Чтение с продолжением
У режиссера Ленинградского радио В. С. Ярмагаева до самой его кончины (1973) сохранялся томик пушкинской прозы с закладками, которые были вложены в книгу в 1942 году. По этой книге читал тогда в течение нескольких передач В. Ярмагаев «Капитанскую дочку». Он был одновременно артистом-исполнителем и режиссером. О перепечатке большого текста не могло быть и речи (машинистки обессилели), а укладываться приходилось в определенное время. Ярмагаев перечитывал страницу за страницей, поглядывая на часы, тут же на полях отмечал конец передачи. Он готовил очередной цикл «Чтения с продолжением», которые рождены были обстоятельствами блокадной зимы. Организатором этих передач был один из инициаторов создания Радиохроники — редактор Валерий Гурвич,
И в мирное время лучшие артисты читали по радио Пушкина, Толстого, Гоголя. Но таких продолжающихся передач не было. Брали обычно какой-нибудь рассказ или отрывок. Артист стремился в одной передаче продемонстрировать свое мастерство, свою трактовку классического произведения.
Теперь же артисты читали людям, которые в большинстве случаев сами читать не могли. Они ослабели, жили без тепла и света, и вот по праву друга приходили люди искусства и как бы вместе перелистывали страницы прекрасных книг. Ярмагаев готовил очередную передачу цикла и в то же время ежедневно по четыре-пять раз подходил к микрофону. Приходилось читать и сводку, и письма бойцов, и стихи.
Не услышать Владимира Серафимовича было тогда нельзя. Сегодня он начинал новый цикл, завтра или послезавтра слушатели писали письма-отклики, пусть [178] не сразу, но доходившие все-таки до Радиокомитета. Письма позволяли лучше оценить выбор литературного материала, его восприятие в блокадном городе. Вот В. Ярмагаев начал чтение «Овода». От товарищей по работе, через близких и друзей он знал — его слушают, ждут очередной встречи с артистом. Уже после войны на глаза Ярмагаеву попались напечатанные в одном из сборников воспоминания: «Перечитываю «Овода», книга, поднимающая дух. Недаром прошлую зиму читал ее по радио Ярмагаев. Я стояла, прижавшись к печке, и слушала затаив дыхание. Теперь этот артист навсегда мне дорог» {30}.
В то самое время, как ленинградка А. Наумова-Маккавеева делала эту запись в дневнике, В. Ярмагаев снова вернулся к «Оводу», теперь уже в качестве режиссера радиопостановки. В 1943 году в Ленинграде стало больше артистов, и лучшие из них исполняли роли в этом спектакле.
Для Ярмагаева блокада стала не только временем воспоминаний. Некоторые из передач той поры имели свое продолжение в начале семидесятых годов. Чаще всего артист думал о работе над романом А. Серафимовича «Железный поток». Здесь он опять выступил и как режиссер и как исполнитель. «Конечно, это была советская классика, — говорил В. Ярмагаев. — Но мне казалось, что читая о Кожухе, о его силе и вере, о знаменитом походе, я прямо обращаюсь к слушателям, которые узнали «железные ночи Ленинграда», перенесли ни с чем не сравнимые испытания. Я и прочесть это старался именно так».
В. Ярмагаев хотел непременно записать исполнение «Железного потока», чтобы через годы мы уловили ту интонацию и то настроение. Записи делать было тогда нелегко. На многих микрофонных карточках тех лет написано: «Запись на воск». Когда Владимир Серафимович говорил об этой форме звукозаписи, он безнадежно махнул рукой. «Нынешние молодые радиожурналисты уже и не представляют себе уровень записывающей аппаратуры. Не магнитофонная лента, а восковая пластина. Читаешь рассказ на 15 минут, ошибся на 14-й и начинай все сначала». Записи на воск после нескольких повторов [179] выходили из строя, лишь после войны, уже с появлением магнитофонов, «Железный поток» в исполнении артиста В. Ярмагаева был записан среди лучших в золотой фонд. Зимой 1973 года эта передача снова звучала в эфире.
В. Ярмагаев гордился работой на радио в блокадном городе. Когда после окончания войны пришлось выбирать между театром и радио, он остался на радио, а его друг артист А. И. Янкевский ушел в театр. В дни блокады они трудились рядом, буквально чувствуя локоть друг друга. Внешний вид голодных людей бывал порой обманчив. Иногда казалось, что человек выглядит не хуже других, а он уже был обречен. А. Янкевский же был очень плох. Вот почему, когда он однажды пошел читать очередную передачу, режиссер И. Зонне тихо сказал В. Ярмагаеву: «Пойдешь вместе с Сашей. Садись рядом. Если с ним что случится — продолжишь». В. Ярмагаев очень волновался, находясь в этой необычной роли чтеца-дублера. К общей радости А, Янкевский дочитал до конца очередную передачу из цикла «Чтения с продолжением».
Александр Иванович Янкевский сам был режиссером и исполнителем «Педагогической поэмы» А. Макаренко. Он прочитал первую часть книги еще в начале тридцатых годов. А когда его пригласили на работу в Харьковский русский драматический театр, поехал туда и потому, что в нескольких километрах от Харькова была коммуна имени Дзержинского. Тогда и познакомился А. Янкевский с Макаренко, увлекся его педагогическими идеями. Давно хотелось А. Янкевскому работать над «Педагогической поэмой», и вот он начал читать ее по радио в январе 1942 года. «Я взялся в это время за книгу Антона Семеновича, — говорил А. Янкевский, — потому что ее нравственная сила, убежденность казались мне очень нужными блокадному городу. И долг перед А. Макаренко я чувствовал. Ведь без моего харьковского периода, пожалуй, не было бы и остального».
Зимой 1942 года за жизнь А. Янкевского продолжали опасаться, поэтому, когда балтийские моряки попросили прислать к ним кого-нибудь из артистов радио, в Кронштадт поехал он. Вернулся А. Янкевский через несколько недель физически окрепший, снова работал на радио, потом в театре, сыграл десятки ролей. Но цикл передач [180] по Макаренко, прочитанный им в сорок втором, остался в его памяти на всю жизнь.
Среди работников радио, прошедших через войну и блокаду, пожалуй, мало о ком сказано и написано так много, как о Марии Григорьевне Петровой. Страницы военной биографии этой артистки принадлежат не только радио, они связаны с искусством военных лет в целом. К письмам, полученным ею блокадной зимой, все время прибавляются новые. Каждый из этих человеческих документов характеризует и само время, и роль радио, и того, кому это писалось. Заставить взяться за перо и написать такое может только искреннее, сильное чувство. Вот отрывок из письма-отклика на выступление М. Г. Петровой по радио. «Дорогая Мария Григорьевна, — ох, как было нужно нам в те блокадные годы — радио! Да, голос из репродуктора — это было наше счастье, наша поддержка... Когда заговорило радио, когда мы знали, зачем ждать вечер, — стали прибавляться силы. Был период, когда кроме радио нам нечего было ждать: от сына два месяца не было писем. Только голос из радио нас навещал, ободрял, говорил, что мы не одни. Спасибо вам, дорогие, за те дни. Всем, кто был с нами, кто помогал нам жить».
Это письмо-воспоминание написала в 1964 году Н. П. Захарьева, ленинградка, получавшая в ту зиму иждивенческую карточку. Самую малую хлебную норму. Корреспондентка Петровой нашла слова благодарности тем, кто помог многим и многим ленинградцам: «Но как не хотелось умирать... И мы жили. И выжили. И, может быть, большую роль в этой нашей стойкости играло радио».
На радио М. Г. Петрова свыше сорока лет. Уже не одно поколение ребят вошло в мир поэзии и искусства, слушая, как она исполняет роли мальчишек и девчонок, героев любимых книг детворы. Но из сорока лет три года в ее жизни самые памятные. Она бережно хранит письма, фотографии, документы блокадных дней. Вот из конверта, на котором написано: «Война. Блокада. Нар. арт. РСФСР М. Г. Петрова», я достаю «Книжку для учета выполнения работ в порядке трудовой повинности». Вот письма, газетные вырезки и совсем недавний пригласительный билет на дружинный сбор «Подвиг Ленинграда». Артистка выступает вместе с Героем [181] Советского Союза, бывшим командиром авиационной эскадрильи П. С. Новиковым. Она рассказывает ребятам о том времени, когда учительница Андрианова писала ей: «Без радио страшно! А радио заставляет жить... Спасибо, что вы говорите с нами... Это так важно».
Мария Григорьевна рассказывает о своих товарищах, которые дежурили на крышах, тушили зажигалки, ходили за водой на Фонтанку, о тонмейстере Д. Воробьеве, попросившем ее принести немного теплой воды. Петрова растопила снег и принесла воду, но Воробьев уже был мертв. Все это — горькая правда о блокадной жизни. И все же М. Петрова говорит: «Я вспоминаю ту блокадную зиму... как счастливое время... Даже странно — мы и голодали, и холодали не меньше других, и каждый день большое человеческое горе обступало нас со всех сторон, а мы вспоминаем об этом времени с каким-то высоким светлым чувством».
Это чувство было рождено блокадным братством, уверенностью, что твое дело нужно людям, жизненно необходимо для них. Пожалуй, именно война дала М. Г. Петровой ответ на ее сомнения — правильно ли она сделала, отказавшись от сцены, став артисткой радио. Да, она стала артисткой невидимой, почти не знала шумных аплодисментов, но в 1941 году, когда, казалось, ушли в безвозвратное прошлое нежные Дюймовочки, Петрова начала читать сводки, стихи, фронтовые корреспонденции и почувствовала, что ее слушает весь Ленинград.
Голос Петровой не изменился с годами, но в блокадные дни он стал суровей, резче. Артисты и дикторы стремились к тому, чтобы слушатели не заметили их усталость, нервное напряжение. Делать это было очень трудно — в каждой семье погибали близкие, умирали товарищи. Но тот, кто в шесть утра подходил первым к микрофону, знал: город ждет, ему важна сама тональность передачи. Нужно было приободрить людей, поддержать в них волю к сопротивлению. И артисты, и дикторы старались заглушить собственную беду и горе. Порой, правда, слушатели говорили о Доме радио: «Там, наверное, тепло, светло, раз у них хватает сил так говорить». А политрук Дома радио М. Г. Петрова дежурила на крыше, вытаскивала раненых из-под развалин соседнего дома, делилась с товарищами кусочками жмыхов. [182]
В ее записных книжках 1942 года записано: «Дежурство по штабу», «Дежурство в диспетчерской», «Выступление на торпедных катерах».
Необычайной была среди ленинградцев популярность и другой артистки Радиокомитета, Нины Александровны Чернявской. Муж ее погиб на фронте, мать и сын умерли от голода. А она продолжала читать. Порой ее низкий голос звучал трагически, но очень скоро артистка поняла, что в микрофон нужно говорить «внятно и обязательно бодро». В этой бодрости не было какого-то наигрыша. В ней чувствовались твердость и воля. Звонкий, мальчишеский голос Петровой и тяжеловатый, очень характерный голос Чернявской дополняли друг друга.
Когда Чернявская вспоминает, как пережила те дни, первые ее слова — о товарищах: «Мне посчастливилось встретить много хороших людей в блокаду. Беда не раскидала нас тогда, а сблизила. У всех было много общего горя». Нина Александровна называет имена, о которых уже сказано на страницах этой книги, а еще она говорит о слушателях. В передачах цикла «Чтения с продолжением» артистка читала повесть Ванды Василевской «Просто любовь». Корреспондентка Е. А. не раскрыла своего имени, писала она и о повести В. Василевской, и о своем горе: «За что мы, женщины, так страдаем? За что я должна была потерять в эту войну мать, мужа, брата?» Понятны переживания самой Чернявской, получившей это горькое письмо. Ведь ее собственная боль не утихала...
О тогдашнем репертуаре артистки, о воздействии ее выступлений на слушателей можно судить из следующего стихотворного послания фронтовика Т. Лобанова:
Мы шли на смерть и подвиг смело.Вот еще одно свидетельство очевидца:
«Литейный мост, набережная. Не доходя Летнего сада, я услышал негромкий голос, но я не мог понять, откуда, вокруг не было людей. Я остановился и прислушался. Я слушал, и мне казалось, что этот тихий голос чем-то мне знаком. И не только голос, но и слова. И это было самое удивительное. Я знал эти слова: «Лошади были давно готовы, [183] а мне всё не хотелось расстаться со смотрителем и его дочкой. Наконец я с ними простился; отец пожелал мне доброго пути, а дочь...»«Станционный смотритель»! Надо мной на уровне второго этажа чернел радиорупор, и оттуда Нина Чернявская шептала «Станционного смотрителя». Я знал, почему она так слабо шепчет: в Радиокомитете не хватает энергии.
Я дослушал до конца и потом пошел домой, и думал, что, наверное, «Станционного смотрителя» слушал не я один. И я стал думать о людях, которых знал до войны и которые, если они еще живы, слушают Пушкина...» {31}
Известность Н. Чернявской в Ленинграде была так велика, что, когда в город вернулся Театр комедии и режиссер Н. Акимов поставил спектакль «Старые друзья», в одной из сцен он повесил на стене дома подлинную афишу ее выступления.
Практически все актеры ленинградских театров, оставшиеся в городе, в большей или меньшей степени были связаны с радио. Слова В. А. Мичуриной-Самойловой: «Моя личная творческая работа во время войны и блокады проходила главным образом на радио» — могли бы повторить и другие актеры. На вопрос, что они читали у микрофона, можно коротко ответить: все. Их деятельность в такое время не могла ограничиться участием в литературных и театральных передачах. Так, В. Мичурина-Самойлова не только читала стихи А. Пушкина и М. Лермонтова, отрывки из поэмы Н. Некрасова «Русские женщины», произведения А. К. Толстого и К. Мея, она, договорившись с Радиокомитетом, начинала выступления «словами от себя». Артистка говорила о том, что думают и чувствуют ленинградцы, когда читают о подвигах бойцов. Сначала ее привлекала лишь русская классика, но желание приблизить себя к фронтовикам привело старейшую деятельницу русской культуры не только к стихам поэтов, до той поры ей незнакомых (В. Шефнер, П. Каганова), но и к исполнению стихов, написанных самими солдатами. Получив написанное карандашом, явно во фронтовой обстановке [184] стихотворение бойца Сергея Ефимова «Привет матери», Вера Аркадьевна прочла его по радио:
К тебе припаду я, как сын и как воин,К тому времени, когда В. Мичурина-Самойлова читала эти стихи непрофессионального поэта, за ее плечами было свыше пятидесяти пяти лет служения искусству. Работала она в дни войны неутомимо и, по собственному признанию, бывала очень рада, когда ее приглашали на радио.
В. А. Мичурина-Самойлова всю свою творческую жизнь отдала театру, ее трудно упрекнуть в каких-либо иных пристрастиях. Поэтому в устах Мичуриной-Самойловой оценка роли блокадного радио особенно ценна. По признанию актрисы, радио заменило ленинградские театры, более того, стало могучим, всеобъемлющим фронтовым театром. Никто не сказал, в частности, так точно и определенно о специфике радиоискусства, как это сделала В. А. Мичурина-Самойлова в своих воспоминаниях: «Я воспринимаю радио как открытый огромный мировой театр без стен. Война по-новому раскрыла возможности радио, и на это время самым близким для меня видом искусства стал «Театр у микрофона». Война сблизила меня с радио потому, что моя жизнь всецело была соединена с армией, фронтом, и, выступая у микрофона, я беседовала (разрядка моя. — А. Р.) с теми, кто в этот момент охранял подступы к моему родному городу. Я представляла себе бойцов, слушавших в этот момент мое выступление, я ощущала себя рядом с ними»{32}.
Старая актриса сказала самое главное, самое важное о сущности всех передач ленинградского радио в дни блокады и одновременно о причинах популярности этих передач. Ведь и писатели выступали с радиобеседами, и бойцы вели со слушателями разговор, ждали отклика и получали его. И музыкальная редакция, как мы видели, строила свои программы, основываясь на том же принципе: получить обратную волну, отзыв, живой отклик. [185]
Обширность аудитории и особый ее характер (не театралы-любители — сотни тысяч гражданских и военных людей) накладывали особый отпечаток на все работы литературно-драматического отдела. Собственно, до весны 1942 года никакой постановочной работы не велось. Но когда весной Дом радио немного отогрелся, все его отделы заработали намного активней. Возродился отдел вещания для детей, поставивший к первомайскому празднику радиопостановку К. Меркульевой и Е. Тарвид «Гора Бланек». Начальник литературно-драматического отдела Н. Ходза (до того он возглавлял детский отдел) считал, что пора отделу оправдывать вторую часть своего названия. Ведь в городе нет драматического театра. Н. Ходза и Я. Бабушкин мечтали о театре на радио и о современном репертуаре для него.
В ту пору многое в работе радио зависело от свежего номера центральных газет. Там были стихи, которые нужно было прочесть немедленно, статьи, о которых читатель должен был узнать сразу. И вот пришла «Правда» от 13 июля 1942 года. На газетной полосе пьеса Константина Симонова «Русские люди». Сам факт — свидетельство великой роли искусства; в том же номере газеты сводка сообщала о тяжких боях на юге страны.
Художественный руководитель Радиокомитета сразу же собрал всех артистов и предложил подготовить пьесу для исполнения перед слушателями. Репетиции шли весь июль, актеров не хватало, хотя привлечены были оставшиеся в городе актерские силы. Репетировали с воодушевлением, так, будто только и ждали именно эту пьесу, чтобы передать силу и несгибаемость наших людей. Наконец в пятой студии Дома радио были установлены столы и стулья для просмотровой комиссии и микрофоны на стойках. Правда, микрофоны включены не были и все это представление тогда услышали несколько человек, но всем стало ясно — пьесу К. Симонова услышат ленинградцы. Только услышат? Но ведь в радиоспектакле некоторые актеры исполняют по две и даже три роли, а на сцене нужно будет еще несколько человек. Были сомнения, но желание создать в городе драматический театр оказалось сильнее. 18 октября на фасаде дома, где и до войны и сейчас помещается Театр комедии, появилась надпись черными буквами на сером [186] холсте: «Городской театр». На подмостках этого театра — его возглавил режиссер С. Морщихин — пошел спектакль по пьесе К. Симонова. Здание не отапливалось, в зале шинелей оказалось куда больше, чем пальто. Принимали восторженно. «Мы были, как и все, усталые и голодные, но эти аплодисменты убеждали, что людям нужна и духовная пища. Чувство долга перед ленинградцами поддерживало нас» — так говорит о тех днях артист А. Янкевский, который до сих пор играет в театре, родившемся осенью 1942 года. Как и радиоспектакль, в блокадном театре пьесу поставили режиссеры Радиокомитета И. Горин и И. Зонне. А на самой сцене играли вместе артисты Радиокомитета и Театра имени Пушкина, оставшиеся в Ленинграде.
С этой поры жизнь артистов Радиокомитета стала еще более беспокойной. Играя в пьесах Городского театра — в «Русских людях», «Нашествии», «Фронте», — они в то же время продолжали читать передачи. От театра до Дома радио — метров триста. Порой, едва отыграв в театре, В. Ярмагаев, в костюме и гриме, бежал на радио, артистка М. Петрова, привыкшая к выступлениям у микрофона, нередко забывала гримироваться. Иногда артист из театра шел на радио и, прочитав передачу, успевал вернуться к своему очередному выходу на сцену.
Случайностью ли было то, что музыка, литература, театр пришли к ленинградцам через радио. Что оркестр начал свои репетиции не в июне — июле, а в конце марта, в еще холодных студиях Радиокомитета. Что творческие отчеты поэтов радио передало не после прорыва блокады, не в 1943 или даже в 1944, а весной и летом 1942 года, когда эти передачи поддерживали людей, физические силы которых были на исходе. Здесь, на радио, родились лучшие военные стихи. И вот блокадный театр — он тоже вышел отсюда.
Объяснить все это лишь уникальными возможностями, которые имело радио для связи с населением большого города, нельзя. Нужно понять значение подвига людей, которые использовали возможность сделать Ленинградский радиокомитет важным центром художественной жизни города. Но и сыграв важную роль в создании блокадного театра, радио не отказалось от «Театра у микрофона», наоборот, усилило эту работу [187] в 1943 году, после возвращения в Ленинград артистов Большого драматического театра.
Почему же так произошло? Да, теперь в городе находилось уже два драматических театра и Театр музыкальной комедии. Но еще не многим удавалось бывать на спектаклях. В 1943 году по городской трансляционной сети 2486 раз сообщалось об артиллерийских обстрелах. Рабочий день продолжался до двенадцати часов в сутки. Трамваи ходили всего лишь по нескольким маршрутам. Одним было далеко добираться до центра, другим не под силу, третьим боязно: так много трудного осталось позади, что рисковать не хотелось. Разумеется, заядлые театралы побывали и в БДТ, и в Городском театре, но десятки тысяч жителей города, бойцов многих фронтовых частей, раненых, лежащих в госпиталях, ждали премьеры «Театра у микрофона». Лучшие артистические силы принимали в них участие — В. Полицеймако и Б. Горин- Горяинов, В. Стрешнева и М. Домашева, В. Честно- ков и Н. Левицкий, Н. Железнова и Е. Студенцов, А. Нелидов и П. Андриевский и, конечно, артисты Радиоко- митета К. Миронов, И. Горин, М. Петрова, Н. Чернявская, В. Ярмагаев, А. Янкевский.
В 1942 году весь исполнительский план ложился на плечи 42 актеров и 5 режиссеров, которые, кроме того, выступали в госпиталях, выезжали с фронтовыми бригадами, а с октября еще играли на сцене театра. В 1943 году читали на радио и выступали в «Театре у микрофона» 138 актеров. Готовили инсценировки и спектакли 13 режиссеров. Теперь основное место на радио заняли артисты театра, но это вовсе не означало, что вместе с ними придут законы обычного театрального представления.
У радио были иные задачи, иные возможности. Речь шла не о том, чтобы соревноваться с театром, спорить с ним. Но учитывать специфику «невидимого театра» приходилось. Не случайно на одном из совещаний в литературно- драматическом отделе обсуждались такие вопросы: «а) Требует ли микрофон яркой подачи звука и подчеркнутой дикции, как в театре; б) Чем восполняет радиоартист для себя недостающего зрителя, который своей реакцией помогает работать артистам театра; в) Что должно заменить в радиоспектакле пейзаж, декорацию и т. д.» [188]
Успех передач «Театра у микрофона», как и «Чтения с продолжением», пришел именно потому, что на радио не переносили механически другие формы искусства, и вырабатывали особую форму искусства и актерского мастерства. Прежде всего думали о слушателе — бойце фронта, труженике, готовили сокращенные варианты спектаклей по замечательным произведениям русской классики. Специально для «Театра у микрофона» были подготовлены постановки «Горе от ума», «Ревизор», «Враги», «Гроза». Режиссеры обращались не только к широко известным произведениям Гоголя, А. Островского, Тургенева, но и к вещам, еще не шедшим в театрах. Так была осуществлена радиопостановка пьесы М. Горького «Яков Богомолов».
«Театр у микрофона» опирался на опыт, который литературно-драматическая редакция имела еще до войны. Теперь же, когда, по словам председателя Радиокомитета И. Широкова, «радиовещание, в силу сложившейся обстановки, превратилось в центр культурного обслуживания города», значение таких передач было несравнимо с прежним. Готовя каждую постановку, работники радио и артисты помнили об этом.
Сколько нужно такта и умения, чтобы при сокращениях сохранить главное, передать дух и мысль великих творений. Сокращались по необходимости. Слушатель не мог несколько часов отдать искусству, у него просто не было на это времени. Он мог «сходить в театр» на час-полтора (и такую возможность давало радио), чтобы потом снова взяться за главное дело — в цеху, в госпитале, на батарее.
В сообщении «О художественном вещании ленинградского радио» (16 ноября 1943 года) композитор Д. Кабалевский писал о его высоком уровне и соответствии политическим и художественным требованиям. Д. Кабалевский перечислил лучших людей, на которых, по его мнению, держалась вся работа художественного вещания. Все они уже названы на страницах этой книги. Важно подчеркнуть: художественное вещание ленинградского радио в последний блокадный год по многим своим показателям (особенно инсценировкам) превзошло довоенный уровень. Во второй половине 1943 года даже возникла потребность создать специальную постановочную редакцию. [189]
Сначала в «Театр у микрофона» пришла классика; особый интерес вызвала пьеса А. Н. Островского «Козьма Захарьин Минин-Сухорук». На сцене она давно не ставилась. Но ведь пьеса была посвящена славным боевым страницам русской истории и потому привлекала внимание. «Минин» стал одной из больших удач «Театра у микрофона», широко использовавшего возможности радио. В передачу были включены фрагменты из опер П. Чайковского и Римского-Корсакова. Мощно звучал оркестр и хор Радиокомитета. Удача определялась и главным исполнителем артистом Петровским, читавшим в пьесе роль Минина.
Вскоре к репертуару классическому прибавились произведения советских авторов — были здесь как драматургические произведения, так и инсценировки. Героическому прошлому была посвящена пьеса А. Разумовского и В. Бехтерева «Полководец Суворов». Образ Суворова создал в радиоспектакле артист В. Софронов. Он показал человека, сочетающего в себе мягкость с твердостью и решимостью. Был создан глубокий и сложный характер.
«Театр у микрофона» имел обширнейшую аудиторию. Потребность в искусстве оказалась столь велика, что помимо оригинальных постановок радио повторило репертуар ленинградских театров, а также Театра Краснознаменного Балтийского флота, игравшего главным образом во флотских аудиториях. В 1943 году «Театр у микрофона» осуществил сорок шесть постановок — в три раза больше, чем в предвоенный год.
На радио режиссеров привлекала не только возможность быстрого осуществления постановки, но и широкий выбор литературного материала для инсценировок, которые шли одна за другой. Были инсценированы повесть Л. Славина «Друзья», рассказ братьев Тур «Жена капитана», повесть В. Кожевникова «Март — апрель». Инсценировки позволили, в дополнение к спектаклям «Театра у микрофона», вести еженедельные утренние воскресные передачи, которые пользовались большим успехом у ленинградцев.
Возникла возможность создать многосерийные спектакли, когда та или иная инсценировка шла по радио, как и «Чтения с продолжением», по нескольку дней. Здесь угадываются будущие телефильмы, собирающие [190] сейчас многомиллионную аудиторию. Режиссер К. Миронов поставил радиоинсценировку «Новые похождения солдата Швейка». Каждая из одиннадцати передач приносила на радио отклики слушателей. «Новый Швейк», о котором написал М. Слободской, печатался в «Огоньке». Журнал присылали самолетом, и на аэродром выезжали работники Дома радио, чтобы скорее получить очередной номер. Случалось, самолет, летевший с Большой земли через фронт, задерживался. Бывало, что он не долетал до места назначения...
Режиссер И. Зонне подготовил девять передач «Возмутитель спокойствия» (по роману Л. Соловьева), режиссер Л. Рудник осуществил постановку «Мертвых душ». На этот раз состоялось восемь встреч актеров со слушателями. Такие же передачи с продолжением начала готовить и детская редакция. Ленинградские ребята истосковались по жанру приключенческому, по остросюжетным, занимательным произведениям. Радиоинсценировка Н. Паперной «Амулет» отвечала этим требованиям.
И сейчас поражает разнообразие форм вещания блокадного радио: многосерийные инсценировки и отдельные сцены, целостный спектакль и композиция. Пользуясь фондами механической записи, давали отрывки из спектаклей в исполнении Качалова, Москвина, Тарасовой, Книппер-Чеховой, Юреневой. Так, по радио звучали «Анна Каренина», «Горе от ума», «Враги», «Отелло», «Горячее сердце», «Много шума из ничего».
Все эти передачи еще заглушались разрывами снарядов, но литература, музыка, театр, взятые на вооружение, помогали вынести тяготы блокады. Ленинградцы в 1943 году жили несытой, опасной, но уже полнокровной духовной жизнью. Они с гордостью носили врученные им летом и осенью медали со шпилем Адмиралтейства. Вместе с другими защитниками города их получили работники Дома радио. [191]