обещали не делать никаких ни политических, ни стратегических шагов к стороне Афганистана без ведома Англии. Даже больше, обещали считать Афганистан столь же покорным и безгласным вассалом в руках Англии, каким была у нас Бухара. Мало того, совершенно не зная страны между Дарьей и Тедженом, мы согласились, чтобы будущая северная граница Афганистана простиралась от окрестностей Ходжа-Салеха до окрестностей Серахса.

Со времени этого соглашения обстоятельства сильно изменились. Афганистан пытался опереться на Русскую руку и нажил за эту войну с Англией, принудившую его согласиться на некоторое вмешательство Англии в свои дела, хотя и за плату. Роль Англии в Русско-Турецкой войне заставила нас снова бредить походом на Индию, даже собирать в Туркестане войска на этот конец и рекогносцировать офицерами генерального штаба пути из Бухары в Герат и к Гиндукушским перевалом.

Но время снова смирило наше расходившееся сердце, а блеск Геок-Тепе, занятие Мерва с Иолотанью, Серахса и явное тяготение к нам южных остатков Свободной Туркмении — пендинцев, снова умилило наше славянское сердце и вернуло нас к прежнему добродушному и дружелюбному отношению к Англии, как увидим, весьма не надолго. [13]

Нуждаясь в разграничении с Афганистаном, мы решили совершенно игнорировать Афганистан — это болезненно-самолюбивое, как Япония, государство, достаточно самостоятельное, и при таком еще правителе, как Абдурахман, решили остаться верными соглашению 1872–73 годов и вести разграничение не с ним, а только с Англией.

Но чтобы не будить у последней старых предрассудков о наших «поступательных шагах к Индии», мы решили ждать, пока сами англичане заговорят о разграничении. Наконец, наше знакомство со страной открыло нам глаза на то, что с. грань Афганистана, а стало быть и рубеж покорившейся нам Южной Туркмении лежит много южнее прямой линии Серахс — Салех, и это открытие не мало смущало наших дипломатов. И вот на настойчивые запросы местных властей, недоумевавших над непонятной затяжкой афганского разграничения, бывший тогда министром Гирс отвечал:

«Я не счел удобным спешить предъявлением Лондонскому кабинету наших предложений и признал более удобным выждать заявлений с его стороны»... потому, говорит он дальше, «что я нисколько не скрывал от себя затруднений, с коими будет сопряжено удовлетворительное решение предстоявшей мне задачи, источник коих заключается в присущих англичанам предубеждениях... Только на днях выяснился до известной степени взгляд Лондонского кабинета на этот вопрос»... после чего Гирс согласился на разграничение, проявив самую широкую уступчивость англичанам, чтобы уничтожить последнюю тень подозрения у Англии в агрессивности наших намерений относительно Индии.

Мы согласились вверить разграничение двум [14] делегатам: Генералу сэру Питеру Лемсдену и генералу Зеленому, и с неподдельным негодованием отвергли (нота от 3 мая 1884 года) предложение Англии пригласить в комиссию делегата от Афганистана, видя в этом как бы испытание нашего доверия к Англии.

Представителя афганцев, вассальных Англии, мы были согласны терпеть только как эксперта — знатока местных дел. Мы откровенно поведали Англии желаемую для нас границу, проектированную на том основании, чтобы племя сарыков не дробилось, и чтобы земли солоров, сарыков и эрсаринцев не отсекались рубежом. А когда Англия отказалась уважить наше желание, то Гирс совершенно добродушно заключил, что это просто от малого знакомства с этими краями англичан, и что, познакомившись на месте с положением дел, они несомненно убедятся в справедливости и законности русских требований. Наконец, англичане отказались дать обоим делегатам согласованные по важнейшим вопросам программы, как это всегда делается, дабы не затягивать их переговоры бесплодными спорами. Англичане согласились только на следующее предписание комиссарам: «не взваливать на плечи эмира обязательств, которых он не сможет выполнить, и не прикасаться к землям, которые он считает своими, границу-же провести так, как она шла при эмире Шир-Али». Мы сперва согласились на все.