3. Мастера огня
Курсанты
В строевой канцелярии артиллерийского училища в несгораемом шкафу хранятся толстые, солидные папки, прошитые суровой ниткой. Дело как дело. Каждая папка за номером, числом, месяцем и с длинной официальной надписью: «Материалы по приему во 2-е Ленинградское Краснознаменное артиллерийское училище».
В папках — заявления поступающих. Училищная типография скупо линует для заявлений бланки в три строки. Но разве можно убрать в стандартные строки мысли, чувства, ликование юного патриота, посвящающего себя артиллерии? Заявления подчас сопровождаются посланиями. В стихах и прозе, в поэмах и песнях молодежь славит Родину, свои Юные годы, Артиллерию (все с большой буквы).
И когда комиссар полушутливо говорит: «Дайте мне «Дело стихов», в канцелярии уже знают, о чем идет речь.
Комиссар садится разбирать свежую почту.
Почта в училище поступает кипами со всех концов страны. Нередки в этой обильной почте и письма девушек.
Вот письмо из Белоруссии. Юная колхозница, только что окончившая десятилетку, требует от комиссара ответа. «Почему капитан из приемной комиссии, — пишет она, — возвратил мне документы, если я желаю стать артиллеристкой? Разве он не проходил на политзанятиях Сталинской Конституции? Или он не был на уроке, когда изучали раздел о правах советской женщины? Проверьте, пожалуйста, товарищ комиссар, это лично и скажите капитану, почему он не посчитался даже с аттестатом отличницы. Уж золотую-то кайму он должен был заметить на моем аттестате!»
А вот целая серия писем из рабочего поселка Ступина, Московско-Донбасской железной дороги. Пишет юноша, еще сидящий за школьной партой. «У меня, ученика 10-го класса, — начинает он первое письмо, — еще с детских лет таится мысль о том, чтобы быть командиром Красной армии. После того как нам объявил директор, что в Ленинграде 2-е военное училище РККА открыло прием, я окончательно решил, что с оружием в руках защищать, на случай интервенции, границы Родины — самое почетное дело...» И дальше, осторожно нащупывая почву: «Прошу дать инструкцию, может ли служить препятствием для поступления в училище не очень крупный рост [224] поступающего (примерно 150–152 сантиметра), меня это очень волнует...»
Из училища высылают условия приема. Тем временем будущий артиллерист заканчивает среднюю школу и начинает хлопотливо собирать необходимые для училища справки и документы. О каждом своем шаге информирует лично начальника училища.
«Товарищ начальник! Почему вы не ответили на мое третье письмо? — ревниво запрашивает он училище. — Я уже начал волноваться: не пропало ли мое письмо в дороге?»
«Я был очень рад, когда узнал о моем зачислении в училище кандидатом», извещает начальника очередное письмо из Ступина.
Но вот паренек попадает на медицинскую комиссию в местном военкомате. И его не пропускают в военное училище... Гневный протест, схватка с председателем комиссии. Парень добивается повторного освидетельствования.
Письма в Ленинград идут спешной почтой, одно за другим. В письмах развертывается полная дислокация «боев» в ступинском военкомате.
«Идя на комиссию, я был уверен, что здоровье мое хорошее, и не беспокоился о том, что пройду. Мое мнение оправдалось. Все специалисты по медицине ставили отметку «годен». Но когда я взошел к начальнику, то он сказал мне, что, мол, подрасти немного, погуляй год, тогда мы тебя и направим. Хирург пояснял ему, что я здоров, что рост мой еще впереди (мне 18 лет) и что нужно человека направить учиться, если он горит желанием посвятить свою жизнь нашей родной Красной армии.
Но начальник поставил на своем: «Пусть годок погуляет». А мое мнение таково, что для лейтенанта нужны здоровье и знания, а насчет роста — так я еще вырасту. Иван Дмитриевич Папанин тоже маленький, а герой своего дела.
Если примете меня, то я приложу все свои силы, чтобы быть в первых рядах в училище».
На этом послания из Ступина закончились.
Канцелярия училища подшила письма в «Дело стихов», а из военкомата пришло официальное заключение о непригодности кандидата.
И начальник училища поступил бы по всем правилам делопроизводства, написав: «В архив». Но педагогическая чуткость подсказала начальнику и комиссару другое. Паренька решили вызвать в Ленинград, познакомиться с ним, побеседовать, быть может, направить его на другую дорогу.
Вызвали. Приехал. Поставили его под мерку — 153 сантиметра! Оказывается, за лето, пока шла вся переписка, он успел «нагулять» законный рост.
Надо было видеть ликование паренька!
Начальник училища и комиссар немедленно зачислили его курсантом.
Прием новичков в разгаре. С чемоданами, узлами, в пиджаках, футболках, вышитых национальных рубахах, одиночками, парами, группами и целыми импровизированными отрядами прибывает молодежь с вокзалов. Как море в прибой, шумно заполняют они вестибюли, приемные и коридоры огромного здания училища.
Все с жадным любопытством осматриваются.
— Лучшее здание в Ленинграде, — решают приехавшие новички. И не спорьте с ними, не пытайтесь в эту минуту доказывать, что, мол, сперва следует познакомиться с городом, а потом уже судить об его архитектуре.
Здание училища вполне заслуживает наилучших отзывов. Расположенное на одной из магистралей города, оно своим фасадом и массивной колоннадой украшает улицу.
В одном крыле великолепные, просторные классы и учебные кабинеты, в другом — не менее просторные жилые помещения. Свой большой клуб. Санитарная часть (амбулатория, лазарет, аптека). Внушительных размеров столовая, баня, прачешная, типография.
Первое лицо, с которым встречается в училище вновь прибывший курсант, а в дальнейшем обязан поддерживать регулярное знакомство (невнимание к нему не простят), — это парикмахер.
Не без грусти иной щеголь расстается в парикмахерской с пышной, картинно зачесанной [225] шевелюрой. Парикмахер строго по уставу отпускает на каждую голову полсантиметра волос. Все, что сверх этого, безжалостно скашивается машинкой. Раньше всего иггиена, а уж после красота.
Из парикмахерской в баню, из бани в каптерку, в другую, в третью, — и, наконец, окончательно преобразившись в военных людей, курсанты попадают в свои батареи.
Но батареи, куда пришли курсанты, — это еще не пушки. Наоборот, здесь ничто не напоминает о пушках.
Паркет. Выставленные по ниточке ряды кроватей под уютными голубыми одеялами, с кружевными накидками на подушках. Тумбочки. На окнах и дверях портьеры. За портьерой — комната отдыха. Картины, зеркала, стенгазета.
Ленинская комната.
Пушки пока еще только в петлицах курсантов.
Уже через два-три дня пребывания в училище у курсанта довольно солидное личное хозяйство. И этим хозяйством, говорят ему, он должен уметь управлять, вырабатывая в себе аккуратность, точность, В хозяйстве курсанта «недвижимое» имущество: кровать со всеми принадлежностями, половина тумбочки, стол в классе с ящиком.
Имущество «движимое»: обмундирование, которое на нем, иголка с ниткой (помещается в фуражке), мыло, зубной порошок, одеколон, свежие воротнички, ножницы для обстригания ногтей (помещаются в тумбочке), сапожная щетка, гуталин, туфли (помещаются в тумбочке особо), учебники, тетради, чертежные (принадлежности, планшет с картой, готовальня (помещается в ящике классного стола), — в общей сложности до сорока предметов. Кроме оружия.
Но оружие особо. За винтовку, выданную курсанту, и противогаз несет ответственность не только он сам, но и его младший командир, и лейтенант, и капитан, и все начальники. Оружие содержится образцово, иначе и быть не может.
А многообразное и во многом мелочное личное хозяйство содержать в порядке куда труднее. Здесь нужна постоянная, придирчивая требовательность к себе, самоконтроль на каждом шагу.
В быту у нас живет поговорка: «Это не иголка». К примеру, собрался парень на работу, торопливо оделся — а шапки нет на месте. Он мечется, проклиная неумолимо бегущие вперед часы.
— Не волнуйся, поищи спокойно и найдешь, — скажет ему мать. — Ведь шапка не иголка.
Выходит, что иголку можно потерять. Но, теряя иголку, парень может потерять и шапку. А сделавшись курсантом, он с таким же успехом может потерять противогаз или планшет с картой.
Маленькое личное хозяйство курсанта — важное хозяйство.
Оно оттачивает его характер.
Итак, иголка заправлена в фуражку. Вещи на местах. Теперь можно посмотреть и орудия, с которыми курсанту, будущему артиллеристу, предстоит работать.
Под руководством своих лейтенантов курсанты группами идут в артиллерийский парк училища.
Тихий двор. Просторное каменное здание с широкими воротами. Часовой.
Является караульный начальник, и курсанты получают разрешение пройти под крышу, к орудиям.
Вошли — и остановились. Впечатление ошеломляющее... Как грандиозны боевые машины обороны страны.
Долго курсанты стоят в безмолвии перед орудиями.
Наконец, голос лейтенанта выводит новичков из восторженного созерцания.
— Это, товарищи, тяжелые орудия. Артиллерия в Красной армии подразделяется на батальонную, полковую, дивизионную, корпусную и т. д. Подробно об этом вы узнаете из курса артиллерии. Наше училище готовит кадры командиров для корпусной артиллерии. Вот наша пушка.
И лейтенант, подойдя к одному из орудий, притрагивается рукой к лафету, потом к замку и, не дотянувшись до ствола, отступает в сторону.
Взоры всех скользят по грузному массиву орудия, все выше, выше — ух, какой длинный ствол. Вон где конец — под самым сводом потолка.
— А какой калибр? А сколько весит снаряд? — сыплются вопросы.
Лейтенант удовлетворяет любопытство молодых людей. [226]
— А на сколько километров может выстрелить эта пушка?
Лейтенант называет цифру.
Дальность действия советской артиллерии! Она способна поразить воображение не только новичка-курсанта.
— Цифра почтенная. Но дело не в арифметике, — говорит лейтенант, умеряя восторги молодых патриотов. — Артиллерист подходит к цифрам не с точки зрения арифметики, а тактически. В бою бывает, что дальность десять предпочтительнее тридцати-сорока. Во всем этом вы разберетесь, проходя курс тактики.
— А почему у такой огромной пушки резиновые шины, а не железные? Ведь она раздавит резину?
Вопрос заинтересовывает всех.
— Очень просто, — говорит лейтенант. — Вы это поймете и без теоретической подготовки. Дело обстоит как раз наоборот: именно железные ободья разлетелись бы под современной пушкой. Представьте себе автомобиль с колесом от телеги. Много он проедет? Да между колесами автомобиля и камнями мостовой, ухабами, разъезженными колеями получится такая молотилка, что на первом же десятке километров автомобиль разлетится на части. Совершенно то же самое произошло бы и с нашим орудием. Ведь его тянет мощный трактор.
— А при выстреле? — возражают слушатели. — Шины могут же лопнуть?
— Будь шины пневматические, надутые воздухом, то, конечно, они бы лопнули. Но шины у орудий сплошные, из наращенной резины.
— Впрочем, — заканчивает лейтенант, — к этому вопросу вы еще вернетесь в курсе материальной части и мехтяги.
После экскурсии в парк многие новички решительно и бесповоротно избирают службу при орудиях в «огневом взводе». Вот где настоящее дело. Дух захватывает от одной мысли, что эти грозные машины будут послушны тебе в бою... Вот тракторы мчат их к позициям. Ты, командир огневого взвода, впереди на автомобиле. При тебе сигнальные флажки. Взмахнул красным флажком — стоп: все остановилось.
Взмахнул желтым — и орудия, изменив направление, снова спешат за тобой.
Лес, глухая поляна. Позиция. Тракторы с полного хода развертываются, отцепляют орудия — и сами уползают в кусты.
Все готово к бою. Орудия заряжены. Красноармейцы напряженно смотрят на твой флажок...
Резкий взмах флажком. Есть. Принята команда.
И огненный шквал снарядов сокрушает врага...
Что может быть лучше, увлекательнее, героичнее огневой службы?
На другой день, в следующую экскурсию, однако, обнаруживается, что в артиллерии есть и еще кое-что, достойное внимания.
Новичков ведут в кабинет радио.
Для чего артиллерии радио?
Идет бой. Наши орудия со своей позиции громят врага. Но командир огневого взвода, распоряжающийся у орудий, сам врага не видит. Врага видит только командир батареи со своего наблюдательного пункта. Наблюдательный пункт вынесен далеко вперед — он в нескольких километрах от огневой позиции, где-нибудь в яме, забросанной хворостом, или в кустарниках, или на опушке леса на дереве. Наблюдательный пункт — это глаза стреляющей батареи. Глаза и мозг. Отсюда идут все указания и команда для ведения огня. Здесь, на наблюдательном пункте, создается меткость огня и решается самый успех боя.
Но наблюдатель связан с батареей только ниточкой телефонного провода. А кругом рвутся вражеские снаряды. И телефонный провод каждую секунду может быть перебит.
Перебит нерв — батарея ослепла.
И наблюдатель попрежнему на месте, и орудия исправны, а стрелять нельзя. Батарея, как боевая организация, парализована...
На линию спешат телефонисты. Шаг за шагом, километр за километром они ищут повреждение.
Но бой не ждет.
Враг уже готовит атаку.
И вот тут, в критический час, вступает в действие радио. Команду наблюдателя подхватывает коротковолновая станция. Она [227] здесь же, на наблюдательном пункте: в чемодане у радиста. Другая станция находится возле орудий на огневой позиции. Радисты возвращают жизнь парализованной батарее.
Снова обрушивается на врага огненный шквал... Победа за нами.
Молодые товарищи курсанты! Решите сами, — что же играл в этом бою наиболее важную роль?
Однако операция еще не кончена. Дело должны завершить пехота и танки.
Но попытки их продвинуться вперед, к окопам противника, не удаются: наступающим войскам неожиданно преграждает путь заградительный огонь. Оказывается, артиллерия противника, несмотря на понесенный урон, способна еще действовать.
Дальнобойные снаряды врага достигают уже леса, где стоит наша батарея.
Враг поднимает голову.
Но почему командир батареи не отвечает на огонь врага? Связь в порядке — и проволочная и радио...
Лейтенант на огневой позиции недоумевает и нервничает.
Нельзя медлить с ответным огнем. Или мы подавим вражеские батареи, или они нас прикончат.
Лейтенант запрашивает наблюдательный пункт — сразу и по телефону и по радио.
«Что случилось, товарищ капитан?»
А капитан в это время лазит по деревьям, выискивая в бинокль стреляющие батареи. Но бесплодно. Противник на этот раз так ловко их запрятал, что даже острый артиллерийский глаз капитана не в состоянии их обнаружить.
Но, может быть, и здесь способно помочь радио?
Да. Именно к радио обращается капитан.
— Вытребовать самолет!
— Есть вытребовать самолет, — отзывается радист из-под дерева.
Вызов сделан.
В воздухе появляется самолет с летнабом. Он прямо берет курс в расположение врага. На ходу обменивается с «землей» паролем и на ходу же получает от командира батареи задание: разведать стреляющие батареи противника.
Враг продолжает обстреливать лес. Он, кажется, задался целью положить все деревья, лишь бы только уничтожить батарею. [228]
Орудия молчат. Молчит лейтенант у орудий. Молчит капитан — он затаенно ждет донесений по радио.
Теперь глаза батареи — на самолете.
Проходит секунда, другая, третья...
— Прием, — взволнованно кричит под деревом радист. И передает донесение, поступившее с самолета:
«Вижу четырехорудийную батарею... Квадрат карты 31–15. Координаты цели: север — 3,5, восток — 2. Приготовьтесь...»
Капитан наносит вражескую батарею карандашиком на карту. Быстро подсчитав дистанцию и направление огня, он телефонирует своему лейтенанту. Тот отдает команду.
«Готовы», посылает радист волну самолету.
«Иду на контроль», сообщает самолет. И передает: «Огонь!..»
Это момент, когда артиллерист должен с блеском проявить себя. Самолет над противником — его нельзя задерживать в воздухе: малейшая проволочка — и летнаб будет сбит врагом.
За несколько секунд, по указанию летнаба, надо положить снаряды. Мало того — надо положить так, чтобы летнаб даже в дыму боя увидел разрывы наверняка.
Поэтому батарея бьет залпами.
Залп!
Летнаб тотчас радирует координаты разрывов. Комбатр на своей карте сразу видит — перелет или недолет. Мгновенно, в уме, на лету исчисляет поправку.
Радио с земли: «Батарея готова!»
Радио с воздуха: «Огонь!»
Залп!
При работе с летнабом цель должна быть накрыта не позже чем со второго залпа. Иначе — ничего не стоит работа батареи.
Капитан, лейтенант, наводчики при орудиях, все бойцы напряженно ждут слова летнаба.
«Цель!» коротко сообщает летнаб.
Батарея беглым огнем приканчивает врага.
Но вот другая обстановка.
Ночь. Наши части, выполняя боевой приказ, наступают на укрепившегося противника.
Наступление не удается. Препятствует артиллерийский огонь врага.
Приказ командования: подавить артиллерию противника.
Вылетает на разведку самолет. Но туман не позволяет различить даже вспышек выстрелов у противника.
Бесплоден рейс летнаба...
Что же, ждать рассвета? А приказ? Подавить врага приказано немедленно!
Оказывается, артиллерия способна решить и эту головоломную задачу.
Звуки стреляющей батареи противника слышны? Слышны.
Этого достаточно: вражескую батарею засечет звукометрическая станция.
Вот станция вступила в действие. Звукометристы выкатывают на машинах полдюжины «ушей» — звукоприемников. Звукоприемники связаны проводами с центральным постом. Один комплект «ушей» звукометристы везут влево по фронту, второй — вправо, так, чтобы между пунктам» образовалось расстояние в несколько километров. Это — основание «звукового» треугольника, который построят звукометристы.
Вершиной треугольника, после всех манипуляций, неизбежно окажется укрытая туманом и тьмой батарея врага.
Итак, звукометрическая станция развернута. «Уши» обращены к врагу. Теперь, каждый выстрел неприятельской батареи выдает ее с головой.
Выстрел — засечка.
Выстрел — засечка...
Звуки неприятельских выстрелов перерабатываются в электрические токи, токи перерабатываются в геометрические контуры, контуры образуют чертеж.
Переработка звуков происходит на центральном посту. Он находится где-нибудь в овраге, за укрытием, в лесу. Здесь работает тончайший, нежнейший аппарат, по виду несколько напоминающий телеграф Бодо. Аппарат чувствителен к тысячным долям секунды и улавливает колебания, звуков, даже недоступные человеческому уху. Недаром у него «уши» с добрые колеса!
Возле аппарата, устроившись за раскидными столиками, работают звукометристы-вычислители. Они обрабатывают ленту с иероглифами, поступающую с аппарата. [229]
На столах бумага, линейки, специальные таблицы, арифмометры...
Центральный пост непрерывно шлет свои математические выкладки командиру дивизиона.
И вражеская артиллерия подавляется, несмотря на ночь, несмотря на туман.
Экскурсии по кабинетам училища окончены. В общих чертах молодые курсанты получили представление о деятельности артиллериста.
Изрядный путь предстоит пройти молодому человеку в училище!
От иголки — до дальнобойного орудия.
От организации маленького личного учебно-бытового хозяйства до управления сложнейшим боевым агрегатом.
А курс училища — два года...
Добавим к этому: за два года надо не только овладеть в совершенстве техникой артиллерийского дела. Это — половина задачи.
Курсант должен подготовить себя к высокому званию лейтенанта Красной армии. А это значит: овладеть большевизмом, выработать в себе волю, характер, гибкий ум и железную выдержку командира-организатора.
Великая задача. Чудесными педагогическими средствами надо обладать, чтобы воспитать такого человека.
Да, эта задача по плечу только коллективу — такому большевистскому коллективу, каким является военное училище Красной армии.
И мы знаем, что наши военные училища подготовляют хорошие кадры командиров.
Об этом красноречиво свидетельствует боевой опыт советской артиллерии, которой управляют бывшие воспитанники наших училищ.
Вот, к примеру, показания «очевидца»:
«2 августа... В этот день было что-то ужасное... Беспрерывно рвались бомбы, снаряды. Мы то и дело перебегали. О еде и думать нельзя было. С полудня 1 августа в течение полутора суток ничего не ели... Бой продолжался... Удалось поесть только огурцов и запить грязной водой. Сегодня солнечный день. Но среди дня не было видно солнца. Настроение подавленное.
Чувствую себя отвратительно, так воевать невыносимо!»
(Из позиционного дневника японского унтер-офицера части Сато, подразделения Камура, убитого в боях у озера Хасан.)
Последняя его запись: «...4 августа... Артиллерия противника ведет огонь. Огромные снаряды рвутся на наших позициях...»
Однако вернемся к нашим молодым курсантам.
Будущие тонкие специалисты артиллерийской науки пока что не умеют еще ни стоять по-военному, ни ходить, ни повернуться, ни отдать рапорт. Их нельзя еще даже выпустить на улицу: конфуз получится для училища.
И младшие командиры из второкурсников, отменные строевики, методично, день за днем, работают над постановкой ног и рук своих неискушенных в строевом искусстве товарищей.
Между подразделениями пишутся соцдоговоры на отличную отработку строевого шага, поворотов, приветствий, громкого и четкого голоса при ответах и докладах. В эту работу, наряду с командирами, дружно включается училищный комсомол, — ведь не простое это дело: воспитать в человеке воинскую выправку.
А тем временем в училищной портняжной мастерской лихорадочно стучат швейные машинки: там готовят выходное обмундирование.
Мастерская в эти дни — предмет взволнованного внимания курсантов. Десятки раз ощупываются на прилавке закройщика шевиоты и сукна, прежде чем к ним прикоснутся портняжные ножницы.
Наконец, наступает торжественный для новичков день первого городскою отпуска.
Лица сияют. Все выбриты — даже те, у кого, за юными годами, не пробилось еще ни одного твердого волоска на подбородке.
На плечи и на головы пролиты гектолитры одеколона. Отутюжены гимнастерки. Отпарены брюки. До последнего дыхания затянута ремнем шинель...
Рука под козырек — бравый доклад лейтенанту — «печатный» поворот кругом — и курсант на улице... [230]
Видели вы рисунки строевых положений в уставе? Так эти книжные изображения бледнеют перед выправкой курсантов, идущих в первый городской отпуск.
Труд курсанта в училище, его отдых — все организовано. И в этом — огромное преимущество военного училища перед всяким другим. Училище имеет возможность поставить перед собой и полностью разрешить задачу всестороннего, гармонического развития своего питомца.
Время курсанта расписано по часам и минутам, причем расписание начинает действовать с первого же момента пробуждения курсанта в постели и сопровождает его весь день, пока опять не приводит в постель...
На все здесь свое время. Точно по часам курсант завтракает, обедает, ужинает. Спросите любого врача — что это значит для здоровья: во-время поесть!
Курсант во-время спит: для сна ему отведено 8 1/2 часов.
Умственная работа курсанта рационально чередуется с физической: час-два — топография, артиллерия, тактика и т. п. в классе, затем — час строевых занятий на воздухе, опять классы, а на смену — верховая езда в манеже или физическая подготовка в спортзале. Легкие курсанта систематически освежаются кислородом, гармонично работают все мышцы и нервные ткани организма — и усталости, такой, какая свойственна неорганизованным в умственных занятиях людям, курсант совершенно не знает, хотя работает он уж никак не меньше студента.
Наоборот, курсант всегда свеж, здоров, полон энергии и замыслов. Жадное влечение к литературе, к искусству свойственно всей нашей советской молодежи. А в училище хорошая книга идет из рук в руки — библиотека едва поспевает регистрировать ее читателей. Книга обходит батарею за батареей, все училище, она становится боевым товарищем. Расширяя горизонты читателя, обогащая его идейно и эстетически, настоящая художественная книга прямо и непосредственно служит делу боевой и политической подготовки. И не случайно воинские библиотеки по богатству и разнообразию литературы действительно образцовые.
Курсанты — записные театралы. И училище предоставляет им возможность видеть все лучшее, что дают в ленинградских театрах. В собственном клубе училища проходят первым экраном все фильмы, здесь же систематически показывает свои новинки эстрада, в концертах выступают квалифицированные певцы, музыканты. Происходят творческие встречи с писателями.
Естественно, выявляются дарования и в среде самих курсантов. У одного обнаруживается недюжинный голос, у другого — драматические способности, у третьего — талант поэта. И дарования уже не погаснут. Училище предоставляет своим питомцам все возможности совершенствоваться, расти. И не только единицам, а всей массе. Хочешь заниматься музыкой, — пожалуйста, работай. Есть инструменты, есть руководитель, есть возможность выступить в самостоятельном концерте в клубе, чтобы тебя послушали. Можешь участвовать в постановке пьесы — здесь к твоим услугам профессионал-режиссер. Можешь пойти в хор. Танцы? Пожалуйста, танцуй.
Все, что на пользу курсанту, — на пользу и училищу, Красной армии, делу боевой и политической подготовки.
Особенно разительны спортивные успехи курсантов. Само собой разумеется, что в училище все с легкостью, между делом, сдают нормы на значок 1-й ступени «ГТО», а очень многие — и на значок 2-й ступени.
Повседневная физическая культура открывает к этому прямые возможности.
Училище ежегодно занимает классные места в различного рода соревнованиях. В 1938 году, например, училище взяло ряд призов на конных соревнованиях гарнизонното масштаба (конкур-иппик, рубка). Оно держит первое место по фехтованию в Ленинградском военном округе, второе место по дзюу-до (приемы личной обороны) и т. д.
А один из курсантов училища занял классное место на последней всеармейской спартакиаде в Москве (второй приз по снарядной гимнастике). В училище этот курсант пришел обыкновенным любителем-середнячком. [231]
В основе училищного курса все же лежит профессиональная учеба артиллериста.
На высоких, отличных показателях идет учеба. Как правило, 75 процентов курсантов оканчивают училище отличниками и по 1-му разряду.
Учеба дается курсанту, разумеется, не без труда. Не простое дело — овладеть артиллерией. Здесь неуместны никакие скидки. Командир Красной армии должен в полной мере владеть сложным искусством артиллерийского огня. Больше того. Он должен превосходить в этом любого врага, который осмелится поднять оружие против Советской страны.
Вот почему каждая отметка, полученная курсантом, здесь рассматривается как успех или, наоборот, неудача всего подразделения. Беда, если курсант получит неудовлетворительную отметку. От него потребуют ответа в комсомольском коллективе. Его вызовет к себе лейтенант. У него потребует объяснения командир батареи. Его будут совестить, упрекать все товарищи, и понятно почему: неудовлетворительная отметка может быть результатом только недобросовестной работы.
Но «неуд» — явление в военном училище совершенно исключительное. Здесь нельзя не успевать. К услугам курсанта и великолепный класс, и все необходимые пособия, и — в любую минуту — консультация квалифицированного педагога. Но самое главное и самое замечательное в военном училище — это товарищеская взаимопомощь. Комсомолец (а в училище большинство комсомольцы) гордится возможностью помочь товарищу, ибо этим он не только подтягивает отставшего курсанта, он поднимает общий балл всего подразделения, всей батареи. И так смотрит на дело здесь каждый. Один силен в физкультуре, — и комсомольский коллектив поручает парню в свободное время потренировать более слабых товарищей. Другой отлично успевает по артиллерии, по тактике, — тогда расскажи, как ты работаешь, передай свою рациональную систему работы всем товарищам.
Честное, принципиальное отношение каждого курсанта к делу, широкая взаимопомощь в коллективе, социалистическое соревнование — вот что обеспечивает отличную успеваемость курсантов.
Социалистическое соревнование, зарождаясь в низовых, мелких подразделениях, восходит к батареям, охватывает все училища, простирается на гарнизон и округ.
В 1932 году в Берлине передовой отряд германского комсомола мужественно демонстрировал против предательской, провокационной деятельности социал-демократии, против капитализма — за социализм.
Во главе отряда развевалось боевое красное знамя с серпом и молотом.
Социал-демократическая полиция напала на комсомольцев и устроила побоище.
На улицах Берлина пролилась комсомольская кровь.
Вокруг знамени произошла свалка. Но комсомол не уронил своего знамени.
А когда демонстрантов задержали — знамя исчезло.
Оно вновь появилось некоторое время спустя в Гамбурге. Осенью, во время стачки портовых рабочих, это комсомольское знамя развевалось над самым высоким зданием порта. [232]
Но вскоре перед комсомольцами встал вопрос, где лучше сохранить знамя — реликвию славной борьбы?
Рабочие-комсомольцы Гамбурга решили тогда вручить его морякам советского парохода, шедшего рейсом через Гамбург.
Знамя это было доставлено в Ленинград.
И с тех пор знамя героического германского комсомола стерегут комсомольцы — часовые лучшей воинской части Ленинградского военного округа.
Ежегодно воинские части сличают свои успехи в боевой и политической подготовке.
И знамя вручается на хранение передовой части.
Мощным социалистическим соревнованием, отличными показателями в учебе армейский комсомол ЛВО утверждает свое право хранить знамя братского комсомола Германии.
2-е Ленинградское Краснознаменное артиллерийское училище из года в год идет в первых рядах соревнующихся.
Местность, где расположен лагерь училища, счастливо обладает всеми природными качествами климатического курорта: сосновый бор, холмы, песок, кристальная питьевая вода, проточные озера.
У курсантов 2-го артиллерийского свое озеро с водной станцией, оборудованной по всем спортивным правилам, флот шлюпок, байдарок. Здесь купаются, загорают, сдают водные нормы ГТО. На суше, разумеется, футбольное поле, волейбольные площадки, спортивные городки с необходимыми снарядами, манеж для верховой тренировки.
В лагере свой клуб, радиоузел, оркестр, киноустановка.
Над палатками весной цветет сирень...
Курсанты выходят в лагерь, имея за спиной уже много месяцев учебы и жизни в училище. Это уже вполне сформировавшиеся военные люди, режим для них стал привычкой, второй натурой. А те немногие, что еще не совсем ладят с режимом, «дозревают» в лагере под благодатным воздействием сил природы и лагерных выходов в поле.
Лагерные выходы — это экзамен на моральную устойчивость курсанта, самодисциплину, физическую выносливость, уменье приниматъ бой и побеждать в самых сложных и трудных условиях обстановки.
Выходы начинаются не сразу. В лагерь выезжают с курсантами преподаватели, сюда же доставляются с зимних квартир книжки и разнообразные учебные пособия. И здесь, на открытом воздухе, на скамеечках, в тени деревьев, курсанты продолжают слушать курс лекций, временно прерванных в связи с переездом из города.
Но вскоре лекции со скамеечек переносятся в поле. Учебные ящики с песком, на которых всю зиму разыгрывались в классах сражения, сменяются натурой. Если в ящике несколькими движениями ладони можно было срезать целый Кавказский хребет, с тем чтобы предоставить целому полку возможность развернуться на ровной местности, то здесь, в поле, пока взвод расположишь, — набегаешься, семь потов сойдет.
А тут еще преподаватель «для оживления работы» не окупится, дает вводные: «Воздушная тревога!», «С северо-запада химическое нападение!»
И курсант не успевает разметить колья, как надо падать на землю и надевать противогаз. Только облюбует огневую «позицию», а она уже под бомбами «самолета противника».
И жарко, и весело.
Но у преподавателя в руках хронометр. Неумолимый цейтнот.
— Ваше время, товарищ курсант, истекает. Находите другое решение задачи.
Опять надо бегать, обшаривать холмы и овраги в бинокль, быстро, на ходу, делать расчеты...
Наконец-то расположил будущий лейтенант батарею. Раз-раз — забиты колья, выдвинуты «орудия».
Взмокшие, усталые, но гордые успешной деятельностью своих «огневых взводов», возвращаются курсанты с занятий.
Километров двадцать исхожено. Но это в пользу. Километры только наращивают мускулы на ногах курсантов. И грудная [233] клетка раздается — в сантиметрах. Раз, два...
Дружная песня разносится эхом по лесам и долинам. Гудит земля под «печатным» шагом.
А в лагере курсантов ждут прохладное озеро и накрытые столы с дымящимся борщом.
«Я сегодня две порции съем — и первого, и второго, и третьего, — загадывает каждый. — А потом на добавку вяземских прямиков полкило из ларька. Или третьего номера шоколаду — по плитке на обе щеки...»
Двадцать исхоженных километров дают себя знать.
Успевай только подавать, как придут курсанты с поля.
Пешие выходы в поле чередуются с выездами на конях, верхом. В этом случае группа курсантов обозначает огневой разъезд батарея, отделение разведки и т. п.
Верховая езда особенно привлекает. Учитывая это, командование училища предоставляет курсантам лошадей и без постановки тактических задач, — для тренировки, а то и просто для прогулок.
Сколько после каждой такой поездки пишется стихов, какие лирические заметки делаются в дневниках!
«Дай мне только хорошую лошадь, и мне больше ничего не надо. Не жизнь, а красота, — записывает один из курсантов. — Выезжаем за озеро. Тут горушка, там лощинка, дальше опять сверкает озеро. Тихо кругом... И вдруг галопом из-за поворота вылетают всадники. И ты сам в первых рядах. Разве это не заманчиво? Непременно сдам на ворошиловского всадника».
Лирические посвящения адресуются и автомашинам. Как же своей артиллерийской строевой машине, своему боевому товарищу, не посвятить строчку-другую в стихах? Славно служит она службу. Гора не гора — прет, продирается сквозь чащу, перекатывается колесами через толстенные поваленные деревья, — все ей нипочем. Разве только иной раз в болотце сядет. Не беда. У курсантов плечи крепки. Поднажали дружно — рз-два, — и опять в кузов, по своим местам. Пошла опять машина.
День ото дня курсанты темнеют кожей, крепнут физически, чудесный скульптор — природа — высекает из мальчишеских тел мужественные торсы гармонически развивающихся молодых людей.
Если заглянуть в статистику санчасти училища, можно подумать, что в лагере курсанты не работают с утра до ночи, а подвешены в гамаки и каждому подается в гамак особо концентрированная пища. Так крупно все прибывают в весе.
Режим. Режим Краевой армии делает чудеса.
И когда начинаются походы, рассчитанные на подлинную боевую обстановку со всеми тяготами и лишениями боевой жизни, походы почти без сна, без отдыха, часто на голодный желудок, в напряженной борьбе с наседающим со всех сторон «противником», — курсанты показывают образцы организованности, великолепной мобильной работы, отличного решения боевых тактических задач.
А волевая выдержка! Достаточно привести только две цифры из отчетов одного года. В графе вопрос: «Количество отставших на походе?» Отчетная цифра: «Ноль». «Случаи обращения к врачу?» — «Ноль». Походы подняли с коек даже больных. Больные явились из санчасти к комиссару училища и умоляли вернуть их в батареи. — Мы не отстанем от товарищей. Мы не хотим валяться на койках, когда батареям поставлены боевые задачи.
Кое-кого скрепя сердце врач допустил к походу.
А те, кто все-таки остался на больничном положении, были несчастнейшими из людей.
В эти горячие лагерные дни как-то особенно ярко, с блеском и выдумкой, развертывается массовая самодеятельность курсантов. Особенно интенсивно сдаются нормы ГТО. В эти дни умножаются в училище ряды ворошиловских всадников, а ведь для [234] получения на грудь серебристой подковы со звездой надо пройти специальную выучку кавалериста.
Ключом бьет и политическая жизнь. Проверившие себя на боевой работе курсанты, лучшие комсомольцы, вступают в партию.
Но близится пора боевых стрельб... Радостные и вместе с тем полные тайного волнения дни. Каждый мысленно проверяет свои знания, полученные на протяжении классной учебы, еще и еще раз перелистывает учебники артиллерии, решает задачи, все свободное время проводит около орудий, но уже не как зритель, а как специалист, знающий каждую деталь боевого механизма.
Как будто готов. И все-таки при одной мысли о предстоящей стрельбе у каждого курсанта учащенно бьется сердце... Подумать только: гигантский стальной снаряд с огромной силой устремится из орудия, послушный твоим расчетам, твоему меткому глазу, точной, безукоризненной работе твоих товарищей на огневой позиции, в отделении связи, на топографической съемке.
Достаточно, чтобы в батарее, в этом боевом коллективе, кто-нибудь — пусть один — сплоховал, допустил ошибку, — и снаряд неминуемо вырвется из подчинения твоей воле. А шальной снаряд — это уже не помощь, не содействие в бою своей пехоте, а прямой ей ущерб.
Артиллерист — это математик. Но математик особого рода. Он решает своя задачи не в тиши кабинета, а в грохоте боя, нередко под пулями и снарядами врага. Времени в его распоряжении — секунды. Но артиллерист не может, не имеет права ошибиться: здесь ошибку не исправишь красным карандашом. Ошибка артиллериста — это пролитая кровь своих бойцов...
«Быть хорошим артиллеристом, особенно артиллерийским командиром, означает быть всесторонне образованным человеком.
Пожалуй, ни один род оружия не требует от командира и бойца такой дисциплины ума, воли и знаний, как артиллерия», — эти слова товарища Ворошилова становятся по-настоящему глубоко понятными каждому курсанту.
Но вот объявлены стрельбы: первокурсники назначаются работать при орудиях — впервые в жизни. Второкурсников выводят на наблюдательный пункт командовать стрельбой.
Вечером в лагере вдруг обнаруживается спрос на вату. Курсанты первого курса устремляются в санчасть.
Но врач уже готов к этому неожиданному визиту: скрывая улыбку, он одаряет каждого первокурсника парой ватных тампончиков.
Жарко. Леса, перелески, рощицы, кусты на желтых песчаных холмах словно омертвели, угнетенные зноем, не шелохнется ни один листик. В нескольких километрах впереди синеет неподвижной водой озеро. Еще дальше и в стороне, на широком просторе, как будто признаки жизни: домики, мельница — веселые краски деревни Дубец. Но и там никакого движения: пусто в деревне, пусто вокруг нее.
Безлюдье и тишина в «районе боев», однако, обманчивы. Осмотритесь внимательнее. Вот холм, поросший молодым ольховником. Вот другой холм в елочках, как в мохнатых светлозеленых крестиках. Один из холмов «живой». Но который?
Подойдем поближе.
— Москва! Говорит Орел!
Голос из ольховника. Шагаем туда.
Нам предлагают выдернуть один из кустов и войти. Оказывается, этот куст служит дверью. «Дверь» нужно выдернуть в за собой опять воткнуть острым концом в землю. Впрочем, так же легко вынимается из земли и весь «ольховник». Это маскировка. Здесь артиллерийский наблюдательный пункт — НП.
Ровик. Скамейка из свежевырубленных жердей. На переднем краю ровика, исполняя роль сукна на письменном столе, постланы зеленые полотнища палаток.
Над ровиком натянута масксеть. Она маскирует НП от воздушного наблюдения противника, а сегодня, в знойный день, [235] служит по совместительству и тентом от солнца.
На НП кипит работа. Второкурсники сдают зачет по боевым стрельбам.
По соседству с окопом, у седого камня-валуна, — преподаватель-полковник. Солнце поджаривает его немилосердно, но он не идет под тент: «Я, дескать, не я и хата не моя. Сегодня вы сами хозяева. Действуйте. Мое дело только отметочки ставить».
Курсанты косятся на записную книжку в руках полковника.
«Как-то отстреляюсь, — думает каждый. — Что еще придумает наш полковник?»
А полковник не скупится на выдумки.
— По выигрышным целям стрелять нехитро, — говорит он с усмешкой, кивая на домики деревни. — А вы вот снарядом по кустикам.
И дает зачетную задачу:
— Наши войска в обороне. Вон там, на берегу озера, передний край оборонительной полосы. Прямо перед вами на горизонте горелая роща. Ориентир номер один. Вправо 35 — темный куст. Противник выдвинул туда пулемет. Подавить.
Курсант наводит бинокль. Придержав дыхание, всматривается. Нашел куст.
— Цель понял и вижу.
Полковник смотрит на часы.
Курсант, сидя в ровике, склоняется над планшетом с картой. В руках у него остро отточенный карандаш, линейка, хордо-угломер, целлулоидный круг. Быстро и молча делает расчеты.
— Товарищ полковник, я готов.
— Открывайте огонь.
Курсант, полуобернувшись к телефону, командует:
— Стрелять первому орудию!
— Отставить, — перебивает полковник. — Не в кабинете сидите. Командирский голос дайте!
Курсант, чуть смутившись, начинает чеканить, как на строевых:
— Стрелять первому орудию! По пулемету. [236] Гранатой. Взрыватель фугасный... Заряд... Буссоль... Уровень... Прицел...
Телефонист передал команды на огневую позицию.
Теперь дело за первокурсниками. С яростью бросаются ребята к гигантскому орудию. Нельзя терять ни секунды! Вот блеснул в руках заряжающего снаряд, подан в камеру заряд, щелкнул затвор, под соединенными усилиями наводчика и всего расчета переместился в пространстве ствол орудия...
Готово. Курсанты замерли от волнения в ожидании выстрела.
Телефонист неистово крикнул:
— Огонь!
Слепящее крылатое пламя... Как в бурелом, загудел, затрещал от грохота лес.
Огромное многотонное орудие подпрыгнуло с легкостью физкультурника — и стало.
Опять все на месте. Тишина... И никто, оказывается, не оглох — все здоровехоньки.
Новая команда с наблюдательного.
Выстрел.
Первокурсники, посмеиваясь над недавними своими страхами, помаленьку выковыривают вату из ушей.
Боевое крещение совершилось.
А что на наблюдательном? Там в это время тоже переживания, но другого рода.
Пройдя высоко в воздухе, первый снаряд, послушный расчетам, упал поблизости от «противника»: возле кустика, невидимого простым глазом и едва приметного в бинокль, взметнулся густой столб дыма.
— Ловко. Сразу плюс получил, — не без зависти прошептали курсанты, дожидающиеся в окопе своей очереди.
Стреляющий курсант невольно взглянул на полковника: «Что, мол, на это скажете?» Но лицо преподавателя — лицо сфинкса.
Стреляющий вводит поправки, снова командует. Четыре, пять снарядов — и далекий кустик исчезает в дыму, пулемет противника подавлен.
— Отлично! — объявляет полковник, записывая курсанту пятерку.
Отстрелявший уступает свое место другому.
Но полковник вдруг зовет к планшету радиста:
— Стреляйте вы. А то, вижу, вам скучно без дела.
Застигнутый врасплох, курсант бормочет:
— Товарищ полковник, я сегодня не в группе стреляющих. По расписанию мне на будущей шестидневке...
Но приказание отдано. Радист приступает к стрельбе.
И стреляет на «отлично».
В училище, в лагере, всей системой учебы куются подлинные мастера артиллерийского огня!
Мы начали свой очерк письмами, и письмами следует его кончить. Пишет начальнику и комиссару училища мать курсанта, тов. Степанова, из Новосибирска:
«Со слов и писем моего сына я узнала, что в стенах своего училища он нашел действительно прекрасных людей, каких он еще не много встречал на своем жизненном пути. Ваши товарищи командиры-воспитатели выковывают из него такого же человека, такого же доблестного и верного бойца-защитника, какие они сами. Тысячи материнских благодарностей приношу вам, мои дорогие товарищи командиры, за все ваше доброе и отзывчивое отношение. Стены училища стали для моего сына родным его домом. Смею вас заверить, дорогие товарищи начальники, что мой сын Петр целиком и полностью оправдает возложенные на него обязательства и жизнь свою отдаст, если это будет нужно, за благо нашей дорогой Родины...»
Письмо из Ленинградской области:
«Мой сын Виктор учится у вас первый год. Сама я учительница. Кроме старшего сына, я имею еще двух ребят. О Викторе я не беспокоюсь, увидев, что он получает такое воспитание, о котором я могла только мечтать. [237]
На примере жизни своего сына я каждодневно провожу агитацию и пропаганду среди учащихся, которых у меня в школе 160 человек, а также среди их родителей.
При каждой встрече с сыном я убеждаюсь, что его выбор училища самый удачный. Прошло только полгода, но за это короткое время сын вырос и окреп не только физически, чему способствуют режим, хорошие условия жизни в училище, но и морально.
Отправляя его в артиллерийское училище, я надеялась, что здесь, как нигде, дополнят то образование и воспитание, которое он получил в средней школе и комсомоле, — разовьют железную волю, мужество, отвагу и любовь к своей прекрасной Родине.
Занимаясь своей работой, я совершенно спокойна за сына, так как его воспитанием и образованием заняты лучшие люди страны — отважные бойцы и командиры, руководимые великой партией Ленина — Сталина.
М. Савкова».
Письмо отца курсанта из Вологодской области, почтовое отделение Шустово:
«Я обращаюсь к своим детям, служащим в рядах Красной армии, с наказом, в котором поручаю им от своего имени и от имени наших колхозников, в случае военной опасности, отдать свои жизни за дело завоевания Октября, бороться до последней капли крови со всякой сволочью, которая посмеет посягнуть на нашу цветущую родину.
Имея инвалидность с 1915 года, полученную на империалистической войне, я в случае нужды также стану со своими сынами в ряды борцов за великое дело Ленина — Сталина.
Поручаю и наказываю первому своему сыну, Александру Путинину, который учится в этом училище, в совершенстве изучить военное артиллерийское дело... Даю наказ второму своему сыну, который служит в танковой части, смело и без аварий водить танк, в случае войны — пуль Зря не тратить, бить без промаха. Даю наказ обоим своим детям быть технически и политически грамотными, быть верными делу Ленина — Сталина, бдительными, стойкими, смелыми. Вот мой ответ и ответ детей право-троцкистскому охвостью и прочим врагам, трижды проклятым всем человечеством во веки веков.
С приветом к моим детям Александру и Ивану Путининым отец Василий Путинин и мать Мария Путинина. Желаю им здоровья и успеха на службе в рядах Красной армии».
Письмо окончившего училище:
«Я даже не представлял, насколько высока в частях репутация воспитанников 2-го Краснознаменного, — пишет лейтенант Н. Щербинин. — Сейчас я работаю старшим на батарее, одновременно избран секретарем комсомольской организации. Я стал повседневным, ежечасным воспитателем бойцов. Не откладывая дела, я начал готовиться в Академию. Работаю над собой во-всю. Передайте, товарищ комиссар, мой привет командирам, воспитателям и курсантам. Передайте пожелания выпускникам сдать государственные экзамены только на «отлично» и по 1-й категории. Надо держать порох сухим..!»
Едина и могуча славная семья советских артиллеристов! [238]