Д. А. Назаров, генерал-майор.
Первые две войны Александра I с Францией
Политическая обстановка в Европе, созданная успехами Наполеона
В то время как Суворов, закончив Швейцарский поход, располагал все войска на зимние квартиры в Баварии, Париж сделался свидетелем одного из важнейших государственных переворотов в европейской истории, известного под именем 18 брюмера: 29–30 октября 1799 г. верховная власть во Франции перешла в руки Наполеона Бонапарта, облеченного званием первого консула. Брюмерский переворот, как объявил о том в своем первом манифесте его творец, означал конец великой революции.
Но брюмерский переворот, начав собою эру внутреннего успокоения Франции, не знаменовал того же самого для Европы. Если в десятилетие великой революции французские дела составляли один из главнейших предметов международных сношений, то после 18 брюмера внимание европейской дипломатии оказалось прикованным к Парижу еще в большей мере. Только агрессивная политика революционной Франции, имевшая целью распространить за свои пределы вновь народившиеся идеи, сменилась завоевательными стремлениями ее нового правителя, политика которого, по самой [495] природе происхождения достигнутой им власти, не могла не быть воинственной. К тому же для многообразно одаренной личности Наполеона война составляла ее главную стихию.
Консульство во Франции открыло в истории период, которому по справедливости присвоено название наполеоновской эпохи. Богатая военным содержанием, эпоха эта занимает видное место и в исторических судьбах русской армии.
Наполеону едва минуло тридцать лет, когда он смело взял в свои нетерпеливые, но твердые руки управление Францией и показал себя изумленному миру как неподражаемый воин, политик, правитель. Человек этот казался «роковым» по своим демоническим способностям. Наполеон не был теоретиком, еще менее — идеалистом. Его рассудок был покорным слугой практического успеха и беспримерной воли. «Жутким холодом веет, — читаем у одного из биографов Наполеона, — от беспощадной проницательности и находчивости этого математического ума, опиравшегося на редкую память, особенно насчет цифр и местностей». Он умел сразу вносить порядок в хаос текущих дел; ему достаточно было одной мелочи, чтобы охватить обширное целое. То был отчаянный игрок: на кон он ставил и себя, и весь мир, «Кто не рискует, тот и не выигрывает», — восклицал он.
Как южанин, Бонапарт отличался чуть ли не болезненной пылкостью, чудовищным воображением, но при этом говаривал: «Не знаю, что такое головокружение и нервная боль».
Работоспособность Наполеона была необычайной: он мог трудиться по 12–16 часов кряду, оставаться на коне по полсуток; у его секретарей костенели руки под его диктовку, у адъютантов и курьеров подкашивались ноги. Он знал цену времени, как никто; в разгар коронационных торжеств император проводил в присутственных местах по 12 часов. Бонапарт ел без разбору, что ему подложат; спал 4–6 часов и мог когда и где угодно уснуть на часок.
В момент 18 брюмера государственный механизм Франции представлял груду обломков.
Широко, быстро, твердо вел Наполеон свои реформы, которые прочностью своих последствий, по его же признанию, превзошли результаты великих сражений, им данных. [496]
Создана была система внутреннего административного управления Франции; написан с военной быстротой и простотой свод гражданских законов, обошедший мир; умиротворены церковные распри; введена новая педагогическая система; обуздана печать; упорядочены финансы с быстрым подъемом хозяйственного быта страны; здесь Наполеон, подобно Петру, был лучшим хозяином и лучшим же контролером.
Устройство вооруженной силы не могло у Бонапарта не стать на первом месте. Вскоре после 18 брюмера военный министр доложил первому консулу, что никто не знает численности войск, никто не платит им жалованья, не кормит и не одевает их. Однако на первых порах для Бонапарта оказалось недоступным распорядиться действовавшими в то время армиями: Массены — в Италии и Моро — в Германии, благодаря особенно отпору последнего — соперника в военном искусстве с Наполеоном. Пришлось пока ограничиться созданием «собственной» консульской армии. Она была сформирована негласно, под скромным названием «резервной» численностью в 60 тысяч.
Наполеон сам заправлял внешними делами Франции. Знаменитый в летописях дипломатии Талейран оказывался лишь «отражением славы» того, кому он служил. Прекрасно знавший тогдашние взаимоотношения держав, Талейран был полезен Наполеону для ориентирования в международных вопросах, но это не мешало оракулу европейской дипломатии получать от своего принципала в готовом виде важнейшие дипломатические бумаги. Нечего говорить о том, какие выгоды извлекала стратегия Наполеона от совмещения в одном лице источника и политических, и военных директив.
Консульству прежде всего предстояло закончить войну со второй коалицией. Идя навстречу миролюбивым желаниям народа, Бонапарт обратился с мирными предложениями к Австрии и Англии, но был отвергнут. Мир надо было добыть войной. Впрочем, задача облегчалась вследствие выхода России из состава коалиции.
Мера долготерпения императора Павла I, давно уже недовольного корыстной и неискренней политикой Венского [497] кабинета, переполнилась, когда 10 октября 1799 г. он получил известие о поражении корпуса Римского-Корсакова под Цюрихом. На следующий день разрыв с Австрией был возвещен письмом, в котором русский государь писал императору Францу: «...Видя, что мои войска покинуты на жертву неприятелю тем союзником, на которого я полагался более, чем на всех других... что спасение Европы принесено в жертву желанию распространить вашу монархию, имея притом многие причины быть недовольным двуличным и коварным поведением вашего министерства... я прекращаю действовать заодно с вашим императорским величеством...» Суворову было приказано двинуться из Баварии в Россию.
Наполеон по достоинству оценил последствия этого разрыва и изыскал пути к сближению Франции с могущественной Россией, предложив императору последней возвратить без всяких условий русских пленных, от размена коих отказались Австрия и Англия. Облеченный в такую форму встречный шаг Бонапарта произвел сильное впечатление на рыцарскую натуру Павла I, который одним из первых понял, что твердая власть первого консула возвращает Францию к порядку. Не любивший останавливаться на полдороги, русский император повел дело русско-французского сближения особенно энергично после разрыва с Англией, поставившей в невозможные условия наш корпус, направленный в голландскую экспедицию.
Со стороны английского министерства, кроме того, возникли мелочные придирки по выплате России субсидий. Возмущенный холодно-эгоистическим поведением англичан, неуважительным отношением их к нашим войскам, император Павел, приказав уведомить Сен-Джеймский кабинет, что русское правительство «не торгует войсками и не продает своих услуг», повелел уплатить денежные претензии и возвратить русские войска и эскадры в Россию. Когда же обнаружились подозрительные замыслы британцев относительно Мальты, находившейся под особым покровительством русского императора, Павел окончательно порвал с Англией. В середине апреля 1800 г. наши миссии были отозваны из Лондона и Вены. [498]
Ревнивая самостоятельность Моро не позволила Бонапарту, сообразно ясным стратегическим выгодам, присоединить свою «резервную» армию к германской и заставила его направить ее, ценой затяжной кампании, в промежуток между армиями Моро и Массены. «Резервная» армия перешла Альпы по Сен-Бернарскому перевалу и совершенно внезапно вышла на фланг длинных сообщений австрийской армии Меласа. 2 июня у селения Маренго, по счастливой для Бонапарта случайности, австрийцы были разбиты и потеряли в Италии плоды всех успехов Суворова Однако окончательный удар был нанесен Австрии 21 ноября 1800 г. под Гогенлинденом, где Моро разгромил армию эрцгерцога Иоанна.
Подписанный 21 ноября 1801 г. Люневильский мир, устанавливая границей Австрии Рейн, подчинял фактическому влиянию Бонапарта всю Италию и предоставлял ему надзор за вознаграждением германских князей, потерявших свои земли на левом берегу Рейна вследствие присоединения их к Франции, что, иными словами, давало Наполеону право вмешательства во все дела Германии.
Между тем в сентябре 1800 г. англичане захватили остров Мальту. Павел I счел это за вызов к войне. По инициативе России и при ее участии образовался против Англии союз, куда вошли также Пруссия, Швеция и Дания. У нас готовились к отпору на Балтийском побережье, в Париже составлялся проект похода в Индию русско-французской армии; в виде передового отряда последней выступили к Оренбургу донские казаки, и в это время, 12 марта 1801 г., на всероссийский престол вступил Император Александр I.
Новый государь, несмотря на свою молодость, обнаружил большую осмотрительность во внешних делах, которыми он любил заниматься самолично. С первых же шагов царственной деятельности у подозрительного от природы Александра I проявилось чувство, руководившее им и впоследствии: с одной стороны, стремление дать Европе твердо обеспеченный мир, с другой — недоверие к французам вообще и к главе их правительства в частности.
В инструкции, разосланной нашим заграничным миссиям, указывались следующие главнейшие основания внешней [500] политики только что начавшегося царствования: 1) император отказывается от всяких завоевательных замыслов и расширения границ своего государства; 2) будет держаться политики невмешательства во внутренние дела других государств и признает всякую правительственную форму, какую пожелают установить у себя народы; 3) не допустит роста влияния Франции в Европе. Поэтому распря с Англией и Австрией прекращена, а Бонапарту заявлено, что русское правительство желает всеобщего покоя и что в его сближении с дворами венским и лондонским нет никакой враждебной цели по адресу Франции.
26 сентября 1801 г. наконец был подписан мирный договор между Россией и Французской Республикой, формально восстанавливающий согласие между этими державами, но, в сущности, не удовлетворивший ни ту, ни другую стороны. Поводом будущих осложнений могло послужить хотя бы то, что в сентябрьских актах не удалось устранить противоречия между энергичными требованиями русского правительства в пользу королей сардинского и неаполитанского, как завета Павловского царствования, и очевидным стремлением консульского правительства к постепенному поглощению Италии, первым этапом которого являлось состоявшееся еще в апреле присоединение Пьемонта к Франции.
В начале 1802 г. между Францией и Англией последовало заключение Амьенского мира, санкционировавшего малоприемлемые уступки со стороны последней. Англичане очень скоро поняли опрометчивость своего шага. Через год с небольшим война с Францией снова возгорелась, чтобы на этот раз окончиться только через 12 лет.
В эту эпоху ясно обрисовываются властные черты облика Наполеона. Он начинает рассыпать оскорбительные резкости и даже дерзости не только по адресу опозоренной Австрии, но и таких сил, как Россия и Англия. Исследователь русско-французских сношений того времени говорит о Наполеоне: «Лицемерие и коварство сквозят повсюду. Уже каждое движение было делом тонкого искусства, было рассчитано на душевное впечатление, на слабости противников и совершается публично, с шумом и блеском сценического представления. [501]
Уже выработалась знаменитая манера всеобщего оглушения внезапностью и неожиданностью: сегодня — беспричинные оскорбления и запугивания, рыкание льва; завтра — такие же ласки кошачьей лапки, кротость и даже лесть, особенно когда первый прием встречал твердый отпор... В душе революционного генерала разгоралась алчность мироправителя. Его хищнический взор выходил уже за пределы Европы, падая на широкую полосу народов — от Португалии до Индии, от Швеции до варварийцев Алжира и феллахов Египта». В бюджете Франции появилась новая статья — внешние доходы, т. е сотни миллионов, взимавшихся в мирное время не только с покоренных, но и с союзных стран.
21 июля 1802 г., по всенародному голосованию, Наполеон сделался пожизненным консулом. Известие об этом произвело на императора Александра самое тяжелое впечатление. «...Нужно ожидать, — писал наш канцлер русскому послу в Париже, — всего от такой беспокойной, плодовитой на проекты головы, от человека, имеющего столько средств в своем распоряжении». На изворотливость Парижа из Петербурга отвечали холодностью и подозрительностью. Несомненно уже существовал глубокий разлад между Россией и Францией; все вело медленно, но неуклонно к обоюдному разладу.
Наполеон задумал нанести Англии решительный удар посредством высадки французской армии на Британские острова. До сих пор, однако, остается невыясненным, в какой мере великий полководец считал осуществимым такое предприятие, одни приготовления к которому повергали гордую Великобританию в нескрываемый трепет. Десант на английские берега мог представлять обеспеченную операцию лишь при условии господства на море французского флота, чего, в сущности, не было. Несчастный для французов опыт египетской экспедиции 1798 г. только что подтвердил эту азбучную истину. Поэтому, в соответствии с величием военного таланта Наполеона, правильнее остановиться на предположениях тех историков, которые принимают грандиозные приготовления на берегах Ла-Манша за маску, под покровом которой первый консул готовил превосходную армию не столько для проблематичной, с точки зрения военного искусства, экспедиции на британские берега, сколько для того, чтобы [502] применить это могучее орудие где-либо на континенте. Поводы для того всегда могли быть изысканы.
Декретом от 2 июня 1803 г. по побережью океана, близ Булони, Амблешёза и Монтрёйля, были образованы постоянные лагеря, где в бараках и разместилась почти вся французская армия. Здесь, на вольном воздухе, в постоянных трудах, чуть ли не в виду неприятеля, жили, воспитывались и обучались французские войска. Разумная и строгая дисциплина искоренила распущенность революционных войск и с лихвой заменила их идейное воодушевление, ибо теперь, по словам историка Сореля, главным моральным стимулом французов явилась слава Франции.
Англия во всеоружии готовилась дать отпор своему исконному врагу.
Отношения между Петербургским и Тюильрийским кабинетами стали особенно натянутыми с первой половины 1804 г. В марте этого года, по приказанию Наполеона, обуреваемого призраками заговоров против его власти, совершено было вопиющее преступление, которое в свое время заставило содрогнуться всех и каждого в Европе. В баденском городе Эггенгейме французскими жандармами был захвачен один из принцев Бурбонского дома, герцог Ангиенский. Заподозренный в роялистских замыслах, принц был судим полевым судом и расстрелян во рву Венсенского замка. Пруссия и Австрия, главные государства Германии, неприкосновенность территории которой была столь поругана Бонапартом, молчали или уклончиво высказывали свое мнение. Не так посмотрел на это злодеяние русский государь.
Осторожный в своих дипломатических шагах, император Александр передал это дело суждению совета высших сановников, на котором и было постановлено о прекращении дипломатических отношений с Францией в том случае, если на русские представления по этому предмету последуют неудовлетворительные объяснения французского правительства. Само собою разумеется, что судьба герцога Ангиенского послужила лишь поводом для выражения решительного протеста России против стремления Наполеона к всемирному владычеству. К одинокому протесту русского правительства присоединились [503] лишь второстепенная Швеция и, в качестве курфюрста ганноверского, король английский.
Последовавший из Парижа ответ, названный Талейраном «немного строгим», заключал в себе непристойно дерзкую фразу. Шильдер справедливо замечает: «Этот строгий ответ дорого обошелся Франции».
В июле 1804 г. Россия потребовала от французского правительства выполнения договорных обязательств по неаполитанскому и сардинскому вопросам, но последнее, по обыкновению, отвечало уклончиво. Тогда в октябре дипломатические миссии России и Франции взаимно покинули Париж и Петербург. Императорский титул Наполеона русским правительством не был признан. Война между Россией и Францией становилась вопросом близкого будущего.
Соловьев следующими словами очерчивает смысл происходящего тогда в Европе: «От Франции шло наступательное, завоевательное движение, в ее челе стоял первый полководец времени, задачей которого было ссорить, разъединять, бить поодиночке, поражать страхом, внезапностью нападения, силой притягивать к себе чужие народы. От России, наоборот, шло движение оборонительное, и государь ее, в соответствии этому характеру движения, отличался не воинственными наклонностями, не искусством бранного вождя, но желанием и умением соединять, примирять, устраивать общее действие, решать европейские дела на общих советах, приводить в исполнение общие решения».