По переходе китайской границы и сдаче оружия отряд генерала Бакича был размещен в военном лагере, устроенном под открытым небом на правом берегу реки Эмиль, в 40 верстах от Чугучака. Здесь на десятиверстном пространстве расположились все части отряда, сохраняя свое прежнее управление и свои названия. Для надзора за русскими китайцы учредили при лагере комендатуру, в распоряжение которой была предоставлена команда китайских солдат. Довольствие было назначено от китайцев, но за наличные средства отряда, с таким расчетом, что на каждого интернированного должно было отпускаться в сутки четверть фунта баранины и один фунт хлеба. При таких нормах хоть голодно, все же существовать было бы можно, в действительности китайцы в скором времени стали отпускать продуктов менее, чем это было положено.
После перенесенных русскими офицерами и солдатами страданий, лишений и разных болезней им требовалось усиленное питание, но его-то они и не получали...
Некоторых очевидцев, побывавших в лагере на реке Эмиль, поражали зеленые лица, отчаянная худоба и страшное убожество одежды обитателей этого лагеря.
Казаки и солдаты отряда особенно сильно страдали от голода и лишений и вообще тяжести жизни на чужбине, среди неприветливого чужого народа. Многие из них приуныли и стали выражать свое желание возвратиться обратно в Россию, домой. Русский командный состав, а за ним и китайские власти не стали ставить препятствий к возвращению их на родину. Казаки и солдаты отправлялись домой группами, преимущественно по направлению на Зайсан. Оставшиеся в лагере относились к уходившим с трогательным вниманием: перед отходом служились напутственные молебны, произносились прощальные речи.
К июню 1920 года Эмильский лагерь оставили и ушли в Советскую Россию около 6000 человек. К этому времени китайцы стали давать небольшим группам разрешение на выезд в сторону Дальнего Востока. Этим разрешением воспользовались, например, генералы Шильников, Комаровский, Никитин, Жуков и Зайцев. В одной из таких групп отправился на восток и прибыл в Пекин молодой офицер [140] Оренбургской армии поручик Л. В. Святин, впоследствии ставший Его Преосвященством, Виктором, епископом Пекинским и Китайским.
Оставшиеся в лагере начали налаживать так или иначе свою жизнь, исполненную беспокойства за будущее. Строили себе балаганы из кустарника, в одиночку и целыми группами. Лагерь стал представлять из себя своеобразный городок. В нем появились улицы. В центре лагеря был помещен госпиталь Красного Креста. От палаток Красного Креста тянулись в разные стороны четыре улицы. Первая улица была названа Атаманскою, вторая называлась Невским проспектом, третья носила название улицы Поэзии и Грусти, а четвертая — Любви. Эти улицы были всегда оживлены. Здесь коротали свое время люди, так много перенесшие, но все еще не потерявшие своей бодрости и жизнерадостности. Здесь же можно было получать свежие новости. Конечно, эти новости обычно говорили о том, что дни большевизма сочтены, и, вероятно, уж не так долго придется томиться на чужбине.
Порою можно было услышать и лагере звуки балалайки или гармонии, пение русских песен. Составилась небольшая любительская драматическая труппа, которая ставила спектакли...
Жизнь есть всюду жизнь, и здесь, в лагере на реке Эмиль, происходили и романы, которые порою закреплялись законным церковным браком при содействии походного священника.
В сентябре 1920 года генерал Бакич повел переговоры с китайцами об отправке всех интернированных русских на Дальний Восток. Китайцы идти всем, скопом, не позволили. Они разрешали переотправку отряда лишь группами в 60 человек, причем продовольствие на дорогу должно было быть запасаемо вперед на месте.
Осенью этого года из Западной Сибири в расположение прибыла небольшая, в несколько сот человек, группа повстанцев против советской власти. Эта группа находилась под командою поискового старшины Шишкина. Она не присоединилась к отряду Бакича и рассыпалась по окрестным заимкам.
За осенью приблизилась зима. Пришлось отряду оставаться зимовать в лагере. Зима всех пугала. Из отряда началось бегство в разные стороны, больше всего на Ургу, столицу Внешней Монголии. [141]
Для зимовки в лагере пришлось вырывать землянки. Рывшие себе землянки говорили, что они роют себе могилы. Это походило на правду. Неприглядная местность, где всю зиму дуют сильные ветры, отсутствие топлива, слабое питание могли сделать зимовку тяжелою до невозможности...
Но крепки и выносливы русские люди; вынесли они и зимовку в лагере на реке Эмиль.
Весна 1921 года снова всех оживила и подбодрила. Вновь пошли разговоры о восстаниях в Европейской России, в Сибири... На этот раз в разговорах о восстаниях было много и правды. Действительно, вспыхнуло большое восстание в Кронштадте, а также в Западной Сибири, где волною восстаний были охвачены огромные районы Тобольской губернии и Акмолинской области. Восстания эти были, однако, жестоко подавлены Красною Армией.
Один из антибольшевистских повстанческих отрядов в количестве до 1200 бойцов под командою хорунжего Токарева — так называемая Народная дивизия, — подошел в апреле 1921 года к городу Чугучаку. Эта дивизия прошла к китайской границе из Петропавловска через Каркаралинск, мимо Кокчетава. Китайцы предложили отряду Токарева сдать оружие и отправиться в глубь Китая, но стремление отряда соединиться с частями генерала Бакича было так сильно и непреклонно, что его соединение произошло вне зависимости от желания китайцев. Токарев лишь сдал китайцам негодное оружие, припрятав для себя лучшее.
В мае 1921 года отряд генерала Бакича вместе с Народною дивизией Токарева вынужден был экстренно сняться с лагеря на реке Эмиль и двинуться на восток.
Причиною этого послужило появление русских красных войск у Чугучака на китайской территории. Белые думали, что китайский губернатор Чугучака был подкуплен большевиками и поэтому дал им разрешение вторгнуться в пределы китайской территории. Вероятнее же всего, красные после захвата бароном Унгерном Урги стали вообще вводить в Монголию и Китайский Туркестан свои войска, чтобы ликвидировать здесь все белые отряды{39}. [142]
Штабу отряда Бакича стало известно, что на 23 мая было предположено наступление на лагерь на реке Эмиль соединенных советско-китайских сил. Прибежавшие в лагерь из Чугучака русские рассказывали, что в городе началась форменная охота за белыми офицерами, которые арестовывались и партиями переотправлялись через границу в Советскую Россию.
И вот, чтобы избежать советского пленения, утром 24 мая из лагеря на Эмиле двинулась на восток колонна приблизительно в 8000 человек, почти безоружная и большей частью пешая, с большим обозом, но с очень скудным запасом продовольствия. Эта колонна намеревалась пройти в Монголию, на соединение с оперировавшими там белыми отрядами.
На третьем переходе были выделены из колонны боевые части и стянуты в арьергард, на который стали уже наседать красные и китайцы. Колонна отходила спешно, большими переходами, уклоняясь по возможности от боя. Красные вели неутомимое преследование.
29 мая, т.е. в пятый день похода, колонна сделала переход в 70 верст; многие уже стали падать от усталости и голода по причине скудного питания, а иногда и полного отсутствия такового. В этот день нужно было проходить через болото. Часть обоза, где были женщины и дети, стала вязнуть в трясине и пришлось избавляться от лишнего груза, чтобы вылезть из болота. Благодаря преследованию красных колонна должна была сойти с пути Чугучак — Урумчи и войти в страшную пустыню Азии, Гоби.
«Пустыня. Пески. Безводье, невыносимая жара, голод и томительная жажда... Мы обречены. Нас ждут только страдания и смерть», — записывает один участник похода в своем дневнике 17 мая.
Далее, под датою 18 мая, он пишет:
«Движемся по пустыне. Небо — и песок без конца. Ничего больше...
Голод — страшная вещь, а человеческая натура не брезглива, и мы стали превращаться в диких зверей. Как только конь начинал показывать признаки усталости, и было видно, что он — уже не помощник нам, его прикалывали и рвали на куски. Ели мясо без соли. [143]
Я стал понимать выражение: люди пухнут с голоду. Не приведи Бог никому видеть это. Человек становится как бы налитым водою, делается ровным, круглым, с прозрачным телом...»{40}
Вечером 1 июня разведка донесла, что за ближайшим перевалом, при выходе из ущелья к реке Кобук, окопались красные, пришедшие из Зайсана, и поджидают колонну, чтобы отрезать ей путь отступления.
Колонна остановилась. Все способные носить оружие должны были подготовиться к бою. Из 8000 человек таковых оказалось, однако, не более 600. Из них две трети были безоружны, а одна треть вооружена чем попало, большей частью тем оружием, которое в свое время удалось припрятать от китайских властей, когда отряд Бакича и недавно пришедшая за границу Народная дивизия были интернированы в Китае.
Не было теперь иного выхода впереди, как победить или умереть. Казалось, уж так далеко ушли люди от своих врагов — в мало кому известную Чжунгарию, но красные и тут настигают несчастных скитальцев, измученных и физически и нравственно, плохо одетых, голодных, невооруженных.
Вероятно, перед многими из них встал тогда печальный вопрос: за что судьба посылает белым такие тяжкие испытания, такие невыносимые, нечеловеческие страдания? И узнает ли когда-нибудь об этих испытаниях мир, чтобы помянуть добрым словом участия несчастных страдальцев, виновных только в сохранении верности своей белой идее и в честном исполнении долга?
Когда-то смело смотревшие в глаза смерти на фронтах мировой войны, на полях Польши, Галиции, Румынии или и в горах Кавказа и на фронте Гражданской войны в России, теперь эти люди пали духом и не могли обрести прежнего мужества и стойкости. В настоящий тяжелый момент многие из них почувствовали полнейшее отчаяние: одни в изнеможении бросались на землю, закрывая лицо руками, другие громко рыдали; некоторые, покоряясь неизбежной судьбе, махали безнадежно рукой: [144]
— Будь, что будет!
Кто-то выстрелом из револьвера покончил с собой, не надеясь на сохранение своей жизни в дальнейшем... Тяжкое смятение и почти смертельная тоска от сознания своей обреченности охватило всех. Погибать теперь от пуль красных или умирать от голода и других лишений похода, после того как судьба пощадила их на фронтах великой войны — было слишком горько и казалось какой-то злой насмешкой...
Командование решилось на героическую меру. Оно вызвало для нападения на противника всех, кто еще имел силу в ногах; предложения повторять не пришлось — положение было таково, что не давало свободы выбора. И вот произошел бой, подобного которому, вероятно, еще не бывало в истории.
«Здоровые не так давно люди, начавшие теперь пухнуть от голода, — рассказывает полковник В. Ю. Сокольницкий, — вооруженные палками, ножами и камнями, пешком ринулись на высоты, занятые отлично вооруженным противником, — высоты, за которыми узкой полоской блестела река Кобук, обещая спасение обезумевшим от жажды людям.
Генерал Бакич и его начальник штаба Смольнин, набрав конных людей, начали обход левого фланга. Красные подались и перешли в овраги, на версту назад.
Это уже был крупный успех, отдавали белым господствующие высоты.».{41}
В оврагах у красных были приготовлены окопы. Белые бросились в атаку на эти окопы. У красных началось было замешательство, но, увидев вплотную своих противников безоружными, они пришли в себя и бросились в контратаку.
— Товарищи! Они безоружны! Бейте их! — кричали большевистские командиры.
Белым пришлось отступить, с небольшими потерями. Пять раз ходили они затем в атаку, и каждый раз их отбивали красные. Уже пять часов шел бой, и все еще нельзя было предрешить, на чьей стороне будет победа...
К 9 часам утра генерал Бакич выдвинулся вперед для обхода противника с правого фланга, намереваясь занять ущелье в тылу красных, и люди, собрав последние отчаянные [145] усилия, бросились в шестую атаку. На этот раз красные не выдержали и обратились в бегство, вызвав громкое, дружное «ура» в рядах белых, которые, воспрянув духом, гнали теперь противника до самой реки, в волнах которой многие из большевиков нашли свою смерть. Остатки их преследовались белыми на десяток верст, пока у них хватало еще сил. Добежав до реки, многие из бойцов, оставив убегавшего врага, бросились к воде и жадно прильнули к ней, торопясь утолить невыносимую жажду...
В поисках пищи, обессилевшие от голода бойцы кинулись в лагерь бежавшего противника. Там разыгрывались жуткие сцены: вот группа солдат спешит к убитой лошади, чтобы каждому урвать хоть клок мяса для себя; а вот казак склонился над телом умирающего красного солдата и дрожащими от нетерпения руками старается вырвать из его сумки краюху черного хлеба... Только бы поесть скорее, только бы избавиться от нестерпимых мук голода и подкрепить упавшие силы.
Победою при реке Кобук отряд Бакича открыл себе дорогу на восток. Переночевав на берегу реки, отряд снова, не теряя лишней минуты, двинулся в дальнейший путь.
В степи, среди номадов, новости распространяются весьма быстро. Это отмечали все белые русские, которым пришлось бродить по степям и пустыням Монголии и Китайского Туркестана.
Получив интересную новость, монгол вскакивает на коня и мчится к соседним аилам (юртам), иногда за десятки верст, чтобы поделиться этой новостью с соседями, а при случае и посоветоваться, как быть. Встретив по дороге путника, монгол непременно осведомится, нет ли чего нового, и сам расскажет, что знает.
Может быть, эта привычка собирать и распространять новости выработалась у азиатских номадов еще в седую старину, когда бесчисленные племена и орды Центральной Азии враждовали между собою и совершали нападения друг на друга. Тогда своевременное осведомление о текущих событиях являлось одной из мер самозащиты. Если появлялся где-либо враг, номад мог заблаговременно откочевать вместе со своим скотом куда-нибудь подальше в сторону и спасти, таким образом, свое имущество. [146]
Несомненно, потекли теперь широкой волною слухи и о движении колонны генерала Бакича, огромной по величине, давно не виданной в степях и горах Чжунгарии: несколько тысяч человек.
Еще задолго до того, как Бакич стал подходить к реке Иртыш, в Шарасумэ, главном административном и торговом центре Монгольского Алтая, уже знали, что к городу движется большой отряд русских.
Перепуганные киргизы передавали фантастические сведения о сражении при реке Кобук, говорили об огромных потерях, понесенных красными, которые якобы оставили здесь множество пулеметов и пушек. Рассказывали также, что русских двигается бесконечное число, огни их костров по ночам могут быть видны за сотни верст, и огней этих больше, чем звезд на небе; жители кругом при приближении русских разбегаются в разные стороны...
Китайские власти Шарасумэ чрезвычайно встревожились этими слухами. Было, конечно, взволновано и немногочисленное русское население этого города, предчувствуя, что надвигающиеся события могут обрушиться на него своей тяжестью. Собственно русских в Шарасумэ было мало: преобладали бывшие русскоподданные мусульмане — татары, сарты, киргизы.
Когда мирные переговоры генерала Бакича с властями Шарасумэ оборвались, и колонна Бакича, разбив китайский заслон, переправилась через реку Иртыш и стала продвигаться к городу, губернатор последнего в страхе покончил свою жизнь самоубийством. В городе началась паника. Китайские солдаты стали грабить городские базары и уходить с награбленным добром. Чиновники и коммерсанты-китайцы поспешили уехать в город Бурчум.
Были основания бояться, что к беззащитному Шарасумэ могут спуститься с гор киргизы и учинить там грабежи. Поэтому в городе с целью самозащиты была образована милиция из русских, сартов и татар.
Когда паника немного улеглась, китайские власти из Бур-чума вызвали в Шарасумэ солдат-мусульман, так называемых дунган, сравнительно храбрых вояк, к тому же хорошо вооруженных. В город стали понемногу возвращаться китайцы{42}. [147]
После сражения при реке Кобук отряд генерала Бакича двинулся на восток, по направлению к озеру Улюнгуру.
Голод по-прежнему давал знать о себе несчастному отряду. Снова стали поедать по дороге крапиву, лебеду, кое-какие травы, били собак, с ножами бросались ко всякой остановившейся лошади... Особенно тяжко приходилось тем, кто ехал в обозе — больным и семейным: женщинам, детям. О них почти не заботились. Кое-какие пищевые продукты подвижные части отряда захватывали из запасов китайских пикетов, встречавшихся по пути. 6 июня отряду удалось захватить большой табун баранов у одного богатого сарта.
«Была устроена дневка, — записывает в своем дневнике А. И. Ефимов под датой 7 июня: — Я ездил к монголам в поисках пищи, но неудачно. От нас бежало все, что было на нашей дороге, как от чумы.
В этот день генерал Бакич отдал по отряду чудовищный приказ. В нем было сказано, что все, не могущие двигаться далее собственными средствами, могут идти в Россию или оставаться здесь, на месте. То и другое было равносильно смерти...»
Под датами 10 и 11 июня в том же дневнике записано следующее:
«Опять начались пески. Предстоит переход в 120 верст, без воды и по жаре, которая днем стала достигать 50 градусов.
Люди страшно мучились от зноя, жажды и голода. Многие падали.
Без ужаса нельзя было смотреть на женщин и детей, находившихся в обозе... Красные где-то следуют за нами на почтительном расстоянии. Видимо, пустыня измотала и их. Наш отряд прикрывают две спешенные сотни.
Отряд тает. Обессилевшие бросаются в пути на произвол судьбы. Каждый думает теперь только о себе.
Отставшие в пути частью попадают к красным, частью съедаются волками, которые, как и красные, следуют за нашим отрядом.
Поздно вечером 2 июня отряд Бакича подошел к озеру Улюнгуру. Здесь погибло еще несколько десятков человек, опившись горько-соленой водой. В озере было, однако, много [148] рыбы, что дало возможность отряду подкормиться и несколько подправиться.
14 июня отряд подошел к реке Иртышу, которая благодаря сильному разливу была трудно проходима. Паром, перевозивший через реку, оказался на другом берегу, в руках китайской заставы. Пришлось добывать его силою. Переправа отряда через Иртыш заняла почти две недели и закончилась 28 июня.
Разведка, посланная в Шарасумэ, сообщила о положении дел в городе, где русская колония была в большой тревоге, ожидая со дня на день погрома со стороны дунган.
1 июля отряд Бакича повел наступление на город Шарасумэ»{43}.
Наступление шло по трем направлениям: горами, в обход правого фланга, в лоб по реке Крану и горами же, в обход левого фланга противника. Добровольцы, наступавшие на Шарасумэ с фронта, с боем заняли мосты, которые вели к городу, и проникли в русский его поселок, где тотчас же занялись розысками съестного. Дунгане, воспользовавшись последним обстоятельством, перешли в наступление, выбили русских из поселка и начали преследовать их. Но, увлекшись преследованием, дунгане сами попали под фланговый удар неприятеля и были отрезаны от города. В панике они начали бросаться в реку, и большая часть их погибла здесь.
Русские ворвались затем в город, который предали грабежу. Солдаты и казаки, разбивая магазины и дома, искали, главным образом, хлеба и съестного вообще.
«Весь день и ночь по занятии города люди ели и пили, благо джуну, т.е. китайской водки, оказалось сколько угодно...
Зарево огней освещало окрестности города на несколько верст. Это в обозах варили «плов» — рисовую кашу с бараниной, урюком и изюмом. Обозы отряда в город не вошли и расположились по реке Крану, верстах в 12 от города, по заимкам...»{44}
Когда еще шли переговоры Бакича с китайцами, последние вывезли из Шарасумэ почти все ценное. Русский поселок [149] был разграблен дунганами, но все же там оставались еще значительные запасы продовольствия, которые интендантство отряда Бакича постаралось захватить в свое распоряжение.
Китайцы бежали из Шарасумэ в разные стороны: по направлению к Кобдо, затем в русские пределы и частью на Бурчум. Попавшие в отряд Бакича военные трофеи составляли 600 винтовок, множество патронов и 8 пушек.
6 июля сорока солдатами из отряда Бакича был взят город Бурчум, но там китайцами, покинувшими город, ничего существенного оставлено не было.
Все же положение отряда Бакича теперь значительно улучшилось. Началась правильная выдача довольствия, хотя и в ограниченных размерах. Все ожили. Пошли разговоры о походе в Россию против большевиков. К мысли об этом походе склонялись почти все, а особенно солдаты Народной дивизии.
У местного населения отряд начал реквизировать лошадей. В мастерских наладилась изготовка седел и пик. Армия (как все еще громко называлась колонна Бакича) была перегруппирована в корпус. В сторону русской границы были выдвинуты застава и разведка. Были посланы люди в Кобдо для связи с отрядом Кайгородова.
Так была закончена первая часть похода колонны Бакича. Теперь она находилась уже в преддверии Западной Монголии.
Путь от Чугучака до Шарасумэ достался ей страшной ценой — множеством погибших от голода и жажды людей: их насчитывали не менее тысячи. Тысяча оставленных в пути трупов! Жуткий мартиролог Великого Отхода...
Уцелевшие участники похода были очень плохо одеты; одеяние у большинства было ветхое и рваное. Многие не имели обычной обуви и завертывали ноги в обмотки из невыделанной бараньей кожи. Недаром монголы из Монгольского Алтая писали о русских пришельцах сюда урянхайским князьям:
«Пришли люди, голые, странного поведения. Едят кошек и собак. Много их, и намерения их неизвестны. Неизвестна также и сила их оружия. Только жестоки они и сильно всех обижают. Жили мы тихо при китайских солдатах, а [150] теперь китайцев многих убили, потопили, угнали. Несчастье свалилось на наши головы. Как будет дальше, не знаем, но просим вас обратить взоры на братьев ваших, забытых за горами...»{45}
После голодного похода жизнь отряда генерала Бакича в Шарасумэ протекала некоторое время спокойно, без потрясений. Налажена была прочная связь с отрядом Кайгородова в Кобдо. Была отправлена делегация и к барону Унгерну, но она доехала до Кобдо и остановилась, так как там были получены сведения о занятии красными не только Урги, но и Улясутая.
Наладив связь с Кайгородовым, Бакич, однако, первое время отказывал ему в его просьбах о присылке воинских подкреплений в Кобдо, а направлял туда из своего отряда только голодных и раздетых людей, которые в Кобдо определялись в мастерские или же на полевые работы.
Спокойная жизнь отряда Бакича продолжалась приблизительно до конца августа, когда стало известно, что большевики, сосредоточив на границе целую кавалерийскую дивизию, неожиданно подошли к Бурчуму и выбили оттуда белых, а затем двинулись и к Шарасумэ.
Вызов был принят, и колонна Бакича, с боевыми частями впереди, выступила 5 сентября из Шарасумэ навстречу противнику. За авангардными боеспособными бойцами, вооруженными винтовками, ехали конные с пиками и шли пешие просто с палками — все плохо обутые и одетые, в лохмотьях. Сзади двигались телеги и арбы, груженные разным скарбом, с женщинами и детьми.
Картина была потрясающая по трагизму...
Колонна стала подходить к Кемерчику, а с гор, навстречу ей, спускались возвращавшиеся обратно ее авангардные боевые части, потесненные красными. Все остановились, а затем повернули назад, к Шарасумэ.
Здесь переполнилась наконец чаша терпения несчастных странников, и свыше 3000 человек, растратив весь запас душевной и физической энергии, потеряв всякую надежду на [151] лучшее будущее и дойдя до последних пределов отчаяния, остались тут же в открытом поле, среди пашен, на безводье, чтобы сдаться на милость красного победителя...
Это произошло, впрочем, в соответствии с приказом Бакича, гласившим:
«Кто имеет средства передвижения, довольствия на две недели и верит в силы свои, пусть идет за мною. Остальные остаются. Нам предстоит перейти снеговой хребет. Населения встречного не будет. Интендантство довольствовать не будет никого, по меньшей мере, две-три недели...»
Остатки армии в количестве все еще около 4000 человек пошли в горы Монгольского Алтая. Отряд разделился на две колонны, правую и левую. Правая, под командой генерала Шеметова, состоявшая почти исключительно из обозов, пошла через перевал Маигудай, а левая, где были сосредоточены боевые части, под командой самого Бакича направилась через Урлюгайты.
Перед этим новым походом, под датою 5 сентября, А. И. Ефимов записал в своем дневнике:
«Не успели немного отдохнуть, как опять предстоят новые муки голода и жажды. Полная неизвестность впереди...
Куда идти?
Кругом бродят красные отряды и шайки киргиз, монгол и китайцев. Запасов у нас нет никаких. Одеты мы плохо, а время уже подходит к зиме.
У всех тяжело на душе. Что ожидает нас впереди? Какие крестные муки и жертвы еще определены нам судьбой?
Куда и докуда мы будем отступать?..»
Тяжелый переход через горы принес новые бедствия несчастному отряду: в пути замерзло несколько десятков человек.
12 сентября отряд стал спускаться с гор и выходить на долину реки Кобдо, а еще через пять дней разъезды его встретили заставы отряда Кайгородова, и затем, как это уже было сказано мною выше, оба отряда пришли в тесное соприкосновение и участвовали совместно в осаде красного форта — хурэ Сарыл-гуна.
Бесплодное сидение отряда Бакича около хурэ Сарыл-гуна стало окончательно изматывать людей. Хурэ не сдавалось, отовсюду надвигались красные. Надо было что-то предпринимать или куда-то уходить. [152]
В ночь на 19 октября от Бакича ушли самовольно первый Оренбургский казачий дивизион, под командой полковника Кочнева, и первая сотня второго дивизиона — всего 306 человек. Отколовшиеся оренбуржцы пошли на Коб-до. Узнав об этом, Бакич со своим личным конвоем тотчас же бросился догонять ушедших. По дороге он перехватил группу казаков, ехавших под командой есаула Рогожина на присоединение к отделившимся оренбуржцам. По рассказам некоторых из этих казаков, добравшихся потом до Коб-до, Бакич, догнав беглецов, спросил Рогожина:
— Куда вы едете?
— Туда, к казакам, от вас подальше, — ответил ему Рогожин.
— Так вы поедете туда, откуда еще никто не возвращался! — воскликнул Бакич и выстрелом в упор убил Рогожина на месте{46}.
Настигнув уходивших оренбуржцев, Бакич стал кричать им:
— Вернитесь, безумцы! Я не трону вас, я расстреляю только ваших главарей.
Но казаки ничего не ответили своему бывшему командиру и продолжали продвигаться вперед. Тогда Бакич приказал своим конвойцам рассыпаться в цепь и открыть огонь по оренбуржцам. Последние приняли вызов, повернулись и без выстрела бросились в атаку на конвойцев, которые не выдержали, дрогнули и побежали. Сам Бакич едва не попал в плен к своим бывшим соратникам.
23 октября оренбуржцы получили уведомление из Кобдо от генерала Карнаухова о том, что их берет под свое покровительство полковник Сокольницкий, заместивший в Кобдо есаула Кайгородова.
После снятия осады хурэ Сарыл-гуна от корпуса Бакича откололись также остатки Народной дивизии и, соединившись с частями Оренбургской дивизии генерала Шеметова, двинулись по направлению к русской границе, на север. Войска же Бакича, сняв осаду хурэ, отошли к озеру Олон-нор, оставив открытою дорогу на Кобдо с запада.
Бакич по-прежнему настаивал на приведении в исполнение своего намерения пробиваться на Урянхай.
В Кобдо, в отряде полковника Сокольницкого, обозначилось твердое решение уйти из Западной Монголии на [153] юг, в глубь Китайского Туркестана, перейти здесь на мирное положение, рассеяться в мелкие группы и пробираться затем на Дальний Восток.
Но в это время были получены сведения о том, что с востока подходит к Кобдо большой монгольский отряд под командой Хатон-Батор-вана, а с запада подвигается хорошо вооруженная колонна русских советских войск, силою до 700 человек.
Опять создалось грозное для белых положение. Нужно было уходить из Кобдо, и 28 октября началась эвакуация его белыми отрядами.
Бакич же, с остатками людей, сохранивших еще ему свою преданность, двинулся в сторону Урянхая, преследуемый по пятам русскими и монгольскими красными войсками.
У подхода к Урянхаю, неподалеку от города Уланкома, соединенные силы монгол и красных дали остаткам корпуса Бакича последний бой и после отчаянного сопротивления белых принудили их сдать оружие. К этому тяжелому моменту сдачи корпуса красным в нем оставалось всего только несколько сот бойцов.
Так, в дебрях Азии, зимой 1921 года, кончила свое существование славная Оренбургская армия, проделавшая перед своим концом многострадальный крестный путь на расстоянии многих тысяч верст — от города Троицка Оренбургской губернии до Уланкома в Монголии...
Сдавшиеся бакичевцы были под конвоем русских и монгол отправлены к русской границе, к Кошагачу, причем по дороге многие из них умерли, не выдержав тяжести выпавших на их долю испытаний. Некоторые были пристрелены в пути жестокими конвоирами. Сам Бакич с 17-ю его близкими сподвижниками был под сильной охраной отправлен большевиками в Улан-Батор-Хото (Ургу); отсюда он и его ближайший боевой сотоварищ, храбрый генерал Степанов, были препровождены в Кяхту, где после советского суда и расстреляны.
Это произошло уже в январе 1922 года.
Уроки Гражданской войны на Урале и в Сибири не прошли бесследно для генерала Бакича и его ближайших сотрудников, и, выступая из своего лагеря на реке Эмиль [154] на восток, с целью потом войти в пределы Сибири и вновь начать борьбу с большевиками, он выдвинул политическую программу умеренно-демократического направления.
В своем воззвании «К землепашцам великой и богатой Сибири, крестьянам, казакам, киргизам и татарам» он объявил:
«Мы стоим за народ и народовластие. Пусть сам народ избирает желательный для него образ правления.
Мы хотим, чтобы все национальности Великой России свободно развивались на основе равенства и братства.
Я же и мои войска стояли и стоим только на страже права и справедливости.
Возврата к старому и прошлому не может и не должно быть.
Долой коммуну, комиссародержавие и всякое насилие!
Да здравствует право, справедливость и народовластие!»
В политической программе, принятой генералом Бакичем, заявлялось, что в освобожденной России от ига коммунистов должно «рассчитывать исключительно на силы русского народа, без вооруженной помощи иностранцев». Следовательно, генерал Бакич был против продолжения иностранной интервенции в России.
В земельном вопросе программа Бакича наказывала «стоять за широкое наделение трудящихся крестьян и казаков землею за счет помещичьих, кабинетских и прочих земель, в полную собственность», при условии установления максимальной нормы владения землею.
Согласно программе каждому гражданину России должна быть обеспечена свобода совести, слова, печати, союзов и собраний и неприкосновенность личности.
Читая политическую программу Бакича, нельзя не признать за нею ее демократического характера. Было ли это сделано искренне — другой вопрос, но факт остается фактом: умеренные принципы демократизма нашли официальное признание со стороны Бакича.
Может быть, он действовал по пословице: «Лучше поздно, чем никогда», и, не искушенный в вопросах политики, не понимал, конечно, того обстоятельства, что русский народ, ко времени русской революции, не был еще подготовлен [155] к восприятию принципов истинного демократизма и не оценил их. Если бы было обратное, тогда бы в России не смог восторжествовать коммунизм, ибо коммунизм есть полное отрицание демократизма.