Когда весной 1920 года 5-я Советская Армия заняла Иркутск, некоторые ее части были потом продвинуты на юг от Байкала, в так называемый Тункинский край. С прибытием сюда красных войск отдельные группы иркутских казаков из этого края бежали за границу, в Монголию, где затем и сосредоточились в местечке Ханга, на северном берегу озера Косогола.
Здесь они более или менее спокойно просуществовали до осени 1920 года, впитывая в свою среду мелкие группы беженцев, пробиравшихся через границу в Монголию. Осенью же этого года находившийся в Ханге полковник Корюхов при содействии консульского чиновника Кузнецова и поддержке некоторых других лиц решил придать казачьей [163] колонии на озере Косоголе военный характер, сорганизовав ее в отряд с установлением в нем необходимой воинской дисциплины. Это решение было приведено в исполнение; однако казаки вскоре же оказались недовольны новым порядком и начали роптать.
Их недовольством воспользовался пробравшийся не так давно в Монголию и тоже находившийся в Ханге полковник Казагранди; он стал поддерживать казаков в их стремлениях сохранить за собою прежнее вольное житье. Тогда Корюхов арестовал Казагранди и под конвоем выслал его по Косогольскому тракту на заимку Шпигеля с приказанием не возвращаться в Хангу.
Около этого же времени казакам в Ханге удалось захватить пароход с грузами и ценностями, которые одна из монгольских контор Центросоюза отправляла в Советскую Россию. С появлением в отряде Корюхова ценностей в нем снова начались нелады, пошла неразбериха, и дисциплина пала.
В этот момент опять появился среди казаков полковник Казагранди с четырьмя своими сообщниками, произвел в Ханге маленький переворот, арестовал Корюхова и вступил в командование отрядом. Ему удалось укрепить в отряде организацию и дисциплину. В конце осени 1920 года благодаря притоку беженцев в отряде Казагранди насчитывалось уже около 150 человек, и он предпринял с ним наступление на Тункинский край. Легко опрокинув небольшие советские пограничные заслоны, Казагранди дошел до села Шимки, где, однако, получил жестокий отпор и вернулся назад к Косоголу. Здесь он на этот раз расположился в местечке Хатхыл, уже на южном берегу озера.
В Хатхыле с целью раздобыть средства на содержание отряда им была разгромлена контора Центросоюза и захвачены оттуда некоторые ценности.
Так как казаки все-таки плохо поддавались дисциплине и, кроме того, не желали уходить далеко от границы, Казагранди решил наконец отделаться от них. Он устроил казакам хорошее угощение, напоил их пьяными, а затем, забрав ценности, бывшие во владении отряда, с группой беженцев в 40–50 человек отошел от Косогола в юго-восточном направлении и расположился на заимке колониста Шишкина, на реке Игин-гол. [164]
Брошенные полковником Казагранди казаки, боясь вторжения красных в район озера Косогола, ушли на запад, в Дархаты, где и обосновались на заимке некоего Шубина. Владелец заимки сумел сорганизовать их снова в отряд, который впоследствии был рассеян красными.
Зимой 1920/21 года группа полковника Казагранди начала было распадаться, но в это время стало известно, что барон Унгерн взял Ургу, и это обстоятельство спасло группу от окончательного уничтожения. Казагранди вошел в подчинение барону и получил от него и монгольских властей большие полномочия, с правом производить мобилизацию русского и бурятского населения Монголии. Местопребыванием для отряда Казагранди было назначено местечко Ван-курень. Здесь к отряду начали добровольно присоединяться мелкие группы русских военных, скитавшихся по Монголии, а по мобилизации, поддерживаемой террором, — русские из местных жителей, колонистов и торговых людей. Таким образом, отряд Казагранди стал постепенно увеличиваться{50}.
После взятия бароном Унгерном Урги часть китайских солдат, изгнанных из Монголии, рассеялась мелкими партиями по стране.
Эти беглые солдаты иногда скапливались в некоторых местечках Монголии в довольно значительных количествах, стараясь опереться здесь на поддержку местных китайских резидентов-коммерсантов. Так, в Заин-Шаби, крупном торговом местечке Средней Монголии, к половине февраля 1921 года собралось около 300 китайских беглых солдат, представляя своей численностью угрозу для общественной безопасности заин-шабинского населения. Особенно сильно начала тревожиться местная немногочисленная русская колония, в которой насчитывалось, с женщинами и детьми, не свыше 80 человек.
Монголы и китайцы, имевшие друзей и знакомых среди русских, дружественно предупредили последних, что китайские [165] солдаты в одну из ближайших ночей собираются вырезать всю русскую колонию Заин-Шаби и завладеть ее имуществом, а главное, лошадьми.
Это сообщение страшно взволновало русских. Что-то нужно было предпринять, чтобы избежать грозящей опасности.
Было созвано совещание всех русских жителей. Оно происходило под руководством назначенного по приказу барона Унгерна комендантом Заин-Шаби капитана Барского, который, кстати сказать, прибыл к месту своего назначения без всякой вооруженной силы. Собрались в доме торговой фирмы Швецова.
На собрании выяснилось, что русских мужчин, способных носить оружие, в Заин-Шаби имеется всего лишь 54 человека, считая колонистов и беженцев; из оружия нашлось только 15 винтовок с незначительным количеством патронов к ним, затем несколько револьверов разных систем и дробовые охотничьи ружья.
С таким вооружением и такими силами противодействовать вооруженным до зубов китайским солдатам, которые продолжали накапливаться в Заин-Шаби все в больших и больших количествах, было рискованно.
На совещании решили пока организовать самооборону и послать экстренно нарочного в Ван-курень, чтобы просить находившегося там полковника Казагранди спешно двинуться со своим отрядом в Заин-Шаби на защиту русского населения от угроз китайских солдат. Другой нарочный был немедленно отправлен к одному монгольскому князю, ставка которого находилась невдалеке от Заин-Шаби, с просьбой одолжить патронов и послать на подмогу цириков, т.е. монгольских солдат.
Русские исполнились решимости не продавать своей жизни дешево...
Женщины, дети и вообще все русские жители Заин-Шаби собрались вместе в обширном доме Швецова, который вскоре был плотно забаррикадирован кипами шерсти.
Накануне того дня, когда китайские солдаты предполагали учинить резню, русские вновь устроили совещание, чтобы решить вопрос, как обороняться и какой вообще найти выход из создавшегося тяжкого положения.
На этом совещании были получены сведения о том, что штаб китайских солдат и склад их оружия помещается в [166] доме китайской торговой фирмы Хара-Гунган-Пузан. Возникла мысль взять инициативу в свои руки — неожиданно броситься на этот дом и обезоружить китайцев.
Эта мысль была приведена в исполнение. Ближайшей ночью русские, вооружившись кто чем мог, оцепили квартал, где помещалась штаб-квартира китайских войск. Вызвались затем семь смельчаков, которые должны были проникнуть в помещение и произвести разоружение китайцев. Во главе этих смелых людей стал капитан Барский.
План их был таков: подойдя к дому, постучаться туда как бы с мирными намерениями, а когда откроют двери, захватить врасплох находившихся там китайцев и обезоружить их. Однако попасть внутрь штаб-квартиры оказалось нелегко. Дом был окружен частоколом, в котором были на запоре массивные ворота. Стучали долго, но ворота не открывались, и никто не откликался на стук. Пришлось одному из смельчаков перелезть через частокол и отворить ворота изнутри.
Русские подошли к двери дома. В доме послышалась возня, тихие разговоры, началось какое-то движение...
Нападающие, с капитаном Барским в центре, держа наготове револьверы, стали усиленно стучать в дверь дома.
Стучали долго.
Вдруг, совершенно неожиданно, дверь быстро распахнулась — грянул оглушительный залп, затем другой: в дверях стреляли человек двадцать китайцев-маузеристов. Капитан Барский, сраженный десятком пуль, свалился замертво; рядом с ним упал убитым колонист Кашин. Остальным пятерым удалось кое-как уйти. Вдогонку был еще ранен пулею колонист-скотопромышленник Барановский.
Китайцы открыли затем отчаянный ружейный огонь, не выходя, однако, из своего убежища.
На рассвете собравшиеся в своем форте — доме Швецова, русские, участники самообороны, начали понемногу с крыши, из-за печных труб, отстреливаться от китайских солдат, которые, видимо, сильно напуганные, все еще не показывались из дома, где они сидели. Китайцы стреляли часто и беспорядочно, русские редко: берегли свои патроны.
Перестрелка продолжалась весь день. К вечеру патроны русских почти истощились. Положение становилось критическим; но, к счастью, к часам 8 вечера, на помощь русским [167] приехали цирики, человек 15, посланные монгольским князем, к которому ездил нарочный. Цирики привезли с собою ящик патронов.
Русские немного ободрились, но все же положение их оставалось еще весьма тяжелым.
Перестрелка длилась три дня, в течение которых на помощь русским приехали еще с полсотни цириков. На четвертую ночь китайцы не выдержали и оставили Заин-Шаби. Осада была снята.
Только на десятый день после начала осады в Заин-Шаби с песнями вошел отряд полковника Казагранди.
На другой же день Казагранди объявил мобилизацию русского населения, которая производилась очень простым способом. Когда, в начале призыва, несколько колонистов из числа призванных пробовали заявить Казагранди, что они не желают служить в его отряде, они были уведены один за другим и зарублены. Остальным русским, узнавшим об этом, не оставалось ничего другого, как выразить добровольно полковнику Казагранди свое желание вступить в его отряд{51}.
После мобилизации в Заин-Шаби отряд Казагранди, пополненный лишними 50 бойцами, направился обратно в Ван-курень. Здесь вновь набранные в отряд начали обучаться воинскому строю.
Отряд Казагранди, подчинившись теперь барону Унгерну, стал называться Отдельной Конной Азиатской бригадой. Были сформированы два полка: 1-й Хатхыльский, в составе четырех эскадронов, под командой капитана Арянина; и 2-й Джидинский, в составе четырех сотен, под командой хорунжего Петрова; сформирована была также и пулеметная команда.
Св. Пасха 1921 года была встречена отрядом еще в Ван-курене. Вскоре после праздника отряд получил приказ барона Унгерна двинуться к сибирской границе, западнее Кяхты, и в конце апреля выступил в поход. Остановка в несколько [168] дней была сделана на реке Эгин-гол, левом притоке Селенги, недалеко от озера Косогола. Здесь была устроена база. Во время остановки отряд получил обоз со снаряжением, посланным от барона Унгерна. Было получено и одно орудие: трехдюймовая горная пушка.
От Эгин-гола отряд Казагранди двинулся налегке к границе.
Первая встреча его с красными произошла в деревне Мондо-куль, и после короткого боя красные были выбиты из деревни. Белые захватили человек пятьдесят пленных, два пулемета. На другой день после этого боя отряд сделал огромный переход, до 200 верст, вдоль границы на запад, по направлению к Тункинскому краю. В бои здесь отряд не вступал: показывался и уходил далее. После этого демонстративного перехода отряд также очень быстро вернулся к Мондо-кулю, на старую дорогу. Эта разведка показала, что везде, в важнейших пограничных пунктах, стояли красные отряды, хорошо вооруженные и снабженные.
От Мондо-куля отряд Казагранди вернулся обратно к своей базе, на Эгин-гол.
22 мая, в Николин день, партизаны Казагранди справили здесь свой бригадный праздник и именины своего начальника. Торжество было, однако, нарушено приближением к лагерю нескольких отрядов красных. Последовали тревога и сбор, и начался отход в глубь Монголии. Красные двигались по пятам. Три дня продолжалось отступление в спешном порядке.
Наконец отряд Казагранди переправился через Селенгу и расположился вблизи ламаистского монастыря Банди-гегена-хурэ. Здесь, во время отдыха, неожиданно напали на него красные. Белые дали, однако, жестокий отпор противнику: впервые в боях у них загрохотала пушка. Красные понесли большие потери и оставили отряду семь пулеметов.
От хурэ Банди-гегена отряд Казагранди прошел в верховья реки Чилутый-гол, западнее Заин-Шаби.
Куда идти дальше?
Слева были красные, справа и с тыла — они же. Оставалось как будто только одно: броситься в пустыню Гоби, на юг.
Во время стоянки отряда Казагранди в верховьях реки Чилутый-гол, среди его партизан возникли разногласия по общему вопросу: как быть дальше? [169]
Сам Казагранди был того мнения, что нужно двигаться к русской границе, на этот раз для присоединения к барону Унгерну. Казаки его отряда, родом преимущественно забайкальцы, также тянули сюда: может быть, среди них зрело желание вернуться на родину и разойтись по домам.
Однако в отряде сложилась сплоченная группа энергичных людей, которая и слышать не хотела о движении отряда на присоединение к барону Унгерну, считая это движение губительным для себя. Эта группа партизан настаивала на продвижении отряда на юг, через Гоби и китайскую провинцию Ганьсу, к Гималаям, в Индию, находя это единственным спасительным выходом из создавшегося тяжелого положения.
Мобилизованные колонисты, в свою очередь, подумывали о том, как бы, оставшись в Монголии, разойтись по своим заимкам: если будет плохо, помогут на месте знакомые монголы.
Разногласия в отряде росли, ширились. Казагранди нервничал и в своих стараниях сохранить дисциплину среди партизан нередко бил провинившихся перед ним своим ташуром и угрожал им расстрелами.
В группе лиц, бывших против того, чтобы двигаться к русской границе, возник заговор, поставивший целью убийство полковника Казагранди. Заговорщики считали, что только такой крутой мерой они смогут осуществить свой план продвижения на юг, к пределам Индии. Были разработаны подробности заговора и назначен день для приведения его в исполнение. Однако благодаря случайности Казагранди удалось избежать угрожающей ему опасности.
Потерпев неудачу, заговорщики стали настойчиво, почти ультимативно, требовать от Казагранди, чтобы он повел отряд туда, куда они хотели, и Казагранди внял наконец их доводам и согласился с ними. Был объявлен приказ по отряду о движении в глубь Монголии, в сторону Гоби, причем было указано, что не желающие идти туда могут остаться на месте и уйти потом, куда захотят. Некоторые колонисты заявили, что они отправятся на свои заимки. Казаки не решились пока отколоться от отряда.
Итак, отряд снялся с лагеря на реке Чилутый-гол, выступил на юг и через два дня вышел на Улясутайский тракт. [170]
Здесь казаки, которых в это время насчитывалось в отряде до 120 человек, неожиданно заявили, что они дальше не пойдут и отправятся домой. Удерживать их в отряде не стали и выделили для них часть обоза.
Остатки отряда в количестве около полутора сот партизан с Казагранди во главе двинулись в Гоби, намереваясь пересечь пустыню в юго-западном направлении, пройти далее Ганьсу, Синьцзян и стать на зимовку у Гималайских гор. Перевозочных средств для путешествия было достаточно, равно как и запасов продовольствия.
Отряд прошел по пустыне Гоби четыре дня. На пятый день его догнали два казака. Они доложили полковнику Казагранди, что казаки раздумали разъезжаться по станицам, так как пути отступления к сибирской границе были отрезаны красными.
— Где же остальные казаки? — спросил Казагранди.
— Они идут следом за нами, — отвечали гонцы.
Казагранди приказал остановить отряд и сделать привал. Почти все свободные люди из отряда ушли к обозу, чтобы развьючить верблюдов. Был разбит лагерь, где стояли пулеметная команда и батарея. Вскоре подъехали казаки, налегке, без обоза, и быстро рассыпались по лагерю, как будто с дружелюбными намерениями. Вдруг, словно по команде, они, выхватив шашки, молниеносно захватили пулеметы, пушку, согнали людей в лагере в маленькие кучки и арестовали Казагранди, связав ему руки и ноги.
В обозе заметили, что в лагере происходит что-то неладное. Люди здесь бросили верблюдов, рассыпались в цепь и повели наступление на собственный лагерь. Казаки залегли на землю. Назревало кровопролитие...
Благоразумие все же взяло верх. Решили выяснить, в чем дело. Начались переговоры. От казаков выступил сотник Сухарев, который заявил, что он уполномочен бароном Унгерном арестовать полковника Казагранди за его отказ повести отряд на присоединение к барону и после ареста отправить его немедленно для суда в ставку барона.
Никто не догадался в этот момент спросить, где находится в данное время барон Унгерн, как и когда он уполномочил сотника Сухарева арестовать Казагранди, было ли, действительно, дано ему такое полномочие... В той обстановке, которая создалась тогда, при том общем положении [171] вещей, какое существовало в это страшное время в Монголии, требование Сухарева казалось правдоподобным, естественным, таким, которому молчаливо нужно было подчиниться, тем более что Сухарев осведомил отряд о том, что дела барона Унгерна обстоят блестяще, что он вышел из окружения его красными по реке Селенге и готовится отбить у красных Ургу.
Под влиянием всех этих сообщений отряд Казагранди примирился с арестом своего бывшего начальника.
Арестованный полковник был посажен со связанными руками на лошадь и под конвоем взвода казаков, которым командовал хорунжий Потапов, отправлен был на север по той же дороге, по какой казаки пришли сюда.
После произведенного переворота командование отрядом принял на себя сотник Сухарев. Отряд переночевал на месте и на следующий день отправился в обратный путь.
Невесело двинулись многие на этот раз в путь-дорогу... Плохо чувствовали себя те, кто в свое время были противниками вторичного похода к сибирской границе: боялись сильнее смерти страшных репрессий барона Унгерна. Страх этот был так велик, что эти несчастные люди решили в ближайшую же ночь исчезнуть из отряда и броситься на новые неведомые страдания и скитания по Монголии, где их могла теперь подстерегать опасность на каждом шагу.
Ночью, во время остановки, в отряде произошла беспорядочная перестрелка с монголами, которые пытались отбить у отряда часть его табуна. Создавшимся ночным переполохом воспользовались партизаны, решившие отколоться от отряда. Утренняя перекличка выяснила, что в отряде не оказалось налицо около 50 человек.
Убегавшие пачками из отряда партизаны, догнав друг друга, составили группу в количестве 42 человек (среди которых была и одна женщина) и пошли на юг без всяких карт и даже компаса. Дорогой эта группа претерпела преследование ее монголами, немало помучилась от голода и отсутствия воды... 23 августа она вышла к первому китайскому военному кордону, где и сдала оружие, а отсюда, под китайским конвоем, дошла до Гуй-Хуа-чена и затем по железной дороге прибыла 16 сентября в Пекин, столицу Китая.
На другой день после ночной перестрелки с монголами отряд Сухарева двинулся дальше, вышел на Улясутайскую [172] дорогу и пошел по направлению к Урге. Только что отряд перевалил хребет Эгин-дабан, как получил сведения от монгол, что Урга продолжает быть занятою красными и что барон Унгерн находится на Селенге.
Здесь же в отряде узнали, что на хребте Эгин-дабан полковник Казагранди был расстрелян взводом Потапова.
Погиб в чужой стране, не будучи даже предан земле после смерти, еще один из видных деятелей белого движения, не слагавший своего оружия в борьбе с большевиками свыше трех лет непрерывно...
От Эгин-дабана отряд Сухарева пошел по направлению к Заин-Шаби, возле которого и стал лагерем на берегу реки Тамир-гол.
Все это происходило приблизительно уже в двадцатых числах июля.
На Тамир-голе отряд простоял пять дней. За это время им были получены неутешительные вести о бароне Унгерне. Выяснилось, что прорваться отряду на Дальний Восток, проскочив между Ургой и Кяхтой, будет невозможно. Опять явилась мысль идти к Индии, но, по зрелом обсуждении, она была оставлена.
Отряд решил обойти Ургу пустыней Гоби с юго-востока и затем пройти через земли Внутренней Монголии в Маньчжурию.
Все поняли, что воевать далее с красными нет никакой возможности. Надо было, пока не поздно, спасать свои головы...
Перед походом было еще раз объявлено по отряду, что желающие могут остаться на месте, и этим разрешением воспользовались почти все пожилые русские колонисты, попавшие в отряд по мобилизации, и несколько бурят.
Примерно в конце июля или в самом начале августа бывший отряд полковника Казагранди, перешедший под командование сотника Сухарева, снова двинулся в поход. В отряде теперь находилось 169 человек, в том числе десять женщин и двое детей.
Пройдя восточнее Лама-геген-хурэ, отряд углубился в пустыню Гоби с намерением затем обойти Ургу верстах в 250 от нее. Пеших в отряде не было, все ехали на лошадях. При отряде был большой обоз на верблюдах и табун скота и лошадей. В качестве погонщиков скота были пленные красноармейцы, [173] человек пятнадцать, не имевшие при себе оружия. Отряд вооружен был винтовками, имел одну трехдюймовую пушку, шестьсот снарядов для нее и четыре пулемета: два Максима и два Шоша.
Отрезанные от всего мира, не зная, что и где творится, люди двигались без всяких дорог по мрачной пустыне с единственным желанием уйти от красной опасности, пробраться в Маньчжурию, к Харбину, туда, где белые русские, вероятно, имели еще право на существование. Продвигались вперед с боевыми предосторожностями, переходами по 25–35 верст в сутки, иногда и менее, в зависимости от обстановки.
Иногда отряд натыкался на колодец, и здесь устраивался привал, ночевка под открытым небом. Бывало, что вода долго не встречалась в пути; тогда всадники раскидывались длинной цепью и начинали поиски живительной влаги. Если кто-нибудь находил колодец, следовал выстрел, и тогда весь отряд, и люди и скот, стремглав бросались к спасительному месту, и около найденного колодца приходилось первое время держать крутой порядок, чтобы люди, измученные жаждой, не опились воды.
Питались в походе мукой, маслом, мясом. Соли не было. Закалывали быков, которые тащились в обозе, приканчивали истощенных лошадей. Варить мясо было не на чем; его ели сырым, слегка подкоптив на коротком огне, разведенном из пучков травяной ветоши, которую каждый из походников понемногу запасал для себя в пути.
В движении по Гоби отряд почти не встречал людей. Очень редко приходилось встретить где-нибудь около колодцев одну-две юрты бедных монгол. Не было видно в пустыне и животных; изредка только, наперерез отряду, проносились большие стада дзэрен, монгольских антилоп.
Еще не прошло и месяца, как отряд добрался до того района Гоби, где идут трактовые пути из Урги на Калган. Здесь отряд, боясь быть открытым красными, удвоил свою бдительность и осторожность и стал совершать переходы только ночами. Верстах в 30 от местечка Чорин отряд пересек главный Калганский тракт, где он прервал телеграфное сообщение между Ургой и Калганом. В этом районе от отряда отделился полковник Мартын с женой и сыном, отправившись в Калган, куда он получил особое поручение. [174]
В ночевке у Калганского тракта погонщики скота, пленные красноармейцы, отбив часть табуна, ушли со скотом по направлению к Урге. Их не преследовали — было не до этого, так как отряд торопился проскочить опасную зону.
От тракта отряд стал держать направление на восток. Двигаясь без дорог, не имея с собой проводников, он ориентировался в пути днем по солнцу, ночью по звездам.
Подходили к концу Гоби. Часть верблюдов пала в пути. Количество лошадей также уменьшилось. В обозе решили избавиться от лишнего груза: в один из привалов закопали в землю около 500 снарядов от пушки. Это был клад, оставленный белыми русскими скитальцами на память пустыне Гоби...
Пушку, однако, взяли с собою, также и около сотни снарядов к ней.
Возле Егодзыр-хурэ отряд Сухарева подошел к китайской границе. Первое встреченное им местечко, населенное китайцами, находилось к западу от города Таонаньфу в Мукденской провинции, примерно в 150 верстах от этого города. При местечке находился небольшой китайский военный сторожевой пост.
Отряд встретили здесь китайские чиновники, которые стали осторожно расспрашивать русских: кто они такие? куда идут? зачем?
Им отвечали:
— Мы — русские беженцы, идем в Маньчжурию, к Харбину. Желаем вообще мирно выбраться на Дальний Восток...
Китайцы, конечно, сейчас же донесли о появлении отряда властям в городе Таонаньфу. Они посоветовали и русским отправиться в этот же город, чтобы там, на месте, выяснить с властями свое положение. В отряде узнали от местных жителей, что в округе много хунхузов и что путешествовать здесь, не имея оружия, опасно.
Отряд направился в Таонаньфу. По дороге туда он стал уже довольно часто встречать на своем пути китайские деревни. Останавливаясь в деревнях, люди имели возможность покупать себе пищевые продукты, варить просо, принимать горячую пищу и за четыре дня пути к Таонаньфу значительно отдохнули и подкрепились. [175]
Не дойдя нескольких верст до Таонаньфу, отряд стал лагерем в открытом поле, в степи. Отсюда было видно, что город — большой, обнесен каменными стенами. Можно было заметить, что китайцы уже приняли военные меры предосторожности — закрыли городские ворота, поставили на стену пушки.
Скоро в лагере у русских появилось китайское начальство. Опять начались расспросы:
— Кто вы такие? Сколько вас? Какое у вас оружие?
Спрашивая, китайцы и сами ходили по лагерю и все высматривали. Русские, конечно, в это время выглядели неважно: были грязны, оборваны, истощены, обросли бородами и длинными волосами.
Осмотрев лагерь, китайские чиновники уехали, затем вскоре вернулись назад и заявили отряду, что он находится на китайской территории и потому должен сдать свое оружие.
Русскими было уже заранее предрешено, выйдя к первой железнодорожной станции, сдать там свое оружие китайцам, и они стали отказываться от сдачи оружия здесь, в Таонаньфу.
— В местности много хунхузов, — говорили они китайцам. — Как мы можем отправиться далее без оружия? Кто гарантирует нам безопасность? Если вы можете дать нам вооруженный конвой и проводить нас до железной дороги, тогда мы сдадим вам оружие.
Китайцы ответили, что они не имеют ни одного лишнего солдата и в конвое отказывают.
— Тогда мы не сдадим оружия, — заявили русские и услышали в ответ:
— Хорошо. Вас мало, а нас очень много, и мы силой отберем от вас оружие...
В русском лагере был собран военный совет, чтобы решить, как поступить дальше. Китайских солдат в городе, как видно, было действительно много, но все же на совещании решили китайскую военную силу игнорировать, оружия не сдавать и двинуться в дальнейший поход.
Выступление было назначено в полдень следующего дня. Отряд привел себя в полную боевую готовность. Были приготовлены к действию пулеметы и пушка.
В назначенное время отряд в бодром настроении двинулся в поход, взяв направление прямо на север. Не успел, [176] однако, он пройти и версты, как из города Таонаньфу выехало восемь эскадронов китайской конницы, в количестве примерно около полутора тысяч солдат. Конница эта поехала вслед за русским отрядом. Время от времени к отряду подъезжали китайские офицеры и уговаривали сотника Сухарева остановить отряд и сдать оружие; иначе китайцы возьмут его силою.
— Попробуйте, — отвечали на это русские походники. — Только имейте в виду, что мы — люди закаленные и к боям привыкшие...
Так прошли верст десять.
Убедившись окончательно в том, что русские не желают мирно сложить оружие, китайцы решили действовать иначе. Четыре эскадрона китайской кавалерии пошли рысью вправо от русских, четыре — влево. Всадники растянулись цепью, которая затем сомкнулась впереди отряда, взяв его таким образом в клин. Русские принуждены были остановиться.
Сотник Сухарев вызвал взвод казаков, человек двадцать, и скомандовал:
— Шашки вон! В атаку!
И казаки лихо понеслись вперед. Китайцы, заграждавшие путь отряду, в панике бросились врассыпную, очистив путь, и потом снова собрались в кучу. Видимо, они совершенно не ожидали подобной дерзости со стороны русских. Они растерялись и вместе с тем обозлились.
Вся обстановка показывала теперь, что боевого столкновения не избежать. Отряду был отдан приказ приготовиться к бою, и он двинулся вперед. Китайцы последовали за ним с очевидным намерением настоять на своем. Русские продолжали продвигаться вперед, присматривая позиции, на которые они могли бы опереться, чтобы дать бой китайцам и заставить их прекратить преследование отряда.
Показались небольшие холмики, бугры которых представляли для белых удобные позиции, и этого было достаточно, чтобы начать решительные действия.
Неожиданно грянула по китайцам пушка, заряженная картечью, затрещали пулеметы, защелкали ружейные выстрелы, и все это било прямым огнем по цели. Казаки понеслись в атаку, с шашками наголо... Китайцы, неся тяжелые потери, смешались, пришли в состояние паники и, поскакав [177] в разные стороны от русского отряда, вскоре исчезли из виду.
Весь бой продолжался каких-нибудь двадцать минут, не более. Русские не понесли никаких потерь, захватили у бежавших китайцев лошадей, винтовки, патроны.
Дело было к вечеру. Не останавливаясь на привал, отряд пошел дальше и за ночь продвинулся от места боя не менее как за семьдесят верст, желая оторваться от противника.
Шли на «ура», не зная точно, куда выйдут, где и сколько смогут встретить опять китайских солдат. Русские, вероятно, плохо представляли себе, что обо всем происшедшем уже был осведомлен по телефону Мукден, где маршал Чжан-Цзо-Лин мог уже отдать строгие распоряжения об уничтожении русского отряда, позволившего себе так дерзко выступить против его пограничных войск...
Что будет дальше, никто в отряде не мог ясно представить себе.
На другой день после боя была устроена дневка. Отряд передохнул, привел себя в порядок и перед вечером снова выступил в поход. Ночь прошла спокойно; на рассвете, однако, произошла стычка с китайскими солдатами, и весь день отряд двигался, отгрызаясь от солдат, наседавших на него то справа, то слева. По всему видно было, что китайцы намеревались окружить русский отряд. К ночи русские подошли к реке, не широкой, но глубокой, устроили плоты и всю ночь провозились за переправой через реку.
Весь следующий день китайская конница опять преследовала отряд: китайцы подскакивали, открывали огонь, затем исчезали. Часто стреляли по отряду из деревень. У русских появились раненые, которых укладывали на телеги и везли с собой дальше. От усталости и недостаточного сна люди в отряде начали изматываться.
К вечеру отряд проходил мимо небольшого китайского городка. Отсюда он вновь был обстрелян. Отряд остановился и послал один пушечный выстрел к городским воротам, после чего китайские солдаты поспешили исчезнуть из городка. Русские вошли туда, переночевали, подкрепились горячей пищей и затем рано утром опять двинулись в путь, на север.
Снова, с утра и до вечера, отряд неотступно преследовала китайская конница. Навстречу китайцам бросались казачьи [178] разъезды, от которых противник удалялся, не принимая боя.
Ночь была проведена на бивуаке, в большой тревоге. Отряд опять обстреливали, и двое партизан были убиты. Пришлось бросить обоз и верблюдов, чтобы облегчить отряду дальнейшее продвижение.
На рассвете отряд снова двинулся в поход и к полудню остановился в китайской деревне, где заказал себе обед: гаоляновую кашу. Люди были страшно голодны. Еще не поспел обед, как сторожевое охранение донесло, что на деревню наступают китайцы в большом количестве: может быть, несколько тысяч солдат.
По всей видимости, предстоял решительный бой. Русские завезли пушку на находившийся у деревни холм и открыли орудийный и пулеметный огонь по противнику. Китайцы, наступавшие тремя цепями, залегли и открыли убийственный огонь по деревне и холму, где стояла пушка. У орудия скоро была перебита вся прислуга и лошади и был ранен капитан Яблоков, распоряжавшийся артиллерийским огнем. Пушка была брошена после того, как один смельчак под обстрелом китайцев сумел взять от нее замок.
Русские мужественно оборонялись, неся потери. Были уже приведены в негодность два пулемета Максима; в работе остались теперь только два пулемета Шоша. Дело стало принимать скверный для отряда оборот: его потери к вечеру дали до 15 человек убитыми и свыше 20 ранеными. Раненые уносились в санитарные повозки-телеги. Убитые оставались на месте.
Для отряда имелась одна надежда на спасение: отступить под покровом ночной темноты по направлению ко второй китайской деревне, где как будто не было китайских солдат. В эту деревню сначала отправили под небольшим охранением походный лазарет с ранеными. В деревне действительно не оказалось никакой военной силы, и сюда начал отряд свое отступление. Китайцы вели преследование.
Ночью русскому отряду удалось все же оторваться от противника и совсем налегке, бросив все лишнее, поспешить куда-то дальше, навстречу мрачным превратностям завтрашнего дня...
В четыре часа дня отряд разрешил себе небольшую остановку, и только для того, чтобы сделать первые перевязки раненым, а затем снова двинулся в путь. [179]
Утро прошло спокойно. Китайцы, видимо, потеряли из виду отряд, но чувствовалось, что это ненадолго. На этот раз кое-где, во встречных китайских деревнях русские брали для себя силой мулов и лошадей. С полудня вновь появились китайские солдаты, и вновь отряду пришлось отбиваться от них.
А железной дороги все не было видно, и как еще далеко было до нее, никто не знал.
Китайцы в деревнях говорили русским:
— Еще несколько дней, и вы дойдете до железной дороги.
Но уверенности в этом у русских не было. Еще трое суток ехал отряд, преследуемый китайцами, и, наконец, для него наступил решительный и последний день, когда он прекратил свое существование.
Это случилось 5 числа октября 1921 года.
Отряд приехал в китайскую деревню, где решил сделать остановку на короткое время. Было уже десять часов вечера. Последние шесть-семь суток люди почти не спали и валились теперь от усталости. Прошли два часа, назначенные для отдыха, и нужно было опять выступать в поход. Но людей невозможно было поднять на ноги: разбуженные тотчас же снова крепко засыпали. Видно было, что все мертвецки устали. Пришлось остановку продлить; решили ночевать.
На рассвете же стало известно, что деревня за ночь была плотно окружена китайскими войсками. Раздалась тревога; отряд стали поднимать. Сторожевые посты отстреливаясь отходили к деревне. Наседала отовсюду китайская конница.
Из деревни оставалась как будто еще одна дорога для отступления, и отряд лавою бросился по ней искать спасения. Повозки с ранеными застряли в деревне и попали в руки разъяренных китайцев; раненые были выброшены на землю и перерезаны на месте. Спаслось из них всего только двое партизан, в том числе тяжело раненный в грудь пулеметчик Константинов.
Выбравшиеся из деревни русские отрядники разбились по кучкам и продолжали оказывать последнее сопротивление китайцам. Многие ложились около убитых лошадей и, прикрываясь ими, выпускали по противнику все свои патроны, а последней пулей кончали свою собственную жизнь. [180]
К одной кучке русских, пробиравшихся среди холмов с намерением укрыться где-нибудь от китайцев, подъехал командир отряда, сотник Сухарев, и разыскал здесь свою жену.
— Маруся! — сказал он ей. — Я тяжело ранен, и мне больше не жить...
Ранение было в живот, и было безусловно смертельным.
Угадывая желание мужа, жена Сухарева попросила пулеметчика Константинова пристрелить его, но у того не поднялась на это рука. Тогда Сухарев, собрав свои последние силы, подъехал вплотную к жене, поцеловал ее и с последними прощальными словами выстрелом из маузера в висок убил ее наповал, а второй пулей покончил с собой.
Оставшись без начальника, кучка русских людей, человек около двадцати, среди которых была еще одна женщина, все-таки двинулась дальше. Выехали на холм, осмотрелись и увидели, что впереди — китайская конница, позади — тоже...
Переглянулись все — и поняли, что пришел их смертный конец... Сопротивляться долее — значит быть уничтоженными, сдаться в плен — быть перерезанными озлобленными китайцами.
Решили все же сопротивляться и приготовились к последнему бою. Лошади были зарублены, и из их трупов сделано прикрытие. Залегли за лошадьми, в лужах крови, приготовившиеся к смерти русские бойцы и стали ждать противника, окружавшего их со вех сторон.
Вдруг со стороны китайцев понесся к русским всадник-офицер, помахивая белым платком, привязанным к кнутовищу. Подскакав ближе, он остановил коня и на чистом русском языке прокричал:
— Сдавайтесь! Вы окружены!
— Мы не сдадимся, — услышал он в ответ.
Китайский офицер заметил среди русских женщину, которая плакала, и снова повторил свое предложение сдаться.
— Ради женщины сдайтесь! — кричал он: — Мы взяли вас в бою и обойдемся с вами честно, как с военнопленными...
Русские, однако, упорствовали: решили, в крайнем случае, взорвать себя гранатами, но не сдаваться в плен к китайцам.
Еще продолжались некоторое время переговоры между китайским офицером и русскими отрядниками и шли нервные [181] и томительные разговоры в среде самих русских. Но вот взял слово полковник Матов и сказал:
— Нужно сдаться. Мы перенесли так много страданий, когда шли по Гоби; еще больше выпало страданий на нашу долю, когда нас стали преследовать китайские солдаты. После всего пережитого и перенесенного нами, что еще может страшить нас впереди? Смерть? Мы ее не боимся. Пытки? Могут ли они испугать нас теперь?..
Речь полковника как-то умиротворяюще подействовала на измученных физически и нравственно людей; воля к сопротивлению ослабела, и горсточка русских сдалась в плен китайцам.
Офицер помахал платком. К нему подъехало несколько десятков всадников. Русские сложили оружие в кучу и сами, отойдя в сторону, стали группой. Китайцы окружили пленных и, держа маузеры наготове, по команде пленным: руки вверх! обыскали их и отобрали все ценности, какие еще у кого оставались. Пленные затем были посажены верхами, по двое на лошадь, и под охраной огромного конвоя были увезены в деревню, где расположился штаб китайских войск. В штабе оказалось еще полтора десятка пленных русских.
Всего сдалось и было взято в плен 35 человек — и это было все, что оставалось от бывшего отряда полковника Казагранди. Как потом стало известно, отряд кончил свое существование, лишь немного не дойдя до Цицикара.
Пленные были отправлены в город Чаньчунь на конечной станции южной ветви Китайской Восточной железной дороги, куда их везли около недели, и здесь были помещены в бывшие русские военные казармы. Тем из русских пленных, кто был плохо одет, выдали китайское обмундирование. Из Мукдена, по приказу маршала Чжан-Цзо-Лина, выехал в Чаньчунь полковник Ян-Чжо, чтобы опросить пленных и произвести следствие.
Через некоторое время пленным стало известно, что их выдачи начало требовать правительство Дальневосточной Республики, т.е. красные; с другой стороны, ходатайствовало о них белое русское правительство Приморья.
Прошло около двух месяцев, и пленных отправили в Харбин. Когда их везли туда, пленные все еще не знали, отправят ли их отсюда в Забайкалье, к красным, или же в Приморье, к белым. [182]
И только тогда, когда поезд с пленными двинулся из Харбина на восток, они облегченно вздохнули. Их повезли в сторону Владивостока и на станции Пограничной сдали белым русским властям.
Томительный и долгий путь, полный страданий, тяжелых потерь и высокого героизма и мужества, был кончен...