Пережившие катастрофу
Совесть Западной Европы была задета, но так и не пробудилась. Кардиналы — греки Исидор и Виссарион могли лишь молиться и звать на помощь. Папа Пий II, любивший греческую культуру, мог еще пытаться наскрести какие-то силы для спасения христианского Востока. Однако все, чего они сумели достичь, это облегчить судьбу тех несчастных беженцев, которым удалось спастись от турок.
Таких в общей сложности оказалось немного. Люди бедные вынуждены были остаться на Востоке и принять все страдания, выпавшие на их долю. Из фигур заметных, сыгравших какую-то роль в окончившейся драме, лишь очень немногие добровольно согласились жить под султанским игом; гораздо больше их было среди убитых или невольников. Остальные искали спасения в Италии.
Обе старые императорские династии вскоре фактически угасли. Из оставшихся в живых братьев императора Константина деспот Димитрий вначале пользовался расположением султана. Он получил апанаж из земель, принадлежащих прежде Гаттилузи; в него вошли Энос, острова Лемнос и Имврос, а также части островов Тасос и Самофракия. Эти земли приносили ему доход в 600 тыс. серебром в год, причем половину из них давал Имврос. Кроме того, он ежегодно получал 100 тыс. из султанской казны. В течение семи лет Димитрий тихо жил в Эносе с женой Зоей и ее братом Матфеем Асеном, который в прежние времена был его губернатором в Коринфе, а теперь возглавлял местную соляную компанию.
Димитрий проводил свои дни, предаваясь охоте и чревоугодию; значительную часть своих богатств он отдал церкви. Однако в 1467 г. апанаж у него вдруг был отобран. Согласно версии, которой верил Франдзис, служащие Матфея утаили часть доходов, причитавшихся султану с соляных копей, за что сочли виновными Матфея и Димитрия. Судьба Матфея осталась неизвестной; Димитрий же был лишен всех доходов и отправлен в Дидимотихон, где он проживал в большой бедности. Там его однажды увидел проезжавший через город султан и сжалился над ним. Димитрию было назначено годовое содержание в 50 тыс. серебром из средств султанской монополии по торговле зерном. Однако ненадолго, так как вскоре он и его жена приняли монашество. Димитрий умер в монастыре в Адрианополе в 1470 г., жена пережила его всего на несколько месяцев. Их единственная дочь Елена еще при жизни родителей официально была взята в султанский гарем, но она, видимо, сохранила девственность, живя в Адрианополе в собственном доме. Она умерла на несколько лет раньше своих родителей, завещав свой гардероб и драгоценности патриархии{283}.
Деспот Фома бежал вместе с женой и детьми на Корфу, прихватив с собой забальзамированную голову святого апостола Андрея, хранившуюся в Патрасе. В конце 1460 г. он уехал, взяв ее с собой, в Италию, и 7 марта 1461 г. его с почестями приняли в Риме. Через неделю папа, которому Фома преподнес святыню, наградил его орденом Золотой розы. Фома остался в Италии, не теряя, однако, надежды когда-нибудь вернуться в Морею. Папа предоставил ему содержание в размере 300 золотых дукатов в месяц, к которому кардиналы из своих собственных средств добавили впоследствии еще 500. Его чувство собственного достоинства и красота, которую Фома сумел сохранить до преклонных лет, произвели на итальянцев большое впечатление. Он также угодил им тем, что официально перешел в католичество. Его жена Катерина Заккария, оставленная Фомой на Корфу, умерла там в августе 1462 г. В 1465 г. он вызвал в Рим своих детей и через несколько дней после их прибытия, 12 мая, умер в возрасте 56 лет{284}.
У Фомы было четверо детей. Старшая дочь Елена еще ребенком была выдана замуж за Лазаря III Бранковича и родила ему трех дочерей. В 1459 г., вскоре после смерти мужа, она выдала свою старшую дочь Марию за короля Боснии Стефана. Когда турки захватили Боснию, юная королева попала в гарем турецкого военачальника, а Елена с двумя младшими дочерьми бежала на остров Левкас. Одна из дочерей, Милица, стала женой властителя Кефаллонии и Левкаса Леонарда III Токко, но несколько месяцев спустя умерла бездетной. Вторая дочь, Ирина, вышла замуж за Иоанна Кастриота, сына Скандербега, и после смерти свекра уехала с мужем в Италию. Елена осталась при дворе своего зятя на Левкасе и ушла в конце концов в монастырь, где умерла в 1474 г.{285}.
Братья и сестры Елены были гораздо моложе ее: Андрей родился в 1453 г., Мануил — в 1455 г. и Зоя, по-видимому, в 1456 г. Папа взял сирот на свое попечение. В июне 1466 г. Зоя еще девочкой вышла замуж за римского аристократа из дома Караччоло, но довольно скоро овдовела. В 1472 г. папа Сикст IV добился, как ему казалось, большого дипломатического успеха, устроив ее брак с русским царем Иваном III. Свадебная церемония состоялась в Ватикане, причем царь был представлен на ней своим доверенным лицом. Невеста получила от папы в качестве приданого 6 тыс. дукатов. Однако, прибыв в Россию, Зоя, перекрещенная по православному обряду в Софью, забыла о своем католичестве и с головой окунулась в политические интриги православной церкви. Правда, ее дочь Елена, выйдя замуж за польского короля Александра Ягеллона, вынуждена была принять католичество, но сын Василий III и его потомки остались рьяными поборниками православия. Польская королева Елена умерла бездетной, а род Василия III пресекся сто лет спустя со смертью его правнучки Анастасии Феодоровны и ее дяди — малолетнего царевича Димитрия.
Судьба сыновей Фомы была менее удачной, чем дочерей. Младший, Мануил, провел юность в Италии, получая от папы пенсию в 50 дукатов в месяц. Приблизительно в 1477 г. он неожиданно уехал в Константинополь и отдался на милость султана. Мехмед принял его великодушно, предоставив ему поместье и содержание. В Константинополе Мануил женился, но имя его жены осталось неизвестным, так же как и дата его смерти. Из двух его сыновей старший, Иоанн, умер молодым; младший, Андрей, перешел в ислам и закончил свои дни судейским чиновником под именем Мехмед-паши, по — видимому не оставив потомства. Старший сын Фомы, Андрей, предпочел остаться в Италии, получая такую же мизерную пенсию в 50 дукатов в месяц. Окружающие относились к нему как к наследнику императорского трона, и сам он имел обыкновение подписываться Deo gratia fidelis Imperator Constantinopolitanus. Однако поведение его вряд ли соответствовало подобному титулу. В 1480 г. он женился на простой римлянке по имени Катерина и влез в долги. Он уговорил папу Сикста IV дать ему два миллиона дукатов на организацию экспедиции в Морею, но истратил их на другие цели. Однако ни это, ни его готовность продать любые титулы и прерогативы честолюбивым иностранцам не поправили его финансов. Поездка, предпринятая им около 1490 г. в Россию, ко двору сестры, с денежной точки зрения также оказалась безрезультатной, остаться там ему тоже особенно не предлагали. Наконец Андрей нашел себе друга в лице короля Франции Карла VIII, которого он посетил в 1491 г., после чего тот погасил часть его долгов.
Андрей приветствовал вторжение Карла в Италию в 1493 г. и поспешил на север страны, чтобы присоединиться к нему. 16 сентября 1494 г. он подписал с Карлом соглашение, по которому великодушно передавал тому все свои права на константинопольский, а также на трапезундский и сербский престолы, оставив за собой только Морейскую деспотию. После того кик в мае следующего года Карл утвердился в Неаполе, он пообещал Андрею содержание в 1200 дукатов в год. Сомнительно, чтобы эти деньги выплачивались и после того, как Карл покинул Италию, и уж безусловно их не выплатили, когда в 1498 г. французский король умер. Вскоре Андрей опять оказался в долгах. В начале 1502 г. он подписал новое соглашение, передававшее все его права испанским монархам Фердинанду и Изабелле; однако денег от них он так и не получил. Когда в июне того же года Андрей умер, его вдова умоляла папу дать ей 104 дуката, чтобы оплатить похороны мужа. У Андрея был сын Константин, красивый, но никчемный юноша, который одно время командовал папской гвардией. Дата смерти Константина неизвестна{286}.
Со смертью двух внуков Фомы — Мехмед-паши в Константинополе и Константина в Риме — старшая линия династии Палеологов пресеклась{287}. Младшая ветвь, идущая от Андроника II, которая правила в Монферрате с начала XIV в., по мужской линии угасла в 1536 г., а ее права и состояние через женское потомство перешли к маркизам Мантуанским. Дочь деспота Феодора Елена Палеолог, королева Кипра, умерла в 1458 г., а ее единственная дочь, королева Шарлотта, умерла бездетной в изгнании в Риме в 1487 г.{288}. Единственных потомков императора Мануила Палеолога, доживших до наших дней, можно найти в Южной Италии, в семьях, ведущих свое происхождение от сына Скандербега — Иоанна Кастриота{289}.
Трагедия семьи трапезундских императоров была более короткой. Император Давид пользовался приличным содержанием в течение двух лет. Однако в 1463 г. его мнимый друг Георгий Амируцис донес турецким властям, что бывший император получил письмо от своей племянницы, жены Узун Хасана, в котором она приглашала своего брата Алексея или одного из сыновей самого Давида навестить ее. Султан расценил это как попытку измены. 26 марта 1463 г. Давид был брошен в тюрьму в Адрианополе; 1 ноября он сам, шесть из его семи сыновей и племянник Алексей были казнены в Константинополе. Их тела было запрещено предавать земле; когда же императрица Елена своими руками вырыла для них могилы и похоронила их, на нее наложили штраф в 15 тыс. дукатов, который надлежало под угрозой смерти выплатить в течение трех дней. Верные друзья и приверженцы собрали для нее эти деньги; однако Елена удалилась от мира, чтобы провести недолгие оставшиеся ей дни в соломенной хижине, одетой во власяницу.
Ее младший сын, трехлетний Георгий, был воспитан как мусульманин. Впоследствии ему разрешили посетить Узун Хасана, от которого он бежал к своей сестре в Грузию; там Георгий перешел обратно в христианство, женился на грузинской княжне и имел, по всей вероятности, от нее потомство, однако дальнейшая судьба его семьи неизвестна. Его сестра Анна была взята в гарем султана и затем на время отдана правителю Македонии Заганос-паше, причем ее тоже насильно обратили в ислам. Впоследствии, однако, Анне удалось вернуться в родной Трапезунд, в окрестностях которого она основала поселение, названное в ее честь Киранной, где построила церковь. Невестка Давида Мария Гаттилузи спокойно жила в султанском гареме, а ее сын Алексей продолжал пользоваться особой привязанностью султана. Его дальнейшая судьба неизвестна. По существующей традиции ему выделили землю непосредственно за стенами Перы. Местным жителям он известен как «сын бея» (бейоглу); это в его честь назван существующий в Стамбуле и по сей день квартал Бейоглу{290}.
Очень немногое известно нам и о судьбе тех министров императора Константина, которые пережили крушение империи, а также их семей. Если им и удалось вернуть себе свободу, то оставшиеся годы они принуждены были жить в безвестности. Когда порядок был восстановлен, султан стал давать разрешение на выкуп пленников. Получив от ученого Филельфо письмо, полное грубой лести, он освободил его тещу Манфредину Дориа, вдову Иоанна Хрисолораса, и отослал ее в Италию к зятю, с которым в прошлом она, как об этом злословили, состояла в интимных отношениях{291}. Верному другу и секретарю Константина Франдзису удалось через несколько лет выкупить и себя, и жену. Они уехали на Корфу, где он жил, находя утешение в оказании помощи своим соотечественникам и в преданной дружбе с членами семьи своего господина. По приглашению дочери Фомы, вдовствующей королевы Сербии, он ездил на Левкас к ее зятю Леонардо Токко, брату первой жены его императора; он совершил также поездку в 1466 г. в Рим на свадьбу принцессы Зои и Караччоло. Вскоре после этого он и его жена постриглись в монахи. В монастыре он и завершил свои записки, в конце которых изложил свою религиозную концепцию; несмотря на дружбу со сторонниками унии, Франдзис не смог заставить себя признать учение о том, что Святой Дух исходит и от Отца и от Сына. Его исторические записки продолжаются вплоть до 1477 г., по-видимому, он умер в 1478 г.{292}.
Некоторые из беженцев попали в Венецию, где долгие годы жила дочь старого недруга Франдзиса, Луки Нотараса, Анна, которая старалась чем только могла облегчить участь своих соотечественников{293}.
Оба кардинала-грека остались жить в Италии. В 1459 г., после смерти Григория Маммаса, папа возвел Исидора в сан патриарха Константинопольского — в нарушение всех традиций византийской церкви. Исидор умер в 1463 г., и этот чисто номинальный титул перешел к Виссариону, прожившему до 1472 г. Все свои средства он потратил на собрание прекрасной библиотеки греческих текстов, которую он завещал Венеции, а также на оказание помощи беженцам.
Архиепископ Леонард возвратился на свою кафедру на Лесбосе и находился там в момент захвата острова турками. Он снова попал в Константинополь, на этот раз пленником. Вскоре его выкупили, и он вернулся в Италию, где и умер в 1482 г.{294}.
Георгий Амируцис, который после падения Константинополя написал Виссариону письмо с просьбой дать ему денег для выкупа своего младшего сына Василия, сумел благодаря своим интригам в Трапезунде снискать расположение турок. Двоюродный брат Георгия Махмуд-паша оставался его закадычным другом и даже постарался обратить на него внимание султана; положение Георгия еще более укрепилось после того, как его старший сын Александр перешел в мусульманство. Султан Мехмед, на которого Амируцис произвел впечатление своей эрудицией, поручил ему подготовить современное издание «Географии Птолемея», которую Александр, ставший неплохим ученым-арабистом, снабдил арабскими названиями, а затем и полным арабским переводом. Позднее, в 1463 г., Георгий влюбился во вдову последнего герцога Афинского, жившую на пенсии в Константинополе, и вознамерился жениться на ней — при живой жене. Патриарх Дионисий отказался санкционировать подобное двоеженство. Тогда Георгий пустился в интриги, направленные на то, чтобы сместить патриарха, а сам перешел в мусульманство. Несколько недель спустя он неожиданно умер во время игры в кости. Так свершился над ним Божий Суд{295}.
Из всех мыслителей, блиставших в последние годы византийской свободы, только Георгий (Геннадий) Схоларий Гемист был призван сыграть конструктивную роль в создании нового мира, в объединении своего народа вокруг церкви и устройстве патриаршего двора, при котором можно было бы во мраке наступившего безвременья сохранить традиции императоров до тех пор, пока вновь не наступит рассвет и Византия не возродится, подобно фениксу{296}.
Этот рассвет так никогда и не наступил. Прежняя вселенская Византийская империя погибла навеки.
Нетрудно согласиться с тем, что в мировом историческом процессе сам 1453 год, как таковой, не столь уж существен. Византийская империя была уже обречена. Утратившая большую часть своей территории, населения и богатства, она все равно должна была погибнуть независимо от того, когда именно турки решились бы нанести окончательный удар. Мнение о том, что византийские ученые устремились в Италию по причине падения Константинополя, выглядит несостоятельным. На протяжении жизни более чем одного поколения Италия оказалась наводнена византийскими профессорами, а из двух наиболее выдающихся греческих мыслителей, живших в 1453 г., один, Виссарион, уже находился в Италии, в то время как другой, Геннадий, так и остался в Константинополе. Если торговля итальянских приморских городов пришла в упадок, то в гораздо большей степени это явилось следствием открытия новых океанских путей, нежели установления турецкого контроля над Проливами. После 1453 г. Генуя действительно стала довольно быстро деградировать, однако причинами этого были скорее, ее непрочные позиции в самой Италии; Венеция же еще долгие годы вела свою торговлю в Леванте.
То, что русские оказались теперь главными поборниками православия, а Москва возвысилась до роли Третьего Рима, тоже не было чем-то совершенно неожиданным. Самосознание русских давно активно развивалось в этом направлении, когда их армии уже гнали неверных татар обратно через степи, в то время как Константинополь все больше нищал и вступил в нечестивую сделку с Западом. Семена всего этого уже были посеяны, и падение Константинополя лишь ускорило их всходы. Если бы султан Мехмед был менее целеустремленным, а Халиль-паша более убедительным в своих доводах; если бы венецианская флотилия двинулась в путь двумя неделями раньше; если бы в последний решающий момент Джустиниани не ранили в сражении на стенах, а потайную дверцу Керкопорты не оставили открытой, то в конечном итоге все это мало что изменило бы. Византия продержалась бы еще десяток лет, а турецкий натиск на Европу был бы на какое-то время отсрочен. Однако Запад все равно не воспользовался бы этой передышкой. Наоборот, если бы Константинополь устоял, это сочли бы свидетельством того, что опасность в конце концов не столь уж актуальна. Запад с облегчением вернулся бы к своим собственным делам, а через несколько лет турецкие войска вновь появились бы под стенами Константинополя.
Тем не менее, день 29 мая 1453 г., несомненно, является поворотным пунктом в истории человечества. Он означает конец старого мира, мира византийской цивилизации. В течение одиннадцати столетий на Босфоре стоял город, где глубокий ум являлся предметом восхищения, а науку и литературу классического прошлого тщательно изучали и берегли. Без византийских исследователей и переписчиков мы знали бы сейчас не очень много о литературе древней Греции. Это был также город, правители которого в течение многих веков поощряли развитие школы искусства, не имеющей аналогии в истории человечества и явившейся сплавом неизменного греческого здравого смысла и глубокой религиозности, видевшей в произведении искусства воплощение Святого Духа и освящение материального. Кроме того, Константинополь был великим космополитическим городом, где наряду с торговлей процветал свободный обмен идеями и жители считали себя не просто каким-то народом, а наследниками Греции и Рима, просвещенными христианской верой. Всему этому теперь пришел конец. Новые хозяева, иноплеменники, не поощряли занятий науками среди своих христианских подданных. Без покровительства свободного правительства византийское искусство начало клониться к упадку. Новый Константинополь стал блестящим городом — красивым, богатым, многонаселенным и разноплеменным. Однако его красота олицетворяла ныне могущество мировой империи султанов, а не царство Христианского Бога на земле, и его жители были разобщены различными вероисповеданиями. Константинополь возродился, став на многие века предметом восхищения всех, кто его посещал, но это уже был Стамбул, а не Византии.
Можно ли сказать, что героизм, проявленный Византией в ее последние дни, был напрасным? Он произвел большое впечатление на султана, что наглядно проявилось в жестокостях, допущенных им после захвата города, и он не решился бы на риск вторично испытать мужество греков. Султан всегда восхищался образованностью греков; теперь же он убедился, что и их героический дух отнюдь не исчез. Очень может быть, что, когда воцарилось спокойствие, именно это восхищение побудило его к тому, чтобы проявить более доброе отношение к своим греческим подданным. Условия, которые он предоставил патриарху Геннадию, помогли воссоединить греческую церковь и дали большинству греческого народа какую-то форму самоуправления.
Греков ожидали трудные времена. Хотя им и были обещаны мир, справедливость и возможность обогащения, они были отныне гражданами второго сорта. Отсутствие свободы неизбежно влечет за собой моральную деградацию, и греки не смогли совершенно избежать ее. Кроме того, они полностью зависели от доброй воли их верховного сюзерена. Пока был жив Султан-Завоеватель, их участь была не такой уж страшной; но после него пришли другие правители, не имевшие ни малейшего понятия о византийской цивилизации, гордые тем, что они являются исламскими владыками, халифами и повелителями правоверных. Довольно скоро огромный механизм оттоманской администрации пришел в упадок. Греки были принуждены противопоставлять коррупции свою хитрость, отвечать нелояльностью на несправедливость и бороться против интриг интригами же. История греческого народа под турецким господством печальна и малопримечательна. Однако, несмотря на свои ошибки и слабость, православная церковь выжила, а до тех пор, пока она жива, эллинизм не умрет.
Западная Европа с ее восходящей к предкам ревностью по отношению к византийской цивилизации и духовными наставниками, осуждавшими православных как еретиков и схизматиков, с преследующим ее чувством вины за то, что она бросила великий город в беде, предпочла забыть о Византии. Европа никогда не отрекалась от своего долга перед греками, но считала, что он относится только к классической эре. Филэллины, которые отправились помогать грекам в их войне за независимость, говорили о Фемистокле и Перикле, но никогда не вспоминали о Константине. Многие из образованных греков последовали их примеру, введенные в заблуждение злым гением Кораиса, ученика Вольтера и Гиббона, для которого Византия была лишь уродливой интермедией из религиозных предрассудков, явлением, о котором лучше не вспоминать. В результате этого война греков за независимость так и не завершилась освобождением греческого народа, а привела лишь к образованию крохотного Греческого королевства.
Однако в деревнях простые люди думали иначе. Они никогда не забывали плачи, созданные после того, как разнеслась весть о том, что великий город пал, наказанный Господом за роскошь, гордыню и вероотступничество, но героически сражался до последней минуты. Греки постоянно помнили тот ужасный вторник — день, который все истинные греки до сих пор считают отмеченным дурным предзнаменованием; но они чувствовали воодушевление и прилив отваги всегда, когда говорили о последнем христианском императоре, покинутом своими западными союзниками, который твердо стоял в проломе стены, сдерживая натиск неверных до тех пор, пока они своим числом не одолели его и он не пал — вместе с империей, ставшей ему саваном.