В то время, как во второй половине января 1921 года барон Унгерн, увеличив в Монголии свои силы, собирался решительно атаковать Ургу, тревожное положение вещей распространилось по всей стране.
Китайцы стали видеть в белых русских своих врагов. Ненависть свою к ним они переносили на русских вообще, в том числе и на русских колонистов, давно живших в Монголии, занимавшихся торговыми делами и ни к какой «политике» не причастных.
В Кобдо, торговом центре Западной Монголии, китайцы в январе ввели военное положение, увеличив силы местного гарнизона.
В ночь на китайский Новый год, 20 февраля 1921 года, в Кобдо произошел погром мирного русского населения, устроенный китайскими солдатами по наущению властей. Видимо, китайцы решили таким способом раз и навсегда покончить со своим воображаемым противником. [126]
Совершенно неожиданно для всех ночную тишину Кобдо нарушили сухие ружейные выстрелы. Сначала можно было подумать, что китайцы решили, несмотря на военное положение, отпраздновать Новый год и стали взрывать хлопушки.
Но вскоре разнеслась по городу тревожная весть:
— Убивают русских!
Нужно было бежать из города, и русские, побросав все свое имущество, захватив с собой жен и детей, если то были семейные, одевшись, как и во что попало, начали темными переулками выбираться за город.
Куда?
Куда глаза глядят, лишь бы спастись от смерти... прямо в степь, на холодный воздух. Часть русских оставалась в городе, попрятавшись по подвалам и погребам.
Перебивши в начале погрома до десятка мирных русских жителей, китайские солдаты вскоре увлеклись грабежом частных русских квартир, и главным образом богатых складов Центросоюза, где стали тащить серебро, мануфактуру и пр. Даже все китайские часовые сбежали со своих постов, чтобы принять участие в расхищении, и в этой оргии грабежа забыли про русских.
Перед вышедшими из Кобдо русскими стал вопрос: куда двигаться дальше? Можно было передохнуть у кого-либо из знакомых на ближних заимках, но что делать дальше?
А что, если китайцы ринутся также на заимки и начнут и там избивать русских?
Где найти защиту? У кого?
И как-то невольно у всех на эти вопросы находился один ответ: нужно добраться до местности Оралго, по реке Кобдо, в 150 верстах к северу от города, ибо в Оралго стоял в это время небольшой, но все же вооруженный отряд Кайгородова, составленный преимущественно из преданных ему алтайских инородцев.
Только здесь, в Оралго, можно было еще найти кое-какое убежище и спасти свою жизнь...
В районе Оралго царил полновластно есаул А. П. Кайгородов. В отряде его ко времени Кобдоского погрома числилось не более ста человек.
Кайгородов родился в 1887 году в селе Абай на Уймоне, в Сибирском Алтае, где в мирное время имел службу в полиции. [127] В годы великой войны он попал на Кавказский фронт, отличился в боях и поступил в Тифлисскую школу прапорщиков, которую и окончил, когда в России уже началась революция.
«С внешней стороны Кайгородов производил весьма выгодное впечатление, и он знал себе цену у женщин. Он имел довольно красивое, мужественное лицо, черные вьющиеся волосы, обладал легкою походкою горца. Его любимым костюмом была черкеска с кинжалом»{33}.
Как-то уже в годы Гражданской войны в Сибири, он, подвыпивши, устроил буйство на станции Татарской, за что и был разжалован в рядовые приказом Верховного правителя адмирала Колчака.
Узнав о такой немилости, Кайгородов поспешил явиться в Омск с повинной. Здесь ему удалось убедить походного атамана казачьих войск, А. И. Дутова, дать ему разрешение на формирование в Алтае инородческих полков и приведение алтайских туземцев в казачье сословие. С этим разрешением Кайгородов вернулся на Алтай, где популярность его с этого времени стала быстро расти.
Учитывая это обстоятельство, командующий войсками горного Алтая капитан Сатунин во время разрухи конца 1919 года приблизил Кайгородова к себе, особым приказом восстановил его в чине прапорщика и последующими приказами произвел его до чина штабс-капитана, с переименованием в подъесаулы по иррегулярной кавалерии Алтая.
Со смертью Сатунина Кайгородов поднялся на пост командующего войсками Горно-Алтайской области и сводным русско-инородческим отрядом.
После своих бурных скитаний в 1920 году в пределах Монгольского и Русского Алтая Кайгородов к началу 1921 года осел со своим небольшим отрядом в местности Оралго по реке Кобдо, вблизи русских заимок Никифорова и Мальцева. К нему присоединились беглецы из некоторых других небольших белых русских отрядов, бродивших по Западной Монголии, как, например, отрядов Смольянникова, Шишкина, Ванягина и др. [128]
В Оралго образовалась своего рода «Алтайская сечь». Только здесь не спрашивали: «В Бога веруешь?» — а интересовались: «Пойдешь ли против большевиков?»
Одно время в отряде нечего было есть. Нужно было добывать еду. На счастье кайгородцев, Центросоюз из Кобдо прогонял в Советскую Россию большой гурт скота. Партизаны Кайгородова налетели на него, и около тысячи быков стали достоянием его отряда. В последующее время таких «реквизиций» скота последовало еще две, и в распоряжение отряда поступило до 10 000 баранов и свыше 1000 голов крупного скота.
Жили в Оралго праздно, пьянствовали, сражались в карты, беспечно расходовали реквизированный скот...
Кобдоский погром застал Оралго совершенно врасплох. Начиная с 23 февраля и по 17 марта сюда стали ежедневно прибывать русские, бежавшие из Кобдо и его окрестных заимок. Шли, по свидетельству одного очевидца, пешком, ехали на конях, на верблюдах, вооруженные, безоружные, сытые и голодные, одетые и нищие... Всем был оказан Кайгородовым ласковый прием, всем был открыт сытый стол.
15 марта в Оралго прибыл со своею семьей бежавший из Кобдо полковник Сокольницкий, которого Кайгородов назначил вскоре начальником штаба своего отряда.
Если в Кобдо китайские солдаты решились пограбить и побить русских, то Кайгородов рассчитал теперь, что пришло время и ему обратить свое внимание на китайских торговцев в окрестностях Кобдо, и в результате этого решения в Алтайское «Запорожье» пошли караваны с захваченным китайским добром: чаем, мукою, мануфактурою.
Китайский комиссар города Кобдо 20 марта прислал «русскому» офицеру Кайгородову письмо, в котором последний уведомлялся, что какие-то русские вооруженные люди начали грабить китайские торговые фирмы, что «противоречит международным договорам» и что этим русским людям надо одуматься, пока не будет поздно.
Кайгородов ответил китайскому комиссару, что «международные договоры одинаково не давали ему основания надругаться над беззащитными русскими, доверчиво отдавшими и жизнь свою, и имущество китайцам, своим высоким покровителям и опекунам, после закрытия русских консульств в Китае», и что Кобдоский погром не останется без [129] внимания, и он, Кайгородов, со своим отрядом нанесет китайскому комиссару свой визит в самый город Кобдо.
В Оралго начались деятельные приготовления к походу на Кобдо. Но китайцы не стали ждать визита Кайгородова и в ночь на 26 марта оставили город, в котором по их уходе началась оргия грабежа.
Рано утром, 29 марта, Кайгородов с 20 партизанами въехал в Кобдо. Город горел. Здесь, как и в Урге, пожар начался с базара. Из города разъезжались в разные стороны караваны монгол с награбленным имуществом...
Подошедший вскоре отряд Кайгородова прекратил эту вакханалию грабежа.
Командированные революционным временным правительством Монголии Хас-Батор и Дамба Дорджи прибыли в Кобдоский район Западной Монголии в мае 1921 года.
Эти революционные деятели новой Монголии проследовали из Алтан-Булака к месту своей командировки с небольшим отрядом цириков (монгольских солдат) через Сибирь, по Сибирской и Алтайской железным дорогам. Целью их командировки было привлечение местного населения на сторону революционного правительства Монголии, соответствующая пропаганда и агитация и организация вооруженной борьбы с русскими белыми отрядами, оперировавшими в пределах Западной Монголии.
На помощь им советские власти России выделили небольшой отряд войск под командой коммуниста Байкалова, настойчивого и в то же время весьма осторожного в своих действиях человека, причем опорным пунктом деятельности этого отряда было пограничное местечко Кошагач.
Отряд Кайгородова, расположившись в Кобдо, был к лету 1921 года все еще невелик по численности. Он состоял из трех, неполного состава, сотен кавалерии, пулеметной команды и взвода артиллерии (с одной пушкою, полученной от барона Унгерна, и небольшим числом снарядов, не по калибру пушки). Отряд имел свой штаб, начальником которого состоял полковник В. Ю. Сокольницкий (тот самый, мемуарами которого я часто пользуюсь при составлена этого моего труда), военные мастерские и свое небольшое земледельческое хозяйство. [130]
При штабе отряда издавалась печатавшаяся на пишущей машинке газета осведомительного характера, называвшаяся «Наш Вестник».
25 июня Кайгородов выступил из Кобдо походом на Россию, в сторону Сибирского Алтая.
«О походе на Русь нельзя было говорить серьезно, — вспоминает В. Ю. Сокольницкий в своих мемуарах. — Не было и половины нужного числа винтовок. На каждую имеющуюся винтовку было не более двадцати патронов. Лошади выглядели одрами, не было подков. У людей была изношена обувь. У командного состава было полное нежелание идти в этот самый поход».
Однако на походе настаивал сам Кайгородов.
На что же он рассчитывал? Вероятно, на сильное недовольство сибирских крестьян советскою властью, которое не так давно было уже проявлено в нескольких кровавых крестьянских восстаниях против большевиков в Западной Сибири. Следовательно, можно было рассчитывать на поддержку антибольшевистского движения со стороны более или менее широких масс населения.
Кроме сего, от барона Унгерна была оказана некоторая помощь оружием, и это обстоятельство, может быть, тоже обязывало Кайгородова поддержать барона в его походе против коммунистов в Восточной Сибири.
Через пять дней после выступления из Кобдо, 30 июня отряд Кайгородова, расположившись невдалеке от озера Тулба, получил тревожные сведения о движении красных к Улясутаю с востока и к Уланкому из Урянхая и о спешном отходе от советской границы отряда Казагранди по направлению к Заин-Шаби.
Эти сведения удручающе подействовали на отряд, и мысль о «походе на Русь» была им оставлена. Отряд Кайгородова был вскоре перегруппирован так, чтобы служить целям обороны.
В конце июля красные начали активно проявлять свою деятельность в Кобдоском районе, нападая на заставы белых, бросая в этот район разведочные отряды и т.д.
В течение почти всего июля противники — с одной стороны, отряд Кайгородова, с другой — смешанный советско-русский и монгольский отряд, находившиеся под командою Байкалова, нащупывали друг друга, избегая решительных [131] столкновений. Инициативу, однако, почти все время держали в своих руках красные.
В конце июля Кайгородов стал все же переходить к более решительным действиям, поставив себе целью прежде всего уничтожить отряд Байкалова, а затем уйти в Сибирь, в свой родной Алтай. 9 августа произошло столкновение у хурэ Намир, в котором кайгородовцы разбили небольшой красный русско-монгольский отряд, численностью около полусотни бойцов, а 20 августа последовала небольшая стычка противников у хурэ Байрам{34}.
Около этого же времени отряд Кайгородова пополнился бойцами из отряда Казанцева и, войдя в связь с корпусом Бакича, предпринял энергичное преследование Байкалова. Отряд его был после долгих усилий окружен кайгородовцами и заперся 17 сентября в хурэ Сарыл-гуна, невдалеке от озера Тулба.
Событиям угодно было сложиться так, что в тот самый день, когда отряд Байкалова оказался запертым в хурэ Сарыл-гуна, состоялась встреча войск корпуса Бакича, пришедших с запада, с отрядом Кайгородова.
На состоявшемся 19 сентября совещании лиц командного состава обоих отрядов было решено: в ночь на 21 сентября произвести решительную атаку со всех сторон на хурэ Сарыл-гуна. Для атаки была образована ударная группа, в которую вошли 300 бойцов из отряда Кайгородова, при одной пушке и четырех пулеметах, и 420 бойцов из корпуса генерала Бакича, при одной пушке и семи пулеметах. Командование ударною группою было вверено Кайгородову.
Части корпуса генерала Бакича подошли к хурэ Сарыл-гуна 20 сентября. Это хурэ было расположено в котловине, сжатой с двух сторон горами. Оно занимало площадь в виде овала, на которой находились строения ламаистского монастыря, десятка два хошанов (глинобитных построек для жилья) и примерно столько же аилов (юрт), каждый со своим двориком, окруженным частоколом.
Засевши в своей импровизированной крепости, отряд Байкалова, в количестве до 250 бойцов, русских и монгол, начал окапываться, и к моменту решительной атаки, т.е. к [132] ночи на 21 сентября, окопы были доведены до высоты человека. Были устроены красными и некоторые другие фортификационные сооружения.
Пошедшие в атаку белые части безостановочно и без выстрела подошли почти вплотную к окопам противника. Подпустив близко белых, красные открыли сильный огонь. Со стороны белых раздалось громкое «ура», и их части бросились с четырех сторон на хурэ. Северо-западная половина хурэ и самый монастырь были захвачены налетом. Красные, кто смог, бежали и укрепились в юго-восточной части хурэ. Оставшиеся на позициях красных солдаты, главным образом цирики, были приколоты пиками. В это время на помощь байкаловцам с северо-западной стороны подошли монгольские цирики, человек двадцать, и, подкравшись с тыла к наступавшим белым, стали бросать в них ручные гранаты. Среди белых произошло замешательство. Ободренные этою неожиданною поддержкою, байкаловцы вновь яростно бросились в бой и стали выбивать белых из занятой ими половины хурэ.
На северо-восточном участке хурэ красные подпустили белых близко к окопам и затем открыли по атакующим ураганный огонь. Здесь мало кто дошел живым до окопов... В ночной тьме трудно было разобрать что-нибудь. На небольшом сравнительно пространстве скопилась почти тысяча бойцов, и белые, ведя наступление на хурэ со всех четырех сторон, могли поражать огнем своих же. Отчетливое командование у белых отсутствовало, ибо есаул Кайгородов был мало пригоден к роли боевого командира. К тому же многие из белых, заняв половину хурэ, рассыпались по дворам в поисках продуктов, забыв о сохранении дисциплины, — такова была сила голода.
Неожиданно среди белых раздались крики: «Наши отступают!» — и все, кто были еще живы, покатились назад, поливаемые жестоким оружейным и пулеметным огнем красных.
В результате жестокого поражения белые понесли большие потери. После боя в госпиталь было доставлено 260 раненых белых. Многие были убиты, немало пропало без вести. В самом хурэ было найдено красными около 100 человек убитых белых, и вблизи его — около 40 человек. Десятка два бойцов из корпуса Бакича были захвачены красными в плен. На допросе белые пленные показали, что войска [133] Бакича подошли к хурэ Сарыл-гуна накануне боя, т.е. 20 сентября, и что в корпусе Бакича находилось всего только 2000 человек конных и пеших, и в отряде Кайгородова не более 400 человек, вооруженных большею частью холодным оружием.
Потери красных в бою составили 63 человека убитыми и около 20 ранеными{35}.
Огорченный неудачей у хурэ Сарыл-гуна, Кайгородов вновь решил пойти в Сибирь, на Алтай, и 22 сентября в направлении на Кошагач выступили его первая, вторая и третья сотни; к ним присоединились две сотни Народной дивизии из корпуса Бакича.
Для осады хурэ Сарыл-гуна остались части Бакича и четвертая сотня Кайгородова. Решено было этими силами обложить хурэ и попытаться взять этот красный форт осадою. В городе Кобдо остался штаб отряда Кайгородова и некоторые его вспомогательные учреждения.
Осада хурэ Сарыл-гуна после ухода Кайгородова продолжалась еще свыше месяца, пока на помощь байкаловцам не подошли крупные советские воинские подкрепления, присланные из Сибири.
Хас-Батор, сравнительно еще молодой монгол-халхасец, лет 37–38, принадлежал к высшим иерархическим рядам ламаистского духовенства Монголии{36}. Это был лама-революционер, один из тех молодых националистов Монголии, которые твердо решили в своих намерениях отстоять государственную самобытность родной страны, опереться на активное содействие красной Москвы. Его принадлежность к ламаистскому духовенству не мешала ему держать за поясом своего халата револьвер Маузера.
В своей деятельности в Западной Монголии Хас-Батор получил поддержку от Иркутска, где в описываемое время было организовано специально для монгольских дел отделение Дальневосточного секретариата Коминтерна. В этом же городе была устроена Коминтерном монгольская типография, [134] где печаталась газета «Монгольская правда» и различного рода прокламации, воззвания и листовки, обращенные к монгольскому народу.
Эта пропагандно-агитационная литература вливалась широким потоком в Монголию через Алтан-Булак на востоке страны и через Кошагач — на западе ее.
При проезде Хас-Батора через Сибирь ему и его свите было оказано советскими властями особое внимание. Он получил для себя в пути отдельный вагон-салон, в его распоряжение (а с другой стороны, может быть, и для контроля над ним) был предоставлен ряд русских работников. Конечно, средства для деятельности Хас-Батора в Западной Монголии отпускались из советской казны.
Официальное положение Хас-Батора определялось как положение члена Временного правительства Монгольской Народной Республики, командированного в Кобдоский район со специальным поручением. Ближайшим помощником его являлся Дорджи Дамба; начальником экспедиционного отряда при нем состоял Байкалов, помощником последнего — Озоль, представителем Коминтерна при отряде был некто Нацов.
Появившись в Кобдоском районе, Хас-Батор сумел завязать там связи с влиятельными лицами и заручиться их поддержкою. Попытки его мобилизовать монгол для борьбы с белыми русскими дали ему лишь сравнительно ничтожные количества монгольских цириков.
Когда хурэ Сарыл-гуна было осаждено отрядом Кайгородова, Хас-Батор оказался среди осажденных. В один из первых же дней осады, ночью, во время короткой атаки белых на хурэ, Хас-Батор с несколькими монгольскими цириками скрылся из хурэ. Вероятно, боясь роковых последствий осады, он просто бежал из хурэ, не поставив в известность о своих замыслах даже ближайших своих сподвижников по экспедиционному отряду.
Бегство как раз оказалось роковым для него. Неподалеку от местечка Хонго Хас-Батор был арестован белым разъездом из отряда Кайгородова. Этот разъезд случайно наткнулся в пути на трех монгольских всадников, которые показались подозрительными, и разъезд задержал их. Задержанные проявили большое беспокойство и начали предлагать за себя выкуп, но предложение это было отклонено. Тогда двое из [135] задержанных монгол сообщили начальнику разъезда, есаулу Смирнову, что третий их товарищ по беде есть не кто иной, как сам Хас-Батор.
Пленные были затем связаны и привезены в Кобдо.
На допросе Хас-Батор рассказал подробно о цели его командировки в Западную Монголию, а также указал, что в хурэ Байрам в одной местности возле Уланкома им было закопано до двух пудов серебра, несколько тысяч патронов к пулемету и до сотни ручных гранат.
Эти показания оказались правильными: ценности и боевое снаряжение были найдены в указанных местах.
Спустя несколько дней после допроса Хас-Батор был расстрелян.
Двинувшись к Алтаю, Кайгородов 25 сентября перешел русскую границу у местечка Ташанты и на следующий день двинулся к селу Кошагач, где, по полученным сведениям, стоял отряд красных силою до 500 человек, при 8 пулеметах. На рассвете 27 сентября кайгородовцы атаковали село.
Красные не спали, будучи предупреждены киргизами о подходе неприятеля. На громкое «ура» белых они ответили жестокой стрельбою. Когда сотни Кайгородова ворвались в село, красные начали обходное движение с флангов, стремясь окружить врага. Благодаря неумелому командованию белые были вынуждены отступить, понеся серьезные потери. Из отряда Кайгородова выбыли убитыми и ранеными многие из лучших его офицеров.
К 28 сентября отряд отошел в Киргизскую волость, на русской территории.
Неудача под Кошагачем окончательно сломила боевые надежды Кайгородовского отряда. В нем начались совещания, митингования. Почти все офицеры стали отказываться от дальнейшего похода в глубь Сибирского Алтая.
Кайгородов кликнул добровольцев для этого похода. На его призыв отозвались почти одни лишь алтайские инородцы, которые рассчитывали на свое умение скрываться в знакомых трущобах горного Алтая. Из офицеров к Кайгородову присоединилось всего только четыре человека, и то без большой охоты.
Вечером 29 сентября бывшие в походе части отряда Кайгородова разошлись в разные стороны, чтобы больше никогда [136] не встретиться друг с другом. Кайгородов с небольшим числом своих сторонников ушел в Сибирский Алтай, намереваясь пробраться в свой родной Архыт, местность, расположенную по реке Катуни. Отколовшиеся от Кайгородова в походе его партизаны вернулись в Кобдо. Оставшиеся в Кобдоском районе части отряда Кайгородова поступили теперь под командование полковника Сокольницкого.
Дальнейшая судьба Кайгородова мало известна. Имеются сведения, что он почти целый год еще вел партизанскую борьбу против большевиков в Сибирском Алтае, с упорством настоящего фанатика. Наконец, разбитый, оставленный почти всеми сподвижниками, Кайгородов был предан своими же большевикам. Будучи ранен, он, однако, не пожелал попасть в руки большевиков живым. Выпустив из револьвера пять пуль в своих противников, пытавшихся его арестовать, он шестою пулею покончил свои счеты с земною жизнью.
Части Бакича сделали еще одну или две попытки взять хурэ Сарыл-гуна приступом, но успеха не имели. Осада затягивалась и причиняла лишения и страдания как самим осаждавшим, так и тем, кто отсиживался в хурэ, отражая атаки неприятеля.
Под датою 4 октября один из офицеров отряда генерала Бакича записал в своем дневнике: «Выпал снег. А мы — голы и босы. Укрываемся небом, а постелью служит нам мать-сыра земля...»{37}
У красных же в осажденном хурэ быстро иссякли запасы продовольствия. К октябрю у них оставалось только ничтожное количество масла и сыра. От голода люди стали бить собак и питаться собачиною, варили седельные чепраки, подмешивая к этой похлебке немного масла.
Больных солдат в хурэ нечем было лечить.
«Некоторые больные, под влиянием психического расстройства, желали себе смерти. Кругом раздавались стоны, рыдания, крики. Запах загнивших ран не позволял близко подходить к больным. Создалось жуткое положение. Лекарь, обслуживавший больных, нервничал, кричал, рыдал от усталости. [137] Из барака ежедневно выносили по два, три покойника. Их место занимали новые больные...»{38}
Боясь, что его отряду придется погибнуть от голодной смерти, Байкалов решил, наконец, напрягши последние усилия, произвести вылазку и уйти из хурэ.
За сутки до назначенного красными прорыва оцепления белых, ночью, за горами, занятыми белыми отрядами, послышались орудийные выстрелы. По наблюдениям из хурэ среди белых началось какое-то движение. В хурэ все были поставлены на ноги и под ружье.
Внезапно за горами все стихло. В хурэ предположили, что или подошла помощь со стороны красных, или же белые устроили демонстрацию с целью ловушки. Сомнения байкаловцев были вскоре рассеяны приближавшимся к хурэ человеком, который размахивал чем-то белым, бывшим в его руке. Байкалов и несколько монгольских цириков кинулись навстречу посланцу: это был киргиз, державший в руках письмо в белом конверте.
Выяснилось, что к осажденным пришла помощь из Сибири в виде целого советского полка.
Это радостное для красных событие произошло примерно 20 октября, после того как отряд Байкалова пробыл в осаде более 40 дней.
По свидетельству очевидца, Байкалов и другие до такой степени были ошеломлены неожиданно подоспевшей помощью, что в первый момент от радости потеряли способность говорить. Цирики, взволнованные радостным событием, бегали, прыгали, истерически смеялись.
Выше я упоминал, что при штабе отряда Кайгородова был организован Осведомительный отдел в целях агитации и пропаганды задач отряда.
Этим отделом издавалась на пишущей машинке газета «Наш вестник», а также выпускались летучки, прокламации, инструкции и т.д.
В моем распоряжении имеется девять номеров этой газеты, первый номер которой датируется 3 сентября, и девятый — 29 октября 1921 года. [138]
Прочтя внимательно эти девять номеров «Нашего вестника», а также ознакомившись с политической программою, принятою отрядом Кайгородова, и воззваниями, исходившими от его отряда, я могу констатировать здесь, что эта программа Кайгородова носила вполне демократический характер. Принципы демократизма изложены в ней ясно и отчетливо.
Мало того, можно признать, что эта программа имела даже социалистический привкус. Во всяком случае, она не пришлась бы по вкусу барону Унгерну. Последний просто-напросто приказал бы изгнать из своего отряда автора подобной политической программы или даже расстрелять его.
«Все завоевания революции должны остаться неприкосновенными и закрепленными основными законами. Подлежат устранению только крайности и исключительные положения революционного времени, чтобы дать всему населению возможность свободно трудиться и пользоваться продуктами своего труда», — такими словами было начато изложение политической программы Кайгородова.
Основанная на признании обычных принципов демократизма, эта программа допускала даже возможность обобществления, т.е. социализации предприятий в крупных отраслях промышленности и торговли, там, где «это представляется возможным и выгодным для народного хозяйства».
По отношению к своим политическим противникам-коммунистам отряд Кайгородова призывал всех отказаться от мести и жестокости и пойти по пути примирения. Относительно местного населения — монгол, киргиз и пр., программа настойчиво указывала на необходимость крайне внимательного и бережного отношения к ним.
В отряде ясно понимали, что белые русские находятся в Монголии лишь временно, на правах гостей, к тому же обременительных для местного населения, и потому здесь, в Кобдоском районе, более, чем где-либо в других местах, старались налаживать и сохранять дружественные отношения с монголами.
Если в этом отношении здесь порою и происходили эксцессы, то они представляли уже не правило, а скорее редкое исключение. [139]