Бойцы и оружие
АТС
Не так давно в одном из западноевропейских государств происходили большие маневры: на земле, на воде, в воздухе. Маневры — дело обычное, их часто устраивают во всех странах для проверки боевой готовности армии и флота. Но в этих маневрах была одна особенность.
"Основная идея этих маневров, — писали в заграничных газетах, — заключается в том, что перед армией ставится довольно своеобразная задача. Условия таковы: предполагается, что в стране разразилась гражданская война и значительная часть войск и флота перешла на сторону красных. Маневры предусматривают бомбардировку орудийного завода, захваченного восставшими, а также борьбу за один из важнейших центров военной промышленности".
Таких маневров прежде никогда не бывало; и проводят теперь их, конечно, не зря.
Все помнят хорошо, чем кончилась мировая война: три императора, четыре короля, один султан лишились короны. А на месте императорской России возник Союз Советских Социалистических Республик.
Удивляться этому не приходится.
В мировую войну под ружье было призвано семьдесят [157] миллионов людей, семьдесят миллионов рабочих и крестьян получили в свои руки оружие.
Этим оружием многие из них распорядились не так, как захотели пославшие их на фронт правительства, а так, как сами считали нужным.
Потребует ли и будущая война таких же больших — массовых — армий?
"Мобилизация миллионных человеческих масс опасна и крайне нежелательна",
- предостерегает английский генерал Стюарт.
"Вооружать весь народ — опасное дело",
- подтверждает его мысль немецкий военный писатель Зольдан.
"Время массовых армий миновало",
- пишет германский генерал Сект.
Что же делать генералам? Вооружать миллионы людей они боятся. Но разве можно обойтись на войне без людей? Можно ли чем-нибудь заменить солдата на фронте?
У человека есть мускулы, он может рыть окопы, стрелять, бросать гранаты. Это хорошо. Но у человека к тому же есть еще мозг. И этим генералы капиталистических армий недовольны: вдруг их солдаты сообразят, кому выгодна империалистическая война, откажутся убивать своих товарищей, таких же рабочих и крестьян, только говорящих на другом языке, и восстанут против тех, кто затеял захватническую войну. Нет, такого исхода войны генералы капиталистических стран не хотят ни за что допустить, они боятся его больше всего...
Долой человека! Да здравствует всегда послушная машина-автомат со стальными мускулами и без всякого мозга!
"Я верю в механическую войну,
- восклицает знакомый уже нам генерал Фуллер, —
в армию, в которой будет мало людей и много машин". [168]
Чем меньше людей, тем лучше. А самое лучшее, если бы вся армия состояла всего-навсего из одного человека. Например, из самого генерала Фуллера. В покорности такой армии генерал Фуллер мог бы не сомневаться. Этой армии, то есть самого себя, он мог бы не бояться!
Я не шучу: именно о такой армии, состоящей из одного человека, пишет в своей книге Фуллер.
"Идеальная армия, к которой надо стремиться,
- пишет он,-
это не вооруженный народ, а один человек, причем не какой-нибудь сверхученый, но просто человек, способный нажать кнопку и тем привести в действие машины, изобретенные лучшими умами науки в мирное время. Такой армии нет даже надобности занимать театр военных действий; человек, который представляет эту армию, может быть спрятан за тысячи миль от фронта".
Вот, значит, о какой войне мечтают эти генералы: о войне автоматов.
Разве не строим мы, например, во многих городах автоматические телефонные станции, на которых почти нет людей, а вся работа от начала до конца совершается механизмами? Генералы хотели бы создать для будущей войны станции, которые работали бы по образцу АТС. Только это будут, конечно, не наши АТС — автоматические телефонные станции,- а другие АТС — "автоматические телемеханические станции".
Вы только представьте себе, как это будет удобно. Какой-нибудь генерал, совсем не сверхученый, а просто аккуратный, исполнительный чиновник, сидит где-то глубоко в тылу, у себя в кабинете, в полной безопасности и беседует с друзьями. Вдруг ему приносят записку от председателя совета министров. Генерал пробегает ее глазами и говорит гостям: "Прошу извинения, у меня сегодня вечером срочное дело, мне надо [159] провести военную операцию". Гости деликатно уходят, а генерал зажигает лампочку над столом, закуривает папиросу, помешивает угли в камине и обдумывает план ближайшего сражения. Он раскладывает на столе планы и карты, на которых обозначены и неприятельские укрепления и гнезда сверхдальнобойных орудий, находящихся в распоряжении генерала. Долго и внимательно изучает он карту. Потом подходит к мраморной доске, вделанной в стену, и поворачивает рубильник. И от этого сразу вспыхивают на электро- или радиостанции гигантские лампы, страшные токи бегут над землей, и где-то за морями сами собой начинают стрелять сверхдальнобойные орудия. Ни один человек не обслуживает этих орудий, но к каждому из них присоединен особый аппарат, управляющий орудием, — механический боец, который безошибочно регулирует прицел. Тысячи танков, вращая гусеницами, идут в бой, тысячи бомбовозов взлетают в небо. Ни в танках, ни на самолетах тоже нет людей, ими управляют автоматические танкисты и пилоты.
Послушно и точно действует автоматическая армия. Только изредка какой-нибудь танк или сверхдальнобойное орудие ошибется, и тогда мощный телевизор сразу доносит об этом генералу. Тут генерал, как верховный контролер, вмешивается в дело: пуская радиоволны разной длины, он ставит машину снова в правильное положение...
Стрелка часов зашла далеко за полночь. Камин еле тлеет, когда генерал подымается со своего кресла. Он запирает в ящик планы и карты, на которых теперь крестиками помечены разрушенные города и укрепления. Он подсчитывает, сколько людей погибло у противника. "Порядком же я поработал сегодня, -думает генерал, потягиваясь. — Ну, ничего, зато война кончилась, мне дадут, наверное, новый орден и поставят памятник в садике против моего дома".
Все это, конечно, фантазия.
Посмотрим, есть ли в ней хоть малая доля правды.
Радиокорабль "Церинген"
Можно ли управлять машинами на расстоянии?
Лет тридцать тому назад в Германии, в цирке Буша, выступал человек, показывавший удивительный фокус. Он выносил модель цеппелина и показывал ее публике. Цеппелин был совсем как настоящий, только очень маленький. Его пускали свободно плавать под куполом цирка. Вот тут-то и начинался фокус.
- Это дрессированный цеппелин, — говорил фокусник, — он слушается каждого моего слова. Хотите, он сейчас сделает поворот. Куда прикажете — направо или налево?
- Направо! — кричала публика.
Фокусник произносил какое-то заклинание — и цеппелин вдруг поворачивал и летел направо.
- Налево! Вверх! Вниз! — кричали в публике.
Фокусник опять что-то бормотал, махал руками — и цеппелин покорно поворачивал в ту или другую сторону, поднимался, опускался. Фокусник заставлял его двигаться то быстрее, то медленнее.
Чем объяснить этот фокус? Человек, управлявший цеппелином, стоял на арене, а цеппелин носился высоко в воздухе. Как же мог он им управлять? Не посадил ли он в летающую модель цеппелина кого-нибудь из своих помощников, маленького ребенка или карлика? Нет, цеппелин был так мал, что даже годовалый ребенок не мог бы в нем поместиться. Неужели фокусник в самом деле управлял цеппелином только заклинаниями? Конечно, нет. За занавесом стояла скрытая от публики радиоустановка. Радиотехник внимательно слушал распоряжения фокусника и пускал радиоволны то одной длины, то другой. А цеппелин был устроен так, что от одних радиоволн передвигались одни рычажки, от других — другие. Они замыкали разные контакты, управляли мотором цеппелина.
Этот фокус показывали тридцать лет назад. А недавно в Японии произошло вот что.
Над одним из японских городов во время маневров пронесся самолет. Пролетая над почтамтом, самолет сбросил мешок с письмами.
Но это бы еще никого не удивило — воздушная почта очень часто доставляется именно таким способом. Удивительно было то, что на самолете не было ни одного человека. [162] Кто-то на расстоянии управлял его полетом и заставил в нужный момент сбросить мешок.
Это было сделано радиоволнами.
Самолет, которым управляли на расстоянии, не был почтовым самолетом, на крыше его виднелся красный круг, рисунок солнца — знак японских военных самолетов. Это был радиобомбовоз.
А в Германии построен целый радиокорабль.
Германский радиокорабль "Церинген" переделан из старого, негодного уже линейного корабля; он теперь плотно набит пробкой, так что не может потонуть, даже если снаряд попадет прямо в него. "Церинген" принимает сотню разных радиосигналов. На нем работают машины, кипят котлы, стреляют орудия, он поворачивается, меняет скорость, окутывает себя дымом, чтобы скрыться из глаз неприятеля... Но на борту "Церингена" нет ни одного человека.
Так работает корабль-автомат.
Надо, однако, отметить, что он оборудован для маневров, а не для настоящей войны. "Церинген" — всего только плавучая мишень, а не боевой корабль. Настоящие же боевые корабли, которые строит сейчас Германия, это обычные корабли, а не радиомашины.
Существуют ли военные машины-автоматы, уже испробованные в боевой обстановке?
Больше всего походили на автоматы те мины, которыми немцы пользовались в конце мировой войны. Мины эти взрывались, действительно, сами собой, без всякого вмешательства человека. [183]
Обнаружилось это уже после окончания войны.
8 ноября 1918 года из Германии во Францию промчался через фронт автомобиль под белым флагом и остановился в ставке французского главнокомандующего: германские уполномоченные привезли просьбу о перемирии.
Германия сдалась. Это был конец войны.
Через два месяца, в январе 1919 года, была созвана мирная конференция. К тому времени вся Франция и вся Бельгия уже были очищены от германских войск. Жители возвратились в разоренные области и принялись за мирную работу.
И вот тут-то, неизвестно отчего, то в одной, то в другой местности стали происходить взрывы. Особенно часто случались они на разрушенных во время войны дорогах; чуть только начинали их чинить, раздавался страшный взрыв. Новые разрушения, новые жертвы.
Казалось, война возобновилась сама собой, несмотря на все решения людей. Нельзя было предугадать, где и когда разразятся новые взрывы: иногда целая неделя проходила благополучно, а иногда за один день несколько взрывов подряд уничтожало десятки и сотни людей.
Французское командование потребовало от германских генералов объяснений. Те, вместо ответа, передали французам толстую книгу, озаглавленную так: "Мины замедленного действия". К этой книге был приложен план с обозначением тех мест, где зарыты мины, и календарь, указывающий, когда каждая из них должна взорваться.
Вот как устроены мины замедленного действия: ударник, воспламеняющий мину, удерживается тоненькой проволочкой, пропущенной через трубочку с кислотой: медленно, день за днем кислота разъедает проволочку, наконец проволочка рвется, ударник отскакивает, и происходит взрыв. [184]
Германские генералы во время мирной конференции, наверное, дорого бы заплатили за то, чтобы мины их перестали взрываться. Теперь для них было важнее всего, чтобы противники, забыв обо всех разрушениях и потерях, поскорее заключили с ними мир. Но проклятые автоматические мины продолжали добросовестно делать свое дело: глубоко под землей кислота разъедала проволочки, и мины аккуратно, в назначенный день, взрывались.
Французские саперы пробовали вырыть из земли или обезвредить мины. Но это было невозможно: проржавевшие проволочки рвались от малейшего сотрясения — даже от шагов сапера. Что ни делали французы, ничего не помогало. Оставалось одно: отмечать опасные места флажками и ждать.
Между тем переговоры о мире шли своим чередом. Армии были уже частью демобилизованы, и солдаты разъезжались по домам. Рабочие уже восстанавливали здания и дороги, разрушенные войной. А мины все еще взрывались.
Весь январь и февраль продолжались взрывы. Последняя мина взорвалась в марте 1919 года, через четыре месяца после окончания мировой войны. [165]
Автоматы честно выполнили порученную им работу. Сообразить, что времена изменились и работа их стала бессмысленной, они, конечно, не могли. У автоматов, ведь, нет мозга.
Можно ли построить такое сверхдальнобойное орудие, которое стреляло бы на сотни километров?
Да, такое орудие можно построить. Но, чтобы оно работало хорошо, чтобы оно действительно пригодилось на войне, нужно сначала изучить стратосферу.
Ни одна птица не залетала никогда в стратосферу. С высоты четырнадцати километров над землей начинается стратосфера и простирается высоко вверх, на много десятков километров. Там всегда мороз, мертвая тишина, и воздух такой редкий, что им уже не могут дышать люди.
Через стратосферу непременно придется пронестись тем людям, которые решатся когда-нибудь покинуть землю, отправиться на другие планеты.
Много раз уже пробовали ученые и воздухоплаватели залететь в стратосферу, исследовать ее. И почти все эти полеты кончались неудачно.
Тридцать три года назад в стратосферу полетел на воздушном шаре немецкий профессор Зюринг вместе со своим помощником Берсоном. Они оделись как можно теплее и захватили с собой резиновую подушку с кислородом.
Все выше поднимался шар. Вот он уже достиг высоты в десять километров. Но это все-таки еще не стратосфера. Воздухоплаватели уже не отрывают губ от кислородной трубки, они упорно хотят подняться еще выше. От страшного мороза чернила у них затвердели, превратились в черную льдинку; [166] механизм часов перестал работать. А шар все еще летит в вышину.
И вдруг Зюринг увидел, что его помощник Берсон лежит на дне корзины без движения. Зюринг бросился к нему, начал его тормошить — Берсон не отзывался. А у самого Зюринга точно молотки стучали в висках. Зюринг потянулся рукой к веревке клапана. Надо во что бы то ни стало остановить шар, иначе они оба погибнут! Но как это трудно сделать, когда рука отяжелела и не слушается, в висках стучит, мысли путаются. Последним страшным усилием Зюринг заставил себя приподняться и дернуть за веревку, но тут же упал в обморок. Шар с двумя неподвижными, полумертвыми людьми несется вниз...
Зюринг и Берсон пришли в себя только на земле. Больше никогда они не пробовали лететь в стратосферу.
Проникнуть в стратосферу на самолете попробовал американец Шредер. Он не поднялся даже до той высоты, на которой побывал Зюринг. Вернулся на землю Шредер слепым: он отморозил глаза.
Следующий полет в стратосферу совершил на воздушном шаре американский воздухоплаватель Грей. Он тоже не достиг стратосферы. Последняя запись, которую он сделал, показывала высоту в 13 километров. Когда шар опустился на землю, Грея нашли в корзине мертвым.
После Грея в стратосферу полетел испанский воздухоплаватель Маллас. Какой высоты он достиг — неизвестно.
В лесу нашли труп Малласа с синим, раздутым лицом.
Кто же, наконец, проник в стратосферу?
Бельгийский ученый Пикар был первым человеком, поднявшимся на высоту шестнадцати с половиной километров. Он едва не погиб, и научные наблюдения ему произвести не удалось. Пикар проник в стратосферу, но не открыл ее для науки.
После Пикар а решил проникнуть в стратосферу другой бельгиец — Козенс. Но при испытании его приборов перед полетом произошел взрыв, несколько человек погибло, и Козенс отказался от полета. Потом полетел американец Сеттл. Он потерпел крушение при взлете, был ранен в голову и упал на главной улице в Чикаго, среди трамваев и автомобилей.
А 30 сентября 1933 года три большевика выполнили то, что не удавалось до тех пор никому: они поднялись на 19 километров, проникли далеко в стратосферу. Они поднялись выше неба. Ведь, то синее небо, которое видим мы все, небо, по которому проплывают облака, подымается всего на несколько километров над землей. Прокофьев, Бирнбаум и Годунов побывали выше, они видели другое небо — темно-фиолетовое.
Три большевика побывали в стратосфере. Полтораста советских научных институтов и много десятков заводов потрудились над постройкой их стратостата. Никогда и нигде еще не строили таких больших воздушных шаров. Гондолу построить было еще труднее, она должна была быть и прочной и легкой, не бояться ни мороза, ни жара. А главное — плотно закрываться, чтобы из нее не вытекал воздух. Окажись в оболочке дырочка с булавочную головку — и люди в гондоле погибли бы.
Ночью при ярких прожекторах на московском аэродроме шла работа: из семисот баллонов накачивали в оболочку шара водород. Оболочка вздувалась, набухала и наконец вытянулась кверху огромной грушей; голубая груша высотой в восьмиэтажный дом.
В 8 часов 40 минут утра трое воздухоплавателей влезли [168] в свой стальной круглый дом, похожий на глобус, — в гондолу. Стратостат поплыл вверх. В 8 часов 45 минут Годунов закрыл крышку гондолы. Стало совсем тихо. Только еле слышно шелестел шар, подымаясь в вышину, да покачивались стрелки на приборах.
9 часов 05 минут — стратостат достиг той высоты, на которой побывал когда-то поплатившийся за это своими глазами Шредер.
9 часов 08 минут — стратостат минует высоту, на которой потерял сознание Зюринг.
9 часов 10 минут — стратостат минует высоту, которой достиг Грей, вернее — не он сам, а уже его труп.
9 часов 17 минут — стратостат минует последнюю высоту, на которую еще поднимался человек, высоту Пикара. Теперь трое советских воздухоплавателей летят уже в неизведанном пространстве.
Каждый из них занят своим делом. Один берет пробы воздуха, другой следит за приборами управления, третий ведет радиопереговоры с землей. Все работают молча. Через шесть окон вливается в гондолу ослепительный свет. Ровно жужжат машины, поглощающие углекислоту, и тонко свистит, вытекая, струя жидкого кислорода. В гондоле жарко, [169] двадцать восемь градусов, а за окнами невыносимый шестидесятисемиградусный мороз.
Вдруг что-то зазвенело. Это лопнуло, не выдержав давления, стекло барографа. К счастью, прибор не такой уж важный. Воздухоплаватели быстро исправляют повреждение.
12 часов 55 минут — темный столбик барометра упал так низко, как никогда еще не падал ни в одном барометре на земле. Это значит — воздух кругом стал совсем редкий. Воздухоплаватели на высоте 19 километров над землей. Они смотрят вниз, — внизу земля как дно бесконечного колодца; они смотрят вверх — вверху темно-фиолетовое небо.
В это же время с земли смотрят вверх тысячи людей. Они видят в солнечном небе стратостат. Он стоит, как светящаяся звезда. Он и на самом деле вознес в небо новую звезду, красную звезду СССР.
Воздухоплаватели начинают спускаться. Они готовятся к встрече с землей. На всякий случай они привязывают к каждому тяжелому предмету по парашюту. А если понадобится, вся оболочка шара может быть превращена одним движением в парашют.
Но спуск идет благополучно. С небывалой высоты советские стратонавты спускаются целыми и невредимыми; они несут на землю первые научные наблюдения, полученные в стратосфере.
И вот Прокофьев, Бирнбаум и Годунов снова уже на земле. Они обнимаются и поздравляют друг друга с победой. Они побывали выше неба!
Но задолго еще до этих отважных воздухоплавателей в стратосфере побывал один путешественник, который не попал в список первых стратонавтов. Это был не ученый, не [170] изобретатель, не летчик. Первым путешественником в стратосферу был стальной цилиндр с длинным заостренным наконечником.
Он поднялся на высоту тридцати километров над землей, он поднялся туда не затем, чтобы открыть людям какие-нибудь тайны стратосферы. Не затем, чтобы наметить путь будущим звездоплавателям.
Стальной цилиндр, летевший в стратосферу, был начинен взрывчатым веществом: тротилом. Он нес смерть!
Было это в конце мировой войны.
23 марта 1918 года рано утром первый такой цилиндр вылетел в путь и через три минуты упал в Париже. Свист, глухой удар, грохот. На окраине города затряслись от взрыва дома.
Сначала все решили, что это упала бомба, брошенная германским летчиком. Загудели сигнальные сирены. Артиллеристы стали у зенитных орудий, готовые к стрельбе.
Но в безоблачном, синем небе не было видно ни одного самолета.
А через пятнадцать минут опять раздался взрыв. Еще пятнадцать минут — и снова взрыв. Взрывы следовали один за другим с такой точностью, что по ним можно было проверять часы.
Тут началась паника. Если это не воздушный налет, — значит, обстрел из орудия. Но, ведь, ни одно орудие не стреляет дальше чем на 30 километров.
Неужели фронт, который еще вчера был в сотне с лишним километров от Парижа, так близко придвинулся к городу? Или, может быть, за ночь линию фронта прорвали, и германская армия уже у самого Парижа?
Военные специалисты осмотрели места взрывов. Они нашли мелкие стальные осколки, и по их расположению стали [171] строить догадки о том, откуда прилетели загадочные снаряды. Летчики вылетели в глубокую разведку. День и ночь на всем протяжении фронта работали звукоулавливатели.
На другой день с самого раннего утра опять начались в городе взрывы, опять через каждые четверть часа.
Но теперь причина их была уже известна: французская воздушная разведка обнаружила батарею германских "Длинных Берт" — спрятанные в лесу сверхдальнобойные орудия. Почему сверхдальнобойную пушку прозвали "Длинной Бертой"? "Длинной" ее прозвали за то, что ствол у нее был неимоверной длины. Если бы его воткнули в землю, он поднялся бы выше старых сосен. "Бертой" прозвали ее в "честь" Берты Крупп, жены Крупна фон Болен.
Но всего удивительнее в "Длинной Берте" была не ее тяжесть, не величина, не сила. Самое удивительное было то, что эта пушка, обстреливавшая Париж, глядела своим жерлом не в сторону Парижа, а вверх, в небо.
В этом-то и был секрет сверхдальней стрельбы. Если бы пушка стреляла прямо по Парижу, она бы, несмотря на всю свою силу, не добросила снаряд до Парижа: ведь, до него было 120 километров. Воздух помешал бы движению снаряда, не дал бы ему достичь цели. Но "Длинная Берта" выбрасывала [372] снаряд далеко вверх, на целых тридцать километров, в стратосферу, а в стратосфере воздух уже настолько редок, что почти не тормозит движения.
Но стрелять из такой огромной пушки было нелегко. Надо было учитывать и кривизну земли и ее вращение. Прицел определяли профессора математики, физики и метеорологи. За стальным чудовищем, весившим в три раза больше паровоза, бережно ухаживали. После каждого выстрела пушку смазывали, чистили, ей даже мерили температуру.
И все же после каждого выстрела пушка портилась; несмотря на то, что мишень ее была огромна — целый Париж, — пушка все чаще и чаще давала промахи.
После пятидесяти выстрелов "Длинную Берту" отвезли на завод для ремонта. После полутораста выстрелов из нее уже нельзя было стрелять.
Что же дала немцам бомбардировка Парижа? Когда подсчитали, выяснилось, что снаряд "Длинной Берты" убивал в среднем одного человека — всего только одного из нескольких миллионов жителей Парижа.
"Длинная Берта" оказалась самой безвредной пушкой на свете, чем-то вроде огромного "пугача". Напугать парижан ей, действительно, удалось: около миллиона людей выехало из города.
А Германии этот пугач обошелся дорого.
На постройку сверхдальнобойной пушки потребовалось около года; а работа ее измеряется секундами. Каждый выстрел длится всего лишь 1/23 часть секунды. Три "Длинных Берты" сделали всего 303 выстрела; значит, вся их работа продолжалась тринадцать секунд.
Эти тринадцать секунд обошлись Германии больше чем в миллион рублей.
Попытка обстреливать неприятельский тыл через стратосферу [173] не дала тех результатов, каких от нее ждали. Три "Длинных Берты", не израсходовав своих снарядов, замолкли.
Однако это еще не значит, что в будущей войне люди откажутся от новых попыток использовать стратосферу для своих целей.
Снаряды "Длинной Берты" впервые нарушили мирную тишину стратосферы. И, может быть, недалек тот час, когда через нее пронесутся боевые стратосферные самолеты и ракеты.
Возможна ли армия без людей
Итак, военные машины-автоматы уже существуют; среди них есть и такие, которыми можно управлять на расстоянии, есть и такие, которые могут сами преодолевать сотни километров, прорезая своими снарядами стратосферу.
Значит, Фуллер прав, и война будущего — это война машин, а не людей?
Нет, это не так. Для того, чтобы война превратилась в войну машин, надо, чтобы машина могла всецело заменить человека. Надо, чтобы "механический боец" ни в чем не уступал человеку-бойцу, чтобы он с успехом заменил его при всех обстоятельствах, какие встретятся на войне.
В этом вся суть. Но этого-то как раз ни Фуллер, ни любой другой генерал, проповедующий замену людей машинами, сделать не может.
Разберемся в том, что такое автомат. Это механизм, который сам, без управления человеком, совершает какие-то действия. [174]
Какие именно? Всегда одни и те же, заранее определенные.
Запас таких автоматических действий имеется и у человека. Если перед вашими глазами хлопнуть в ладоши, вы непременно мигнете. Если пощекотать соломинкой у вас в носу, вы чихнете. Этих автоматических, бессознательно совершаемых действий у живого существа очень много. Но может ли оно ограничиться только этими действиями?
В физиологической лаборатории я видел собаку, у которой вырезали большую часть мозга. С виду это была вполне здоровая собака. Нужно было внимательно присмотреться к ней, чтобы заметить, как странно она себя ведет.
Например, на зов эта собака не шла, но стоило ее подтолкнуть, как она начинала двигаться вперед, все прямо, как заводная, до тех пор, пока не натыкалась на что-нибудь; и тогда она останавливалась, точно не знала, куда повернуть, направо или налево. Еды эта собака тоже не замечала; нужно было сунуть кусок ей прямо в рот, чтобы она задвигала челюстями. Словом, это был живой автомат, все действия которого, можно было рассчитать заранее...
Так вот, если бы мечты Фуллера когда-нибудь сбылись, и на войне в самом деле появились механические бойцы, они могли бы заменить не настоящих, разумных людей, а только людей с вырезанным мозгом.
Автоматы — это работники без всякой инициативы, без мысли. Вернее-в механизм, заменяющий им мозг, изобретателем вложена всего-навсего одна мысль, способность разрешать только одну задачу, и притом всегда одним и тем же способом. Хорошо, если задача проста и решается всегда одинаково, как, например, у автоматов телефонной станции. У них работа изо дня в день одна и та же: и сегодня, и завтра, и через десять лет. Неожиданности тут быть не может.
А на войне каждый час — неожиданность; противник не стоит на месте, он движется, борется; задача, которая вчера решалась одним способом, сегодня, в новой обстановке, решается уже по-другому.
Вот и выходит, что одними машинами на войне не обойтись. Автоматы и радиомашины могут, конечно, очень пригодиться, они, наверное, сыграют на войне значительную роль; но вполне заменить людей они не в силах.
Машина может делать все, что угодно; на одно только юна не способна и никогда не будет способна — мыслить и изобретать. А на войне нужна мысль, нужна сообразительность.
Нет, ведь, на свете такого оружия, которое бы наверняка, во всех случаях давало победу. От любого оружия можно защититься, любое оружие можно отбить другим оружием; все дело только в том, какое и когда применить.
На войне нужно изобретать, выбирать, придумывать новые, неожиданные способы борьбы с противником. А на это способен только человек.
Вот решите, кто сильнее: цеппелин или самолет? Цеппелин и больше самолета, и моторы у него большей мощности, и летать он может дальше и дольше. Но когда в мировую войну начали бомбардировать города с воздуха, оказалось, что цеппелину это гораздо труднее, чем самолету. Напрасно пробовали красить цеппелины в черный цвет, чтобы они были незаметны ночью. Напрасно пытались прятать их за облаками, спуская на канате вниз под облака наблюдателя с телефоном. Ничто не помогало. Цеппелин так велик, что его сразу замечали и сбивали иной раз первыми же выстрелами зенитных орудий.
Кто сильнее: автомобиль или велосипед? Конечно, автомобиль и быстрее и сильнее. Но если дорога впереди перерезана рвом и через ров перекинута узенькая дощечка, на автомобиле вы не проедете. Тут велосипед окажется полезнее автомобиля.
Кто сильнее: самолет или голубь? Вопрос этот кажется смешным. Можно ли сравнивать силы голубя с силами авиационного мотора? Бывают, однако, на войне такие обстоятельства, когда голубь может совершить то, что не под силу ни цеппелину, ни самолету.
Рассказ о голубе "118-14-А"
С самого начала мировой войны Бельгия была захвачена германскими войсками. Германское командование устроило в завоеванной стране военные склады. Оно перевозило по бельгийским железным дорогам свои войска, использовало Бельгию как самое удобное место для подготовки наступления на Францию.
Конечно, французскому командованию было очень важно проникнуть в замыслы врага, узнать, что делается в Бельгии. Для этого нужно было послать в Бельгию французских лазутчиков. Но никакой шпион или лазутчик не мог туда пробраться. Фронт, полоса смерти, отрезал Бельгию от Франции.
А вдоль бельгийско-голландской границы немцы выстроили непрерывную ограду из колючей проволоки. Часовые с заряженными ружьями дежурили тут день и ночь. Да еще, на всякий случай, по проволоке пущен был смертельный электрический ток в пять тысяч вольт.
Ни пешком, ни на автомобиле, ни на самолете нельзя было проникнуть в Бельгию.
Тогда французам пришла в голову такая мысль: если человек не может пробраться в Бельгию, то зато туда может пролететь птица. Нельзя ли послать лазутчиком голубя?
Почтовый голубь отличается удивительной способностью: его можно отвезти очень далеко, за сотню километров, и он все-таки найдет дорогу домой, самым коротким путем вернется в свою голубятню.
Но как доставить голубей в Бельгию? Решили сделать вот что: привязать ящики с голубями к небольшим воздушным шарам и отправить шары с первым попутным ветром из Франции в Бельгию. Но, ведь, шары, никем не управляемые, будут без конца носиться по небу, и голуби, заключенные в ящиках, умрут с голоду? Чтобы этого не случилось, к шару приделали особый механизм, который через несколько часов должен был перерезать веревку, связывающую ящик с шаром.
Но тут возникли новые сомнения. Не разобьется ли голубь при падении ящика на землю? Не вырвется ли он на свободу раньше времени? Не съест ли его кошка или собака? А главное — как добиться того, чтобы голубь с успехом выполнил свою роль лазутчика и благополучно вернулся домой?
Вместо того, чтобы объяснять здесь, как решили все эти задачи, я расскажу историю, которая произошла на самом деле.
Восьмого августа 1916 года Клери Ламбо, маленькая девочка-бельгийка из восточной Фландрии, работала с самого утра в огороде. Она сидела на корточках перед грядкой и полола сорную траву. Девочке было невесело: как раз сегодня исполнилось два года с того дня, как отец ее погиб в бою. После смерти отца девочка жила у брата, — других родственников у нее не было. Но и брат пропал уже больше года назад: он ушел во Францию, и с тех пор от него нет никаких известий. Наверное, и он давно убит.
"Скоро ли кончится война?" думала девочка. Слезы застилали ей глаза, и она плохо разбирала, что она выдергивает из грядки — сорную траву или овощи.
Но вот девочка подняла голову и увидела, что над землей плывет по ветру маленький воздушный шар. Он летит так [380] высоко, что его еле видно. И вдруг от шара что-то отделилось и полетело вниз.
Что это такое?
Сначала Клери видела только точку в небе, потом точка стала пятнышком, и наконец Клери разглядела небольшой ящик, над которым, замедляя его падение, покачивался раскрытый зонтик. Зонтик был похож на большой распустившийся цветок.
Клери Ламбо бегом бросилась туда, где опустился оторвавшийся от воздушного шара ящик. Она прыгала через грядки, перелезала через изгороди и вот наконец между двух грядок нашла решетчатый ящик, набитый конским волосом. В этой клетке, точно преступник в тюрьме, сидит большой голубь. Он испуганно смотрит на девочку своими круглыми красными глазами и воркует. На ящике надпись: "Прошу открыть!"
Клери открыла ящик и увидела в нем листок чистой бумаги, карандаш и записку.
"Сожгите сейчас же парашют, накормите и напойте голубя", так начиналась записка. Потом шел длинный перечень вопросов. А в конце крупными буквами было приписано: "Если вы хотите, чтобы война кончилась скорей и германская армия ушла с бельгийской земли, ответьте точно и правильно на все вопросы. Подписи вашей не нужно. Вложите бумагу в трубочку, которая привязана к ноге голубя, и отпустите его".
Разумеется, девочке очень хотелось, чтобы война окончилась поскорей. Осторожно осмотревшись кругом, она поднесла к парашюту зажженную спичку. Парашют вспыхнул. Через мгновенье от него осталась только горсточка пепла. Тогда Клери вытащила голуоя из ящика и понесла его домой под передником, чтобы никто его не заметил. Дома она насыпала [181] на пол хлебных крошек и крупы, налила в блюдце воды и, пока голубь пил и ел, уселась за стол и принялась писать ответы на все вопросы, перечисленные в записке.
Она написала, какой полк стоит в их деревне, в какую сторону уходят нагруженные снарядами поезда, много ли пушек провозили мимо их деревни.
Пока она сидела и писала, голубь клевал зерно, хлопал крыльями, чистил клюв. На ноге у него было тоненькое колечко с надписью: "118-14-А".
Часа через два Клери Ламбо тихонько открыла окошко и выпустила голубя. Он сразу взвился вверх и пропал в синем небе. Клери потеряла его из виду. А голубь летел домой во Францию, летел быстро, не сбиваясь с пути, точно в голове у него был спрятан маленький компас.
Голубь не знал, что внизу у людей идет война. Он не понимал, что значили дымки, клубившиеся в воздухе, и далекие раскаты, похожие на гром. Он спешил к себе в голубятню.
На лету он даже не слышал, как свистит от напора воздуха спрятанный в перьях его хвоста свисток. Голубь привык к этому свисту и давно не замечал его. А между тем этот свист спасал его от дрессированных соколов, которых завела германская армия специально для истребления неприятельских почтовых голубей.
Вечером 8 августа 1916 года голубь "118-14-А" прилетел наконец домой.
Пробираясь к себе в голубятню, он раздвинул качающиеся у входа прутья, и от этого внизу раздался сигнальный звонок.
- Посмотрим, какие новости, — сказал французский солдат, приставленный к почтовым голубям, и подошел к клетке. Через минуту он вернулся из голубятни, чем-то опечаленный.
- Послушай, Ламбо, — сказал он своему товарищу, — "118-14-А" придется вычеркнуть из списка: глаз у него пробит шрапнелью, вся голова в запекшейся крови. А записка цела. Смотри, вот она. Писал, наверное, ребенок. Буквы кривые, много ошибок.
Молодой солдат прочел записку и задумался.
- Из восточной Фландрии... У меня там осталась сестричка Клери, — сказал он. — Сейчас ей должно быть уже двенадцать лет. Кто знает, может быть, и к ней во двор опустился один из наших голубей, — если только дом наш уцелел и сама она еще жива...
На другое утро голубя "118-14-А" вычеркнули из списка почтовых голубей. За ночь он умер.
Подвиг голубя был отмечен французским командованием в специальном приказе. Перед тем как похоронить крылатого письмоносца, ему надели на шею маленькую медаль.
Командование объявило свою благодарность тому голубеводу, который догадался переправлять голубей из Франции в Бельгию на воздушных шарах, заставил птицу выполнить волю человека.
Вооруженный народ
От пулемета до голубя, от броненосца до дымовой шашки, все может найти себе применение в войне, все может служить средством борьбы с противником. Но любое средство, любое оружие сильно только в умелых руках. Какие бы новые аппараты и машины ни применили в будущей войне, все равно за ними, в конце концов, будут стоять люди. Люди будут решать, когда и как применить эти машины, люди будут ими управлять
.
Армия без людей немыслима. Ловкого сильного бойца, [183] живого человека с его мозгом, нервами и мускулами, ничем не заменить на войне.
А если это так, если, действительно, основная сила армии — люди, то ясно, что каждое государство постарается во время войны призвать в свою армию как можно больше людей. И, значит, в будущей войне, — точно так же, как и в прошлой,- армии непременно будут большими, массовыми.
На фронт будут посланы не тысячи, даже не сотни тысяч, а миллионы и миллионы людей.
Понятно, почему некоторые военные специалисты буржуазных стран желали бы, чтобы в их армии было поменьше людей. Они знают, что миллионные армии — смертельная опасность для капитализма. Они хотели бы распоряжаться такой армией, которая состояла бы только из верных капитализму людей. А таких — немного.
Все это понятно. Но одно дело — их желания, а другое — то, что есть на самом деле.
На самом же деле небольшой, снабженной самым лучшим оружием — в том числе автоматами и радиомашинами — армии можно противопоставить другую армию, вооруженную так же хорошо, но только вдвое или втрое большую. Нетрудно сообразить, какая из этих армий окажется сильнее.
Небольшая армия, как бы ни была она механизирована, никогда не сможет добиться в будущей войне решительной победы. Если бы даже она и достигла на первых порах некоторых успехов, эти успехи все равно были бы недолговечны.
Самолетами, танками, артиллерией можно атаковать противника, можно засыпать его снарядами, вырвать у него кусок земли. Но, ведь, всего этого для победы мало: надо еще суметь удержать захваченную землю, закрепить ее за собой. А это невозможно без сильных отрядов пехоты.
И в наше время — так же, как всегда — основной [184] частью армии является пехота, миллионы стрелков. Только они могут построить укрепления, овладеть захваченным районом по-настоящему, так, чтобы уже не выпустить его из рук, — только они могут закрепить победу.
Всегда и везде на войне нужен меткий стрелок.
Миллионы стрелков, это они выносят на себе главную тяжесть войны, и от них больше всего зависит исход войны, зависит окончательная победа...
Нет, как бы ни желали этого некоторые генералы, им не обойтись в будущей войне небольшой армией, усиленным полицейским отрядом. Им придется призвать под ружье миллионы рабочих и крестьян своей страны, вооружить весь народ.
Кровавая дорога
Придет скоро день, и снова, как два десятка лет назад, капиталистические правительства призовут свои народы к войне. Снова скажут они: "наступило время драться за родину!"
Но теперь уж миллионам людей стало ясно: империалистическая война не может быть названа войной за родину.
В 1899 году началась англо-бурская война. Из-за чего она вспыхнула? Из-за того, что в южной Африке нашли алмазные россыпи, и английская "Привилегированная компания" решила во что бы то ни стало этими россыпями завладеть... [185]
При чем же тут родина?
В 1914 году разразилась мировая война. Спор шел о колониях, о том, кому владеть Азией и Африкой, кому властвовать над всей землей.
При чем же тут родина?
В 1934 году шла война между Боливией и Парагваем. Войну эту вызвали два треста — Рокфеллера и Детердинга. Они спорили о том, кому из них торговать южноамериканской нефтью.
При чем же тут родина?
Нет, не родину защищает тот, кто сражается в армии империалистов и захватчиков, не свою страну защищает он, а только банкиров и фабрикантов своей страны, таких людей, как Дюнсберг, Крупп или Ле-Шьен, их землю, а не свою.
Империалистическая война, это война ради выгоды властелинов земли — капиталистов.
Нет и не может быть оправдания такой войне!
Сражаться за капитализм? Отдавать жизнь за то, чтобы властелины земли могли захватить себе новые богатства, могли расширить свою власть?
Их власть и так обходится человечеству слишком дорого: изо дня в день, даже и в мирное время, она убивает тысячи людей.
Вот, подсчитайте, сколько людей она уничтожила за один только прошлый год, за триста шестьдесят пять дней.
В прошлом году два миллиона людей умерло в капиталистических странах с голоду; почти столько же не выдержало постоянной борьбы с нуждой, сами наложили на себя руки; и еще больше, гораздо больше, погибло от болезней, вызванных голодом, нищетой и непосильным трудом, — таких болезней, которых давно бы уже могло не быть на земле.
Что значат по сравнению с этим все стихийные бедствия — [186] землетрясения, наводнения, ураганы? Землетрясение губит тысячи людей, а тут гибнут миллионы. Землетрясения случаются изредка, а это истребление людей голодом идет все время, непрерывно. И в землетрясении, наконец, никто не виноват, а тут мы хорошо знаем, кто виновен.
Поистине, кровавой дорогой ведут человечество властелины земли!
Вот за их власть, за то, чтоб она могла существовать дальше, и гонят фашисты своих солдат на войну, стараются их обмануть словами о родине.
К счастью, теперь обмануть народы уже не так легко, как это было в 1914 году: ведь, у них уже есть опыт прошлой мировой войны. Теперь рабочие организованы, во главе их стоят коммунистические партии, ведущие непримиримую борьбу с капитализмом.
Нет, если уж придется воевать, если фашисты вынудят народы взяться за оружие, то стоит взять его в руки и сражаться ради одной только цели: чтобы этот жестокий и нелепый строй рухнул как можно скорее!
Чтобы настало, наконец, время, когда нигде уже не будет угнетения людей людьми, не будет ни голода, ни безработицы, ни войн!
Тех, кто твердо решил вывести человечество с кровавой дороги на новый, лучший путь, кто готов отдать этому все свои силы, а если понадобится даже жизнь, — зовут большевиками.
Это было в 1914 году
Все политические партии — кроме партии большевиков — ответственны за мировую войну: ведь, все они поддержали правительства своих стран в 1914 году. [188]
Нет истории позорнее, чем история "социалистических" партий во время мировой войны.
Взять к примеру хотя бы германскую социал-демократическую партию. Не раз, а десятки раз клялись ее вожди, что они не допустят империалистической войны: в решительный момент они призовут рабочих на улицу, объявят всеобщую забастовку, не дадут правительству начать войну.
Так обещали они. А что они сделали, когда действительно настал решительный момент, когда на самом деле нависла грозная опасность войны?
Они пришли тогда в рейхстаг и голосовали за войну.
Они изменили социализму, они помогли германским капиталистам обмануть народ, погнать солдат на войну.
И в награду за это им позволили в конце заседания рейхстага подойти к Вильгельму II и по очереди пожать ему руку...
Точно так же, как эти германские "социалисты", поступили в те дни и "социалисты" других стран.
Только одна партия — партия большевиков — всегда боролась против империалистической войны. Большевики боролись против империалистической войны еще тогда, когда ее только подготовляли капиталистические правительства. Они не прекратили своей борьбы и тогда, когда война уже наступила.
Царское правительство отлично знало, кто его главный враг.
Еще летом 1914 года, перед самой войной, полиция произвела по всей России аресты, бросила сотни большевиков в тюрьму, разгромила во многих городах большевистские партийные организации и закрыла большевистские газеты.
Царскому правительству казалось, что теперь-то уж большевики лишены возможности бороться против войны.
Но большевики недаром имели опыт многолетней борьбы, [189] опыт работы в подполье. Они устроили тайную "бродячую" типографию: каждую неделю переносили они ее на новое место, чтобы запутать следы, сбить с толку полицию. Рукописи в эту типографию приносили не в портфеле, не в папке, а в спичечном коробке: они написаны были на клочках папиросной бумаги, в случае обыска их можно было сжечь в один миг. А готовые, отпечатанные листы выносили в корзинах с грибами или овощами. Листы подбрасывали потом на заводы, на вокзалы, на мобилизационные пункты, откуда солдаты шли на фронт.
И вот, в дни, когда все газеты во всех странах звали рабочих и крестьян на войну, в эти дни раздался голос Ленина, голос большевиков.
Ленин звал народы прекратить империалистическую войну; и не просто звал, а указывал, как это сделать.
- Выход не в протестах против войны, не в просьбах, обращенных к царскому правительству, — говорили большевики русским рабочим и крестьянам. — Все это не поможет. Ведь, война помещикам и капиталистам необходима. А царское правительство — это правительство помещиков и капиталистов.
Вырвать власть из их рук — вот единственный способ уничтожить войну.
Но для этого нужно не отказываться от оружия, а повернуть это оружие против тех, кто вызвал войну, против капиталистов. Войну империалистическую, битву народов между собою, надо превратить в гражданскую войну, — в битву народов против властелинов земли!
Вот к чему звали большевики, вот к чему они готовились.
Осенью 1914 года большевики созвали совещание.
Из Иванова-Вознесенска, из Харькова, из Риги и других городов выехали в Петроград рабочие-большевики. Ехали они окольными путями, чтобы обмануть "шпиков", полицейских шпионов. Ночью, на глухих полустанках сходили с поезда, пробирались пешком через леса и болота до другой железнодорожной ветки и пересаживались там на другой поезд.
Второго ноября в окрестностях Петрограда, в Озерках, среди заколоченных на зиму дач, открылось совещание. В нем участвовало совсем немного народу: несколько делегатов с мест да еще пятеро большевиков — депутатов Государственной думы.
Все окна в доме завесили одеялами. Дверь отворяли только на условный стук.
Два дня не выходили участники совещания из этого дома. Две ночи спали на сдвинутых стульях. В третью, последнюю ночь раздался вдруг громкий стук, а вслед за этим с грохотом слетела с петель дверь, и в комнату, держа револьверы наготове, ворвались жандармы.
- Ни с места, руки вверх! — крикнул жандармский ротмистр.
Начался обыск. Напрасно пробовали большевики отбиваться: жандармы крепко держали их за руки. Потом их повезли в тюрьму.
Щелкнула со звоном тяжелая дверь, каждый очутился в одиночной камере.
Сто дней просидели они тут.
А через сто дней двери камер отворились: конвойные повели большевиков в суд. Суд длился три дня. Наконец дали последнее слово обвиняемым.
- Нас судят, — сказали они, — за стойкую защиту прав народа; мы гибнем за то, что по мере своих знаний защищали интересы рабочих.
В полночь суд вынес приговор: девять человек сослать в Сибирь, двух заключить в крепость. [191]
На площадке железной лестницы осужденные большевики обнялись и поцеловались друг с другом; потом их снова развели по камерам.
А потом пришел тюремный фотограф и сфотографировал их, врач осмотрел их и записал "особые приметы"; с пальцев у них сняли оттиски тушью. И скоро большевиков — бывших депутатов Думы — переодели в арестантские халаты с нашитыми на грудь номерами; вручили каждому мешок с бельем; принесли кандалы.
Закрытый тюремный автомобиль подкатил к Николаевскому вокзалу. Платформа была совсем пуста. Но когда большевики уже подходили к поезду, им встретилось несколько рабочих-железнодорожников. Рабочие узнали их и остановились.
- Не горюйте, товарищи, — крикнули они, — скоро выручим!
Паровоз загудел, вагон с железными решетками на окнах тронулся с места. Ему предстоял огромный путь, тысячи верст. Он шел на восток, в Сибирь — туда, где в это время уже находился в ссылке Сталин...
"Работа нашей партии стала во сто раз труднее,
- так писал в те дни Ленин. —
И все-таки мы ее поведем!"
Когда прекратятся войны?
О том, как Ленин вел великую борьбу с войной, как навсегда порвал он со всеми "социалистами", изменившими социализму и одобрившими войну, как созывал он международные съезды, подымая народы всех стран на борьбу с войной, — обо всем этом здесь невозможно рассказать.
Скажу только, к чему привела эта борьба, начатая Лениным.
Вы читали в этой книге о Верденском сражении. Вспомните, как храбро дрались французские солдаты, — пока они верили, что воюют за свою родину.
Но те же самые солдаты, которые под Верденом беспрекословно шли умирать по приказанию своих командиров, год спустя стали останавливать в пути поезда, требовать, чтобы их везли назад в Париж:
- Пора кончать войну — начинать революцию!..
Вы читали в этой книге об Амьенском сражении. Как раз во время этого сражения германские солдаты впервые отказались подчиняться своим офицерам; а через три месяца, подняв красные флаги, они пошли на Берлин.
Вы читали о Зеебрюгском сражении. Те же английские солдаты, которые в нем участвовали, восстали в момент демобилизации и чуть было не захватили здание военного министерства в Лондоне.
И, наконец, в России народы довели свою борьбу до конца. Под знаменем революции большевики вывели нашу страну из мировой войны; в революционной, гражданской войне отстояли ее от капиталистов, привели к настоящему миру.
Почему же миллионы людей пошли по указанному Лениным пути? Почему эти люди, не желавшие больше сражаться в империалистической войне, с такой готовностью жертвовали своей жизнью в войне революционной?
Потому, что теперь они действительно защищали свою родину, свою свободу.
Не за капитализм сражались они теперь, а против него, против того самого волчьего закона, который и вызывает войны. И, значит, победа в этой войне приближала то время, когда войн уже не будет.
Такой день придет: все народы освободятся наконец от капитализма, от власти волчьего закона. Войн больше не будет — просто потому, что не будет уже той причины, которая вызывала их прежде, не будет тех людей — капиталистов, — которым война была нужна.
Все оружие, какое только есть на земле, бросим мы тогда в огромную печь, расплавим и сделаем из него новые, нужные всем вещи.
Только по одному образцу каждого вида оружия мы сохраним тогда и поставим эти образцы в музей. Пусть люди, которые будут жить после нас, знают, в какие жестокие времена жили их предшественники. Пусть они знают, какой ценой завоевана их свобода.
Так мы сделаем, когда придет время. А пока еще оружие нам нужно.
Разве не делаем мы все, что только в наших силах, чтобы отдалить войну?
Ведь, это Советский Союз предложил еще в 1927 году всем странам разоружиться, распустить армии, в один и тот же день уничтожить на всей земле все пушки, танки, военные корабли, самолеты, подводные лодки, — все, что нужно для войны, что несет людям смерть... Но это предложение было отвергнуто правительствами всех стран.
Тогда Советский Союз предложил всем странам уменьшить свои армии, хотя бы вдвое, и отказаться от самых жестоких и губительных видов оружия. Но и на это предложение капиталистические государства тоже не согласились.
Тогда Советский Союз предложил точное определение "агрессора" — зачинщика войны; если бы определение это было принято, начать войну было бы гораздо труднее: каждому сразу, было бы ясно, кто в ней виноват. Но большая часть государств отвергла и это.
Наконец Советский Союз предложил всем странам подписать договор о ненападении и взаимопомощи. Вот в чем заключался этот договор: каждое государство обязано выступить против начавшего войну, обязано защищать мир. Но Германия, Япония, Польша отвергли и это предложение.
Вот сколько попыток сделали мы, чтобы укрепить мир. Но все наши усилия наталкиваются на сопротивление тех стран, которые непременно хотят войны, и прежде всего — на сопротивление фашистских государств.
Мы за мир. Фашисты за войну.
Новая империалистическая война угрожает миру.
Ее готовят фашисты. Это они хотят напасть на нас, они заранее подыскивают себе союзников, создают общий фронт войны.
Все будущее человечества — под ударом. Можно ли еще отвести этот удар, сохранить мир?
Да, еще можно. Но, чтобы теперь сохранить мир, нужно за него бороться. Как преступнику связывают руки, чтобы он никому не мог повредить, как на сумасшедшего набрасывают смирительную рубашку, так народы должны связать руки фашизму, чтобы он не начал новой войны.
"Фронту войны" надо противопоставить во всех странах единый народный "фронт мира".
Фронт против фронта: только так и возможно сейчас по-настоящему бороться за мир.
Все силы — на борьбу за мир. Эта борьба должна объединить и тех, кто против войны, и тех, кому война сейчас невыгодна.
Ведь, и среди правительств и партий капиталистических стран есть такие, которые пока еще не хотят войны, сами опасаются угрозы фашизма. Но главная сила "фронта мира", конечно, не в них: сегодня они еще за мир, а завтра могут быть за войну.
Главная опора тех, кто за мир, — Советский Союз, единственное государство, которому война не нужна.
Чем сильнее будет наша родина, чем крепче будет наша армия, тем больше надежды сохранить мир.
За мир-это значит теперь: за Советский Союз. Против войны — это значит теперь: против фашизма.
Да, фашизм — это война. Теперь, после испанских событий, в этом не может быть уже никаких сомнений.
Вот как начались эти события.
В феврале 1936 года в Испании было проведено всеобщее голосование. Голосование показало: огромное большинство населения Испании поддерживает "народный фронт", верит только ему. В соответствии с таким исходом голосования в Испании было образовано новое правительство: правительство народного фронта.
И сразу встал вопрос: что же теперь будут делать испанские фашисты? Ведь, они всегда всеми силами боролись против народного фронта.
Испанские фашисты сами сейчас же ответили на этот вопрос. Они сказали: раз вся страна поддерживает новое правительство, то и они тоже подчиняются ему. Фашистские генералы и офицеры принесли торжественную присягу. И правительство поверило им.
Правда, были некоторые подозрительные факты. Так, например, испанские фашисты стали ездить в Германию и Италию, вели там какие-то секретные переговоры. Фашистские генералы что-то очень уж часто стали проводить военные [193] учения и маневры, перебрасывать свои войска из одних местностей в другие. Но испанское правительство смотрело на все это сквозь пальцы.
Так продолжалось пять месяцев.
А в ночь с 18 на 19 июля севильская радиостанция, которая находилась в руках фашистов, передала такую метеорологическую сводку: "Над всей Испанией безоблачное небо..." Это был условный знак к мятежу.
Фашистские мятежи вспыхнули одновременно почти во всех испанских городах. Вся надежда мятежников была на внезапность, на неподготовленность испанского народа к борьбе. Особенно важно было мятежникам захватить столицу Испании — Мадрид.
Но испанские коммунисты были бдительны, — мятеж не застал их врасплох. Сейчас же было роздано оружие рабочим. И в большей части городов мятеж сразу же был подавлен. Мадрид остался в руках законного правительства.
Казалось, мятеж не удался, и мятежным генералам остается одно: сдаться. Ведь, слишком уж неравны силы: на одной стороне кучка фашистов да обманутых ими марокканских солдат, привезенных из Африки; а на другой стороне — весь испанский народ.
Но мятежные генералы не сдались. У них, оказывается, был в запасе еще один козырь: помощь Италии и Германии.
Тут-то и обнаружилось, зачем испанские фашисты ездили заранее в Германию и Италию, о чем они вели там переговоры. Из этих стран стали теперь спешно прибывать для мятежников сотни новейших танков и самолетов. Пользуясь преимуществом в оружии, мятежники снова перешли в наступление.
Тогда английское и французское правительства, видя, что в испанские дела начинают вмешиваться чужие страны и [199] желая этого избежать, предложили всем государствам Европы подписать такое соглашение: все государства обещают не доставлять оружия ни испанским мятежникам, ни испанскому правительству. Конечно, это было несправедливо: нельзя ставить мятежников и законное, выбранное всем народом, правительство на одну доску. Но зато это соглашение лишило бы мятежников снабжения оружием. А главное, оно воспрепятствовало бы превращению войны в Испании в международную войну.
Поэтому Советский Союз подписал соглашение.
Пришлось подписать соглашение и правительствам Германии и Италии.
Однако германские и итальянские фашисты пошли на обман: соглашение-то они подписали, но выполнять его не стали. Они продолжали снабжать мятежников оружием.
Мятежники подошли к самому Мадриду.
Но тут выяснилось, что мало еще танков и самолетов, чтобы взять Мадрид, нужно для этого еще иметь большую армию. Бесстрашно сражались защитники Мадрида. Они отняли много самолетов и танков у мятежников; они сами строили самолеты и танки на своих заводах; они сумели закупить оружие в Америке и привезти его в Испанию.
И вот под стенами Мадрида фашистская армия потерпела поражение и дрогнула.
Но тогда германское и итальянское правительства отбросили все стеснения, все увертки: они стали посылать в Испанию на помощь мятежникам не только оружие, но еще и свои войска...
Сейчас, когда пишутся эти строки, борьба под Мадридом еще продолжается, и никому неизвестно, каков будет ее исход.
Но уже сейчас ясно одно: Германия и Италия недаром так усиленно помогают испанским мятежникам. Фашисты [200] стремятся завладеть Испанией для того, чтобы и ее включить в сколоченный ими "фронт войны", использовать и ее богатства и силы для будущей мировой войны, — войны, прежде всего, против Советского Союза.
Рассказ о Перекопе
Не в первый раз собирается враг захватить нашу землю, не в первый раз нам грозит война.
Восемнадцать лет назад, во время разрухи и голода, когда у нас не было ни хлеба, ни металла, ни угля, ни нефти, когда почти все заводы были заброшены, а поезда двигались по железным дорогам не быстрее телеги, в это трудное время нам пришлось отстаивать с оружием в руках нашу родину.
Тогда у нас еще не было такой могучей армии, как теперь; в тяжелых боях гражданской войны и родилась наша Красная армия.
Гражданская война продолжалась три года; три года отбивались мы от белых армий, организованных иностранными и русскими капиталистами. Бои шли на Урале, в Сибири, под Петроградом, под Орлом, у Киева.
Наконец, к осени 1920 года и адмирал Колчак, и генерал Юденич, и генерал Деникин были разбиты; в руках белых — ими командовал теперь барон Врангель — оставался один Крым.
О борьбе за Крым я хочу здесь рассказать, хотя бы в нескольких словах: этого будет довольно, чтобы представить себе, как мы бились во время гражданской войны.
Третьего ноября красные войска подошли к Сивашу, полосе воды, отделяющей Крым от остальной страны.
Крым лежал рядом, совсем близко; но проникнуть в него [201] было невозможно: Сиваш, море-болото, преграждал войскам путь.
Самой природой превращен Крым в неприступную крепость: со всех сторон он окружен водой и только полоской земли — Перекопским перешейком — соединен с материком. Так узок этот перешеек, что наступающим здесь не развернуться. Даже небольшая армия может защитить его, запереть вход в Крым.
На это и рассчитывали белые.
У самого своего начала, возле города Перекопа, перешеек во всю ширину перегорожен построенным давным-давно земляным валом; перед ним широкий, метров в сорок, ров. Этот вал и выбрал Врангель для своих укреплений. Больше года работали здесь саперы, они изрезали вал окопами, "лисьими норами", устроили блиндажи, укрытия для орудий, пулеметные гнезда.
А за этим рядом укреплений белые возвели, на всякий случай, еще второй ряд — в конце перешейка, у Юшуни. Тут поставили они огромные, взятые с севастопольских фортов, дальнобойные пушки.
Так загородили белые доступ в Крым. Точно на двойной замок заперли полуостров, последнее свое убежище.
30 октября Врангель сам осмотрел все укрепления. "Отныне, — сказал он после осмотра, — Крым для врага неприступен!"
А ровно через неделю командующий красным фронтом товарищ Фрунзе — отважный большевик, приговоренный в царское время к смертной казни, — отдал приказ: взять Крым. И наши войска двинулись на штурм Перекопа. Но двинулись они на Крым не той дорогой, на которой ждали их белые. Они пошли таким путем, какой не обозначен ни на одной карте.
Осень в Крыму стояла тогда холодная и на редкость сухая. К тому же много дней подряд дул ветер, отгонявший воду Сиваша к востоку. Сиваш стал мелеть. Там, где, судя по карте, простиралось море, сейчас протянулось узкой полосой обнажившееся дно.
Фрунзе повел войска по морскому дну — в тыл Перекопу. В ночь на 8 ноября, когда стемнело, передовые отряды 15-й и 52-й дивизий спустились с берега и двинулись по дну. Чтобы в темноте не заблудиться, разведчики заранее расставили на протяжении всего пути вехи.
Туман клубился над обмелевшим ложем Сиваша. Красноармейцы шли, поеживаясь от сырости. Почти все они шли босые, у иных не было даже шинели, они кутались в тряпье; и на головах у них вместо шлемов накручены были полотенца, рубахи, что попало.
В темноте и тишине шли бойцы. Ни одного громкого слова. Ни разу не чиркнула во мраке спичка. Ведь, если бы враг заметил их в пути, никто бы из красноармейцев не уцелел: на голом, гладком дне не укрыться от пуль, не окопаться.
Только осторожный шорох тысяч ног, только всплески жидкой грязи. Точно армия теней переправлялась на тот берег, пересекала широкую котловину, по которой недавно еще катил свои волны Сиваш.
А оттуда, с берега, где засели враги, то и дело протягивались лучи прожекторов, разрезали над головой мрак и быстро убегали дальше. Иногда высоко в беззвездное небо взлетала ракета, повисала на миг огненным грибом и, медленно осыпаясь, погасая на лету, падала вниз. Ночь то освещалась бледным, тревожным светом, то вновь становилась совсем черной.
Люди шли и шли. Уже передние наши отряды достигли перешейка, который выдается на востоке небольшим мысом, [203] а задние еще только приближались к середине Сиваша, не прошли еще и половины пути.
И вдруг красноармейцы, которые шагали еще по дну, заметили слева среди густого мрака какую-то светлую полосу: она как будто росла, приближалась и становилась все шире. Это шла вода!
Погода обманула красных бойцов: ветер изменил направление и гнал теперь воду назад, наперерез отрядам. Бесшумно и безостановочно море заливало дно.
Море догоняло бойцов. Уже ноги их хлюпали в воде, уже орудия стали увязать в грязи. То и дело люди и лошади проваливались в глубокие, незаметные под водой ямы. Ступит в нее всадник, и сразу пропадет вместе с конем, уже не вынырнуть ему из топи. И чем дальше по пути, указанному вехами, тем труднее пробираться вперед.
Сиваш возвращался в свою покинутую на время котловину.
Что было делать? Бежать от воды назад, вернуться на свой берег? Но, ведь, там, впереди, в темноте, наши передовые отряды уже вступили на мыс, начали бой. Путь для них отрезан. А без подкрепления им на перешейке не удержаться. Повернуть теперь обратно, это значит обречь товарищей на гибель, нарушить приказ, предать родину!
И вот бойцы двинулись дальше. Они отклонились немного от пути, обозначенного вехами, и пошли неизведанными местами, где как будто было мельче.
Быстро двигались красноармейцы: ведь, им надо было обогнать воду и выбраться на землю до рассвета, прежде чем белые их заметят.
По счастью, они нашли верное направление. И когда последний красноармеец выбрался из камышей на тот берег, позади за ним расстилалась уже ровная и широкая гладь моря.
Так 15-я и 52-я дивизии перешли Сиваш и ударили в тыл Перекопу.
В это же самое время товарищ Блюхер — в те времена командующий дивизией, а ныне маршал Советского Союза — повел 51-ю дивизию штурмовать Перекоп с суши, в лоб.
У красных на тысячу бойцов приходилось по три орудия, у белых — по двадцати, то есть почти в семь раз больше. Белые были хорошо защищены земляным валом, а наши бойцы двигались по открытой, ровной степи, на виду у противника.
И все-таки они шли вперед. Правда, добраться до вала им в этот день не удалось. Они дошли только до рва, и хотя успели уничтожить тут проволочные заграждения, но продвинуться дальше не могли, атака захлебнулась во рву.
Вечером Блюхер повел снова свои полки на приступ. Сплошная огневая завеса из снарядов и пуль встретила их. На этот раз бойцы подошли к самому валу: всего сорок шагов отделяло их от цели. Но сил для этих последних сорока шагов у красноармейцев не хватало: так велики были потери. [205]
А в полночь Блюхер получил тревожное известие: дивизии, вступившие утром на мыс, хоть еще и продвигаются вперед, но силы их уже истощены непрерывными боями. Подвоза припасов у них нет, им не хватает продовольствия, и, что еще хуже, совсем нет пресной питьевой воды. Если 51-я дивизия не прорвется через Перекоп им на помощь, нашим войскам на мысе грозит гибель.
Тогда, глубокой ночью, Блюхер опять повел дивизию на приступ. Это была третья атака за одни сутки!
Взвилась в небо синяя ракета, и первыми ринулись на штурм наши броневики. Развив предельную скорость, вихрем пронеслись они сквозь артиллерийскую завесу белых. Бойцы бронеотряда вцепились крючьями в колючую проволоку, стали рвать ее на части, открывая проход пехоте.
Батареи белых расстреливали наши бронемашины в упор.
Один из снарядов ударил в головную машину, вывел ее из строя. Из нее, бледный от потери крови, вышел командир бронеотряда: он был ранен осколком снаряда в живот. Сейчас же пересел он на соседний броневик. Вместо того, чтобы отправиться на перевязочный пункт, он продолжал руководить боем.
Уже пехота наша бежала к валу, карабкалась на него, засыпала белых ручными гранатами.
На этот раз белые дрогнули. Ошеломленные непрерывными атаками, зная о приближении красных войск и спереди и сзади, опасаясь окружения, они отступили от вала.
Перекоп пал. Но белые не были еще разбиты: они укрылись в Юшуни.
Юшунь была, пожалуй, еще сильнее Перекопа. Прорезанный множеством соленых озер, перешеек превращается тут в водный лабиринт. И в каждом из ходов этого лабиринта таились за своими укреплениями белые. [206]
В каждом из ходов этого лабиринта таились белые.
Все свои силы бросил Врангель на защиту Юшуни: и броневики, и танки, и самолеты, и бронепоезд; даже корабли белых подошли к берегу и стали обстреливать и наши войска.
Два дня шли тут бои. Десятого ноября красноармейцы захватили две первые линии юшунских окопов; оставалась третья, последняя.
К тому времени бригада, штурмовавшая эту линию окопов, была уже так утомлена, что красное командование предложило ей отойти на отдых в тыл, уступив место вновь подошедшим войскам.
Но красноармейцы ответили: "Мы отдохнем, когда возьмем Юшунь". И наутро они первыми прорвали юшунские укрепления. А к этому времени еще одна дивизия — тридцатая — перешла Сиваш: ночью, под обстрелом, навела она узенький, в три бревна, мост и по нему переправилась в Крым.
"Мы подошли к проволочным заграждениям. Повсюду в поле лежали трупы людей и лошадей. Валялись не взорвавшиеся мины. И много мертвых тел висело на проволоке. Проходя, мы вглядывались им в лица: здесь погибли наши товарищи красноармейцы 265-го и 266-го полков..."
Да, много красных бойцов погибло в этот день — погибло недаром: они сделали его последним днем гражданской войны.
Белая армия, потеряв надежду, бежала. Наши войска, вырвались наконец из горловины узкого перешейка на простор крымских степей и там преследовали белых.
"Победа, и победа блестящая,
- писал Фрунзе, —
была одержана по всей линии... Революционный порыв оказался сильнее соединенных усилий природы, техники и смертоносного огня".
Теперь товарища Фрунзе уже нет в живых; нет на свете и многих других героев тех времен.
Но в Красной армии по-прежнему живет тот же "революционный порыв", который дал ей победу под Перекопом. Только сила этого порыва теперь удвоена, — нет, не удвоена, а удесятерена — силой "техники и смертоносного огня".
Эта армия защищает наш труд, охраняет мир, сторожит границы нашей страны.
"Ни одной пяди чужой земли не хотим,
- сказал за всех нас товарищ Сталин. —
Но и своей земли,
- добавил он, —
ни одного вершка своей земли не отдадим никому".
Красная звезда
На шлемах наших бойцов горит пятиконечная звезда; это знак того, что они друзья и защитники угнетенных всех пяти материков. Поэтому и у Красной армии есть друзья на всех материках, во всех странах.
Кто такой инвалид Бауэ? Бауэ — австрийский ремесленник, живет он в Вене. Двадцать лет назад он был призван на войну и потерял в бою обе ноги. С тех пор он понял, кому нужна война и кто против нее. Самому ему война теперь уже ничем не грозит; но он не хочет, чтобы те, кому сейчас шестнадцать и семнадцать лет, стали скоро такими же калеками, как он. И вот, услышав, что в Женеве созывается всемирный антивоенный конгресс трудящихся, Бауэ садится на свою трехколесную коляску, ручной велосипед, берется руками за его рычаги и едет в Женеву. Он едет очень долго, много-много [208] дней трясется коляска по дорогам, — инвалид Бауэ уже стар, руки его устают работать. К тому же он останавливается во всех городах и всюду, где можно, произносит речи против новой империалистической войны. Наконец он все-таки приезжает из Вены в Женеву.
И тут он узнает, что швейцарские власти запретили конгресс, его пришлось перенести в Амстердам. От Женевы до Амстердама далеко. Но старый Бауэ садится опять в свою коляску, берется руками за рычаги и, напевая песенку, пускается снова в путь. Так колесит он по Европе, из страны в страну, у него нет ног, он одолевает километры руками. В Амстердам он приезжает измученный, но довольный: он поспел к сроку. И вместе с остальными 1199 делегатами конгресса подписывает он клятву: всегда бороться против фашизма, против империалистической войны, отстаивать Советский Союз...
Друзей, разбросанных по всей земле, у Советского Союза, у Красной армии — миллионы.
На шестидесяти пяти разных языках приветствовали Красную армию на последнем конгрессе Коминтерна представители всех народов. Приветствовали ее те, кто борются за освобождение человечества, — коммунисты.
Фашисты напрягают все силы, чтобы покончить с коммунизмом, покончить с марксизмом.
Коммунистам отсекают голову в Германии; вешают в Болгарии; замораживают под струей водокачки в Китае; удавливают на горлодавилке в Японии... Но коммунизма уничтожить не могут.
"Каждый удар по Советской стране ляжет рубцом на нашей спине", — ту песню сложили немецкие рабочие.
"Война против СССР — это война против нас самих же", — так говорят японские рабочие.
На суде фашистский министр кричит болгарскому коммунисту Димитрову: "Я вас повешу!". Димитров спокойно отвечает: "Мне кажется, господин министр, что вы меня боитесь..."
В городе Альтоне, в тюремной камере, немецкий коммунист Август Лютгенс пишет последнее письмо своим детям.
"Дорогие мои дети! — пишет он. — Когда вы получите это письмо, вашего отца больше не будет, его казнят согласно приговору, и, значит, мы больше не увидимся. Но, когда вы подрастете и изучите мировую историю, вы поймете, кто был ваш отец, за что он боролся и умер; и поймете также, почему ваш отец действовал так, а не иначе. Теперь прощайте и растите борцами. Привет вам от вашего отца".
Через два дня после того, как это письмо было написано, Лютгенса вместе с другими коммунистами вывели на тюремный двор. Их уже поджидал палач. Остальных заключенных тоже вывели на двор, чтобы они присутствовали при казни коммунистов.
Палач замахнулся топором. Но прежде, чем его топор опустился, Август Лютгенс успел крикнуть: "Умираю за пролетарскую революцию. Рот фронт!"
Следующим пошел на казнь сапожник Карл Вольф. По обычаю его спросили перед смертью о его последнем желании.
- Я хотел бы в последний раз размахнуться, — ответил Карл Вольф и, не ожидая ответа, дал палачу звонкую пощечину. Через минуту он умер так же мужественно, как Лютгенс...
В Шанхае японские войска расстреливали китайцев.
Японский офицер подозвал к себе первый попавшийся таксомотор: ему нужно было доставить в штаб срочное донесение. Что оставалось делать шоферу-китайцу? Если он откажется везти офицера, японец попросту его убьет и наймет другой автомобиль.
И вот шофер — фамилия его осталась неизвестной — послушно, безо всяких разговоров, повез офицера туда, куда ему было нужно. Автомобиль мчался полным ходом. Молча сидел офицер на кожаном сиденье. И молча сидел шофер впереди него. Привычной рукой поворачивал он руль немного вправо, немного влево. Лицо его было спокойно и неподвижно. И вдруг, когда автомобиль подъехал к мосту, шофер повернул руль так круто, что автомобиль с высокой набережной полетел прямо в воду. Всплеск воды, и обоих людей, мчавшихся в автомобиле, не стало...
Автомобиль полетел прямо в воду.
"Чтобы уничтожить марксизм, надо уничтожить рабочий класс, — сказал товарищ Сталин. — А уничтожить рабочий класс невозможно!"
Красная звезда светит над всем миром. Как звезда в небе указывает темной ночью путь кораблям и по ней моряки вычисляют правильный курс, так и красная звезда указывает путь народам!
Что скажут фашисты своим солдатам, когда поведут их против нас? Они не посмеют сказать им правды!
А мы знаем, за что мы будем сражаться.
Мы будем сражаться зато, чтобы поскорее настало время без войн. Мы будем сражаться против власти волчьего закона, за новый, лучший порядок жизни, — социализм, — за новый, человеческий закон.
Мы будем защищать нашу родину — надежду всего человечества.
"Мы любим свою родину и готовы ее защищать потому, что она является первым социалистическим государством, где нет [212] эксплуатации человека человеком, где не торгуют человеческой жизнью и человеческим достоинством, где расцветает великая дружба миллионов трудящихся различных национальностей.Мы любим свою родину и готовы ее защищать потому, что она обильна и богата своими заводами, фабриками, железными дорогами, своей техникой, потому, что земли ее плодородны, ископаемые сокровища ее недр неисчислимы, реки, озера и моря могучи и многоводны, — и все это принадлежит нам... Мы выступим на защиту своей родины так же, как в годы гражданской войны выступали донецкие горняки и сальские партизаны, создавшие в царицынских степях "Красный Верден", преградивший путь белогвардейским полчищам, как выступали черноморские революционные моряки, променявшие простор морей на площадки самодельных бронепоездов, противопоставлявшие иноземной технике и трехгранные острия своих штыков и собственное мужество. Нас поведет во всеоружии несокрушимого сознания своих целей и мощной техники непобедимый маршал рабочего класса Клим Ворошилов...
В повседневной, будничной работе мы должны закалять свою выносливость, свою силу воли. Пусть путеводным у нас примером для каждого комсомольца будет великий и светлый образ товарища Сталина, который сквозь строй жандармов шел под ударами с высоко поднятой головой и не проявил перед лицом врага даже малейшего признака слабости.
Наша задача в будущих боях — побеждать!..
Мы, молодые советские люди, не боимся смерти на поле брани и не растеряемся под огнем врага. У нас не дрогнет рука и не изменит глаз в грядущих схватках. Мы будем бороться с воодушевлением, со стойкостью, с небывалой храбростью..."
Так говорил на съезде Ленинского комсомола генеральный секретарь его Центрального комитета товарищ Косарев.
Он говорил то, что думаем и чувствуем все мы.
"Наша задача в будущих боях — побеждать!"