На Каховском плацдарме
Вечером в воде вспыхнули отражения костров, пылавших по обеим сторонам Днепра. У понтонного моста чернеет орудие, прикрытое брезентом. Около орудия — группа командиров-артиллеристов прославленной 51-й дивизии.
Пять тысяч верст — от Ангары до Днепра — проделали бойцы и командиры этой дивизии.
После разгрома Колчака они почти немедленно были отправлены на Южный фронт. Сибирские партизаны и уральские рабочие выступили против отборных офицерских частей Врангеля.
С первых же боев белые почувствовали силу доблести дивизии. Подстать стальным полкам дивизии была ее артиллерия. О ее мощь, сноровку и революционную отвагу разбивались многие натиски белых.
Генерал Слащев комплектовал новые соединения, подвижные и грозные, — конницу, подкрепленную бронемашинами. То и дело прорывалась эта броневая кавалерия через линию фронта, готовая жечь и громить. Но каждый раз белая кавалерия наталкивалась на красную артиллерию, которая своим огнем уничтожала врага.
У деревни Серотозы врангелевекий конный полк и бронемашины прорываются сквозь фронт. Они скачут по степному простору, неся смерть и разрушение. Вот надвигаются они на батарею 3-го дивизиона. Хриплое «ура» и грохот французских бронеавтомобилей заглушают залпы красной батареи. Оставляя горы трупов, врангелевцы добираются до одного орудия и успевают изрубить его расчет. Ни одного сдавшегося, ни одного пленного. Артиллеристы отбиваются до последнего снаряда, до последней, для себя оставленной пули.
Соседние орудия успевают отскочить. Броневики кидаются на батарею, их башни повертываются к ней, готовые залить ее свинцом. Но красные артиллеристы и не думают убегать. Они лишь отскочили в сторону и с хода, мгновенно, молниеносно, развертываются, открывают бешеный огонь: шрапнель по кавалерии, гранаты по броневикам. Врангелевцы поспешно повертывают во-свояси, дорога завалена телами, печально стоит подбитый броневик «Генерал Корнилов».
Блестящей операцией Красной армии явилась переправа через Днепр.
Форсировать Днепр было нелегко. Белогвардейские орудия держали под обстрелом всю широкую и открытую долину от Бериславля до Каховки. Чтобы овладеть переправой, надо было в первую голову подавить орудия противника. Красные артиллеристы с честью справились с этой задачей. Поговорили крупно с белыми батареями, и, видно, не понравился им этот разговор — замолкли, перестали отвечать. Наша артиллерия тогда на береговые пулеметы навалилась.
Переправа через Днепр была проведена блестяще. Наши части прочно закрепились на левом берегу.
Врангель чуял, что, если его загонят в Крым, он окажется там, как лиса в норе, — из нее выкурят, сбросят в море. И белогвардейские стратеги попытались собрать все свои силы, чтобы выйти подальше за пределы полуострова. Щупальцы Врангеля уже начали было высовываться за Тавриду, они вплотную подбирались к Донбассу и, что еще опаснее, проникали на запад, где могли соединиться с панской Польшей. Сталин противопоставил ихменническим действиям Троцкого свой план, прямой и целеустремленный: переправа через Днепр, закрепление на Каховском плацдарме — и затем решительный удар по последышу вооруженной контрреволюции.
Темная южная ночь нависла над степью. Угасают костры. Засыпают люди. Тишину нарушают только одиночные далекие выстрелы, да какой-то мерный гул, который [212] доносится из расположения противника. Он похож на прибой, но нет, это не прибой — до моря отсюда еще далеко. Он похож на звук самолетных моторов, но ведь по ночам не летают. Что же это такое? — спрашивают дежурные укрепленного района. Из штаба один за другим выходят озабоченные ординарцы, командиры, комиссары. Связисты спешно разматывают катушки, прокладывая новые линии. Неумолчно стучит телеграф, командование дивизии жадно хватает бумажные ленты, выползающие из аппарата.
Намерения противника разгаданы: этой же ночью он будет атаковать плацдарм.
Вестовые у штаба тихо переговариваются, преодолевая дремоту.
— Дружки мои в разведку давеча ходили. Готовится, говорят, барон-то. Будет через Каховку прорываться, очень уж его генералы тужат, что нас сюда допустили к переправам.
— Допустили, как же! Мы, небось, их допуска не спрашивали, — возражает чей-то голос.
— Не об этом разговор. Ты вот лучше послушай, что барон для нас приготовил. Видали разведчики наши, и пленные то же говорят: получили они машины какие-то, с целый дом, говорят, будут. Ползет эта машина без колес, на полозьях таких, вроде саней. Ни пути, ни дороги не надо ей — лезет напролом. Окоп встретит — по окопу едет; хата на пути — сквозь хату пройдет. И все у ней закрыто, милый человек; ни одной щелочки, как на подводной лодке.
— Напугал досмерти, — прервал рассказчика коренастый артиллерист, дожидавшийся пакета из штаба. — Нас уж, слава богу, не дай бог, третий год пугают. Да мы что-то не пужаемся. Слыхали про твои машины, нам командиры уже объясняли. Снаряд, он, брат, не будет разбираться, есть там щелки или нет. Он себе, будь покоен, щелку проделает с твои ворота. Машина эта, — сказал он поучительно и солидно, — не новая, наши солдаты, которые на французском фронте были, видали ее, щупали. Имя ей будет — танк. Броня, говорят, здоровая, а только для команды видимость из нее плохая. Да и на ходу она не шибче броневика будет, а даже потише.
— Слыхал, как люди говорят: не хвались, идучи на рать...
— Знаю, — опять прервал вестового артиллерист. — Встретим, как полагается, будь там танки, будь другая чертовщина.
Он положил в фуражку вынесенный для него из штаба пакет, нащупал в темноте стремя и поскакал по тракту.
От Днепра тянуло прохладой, туман висел над плавнями. Ночная дорога была полна движения. Артиллеристу уже надоело отвечать на бесконечные расспросы: «Где стоит третий артдивизион?», «Как проехать к парому второй переправы?» Тарахтели мотоциклы, оставляя за собой тяжелую струю вонючего дыма. Тряслись двуколки, подвозившие к линии обороны медикаменты и хлеб, газеты и махорку. Весь плацдарм проснулся и, преодолевая мучительную усталость, готовился отразить атаку.
В штабе артиллерии никто не спал. Начальник торопливо докладывал по телефону в штаб дивизии: «Вся местность разделена на четыре сектора. В каждом сосредоточена автономная группа легких орудий. Тяжелая артиллерия стоит отдельно, будет вести огонь по всем секторам. Что? Повторите, не слышу... Орудий действительно не густо, будем маневрировать. Командиры обстановку знают и сумеют сосредоточить огонь на любом секторе».
Он дал отбой и красными от бессонницы глазами еще раз оглядел карту. Все, кажется, намечено правильно. Если танки, допустим, и пройдут внешнюю и даже основную линию обороны, они, как миленькие, окажутся под огнем батарей, поставленных за хутором Терны. Два орудия в каждом секторе готовы выехать вперед, встретить танки в движении. Поспать бы. Да где уж теперь. Впрочем, все как будто подготовлено, встретим с честью. А как наблюдатели? Батарейные пункты вот здесь, на крышах, главный — на колокольне. Обзор хороший, видна вся местность перед линиями обороны. Да, да, вспомнил, надо узнать — выкопаны ли рвы, препятствия для танков?
Из штаба саперных частей сонный голос ответил, что рвы не отрыты: не успели, да и неизвестны точные габариты машин. [213]
Начальник развернул перед собой лист миллиметровки, но едва склонил над ней голову, подпертую рукой, — мгновенно уснул. Во сне он по-новому размещал свои батареи, открывал какие-то невероятные способы уничтожения этих неведомых броневых чудовищ. Он знал эти способы, он только забыл какую-то деталь, какую-то мелочь, от которой зависел весь его план. Мучительно пытаясь вспомнить ее, он орудовал лопатой, копал громадные волчьи ямы, но к хутору уже подползали эти машины, зловещие и неумолимые. Одна из них выставила на него орудие, — он видит дуло, надо двинуться, надо отвести этот черный рот, но он не в силах пошевелиться. Раздается грозный удар, и начальник артиллерии быстро открывает глаза.
Первый выстрел со стороны белых. Значит — началось. Он нахлобучивает фуражку и выходит из хаты. Еще темно. Предрассветный ветерок холодит лицо. Наблюдатели докладывают: «Со стороны противника доносится шум моторов и грохот железа». Понятно: танки идут. Свинство все-таки, что не успели отрыть рвы...
У всех орудий копошатся люди, наводчики опять и опять проверяют приборы. На наблюдательных пунктах все замерли: напрягая слух и зрение, улавливают каждый звук, долетающий из расположения противника.
В темноте еще не видно никакого движения. Но оно идет, где-то там в утренней мгле накапливаются силы, ползут машины смерти. Первый залп врангелевских орудий явился сигналом, увертюрой. Теперь звуки нарастают, умножаются, сливаются в адскую какофонию, от которой вздрагивает земля. Взрывы тяжелыми волнами отдаются в ушах. Люди открывают рты, чтобы не оглохнуть. Орудия противника расчищают дорогу танкам, стремятся подавить на плацдарме жизнь, способность сопротивляться.
Атака надвигается вплотную.
Огневой вал перекатился над линиями окопов и вот уже неистовствует дальше, оставляя за собой груды земли, как будто поднятой безумным пахарем. Это неприятельская артиллерия переносит свой огонь в глубь плацдарма, нащупывает батареи. Они еще молчат, не обнаруживая себя.
В темноте со свистом и ревом пролетают снаряды. Вспыхивают огненные фонтаны, взвиваются столбы дыма, земли, осколков, человеческих тел. Смерть и разрушение. Вся живая сила ушла в землю.
В окопах передней линия царит нервное ожидание атаки, ожидание врага, физического соприкосновения с ним. Осторожно выползают из убежищ красноармейцы, подходят к бойницам, напряженно вглядываются в темноту. Грохот и лязг приближается. Спокойствие, и еще раз спокойствие! Из темноты возникают незнакомые контуры машин. Их тупые морды задраны кверху. Скрежещут стальные гусеницы, подминая под себя проволоку, колья, заграждения. Они приближаются. Без паники, товарищи! Оставаться на местах, не лезть на рожон.
Покачиваясь, поводя пулеметами и пушками, танки наползают на окоп. Они не встречают сопротивления, — очевидно, окопы пусты. Танки неуклюже переваливают через ров и ползут дальше. В сотне метров за ними движется белая пехота... [214]
Танк, говорили белогвардейские генералы, решит судьбу красных, не знакомых с этой мощной машиной и не умеющих обороняться от нее. Что противопоставит Красная армия этим подвижным крепостям, которые бегут по полю сражения, прокладывая бронированным тараном коридоры в проволочных заграждениях, в окопах, в рядах войск? Что противопоставят красные танкам — этой артиллерии, способной итти впереди пехоты? Ничего и ничего! Им останется поднять руки, сдаться или погибнуть под стальными гусеницами. Сражение при Каховке будет такой же победной страницей в истории танка, что и сражение при Камбрэ.
«За встречу в Каховке!» пили врангелевские офицеры накануне наступления. Они уже видели себя хозяевами днепровских переправ, за которыми открывался путь на Украину и дальше — в глубь России, к золотым маковкам московских церквей.
...Когда танки миновали первый окоп, следом устремились цепи врангелевской пехоты, недружной и вялой. Тут были юнкерские отряды, немецкие колонисты, бородачи-хлеборобы, насильно поднятые с земли.
Красные окопы молчат. Офицеры самодовольно оскаливаются: неплохая штучка эта заграничная машина, — не дала даже пикнуть этим совдеповским молодчикам. «Ну, с богом вперед!» Проволока порвана, расчищенные танками проходы заполняются солдатами. Окопы красных безмолвны. Ну, и штучка этот танк! Передавил всех до последнего.
Еще темно, чуть брезжит светлеющее с востока небо. Подгоняемая офицерами пехота трусит по полю, спотыкаясь о колья, путаясь в разбросанной проволоке. Сквозь мглу уже видны бойницы окопа. «Ура! Даешь Каховку!.. О, чорт, что за наваждение...» Рослый офицер выпускает парабеллум из перебитой руки.
Окоп неожиданно оживает, он ощетинивается дулами винтовок и пулеметов. Пламя выстрелов пробегает по всей линии. Со свистом вылетают маленькие гранаты, заканчивая полет глухими ударами взрывов. От фланга до фланга прокатываются пулеметные очереди.
Откуда же взялись там люди? И где танки? Проклятье, они ушли вперед, не видят, что происходит за их спиной!
Наступающая волна останавливается, рассыпается. Солдаты бегут. Офицерская часть пытается пробиться к окопу, но тщетно. Только одиночки добегают и падают, сраженные. Разноголосый вой стоит над полем. Бегут солдаты, бегут с проклятиями и хулой офицеры, удирают немецкие колонисты. Атака пехоты отбита.
Но танки — танки невредимы, они идут вперед, на Каховку, к переправам.
Весь Каховский плацдарм пришел в движение. Скакали, нахлестывая коней, ординарцы, паровые катеры сновали по реке, [215] все двигалось, спешило, отдавались или. выслушивались приказания. Но за этой внешней сумятицей и неразберихой скрывалась железная последовательность. Кто-то, невидимый за этим беспорядочным движением, неслышимый за грохотом, непонятный, если видеть только эти перемещения людских масс, действовал с железной логикой, неумолимой последовательностью. Единая мысль двигала всем гарнизоном Каховки, единая идея сплачивала, цементировала тысячи защитников плацдарма. И в этом было главное их отличие от врангелевских войск, где множество разрозненных личных желаний и стремлений не сливалось в единый, общий порыв. Врангелевский офицер недоверчиво косился на немца-колониста, тот не ждал добра от кулака-украинца, тысячи крестьян выходили в бой, сами не зная, за кого и ради чего.
С самого же начала штурм плацдарма пошел вразброд, и теперь никакие усилия не могли вернуть потерянное, восстановить нарушенное единство действий во времени и в пространстве.
Стреляя во все стороны, танки прошли первую линию обороны, молчаливую, безлюдную. Офицеры, составлявшие экипажи, — в танках не было ни одного чином ниже капитана — не понимали: торжествовать или насторожиться. В дыму и огне огромные машины плыли, покачиваясь по полю, подскакивая на выбоинах и останавливаясь перед каждым выстрелом. Командир танка «Ермак», седоусый генерал, прильнул к смотровой щели и, оглядевшись, злобно захлопнул щиток. Пехота отброшена назад, оторвана от танков. Оборона красных, оказывается, дышит, да что там дышит — отбиваются, как звери. Что делать? В этой броневой коробке не чувствуешь плечом соседа. Где соседние танки? Генерал наклоняется к танкофону: «Семафорьте приказ всем танкам: вперед, на переправы. Громить батарея. Разгонять обозы. Полный ход, господа. Все равно пехота нас не догонит и пусть себе танцует дурой перед окопами. На нас вся надежда».
И танки, рыча, устремляются вперед. Их уже поджидают. Красноармейцы связывают пачками гранаты: «Встретим их превосходительства букетами». У орудий застыли в ожидании артиллеристы.
Первый танк наползает на боковой окоп. Опять не видно ни одной живой души. Высунувшийся из башни пулемет поводит во все стороны дулом, точно вынюхивая притаившегося противника. Дверца машины открывается, и бравый капитан соскакивает на песок, разминая затекшие ноги. «Сбежали красные. В тараканьи норы забились!» кричит он своему экипажу. Но из-под машины показывается закопченое [216] скуластое лицо сибиряка. Короткий выстрел сражает офицера. Дверца судорожно захлопывается, машина вздрагивает, гусеницы ее приходят в движение. Танк трогается. Пулемет и пушка палят без-умолку. Красноармейцы прилипли к бокам машины.
— Ближе, ближе держись к стенкам, — кричит кто-то из бойцов. — Здесь не достает пуля.
Танк медленно движется вдоль окопа, облепленный бойцами. «Где наша не пропадала!» яростно кричит молодой парень, скидывая шинель. Он хватается за гусеницу и, как по эскалатору, въезжает на крышу танка. «Молодец, Сидоров! Кроши его, чорта железного!» Парень сует винтовку в первое попавшееся отверстие и всаживает туда всю обойму. Танк уже мечется, как пьяный. С хвоста кто-то кидает под его гусеницы связки гранат. Машина вздрагивает и, споткнувшись, останавливается. Перебито сочленение правой гусеницы. Левая еще работает, и танк вертится вокруг самого себя, как обезумевшее животное. Прильнувший к крыше парень различает сквозь стук мотора пять выстрелов внутри машины. «Готовы! Спеклись! — орет он, размахивая фуражкой. — Кончился танк!» Но остальные машины идут все вперед и вперед. Танк «За Русь святую» набирает скорость: гудят и рвутся десятки лошадиных сил, заключенных в моторе, бешено вертятся гусеницы. Танк набрасывается на курган, за которым укрылась группа бойцов. Пули отскакивают от брони, как капля дождя. Танк косит людей, подминает под себя пулеметы, громит и сокрушает. Завидя бронированное чудовище, безумеют даже ко всему привычные боевые кони. Адский грохот заполняет поле. Из обеих башен танка вырывается огонь.
Танк переползает через канаву, разметывает глинобитный забор — все ему нипочем. Он идет — мощный, огнедышащий, несущий смерть и разрушение. Впереди — холм. Быстро перебирая гусеницами, танк вскарабкивается и переваливается через гребень. Но земля вдруг оседает под ним, и танк погружается в пустоту. Брюхо его висит в воздухе, он провалился в огромную» яму. Мотор работает изо всех сил, гусеницы судорожно норовят уцепиться за Землю. Тщетно! Они провертываются впустую. Движение потеряно. Танк топчется на месте.
— В нашу баню провалился! — кричит командир роты, укрывшейся за холмом. — За мной, вперед!
Красноармейцы осторожно подползают к бронированным стенкам. Танк отбивается. Кругом него падают убитые, стонут раненые. Башни вертятся во все стороны, изрыгая огонь и сталь. Танк стоит на вершине холма, как маленький форт. Окружившие его люди безуспешно стреляют из винтовок, кидают одну за другой гранаты. Рев мотора, людской крик, удары гранат. Атакующие оттягиваются назад. Рядом с этим бронированным чудовищем они выглядят пигмеями, атакующими мамонта. Что делать? Как подобраться к громадине? Не вырвалась бы она из этого неожиданного капкана. [217]
На соседний холм влетает на карьере четверка коней. Быстро развертывается орудие. Возбужденный командир отдает команду. Выстрелы грохочут один за другим. Башня останавливается, не закончив поворота. Танковая пушка накреняется дулом к земле. Новый выстрел! С хвоста танка вырывается пламя и дым, огненная пелена окутывает машину. В стальной коробке рвутся снаряды. Судорожно подергиваются гусеницы. Танк умирает.
Начальник артиллерии, наблюдавший эту захватывающую сцену со своей колокольни, опустил на секунду бинокль и сказал, не скрывая радости:
— Итак, знакомство состоялось. Разбабахали танк. Толково с ним управились!
Он подкрутил бинокль и обвел им горизонт.
К сожалению, это еще только начало. С колокольни видно, как по необозримой степи движется еще добрый десяток бронированных машин, держа курс на Каховку. В помощь им летят высланные врангелевским командованием самолеты, мчится белая конница. Красным артиллеристам приходится одновременно отражать бронированного врага, прорвавшегося в глубь плацдарма, и громить атакующие цепи, снова и снова подкатывающиеся к передовым линиям, защищаемым нашей пехотой. Командование маневрирует, направляет огонь немногочисленных орудий то на один, то на другой угрожаемый участок... Нет, не помогает врангелевцам ни заграничная техника, ни перевес в живой силе.
Не упал красноармеец на колени перед адской колесницей, не бежал, набросав оружие. Стиснув зубы, он защищает каждый [220] клочок земли, обагренной кровью. И не зря пехота доверилась артиллерии, не зря так хладнокровна, безмолвно пропустила над собой танковый вал. Самоотверженно и яростно ведут артиллеристы борьбу с танками — борьбу не на жизнь, а на смерть.
Вот два танка раздавили ошеломленную их внезапным натиском батарею. Стоны и хаос остаются за спиной машин. Они ползут мимо белых хатенок. Впереди блестит зеркальная лента Днепра. Танки спешат к переправам.
А за курганами, по узкой береговой тропе, скачут во весь опор два орудия. Надо выскочить наперерез, пока танки не разгромили переправ. Кони выносят орудия на холм. Из-за домов мелькают зеленоватые рыла танков. Орудия отцепляются с передков, занимают позицию. Расчеты работают, как в лихорадке. Еще бы, от них зависит сейчас оборона Днепра. Выстрел — мимо. Выстрел — столб пламени. Кончился еще один танк. Второй повертывает обратно, но также попадает под огонь батарей.
Вечереет. Снова от Днепра подымается сизый туман и веселые костры дрожат на воде. Атака отбита. У танков возятся красноармейцы. Один из них широкой кистью выводит на броне надпись: «Москвич-пролетарий». Танки наскоро подштопываются к завтрашнему параду. Усталая ремонтная команда засыпает тут же, под броневыми стенками машин. Завтра танки все же войдут в Каховку. Наши танки. [221]