Глава 4
По всему побережью Нормандии шло активное вторжение. Для французов, невольно ставших свидетелями боевых действий, это были одновременно часы хаоса и счастья. Вокруг Сен-Мер-Эглиз, который подвергался сильному артиллерийскому обстрелу, парашютисты 82-й дивизии видели фермеров, спокойно работающих в полях и не обращающих внимания на то, что происходит вокруг. В любую минуту кого-то из них могло ранить или убить. В самом городе парашютисты видели, как парикмахер менял вывеску на своем заведении с французской на английскую.
Жителю маленькой прибрежной деревни Ла-Мадлен, находящейся в нескольких милях от Сен-Мер-Эглиз, Полю Газенгелу не повезло. Во время артобстрела не только снесло крыши со склада и кафе, но и его самого ранило. Солдаты 4-й дивизии собирались переправить на плацдарм «Юта» его и еще семь человек.
— Куда вы забираете моего мужа? — спрашивала жена Газенгела у лейтенанта.
Офицер ответил на чистом французском:
— Забираем, чтобы задать ему несколько вопросов. Мы не можем поговорить с ним здесь, поэтому его и других мы отправим в Англию.
Мадам Газенгел не могла поверить своим ушам.
— В Англию! — воскликнула она. — Почему? Что он сделал?
Молодой лейтенант засмущался. Он мягко объяснил, что просто выполняет инструкции.
— А что будет, если мой муж погибнет под снарядами? — спросила мадам Газенгел со слезами на глазах. [268]
— Десять против одного, что этого не случится, — ответил лейтенант.
Газенгел поцеловал жену, и его увели. Он и сам не понимал, что происходит; и ему не суждено было узнать, почему его переправляют в Англию. Через две недели он снова окажется у себя дома в Нормандии после принесенных американцами извинений за то, что «это была ошибка».
Жан Марион, руководитель одного из подразделений французского Сопротивления в городе Грандкамп, был расстроен. В поле его зрения слева был флот у плацдарма «Юта», а справа — флот у плацдарма «Омаха», и он знал, что подразделения союзников высаживаются на берег. Но ему казалось, что про Грандкамп забыли. Все утро он напрасно ждал: к нему никто не пришел. Он несколько приободрился, когда жена указала ему на эсминец, который медленно маневрировал в море напротив города.
— Пушка, — воскликнул Марион, — пушка, о которой я им говорил!
Несколькими днями раньше он проинформировал Лондон о том, что на берегу установили пушку небольшого калибра, которая могла стрелять только налево, в направлении пляжей, которые теперь превратились в плацдарм «Юта». Теперь Марион был уверен, что его послание дошло по назначению, потому что эсминец занял позицию, на которой был недосягаем для артиллерийского расчета, и открыл огонь. Со слезами на глазах Марион вскакивал после каждого выстрела корабля.
— Они получили мое послание! — кричал он. — Они его получили!
Эсминец, вероятно это был «Херндон», раз за разом посылал снаряды. Вдруг раздался страшный взрыв. Взорвался боезапас. [269]
— Чудесно! — закричал Марион. — Великолепно!
В кафедральном городе Байо в 15 милях от Грандкампа руководитель разведки подполья в районе плацдарма «Омаха» Гийом Меркадер стоял со своей женой Мадлен у окна гостиной. Меркадер едва сдерживал слезы. После четырех жутких лет оккупации главные силы немцев, расквартированные в городе, начали его покидать. Слышались отдаленные разрывы снарядов. Меркадер знал, что на побережье сейчас идут тяжелые бои. У него было огромное желание собрать бойцов Сопротивления и выбить остатки нацистов из города. Но по радио было передано предупреждение не проявлять активность и не вести боевые действия. Это было трудно, но Меркадер научился ждать. «Скоро мы будем свободными», — сказал он жене.
В Байо у всех было приподнятое настроение. Несмотря на то что немцы повсюду развесили приказы, запрещающие жителям города покидать свои дома, люди собрались на кафедральной площади и слушали комментарии священника о том, как проходит вторжение. С господствующего над местностью церковного строения он мог хорошо видеть, что происходит на берегу. Стоя на колокольне собора, священник, сложив руки рупором, передавал собравшимся увиденное им.
На площади была и Анна Мария Брокс, девятнадцатилетняя воспитательница детского сада, которая выйдет замуж за одного из американцев, которые сейчас высаживались на землю Нормандии. В семь часов она села на велосипед и поехала на ферму отца в Кольвилль, расположенный за плацдармом «Омаха». Нажимая на педали, она миновала несколько пулеметных точек и обогнала идущие в сторону берега немецкие подразделения. [270]
Некоторые немцы приветствовали ее, а один предупредил, чтобы она была осторожна, но никто не остановил. Она видела, как летят самолеты союзников, видела, как при их приближении бросались на землю немецкие солдаты. Но она продолжала ехать дальше. На ветру ее волосы развевались, а широкая синяя юбка принимала форму парашюта. Она совсем не ощущала опасности; ей и в голову не приходило, что ее жизни что-то угрожает. В миле от Кольвилля дорога была пуста. С берега тянулись клубы дыма, были видны места возгораний. Потом ей на пути попалось несколько разрушенных ферм. Тут в первый раз Анна Мария испугалась, но с еще большей энергией продолжала гнать свой велосипед. Когда она доехала до пересечения дорог, где нужно было поворачивать на Кольвилль, прогремел орудийный залп, который ее по-настоящему напугал. Как будто раскаты неземного грома прокатились вокруг нее, сделав все вокруг чужим и необитаемым. Ферма отца находилась между берегом и деревней. Анна Мария решила, что дальше пойдет пешком. Она взяла велосипед на плечо и пошла через поле. Взобравшись на небольшую возвышенность, она увидела свой дом, который стоял на месте. Остаток пути она почти бежала.
Сперва Анна Мария решила, что на ферме никого нет. Она вбежала на маленький дворик. Стекла в окнах были выбиты. Часть крыши была снесена. В двери зияла большая дыра. Сломанная дверь вдруг отворилась, и на пороге появились отец и мать. Они обнялись.
— Дочка, — сказал отец, — это величайший день для Франции!
Анна Мария разрыдалась.
В полумиле от фермы в ужасных сражениях, развернувшихся на плацдарме «Омаха», участвовал [271] рядовой первого класса Лео Херокс, которому суждено стать мужем Анны Марии.
Когда союзные войска атаковали побережье Нормандии, один из руководителей местного отделения Сопротивления непрерывно курил в вагоне поезда, подъезжавшего к Парижу. Руководитель военной разведки в Нормандии Леонард Жиль находился в пути уже более двенадцати часов. Поездка казалась бесконечной. Они ехали всю ночь, останавливаясь на каждой станции. По иронии судьбы Жиль узнал о последних новостях от носильщика на одной из станций. Он не знал, где конкретно в Нормандии началось вторжение, но ему не терпелось поскорее вернуться в Кан. Он был раздосадован тем, что после всех трудных и опасных лет работы руководство в Париже вызвало его именно в этот день. Еще хуже было то, что с поезда нельзя было сойти — следующей остановкой был Париж.
В Кане его невеста Жанна Бойтард, узнав последние новости, приступила к выполнению своих опасных обязанностей. В семь утра она подняла двоих пилотов британских королевских военно-воздушных сил. «Нам нужно спешить, — сказала она, — я провожу вас на ферму около Гавра; это в 20 километрах отсюда».
Когда британцы услышали, куда их отправляют, они были изумлены. Свобода была всего в 10 милях на берегу, а их отправляют на юго-запад от Кана. Один из летчиков, командир крыла Лофтс, думал, что у них есть шанс пойти на север и соединиться со своими.
«Слушайтесь меня, — сказала Жанна, — на пространстве между нами и берегом полно немцев. Лучше переждать». [272]
В начале восьмого они сели на велосипеды и поехали. Британцы были одеты в простую крестьянскую одежду. Поездка прошла благополучно. Их несколько раз останавливал немецкий патруль, но фальшивые документы подозрений не вызвали, и они доехали до Гавра. Там зона ответственности Жанны заканчивалась, еще два пилота были на шаг ближе к дому. Жанне хотелось проводить британцев дальше, но ей нужно было спешить обратно в Кан: быть готовой встретить других сбитых летчиков. Она махнула британцам на прощание рукой и поехала обратно.
В канской тюрьме мадам Амели Лешевалье ожидала расстрела за свое участие в спасении пилотов союзников. Было время завтрака. Когда под дверь ее камеры подсунули миску с едой, кто-то прошептал: «Надейтесь и ждите. Британцы уже высадились!» Мадам Лешевалье начала молиться. Она гадала, знает ли ее муж Луи, который сидел в соседней камере, эту новость. Всю ночь были слышны разрывы, но она думала, что это обычный ночной налет союзников. Теперь появился шанс: может быть, их успеют спасти.
Вдруг мадам Лешевалье услышала шум в коридоре. Она опустилась на колени у щели под дверью и стала слушать. Она услышала крики и разобрала одно слово: «Raus! Raus!»{37} Потом послышался топот ног, звук открываемых дверей, а затем все стихло. Через несколько минут раздалась длинная пулеметная очередь.
Руководство гестапо было в панике. Через несколько минут после получения известия о вторжении союзников во дворе тюрьмы были установлены два пулемета. Всех мужчин, находившихся [273] в тюрьме, выводили группами по 10 человек во двор и расстреливали. Они были обвинены по разным поводам: иногда за реально содеянное, иногда обвинения были сфабрикованы. Среди расстрелянных были фермеры Ги де Сен-Поль и Рене Лозье; Пьер Одиж, дантист; помощник продавца Морис Примо; отставной полковник Антуан де Тише; секретарь мэрии Анатоль Лельевр; рыбак Жорж Томин; полицейский Пьер Менош; железнодорожные рабочие Морис Дютак, Ашиль Бутруа, Жозе Пикеон и его сын; Альбер Анне; Дезире Лемьер; Роже Велла; Робер Булард — всего 92 человека, из которых только 40 были участниками французского подполья. В тот знаменательный день, когда началось великое освобождение, эти люди без объяснений, не имея возможности оправдаться, без следствия и суда были безжалостно уничтожены. Среди них был муж мадам Лешевалье, Луи.
Пулеметная стрельба была слышна в течение часа. В своей камере мадам Лешевалье не могла знать, что происходит.
Глава 5
В Англии было девять тридцать утра. Всю ночь генерал Эйзенхауэр мерил шагами свой командирский трейлер в ожидании первых сообщений. Он пытался отвлечься за чтением вестернов, но без особого успеха. Наконец, начали приходить первые сообщения. Они были фрагментарны, но говорили об успехе. Командующие морскими и воздушными силами были удовлетворены ходом событий, войска высадились на всех пяти плацдармах. Операция «Оверлорд» проходила успешно. И хотя успех был еще не [274] закреплен, у Верховного главнокомандующего уже не было основания обнародовать официальное заявление, которое он подготовил двадцать четыре часа назад на случай провала операции. Он писал: «После нашей высадки в районе Шербур — Гавр нам не удалось закрепиться на намеченных плацдармах, и я принял решение вернуть наши войска назад. Мое решение атаковать противника на указанном участке «Атлантического вала» основывалось на выверенной информации. Наземные, морские и воздушные силы проявили храбрость и до конца выполнили свой долг. Если при высадке были допущены ошибки и просчеты, то они целиком ложатся на меня».
Убедившись в том, что его сухопутные силы находятся на берегу, Эйзенхауэр подписал другое заявление. В девять тридцать три его пресс-адъютант полковник Эрнест Дапи обнародовал заявление, прозвучавшее на весь мир. «Под командованием генерала Эйзенхауэра, — сказал он, — военно-морские силы союзников при массированной поддержке авиации сегодня утром начали проводить высадку союзных армий на северном побережье Франции».
Это был момент, которого ждал весь свободный мир. Людей охватили чувства облегчения и восторга. «Наконец-то, — написала лондонская «Таймс» в редакционной статье, — напряжение спало».
Большинство британцев узнали новость, находясь на рабочем месте. На военных заводах сообщение зачитывали по местной радиосети; мужчины и женщины, стоя у токарных станков, пели «Боже, храни короля». Все деревенские церкви открыли двери. В поездах метро незнакомые люди обсуждали случившееся. [275]
На улицах горожане подходили к американским солдатам и пожимали им руки. Люди собирались группами на перекрестках Лондона и, запрокидывая голову, смотрели в небо, провожая взглядом невиданные ранее скопления самолетов.
Когда жена командира подводной лодки «Х-23» лейтенант Наоми Коулз Онор узнала новость, ей сразу стало известно, что ее муж не пропал. Это сообщил один из офицеров, который следил за оперативной обстановкой в штабе военно-морских сил: «С Джорджем все в порядке; но ты никогда не узнаешь, что он делал». Об этом она узнает, но позже. Сейчас было важно, что ее муж жив.
Мать восемнадцатилетнего моряка Рональда Нортвуда с флагманского корабля «Скилла», узнав о высадке союзников, не удержалась и побежала через дорогу к своей соседке миссис Спурджен, чтобы сказать: «Вы знаете, мой Рон тоже там». У соседки на «Ворспайте» служил один из родственников, который (она была уверена) тоже был там. С незначительными вариациями такие обмены впечатлениями проходили по всей Англии.
Рядовой Джон Гейл высадился в составе первой волны десанта на плацдарме «Шпага». Его жена Грейс Гейл услышала официальное сообщение, когда купала самого младшего из троих детей. Она попыталась сдержать слезы, но безуспешно. Она была уверена, что ее муж был сейчас во Франции. «Боже, — прошептала она, — сделай так, чтобы он вернулся». Потом она приказала своей старшей дочери выключить радио. «Мы не должны ничем огорчать вашего отца», — объяснила она. [276]
У сотрудницы Вестминстерского банка, интерьер которого напоминал кафедральный собор, Одри Дакворт было так много работы, что она услышала новость только в конце дня. Ее муж капитан Эдмунд Дакворт из 1-й американской дивизии был убит сразу после высадки на плацдарм «Омаха». Они были женаты только пять дней.
Генерал-лейтенант Фредерик Морган ехал в штаб Эйзенхауэра в Портсмут. По Би-би-си объявили, что скоро будет передано важное сообщение. Морган попросил водителя остановиться и повернул рукоятку громкости приемника. Автор плана вторжения услышал первое сообщение о реализации своих замыслов.
На большей части территории Соединенных Штатов сообщение было принято ночью; на Восточном побережье было 3.33, а на Западном — 12.33. Большинство людей спало, первыми услышали новость рабочие, занятые в ночную смену. Это были мужчины и женщины, которые работали на предприятиях, производивших большую часть пушек, танков, самолетов и кораблей, участвовавших в операции «Оверлорд». Повсюду на военных заводах работа была приостановлена. На бруклинской верфи на ярко освещенной палубе почти готового судна типа «либерти» люди произнесли слова молитвы.
По всей стране той ночью в окнах спящих городов и деревень зажигались огни. На тихих улицах зазвучали радиоприемники. Люди будили соседей и сообщали радостное известие. Телефонных звонков было столько, что станции не могли с ними справиться. В Кофевилле (штат Канзас) мужчины и женщины выходили в прихожие своих домов в ночных рубашках, вставали на колени и возносили молитвы Богу. В [277] поезде, идущем из Вашингтона в Нью-Йорк, пассажиры попросили священника провести импровизированную службу. В Мариетте (штат Джорджия) люди пришли в церковь в четыре утра. Колокола звонили в Филадельфии и по всей Вирджинии, где была расквартирована 29-я дивизия. Для маленького городка под названием Бедфорд (с населением 3800 человек) новость имела особенное значение. Почти у каждого жителя в 29-й служил сын, отец или брат. Родственники солдат еще не знали, что они уже высадились на плацдарме «Омаха». Из 46 мужчин, служивших в 116-м полку, в Бедфорд вернутся только 23.
Жена командира «Корри», младший лейтенант Ло Хоффман, дежурила на базе в Норфолке (Вирджиния), когда до нее дошла новость о высадке в Нормандии. Время от времени она узнавала через друзей в оперативном отделе о судьбе эсминца, которым командовал ее муж. Данные, которые ей сообщали, мало о чем говорили. Она по-прежнему была уверена, что «Корри» сопровождает караваны с военными грузами в Северной Атлантике.
В Сан-Франциско миссис Люсиль Шульц, которая работала медсестрой в госпитале ветеранов в Форт-Милее, была на ночном дежурстве, когда передали новость из Европы. Она хотела остаться рядом с радиоприемником и послушать, не упомянут ли 82-ю дивизию. Она подозревала, что дивизия должна принять участие в операции. Но она боялась, что радио может побеспокоить ее пациента — ветерана Первой мировой войны, у которого было плохо с сердцем. Вдруг он сам попросил дать возможность дослушать информацию до конца. «Я хотел бы быть вместе с ними», — сказал он. Но [278] медсестра Шульц была непреклонна и, выключив радио, сказала: «Вы уже отвоевались». Сидя в темноте, она беззвучно плакала, перебирала четки и молилась за своего сына Артура, который в 505-м полку был больше известен как рядовой Шульц — Голландец.
Миссис Теодор Рузвельт мирно спала в своем доме на Лонг-Айленде. Около трех ночи она проснулась и больше уснуть не могла. Автоматически она включила радиоприемник. Как раз в это время передавали официальное сообщение о высадке союзников в Нормандии. Она хорошо знала своего мужа и была уверена, что он сейчас находится в гуще событий. Миссис Рузвельт, вероятно, была единственной женщиной в Америке, у которой муж и сын находились на десантных плацдармах: муж на «Юте», а двадцатилетний капитан Квентин Рузвельт на «Омахе» в составе 1-й дивизии. Женщина села на кровать и, закрыв глаза, прочитала старую фамильную молитву: «О Боже, поддержи нас в этот день, пока тени не станут длинными и не наступит вечер».
В лагере для военнопленных «17-В», расположенном в Австрии недалеко от города Кремса, новость вызвала восторг, который трудно было сдержать. Первым новость услышал рядовой американских военно-воздушных сил, которому удалось смастерить радиоприемное устройство. Сержант Джеймс Ланг, сбитый над Германией более года назад, боялся поверить в новость. Лагерный комитет по контролю за новостями пытался уберечь 4 тысячи военнопленных от излишнего оптимизма. «Не питайте слишком больших надежд, — предупреждали они, — дайте нам возможность подтвердить или опровергнуть новые известия». Новость охватывала барак за бараком. [279]
Люди рисовали карты Нормандии и пытались угадать, на каком участке вторглись союзники.
К этому времени военнопленные знали о вторжении больше, чем сами немцы. Простые жители Германии не слышали никаких официальных сообщений. По иронии судьбы «Радио Берлина», опередив публикацию официального заявления Эйзенхауэра на три часа, оказалось первой радиостанцией, сообщившей о высадке союзников. Начиная с шести тридцати немцы на коротких волнах непрерывно передавали поток озадачивающих мир новостей. Коротковолновые передачи были недоступны для простых немцев — за их прослушивание грозил тюремный срок. Но тысячи немцев настраивались на швейцарские, шведские и испанские радиостанции и следили за развитием событий. Потом новости быстро распространялись среди обывателей. Многие относились к новостям скептически. Но другие, особенно женщины, у которых мужья служили в Нормандии, воспринимали их с большим вниманием и беспокойством. Одной из таких женщин была фрау Пласкат.
Днем она собиралась пойти в кино с фрау Зауэр, женой другого офицера. Но когда до нее дошли слухи о том, что союзники высадились в Нормандии, она почти впала в истерику. Она тут же позвонила фрау Зауэр, которая уже тоже знала о вторжении, и сказала, что в кино сегодня не пойдет.
Фрау Зауэр была грубоватой дамой да еще с прусскими корнями. «Ты не имеешь права так себя вести, — резко сказала она приятельнице, — ты должна верить в фюрера и вести себя как положено жене офицера».
Фрау Пласкат быстро ответила: «Я никогда больше не буду с тобой разговаривать!» И после этого бросила трубку. [280]
В Берхтесгадене все окружение Гитлера, казалось, ожидало официального сообщения союзников и не решалось передать ему последние новости. Было десять часов утра (девять по немецкому времени), когда адъютант Гитлера по морским делам адмирал Карл фон Путткамер позвонил на службу Йодлю, чтобы узнать последние новости. Ему сказали, что «имеются определенные данные о том, что вторглись значительные силы противника». Собрав всю имевшуюся у него информацию, Путткамер со своим штабом быстро подготовил карту. Потом адъютант Гитлера генерал-майор Рудольф Шмундт разбудил своего начальника. Тот вышел из спальни в домашнем халате, спокойно выслушал доклад, а потом вызвал командующего OKW фельдмаршала Вильгельма Кейтеля и Йодля. Пока они ехали, Гитлер оделся. Он был уже взволнован.
Совещание, по воспоминаниям Путткамера, было «чрезвычайно нервным». Информации было немного, и на основании услышанного Гитлер пришел к заключению, что это не вторжение главных сил союзников. Он повторил это много раз. Совещание продолжалось несколько минут и внезапно закончилось. Как потом вспоминал Йодль, Гитлер, обращаясь к нему и Кейтелю, крикнул: «Хорошо, скажите мне, это вторжение или нет?!» После этого фюрер повернулся и вышел из комнаты.
Вопрос о том, чтобы использовать находящиеся в резерве OKW бронетанковые дивизии, о которых просил фон Рундштедт, на совещании даже не поднимался.
В десять пятнадцать в доме фельдмаршала Эрвина Роммеля в Ульме раздался телефонный звонок. Звонил его начальник штаба генерал-майор Ганс Шпейдель. Целью звонка было первое [281] обсуждение вопроса о вторжении{38}. Роммель слушал. Он был подавлен.
То, что случилось, не было похоже на «рейд в Дьепп». Инстинкт, который почти никогда его не подводил, подсказывал ему, что настал день, которого он так долго ждал, — тот «самый длинный день». Он вежливо выслушал доклад Шпейделя, а затем без намека на эмоциональность в голосе произнес: «Как глупо с моей стороны. Как глупо».
Когда он отошел от телефона, фрау Роммель заметила, что «после разговора он стал другим, он был ужасно напряжен». В течение следующих сорока пяти минут Роммель дважды звонил своему адъютанту капитану Хельмуту Лангу в его дом под Страсбургом. Роммель каждый раз менял время их отъезда в Ла-Рош-Гийон. Одно это обстоятельство обеспокоило Ланга: это было так не похоже на решительного и точного фельдмаршала. «Его голос звучал подавленно, — вспоминал Ланг, — ничего подобного я раньше не замечал». Наконец, время отъезда было установлено. «Мы выезжаем из Фрейденштадта, — сказал Роммель, — ровно в час дня». Повесив трубку, Ланг подумал, что Роммель задержит отъезд, чтобы встретиться с Гитлером. Ланг не знал, что в Берхтесгадене никто, кроме адъютанта Гитлера генерал-майора Шмундта, даже не подозревал, что Роммель находится в Германии. [282]
Глава 6
Спорадическую стрельбу немецких пушек калибра 88 миллиметров заглушал рев танков, грузовиков, тягачей и джипов, высадившихся на плацдарме «Юта». Это были звуки победы. 4-я дивизия двигалась вперед быстрее, чем можно было предположить.
На единственной свободной насыпной дороге, ведущей от плацдарма в глубь Нормандии и именуемой выход 2, стояли два человека. Оба были генералами. С одной стороны дороги стоял командир 4-й дивизии генерал-майор Раймонд Бартон, а с другой молодцеватый и цветущий бригадный генерал Тедди Рузвельт. Когда майор Герден Джонсон из 12-го пехотного полка подошел к ним, то отметил, что «Рузвельт с трубкой в зубах, опираясь на трость, разгуливает взад и вперед по пыльной дороге, как будто совершает прогулку по парку». Рузвельт заметил Джонсона и окликнул его: «Эй, Джонни! Держись этой дороги, и все будет нормально! Хороший день для охоты, правда?» Для Рузвельта те минуты были минутами его триумфа и победы. Его решение высаживать 4-ю дивизию в 2 тысячах ярдов от запланированного места могло иметь катастрофические последствия. Но теперь он наблюдал за движением колонн в сторону от берега и чувствовал огромное удовлетворение{39}.
Но Бартон и Рузвельт, несмотря на успех начальной фазы вторжения, хорошо представляли [283] опасность, которая могла поджидать их впереди. Если колонны прекратят постоянное движение вперед, то они могут быть разбиты или даже уничтожены контратаками противника. Поэтому оба генерала быстро ликвидировали возникавшие пробки. Заглохшие грузовики безжалостно скатывали с дороги, танками сталкивали с дороги в болота. Около одиннадцати часов утра Бартон получил хорошее известие: выход 3, находившийся на расстоянии мили, тоже свободен. Чтобы разгрузить поток техники, идущей через выход 2, Бартон сразу направил его в сторону нового выхода. 4-я дивизия шла вперед для соединения с парашютистами.
Соединение началось. Сначала оно происходило между отдельными солдатами, когда возникали забавные ситуации. Капрал Мерлано из 101-й дивизии был, вероятно, одним из первых парашютистов, который встретил солдат регулярных частей 4-й дивизии. Мерлано с двумя другими десантниками приземлился среди береговых препятствий недалеко от плацдарма «Юта». Они почти две мили шли вдоль берега. Грязный и усталый Мерлано, встретив солдат 4-й дивизии, раздраженно спросил у них: «Где вы, черт побери, были?»
Сержант Томас Брафф из 101-й дивизии недалеко от Пуппевилля встретился с дозорным из 4-й дивизии, который «нес свой карабин на плече, как охотник, гуляющий по лесу». Солдат посмотрел на усталого Браффа и поинтересовался: «Не скажете, где здесь идет война?» Брафф, который приземлился в 8 милях от назначенного места и с небольшой группой под командой генерала Максвелла Тейлора всю ночь с боями выходил к заданному [284] месту, прошипел в ответ: «Где-то там, за моей спиной. Иди туда, парень, ты с ней встретишься».
Недалеко от Одовилль-ла-Юбер капитан Томас Малви из 101-й дивизии, который быстро шел по грязной дороге по направлению к берегу, увидел, как «из кустов появился солдат с винтовкой на расстоянии 75 ярдов от него». Оба легли на землю. Оба испугались, передернули затворы и наблюдали друг за другом. Солдат потребовал, чтобы Малви бросил винтовку и шел к нему с поднятыми руками. Малви потребовал от солдата того же. «Так, — вспоминал Малви, — продолжалось несколько раз; никто не хотел уступать». До Малви первого дошло, что перед ним американский солдат, и он поднялся. На середине дороги они обнялись и похлопали друг друга по спине.
В Сен-Мари-дю-Мон булочник Пьер Кардо наблюдал, как парашютисты прикрепляют к шпилю церкви опознавательный знак оранжевого цвета. Через некоторое время на дороге появилась большая колонна. Когда 4-я дивизия проходила мимо Кардо, он посадил своего маленького сына себе на плечи. Мальчик еще не оправился от тонзиллита, но Кардо не хотел, чтобы сын пропустил такое зрелище. Булочник вдруг понял, что плачет. Невысокий крепкий американец, ухмыльнувшись, крикнул в сторону Кардо по-французски: «Да здравствует Франция!» Кардо улыбнулся в ответ и склонил голову. Говорить он в этот момент не мог.
4-я дивизия все дальше удалялась от пляжей, где высаживалась. Ее потери в день «D» были невелики: 197 человек, из которых 60 утонули. Впереди дивизию ждали тяжелые бои, но это был их день. К вечеру 22 тысячи человек [285] и 1800 единиц техники были на берегу. Вместе с парашютистами 4-я дивизия захватила первый важный американский плацдарм во Франции.
Преодолевая дюйм за дюймом, люди выбирались с кровавых пляжей «Омаха». С моря пляжи представляли ужасную картину. Ситуация была критической, и генерал Омар Бредли, находившийся на борту «Августы», рассматривал возможность эвакуации частей с берега и высадку оставшихся частей на пляжах «Юта» и британских плацдармах. Но, пока Бредли решал эту задачу, его солдаты в кошмаре и хаосе, царивших на «Омахе», шли вперед.
Между секторами «Зеленая собака» и «Белая собака», не обращая внимания на страшный огонь, меряя пляж широкими шагами и размахивая револьвером, носился пятидесятиоднолетний генерал Норман Кота. Он кричал, призывая людей уходить с пляжа. Прижавшиеся друг к другу, люди, которые успели спрятаться под обрывом, смотрели на генерала и не могли поверить, что человек может в полный рост перемещаться под таким огнем и оставаться в живых.
Группа рейнджеров залегла напротив Вьервилля.
— Вперед, рейнджеры! — закричал Кота.
Солдаты один за другим начали подниматься. Неподалеку на пляже стоял покинутый бульдозер, загруженный взрывчаткой. Это было как раз то, что нужно, чтобы взорвать противотанковые заграждения, закрывавшие дорогу на Вьервилль.
— Кто может водить эту штуку? — спросил генерал. [286]
Ответа не последовало. Все, казалось, парализованы безжалостным огнем немецких орудий. Кота начал терять терпение.
— Неужели ни у кого не хватит смелости завести эту проклятую машину? — заорал он.
С песка медленно поднялся рыжий солдат и, подойдя к генералу, сказал:
— Я сделаю это.
Кота похлопал его по плечу и произнес:
— Нормально, парень. — Обращаясь ко всем, генерал сказал: — А теперь давайте уходить с пляжа. — Он повернулся и пошел не оглядываясь. Рейнджеры потянулись следом.
Это был пример поведения командира. Бригадный генерал Кота, заместитель командира 29-й дивизии, с первого момента своего появления на плацдарме подавал всем личный пример. Он руководил правым флангом действий 29-й дивизии; на левом фланге командовал командир 116-го полка полковник Чарльз Канхем. С обмотанной кое-как носовым платком раной на запястье, он шел мимо раненых, контуженых и убитых вперед, увлекая за собой остальных. «Нас всех здесь поубивают, — кричал он, — пусть нас лучше убьют подальше от берега!» Рядовой Чарльз Ферпосон с восторгом наблюдал за полковником. «Кто этот чертов сын?» — спросил он и пошел вместе со своими товарищами в сторону обрыва подальше от берега.
Ветераны из 1-й дивизии, которые высадились на плацдарме «Омаха», прошли Сицилию и Салерно и оправились от шока быстрее. Сержант Раймонд Стройни собрал своих парней и повел их к обрыву через минное поле. Наверху [287] он выстрелом из базуки поразил пулеметную точку. Стройни почувствовал, что «немного рехнулся». В сотне ярдов от него лежало прижатое к земле отделение сержанта Филипа Стрежика. Некоторые солдаты вспоминали, что Стрежик заставил их подниматься и посылал вперед и вверх через минные заграждения. Наверху он сам прорезал проход в рядах колючей проволоки. Несколько позже капитан Эдвард Воженски встретился со Стрежиком, когда последний снова спустился на берег. С ужасом капитан смотрел, как Стрежик специально наступил на мину. «Капитан, она ведь не взорвалась, когда я шел наверх», — сказал он.
По сектору 1-й дивизии, подставляя себя под пулеметный и артиллерийский огонь, бегал командир 16-го полка полковник Джордж Тейлор. «Только два сорта людей могут оставаться на пляже, — кричал он, — мертвые и те, кто собирается умереть. Давайте к чертовой матери выбирайтесь отсюда!»
Везде находились бесстрашные люди от рядового до генерала, которые брали на себя лидерство и уводили людей с берега. Когда подразделения поднимались и начинали идти вперед, они уже не останавливались. Сержант технической службы Вильям Вайдефелд, низко опустив голову, перешагнул через тела убитых товарищей и пошел через минные поля к крутому утесу. Младший лейтенант Дональд Андерсон перевязывал рану: пуля вошла в шею сзади и вышла через рот. Когда он обмотал бинтом шею, то «почувствовал, что может встать и идти дальше; в одно мгновение он превратился из новобранца в ветерана». Сержант Билл Кортни из 2-го отряда рейнджеров, взобравшись на вершину обрыва, крикнул товарищам: [288] «Давайте за мной, тут все чисто!» Слева от него раздалась пулеметная очередь. Кортни с силой швырнул две гранаты и снова крикнул: «Давайте ко мне! Теперь тут все чисто!»
Как только первые подразделения пошли вперед, несколько десантных лодок начали двигаться к берегу, не обращая внимания на препятствия. Видя, что это возможно, другие рулевые последовали за ними. Несколько эсминцев, чтобы поддержать наметившийся успех, подошли близко к берегу и, рискуя быть потопленными, начали бить прямой наводкой по огневым позициям береговой артиллерии. Под таким прикрытием инженерные подразделения снова начали разминирование на береговой линии. На всем протяжении плацдарма «Омаха» оборона противника уже не могла сдерживать наступление союзников.
Как только атакующие поняли, что можно двигаться вперед, их страх и нерешительность обратились в невероятную злость. Рядом с вершиной утеса у деревни Вьервилль командир роты рейнджеров капитан Джордж Витингтон и рядовой Карл Вист увидели пулеметное гнездо с тремя немецкими солдатами. Когда Вист и капитан его обошли, один из немцев вдруг повернул голову и, увидев двух американцев, закричал: «Bitte! Bitte! Bitte!» Витингтон открыл огонь и убил всех троих. Обращаясь к Висту, он спросил: «Интересно, что значит bitte?»
Пройдя через ужас пляжей «Омаха», части глубже вторгались на территорию, занятую противником. В час тридцать генерал Бредли получил донесение: «Части, ранее остановленные в секторах «Светло-красный», «Светло-зеленый», [289] «Красная лиса», овладели прибрежными высотами». К концу дня 1-я и 29-я дивизии будут уже в миле от берега. «Омаха» обошлась в 2500 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести.