Считается, что непосредственно перед русской революцией во Внешней Монголии было не менее 15 000 человек русских. Это были колонисты-коммерсанты, работавшие в городах и крупных торговых местечках Монголии, владельцы заимок, переносившие свою торговую деятельность в глубь монгольских кочевий, а также крестьяне, начавшие вводить в крае земледельческую культуру. В так называемом Урянхайском крае появилось много русских поселков; возник даже целый русский город, названный Белоцарск.
С наступлением революции число русских в Монголии стало увеличиваться беженцами, старавшимися укрыться от революционных бурь и шквалов. Среди них были не только русские, но и буряты, киргизы и пр. Из неспокойного Забайкалья, где в 1918 году атаман Семенов вел вооруженную борьбу с большевиками, буряты выкочевывали иногда в Монголию большими группами, со всем своим имуществом.
Число русских в Монголии увеличивалось, а русское влияние здесь экономически и политически падало, а соответственно росло засилье китайцев. К осени 1919 года китайцы предприняли ряд решительных мер к тому, чтобы ликвидировать автономное положение Внешней Монголии, и ввели сюда свои войска. Предпринимая такие энергичные действия, китайцы имели в виду парализовать панмонгольские стремления атамана Семенова.
Атаман Семенов и его бурятские сторонники хотели образовать Великое Монгольское государство, в которое должны были войти все те области Китая и России, где население говорило на монгольских наречиях. Предполагалось, что в это государство могут войти Монголия, Внешняя и Внутренняя, Барга и часть русского Забайкалья. На станции Даурия Забайкальской железной дороги, где была резиденция барона Унгерна, было образовано временное правительство будущего Монгольского государства. Правительство это возглавлял некто Нейсе-геген, живой бог одного из монастырей Внутренней Монголии; в состав его входило и несколько выдающихся русских бурят. В качестве вооруженной силы правительство это могло располагать так называемой Азиатской конной дивизией атамана Семенова, состоявшей из конных полков, сформированных — один из [94] внутренних монголов (харачинов), и два — из баргутов и бурят. Все три полка находились под командой русских офицеров во главе с бароном Унгерном, не скрывавшим своего намерения двинуться в столицу Внешней Монголии, Ургу, которая намечалась столицей нового государства.
Харачины поступили на службу в отряд атамана Семенова еще в 1918 году, когда этот отряд формировался на станциях Хайлар и Маньчжурия Китайской Восточной железной дороги. Это были остатки харачин-повстанцев, которые в одном из районов Внутренней Монголии подняли восстание против китайцев.
Разбитые китайскими солдатами харачины-повстанцы были оттеснены в глубь Монголии, где они и превратились в бродячую шайку грабителей. Войдя в связь с отрядом атамана Семенова в Барге, харачины в количестве нескольких сот человек перешли на службу к нему, и в дивизии барона Унгерна образовали 3-й Хамарский полк. В 1918 году они участвовали в боях с большевиками по линии Забайкальской жел. дороги и проявили лихие боевые качества. Предводителем их был некто Фушенга, который не потерял влияния среди своих харачин и после перехода их на службу к белым русским.
Русские, боясь усиления этого влияния и стараясь избавиться от двоевластия, обвинили Фушенгу в том, что он якобы был подкуплен китайцами, уговорившими его вернуться во Внутреннюю Монголию, и замышляли арестовать лидера харачин. Узнав об этом, Фушенга решил перейти в наступление сам, вырезав в дивизии всех русских офицеров.
В один из летних дней 1919 года Фушенга поднял восстание, и на станции Даурия вспыхнул жестокий бой, продолжавшийся почти целые сутки. Русские офицеры вместе с бурятами-казаками и солдатами подавили восстание харачин, которые сдались и сложили оружие. Фушенга был убит снарядом, попавшим в его дом.
Через некоторое время харачины были, однако, снова сформированы в полк, который был позднее отправлен в Верхнеудинск, чтобы начать оттуда наступление на Ургу.
Можно сказать, что до 1920 года вся Монголия, за исключением Урянхайского края, жила более или менее спокойно, [95] не испытывая больших неудобств от соседства с такими беспокойными странами, какими стали в то время революционная Россия и Китай. Только летом 1918 года, спасаясь от преследования белых русских войск и чехословаков, из Забайкалья ушел в Монголию анархистско-большевистский конный отряд грузина Каландаришвили. Но этот отряд прошел только по северной окраине Монголии, в направлении с запада на восток, вошел затем в южные пределы Иркутской губернии, в Тункинский край, где и рассеялся; поэтому он и не произвел больших пертурбаций в самой Монголии.
1920 и 1921 годы принесли Монголии бурные события, потрясшие до основания мирную жизнь как самих монгол, так и обитавших там русских и китайцев. За эти два года вторгшиеся в пределы Монголии белые русские изгнали из нее китайские войска и вернули монголам их независимость, но затем сами были выбиты оттуда красными силами, пришедшими из Советской России.
Уже в начале 1920 года на территории соседнего Забайкалья разыгрался один эпизод, рикошетом отозвавшийся на положении русских колонистов в Северной Монголии. Эпизод этот состоял в следующем.
«Дикая бригада» атамана Семенова, стоявшая в Верхнеудинске, в январе 1920 года отправила в глубь Селенгинского края карательную экспедицию в составе монгольского конного полка, русской роты и батареи. Монгольский полк состоял преимущественно из внутренних монгол, харачин под командой русских офицеров. При экспедиции находился и упомянутый выше Нейсе-геген.
Эта колонна «Дикой бригады» встретилась около Гусиного озера с отрядом красных и разбила его. Узнав, однако, что в районе Троицкосавска красные сосредоточили значительные силы, колонна повернула назад. На обратном ее пути монголы неожиданно окружили русскую роту и батарею и жестоким огнем уничтожили почти всех русских. Из огневого кольца смогло выбраться только около 50 человек, которые вышли затем к Байкалу, к городу Мысовску, где почти все, за исключением нескольких человек, попали в плен к красным.
Перебив русских, как будто отомстив за смерть Фушенги, харачины двинулись в Монголию. Став лагерем на [96] монгольской территории, в 40 верстах от Кяхты, руководитель отряда Нейсе-геген вступил в переговоры с начальником китайского гарнизона в Кяхте относительно возвращения харачин на родину. Начальник гарнизона, не располагая достаточными силами, чтобы уничтожить харачинский отряд, охотно поддерживал начатые переговоры и предложил, для удобства ведения их, разместить отряд Нейсе-гегена по фанзам в китайском Маймачене, торговом местечке, находящемся против Кяхты.
Около ста человек харачин не поверили китайцам и двинулись в Монголию в юго-восточном направлении, намереваясь пробраться к себе на родину, а остальные харачины переселились в Маймачен. Там по случаю их приезда начальник гарнизона устроил обед для командного состава и баню для нижних чинов. Во время пиршества помещение, где происходил обед, было окружено китайскими войсками, и все харачины арестованы. Нейсе-геген и 12 человек из командного состава были расстреляны, а остальные харачины переведены в Ургу, где были поставлены на принудительные работы.
Избежавшая возмездия китайцев банда харачин, войдя в долину реки Иро, прошла целый ряд заимок русских колонистов и мелких русских золотых приисков. Все эти заимки и прииски подверглись полному разграблению, а русское и китайское население их не избегло издевательств и пыток. Особенно пострадали русские: Рассохин, Петров и Лизото, которых монгольские бандиты жгли каленым железом и вздергивали на дыбу, сделав калеками на всю жизнь...{21}
В то тяжелое время, когда в Сибири падала власть адмирала Колчака, в Монголию стали просачиваться в одиночку и группами белые беглецы, нередко с оружием в руках.
Для Монголии наступали тревожные дни...
Урянхайский край, соприкасающийся с Енисейской и отчасти Иркутской губерниями Сибири, расположенный между Саянскими горами на севере и хребтом Танну-Ола на юге, сыздавна привлекал к себе русских землеискателей.
Еще до революции русское переселение в Урянхай стало принимать довольно значительные размеры, что не могло, [97] конечно, не вызвать недовольства местных жителей, урянхов, или сойотов, — народа, говорящего на тюркском наречии.
Революционные бури России не миновали этого далекого, мало известного миру края. Здесь, в русском городе Белоцарске, был даже образован в начале революции и действовал Совет рабочих депутатов.
В первой половине 1918 года озлобленные урянхи восстали против русских и устроили резню пришельцев. Там, где русские были застигнуты катастрофой врасплох, им пришлось очень плохо: попавшие в руки урянхов русские безжалостно убивались последними. Иногда им связывали руки и ноги, и в таком виде бросали в реки, не щадя при этом ни старых, ни молодых, ни детей, ни женщин. Эта расправа с русскими уже забыта теперь, и потому мало кто знает о ней.
Происшедший в Сибири летом 1918 года антибольшевистский переворот заставил урянхов притихнуть. Урянхайский край стал одно время играть роль убежища для красных партизан Минусинского края, спасавшихся сюда от преследования белых. Енисейское казачество предполагало открыть переселение в этот край. Образовалась даже в Урянхае небольшая группа казаков, которые называли себя урянхайскими казаками и избрали своего войскового атамана.
В самом же русском населении Урянхайского края появились красные и белые.
К красным принадлежали почти все так называемые подхребетинцы — это бывшие каторжане, рабочие, доставленные сюда еще при царском правительстве для постройки Усинского шоссе. В начале революции эти подневольные рабочие были освобождены от работ и от каторги. Часть их ушла в Минусинск, часть поселилась в Урянхае вдоль хребта Танну-Ола, получив название «подхребетинцев».
С падением в Сибири власти адмирала Колчака в Урянхай, через Минусинский край, стали пробираться небольшими партиями белые беглецы. Из Урянхая они подтягивались уже к городам Уланкому и Улясутаю, или к Урге, в Монголии.
В середине октября 1920 года китайскими властями в Урге были получены сведения, что неизвестный отряд из русских, бурят и монгол движется с востока по направлению [98] к Урге. 23 октября было получено уже более точное сообщение, что отряд барона Унгерна — впервые было указано имя начальника отряда — движется к городу Урге и находится от него на расстоянии 120 верст.
Столица Монголии, где в это время находилось до 12 000 китайских солдат, была объявлена на осадном положении, и движение по ее улицам было разрешено только до 7 часов вечера. Последовала амнистия заключенным в тюрьме китайцам, которые были вслед за этим мобилизованы. Началась реквизиция у русских сена и лошадей, перешедшая скоро в простой грабеж. Урга стала похожа на военный лагерь. Бешено скакали по улицам конные солдаты и носились взад и вперед автомобили с китайскими высшими военными чинами.
На рассвете 26 октября мирно спавшие жители Урги проснулись от раскатов артиллерийской стрельбы, возвестивших, что военная суета китайцев действительно имела за собой основания.
В районе китайского предместья Урги, так называемого Маймачена, произошел первый бой передового небольшого отряда войск барона Унгерна с китайцами. Наступление этого отряда было китайцами отбито, и к вечеру артиллерийская и оружейная стрельба стихла.
«Кажется, за все время существования древней столицы Монголии, — вспоминает Случайный, автор статьи «В осажденной Урге»{22}, описывая бой 26 октября, — впервые в ее окрестностях и по ней раздались выстрелы из современной нам пушки. Казалось, что эти гулкие звуки выстрелов и следовавшие за ними разрывы снарядов возвещают всем, что безвозвратно миновала пора тихой, мирно-унылой и однообразной жизни безбрежных пространств Монголии. Даже здесь, в этой как будто нарочито созданной тишине и безмятежности, отныне был положен конец спокойному существованию усталого и истомленного русского эмигранта.
Революция вторглась и в беспредельные монгольские поля и холмы, и своим ревом нарушила торжественный покой монгольских кочевий, необозримых степных пространств и цепей холмов...» [99]
Войска Унгерна снова штурмовали Ургу 30 октября и жестоко бились на подступах к монгольской столице вплоть до 4 ноября, но, однако, не смогли преодолеть сопротивления китайцев и отошли на восток. Передовые части отряда остановились в местности Убулун, в 4 верстах от Урги, а главные силы ушли в Цеценхановский аймак (область), где Унгерн повел среди населения аймака агитацию за освобождение верховного главы Монголии, живого бога Богдо-Гегена, арестованного китайцами, и за изгнание последних из Монголии. Брошенные Унгерном лозунги были охотно восприняты цеценхановскими монголами, которые стали снабжать его войска продовольствием.
Сколько бойцов было в Азиатской конной дивизии барона Унгерна, когда она повела наступление на Ургу, точно неизвестно. Считается, что в ней было до 400 русских и до 2000 азиатов всякого рода: бурят, монгол, татар, киргиз, башкир, китайцев, а также небольшое количество японцев.
О действиях барона Унгерна в его противобольшевистской борьбе написано довольно много. Его имя, ушедшее теперь в историю, окутывается уже разными легендами, были перепутываются с небылицами, и трудно сейчас отсеивать одно от другого. Быть может, поэты будущих лет воспользуются этими легендами как сюжетами для баллад о «белом бароне»...
В биографических очерках об Унгерн-Штернберге (такова его полная фамилия) указывается, что предки его были прибалтийскими баронами и что некоторые из них имели там когда-то довольно громкую известность. Сам же он большую часть своей военной службы провел в Сибири, Маньчжурии, Монголии, в пределах Азии вообще. Отсюда, может быть, и возникла у барона некая азиатская умонастроенность и фатализм, любовь и приверженность к азиатской экзотике и философии, вера в то, что свет для мира засияет из Азии...
Кажется, непосредственно перед великой войной 1914 года барон жил в Кобдо, в западной Монголии, где был прикомандирован в качестве сверхштатного офицера к конвою русского консула. Один из русских жителей Кобдо того [100] времени рассказывал моему другу, что Унгерн держался там как-то «на особицу», ни с кем не заводил близкого знакомства и пребывал почти всегда в одиночестве. Иногда он вдруг, ни с того ни с сего, в иную пору и ночью, собирал казаков и с гиканьем мчался с ними через весь город куда-то в степь.
«Волков гонять, что ли, он ездил? Толком не поймешь. А потом вернется, запрется у себя и сидит один как сыч. Но, сохрани Боже, не пил, всегда был трезвый. Не любил разговаривать, все молчал. В нем чего-то будто не хватало...»
Один из начальников штаба барона Унгерна рассказывает о нем:
«Бог его знает, когда он отдыхает и спит. Днем-то за разными делами, то ездит по мастерским, то следит за учением и муштровкой казаков. А ночью объезжает все караулы, норовя приехать невзначай, в самые захолустные и дальние. А то вдруг среди ночи требует доклада по делам, какие и в ум не придут. Вот тут и разворачивайся, как знаешь! Ведь он шалый, и в «раже» теряет голову, ничего не разбирает...»
Окружающие барона имели все основания считать его не совсем нормальным человеком. Его любовь к одиночеству, скрытность, молчаливость, некоторые странности, вроде указанных выше, внезапные вспышки безрассудного гнева говорили о неуравновешенности его натуры. В нем текла кровь его далеких предков, рыцарей-крестоносцев, жила вера в сверхъестественное, потустороннее; он как бы принадлежал минувшим векам; был суеверен, всегда совещался с ламами, ворожеями и гадателями, которые даже сопутствовали ему в его походах во время Гражданской войны. В дружеских беседах он нередко упоминал о своих предках-пиратах.
Барон был своеобразным романтиком, жил во власти каких-то отвлеченных идей. Фантастической мечтой его было восстановление павших монархий мира: он хотел вернуть Ургинскому Богдо-Гегену его царственный трон в Монголии, восстановить династию Цин в Китае, Романовых — в России, Гогенцоллернов — в Германии. В этом смысле он безнадежно плыл против течения. Выступи он на много лет позже — он, вероятно, имел бы больше шансов на осуществление своей политической программы.
Унгерн был злейшим врагом коммунистов и социалистов и считал, что Запад — Европа — одержим безумием революции [101] и нравственно глубоко падает, растлеваясь сверху донизу. Слова «большевик» и «комиссар» у Унгерна звучали всегда гневно и сопровождались обычно словом «повесить». В первых двух словах заключалась для него причина всех бед и зол, с уничтожением которой должны наступить на земле мир и благоденствие. Барон мечтал, что народится новый Аттила, который, выкинув лозунг: «Азия — для азиатов», — соберет азиатские полчища и вновь пройдет по Европе, как Божий бич, дав ей вразумление и просветление. Вероятно, барон и готовил себя для роли этого нового Аттилы...
Унгерн был жесток в своей антибольшевистской борьбе: немало людей отправлено им на тот свет. Со слов окружающих его, можно заключить, что у него не было «любимчиков» и с виновными он поступал круто. Он не заботился о материальных благах для себя, имел простые привычки; был до крайности требователен в отношении дисциплины, не допуская ни малейшего отступления от нее. Но был также и чрезмерно доверчив, чем иногда злоупотребляли его сподвижники; поэтому бывали случаи, что только лишь по оговору кончали людей, совершенно не виновных ни в чем.
Знавшие барона Унгерна отмечали его большую личную храбрость и неустрашимость. Он не побоялся, например, побывать в осажденной Урге, где китайцы дорого заплатили бы за его голову. Произошло это следующим образом.
В один из ярких, солнечных зимних дней барон, одетый в свое обычное монгольское одеяние — красно-вишневый халат, в белой папахе, с ташуром (плетью) в руках, просто въехал в Ургу по главной дороге, средним аллюром. Он побывал во дворце главного китайского сановника в Урге, Чен-И, затем, мимо консульского городка, вернулся в свой стан. На обратном пути, проезжая мимо тюрьмы, он заметил, что китайский часовой здесь мирно спал на своем посту. Это нарушение дисциплины возмутило барона. Он слез с коня и наградил спавшего часового несколькими ударами плети. Проснувшемуся и страшно испуганному солдату Унгерн пояснил по-китайски, что часовому на карауле спать нельзя, и что он, барон Унгерн, наказал его за это. Затем сел снова на лошадь и спокойно поехал дальше.
Это появление барона Унгерна в Урге произвело колоссальную сенсацию среди населения города, а китайских солдат [102] повергло в страх и уныние, внушив им уверенность, что за бароном стоят и помогают ему какие-то сверхъестественные силы.
Барон вообще умел как-то подавляюще действовать на психику китайских солдат — благодаря этому ему и удалось в конце концов изгнать из Урги 15-тысячный китайский гарнизон, имея при себе небольшие воинские силы и весьма скудное количество боевых припасов. Этих сил было совершенно недостаточно для полной военной осады города, разбросавшегося на довольно большом пространстве; но, когда Унгерн приблизился к Урге, страх и психическая подавленность перед его именем вызвали смятение в рядах китайских солдат. По ночам они с ужасом смотрели на огни костров, которые раскладывали казаки барона Унгерна на священной горе Богдо-Ула, против Урги: кто там, у этих костров? Одни ли унгеровские казаки или среди них присутствуют злые демоны, готовящие беды и несчастья китайским солдатам?
И эта осада Урги Унгерном, замечательная в своем роде тем, что существовала не фактически из-за слишком малого количества осаждавших, а только «психически», — кончилась победоносно для него, обратив в бегство подавленных и растерянных китайцев — защитников Урги. «Злые демоны» действительно помогли ему и тут. Но они не спасли его в дальнейшем, когда пробил для него его последний, двенадцатый, час...
Почти в самом начале ургинских событий к Урге подошел караван путешественников. Это была торговая экспедиция одной из крупнейших русских кооперативных организаций, так называемого Центросоюза, имевшего ряд своих отделений и в Монголии.
Караван пришел в Ургу из Урянхайского края. Была ли это настоящая торговая экспедиция, трудно сказать. Возможно, что там были просто политические беглецы из числа служащих Центросоюза в Минусинском крае Енисейской губернии Сибири, решившие под видом экспедиции покинуть советский рай. В составе экспедиции находились, за малыми исключениями, политические деятели левого оттенка: социалисты-революционеры и социал-демократы, меньшевики. Были при экспедиции и посторонние Центросоюзу лица, примкнувшие к каравану как попутчики. [103]
Прибывшие были заключены китайцами под стражу в бывших русских казармах, находившихся в долине реки Толы, невдалеке от Урги. Нужно думать, что лица, причастные к Центросоюзу, имели при себе большие суммы серебра и другие ценности и это обстоятельство трагически решило судьбу несчастных путешественников.
Ночью китайские солдаты из караула казарм зверски покончили со всеми прибывшими, не пощадив ни мужчин ни женщин, причем над последними перед смертью их были совершены озверелыми солдатами надругательства: Погибло более 20 человек.
Среди погибших были: И. Б. Бабушкин, земский деятель революционной Перми, социалист-революционер, политический эмигрант, проведший до русской революции четыре года во Франции; подполковник А. И. Журавский, который во время мировой войны служил добровольцем во французской армии, а в медовые месяцы русской революции состоял секретарем Керенского; его жена П. М. Журавская; А. В. Златин, бывший учитель немецкого языка в Перми; врачи Никифоров, Рахманов, Доброхотов.
Двоим русским удалось все же во время резни убежать из казарм и пробраться в Ургу.
Русское население Урги, узнав о происшедшей ужасной гибели экспедиции Центросоюза, было глубоко потрясено. Никто не был уверен теперь в сохранности своей собственной жизни. Мрачное настроение овладело всеми.
Убитые были выброшены в поле, где начали глодать их тела бродячие монгольские собаки. С большим трудом удалось уговорить китайцев дать разрешение на похороны останков несчастных жертв.
Плохо приходилось русским в осажденной Урге, где солдаты генерала Сюй-Ши-Чана, больше известного в истории современного Китая под кличкой Маленький Сюй, превратились быстро в яростных мародеров.
Впервые эти солдаты проявили свои грабительские наклонности 29 октября.
В этот день, с самого раннего утра, конные китайские солдаты группами стали скакать по городу и чинить грабежи, вторгаясь преимущественно в русские дома и квартиры. Под предлогом обыска они забирали одежду, постельные [104] принадлежности, драгоценности и пр. Обыскивая людей, отнимали деньги, часы, кольца, браслеты. Сопротивление вызывало угрозу применить оружие.
Не успевали уехать из дома одни мародеры, как туда же подъезжали другие.
Русских жителей в Урге китайцы начали выгонять на принудительные работы по подвозу на боевые позиции пищи, по погрузке на возы сена и доставке его на место.
Это была невыразимо тяжелая для национального и расового достоинства картина, когда несколько десятков русских людей, в большинстве интеллигентов, выбивались из сил, нагружая сено под караулом китайских солдат.
Далее последовали и аресты русских. 1 января русские жители Урги пережили ужасную панику ввиду возникших слухов о том, что в предстоящую ночь китайцы будут убивать всех русских как сообщников барона Унгерна.
2 ноября пробрался в Ургу из Кяхты отряд китайцев, человек 500, с пулеметной командой. С прибытием этого отряда выяснилось, что всюду в Монголии, в районе тракта Кяхта — Урга, поселения русских и бурятских колонистов были разграблены китайскими солдатами. В Урге появилось с этого тракта много этих несчастных разоренных русских, которые ходили по домам и просили милостыню.
Вскоре русские дома в Урге стали обращаться насильственным путем под постой китайских солдат. При занятии здания русского генерального консульства китайские солдаты разграбили это здание и разгромили домовую церковь. Иконы были сброшены на пол, поломаны и разбиты.
После 4 ноября, когда войска барона Унгерна отошли от Урги, здесь стало немного легче, и многие русские успели выбраться из столицы Монголии.
Арестованные русские в большинстве продолжали, однако, пребывать в тюремных застенках, которые представляли собою холодные, неотапливавшиеся здания. Здесь сидели люди без всякой вины, только потому, что они были русские, и потому, что с некоторых из них можно было сорвать денежный выкуп за освобождение из тюрьмы.
Как будто предчувствуя свою будущую гибель в Урге, китайские солдаты и чиновники старались теперь вовсю насладиться издевательствами над русскими и вымогательством [105] от них денег и ценностей; «Успевай урвать, что можно» — вот лозунг, который руководил их безумными поступками{23}. В середине ноября в Ургу прибыло из Кяхты несколько русских, рассказавших о том, что Кяхта была 18 ноября занята красными.
В один из зимних дней, когда войска барона еще стояли под Ургой, в городе разнесся слух, что повелитель Монголии, сам Богдо-хаган, Чжэб-цзун-дамба-хутухта, был арестован китайцами. Слух оказался правильным, Богдо действительно был арестован, уведен из своего дворца с ближайшей свитой в один из пустовавших домов в городе.
Монголы были потрясены этим арестом. Все ждали, что после него наступят какие-нибудь исключительные события. Но ничего не случилось. Богдо продолжал сидеть под арестом и, видимо, посажен был надолго. Никто не понимал цели этого ареста. Предполагали, что китайские генералы хотели просто показать свою власть и значение; они арестовали самого живого бога, и с ними ничего плохого не случилось; заклинания лам оказались совсем не страшными.
Вся эта история с арестом Богдо закончилась тем, что Его Святейшество просидел под арестом 50 суток и затем был переведен обратно в свой дворец, где, однако, китайская стража была увеличена до 350 человек. Китайцы, видимо, боялись, что Богдо может быть похищен Унгерном, и потому и усилили его охрану.
И все-таки Богдо был похищен, и это знаменательное событие произошло при следующих обстоятельствах.
Организация похищения Богдо была вверена бароном Унгерном одному проживавшему в Урге буряту, некоему Тубанову, отчаянному сорвиголове, готовому пойти на что угодно, если только предвидится хорошая выгода. Получив от Унгерна надлежащие инструкции, Тубанов пригласил в качестве своих помощников около 60 тибетцев, набрав их среди проживавшей в Урге тибетской колонии.
Это было сделано весьма удачно. Тибетцы, фанатически настроенные ламаиты, ради спасения живого бога, тоже тибетца по рождению, могли пойти в огонь и в воду и совершить [106] чудеса храбрости, тем более что они ненавидели китайцев как угнетателей Тибета и насильников в отношении самого Далай-ламы.
Тибетцы умели держать язык за зубами и сохранить тайну. Согласие на похищение как от самого Богдо, так и от его дворцовой камарильи было получено.
И вот, в один из последних дней января 1921 года, ко дворцу Богдо подошли тибетцы-похитители в ламаистских костюмах. Был подан условный знак. На китайских солдат, несших охрану внутри дворца, бросились богдойские тайно вооруженные ламы, обезоружили и связали их. Во дворец ворвались с быстротой молнии похитители-тибетцы, взяли на руки уже подготовленного к побегу тепло одетого Богдо, который был слеп, и понесли его по определенному заранее пути через реку Толу на священную гору Богдо-Ула, до того места, где тибетцев, несших живого бога, уже ожидала свежая смена. Там далее была другая смена и так до тех пор, пока Богдо не донесли до монастыря Маньчжушри, где повелитель Монголии поступил уже под охрану казаков барона Унгерна.
Во время похищения Богдо из его дворца часть тибетцев, вооруженных до зубов, открыла частый ружейный огонь по наружной охране дворца, чтобы помешать ей преследовать похитителей. Растерявшись от неожиданного нападения, китайская стража обратилась в бегство. Поднялась тревога, выстрелы... Но было уже поздно. Живой бог в это время находился в стане войск барона Унгерна.
В Урге начали говорить, что похищение Богдо произошло не без участия сверхъестественной силы. Китайцы настроились панически. Все стали ждать крупных событий...{24}
Нервно взвинченные действиями барона Унгерна, сбитые с толку слухами о подходящих к барону подкреплениях, китайские командиры решили 3 февраля 1921 года оставить Ургу. Они или боялись быть отрезанными от других центров Монголии, или страшились подготовляемой бароном решительной атаки Урги. Вероятно, было и то и другое. [107]
Еще накануне 3 февраля Унгерн отобрал из всей Азиатской дивизии ударный отряд из башкир и татар и небольшого числа отважных забайкальских казаков и приказал этому отряду сделать внезапное, стремительное наступление на Маймачен, китайское предместье города, выбить оттуда китайских солдат, а затем броситься и на самую Ургу и изгнать из нее неприятеля. Этот ударный отряд должны были поддержать и остальные части дивизии барона.
У унгерновцев ощущался большой недостаток в патронах, поэтому барон приказал, в случае полного израсходования их, пойти в рукопашную атаку с холодным оружием.
Ударный отряд сокрушил сторожевые посты китайцев к востоку от Урги, захватил без затруднения Маймачен и встретил лишь некоторое сопротивление при входе в консульский городок, где гомины (так называли монголы китайских солдат) отчаянно отстреливались, пока не были все перебиты. Разведчики, посланные в Ургу, сообщили барону, что китайский гарнизон уже оставил город и двинулся на север по Кяхтинской дороге. Войска барона немедленно заняли Ургу. Сам барон с чинами его штаба временно расположился в Маймачене, где оказалось много пустовавших помещений.
По приказу барона его казаки бросились разыскивать по Урге большевиков и евреев, которых стали предавать нещадному избиению.
На другой день после занятия Урги над городским базаром взвились большие клубы дыма: он загорелся. К базару валом повалил народ. Появились любители легкой поживы, мародеры, бросившиеся грабить базарные лавки. Начались эксцессы, убийства...
Барон Унгерн казнями решительно остановил мародерство. По городу рассказывали, что четырех мародеров он задержал на месте преступления и лично повесил их на воротах одной из китайских лавок.
На пятый день у себя в ставке барон Унгерн принимал депутацию граждан города Урги во главе с директором Монгольского банка, Д. П. Першиным. Глава делегации сообщил барону, что в городе подозрительными людьми, а также казаками отряда производятся грабежи и насилия над мирными жителями и что старшины русской колонии города просят разрешения барона организовать добровольную охрану из благонадежных русских жителей Урги, чтобы пресекать [108] всякого рода покушения на чужую собственность и личную безопасность.
Барон ответил:
— Я уже дал приказ своим чинам принять неотложные меры к прекращению мародерства и грабежей; попечение о порядке мною возложено на коменданта города: организацию добровольной охраны допустить не могу.
Глава делегации начал говорить об избиениях евреев. Унгерн, услышав об этом, отрывисто, резко и повелительно произнес только одно слово:
— Отставить!
Затем, после короткой паузы, спросил:
— А дальше что?
Д. П. Першин стал говорить о докторе Цыбыктарове, который был арестован унгерновцами и которому угрожала жестокая расправа.
— Он уже мертв, — перебил его речь барон и затем добавил: — Я сам слышал, как он в Чите на одном собрании распинался за коммунистов и за всякие свободы... А дальше что у вас?
Последовал ряд мелких вопросов, которые барон быстро разрешил в положительном смысле, и аудиенция была окончена.
По взятии Урги, Унгерн немедленно отправил значительный отряд на север по Кяхтинской дороге для преследования отступавших китайских войск. К этому отряду барона присоединилась и часть монгольских партизан. Отряды Унгерна, настигая китайцев, наносили им жестокий урон.
В Урге воцарился террор. Унгерн свирепо расправлялся не только с большевиками и евреями, которых он считал пособниками большевиков, но и с белыми офицерами и солдатами, в чем-нибудь провинившимися перед ним. Жестокость его и его главных палачей — Сыпайлова, Безродного и Бурдуковского, не знала пределов, превосходя все ужасы средневековья. Одним из легких наказаний было посадить провинившегося офицера или солдата на крышу дома, где находился штаб барона, на холодный воздух на несколько часов, иногда и дней. В походах виновного сажали на ветви дерева, на край скалы или оврага. За маловажные проступки барон лично расправлялся с виноватым, угощая его ударами ташура. [109]
Проявляя большую строгость в отношении проступков чинов своего отряда, Унгерн, однако, весьма заботился об улучшении их довольствия и обмундирования. Для этого в Урге, по его распоряжению, была наскоро сооружена паровая мельница и организованы мастерские: портняжная, сапожная, шорная и некоторые другие.
Отряд готовился к выступлению на Кяхту, где стояли красные войска.
Перед выступлением отряда в поход в мае 1921 года барон Унгерн издал обширный приказ № 15, в котором точно и ясно заявлялось, что хозяином Земли Русской должен быть великий князь Михаил Александрович, относительно какового в отряде существовала уверенность, что ему удалось вырваться из красных лап большевизма и скрыться за границей.
«Силами моей дивизии, совместно с монгольскими войсками, — декларировал барон Унгерн в приказе № 15, — свергнута в Монголии незаконная власть китайских революционеров-большевиков, уничтожены их вооруженные силы, оказана посильная помощь объединению Монголии и восстановлена власть ее законного, державного главы, Богдо-хана...»
15 числа первого весеннего месяца II года эры «Многими Возведенного», т.е. по нашему календарю, в марте 1921 года, в «Златоверхом дворце» — Шара-Ордо, — в присутствии сонма ламаистского духовенства, одетого в блестящие желтые одеяния, и представителей монгольской знати вновь был возведен на престол перед тем сверженный с него китайцами верховный повелитель Халхи, Богдо-хаган, Чжебцзун-дамба-хутухта, восьмой перерожденец Чжеб-цзун-дамбы живой бог.
Во дворце, на почетном месте, в ряду первейших лам, восседал и сам барон Унгерн вместе со своим помощником, генералом Резухиным. Тот и другой, в воздаяние их заслуг перед монгольской страной, были произведены хутухтой в монгольские князья первых степеней, и потому сидели на торжестве в пышных и пестрых княжеских одеяниях, пожалованных Его Святейшеством.
Когда вновь возведенный на престол Богдо-хаган вышел из дворца и показался со своей свитой перед солдатами Азиатской [110] дивизии, шпалерами выстроившимися впереди дворца, раздалась громкая команда Унгерна:
— Азиатская дивизия! Смирно! Равнение направо! Господа офицеры!
Оркестр дивизии заиграл встречу; гудели неистово монгольские трубы{25}.
При возведенном на престол Богдо было сформировано правительство Монголии, в составе министерств: внутренних дел, военного, юстиции и двора Богдо-хагана.
В это время еще мало кто в Урге знал, что в далекой Кяхте уже возникло и стало работать новое правительство Внешней Монголии. Это было революционное правительство, создавшееся при непосредственном содействии красной Москвы.
По взятии Урги Унгерн прежде всего объявил о восстановлении всех прав Богдо-Гегена, декларировал полное отделение Монголии от Китая и выкинул лозунг создания Серединного Царства Монголов. По его указаниям было сформировано правительство из высших монгольских феодалов и теократов во главе с Джалханца-хутухтой.
Сделавшись фактически неограниченным повелителем Монголии, Унгерн немедленно развернул большую работу по осуществлению своей политической программы.
В первую очередь он выдвинул в качестве практической задачи дня создание Серединного Монгольского Царства с одновременной борьбой против большевизма в Советской России. Следующим этапом должно было быть восстановление в Китае Маньчжурской династии Цин и в дальнейшем, в виде конечной цели, — восстановление монархической власти во всем мире.
Унгерн был монархистом не только на словах. Он сейчас же стал энергично действовать в избранном им направлении.
Он вступил в оживленную переписку со всеми наиболее видными князьями и теократами Внешней и Внутренней Монголии, с китайскими генералами и маршалами, с деятелями [111] Киргизской Алаш-орды и т.д. В своих письмах к торгоутскому князю Палата-вану, владетельному монгольскому теократу Югудзыр-хутухте, князю Ару-Харчин-вану, хайларскому губернатору Чжан-Куй-У Унгерн усиленно пропагандировал свою программу.
В одном из таких писем в Китай от 20 мая 1921 года барон сообщал об успешности его работы по объединению Внешней и Внутренней Монголии и развивал свою политическую программу дня следующим образом:
«В настоящее время обращено особое внимание на Восточно-Монгольские области, которые должны явиться надежным оплотом против натиска революционного Китая, а затем будут приняты меры для объединения Западной Монголии. По одобренному плану присоединяющиеся области не будут подчинены власти Совета министров в Урге, но сохранят в целости и неприкосновенности самостоятельность аймаков, свои законы и суды, административно-общественную структуру, составляя лишь в военном и финансово-административном отношении одно целое в виде добровольного союза под благословением Богдо-хагана.
Цель союза — двоякая: с одной стороны, создать ядро, вокруг которого могли бы сплотиться все народы монгольского корня; с другой стороны — оборона военная и моральная от растущего влияния Запада, одержимого безумием революции и упадком нравственности во всех ее душевных и телесных проявлениях.
За Кобдоский район я спокоен так же, как за Урянхайский народ; они охотно присоединятся сюда, испытав одни — гнет китайской республики, другие — тяжелую руку китайских революционных коммунистов и коммунистов-большевиков.
Следующим этапом организационной работы в Азии, идущей под лозунгом «Азия — для азиатов», является создание Серединного Монгольского Царства, в которое должны войти все монгольские народы. Я уже начал сношения с киргизами и отправляю письмо к влиятельному деятелю Алаш-орды, бывшему члену Государственной думы, очень образованному киргизскому патриоту, потомку наследственных ханов Букеевской орды, A. M. Букей-хану. Необходимо Вам из Пекина действовать в этом направлении на Тибет, Китайский Туркестан. [112]
Следует подчеркнуть во всех отношениях необходимость спасения Китая от революционной заразы путем восстановления Маньчжурской династии, так много сделавшей для монгол и покрывшей себя исторической славой. Необходимо втянуть в начатое дело китайских магометан, для которых связь наша с киргизами-единоверцами может служить реальным мотивом для переговоров.
Как только мне удастся дать сильный и решительный толчок всем отрядам и лицам, мечтающим о борьбе с коммунистами, как только я увижу планомерность поднятого в России выступления, а во главе движения — преданных и честных людей, я перенесу свои действия на Монголию и союзные с нею области для окончательного восстановления династии Цин, в чем я вижу меры борьбы с мировой революцией...»{26}
Уже находясь в походе из Урги на Троицкосавск, барон не переставал думать о выполнении своей программы действий. Одного из приближенных к нему офицеров он отправил с пути в Хайлар для переговоров со своим «названным братом», генералом Чжан-Куй-У.
«Я предчувствую, — говорил обуреваемый сомнениями барон своему офицеру, — что мне осталось еще немного земных шагов, и я хочу сделать свой последний выстрел. Я сижу в Монголии, как паук... Моя армия простирается отсюда до Алтая. Она обращена лицом к Сибирской магистрали. По первому моему зову могут подняться двадцать тысяч монгол. На днях я отдал приказ о боевом выступлении в Улясутае и Кобдо. Вы же отправляйтесь в Хайлар и передайте моему брату: пусть он немедленно сообщит старику — Чжанцзолину, чтобы он или сам сел на китайский трон, или посадил на него Пу-И. Если он этого не сделает, я пойду на него войною...»
Посланец ускакал в Хайлар, передал генералу Чжан-Куй-У просьбу барона Унгерна, но был вскоре арестован здесь. Подкуп стражи помог ему, однако, убежать из-под ареста. [113]
Приказ № 15
В этом своем приказе барон Унгерн объявил, что он подчиняется атаману Семенову и подчиняет себе все мелкие русские белые отряды, действующие на территории Монголии.
Согласно приказу, Унгерн со своей Азиатской дивизией должен был двигаться на Кяхту, разбить здесь красные заслоны, а затем выйти к городу Мысовску на Байкале и прервать сообщение с Сибирской железнодорожной магистралью; отряду полковника Казагранди надлежало подойти к границе Иркутской губернии, войти в Тункинскую равнину и ударить на Иркутск; расположенному в Улясутае отряду атамана Енисейского казачьего войска Казанцева приказывалось продвинуться в Урянхайский край и отсюда начать продвижение в пределы Енисейской губернии, на Минусинск и Красноярск; находившемуся в Кобдо, в Западной Монголии, отряду Кайгородова надлежало вторгнуться в пределы Западной Сибири; при всем этом предполагалось, что атаман Семенов с каппелевцами и остатками своих войск свергнет коммунистическо-социалистическую власть в русском Приморье.
Как видно из этого приказа, планы барона Унгерна были широкие...
«Россию надо строить заново, по частям, — говорилось в приказе Унгерна. — Но в народе мы видим разочарование, недоверие к людям. Ему нужны имена, имена, всем известные, дорогие и чтимые. Такое имя лишь одно: законный хозяин земли Русской — император Всероссийский Михаил Александрович, видевший шатание народное и словами своего Высочайшего манифеста мудро воздержавшийся от осуществления своих державных прав до времени опамятования и выздоровления народа русского...»
Один из пунктов приказа коротко гласил следующее:
«Комиссаров, коммунистов и евреев уничтожать вместе с семьями. Все имущество их подвергать конфискации».
В оправдание террора приказ делает декларативное заявление:
«Старая основа правосудия — правда и милость — изменилась. Теперь должны царствовать правда и безжалостная суровость. Зло, пришедшее на землю, чтобы уничтожить божественное начало в душе человеческой, должно [114] быть вырвано с корнем. Ярость народная против руководителей, преданных слуг красных учений, не ставит преград. Помнить, что перед народом стал вопрос: быть или не быть?» Приказ написан грамотно. Писал ли его сам барон Унгерн, или кто-либо из его ближайших сотрудников, неизвестно. Некоторые лица, осведомленные в монгольских делах этого времени, утверждают, что автором приказа был не кто иной, как небезызвестный Фердинанд Оссендовский, написавший прошумевшую книгу: «Звери, люди, боги»{27}.