Часть четвертая.

Разгром

Друзья мсье Бонне

28 июня 1939 года премьер-министр Даладье произнес в палате депутатов в высшей степени сенсационную речь, о содержании которой даже его коллеги по кабинету не имели ни малейшего представления.

Премьер-министр говорил: «Мы являемся свидетелями того, как в нашей среде шла возмутительная пропаганда, истоки которой — сейчас я твердо убежден в этом — свое начало берут за границей. Целью этих действий является уничтожение единства Франции».

«Мы смогли начать расследование и обнаружить кое-какие следы. Но мы уже сейчас совершенно убеждены, что налицо попытка опутать Францию сетями интриги и шпионажа.

Я не желаю преувеличивать. Но я не хочу, с другой стороны, и умалять всей серьезности положения, ибо считаю, что лучше заявить стране всю правду».

Затем премьер сообщил, что за несколько часов до того, как он начал свою речь, в стране были произведены аресты. Установлено, что аппарат германского шпионажа во Франции оказался значительно более мощным, чем он предполагал; отныне — уверял Даладье — будут приниматься строжайшие меры предосторожности.

Спустя несколько часов после его речи затаивший дыхание народ узнал имена замешанных в дела о шпионаже. Это были: Алуа Обен, редактор «Тан»; Пуарье, издатель газеты «Фигаро»; Гастон Амурель, официальный стенограф сената. Все эти арестованные были доставлены в военную тюрьму на улице Шерш Миди и, следовательно, они находились в распоряжении военного министерства или, точнее, 2-го бюро. [131]

2-е бюро наконец-то взяло инициативу в свои руки. За 24 часа до речи Даладье полковник Гоше и его два помощника — Перье и Новар — посетили премьера. Угрожающим тоном полковник попросил немедленной аудиенции.

Премьер, который недолюбливал Гоше, нервно заявил, что у него сейчас нет времени.

— Дело срочное, — сказал полковник. — Мой долг, господин премьер, заявить вам, что если вы немедленно не примете решений по вопросу, о котором я пришел вам доложить, то я сразу подаю в отставку. Речь идет о сохранении независимости государства.

Премьер побледнел, и гримаса недовольства застыла у него на лице. Он даже не предложил офицерам сесть, но полковник опустился в кресло и открыл один из принесенных портфелей.

И вот перед глазами растерянного премьера развернулась страшная картина. Он узнал историю деятельности баронессы фон Эйнем, очаровательной, прекрасной и богатой германской шпионки.

История начиналась с Фернана де Бринона; Даладье, конечно, знал о том, кем был Фернан де Бринон. Он был журналистом, часто ездившим в Берлин, и, в конце концов, стал берлинским корреспондентом французской газеты, которая финансировалась крупной стальной и угольной промышленностью Франции и служила ей верой и правдой. Он стал одним из наиболее видных участников франко-германского комитета, который вначале был распущен Гитлером, а затем восстановлен им же. Имя его как журналиста стало хорошо известно начиная с 1933 года, ибо он был первым французом, интервьюировавшим Гитлера.

Это были общеизвестные факты. Но было далеко не общеизвестно — даже 2-е бюро узнало об этом только в конце 1938 года, — что де Бринон получал огромные деньги от Геббельса. Миллионы франков распределялись им между французскими журналистами и владельцами газет для обработки общественного мнения в духе, угодном Берлину. Это стало известно в 1938 году, когда предпринять что-либо серьезное было уже слишком поздно.

Следующим был Отто Абец, руководитель франко-германского комитета, который довольно часто встречался с де Бриноном.

Отто Абец был значительно моложе де Бринона. Он потерял отца в первую мировую войну; в молодости ему жилось нелегко, пока он не стал учителем рисования в провинциальной [132] средней школе; он всегда имел склонность к французской культуре.

В фашистский лагерь он перешел сравнительно поздно. Членом гитлеровской партии он стал только после 1933 года. И сразу же скромный учитель рисования поселился в элегантной берлинской квартире; у него появились деньги, он завел автомобиль. Правда, он все еще интересовался французской культурой, но сфера его интересов коренным образом изменилась.

В 1935 году Абец переехал в Париж. Он часто посещал аристократические салоны, где встречался со многими писателями и кинорежиссерами. Он располагал крупными средствами и всякого рода возможностями: так, он устраивал перевод на немецкий язык произведений знаменитых французских авторов, помогал французским дельцам завязывать выгодные связи с Германией, устраивал французским журналистам интервью с руководителями «Третьей империи».

Баронессу фон Эйнем, прекрасную, элегантную молодую женщину, де Бринон встретил во время одного из своих посещений Берлина. Вскоре баронесса переехала в Париж. Она сняла квартиру в роскошном отеле. Прекрасно владея французским языком, она вскоре прочно обосновалась в ряде салонов. Здесь она часто встречала Отто Абеца и весьма сдружилась с ним. Что касается де Бринона, то она вновь встретилась с ним на приеме в июне 1937 года. Оба сделали вид, что совершенно не знают друг друга.

Вскоре, однако, дружба вновь разгорелась. Де Бринон часто встречался с баронессой. И поскольку он сам был журналистом, то весьма естественно, что и она также встречалась со многими влиятельными журналистами. У баронессы было много друзей в кинопромышленности. У нее были также крупные деньги; поэтому ей пришла мысль о покупке небольших кинотеатров. Сделки эти от ее имени производил Обен. Он купил несколько десятков театров. У Пуарье неожиданно оказалось достаточно денег для создания новой кинокомпании. Эта кинокомпания должна была производить фильмы, которые служили бы делу укрепления дружбы Германии с Францией. Он также готов был ассигновать крупные суммы для финансирования сети радиостанций.

Быть может, самым интересным знакомством баронессы был Гастон Амурель, официальный стенограф сената. Он был одним из немногих людей, могущих заполучить в свои руки протоколы секретных заседаний сенатской военной комиссии. [133]

Алиурель как раз и получил за эти протоколы от баронессы 400 тыс. франков.

Долгое время никто ни о чем не подозревал. В конце концов, баронесса была такой милой молодой женщиной, и право же она не интересовалась ничем, кроме кино. Может быть, она сама хотела стать кинозвездой.

Полковник Гоше известил Даладье о тесном сотрудничестве Обена и Пуарье с германской торговой палатой в Париже; всего лишь две недели назад они представили в торговую палату пространный список тех, кого они называли «надежными французами»; это были жители пограничных районов, на которых можно было положиться в том смысле, что они готовы были в нужный момент работать на Германию.

Даладье был поражен. Он узнал, что Гастон Амурель давно уже передает протоколы секретных заседаний сенатской военной комиссии в руки германских агентов.

— Нанесенный вред, — закончил свой доклад полковник Гоше, — трудно исчислить. Мы можем быть уверены, что Берлин располагает всеми важнейшими данными, касающимися нашей артиллерии, противотанковых пушек, наших авиационных баз. Нам придется все переделать. Весь вопрос заключается в следующем: хватит ли у нас времени?

Полковник кончил, еще раз пригрозив отставкой, если Даладье немедленно не примет мер.

Даладье принял меры.

Баронесса фон Эйнем не была арестована. Ей удалось бежать в Германию. 2-е бюро впоследствии получило сведения о том, что она казнена. Быть может, Берлин считал ее виновной в раскрытии всего заговора?

Каким образом ей удалось бежать? Премьер заверил 2-е бюро, что он никому ни слова не скажет о намеченных арестах, не исключая даже и своих коллег по кабинету. И Даладье никому ничего не сказал. Быть может, однако, весь его разговор с полковником Гоше был подслушан и немедленно доложен одному из членов кабинета, Жоржу Бонне, министру иностранных дел? По крайней мере, так считает 2-е бюро.

2-е бюро, разумеется, много дней следило за баронессой фон Эйнем. Это не помешало ей спустя несколько часов после беседы полковника с премьером поспешно покинуть свою квартиру. Она взяла такси и поехала в отель «Скриб», где вошла в бар. В баре она встретила мадам Бонне, с которой была дружна. Женщины выпили по коктейлю и расстались. [134]

Баронесса снова взяла такси и поехала на аэродром Ле-Бурже. Там она держала свой личный самолет, охранявшийся полицией. Он уже в течение многих месяцев находился под охраной по приказу того же министра Бонне. Личный самолет баронессы был вскоре готов к отлету, и баронесса улетела в Германию.

Примерно в то же время Париж покинула еще одна женщина. Ее настоящее имя было Элизабет Бютнер. Много лет назад она была личным секретарем Юлиуса Штрейхера — известного нюрнбергского апостола антисемитизма. Последние 16 месяцев она была в Париже и работала на гестапо. Подобно баронессе фон Эйнем, она была очаровательна, смела и весьма богата. Она действительно была настолько богата, что смогла выйти замуж за знатного обедневшего француза, получив тем самым французское гражданство, которое значительно облегчало ей всю ее деятельность.

Она тоже как будто была близка к мадам Бонне. Но если баронесса действительно нравилась жене министра, то с Элизабет Бютнер она поддерживала отношения, пожалуй, против своей воли. Казалось — и у многих людей сложилось такое впечатление, — что эта женщина, агент гестапо, имела над ней какую-то власть.

Как бы то ни было, но 2-е бюро, которое следило и за Элизабет Бютнер, знало, что она видалась с женой министра почти сразу же после беседы Даладье с полковником Гоше. Встреча их была короткой. И лишь после этой встречи мадам Бонне поехала повидать баронессу фон Эйнем и, быть может, предупредить ее кое о чем.

Что же касается Элизабет Бютнер, то агенты 2-го бюро потеряли ее из виду сразу же после того, как она вошла в дом Бонне. Возможно, что она скрылась, воспользовавшись каким-либо боковым выходом. Так или иначе, но она исчезла.

Пособничество бегству иностранного шпиона, а в данном случае даже двух иностранных шпионов — такое обвинение весьма серьезно, особенно если оно выдвинуто против министра иностранных дел.

Впрочем, это был не первый случай, когда Бонне действовал в пользу Германии. В Париже, между прочим, была весьма популярна такая злая шутка: «Слыхали, наш министр иностранных дел получает деньги также и от Франции?»

К середине 1939 года стало довольно широко известно, что Бонне является одним из главных виновников создавшегося для Чехословакии отчаянного положения. Это он заставил Прагу принять англо-французские предложения и отказаться [135] от Судетской области, где находились основные государственные оборонительные сооружения Чехословакии. В критические часы он скрывал все срочные телеграммы из Праги и не консультировал их со своими коллегами. И когда один из них, Поль Рейно, запротестовал, Бонне осмелился утверждать, будто Прага просила нажать на нее и заставить ее капитулировать, чтобы таким путем сохранить свой престиж в глазах чешского народа.

Это он, Бонне, вскоре после Мюнхена подготовил почву для заключения десятилетнего договора о дружбе и мире с Германией. И когда через месяц Эррио выступил с речью, в которой критиковал некоторые действия Гитлера, Бонне позвонил германскому послу в Париж и просил его не обращать на это выступление никакого внимания; сотрудничество Франции с Германией, — заверял он, — будет продолжаться беспрепятственно, о чем он договорился с Риббентропом.

На все выпады со стороны сотрудников-министерства иностранных дел и обвинения в недостойном поведении Бонне отвечал лишь приятной улыбкой и заверениями в том, что первой его заботой является мир. Какое, однако, отношение имела защита мира к визитам в «Коричневый дом» в Париже, нанесенным совместно с Риббентропом во время пребывания последнего во Франции? Бонне отлично знал, что «Коричневый дом» является центром германского шпионажа во Франции, поскольку 2-е бюро дало ему необходимые сведения об этом. И это его также не остановило.

Ему также было известно и подлинное лицо Фернана де Бринона. В октябре 1938 года 2-е бюро вручило всем членам кабинета досье, содержавшее самые точные обвинения против де Бринона. И все же весной 1939 года Бонне послал этого проходимца в Берлин для ведения переговоров с Герингом; этот посланец должен был уверить Геринга в том, что дни существования демократической Франции уже сочтены и что он, Бонне, совместно с Даладье позаботятся о том, чтобы установить тоталитарную форму правления, уничтожить свободу печати и парламент, обеспечить тесное сотрудничество с Германией. Все это стало известно из уст французского посла в Берлине Кулондра, который почувствовал себя обиженным не тем, что сказал де Бринон, а тем, что Бонне не доверил ему, Кулондру, вести переговоры с Герингом. Французский министр иностранных дел действовал так, как если бы он был германским министром иностранных дел. Для такого поведения, впрочем, у него были веские причины. [136]

Многие бывшие друзья Бонне — среди них видные государственные деятели, писатели, музыканты и т. д., — находящиеся сейчас в Америке в качестве эмигрантов, многократно заявляли, что они не могут поверить тому, что Бонне предатель; некоторые из них признают, что он действовал близоруко, даже глупо, но утверждают, что им руководило якобы желание обеспечить для Франции мир любой ценой. Эти люди подчеркивают, что никогда не был доказан факт предательского поведения Бонне.

Между тем факт этот был доказан. Но неопровержимые данные попали в руки 2-го бюро только к концу 1939 года. Вернемся к знаменитому делу Ставиского, разыгравшемуся в 1934 году. После мнимого самоубийства этого мошенника начался солидный скандал, и было обнаружено, что многие высокопоставленные лица получали деньги за «устройство» различных темных дел.

После бурных волнений, охвативших Париж, все, в конце концов, улеглось.

Одним из видных людей, получивших деньги и замешанных в деле Ставиского, был Бонне. Он получил чек на круглую сумму. История французских скандалов показывает, что такого рода чеки обладают неприятной особенностью: неожиданно выплывать спустя много лет после того, как деньги уже были получены. Чек на имя Бонне оказался в руках у Альбера Дюбарри, служившего немцам. За значительную сумму он продал чек Берлину. Теперь чек уже находился у Геббельса, и, следовательно, Бонне был в руках у Гитлера.

Первым лицом, приехавшим в Париж с фотокопиями чека, была Элизабет Бютнер. С помощью такого грозного оружия ей удалось без труда заручиться сотрудничеством супругов Бонне. В течение всего времени, вплоть до момента поспешного отъезда баронессы фон Эйнем и Элизабет Бютнер из Парижа, они прибегали к этому методу откровенного шантажа. И даже после их отъезда Жорж Бонне должен был делать то, что ему приказывал Берлин. Вот почему он так энергично протестовал против предложения Даладье о высылке Отто Абеца, который, без сомнения, был главой германского шпионажа во Франции, но не мог быть арестован как дипломат, пользующийся неприкосновенностью. И лишь после того, как журналист и политик Анри де Кериллис открыто атаковал Абеца и опубликовал ряд весьма красноречивых материалов, которые поставили Бонне в безвыходное положение, было объявлено, что Отто Абец выслан. В действительности этого не случилось. Беседуя [137] с германским послом, Бонне мельком спросил, правда ли, что Абец на короткое время покидает Париж? Он даже устроил для некоторых своих интимных друзей прощальный обед в честь человека, который в то время был уже разоблаченным германским шпионом. Одним из присутствовавших на обеде был Гастон Анри-Эй, бывший тогда мэром Версаля, а затем послом Франции в США.

Бонне никогда не прекращал работать на немцев, даже во время войны. Это он намекнул Фернану де Бринону вскоре после начала войны на то, что ему необходимо покинуть Париж и уехать в Брюссель. Он же позднее известил де Бринона о том, что можно возвращаться назад. Все эти намеки Бонне делал с такой легкостью еще и потому, что вскоре после начала войны был переведен из министерства иностранных дел в министерство юстиции. На своем новом посту он мог требовать докладов обо всех скомпрометированных лицах, мотивируя это необходимостью подготовлять против них процессы. Заметим, что когда Бонне покинул министерство иностранных дел и переехал в министерство юстиции, он захватил с собой ряд личных дел. С тех пор дела Абеца, де Бринона, баронессы фон Эйнем и многих других не могли быть обнаружены.

Лишь в конце 1939 года 2-е бюро установило, в чем секрет влияния Гитлера на Бонне. Одному из французских агентов в Берлине рассказали историю с чеком Бонне, находящимся у гитлеровцев. К тому времени в самом Берлине многие уже знали об этой истории, поскольку Бонне уже больше не мог быть полезным немцам.

Почему же премьер Даладье не стал действовать немедленно по получении от 2-го бюро данных об истинном лице Бонне? По всей вероятности, он считал, что страна, ведущая войну, не может позволить себе пойти на такой страшный публичный скандал: увидеть своего министра юстиции арестованным и судимым в качестве прямого пособника вражеских шпионов.

Париж — шпионский центр

Незадолго до начала второй мировой войны 2-е бюро, наконец, получило свободу рук в отношении адвоката Роса из Эльзаса. Он был арестован, судим как германский шпион и казнен в январе 1940 года. Рос работал для германской разведки в течение многих лет. Долгое время он находился под подозрением у 2-го бюро, [138] хотя неопровержимых доказательств его виновности еще не было. И лишь в 1938 году эти доказательства были получены после того, как в собственную контору Роса были засланы два агента 2-го бюро. Это было запоздалое разоблачение, ибо Рос уже в течение ряда лет снабжал немцев сведениями о линии Мажино и особенно о новых сооружениях в Эльзасе, произведенных за год до войны.

Арест Роса привел к ряду новых разоблачений. По некоторым документам Роса был произведен обыск у аббата Браунера, главного библиотекаря и хранителя архивов города Страсбурга. Во время обыска аббат стоял с обиженным лицом и удивленным видом. Наконец, он попросил разрешения выйти на минуту из комнаты. Разрешение ему было дано, но последовавший за ним детектив сумел вовремя изъять у него некоторые бумаги, которые он пытался уничтожить. Они говорили о том, что сам Браунер и некоторые другие лица, в том числе и аббат Траутман, имели крупные денежные вклады в банках Швейцарии.

Вклады были обследованы, и оказалось, что с этих текущих счетов некоторые люди регулярно получали крупные суммы.

Одним из них был Виктор Антони (из Лотарингии), известный в качестве ярого сепаратиста. Антони издавал газету, которая вряд ли могла обеспечить ему очень большой доход. Тем не менее, в течение многих лет он жил роскошно; он построил себе дом и, казалось, никогда не нуждался в деньгах. На допросе он цинично признался, что получал деньги от немцев, но добавил, что не он один делал это.

Он действительно был не один. Вторым был Марсель Штюрмель. До мировой войны 1914–1918 гг. он служил младшим офицером в германской армии, надеялся сделать карьеру и горько разочаровался, когда после войны Эльзас-Лотарингия была возвращена Франции. Однако нечто вроде карьеры он все же сделал. Он стал членом палаты депутатов и заработал много денег. Каковы были источники его богатства? Конечно, речь шла не о его маленькой газетке, которая в течение ряда лет была почти откровенно антифранцузской.

Обе газеты, как Антони, так и Штюрмеля, печатались в известной типографии Жозефа Росса. Росс, самый видный человек в Эльзас-Лотарингии, был председателем «Народного союза эльзасских республиканцев», наиболее ярой сепаратистской партии в Эльзас-Лотарингии. Он был владельцем [139] газетного треста, объединявшего группу ежедневных газет, распространявшихся по всему пограничному району. Он имел капиталы в нескольких банках. У него были большие землевладения. Он был собственником нескольких вилл. И, конечно, он был членом парламента.

Все же его прибыли ни в коей мере не соответствовали масштабам его богатства. Откуда же в таком случае он получал деньги? Профранцузская демократическая пресса Эльзас-Лотарингии задавала этот вопрос в течение ряда лет, нападала на него, нападала на Антони и Штюрмеля. Но эти атаки оставались безуспешными. Вскоре после захвата власти Гитлером все немецкие газеты, издававшиеся вне Германии, были запрещены, за исключением газет Росса, Антони и Штюрмеля.

Когда на допросе Антони и Штюрмеля спросили о деньгах, попавших к ним через аббата Браунера и аббата Траутмана, последовал ответ, что эти деньги принадлежали немецким католикам и были переведены из Германии в Швейцарию с целью лучшего их сохранения. Подобное объяснение явно не выдерживало критики. Французская католическая пресса никогда не получала ни одной копейки из этих денег; кроме того, газеты Антони, Штюрмеля и Росса никогда не интересовались судьбой католиков.

Что касается 2-го бюро, то оно прекрасно знало, кто такой был аббат Траутман. За 18 месяцев до начала войны он уехал в Берлин, где совещался с Геббельсом: Затем отправился в Польшу, где безрезультатно пытался убедить польское духовенство в необходимости сотрудничества с Гитлером. Когда Германия напала на Польшу, Траутмана там уже не было. Он был на пути в Бразилию с новым заданием Геббельса.

2-е бюро знало еще больше. В 1938 году швейцарская полиция арестовала юриста по имени Вильди и агента гестапо Бонгарца в тот момент, когда они встретились на вокзале в Базеле. В тот же день в Базеле находился и Росс. Однако поскольку он был депутатом французского парламента, полиция не осмелилась арестовать его. Вскоре пришлось освободить и арестованных Вильди и Бонгарца, так как невозможно было доказать, что их деятельность направлена против Швейцарии.

2-е бюро легко установило, что в течение последующих месяцев в Базеле состоялись многие совещания между Вильди, Траутманом и Бонгарцем, причем возглавлял эти совещания доктор Роберт Эрнст. Эрнст был главным организатором [140] гитлеровской пропаганды в Эльзас-Лотарингии или, выражаясь точнее, он был главой немецкого шпионажа, действовавшего в этом пограничном районе. Во время этих встреч Бонгарц распределял крупные суммы денег. Источник этих денег ясен хотя бы из того, что у Бонгарца было разрешение на вывоз из Германии неограниченного количества валюты. Подобные разрешения выдавались очень редко, причем только лицам, состоящим на государственной службе.

* * *

Росс, Антони и Штюрмель были арестованы 2-м бюро. Однако случаи, когда французская разведка вылавливала очень крупных гитлеровских агентов, были редки. Только очень немногие из тех, чей арест был назначен на день объявления войны, были действительно задержаны. Как уже упоминалось, всего было арестовано лишь 118 человек, большей частью «мелочь». И эти аресты не повлекли за собой задержания более крупных лиц. Гитлеровцы заранее предупредили это следующим образом. Мелкие агенты обычно не знали местопребывания своих начальников. С ними держали связь только по телефону и приказывали явиться в такое-то кафе или бар.

Однажды 2-е бюро освободило одного из арестованных в Париже и установило наблюдение за его квартирой и телефоном. Вскоре действительно последовал телефонный звонок и приказание придти в кафе неподалеку от Оперы. Туда направилось несколько сотрудников 2-го бюро. Но ни немецкий агент, ни его начальник так и не пришли в кафе. Когда агент был вновь арестован ночью в своей квартире и подвергнут допросу с пристрастием и физическим воздействием, то он показал, что на пути в кафе его перехватил начальник, усадил в такси, и оба они уехали. По-видимому, германский агент был хорошо осведомлен о намерениях 2-го бюро.

Между прочим, с начала войны 2-е бюро не проводило больше важных совещаний в своем здании. Всякий раз совещания проводились в новом месте: в военном министерстве, Доме инвалидов или где-нибудь еще. Официальное объяснение гласило, что поскольку Даладье очень занят, 2-е бюро вынуждено повсюду следовать за ним. Но было и другое, менее юмористическое и более правдивое объяснение, которое, разумеется, не было оглашено.

За три дня до войны некий Герен надолго покинул свою квартиру, расположенную на бульваре Сен-Жермен, как раз [141] напротив здания 2-го бюро. Он отправлялся путешествовать по морю. Однако для этой поездки он взял с собой явно чрезмерное количество багажа. Шофер такси, который довез его до вокзала, уронил один из тяжелых чемоданов. Чемодан раскрылся, и оттуда выпало множество фотопластинок и фотоаппаратов. Герен раскричался и заявил, что привлечет шофера к ответственности, если окажется, что ему нанесен какой-либо ущерб. По сути дела именно его крик, а не содержимое чемодана, и привлек внимание сначала прохожих, а затем и полицейского. При виде дорогих фотоаппаратов и пластинок у полицейского возникли сомнения, и он приказал Герену вернуться назад.

При допросе Герен дал довольно странное объяснение случившемуся. В чемодане действительно находились фотоаппараты с телескопическими линзами; что касается снимков, то на них действительно был изображен вход в здание 2-го бюро, заодно и все те, кто входил в это здание. Но, как заявил Герен, он работал во 2-м бюро и сделал эти снимки по специальному приказанию. Не будет ли полицейский настолько любезен и не позвонит ли он во 2-е бюро, чтобы выяснить это недоразумение? Полицейскому это предложение показалось неплохим выходом из положения; он подошел к телефону и снял трубку. Затем он очнулся уже в госпитале от страшной головной боли. Что касается Герена, то он к этому времени уже исчез. Оставшиеся же после него материалы явно доказывали, что в течение ряда лет каждый входивший в здание 2-го бюро был заснят германской разведкой.

В первые недели войны деятельность 2-го бюро весьма разрослась. К работе было дополнительно привлечено более 200 человек. Да и сама работа очень усложнилась. Каждая армейская дивизия имела теперь свою разведку, которая находилась в постоянной связи со 2-м бюро.

В то же время затруднялась связь с агентами, находившимися во враждебных странах. Конечно, каждая разведка готовилась к войне. Все агенты 2-го бюро, действовавшие в Германии, должны были выехать в какую-либо нейтральную страну, по крайней мере, за 48 часов до объявления всеобщей мобилизации. Каждый агент точно знал, куда именно он обязан выезжать. В Германию же прибыла армия новых шпионов из различных нейтральных стран, шпионов, еще не известных германской контрразведке (на это, во всяком случае, надеялись французы). Проведение всех этих мероприятий требовало времени и сил. [142]

Самым худшим было, однако, то, что германская разведка в течение всей войны не переставала действовать в самом Париже. По сути дела штаб ее и не покидал пределов столицы. В январе 1940 года она нанесла свой первый удар.

В военном министерстве появился инженер, серб по национальности, и предложил новое военное изобретение, значительно упрощающее пользование полевыми кухнями. Идея его показалась новой и ценной. Проведенное 2-м бюро расследование обнаружило, что он прожил в Париже более 10 лет и был вполне благонадежен. Затем ему было разрешено построить одну полевую кухню в экспериментальных целях. Для постройки опытной кухни был избран пункт, неподалеку от которого находился арсенал, и было расквартировано несколько полков.

Изобретатель экспериментировал несколько недель. Ему был выдан пропуск, который разрешал ему проходить повсюду, в том числе и в арсенал. Он мог ознакомиться с пулеметами новейшей конструкции и другим вооружением; он мог также делать зарисовки, которые, как выяснилось, через Брюссель отправлялись в Берлин.

По всей вероятности, он никогда не был бы разоблачен, если бы в дело не вмешалась женщина. Изобретатель был женат на женщине сербской национальности, но бросил ее. Совершенно случайно этой покинутой жене, знавшей о связях своего мужа с гитлеровцами, стало известно о его экспериментах. Однако она сообщила об этом властям только тогда, когда убедилась, что муж ее живет с другой женщиной.

Она обратилась в полицию и рассказала сыщику все, что знала о своем муже. Сыщику следовало немедленно передать все дело непосредственно во 2-е бюро. Вместо этого он стал расспрашивать женщину, почему она доносит на мужа. Когда же она рассказала ему о своей сопернице, то он рассмеялся. «Ревность», — решил он и забыл обо всем.

Однако женщина не успокоилась и рассказывала свою историю каждому, кто только соглашался ее слушать. В конце концов, хозяйка дома, где она снимала квартиру, передала дело во 2-е бюро. Изобретатель был подвергнут повторной проверке, на этот раз более тщательной. И обнаружилось нечто почти неправдоподобное. Так называемое «изобретение» не представляло ничего нового. Оно в течение некоторого времени уже использовалось в германской армии. Более того, французская армия тоже знала о нем, [143] но им в свое время не заинтересовалась. Шпион был арестован лишь после того, как уже успел нанести известный вред.

Спустя примерно месяц на одном из основных самолетостроительных заводов Франции, расположенном в предместье Парижа, появился инспектор по сбору налогов. Он прибыл рано утром и сообщил, что должен проверить книги, чтобы выяснить, все ли рабочие охвачены социальным страхованием. Дирекция предоставила ему книги, и человек засел за подсчет рабочих, часов выработки и т. д.

Затем он заявил, что хотел бы пройтись по заводу и лично опросить некоторых рабочих. Его сопровождал инженер, который был весьма вежлив и услужливо объяснял ему каждую деталь производства. «Инспектор» осмотрел весь завод, поблагодарил инженера и уехал.

После его ухода было обнаружено, что он забыл свой портфель. Позвонили в контору страховой инспекции. Там никто ничего не знал о самозваном инспекторе. Портфель был открыт, в нем оказалась лишь чистая бумага. Вызвали представителя 2-го бюро. Но обнаружить «инспектора» не удалось. Эти два случая ясно показывают, как нагло-вызывающе работали германские шпионы в самом сердце Франции.

* * *

Примерно в это же время редактор газеты «Пари Суар» Пьер Лазарев послал фотографа произвести несколько снимков здания опустевшего и покинутого персоналом германского посольства.

К своему удивлению фотограф обнаружил, что германское посольство вовсе не покинуто.

Шторы были спущены, и у здания стояли два французских часовых. Внезапно дверь раскрылась, из посольства вышел мужчина средних лет; он запер за собой дверь и, не обращая внимания на французских часовых, отправился вверх по улице. Фотограф шел за ним следом до шведского посольства. Час спустя он вышел оттуда, вернулся в германское посольство, отпер дверь и вошел.

Заинтересованный фотограф пришел к посольству на следующий день и еще раз — спустя несколько дней. Он сфотографировал этого человека и фотографию принес редактору, который позвонил во 2-е бюро. Бюро никак не реагировало на сообщение и отказалось дать какие-либо объяснения. Тогда редактор связался с премьер-министром Даладье. [144]

Вначале Даладье не мог ничего сказать. Но спустя несколько дней он послал к редактору одного из своих секретарей. Последний объяснил, что между Германией и Францией имеется соглашение, по которому обеим странам разрешалось оставить при посольствах библиотекарей для наблюдения за документами и бумагами. Библиотекари жили в посольствах. Если германскому библиотекарю нравится посещать шведское посольство, то французское правительство не видит в этом ничего предосудительного. В конце концов, шведское посольство взяло на себя защиту германских интересов во Франции на время войны. Это было все, что Даладье имел сообщить, хотя история на этом не закончилась. 2-е бюро оповестило Даладье, что германский библиотекарь находился в связи с такими людьми, как Дорио, Бержери, и с другими лицами, более или менее открыто работающими на Гитлера.

Однако некоторых вещей об этом библиотекаре не знал ни Даладье, ни французская разведка.

Незадолго до войны во время прений в сенате один сенатор-социалист заявил, что во Франции имеется более 2 тыс. незарегистрированных частных радиопередатчиков. Большинство из них, заявил он, принадлежит любителям, которые не замышляют ничего плохого; но само наличие незарегистрированных передатчиков чревато многими опасностями. Помимо того, весьма подозрительно, что в Эльзас-Лотарингии и в Северной Франции их особенно много.

Никаких решений по этому вопросу принято не было; однако позднее, в мае 1940 года, было установлено, что с помощью многих из этих тайных передатчиков передавались сведения врагу. Некоторые вели свои передачи на той же волне, что и большие правительственные станции, вызывая, таким образом, панику среди населения Северной Франции. Города Аррас и Амьен были эвакуированы в результате ложных радиотревог; а это привело к тому, что в критические часы дороги были запружены беженцами, которые препятствовали движению войск.

2-е бюро было весьма озабочено создавшимся положением. Поэтому один из его сотрудников был послан для переговоров с министром связи. Это было в декабре 1940 года.

Министерство помещалось в огромном новом здании. Характерно, что к началу войны здание было еще не закончено, хотя строительство его началось за два года до войны и строилось оно с учетом требований военного времени. Отсюда [145] велись передачи для всего мира более чем на двадцати языках. Трансляционный узел со всей аппаратурой помещался глубоко под землей, а путь к нему шел через длинные коридоры с массивными стальными дверьми. На шестом этаже помещались кабинеты редакций, в которых подготавливались все передачи. Повсюду были надписи: «Говорите тише!» «Вас подслушивает враг!» У врага были действительно основания наблюдать за этим зданием. На шестой этаж прибывали все новости, получаемые различными информационными агентствами Франции. В помещениях редакций цензура просматривала весь материал; нетрудно догадаться, что здесь имелось много секретной информации. Совершенно естественно, что все здание находилось под сильной охраной. Что касается сотрудников и особенно иностранных дикторов, то они подвергались самой тщательной проверке. Все они имели специальные пропуска на право входа в здание. Тем не менее, присланный из 2-го бюро офицер, к своему крайнему удивлению, обнаружил, что, несмотря на все эти предосторожности, проникнуть без пропуска в здание можно было без особого труда. Выдаваемые удостоверения почти ничем не отличались от используемых в других министерствах. И, следовательно, здесь был большой простор для всякого рода злоупотреблений.

Агент 2-го бюро изложил СВОИ опасения министру связи. Решено было провести внезапную проверку. Однажды вечером все здание было оцеплено солдатами, а всем находящимся внутри было предложено предъявить свои пропуска и удостоверения. Одиннадцать человек имели пропуска, выданные другими министерствами, или вообще поддельные пропуска. Все они были арестованы.

Однако араб был пойман лишь благодаря случайности. В феврале 1940 года подыскивался диктор арабской национальности, который мог бы вести передачи на своем родном языке. Однажды пришел с предложением своих услуг молодой человек, имевший отличные рекомендации. Эти рекомендации были даны ему 2-м бюро после того, как он сообщил французской разведке ценные сведения о деятельности гитлеровцев в Марокко.

Молодой араб был принят на службу и ежедневно выступал как диктор по радио. Работа его шла удовлетворительно, а личность не внушала подозрений.

И вот однажды вечером в апреле 1940 года полиция произвела налет на один из домов на Монмартре, известный притон наркоманов. Полицейские разыскивали здесь рыжеволосую [146] аферистку по имени Жанина. Взломав дверь и войдя в ее комнату, полиция обнаружила двух мужчин. Один из них был итальянец, другой — араб. Оба были доставлены в полицейское управление. Там было установлено, что араб имел пропуск в здание радиоцентра. Несмотря на все его уверения, полицейские решили, что пропуск поддельный.

В результате следствия было установлено, что пропуск не является поддельным; что же касается его владельца, то он убийца, розыски которого ведутся уже давно.

Задержанный итальянец не знал этого. Побоявшись, что полиция примет и его за убийцу, он окончательно растерялся и сознался в совершенном им преступлении. Оказалось, что они вместе с арабом передают сведения, собираемые последним в здании радиоцентра, одному человеку, который «очень хорошо за это платит».

Человек этот обнаружен не был, несмотря на все усилия 2-го бюро; и только после занятия Парижа немцами было выяснено, что речь шла о библиотекаре германского посольства.

Если бы 2-е бюро посетило в то время германское посольство, то оно, быть может, установило бы, что этот библиотекарь находился в постоянном контакте со всеми германскими агентами во Франции; кроме того, 2-е бюро обнаружило бы, что библиотекарь имел секретный радиопередатчик, вмонтированный в ножки обеденного стола, и что он им ежедневно пользовался для поддержания связи с германской разведкой.

Но даже не зная всего этого и многих других столь же важных подробностей, 2-е бюро чувствовало, что почва под его ногами колеблется. Задолго до взятия немцами Парижа офицеры бюро знали, что они окружены, и что враг находится в их собственной среде.

Случай с фотоаппаратурой Герена заставил 2-е бюро ежедневно менять место своих совещаний. Все же многое говорило о том, что немцы всегда знали, где происходят эти совещания. Они знали также места встреч отдельных офицеров со своими агентами. Им были известны их излюбленные кабачки и кафе. Они знали даже об угловом столике в баре «Гранд-отеля» и об укромном уголке в кафе «Мадрид» на бульваре Монмартр. На дому у двух офицеров 2-го бюро были обнаружены скрытые микрофоны для подслушивания, причем виновных не только не удалось задержать, но и вообще установить. [147]

Последний акт французской драмы

Подробные данные о германских танковых войсках сейчас известны всему миру. Однако даже тогда, когда эти войска вторгались в Польшу, французская разведка знала о них только очень немного. В то время настроение во 2-м бюро было, пожалуй, слишком оптимистическим. Все донесения с польского фронта говорили о наличии у немцев средних танков весом от 30 до 40 тонн. Все, что касалось этих танков, было хорошо известно 2-му бюро. Их выпускали заводы Круппа, а броня их при всех условиях легко пробивалась снарядом французской 25-мм пушки. На этом основании сотрудники 2-го бюро считали, что танки этого типа серьезной угрозы не представляют.

Между тем, в это самое время немецкая армия уже имела на вооружении сверхтяжелые танки в 80 и 100 тонн, о наличии которых французская разведка не имела никакого представления. И тот факт, что во время польской кампании эти танки не были пущены немцами в ход, только лишний раз свидетельствует об их умении вводить противника в заблуждение.

Итак, когда тяжелые немецкие танки появились во Фландрии, французская армия не была подготовлена к этой встрече. Их броня, разумеется, не пробивалась снарядом 25-мм противотанковой французской пушки. Иначе говоря, германские тяжелые танки двигались безостановочно и беспрепятственно.

Когда же французы догадались, наконец, двинуть на фронт свои 75-мм полевые пушки, то число их оказалось весьма недостаточным и прибыли они уже слишком поздно.

Каким же образом Гитлеру удалось построить так много тяжелых танков в полной тайне даже от 2-го бюро? Сделать это удалось довольно просто. После того как Гитлер захватил Австрию, он немедленно перевел туда большую часть германской авиационной и танковой промышленности. В городе Винер-Нейштадт заводы работали круглые сутки. Французская разведка никогда не думала о необходимости организовать в Вене свою резидентуру. После захвата Австрии Гитлером сделать что-либо в этом отношении было уже невозможно.

То же самое повторилось и тогда, когда ареной событий стала Чехословакия. Гитлер перевел большую часть своего танкового производства на заводы Шкода. И опять 2-е бюро оказалось застигнутым врасплох. Чехословакия всегда была союзником Франции; поэтому французская разведка никогда [148] не создавала там собственной организации, а предпочитала работать рука об руку с чешской разведкой. Когда немцы захватили Чехословакию, все сроки также были пропущены. Большое количество французов, работавших на заводах Шкода, либо покинуло Чехословакию по своему собственному желанию, либо оказалось вынужденными сделать это. На заводах Шкода немцы начали строить сверхтяжелые танки лишь весной 1939 года, но они успели выполнить свою задачу.

18 мая 1940 года битва за Францию была в самом разгаре, и донесения с фронта шли весьма неблагоприятные. Не лучше было положение и во 2-м бюро. Французская разведка для целей шифрования и расшифровки пользовалась особыми аппаратами, так называемыми криптографами. Всего их было во 2-м бюро шесть штук. Стоили они очень дорого, но весьма облегчали шифровальный процесс и даже установление нового кода.

Эти поразительные аппараты были изобретены одним шведским инженером, основавшим собственную компанию. Свои аппараты он продавал любой стране. Несмотря на все свое совершенство, они имели один существенный недостаток: некоторые части очень быстро изнашивались, а запасные детали можно было получить только в Стокгольме.

В январе 1940 года 2-му бюро срочно потребовалось заменить некоторые детали в одном из криптографов. Была послана срочная телеграмма в Стокгольм. Прошло несколько недель, а ответа не последовало. 2-е бюро весьма обеспокоилось, поскольку к этому времени вышла из строя уже вторая машина. Снова была послана телеграмма, и снова ответа получено не было. Тогда один из шведских агентов 2-го бюро отправился лично на завод. Сперва ему ответили, что фирма испытывает затруднения с доставкой, а затем управляющий заявил, что фирма не имеет необходимых материалов и что выполнение заказа придется отложить на некоторое время.

2-е бюро очутилось в критическом положении. К концу апреля работали только два из шести криптографов, да и они справлялись с заданиями весьма медленно. На передачу телеграмм, которые необходимо было отправить в течение нескольких часов, затрачивались целые дни. Стокгольмский агент снова произвел кое-какие расследования на стороне. В итоге он установил, что незадолго до начала войны большая часть акций фирмы была закуплена одним германским банком. Все стало совершенно ясным и понятным. [149]

Французская разведка узнала об этом 18 мая, и это было плохим предзнаменованием.

Пять дней спустя Рейно появился в сенате и произнес речь, которая заканчивалась следующими знаменательными словами: «Если завтра кто-нибудь скажет мне, что для спасения Франции нужно чудо, — я отвечу ему: я верю в чудо, ибо я верю во Францию».

Слово «завтра» обеспокоило сенат. Спустя несколько часов речь появилась в газетах, но без этой фразы.

Для спасения Франции действительно необходимо было чудо. Всего только 13 дней назад закончился период, который во Франции был прозван «шутливой войной», а в Соединенных Штатах «игрушечной войной». 10 мая Гитлер вторгся в Голландию, Бельгию, Люксембург.

11 мая Франция и Англия обещали помощь странам, подвергнувшимся вторжению. 18 мая противник уже прорвался на французскую территорию. Гамелен издал свой знаменитый приказ: «Смерть или победа!».

Премьер Рейно обратился к маршалу Петэну с просьбой прибыть из Мадрида, где он был послом, и войти в правительство. 20 мая Гамелен был отстранен от должности, а главнокомандующим был назначен Вейган. 21 мая на фронт выехал маршал Петэн. 22 мая Вейган заявил Рейно, что он не уверен в том, что сможет удержать фронт. Не прошло и 24 часов, как он послал в Париж курьера с предупреждением о том, что он более не может гарантировать безопасность Парижа, поскольку не исключено, что отдельные танковые колонны противника прорвутся к столице.

Это было именно в тот самый вечер, когда Рейно произнес свою речь.

В тот же вечер 2-е бюро начало упаковывать свое имущество. Прежде всего, предстояло вывезти архивы. Они находились в огромных стальных сейфах, стоявших вдоль стен бесконечных коридоров третьего этажа здания на бульваре Сен-Жермен.

Каждый сейф имел особый замок. Он мог быть открыт лишь при наборе соответствующей комбинации букв и цифр, которая менялась, по крайней мере, не реже одного раза в месяц. Но и это еще не все: замок открывался лишь двумя ключами одновременно. Один из ключей находился у того начальника отдела, который ведал документами данного сейфа. Другой ключ — либо у полковника Гоше, либо у одного из его заместителей. Вот почему для того, чтобы открыть все сейфы и уложить все их содержимое в ящики, [150] потребовалось... 18 часов. Когда же все было, наконец, готово, 2-е бюро получило указания от Рейно о том, что оно остается в Париже. Ящики были распакованы. Причиной отмены приказа послужило то обстоятельство, что немцы, как тогда казалось, двигались по направлению к Ла-Маншу, а не шли на Париж. Однако повседневная деятельность 2-го бюро значительно усложнилась. Генеральный штаб, который обычно находился в Шантильи (т. е. всего лишь в нескольких милях от Парижа), в конце мая был тайно переведен в Куломнье (в 30 милях от Парижа). Поскольку между 2-м бюро и генеральным штабом должна была постоянно существовать тесная связь, то некоторые офицеры 2-го бюро оказались вынужденными без конца курсировать между Куломнье и Парижем.

19 мая маршал Петэн вошел в правительство в качестве Заместителя премьера, Мандель стал министром внутренних дел. Мандель немедленно взялся за дело. Через два часа после своего назначения он уволил начальника политической полиции предателя Буссьера, который при предшественнике Манделя министре Сарро весьма усердно защищал интересы Гитлера. Буссьеру было предложено немедленно покинуть здание полиции, причем ему не разрешили даже перед уходом зайти в свой личный кабинет, где уже находился сменивший его начальник Винтер.

В тот же день во 2-м бюро раздался телефонный звонок. Мандель просил немедленно откомандировать в его распоряжение одного из сотрудников разведки в качестве офицера связи. Сотрудник был послан. Он поразился неожиданному стремлению Манделя столь тесно сотрудничать со 2-м бюро. Ведь было отлично известно, что вновь назначенный министр неоднократно и резко критиковал французскую разведку. Все помнили также публичное заявление Манделя о том, что он считает разведку сборищем сумасбродных офицеров, которые давно уже мертвы для дела и сами того не сознают. Естественно, что такая критика не делала его слишком популярным в среде руководства 2-го бюро.

Тем не менее, офицер связи очень быстро оценил по заслугам огромные способности и энергию Манделя.

Министр был еще не стар, но он никогда не казался молодым. Он был бледен, как будто ему всегда было холодно. Он всегда носил черный костюм и чрезвычайно высокий воротник со старомодным галстуком. Его начальник Клемансо был в свое время широко известен тем, что требовал максимального усердия от людей, [151] работавших по его поручениям. Мандель считался одним из немногих, кто мог удовлетворить даже «старого тигра». Когда Клемансо пал, Манделю тоже пришлось уйти, и хотя он официально находился не у дел, но фактически продолжал работать на благо Франции.

Жил он в аристократическом квартале, на улице Виктора Гюго. Его весьма неуютная квартира была одновременно его конторой. Единственное лицо, которому Мандель полностью доверял, был его слуга, старый молчаливый человек.

Казалось, что Мандель работал круглые сутки напролет. Его часто видели за служебным столом до четырех часов утра, после чего он вновь принимался за дело в семь часов утра. Нередко под различными предлогами крупные компании предлагали ему взятки. Он всегда отказывался с негодованием. Его нельзя было подкупить ни деньгами, ни лестью.

В 1916 году, по приказу Клемансо, он начал собирать сведения о различных видных политических деятелях, офицерах и т. д. Свою картотеку он постоянно обновлял и пересматривал. Ибо, подобно Клемансо, он чувствовал, что Франция даже по окончании войны должна быть настороже, если не хочет стать жертвой нового преступления, совершенного стремящейся к реваншу Германией. И подобно своему начальнику, Мандель был уверен, что немалая доля опасности исходит от врагов, находящихся в самой стране, а не вне ее. Следить за этими врагами, собирать о них все компрометирующие их сведения — к этому стремился Мандель с редким упорством.

В начале 1930 года ему предложили пост министра связи. Именно это министерство работало скандально плохо. В короткий срок Мандель упорядочил всю его деятельность, реорганизовал почту, телеграф и радио. Но он сделал не только это. Он использовал свое служебное положение для пополнения своей картотеки, прозванной в Париже «черным кабинетом Манделя». У него были исключительные способности в подборе энергичных людей на руководящие посты, и притом людей, на которых он мог положиться. Этим людям он предоставлял все возможности для подслушивания телефонных разговоров, причем все наиболее интересное они затем сообщали лично ему. Разумеется, этот факт вызывал бурю негодования в среде его противников. Но Мандель таким путем получил новый и дополнительный материал для своего «черного кабинета».

На посту министра связи он оставался недолго, так как правительства во Франции менялись часто. Но даже после [152] того, как он ушел в отставку, многие из его сотрудников продолжали сообщать ему ценные сведения.

Позднее, в середине 30-х годов, Мандель стал министром колоний. Он вновь проделал исключительную работу по реорганизации и этого отсталого, запущенного ведомства. И вновь он использовал свое положение для сбора ценных и нужных материалов.

Политический вес Манделя был невелик. Он являлся членом палаты депутатов и руководителем небольшой группы независимых республиканцев, располагавших в парламенте всего 12 мандатами.

Но его действительное влияние было значительно больше, и заключалось оно в его безграничной осведомленности. Казалось, он знал все обо всех, начиная от частной жизни любого политического деятеля и кончая его материальным положением, его связями и планами. Он был наилучше информированным человеком во Франции.

Для тех, кто не удовлетворялся создавшимся положением в стране, Мандель стал своего рода символом борьбы. Характерная деталь: он был единственным крупным деятелем, чей номер телефона и адрес открыто значились в телефонной книге. Он отвечал на каждый телефонный звонок, на каждое письмо. Он всегда охотно выслушивал всех. Ему писали и к нему приходили многие люди, в том числе и те, кого он никогда не видел, и кто знал его самого только понаслышке. Вокруг него сплачивалась небольшая группа надежных людей. Эти люди находились в любом министерстве Франции, во французских посольствах, миссиях и консульствах, в политической полиции и во 2-м бюро, в редакциях газет и в конторах банков. Это были люди, которые чувствовали, что Франция идет к катастрофе. У Манделя было особое чутье на информацию, которая на первый взгляд казалась незначительной, но в дальнейшем неизбежно становилась весьма важной. Такие сведения он и получал от этих верных своих людей. Раз услышанное он никогда больше не забывал. В парламенте о нем говорили: «Мандель знает Францию, как содержимое собственного кармана».

Когда 19 мая 1939 года он вошел в здание министерства внутренних дел, его приветствовала группа репортеров. Он заявил им, как обычно, что у него нет времени для интервью.

- — Где находится ваша картотека? — спросили его репортеры.

— Здесь, — ответил Мандель и указал пальцем на свой лоб, после чего захлопнул за собой дверь. [153]

Хотя этот человек и был назначен, в конце концов, министром внутренних дел, но даже и он не смог уже ничем исправить положение: все сроки были упущены. Столь запоздалое назначение объясняется тем, что многие политики попросту боялись его. Если этот человек, оставаясь по существу частным лицом, мог собрать такое количество «опасных» сведений, то легко себе представить, на что он окажется способным, когда станет министром внутренних дел и будет распоряжаться полицией.

Люди, подобные Даладье, Бонне, Лавалю, могли только содрогаться от ужаса при одной лишь мысли об этом. Да и сам Мандель, став министром, не сделал ничего для того, чтобы их успокоить. К большинству своих коллег по министерскому портфелю он относился с откровенным презрением. После мюнхенского сговора он даже перестал здороваться с Даладье, хотя был членом его кабинета. Позднее, когда премьер-министром стал Рейно — его лучший, единственный друг, он сперва отказался вообще занять пост министра внутренних дел по той причине, что Даладье оставался военным министром. И только тогда, когда Даладье уже покидал правительство, Мандель дал свое согласие.

Единственно, чего потребовал Мандель в качестве обязательного условия, — это предоставления ему полной самостоятельности и независимости в работе. Требование это было удовлетворено, и он развернул свою деятельность с необычайной энергией.

Каждый работавший с ним в течение дальнейших трех недель поражался быстроте и эффективности его действий. В течение этих трех последних недель существования французской республики Мандель и Винтер уволили почти половину агентов полиции. Они подвергали аресту целые группы полицейских, работавших под руководством предателя Фабр-Люса. Они арестовали Шарля Леска — - редактора еженедельника «Же сюи парту», который финансировался гитлеровцами. Наконец, они разоблачили графа де Гобино, служившего курьером для связи между «пятой колонной» во Франции и штабом германского шпионажа в Брюсселе. 2-е бюро было восхищено, ибо оно неоднократно указывало политической полиции на то, что эти люди — предатели и шпионы. Прежние руководители полиции — Дюбуа и Сарро — только посмеивались над этими заявлениями. И вот, наконец, настала пора реальных действий.

В течение трех недель по всей Франции более ста высших полицейских чиновников были уволены без предупреждения. [154] Впервые за десять лет во Франции принимались действительные меры против шпионов.

Мандель намерен был сделать значительно больше.

— Мне нужно только три месяца, — говорил он, — и в наших рядах не будет предателей.

Даже руководя переездом министерства внутренних дел из Парижа, он не терял присущего ему оптимизма. «Мне нужно только три месяца», — повторил он. Он думал, что в его распоряжении не только три месяца, но много больше времени. «Эта война, как и все войны, будет выиграна той стороной, у которой окажется лучше поставленной информация», — говорил он. И, конечно, имел при этом в виду самого себя, как наиболее осведомленного человека во Франции.

Как это ни странно, но ему не пришло в голову, что именно на этом этапе войны наилучшей информацией располагали все же гитлеровцы.

В эти последние часы Мандель откровенно беседовал с прикомандированным к нему офицером 2-го бюро. Он говорил, что Франция никогда не попала бы в столь тяжелое положение, если бы не отжившие идеи и теории ее военных руководителей. Он указывал на недостатки французской разведки. Он бичевал мелочную завистливость, глупость, бюрократичность, неспособность модернизировать аппарат, сотни мелких промахов и недосмотров, допущенных в момент, когда любая ошибка была преступлением.

Позднее, когда правительство находилось в Бордо, Мандель изо всех сил пытался убедить Петэна в том, что нельзя складывать оружие, что войну должно продолжать в Африке, борясь до конца. Затем он понял, что все его усилия напрасны.

В этот день он казался стариком.

— Может быть, в конце концов я не получу нужных мне трех месяцев, — тихо сказал он одному из своих друзей. — Как бы то ни было, но правда рано или поздно восторжествует.

Одно из последних распоряжений, отданных Манделем, касалось отправки наиболее важных документов из Франции в Англию, где им была обеспечена безопасность.

9 июня премьер Рейно известил 2-е бюро, что оно должно будет покинуть Париж не позднее чем в понедельник, 10 июня, в час дня. Немецкие войска подходили все ближе и ближе. 29 мая король Бельгии Леопольд подписал капитуляцию… [155] 3 июня Париж впервые подвергся бомбардировке. Более 200 человек было убито. Спустя три дня генерал де Голль, наконец, был назначен помощником военного министра. Поздно, слишком поздно!

2-е бюро снова собиралось в путь. Но и на этот раз в его распоряжении было всего несколько часов. Обстановка становилась все более и более трудной; некоторых начальников отделений нельзя было даже разыскать. Часть сейфов так и не была вскрыта. За офицерами или, по крайней мере, за хранящимися у них ключами в Куломнье ездили специальные курьеры. Двух офицеров до последней минуты найти так и не смогли; позднее выяснилось, что они были посланы в Тур. Из-за их отсутствия закрытые сейфы пришлось вытаскивать на улицу. На одном из лестничных пролетов между двумя этажами они не прошли. Вызвали пожарников, чтобы те помогли вытащить сейфы через окна. В эту ночь нервозность населения в Париже достигла высшей точки; пожарное управление по ошибке решило, что не только все 2-е бюро, но, может быть, даже и близлежащее военное министерство объяты пламенем. Прибытие целой армии пожарных буквально взволновало весь Париж. По городу распространились самые невероятные слухи.

В течение всей ночи офицеры 2-го бюро работали, как одержимые. Пот струился градом по их лицам. Полковник Гоше начал жечь в своем камине переписку. Работали всю ночь. К 10 часам утра все ящики были на улице. Но лишь после 12 часов начали прибывать грузовики, темно-коричневые, среднего размера машины с трехцветным французским флагом на каждой стороне кузова; их было больше сотни. Потребовалась вся вторая половина дня и весь вечер для того, чтобы их нагрузить. Первые машины выехали с бульвара Сен-Жермен около девяти часов вечера, последние — около двух часов ночи. Сотни парижан молча наблюдали за этой печальной картиной. Так произошел отъезд 2-го бюро из Парижа в Тур.

По прибытии в Тур было получено указание не останавливаться, а ехать в Бордо. Двинулись в Бордо. Находившееся в Туре правительство 11 июня также последовало за 2-м бюро. Это уже не было отступлением, это было попросту бегством. 13 июня Рейно послал свою последнюю мольбу президенту Рузвельту. Он просил о присылке самолетов, «тучи самолетов».

2-е бюро разгрузилось в Бордо. Картотеки были выгружены на склад. Спустя два дня офицерам было приказано [156] сложить их па грузовики и как можно быстрее покинуть Бордо. Еле удалось найти достаточное количество людей для того, чтобы справиться с этой огромной работой.

Итак, 2-е бюро покинуло Бордо.

Дороги были забиты тысячами автомобилей, велосипедов и пешеходов. Стояла сильная жара. В течение часа автомобили, стоявшие в четыре ряда, продвигались всего на несколько метров и затем снова останавливались. Пешеходы двигались значительно быстрее, но большинство из них было крайне измождено. Они падали по краям дороги. Женщины и дети плакали.

Ночью двигаться было легче: дорога была свободна, так как пешеходы уходили спать в поле. Но с первыми лучами рассвета они вновь заполняли дороги, и к 6 часам утра автомобили опять не могли двигаться. Шедшие вдоль дороги люди были не бриты, платье их было покрыто грязью и измято; превращение солидных граждан в несчастных беженцев началось...

Колонна машин 2-го бюро продолжала все же двигаться. Она не испытывала затруднений с горючим, так как правительственные учреждения снабжались вне очереди. Часть шоферов от недосыпания вышла из строя, часть попросту заблудилась. Из 102 грузовиков осталось только 70, но и это число все время уменьшалось. Снова и снова кто-нибудь сбивался с пути. Точного пункта назначения никто не знал. Зато все знали одно: нужно во что бы то ни стало добраться до такого места, куда немцы не смогут дойти. Офицеры 2-го бюро неоднократно пытались связаться с военным министерством для получения инструкций. Сделать это не удалось. Да и существовало ли военное министерство, и где? Существовало ли правительство?

Сотрудники 2-го бюро спали в сараях тяжелым сном измученных людей. Они продолжали ехать, хотя и не знали точно — в каком направлении. Куда бы они ни приезжали, всюду слышалось одно и то же: «Дальше, дальше, здесь немцы могут быть в любой момент».

В одном маленьком городке решили сделать остановку. Все комнаты небольшой гостиницы были заняты беженцами. Впрочем, сотрудники 2-го бюро все равно не осмеливались бы расположиться в комнатах; они спали на креслах в вестибюле с револьверами в руках.

Утром они узнали о подписании перемирия и еще раз вернулись в Бордо. В колонне осталось всего 59 грузовиков. [157]

«Уезжайте как можно скорее, — предупредили их. — Немцы скоро будут здесь». И они немедленно уехали. Ведь у них в грузовиках находилось много документов, содержавших обличающие данные против людей, которые стали победителями Франции. Там были документы, касающиеся Отто Абеца, который стал через несколько дней германским послом в Париже; Фернана де Бринона, который вскоре триумфально появился в Виши; Петэна, который был теперь «главой» того, что осталось от Франции.

Эти люди, чье предательское прошлое было зафиксировано в документах, увозимых куда-то в неизвестном направлении, победили! Но долго ли продлится торжество этих победителей? Они победили, но документ может оказаться много долговечнее этих скоротечных побед.

Вскоре все эти документы исчезли. Грузовики тоже исчезли. Часть их была сброшена в море, часть облита бензином и подожжена. Куда же все-таки девались документы? Быть может, их вывезли на лодках в Африку. Быть может, часть их была пронесена через высокие горные проходы на территорию Испании? Быть может, в укромных местах приземлились английские самолеты, погрузили документы и увезли?

Если кто-либо и знает это, то, во всяком случае, никто ничего не скажет. Известно лишь, что в руки гитлеровцев не попал ни один документ из архива 2-го бюро. Не исключено, что офицеры 2-го бюро действовали близоруко, необдуманно, даже ошибочно, но, во всяком случае, они до последней минуты остались верны своему долгу, не щадя при этом своей жизни.

Куда же делись эти люди? Они тоже исчезли: пожали друг другу руки, отдали честь и расстались. Возможно, что они не намерены терять друг друга из виду. Возможно даже, что они продолжают работать на благо своей страны, с поражением которой они никогда не примирились. Если кто-нибудь это и знает, то, во всяком случае, никто об этом ничего не скажет. Для внешнего мира они исчезли, ушли в тень, в ночь, где и пребывают в ожидании рассвета. [158]