Содержание
«Военная Литература»
Военная история

Глава Х.

Падение Константинополя

В понедельник 28 мая стояла солнечная, ясная погода. Когда солнце начало склоняться к западу, оно светило прямо в глаза стоявшим на стенах защитникам города, почти ослепляя их. Именно в этот час турецкий лагерь пришел в движение. Тысячи людей двинулись по направлению к стенам: одни — чтобы докончить засыпку рва, другие — чтобы подкатить поближе пушки и стенобитные орудия. Вскоре после захода солнца небо покрылось тучами и начался проливной дождь; однако турки продолжали свое дело, и христиане ничем не могли им помешать. Примерно в половине второго ночи султан решил, что все приготовления закончены, и отдал приказ начать штурм{204}.

Осажденных оглушил внезапно раздавшийся страшный шум. Турецкие войска ринулись на приступ по всей линии стен, издавая воинственные клики, под грохот барабанов, звуки труб и флейт. Войска христиан замерли в молчании, но, когда дозорные на башнях подали сигнал тревоги, на всех церквах, расположенных поблизости от стен, ударили в колокола; церковь за церковью подхватывала этот тревожный набат, пока не зазвонили на всех колокольнях города. В трех милях от городских стен, в соборе св. Софии, собравшиеся на молитву поняли, что битва началась. Каждый мужчина, способный носить оружие, немедленно поспешил на свой пост; женщины, среди них монахини, бросились к стенам помогать таскать камни и бревна для укреплений и кувшины с водой для сражающихся. Старики и дети, покинув дома, сгрудились в церквах, в надежде на защиту святых и ангелов. Некоторые собрались в своих приходских церквах, другие отправились в высокий собор св. Феодосии недалеко от залива; во вторник там должен был состояться престольный праздник, и все здание собора было украшено розами, собранными в садах и рощах. Уж святая-то, несомненно, не покинет в беде молящихся ей. Многие вернулись в кафедральный собор, памятуя старинное предсказание, что, даже если неверные проникнут в город и приблизятся к священному зданию, появится Ангел Божий и, поражая их огненным мечом, изгонит нечестивых из храма. Всю ночь до рассвета собравшиеся в церквах молились и ждали.

На стенах же было не до молитв. Султан тщательно обдумал план действий. Несмотря на высокомерные слова, обращенные к армии, жизненный опыт научил его уважать противника. Поэтому он решил измотать его, прежде чем ввести в сражение свои лучшие войска. Сначала он двинул вперед нерегулярные войска — башибузуков. Их было много тысяч — искателей приключений из разных стран и различной национальности; часть из них были турками, но многие были выходцами из христианских стран — славяне, венгры, немцы, итальянцы и даже греки, готовые сражаться против своих единоверцев за жалованье, которое платил им султан, и за обещанную военную добычу. Большинство их имели при себе собственное оружие — кто ятаган, кто пращу, кто лук, у некоторых были даже аркебузы. Их снабдили также большим количеством приставных лестниц. Это были ненадежные войска, отлично осуществляющие первый бросок, но быстро теряющие мужество, если они не добивались немедленного успеха. Зная их слабости, Мехмед поставил позади башибузуков шеренгу военной полиции, вооруженной плетьми и дубинками, которая должна была подгонять башибузуков, избивая тех, кто проявит признаки нерешительности. За военной полицией стояла янычарская гвардия султана. Если какой-нибудь струсивший башибузук и прорвался бы сквозь полицию, янычары должны были прикончить его своими ятаганами.

Атака башибузуков осуществлялась вдоль всей линии стен, но только на участке в долине Ликоса она была угрожающей; в других местах стены все еще были достаточно прочными и подверглись атаке главным образом для того, чтобы сковать силы оборонявшихся, не дав им возможности перебросить подкрепления на наиболее важный участок. Сражение здесь приняло жесточайший характер. Башибузуки дрались против солдат, значительно лучше вооруженных и обученных, чем они, а их многочисленность только мешала, постоянно создавая среди них сутолоку. Посылаемые в башибузуков камни могли одновременно убить или ранить нескольких. Хотя некоторые из них и пытались отступить, большинство все же держалось, снова и снова приставляя лестницы к стенам и заграждениям и взбираясь по ним, чтобы еще раз быть сброшенными, не достигнув верха. Солдатам Джустиниани — грекам и итальянцам — роздали все мушкеты и пищали, какие только были в городе, и сам император прибыл к месту сражения, чтобы подбодрить их. После почти двух часов непрерывного сражения Мехмед приказал башибузукам отступить: хотя их удалось сдержать и отбросить, она выполнили свою задачу, измотав силы противника.

Некоторые из христиан надеялись, что это, может быть, была просто единичная ночная атака, предпринятая с целью испытания их сил; и все они по крайней мере рассчитывали на то, что им удастся передохнуть. Однако такой возможности они не получили. Едва только осажденные успели выровнять свои ряды и заменить бревна и бочки с землей в заграждениях, как началась вторая атака. Войска анатолийских турок Исхак-паши, отличавшиеся специальной формой и нагрудными доспехами, лавиной ринулись в долину с холма в районе ворот св. Романа и сгрудились возле заграждения. На близлежащих церквах снова ударили в набат. Однако их звон потонул в звуках канонады турецкой артиллерии, в том числе и большой пушки Урбана, которая возобновила бомбардировку стен. Через несколько минут анатолийцы пошли на приступ. В отличие от солдат нерегулярных частей все они были хорошо вооружены и дисциплинированы; кроме того, среди них были преданные мусульмане, домогавшиеся славы первыми ворваться в город христиан. Под дикую призывную музыку труб и грохот барабанов они бросились на заграждения, карабкаясь на плечи друг друга и стараясь зацепиться лестницами за барьер и взобраться по ним наверх. При тусклом свете факелов, в клубах дыма, то и дело заволакивавших луну, было трудно разобрать, что происходит. Анатолийцы, так же как перед этим башибузуки, находились в невыгодном положении оттого, что на таком узком участке их скопилось слишком много. Дисциплинированность и упорство анатолийцев только увеличивали их потери, когда осажденные кидали на них камни, сбрасывали лестницы или вступали в рукопашные схватки.

Примерно за час до рассвета, когда и эта вторая атака начала захлебываться, ядро из пушки Урбана попало прямо в заграждение, свалив его на протяжении многих ярдов. Поднялось громадное облако пыли, в воздух взвились комья земли и камни, черный пороховой дым ослепил осажденных. В образовавшийся пролом тут же ринулись сотни три анатолийцев с криками, что город их. Однако христиане во главе с императором окружили их плотным кольцом, перебив большую часть, а остальных отбросив обратно в ров. Такой отпор привел анатолийцев в замешательство. Атакующие были отозваны назад на свои позиции. С победными возгласами защитники снова принялись восстанавливать разрушенное заграждение.

На других участках действия турок были не более успешными. На южном участке сухопутных стен Исхак сумел создать напор, достаточный для того, чтобы защитники не могли перебросить кого-либо оттуда в район Ликоса; однако, даже введя в бой свои лучшие войска, он не смог добиться серьезных результатов. На Мраморном море Хамза-бей столкнулся с трудностями при попытке подвести свои корабли вплотную к берегу. Несколько десантных групп, которые ему удалось высадить, были легко отброшены оборонявшими этот участок монахами и принцем Орханюм с его людьми. Вдоль всей линии стен, выходящих к Золотому Рогу, турки ограничились лишь отвлекающими маневрами, не сделав ни одной настоящей попытки атаковать. Ожесточенное сражение разгорелось в районе Влахернов. На низменном участке залива вели атаку войска Заганоса, переброшенные по мосту, а выше по гребню — Караджа-паши. Но Минотто со своими венецианцами, стоя против Заганоса, сумел удержать свой участок стены, так же как и братья Боккиарди, сражавшиеся против Караджа-паши.

По словам очевидцев, султан был разгневан неудачей анатолийцев. Однако вполне возможно, что он предназначал их, как перед этим и нерегулярные части, более для истощения сил противника, нежели для того, чтобы они ворвались в город. Он обещал крупную награду первому, кто сумеет прорваться через заграждение, и предпочитал, чтобы эта привилегия досталась кому-нибудь из его любимого войска янычар. Теперь же настала время ввести в бой и их. Султан волновался, потому что, если бы и янычары его подвели, вряд ли было бы возможно вообще продолжать осаду. Он не мешкая отдал приказ, и, прежде чем христиане успели немного подкрепиться и закончить кое-как починку заграждения, на них обрушился град снарядов, стрел, копий, камней и пуль; вслед за этим показались янычары. Они приближались сдвоенной колонной, а не дикой толпой, как башибузуки и анатолийцы, в образцовом порядке, который не могли расстроить снаряды противника. Боевая музыка, под которую они двигались, была такой громкой, что ее звуки сквозь пушечный грохот были слышны по ту сторону Босфора.

Мехмед сам довел их до рва и остался стоять там, громко подбадривая янычар, в то время как они маршировали мимо него. Волна за волной эти свежие, великолепные, прекрасно вооруженные и защищенные доспехами войска бросались на заграждение, пытаясь разбить бочки с землей, сложенные поверх него, зацепиться за поддерживавшие его бревна, приставить, где это оказывалось возможным, свои лестницы; действуя без всякой паники, каждая волна прокладывала путь для следующей. Христиане были уже истощены. Они сражались, с перерывами всего в несколько минут, уже более четырех часов. Но они бились отчаянно, зная, что, если не устоят, это будет конец. Позади них в городе снова гудели колокола, а к небу громко возносились молитвы.

Вдоль заграждения уже дрались врукопашную. Прошло около часа, а янычары так и не смогли продвинуться. Христианам уже стало казаться, что их натиск ослабевает. Однако судьба была против них. В самом углу влахернской стень, недалеко от места ее соединения с двойной стеной Феодосия, находилась наполовину закрытая башней небольшая потайная дверца для вылазок — Керкопорта. Уже многие годы ее не открывали, но старики помнили о ее существовании. Перед началом осады эту дверь вновь открыли, чтобы выходить во вражеский фланг. Во время сражения Боккиарди и его люди умело использовали ее против войск Караджа-паши. Однако сейчас кто-то, возвращаясь после очередной вылазки, забыл закрыть за собой эту дверцу. Несколько турок, заметив, что дверца не заперта, проникли через нее в расположенный за дверцей небольшой двор и стали карабкаться по лестнице, ведущей на верхнюю часть стены. Христиане, которые находились в этот момент с внешней стороны ворот, увидев, что произошло, кинулись назад, чтобы снова закрыть проход и не дать возможности другим туркам последовать за прорвавшимся авангардом. В наступившем переполохе около 50 турок оказалось внутри стены, где их вполне можно было окружить и уничтожить, если бы в этот момент не случилось еще большего несчастья.

Перед самым заходом солнца пуля, выпущенная из пищали с близкого расстояния, попала в Джустиниани и пробила его латы на груди. Истекая кровью и, очевидно, испытывая сильную боль, он попросил своих людей вынести его из сражения. Один из них бросился к императору, который бился неподалеку, чтобы взять у него ключ от небольших ворот во внутренней стене. Константин поспешил к раненому, заклиная его не покидать своего поста. Однако нервы Джустиниани уже сдали; он настаивал на том, чтобы его унесли. Ворота открыли, и телохранители Джустиниани доставили его, пронеся по улицам до порта, на стоявший там генуэзский корабль. Его солдаты заметили отсутствие командира. Некоторые, возможно, подумали, что он отошел назад, чтобы защищать внутреннюю стену, но большинство решило, что битва проиграна. Кто-то в ужасе закричал, что турки прорвались через стену. И прежде чем ворота успели закрыть, генуэзцы стремительно бросились к ним. Император и его греки остались на поле боя одни.

Происшедшая паника не укрылась от глаз находившегося по ту сторону рва султана. С криком «Город наш!» он послал в бой новый отряд янычар во главе с великаном по имени Хасан. Хасан пробился на верх сломанного заграждения, завоевав обещанную награду. Около 30 янычар последовало за ним. Греки бросились в контратаку. Хасан был сбит с ног ударом камня и убит; вместе с ним погибло 17 его товарищей. Однако остальные удерживали занятые позиции на верху заграждения; все новые и новые янычары присоединялись к ним. Греки упорно сопротивлялись. Однако численное превосходство противника заставило их отойти к внутренней стене. Перед ней находился еще один ров, который в нескольких местах оказался углубленным, так как там брали землю для укрепления заграждений. Многие греки, отступая, попали в эти ямы, из которых не так-то легко было выбраться, поскольку позади них высоко вздымалась внутренняя стена. Турки, уже вскарабкавшиеся на заграждения, стреляли по ним сверху, пока не перебили всех. Вскоре многие янычары достигли внутренней стены и беспрепятственно взобрались на нее. Вдруг кто-то поднял вверх глаза и увидел турецкий флаг, развевающийся на башне над Керкопортой. Раздался громкий вопль: «Город взят!» В то время как император умолял Джустиниани остаться, ему уже было известно, что турки проникли через Керкопорту. Он немедленно бросился туда, но оказалось, что было слишком поздно. Паника охватила уже и часть находившихся там генуэзцев. В начавшемся смятении было невозможно вновь закрыть ворота. Турки валом повалили через них, и люден Боккиарди было слишком мало, чтобы остановить этот поток. Константин повернул своего коня и галопом помчался назад, в долину Ликоса, к брешам, пробитым в заграждении. Рядом с ним были храбрый испанский рыцарь дон Франсиско из Толедо, утверждавший, что он кузен императора, двоюродный брат Константина Феофил Палеолог и верный товарищ по оружию Иоанн Далматас. Они тщетно попытались собрать вокруг себя греков, которых уже слишком мало оставалось в живых. Тогда император с соратниками спешились и вчетвером в течение нескольких минут защищали ворота, через которые перед этим унесли Джустиниани.

Однако сопротивление защитников было уже сломлено. Ворота оказались забиты христианскими солдатами, пытавшимися спастись, в то время как наседавших на них янычар становилось все больше и больше. Феофил крикнул, что скорее умрет, чем отступит, и исчез в массах нахлынувших орд. Сам Константин, поняв теперь, что империя погибла, не имел никакого желания ее пережить. Он сбросил с себя знаки императорской власти и вместе с доном Франсиско и Иоанном Далматосом, все еще находившимися рядом с ним, кинулся вслед за Феофилом. Больше его никто не видел{205}.

Крики о том, что город взят, эхом прокатились по улицам. С Золотого Рога и его берегов и христиане и турки могли видеть турецкие флаги, развевавшиеся на высоких башнях Влахернов, там, где всего несколько минут назад реяли флаги с императорским орлом и львом св. Марка. Какое — то время в отдельных местах еще шел бой. На стенах в районе Керкопорты еще продолжали сражаться братья Боккиарди со своими солдатами, но вскоре они поняли, что больше уже сделать ничего нельзя. Тогда они стали прорываться сквозь ряды противника к Золотому Рогу. Паоло был захвачен и убит, однако Антонио и Троило сумели добраться до генуэзского судна, которое, не замеченное турецкими кораблями, перевезло их в Перу, где они были уже в безопасности. На их фланге во Влахернском дворце Минотто со своими венецианцами попал в окружение; многие из них были перебиты, а сам бальи и другие знатные венецианцы захвачены в плен{206}.

Весть о прорыве через стены была с помощью сигнальных огней передана по всей турецкой армии. Турецкие корабли, находившиеся в Золотом Роге, поспешили высадить на берег десант, атаковавший городские стены со стороны залива. Турки не встретили здесь серьезного сопротивления, за исключением участка у Орейских ворот, неподалеку от того места, где расположен ныне дворец Айван. Команды двух критских судов забаррикадировались здесь в трех башнях и отказались сдаться. В остальных местах греки разбежались по домам в надежде защитить свои семьи, а венецианцы бросились к своим кораблям. Незадолго перед этим отряд турок прорвался через Платейские ворота в низине, над которой и сейчас еще господствует акведук Валента. Другой отряд проник через Орейские ворота. Как только какой-то отряд турок проникал в город, его тотчас же отправляли вдоль стен, чтобы открыть другие ворота для своих товарищей, ожидавших снаружи. В соседнем квартале Петрион местные рыбаки, видя, что уже все потеряно, сами открыли для турок ворота, после того как им обещали пощадить их дома{207}.

На участке сухопутных стен к югу от Ликоса христиане успешно отразили все атаки турок. Однако теперь турецкие отряды, один за другим прорываясь через проломы в заграждениях, разбегались в обе стороны, чтобы открыть оставшиеся ворота. Солдаты на стенах оказались в окружении. Многие пали при попытке выбраться из него, большинство же военачальников, включая Филиппо Контарини и Димитрия Кантакузина, были захвачены в плен{208}.

На кораблях Хамза-бея, находившихся в Мраморном море, тоже заметили сигналы и отправили к стенам десантные партии. В районе Студиона и Псамафии, видимо, никакого сопротивления им оказано не было; защитники здесь немедленно сдались в надежде сохранить свои дома и церкви от грабежа{209}. Слева от них упорно сражался принц Орхан со своими турками, твердо зная, какая участь ожидает их, если они попадут в руки султана{210}; с таким же упорством возле Старого императорского дворца сражались каталонцы, пока все они не были либо захвачены в плен, либо убиты{211}. Командующий обороной в районе Акрополя кардинал Исидор счел благоразумным покинуть свой пост. Изменив свою внешность, он попытался скрыться{212}.

Султан удерживал при себе несколько полков в качестве своего эскорта и военной полиции. Однако большинство его солдат уже жаждали приступить к грабежу. Особенное нетерпение проявляли матросы, опасавшиеся, как бы их не опередили солдаты. Надеясь, что цепь помешает христианским кораблям вырваться из залива и они еще успеют захватить их, когда освободятся, матросы побросали свои суда и бросились на берег. Их алчность спасла жизни множества христиан. В то время как многие греческие и итальянские матросы, включая самого Тревизано, были захвачены в плен, прежде чем они сумели покинуть стены, некоторым из матросов все же удалось беспрепятственно добраться до своих кораблей и присоединиться к немногочисленным оставленным на них экипажам; они тут же привели корабли в боевую готовность на случай сражения. Другие успели вскарабкаться на уже готовые отчалить суда или догнать их вплавь, как флорентиец Тетальди.

Увидев, что город пал, командующий флотом Альвизо Диедо на небольшой лодке добрался до Перы и спросил у генуэзских властей, что они советуют своим соотечественникам: продолжать сражаться на заливе или выйти в открытое море? При этом он пообещал, что и в том и в другом случае его венецианские корабли поступят точно так же. Подеста Перы советовал направить султану посланцев, чтобы осведомиться, позволит ли он всем кораблям свободно уйти или пойдет на риск войны с Генуей и Венецией. В такой момент подобный совет вряд ли имел практический смысл; подеста между тем закрыл ворота гавани Перы, и Диедо, при котором находился также и ведший дневник событий Барбаро, оказался не в состоянии вернуться на свои корабли. Однако моряки генуэзских кораблей, стоявших под стенами Перы, заявили, что собираются уйти и хотели бы, чтобы венецианцы их поддержали. По их настоянию Диедо разрешили отплыть в его лодке. Он направился прямо к все еще наглухо закрытой цепи. Двое из его моряков обрубили топорами ремни, которыми она была прикреплена к стенам Перы, и цепь стала на своих поплавках медленно отплывать в сторону. Дав знак находившимся в заливе кораблям следовать за ним, Диедо направил лодку в образовавшийся проход. Семь генуэзских судов из Перы тут же последовали за ним; вскоре к ним присоединилось большинство венецианских боевых кораблей, четыре-пять императорских галер и один-два боевых корабля генуэзцев. Все они постарались по возможности подобрать на борт как можно больше спасающихся в водах залива людей. Уже миновав заграждение, вся флотилия еще примерно около часа ожидала у выхода в Босфор, не удастся ли вырваться еще каким-нибудь судам. Затем корабли воспользовались поднявшимся сильным северным ветром и поплыли в Мраморное море и дальше через Дарданеллы навстречу свободе{213}.

У Хамза-бея так много судов оказалось без матросов, устремившихся в город, чтобы не упустить добычу, что он был бессилен помешать уходу флота Диедо. С теми кораблями, на которых еще остались экипажи, он обогнул разорванную цепь и вошел в Золотой Рог. Там он закрыл выход оставшимся в заливе кораблям — четырем-пяти императорским галерам, двум — трем генуэзским галерам, а также всем безоружным торговым судам венецианцев. Большинство их было так переполнено беженцами, что они просто и не смогли бы выйти в море. Несколько небольших лодок все-таки сумели проскользнуть через залив в Перу. Но теперь при свете наступившего дня от турок уже не так легко было уйти. К полудню весь залив со всем, что в нем находилось, был в руках победителей{214}.

В городе еще оставался один небольшой очаг сопротивления. Критские матросы, засевшие в трех башнях недалеко от входа в залив Золотой Рог, все еще держались, и выбить их оттуда никак не удавалось. К полудню, видя, что они остались совершенно одни, моряки скрепя сердце сдались султанским офицерам под условием сохранения их жизни и имущества. Два их судна стояли вытащенными на берег у башен. Без всяких препятствий со стороны турок, чье восхищение они завоевали, моряки спустили их на воду и отплыли на родину{215}.

Султан Мехмед уже много часов знал, что великий город принадлежит ему. Когда его люди прорвались сквозь деревянное заграждение, едва светало; вскоре после этого, когда бледная луна еще стояла высоко в небе, он сам отправился осмотреть брешь, через которую они прошли{216}. Однако свой триумфальный въезд в город он отложил до вечера, когда разгул резни и грабежа должен уже стихнуть и восстановится какой-то порядок. А пока что он вернулся в свой шатер, где принял делегации испуганных жителей Перы и лично подесту{217}.

Кроме того, он желал выяснить судьбу императора Константина, однако точно она так и осталась неизвестной. Впоследствии в итальянских колониях в Леванте ходил рассказ о том, что два турецких солдата, утверждавшие, что они убили Константина, принесли султану голову, которую захваченные придворные императора опознали как принадлежавшую их господину; Мехмед повелел водрузить ее на колонну, стоявшую на Форуме Августа, затем забальзамировать ее и послать для обозрения ко дворам самых могущественных владык мусульманского мира. Свидетели, оставившие свои описания падения города, это событие изображают по-разному. По словам Барбаро, нашлись лица, утверждавшие, что видели тело императора среди груды убитых, в то время как другие уверяли, что оно так и не было найдено. Нечто похожее писал и флорентиец Тетальди: одни утверждали, по его словам, что императору в схватке снесли голову, а другие — что он погиб в воротах после того, как его свалили на землю. При этом он добавляет, что обе эти версии могли быть достоверными, поскольку император действительно погиб в толпе, а большинство вражеских трупов турки обезглавили.

Преданный друг императора Франдзис пытался выяснить эту историю подробнее; ему, однако, удалось лишь узнать, что, когда султан послал на поиски тела, отмыли множество трупов и голов с целью опознать императора. В конце концов было найдено тело в носках с вышитыми орлами; та же эмблема была выбита и на ножных латах. Решили, что это и есть император, и султан отдал его грекам для погребения. Франдзис сам этого не видел, и у него остались некоторые сомнения относительно того, что это действительно был его господин; не смог он также выяснить, где было погребено тело. В последующие столетия богомольцам показывали в квартале Вефа безымянную могилу как место погребения императора. Достоверность этого так никогда и не была доказана, и теперь могила заброшена, а место ее забыто{218}.

Независимо от того, каковы были подробности гибели и погребения императора, султан Мехмед был удовлетворен тем, что император Константин мертв: отныне он был не только султаном, но и наследником и властителем древней Римской империи.

Дальше