В тылу врага
Из воспоминаний А. Н. Зыкова: «8 ноября, на второй день после забастовки, начались повальные допросы рабочих специально созданной комиссией. Пытались разыскать зачинщиков. К работе не допустили 39 человек. Их арестовали, чтобы выслать в Уфу на расправу.
Арестованных пришли провожать к вагонам рабочие депо, родные, близкие. Проводы вылились в демонстрацию солидарности. Власти белых, очевидно, растерялись и не приняли никаких мер, чтобы разогнать собравшихся.
После забастовки наша поредевшая подпольная организация пополнилась новыми товарищами. Развертывалась работа по укреплению «пятерок» и «десяток». Шла подготовка к новым боям. Подведя итоги забастовки, городской комитет отметил и ее слабости: из-за недостаточной политической пропаганды забастовка состоялась не на всех предприятиях Челябинска.
Особое внимание решили уделить работе в воинских частях, созданию в них большевистских ячеек. Сюда направили Риту Костяновскую с группой товарищей. У Сони Кривой были сосредоточены связи с Омском, Екатеринбургом и другими городами Урала. Оттуда к нам часто приезжали партийные работники и рассказывали активу о международном положении, о задачах подполья, сообщали о важнейших решениях ЦК. Обычно собрания актива организовывала Соня Кривая. На них присутствовали не только члены подпольного горкома, но и коммунисты из ячеек городских предприятий.
Для отправки приезжающих нужны были документы. Цеховые ячейки на железнодорожном узле собирали у рабочих старые паспорта, удостоверения, различные служебные бланки, которыми нас снабжал конторщик из службы тяги член партии Михалин. Собранные документы я передавал Соне.
Вспоминается один случай. До приезда к нам уполномоченного ЦК Залмана Иудовича Лобкова, который привез с собой крупную сумму денег, безденежье в нашей парторганизации тормозило всю деятельность. А надо было содержать несколько освобожденных товарищей (Григорьева, Иванова и других), оказывать помощь арестованным и их семьям, помогать бежавшим из тюрьмы. Чтобы выйти из критического положения, партийный комитет решил провести экспроприацию: напасть на белогвардейское казначейство и изъять максимальное количество денег.
Захват денег мы поручили провести Большакову. Вскоре поручение он выполнил, но недобросовестно. Этот самый Большаков оказался [191] неустойчивым человеком. После налета он запил и продолжал пьянствовать, несмотря на неоднократные предупреждения. Было ясно, он утаил часть средств. Но дело было не только в деньгах, а главное в том, что Большаков, будучи в невменяемом состоянии, мог выдать белой охранке подпольную организацию. А знал он многое.
Собрался подпольный горком. Вынесли суровое, но единственно верное по той обстановке решение: Большакова расстрелять. Приговор был приведен в исполнение...
Как я уже отмечал, к нам приехал З. И. Лобков, под фамилией Голубева Бориса Ивановича. Прибыл он на явочную квартиру Толмыжевского — старого члена партии. Жил Лобков вначале против депо, а затем его переселили в город, на конспиративную квартиру сапожника Шмакова. С приездом Лобкова развернулась работа по подготовке вооруженного восстания. Был организован военно-революционный штаб из пяти человек.
Григорьев возглавил разведку и работу по мобилизации челябинцев. Образцову (оказавшемуся провокатором) поручили руководить группой по сбору оружия и боеприпасов. За Соней Кривой были паспортный отдел и связь. Гершберг (Гриша Тосман) оставался по-прежнему председателем подпольного комитета. Я продолжал организовывать рабочие «пятерки» и «десятки», отвечал за срыв работы железнодорожного транспорта.
Подготовка восстания была приостановлена предательством Образцова. А было это так.
В один из весенних дней я получил извещение через сына Шмакова, Васю, о немедленной явке на квартиру к Шмакову. Там уже были в сборе Гершберг, Григорьев, кто-то еще. Костяновская. Товарищ Лобков сообщил, что при одной из операций произошел провал, арестовано пять человек вместе с Образцовым. Тогда, понятно, мы еще не знали, что «арест» Образцова был провокационным и означал начало разгрома городского подпольного комитета. Во избежание дальнейших провалов Лобков предложил всем немедленно дней на 15–20 разъехаться из Челябинска.
Я выехал к сестре на винокуренный завод братьев Покровских, где прожил больше двух недель. Вернувшись в город, пошел на конспиративную квартиру. Здесь-то мне и сообщили, что все наши арестованы, а самого меня усиленно разыскивает контрразведка...»
В авангарде подпольной борьбы на Южном Урале шла в те дни быстрорастущая челябинская партийная организация. 11 декабря 1918 года в уездном центре была проведена общегородская конференция, на которой присутствовало до 20 делегатов от различных предприятий города. В избранный комитет вошли коммунисты В. И. Гершберг (председатель), Д. Д. Кудрявцев, О. П. Хотеенков, С. А. Кривая, С. М. Рогозинский, А. Н. Зыков и М. С. Иванов.
После конференции начался новый этап в деятельности челябинских подпольщиков — совершенствовалась система руководства организацией, создавались районные комитеты партии и военные штабы. В борьбу с колчаковщиной вовлекались все новые группы рабочих. Конспиративные [192] ячейки существовали на всех предприятиях города, в некоторых учреждениях, профсоюзах, на всех участках станции Челябинск и даже среди учащихся. «Пятерки» и «десятки» создавались в пригородах, ближних селах.
Напряженно работали челябинцы в колчаковских войсках. Весной 1919 года большевистское подполье имелось почти во всех частях гарнизона. К большим подразделениям прикреплялись опытные коммунисты. Например, к полку имени Тараса Шевченко, названному так белогвардейцами в маскировочных целях, был прикреплен В. Г. Киселев. С ним работали М. С. Иванов, И. X. Васанов, И. С. Солодовников. Под руководством этих коммунистов в полку была создана подпольная организация, которую возглавил революционный военный совет.
Большинство солдат ненавидело Колчака, сочувствовало Советской власти. Уже в марте полк был готов к вооруженному восстанию по первому призыву коммунистов.
Подпольные организации и группы существовали также в 21-м и 141-м стрелковых полках, в воинских штабах. Готовились переходы на сторону Красной Армии, как только части будут отправлены на фронт. Впрочем, так и случилось. Солдаты 21-го Челябинского полка, брошенные в бой под деревнями Соколовской и Морозовской, перешли к красным, чуть позднее — солдаты 141-го полка и полка имени Тараса Шевченко...
Из белогвардейской сводки за 17–23 апреля 1919 года: «На фронте в значительном количестве распространяются большевистские прокламации, из коих видно, что печатались они в Челябинске. Кроме фронтовых частей прокламации эти попадают и во вновь формируемые части войск».
...Особенностью подпольной работы коммунистов Челябинска было то, что они прибегали к помощи левых эсеров и анархистов. Отдельные ячейки, разнопартийные по характеру, слились. Скажем, на заводе Столль. Некоторые левые эсеры и анархисты (Образцов, Берестов и другие) были привлечены к работе Центрального военно-революционного штаба.
Несмотря на арест белогвардейцами в начале февраля 1919 года тринадцати подпольщиков-железнодорожников, подпольная деятельность челябинцев в марте достигла наивысшего подъема. Этому содействовало установление связей комитета с Сибирским бюро ЦК. Представитель бюро З. И. Лобков, получивший задание оживить работу на Урале и в Западной Сибири, провел совещание партийного актива. Завершалась подготовка вооруженного восстания. Формировались рабочие отряды. Пролетарии доставали из тайников оружие, переносили его в подпольные склады. Для восстания оружия и боеприпасов было достаточно. Имелись даже пулеметы. Челябинцев должны были поддержать крестьяне уезда, куда для создания дружин были посланы опытные коммунисты-организаторы, работники штаба...
Из белогвардейской сводки (1919 год): «Усиленно ведется организация [193] боевых дружин и обучение их обращению как с оружием, так и со взрывчатым веществом... С особенной энергией добывается и разыскивается оружие. Непрерывно ведется наблюдение за различными складами, (пороховые погреба, вагоны, пакгаузы), причем главное внимание обращено на род и количество охраняющих склады караулов. Очевидно, большевики, имея достаточное количество оружия для вооружения ближайших членов своих организаций, обратили внимание на склады оружия, дабы в удобный момент, бросив демагогический лозунг в широкие солдатские и народные слои, поднять восстание под своим руководством. Немалое внимание обращено большевиками на вербовку лиц низшего медицинского персонала, дабы через них доставать медикаменты, необходимые для изготовления взрывчатого вещества...»
...Подпольная организация планировала поднять восстание, когда советские войска будут приближаться к Челябинску. Одним из сроков называлась ночь на 12 апреля. Однако наступление Красной Армии на Восточном фронте началось позднее. К тому же в последних числах марта челябинскую организацию постиг непредвиденный удар. Были разгромлены общегородской комитет, военно-революционный штаб, некоторые райкомы и ячейки. За видными челябинскими подпольщиками с помощью провокатора Барболина контрразведка вела слежку. Но начался провал с ареста работника военно-революционного штаба — левого эсера Образцова, который выдал известных ему подпольщиков...
Строки биографии. Н. Г. Образцов — член челябинской подпольной организации, представитель группы левых эсеров, один из руководителей военно-революционного штаба по подготовке вооруженного восстания. Поводом для ареста Образцова и других левых эсеров послужила самовольно проведенная ими экспроприация. После ареста 24 марта Н. Г. Образцов не только стал предателем, но и провокатором. Он принял предложение поступить в колчаковскую контрразведку, помог ей разгромить организацию. Бывший колчаковский контрразведчик следователь В. Гурский-Горский, разоблаченный и арестованный в 1927 году органами НКВД, дал показания, что Образцов на другой же день после ареста «во всем сознался и рассказал откровенно о своей деятельности и об организации, за что получил жизнь и свободу».
...За несколько дней, начиная с 25 марта, были схвачены около 60 человек, в том числе руководители челябинского подполья: З. И. Лобков, А. А. Григорьев, С. А. Кривая, В. И. Гершберг, Д. Д. Кудрявцев и другие. Продолжались аресты и в последующие дни. По сообщениям белогвардейской печати, всего было задержано около 200 человек. 66 подпольщиков увезли в Уфу. В мае по приговору военно-полевого суда более половины из них подверглись мучительной смерти.
Ареста в Челябинске удалось избежать только четырем членам подпольного комитета: О. П. Хотеенкову, С. М. Рогозинскому, А. Н. Зыкову и М. С. Иванову. Но и они оказались разобщенными. Подпольный [194] центр в городе был восстановлен позднее; работа велась вплоть до освобождения Челябинска.
Для более оперативного руководства работой подполья в декабре 1918 года было образовано Сибирское бюро ЦК в составе Ф. И. Голощекина, И. Н. Смирнова, А. Я. Нейбута и А. А. Масленникова. Фактически бюро ЦК работало в составе двух человек — Голощекина и Смирнова, так как остальные погибли во вражеском тылу. Чтобы целенаправленно вести руководство и оказывать максимальную помощь, бюро выделило пять районов: преддверие Урала, Южный Урал, Северный Урал, Западная Сибирь и Средняя Сибирь.
Значительную помощь Сибирскому бюро оказывали В. И. Ленин, Я. М. Свердлов, Е. Д. Стасова, К. Т. Новгородцева (Свердлова). Для подпольных организаций Урала и Сибири были переданы крупные денежные суммы.
Центральный Комитет помог бюро преодолеть затруднения в подборе работников. В распоряжение бюро поступили коммунисты Миньяра, Сима и других южноуральских заводов.
Несмотря на конспиративность подпольщиков, белогвардейцам, очень скоро стало известно о существовании бюро. С особой предосторожностью подходили к выполнению заданий. В подготовке участвовали обычно все члены бюро. Коммунисты переходили в тыл колчаковской армии под видом кооператоров, купцов, священников, студентов, крестьян, бывших солдат, возвращающихся из германского плена. Их снабжали соответствующими документами и включали в партии военнопленных.
По характеру заданий коммунисты делились на такие группы: руководители и рядовые работники подпольных организаций, связные, разведчики, командиры и бойцы подрывных групп и отрядов. Была разработана система шифров и паролей, придумана система явок и встреч.
Тем, кто направлялся в колчаковский тыл, приходилось сталкиваться с большими трудностями. Одними из первых в конце января 1919 года были направлены в Сибирь — И. Б. Борисов и в Миньяр — К. М. Туманов. Переправа была возложена на сотрудника бюро А. Я. Бакаева. Все трое выехали из Уфы в село Никольское, наиболее удобное для{1} перехода. Вышедший первым Борисов благополучно добрался до Аша-Балашевского завода и связался с местной большевистской организацией. Он сообщил, что следом за ним идет известный ашинцам К. М. Туманов, а ему самому необходимо срочно добраться до Челябинска. Местные подпольщики, опасаясь провокации, решили с прибытием Туманова выяснить личность Борисова. Он был переведен в специальный курень, где находился под строгим наблюдением.
Туманов с проводником Гайтановым вышел на лыжах из деревни Зоринской и лесом направился в горы. Сначала все было хорошо, однако в районе деревни Средняя Лемеза на лесной дороге путникам неожиданно встретились конные казаки. Задержав подпольщиков, они повели их в расположение части.
В пути, воспользовавшись сумерками, Туманов и Гайтанов бросились в лес. Пришлось продолжать дальнейший путь по безлюдным [195] массивам. До Аша-Балашевского завода Туманов добрался лишь через два дня после прибытия туда Борисова. Только после этого Борисов был снабжен документами и отправлен в Челябинск.
На этот раз, как говорится, все обошлось благополучно, но случалось и иначе. Группа коммунистов в пять человек была отправлена для работы в Екатеринбург. Все они были схвачены в прифронтовой полосе, четверых расстреляли, а одного бросили в пермскую тюрьму.
С переправленными коммунистами бюро ЦК передало важные указания подпольным организациям, в частности о недопустимости принципиальных уступок эсерам, объединения с ними. Но контакты с ними надо было поддерживать для усиления натиска на контрреволюцию. Члены Сибирского бюро высказались против индивидуального террора и экспроприации, допускавшихся некоторыми организациями. Это способствовало предотвращению распыления сил, сохранению партийных кадров. Подпольщикам предлагалось поднимать восстания лишь тогда, когда к их населенному пункту приблизится фронт.
Исключительно большое значение придавало бюро руководству подпольем на Южном Урале в районе Челябинска и Златоуста. В этом направлении готовилось наступление Пятой армии, и успех борьбы предопределялся освобождением Златоуста. Представителю бюро, прибывшему в Челябинск, поручалось создать в городе центр по руководству подпольной деятельностью. Направленный в Златоуст И. И. Антонов должен был образовать там партийный комитет и военный штаб.
В феврале 1919 года бюро выпустило три листовки: «Вставай, подымайся, рабочий народ!», «Солдаты и казаки» и «Ко всем мобилизованным уральским рабочим и крестьянам». Предназначенные для распространения на оккупированной территории, они призывали уральцев к вооруженной борьбе с Колчаком.
Готовясь к восстанию, Сибирское бюро ЦК делало ставку на Миньяр и ближайшие с нему заводы. Сюда вслед за Тумановым была направлена группа опытных коммунистов.
Кстати, использовался и такой путь. Организовывались переходы сотен трудящихся, в основном молодежи, через линию фронта для пополнения Пятой армии. Так, к концу февраля был сформирован отряд рабочих Миньяра и Аша-Балаши в 170 человек. Ополченцы были снабжены лыжами и оружием. 26 февраля отряд под руководством К. М. Туманова тронулся в путь.
Погода не благоприятствовала переходу. Поначалу была оттепель, падал мокрый снег. Пробираясь по бездорожью, по глубокому снегу, через крутые горы и чащобы, в обход сел и деревень, бойцы насквозь вымокли. У большинства лыжи были не охотничьи (не обшиты шкурами), при подъемах на гору они тянули назад. Приходилось то и дело снимать лыжи, идти пешком, проваливаясь в глубокий снег.
И вдруг ударил 40-градусный мороз. Одежда покрылась ледяной коркой. Мороз обжигал лицо, сковывал дыхание. Коченели руки и ноги. Быстрая ходьба не спасала. К тому же на нее и сил-то уже не осталось. Шли несколько дней, почти не отдыхая. Кончились продукты, которых взяли только на двое суток. Положение стало предельно тяжелым. [196]
Около четырех суток длился поход. 15 человек погибло в пути, до десятка человек обморозились.
Только 2 марта у села Никольского отряд встретился с Красной Армией. В это же время линию фронта перешло еще несколько групп рабочих и крестьян.
Во второй половине марта в связи с тяжелым положением на Восточном фронте и необходимостью направить партийных работников в войска Сибирское бюро временно было ликвидировано. Но в Уфе и других населенных пунктах были оставлены коммунисты для руководства подпольем. В апреле была произведена перестройка работы отделения бюро, которое длительное время действовало в Вятке. Его задачей было руководство не только подпольной, но и разведывательной и диверсионно-подрывной деятельностью. Расширились и территориальные рамки деятельности отделения.
Надо сказать, Сибирское бюро ЦК и его отделение, несмотря на некоторые просчеты и упущения, сыграли большую роль в борьбе с оккупантами. Руководство подпольными организациями стало более оперативным и продуманным. Подпольщикам поступали деньги, литература, оперативная информация.
Подпольный центр выработал практику созыва партийных конференций, решения которых играли весомую роль в борьбе трудящихся.
23 ноября 1918 года в Томске прошла I Общесибирская подпольная конференция РКП(б). Урал был представлен на ней А. С. Агалаковым — делегатом из Челябинска. Собравшиеся обсудили доклад Сибирского обкома о текущем моменте, доклады с мест, вопросы о партийной тактике, организационно-партийной и военной работе. Конференция решила «поставить своей основной задачей подготовку восстания против буржуазной диктатуры в Сибири, за восстановление власти Советов рабочих и крестьянских депутатов».
Конференция избрала новый состав центра во главе с А. Я. Нейбутом. Чуть позднее он переехал в Омск.
Прошло несколько месяцев упорной и опасной борьбы коммунистов-подпольщиков. Резко изменилась обстановка, соотношение классовых сил. Требовалась конкретизация большевистской тактики.
В середине марта 1919 года в Омске состоялась II Общесибирская конференция. Делегатом от Урала на этот раз был С. М. Рогозинский (Челябинск).
Перед рабочими ставилась задача всемерно укреплять военно-политический союз с трудовым крестьянством, вовлекать его в активную революционную борьбу. Если в решениях предыдущей конференции шла речь о союзе пролетариата с беднейшим крестьянством, совместном выступлении с ним, то теперь выдвигалась установка на союз со всем трудовым крестьянством, на использование всех промежуточных слоев населения.
Главным методом борьбы конференция определила «организованные вооруженные восстания рабочих, крестьянских и солдатских масс, имеющие целью установить в обширных районах и, если возможно, во всей Сибири Советскую власть». Важное значение придавалось такой форме борьбы, как партизанское движение. [197]
Конференция приняла «Устав Российской Коммунистической партии большевиков для Сибири и Урала». Было определено название избранного центра как Сибирский областной комитет РКП(б). При обкоме создали два бюро: Восточно-Сибирское и Уральское. Последнее возглавила известная уральская революционерка С. И. Дерябина.
Строки биографии. Серафима Ивановна Дерябина (партийные псевдонимы — Иванова Нина Вячеславовна, Сима, Елена) родилась 19 июня 1888 года в Екатеринбурге в семье чиновника. Революционный деятель. Член Коммунистической партии с 1904 года. В 1907-м секретарь Екатеринбургского комитета РСДРП. Вела партийную работу в Ростове-на-Дону, Москве, Туле, Петербурге, Самаре. В 1913 году участвовала в Поронинском совещании ЦК РСДРП. В 1914-м член Петроградского комитета РСДРП. Подвергалась арестам и высылкам. После февральской революции член Самарского губкома и губисполкома, комиссар по делам печати. Арестована белогвардейцами. Совершила побег. Вела работу в большевистском подполье в Иркутске. На II Общесибирской конференции подпольных большевистских организаций избрана членом Сибирского обкома РКП(б). Арестована колчаковской контрразведкой. Освобождена после занятия Екатеринбурга Красной Армией. Была членом оргбюро Екатеринбургского комитета РКП(б). На VII Всероссийском съезде Советов избиралась членом ВЦИК. Умерла 6 апреля 1920 года в Екатеринбурге.
Из воспоминаний А. Н. Бычковой: «Отец умер, когда она была совсем маленькой. Жила с матерью и сестрами на небольшую отцовскую пенсию. Симу я знала еще девочкой, мы учились вместе в Екатеринбургской гимназии. Однако сблизились с ней только в старших классах. Вспоминаю те годы, и Сима представляется мне обычной гимназисткой, несколько замкнутой, сосредоточенной. Но училась она всегда хорошо.
Наш ученический кружок, нелегально собиравшийся по квартирам, от вопросов литературы перешел к знакомству с политэкономией. Появилась у нас и нелегальная литература. К нам приходили пропагандисты. Некоторое время Сима стояла в стороне от кружка, но потом вошла в него.
С начала 1905 года в Екатеринбурге усилилось рабочее движение. В феврале бастовал то тот, то другой завод. Состоялась первая в нашем городе первомайская рабочая демонстрация. А вскоре начались массовки в окрестностях Екатеринбурга. Мы в кружке начали знакомиться с программой партии. Приходили иногда и эсеровские пропагандисты, и тогда разгорались жаркие споры.
В 1907 году Сима была избрана секретарем горкома партии. Когда разогнали вторую Государственную думу и объявили выборы в третью, необходимо было дать указания в районы о нашей тактике — участвовать в выборах или бойкотировать их. С центром связи затруднены. Настроение рабочих: бойкотировать. Однако Екатеринбургский комитет принимает решение участвовать в выборах. Сима страстно отстаивала это решение. Как она радовалась позднее, узнав, что Владимир Ильич звал партию к участию в выборах. [198]
Осенью Симу арестовали. Мы сидели вместе в Екатеринбургской тюрьме. Сима принялась за повышение своего образования, помогала другим. Время проходило в занятиях. Помню один из докладов Дерябиной на философскую тему. Я была поражена ясностью ее мыслей, простотой изложения сложных вопросов.
Как живую представляю Симу: невысокого роста, худощавая, с большой косой светло-каштановых волос, немного вьющихся на висках. Через очки смотрят лучистые серые глаза. Чутко воспринимала Сима всю многогранность и красоту жизни, любила шутить и смеяться.
Весной 1908 года Симу сослали в город Кадников Вологодской губернии. После окончания ссылки она возвращается в Екатеринбург и вся отдается партийной работе. Через несколько лет Серафима Ивановна становится крупным партийным работником, умелым организатором и пропагандистом... Как-то московская подпольная организация решила устроить дискуссию с эсерами. Вести ее поручили Дерябиной. Когда уже все собрались, хозяйка квартиры поднялась против «женщины-ораторши» и, боясь полиции, потребовала, чтобы все разошлись. Пришлось в темноте по закоулкам перебираться на другую квартиру. Появились балалайка и гитара. В этой конспиративной обстановке Сима блестяще разбила эсеровские положения по вопросам теории и практики революционной борьбы с царизмом.
В сентябре 1915 года Серафима Ивановна и Ф. И. Венцек как супруги Левандовские переехали в Самару. Здешним большевикам пришлось вести гигантскую работу за влияние в массах, так как в городе действовала сильная эсеровская организация, да и меньшевиков было немало. Разностороннюю деятельность вела в те дни Дерябина. Она была очень популярна среди рабочих, солдат, женщин-работниц, солдаток. Она была редактором самарской газеты, вела всю черновую работу по ее выпуску, исполняла обязанности комиссара печати.
В конце мая 1918 года мне довелось на несколько дней быть в Самаре, и я решила повидаться с Симой. Я нашла ее в типографии газеты. Внешне она очень изменилась: похудела, пожелтела. Была, как всегда, поглощена работой, а на вопрос: «Как здоровье?» — ответила: «Да вот никак не соберусь полечиться».
Между тем туберкулез точил ее здоровье. В конце концов она свалилась. Ее увезли на дачу под Самарой. А вскоре город захватили белогвардейцы. Серафима Ивановна иронически говорила, что сам лидер самарских эсеров «во имя демократии» отвез ее в тюрьму. Вскоре Сима узнала, что ее муж Венцек — председатель Самарского ревтрибунала — пал жертвой случая.
И вот красные в Самаре. Белогвардейцы бегут. Но заключенных большевиков, с которыми не успели расправиться, увозят в Сибирь в «поездах смерти». Вагоны в таких поездах не отапливались, людей загоняли туда, несмотря на мороз, полураздетыми, не кормили и не поили. Многие гибли от тифа.
В одном из таких поездов везли и Серафиму Ивановну. Один из оставшихся в живых товарищей вспоминает, что, когда их выгрузили на станции под Иркутском, трудно было узнать людей. Грязные, голодные, все еле держались на ногах. У Симы шла горлом кровь. [199]
К счастью, конвой утерял документы на арестованных, и всех выпустили... Последние страницы жизни Серафимы Ивановны были также наполнены борьбой и кипучей работой. Сима и слышать не хотела об отдыхе. Урал, только что освобожденный от белогвардейцев, поднимался к новой жизни. Серафима Ивановна становится одним из активнейших руководителей Екатеринбурга. Возглавляет городское организационное бюро партии большевиков. Беспрерывно выступает на партийных собраниях города. В «Уральском рабочем» того времени почти в каждом номере найдешь ее статью.
30 августа 1919 года Серафима Ивановна выступила с отчетным докладом оргбюро «Партия и Советы», остро поставив вопрос о необходимости создания рабочей инспекции.
Вскоре Дерябина едет делегатом на VII съезд Советов и избирается членом ВЦИК. Эта поездка оказалась роковой. Сима простудилась при переходе через Каму (мост тогда не был еще восстановлен) и по приезде в Екатеринбург слегла. Но перед смертью она написала приветствие женскому собранию к 8 Марта. Делегатки несли на руках гроб с телом Дерябиной до могилы на площади Коммунаров...»
Хроника гражданской войны. Крупнейшей в Тобольской губернии была Курганская подпольная организация. К весне 1919 года лишь в самом Кургане насчитывалось свыше 60 коммунистов-подпольщиков. Регулярно работала нелегальная типография. Росло влияние коммунистов на рабочих, солдат, политзаключенных.
Курганский комитет целенаправленно работал среди крестьян. Он поддерживал связь с 17 сельскими организациями и группами. В них насчитывалось около 250 членов.
Широко велась агитация за отказ крестьян являться по мобилизации на сборные пункты. Успешно проводилась она в Брылинской, Лопатинской, Марайской, Моршихинской и других волостях.
Применялась такая форма борьбы с мобилизациями, как требование крестьян выдавать им удостоверения, что в армию они взяты принудительно. По прибытии на фронт мобилизуемые переходили с такими удостоверениями на сторону Красной Армии.
В Троицке наиболее значительной была подпольная группа железнодорожников, руководил которой А. Я. Наумкин. В январе 1919 года она устанавливает связи с Челябинской партийной организацией.
В первых числах февраля в Троицк приезжает посланец челябинских коммунистов, питерский рабочий Н. С. Полухин. Он встречается с видными подпольщиками и вместе с ними проводит подготовку общегородской нелегальной конференции.
Коммунисты Троицка были тесно связаны с политзаключенными. Устраивались побеги, люди снабжались документами. В проведении этой работы велика заслуга фельдшера барака выздоравливающих Н. П. Попова.
Троицкая организация почти не несла потерь, была умело законспирирована. Под руководством П. П. Коптякова (Око) здесь удалось создать разветвленную сеть в городской и уездной милиции, уголовном [200] розыске, получить возможность участвовать на секретных заседаниях, где присутствовали контрразведчики врага.
Удачно шло разложение дутовских частей. Троичане создавали в них подпольные группы. По прибытии на фронт солдаты отказывались идти в наступление. Усилилось дезертирство.
В Троицк доставили около 600 мобилизованных, среди которых были и рабочие Миасса, являвшиеся, по оценке белогвардейцев, «наиболее беспокойным элементом». В среде мобилизованных развернули агитацию. Миассцы ее поддержали. Около кинотеатра «Фурор», где размещался приемный пункт, распространялись листовки, содержавшие призыв отказаться от службы у белогвардейцев, вести с ними борьбу. Произошли столкновения с офицерами. Начались аресты. Тогда мобилизованные напали на управление милиции, освободили арестованных и разъехались по домам.
Продолжалась деятельность белорецких подпольщиков. В центре внимания находилась агитационная работа. Известностью среди рабочих и солдат пользовался агитатор И. Е. Лубских, прибывший из Верхнеуральска.
После успешно проведенных летом и осенью 1918 года наступательных операций Красной Армии Уфимская губерния становится прифронтовым краем. Основной крен в деятельности подпольной организации был сделан на подготовку вооруженного выступления.
Деятельно работал боевой штаб организации во главе с бывшим штабс-капитаном коммунистом А. И. Шеломенцевым. Создавались подпольные группы, пополнялись имевшиеся в ряде мест склады оружия.
При подходе Красной Армии железнодорожники Уфы организовали пробку. Станция и разъезды были забиты железнодорожными составами. Колчаковцы были вынуждены бросить их.
В декабрьские дни 1919 года восстали подпольщики Богоявленского завода. С приближением Красной Армии рабочие создали отряд из 150 человек, выбили из поселка белых. Работали с оружием, выставляя вокруг завода дежурную команду.
Сильным было подполье в Златоусте — на механическом железоделательном заводе, среди железнодорожников и в лагере иностранных военнопленных. Авторитетом у подпольщиков пользовались Ф. П. Зайкин, И. А. Бодряков, М. Г. Зайкина и другие.
Готовя восстание, Златоустовская организация проводила установку Сиббюро ЦК на единовременность выступления рабочих южноуральских заводов, поддерживала тесную связь с подпольщиками Вязовой, Сатки, Юрюзани.
Борьбу с колчаковщиной вели заводы Симского горного округа, особенно Миньярский и Симский. Общая численность только Миньярской подпольной организации достигала 250 человек.
По цепочке, со станции на станцию, из цеха в цех, из квартала в квартал, миньярцы передавали вести о присылке карателей, Применяя различные сигналы (короткие заводские гудки и т. д.), организация оповещала своих товарищей об опасности.
Симские подпольщики хранили в тайниках около 100 винтовок, револьверы, [201] пулемет с лентами, боеприпасы. Скрывавшиеся в лесу подпольщики охраняли оружие, приводили его в порядок.
Опираясь на местное население, вели борьбу с колчаковцами устькатавцы, юрюзанцы, рабочие Катав-Ивановского и многих других заводов Урала...
Вторую ночь в камере смертников не спали.
Зарешеченное окошко выходило в тюремный двор, к кирпичному забору, и по ночам в дремотной тишине гулко доносились с воли уличные движения — дворник ли пройдется по тротуару с шаркающей метлой, собаки ли затеют перебранку, пролетка ли процокает по мостовой. Но на этот раз ожидали других звуков — приглушенного топота солдатских сапог, скрежета ворот, беспорядочных выстрелов. Однако ничего в ту ночь не произошло...
Днем на свидание с Поповым пришла сестра и, таясь от часовых, дала понять: Сибирскую бригаду, на которую надеялись подпольщики, неожиданно перебросили в другой город. Сестра, поцеловав брата на прощанье, шепнула: «Испробуем сонный порошок. Сегодня ночью». И вот вторая ночь без сна. Теперь внимание смертников занимало малюсенькое отверстие в двери, закрытое задвижкой. В коридоре сделалось непривычно тихо, но тут же долетел до заключенных взвинченно-высокий голос: «Вы перепились, что ли? А ну дыхни, скотина!» И немного спустя: «Убрать! Сменить! Всех — на гауптвахту!»
Понял Попов: побег сорвался. А это значило: вернется из Перми начальник контрразведки и начнутся истязания.
На последнем допросе его приволокли в комнату пыток, бросили в ноги подпоручику Иванову, так что он видел лишь до блеска начищенные офицерские сапоги. «А, голубчик! Так не много ж в тебе силенок, ежели за ночь не оклемался. Но и их мы выбьем, коли отвечать не будешь», — и капитан с размаху ударил носком сапога по лицу Попова, как бьют по футбольному мячу. Левый глаз заплыл водянисто-мягкой, саднящей синью.
А капитан времени не терял: «Вопрос первый. Кто руководил подпольем? Антон Валек? Запираться не рекомендую. Валек во всем сознался». — «Так чего ж вам еще...» — «Ну, ну, — усмехнулся офицер, — эй, всыпьте-ка шельмецу двадцать горячих!»
Рубашку с Алексея сдирать не стали — остатки ее срослись с коростами; Попова выволокли на середину цементного пола; четверо солдат встали около; по первому разу ударили нагайками. Один, что стоял у головы, проговорил: «Большевики эти, смотри-ка, панцирем покрываются. Чем больше их бьешь, тем панцирь толще». Стоявший у ног гоготнул: «А мы проволочкой нагаечку снабдим...» Больше ничего не запомнилось Алексею. Угасая, толкнулась мысль: «Не говорить. Не знаю я никого. Не знаю...»
Валека он действительно до той странной встречи не знал. Когда сбежал из тюрьмы, скрывался в доме сестры, не появляясь на улице. Жил тише мышонка. И вдруг как-то вечером раздается в двери уверенный стук. Никто не должен был стучать, и это Алексея насторожило, но все же, после настойчивого стучания, собрался двери открыть. [202]
«Если двое-трое — шпики. Сбиваю первого — и прорываюсь...» Между тем в комнату вошел незнакомый человек; моментально заметил сжатые Алексеевы кулаки; указал на них глазами: «А вот этого не надо. Человек я порядочный. Зовусь товарищем Яковом». Попов пристально взглянул на нежданно явившегося Якова и про себя отметил, что чем-то незнакомец ему нравится. Может, ироничностью, решительностью? Так ли, нет, только через полчаса они уже сидели у разогретого самовара, и товарищ Яков, неторопливо отгрызая кусочки колотого сахара, запивал их чаем: «Документами я тебя снабжу. Ну, и за дело надо браться. Вот только Сашу Самкова на волю вытянем...» Очень хотелось верить Якову, но Попов решил все же навести о нем справки у товарищей, в тюрьме. И потому больше слушал Якова. Ближе к ночи предложил: «Раз тебе негде остановиться — из Перми, говоришь? — давай размещайся. Матрац с раскладухой найду...»
Потом Попов выяснил, что Яков в самом деле подпольщик, но, как ни бился, не смог выведать, как вышел на него Валек и почему именно на него. Это осталось загадкой...
Очнулся Попов в камере на топчане, застонал, переворачиваясь на живот.
— Вот сволочи! — отозвался Васька Маринин, сосед по камере, попавший в нее по своему, «не подпольному» делу. — Забьют они нас, стервецы. И суда никакого не надо.
Тогда-то они и написали на клочке бумаги записку товарищам на воле, что пытки усилились и если готовится побег, его надо поторопить. Записку передали сестре Алексея. Вместо Попова ходил на встречу Барышников. Он и весть принес: налет на тюрьму готовит 2-я ударная Сибирская бригада, та самая, куда по заданию комитета поступил специалистом при штабе Алексей Попов. Да вот и налет сорвался, и сонный порошок не помог. Одно утешало: уехал в Пермь Иванов. Уезжая, приказал подлечить подпольщиков. Утром приходил врач, с непроницаемым лицом сдирал присохшую одежду, натирал раны свинцовой примочкой, смачивал йодом и уходил до следующего раза.
Но на допросы не таскали. На другой день Попов кое-как поднялся с лежанки и добрел до окна. Полоснула по глазам синева.
— Попов! На свиданье! — крикнул в глазок караульный и громко загремел железными засовами.
Вернулся Алексей с охапкой продуктов — громадный каравай с румяной корочкой, от которой, не удержавшись, отщипнул краюху смотритель, три круга колбасы, с десяток луковиц, редиска, тряпица с солью...
— Ешьте! — сказал он громко и тихо добавил:
— Только зубы не сломайте...
Заключенные поняли. Барышников, ломая колбасу на семь частей, подошел к двери, закрыл спиной глазок. Алексей же осторожно переломил каравай, вытащил из его мягкого нутра тонкую пилку и два столовых ножа. Василий Маринин захлопал было в ладоши, на что тут же раскрылось дверное окошко.
— Эй, не подавитесь от радости! — караульный засмеялся и захлопнул глазок. [203]
Что там говорить, радость была, и не успело захлопнуться окошко, как все, не сговариваясь, очутились возле решетки. Только сейчас, разглядывая ее, они поняли тайную мудрость тюремщиков — сооружена была решетка с такими замысловато переплетающимися узорами, что подпилить ее скоро, в несколько приемов, не было возможности. Предстояла долгая работа, и все это на виду и на слуху у коридорных и дворовых часовых.
— Эх!.. — выругался Маринин. — Днем видно, а ночью слышно. Собака пробежит, и то...
Попов, морщась от боли (сделал неловкое движение), взглянул на Василия, тюремного новичка:
— Выход-то найдется.
Алексей подшучивать над Марининым не стал: припомнил, как самого его учил уму-разуму один подпольщик. «Вот выводят из тюрьмы группу заключенных, — говорил он, хитро щуря глаза. — Вокруг них часовые, один к другому. Так вот, можно ли без стрельбы спасти нужного подполью человека? А?» Глупо смотрел тогда Алексей, наподобие Маринина. А подпольщик спокойно, с расстановкой продолжал: «Поднимаем мы с вами плач, значит, и вой (надо, чтоб тут женщин побольше было). Мы все, ясное дело, — родственники заключенных. Начинаем через головы солдат совать этапным свертки с кулечками. Потом — силком! — прорываемся к арестованным, целуем их и обнимаем, продолжая плакать и выть. Потом кому надо пиджачок на плечи накидываем, кепчонку на макушку напяливаем. И вот наш заключенный сам уже кого-нибудь целует и обнимает. Затем быстро процеживаемся через караул. И снова усиленно воем, пряча спасенного...»
Именно так вызволили они из-под стражи Александа Самкова, который вошел в комитетскую тройку, созданную Валеком. Было это задолго до последнего провала. Да и потом приемом этим они не раз пользовались.
Понятно, и с выпиливанием решетки были свои хитрости...
После неожиданого пиршества заключенные запели протяжную песню:
Ты воспой, воспой, млад жавороночек,Караульный хотел обругать певцов через глазок, впрочем, вспомнил, что петь нереволюционные песни в камере не запрещено. Караульный покачал головой, постоял около двери, пошел дальше. А часовой в тюремном дворе заметил, как из окошка смертников (за окошком этим у него был пригляд особый) высунулись чьи-то худые волосатые руки с мокрой тряпкой и принялись выкручивать ее; прерывистая струйка полилась на заросшую травой землю. Из мрачной глубины камеры — голос:
— Ты к решетке привяжи тряпицу-то, она и высохнет. Да не оброни...
Фоном продолжало служить тягучее пение, которое, надо сказать, порядком тронуло солдата-караульного; он набежавшую слезу сморгнул при словах о грамотке к отцу, к матери... [204]
В камере между тем самый молодой и сильный из заключенных Вася Маринин начал подпиливать нижний прут, один из отмеченных огрызком карандаша. Попов возле окна следил, как пилка вгрызалась в прут, и грудь освежалась тем утренним ощущением, которое приходит, когда дело наконец-то сдвигается с места и появляется уверенность, что пойдет как надо.
Вспомнил Попов, какой надеждой обожгли его слова штабного специалиста, с которым служил бок о бок в Сибирской бригаде. Тот долго следил за попытками новичка сблизиться с командой связистов и как-то вечером подошел в казарме к кровати Попова. Сел. «Вижу, матросил? — спросил он, глядя в глаза соседу. — Где? В Кронштадте? Так и мы кронштадтцы, — он простодушно улыбнулся. — Ты вот что, не темни. Раз наш, говори без загогулин... Сейчас я соберу братву, а ты все и расскажешь...»
Осторожности Алексею не занимать, однако на этот раз все говорило, что люди действительно свои, да и присматривался к ним Попов уже достаточно. Рассказал он тогда связистам о подготовке к восстанию, «Я тебе, братишка, вот что доложу, — сказал штабной специалист. — Настроение, конечно, среди солдат разное. Но к восстанию бригаду подготовим...» Работа у них тогда двинулась толково. Жаль, перебросили ребят в другой город. А впрочем, почему жаль? И в том городе подполье, и там к восстанию готовятся...
Загремела дверь, прекратилось пение, исчезла в щели лежанки пилка.
— Попов! На свидание! — выкрикнул караульный.
Никакого свидания не намечалось. Что бы это могло быть? Караульный довел Попова до «свидалки», маленькой, грязной, облупленной комнатенки, внутри которой, по противоположным углам, стояли часовые. За столом — сестра Сергея Коковина с большим узлом, из которого виднелся каравай.
— Сестренка твоя приболела, — подморгнув, промолвила Коковина. — Просила снести гостинец. Вот, кушайте на здоровье. — Девушка говорила, а сама так и сверлила лучистыми глазами краешек круглого хлеба, выглядывавший из тряпицы. Испугался Попов такой ее неумелости, поспешил предупредить, что понял.
На этот раз в каравае была шифрованная записка: «Дайте знать, когда. От вас слева, в углу стены, будет перекидная лестница. В кустах, на улице, одежда и еда».
И снова пели заключенные, сушили за окошком мокрую тряпку, до пота на лбу пилили решетку. Сменяя Рысина, Попов все еще видел перед собой красивое лицо Лизы Коковиной. Здорово походила она на брата, только вот его опыта Лизе явно не хватало. Тот — конспиратор, хитрющий как черт.
Познакомился Попов с Коковиным здесь же, в Екатеринбургской тюрьме. Правда, камера была у них тогда общая. Сергей был убежденным эсером, а в камере оказался большевистской и в споре не уступал ни на йоту. На все у него был свой взгляд; пересматривать же что-либо, в силу максималистской молодости, он не собирался. Впрочем, был он человеком честным и смелым. [205]
Пленники общей камеры надумали обратить Коковина в свою веру, и только и слышно было в многолюдной комнате, как отбивается он то от одного, то от другого.
Между тем настал день побега. Оставалось подпилить два последних прута, на которых держалась решетка. И тут случилось такое, отчего сердца заключенных заледенели. То ли заприметил что-то часовой, то ли распоряжение какое случилось, только после обеда пришел офицер с двумя солдатами, указал белой перчаткой на лежаки и коротко сказал:
— Все осмотреть!
— А петь, господин начальник, можно? — волнуясь, спросил Попов.
Офицер усмехнулся:
— Обычно в клетке не поют, но раз вам поется — извольте...
Пели смертники тюремную песню, а сами глаз не спускали с солдат, которые переворачивали все вверх дном. Ладно, топчаны привинчены были к полу, а то бы выпали из замаскированных щелей и пилка, и ножи. Закончили солдаты обыск, офицер распорядился:
— Проверьте решетку!
Вот когда заледенели сердца: чуть песня не оборвалась. Тем временем офицер остановил солдат и к решетке направился сам. Попов сделал отчаянную попытку спасти положение:
— Господин офицер! А вы бы перчаточки сняли... Ржавчина там...
Офицер остановился и, хмыкнув, стянул с рук лайковые перчатки. К решетке приблизился, за прутья взялся и... потряс решетку. Сначала никто ничего не понял: потряс офицер подпиленную решетку и как ни в чем не бывало вышел из камеры, отдав честь... Потом уж поняли: взялся проверяющий — вот же случай! — именно за те два прута, которые оставались недопиленными...
Ночь выдалась темная, ветреная. Грохотала на тюремной крыше железная обивка, свистело в трубах. В окрестных переулках лаяли обеспокоенные собаки. Пленники вытащили решетку, спрыгнули во двор, пробрались к перекинутой через стену веревочной лестнице. Вскоре беглецы были за Московским трактом, откуда начинался сосновый лес. Пообвыкнув в темноте, переоделись.
Попов знал здешние места. В глубине чащобы было болото, заросшее деревьями и кустарниками. Люди шли по хлюпающим кочкам, и даже плесневелый запах застойной воды казался удивительно свежим и приятным. Свобода пьянила, забывались саднящие раны...
В начале 1919 года Екатеринбургская подпольная организация вышла в ряд крупнейших. До этого формировались отдельные группы, изолированные друг от друга или мало связанные между собой. Все изменилось, когда в город прибыл А. Я. Валек, оставленный для нелегальной работы в Перми. В общегородской комитет, председателем которого становится Валек, вошли А. Я. Попов и А. Рябков (Самков). К весне организация достигла нескольких сот человек. Крупные группы действовали среди железнодорожников, на Верх-Исетском заводе, в частях гарнизона, лагере иностранных военнопленных. В основе были конспиративные «пятерки». Каждый знал только членов своей ячейки и руководителя, [206] который был связан с вышестоящим работником, входя в его «пятерку». При такой системе в случае ареста кого-либо провал замыкался на нескольких лицах. К сожалению, недооценивая конспирацию, представители отдельных «пятерок» стали общаться между собой, что привело позднее к трагедии.
Комитет проводил планомерную работу с руководителями ведущих «пятерок». На собраниях обговаривались направления деятельности, определялись обязанности групп, каждого коммуниста. Учитывались многие обстоятельства, в том числе возможности и способности каждого подпольщика.
Железнодорожная станция, вокзал и перрон, при большом движении эшелонов и массы людей, были главным пунктом не только агитации, но и сбора сведений.
Екатеринбургские подпольщики шли на предприятия, агитировали рабочих, вовлекали их в революционную борьбу. На ВИЗе, где коммунисты имели сильное влияние, рабочие собирались на нелегальные сходки. Поблизости выставлялись пикеты, часто из женщин, вызывавших меньше подозрений.
Визовские рабочие бастовали, хотя это было опасно — военные власти применяли массовые расстрелы. Так, в декабре 1918 года простояла мартеновская печь — рабочие отказались работать, ссылаясь на невыдачу зарплаты. В апреле следующего года они вновь поднялись на забастовку.
Рабочие железнодорожники Ларионов, Башмаков и другие выводили из строя подвижной состав, засыпая в буксы песок, разбирали железнодорожное полотно, организовывали крушения воинских эшелонов.
Екатеринбургская организация, подобно Челябинской, исключительное внимание уделяла агитации в гарнизонных войсках. Комитетчики приняли решеине «добровольно» вступить нескольким подпольщикам в колчаковскую армию, чтобы создать подпольные группы. Кроме А. Я. Попова, возглавившего военную организацию, среди солдат работали Глинских, Черкасов, Чирухин, Барышников, Проскуряков. Находчиво и смело действовал слесарь П. И. Демин. Ему доставляли чистые бланки со штампами, похищенные в канцеляриях, потом их раздавали распропагандированным солдатам. Заполненные красивым писарским почерком, они превращались в отпускные документы. В разгар весны коммунисты имели в гарнизоне сильные позиции. Это повлияло не общее настроение солдат. Колчаковцы отмечали, что солдаты «скверно ведут себя и 99 процентов не отдают чести начальствующим лицам».
Разложение коснулось и англо-русской бригады, состоявшей из русских солдат, одетых в английскую форму, лишь офицеры в ней, преимущественно инструкторы, были англичанами.
С приходом весны усилилось дезертирство. Командующий Сибирской армией Гайда применил чрезвычайные меры: солдат, явившихся в части из самовольных отлучек к 15 марта, включать в формирующийся штрафной батальон и отправлять на фронт, не явившихся к этому сроку — расстреливать. Впрочем, это не принесло результатов. В конце марта ежедневно вылавливали до 50 дезертиров.
Екатеринбургская организация была интернациональной по составу. [207]
Активное участие в подпольной работе принимали бывшие иностранные военнопленные.
В городе размещался концентрационный лагерь, в котором находилось 373 человека: венгры, австрийцы, немцы, итальянцы, поляки, русские, югославы и т. д. Руководящую роль в лагере играли Ф. О. Вальтер, Ф. Ф. Паккерт, И. И. Беккер. Через Ф. О. Вальтера организация была связана с горкомом партии.
С пленными красноармейцами подпольщики устанавливали контакты, когда их выводили на работы в город. П. А. Костина, жена красноармейца, создала подпольную группу из 12 пленных. Ими был взорван военный склад около Тихвинского монастыря.
Усиливалась помощь политзаключенным, осуществляли ее преимущественно работницы заводов, мастерских. Они шили и передавали в тюрьмы белье, приносили хлеб, масло, колбасу, мыло, медикаменты. Заключенные снабжались оперативной информацией. Для связей с заключенными использовались подкупленные надзиратели, внедренные в тюремную службу подпольщики. Много полезного сделал надзиратель И. Д. Белоусов, но его выследили и расстреляли.
С особой находчивостью, изобретательностью помогали политзаключенным готовить побеги Г. А. Сушенцев, П. И. Державин, З. Г. Устьянцев и А. Д. Марков.
В те дни все ждали вооруженного восстания, уральцы разыскивали и прятали оружие, боеприпасы. Установив связи с Челябинской и другими организациями, руководители Екатеринбургского подполья планировали восстание на середину апреля, когда ожидалось наступление Красной Армии...
Из листовки (1919 год): «Пора, товарищи, граждане, сбросить это проклятое ярмо, пока не поздно... Сибирь уже взяла оружие в руки и до тех пор его не опустит, пока не останется на свете ни одного паразита-буржуя. Дело только за нами, за Уралом».
...Военные власти всерьез обеспокоились положением в городе и уезде. В донесениях отмечалось, что рабочие «глубоко прониклись большевизмом», «в их среде ведется подпольным путем и находит себе благодатную почву — агитация коммунистов, замечается организованность». Тревожило и настроение солдат. Власти опасались, что в городе вспыхнет восстание. Усиливалась охрана важнейших объектов, патрулирование улиц, особенно в ночное время.
К сожалению, Екатеринбургской организации, как и ряду других, не удалось избежать провалов, сорвавших восстание. Это случилось в начале апреля.
Колчаковцам стало известно о существовании в городе подполья, о том, что его возглавляет Богданов (нелегальная фамилия Валека). Данные были получены от провокатора Гончарова. Видимо, что-то прояснил в Перми и арест А. Рябкова (Самкова) и П. Державиной, выезжавших туда для поиска спрятанных Валеком денег. Деньги колчаковцами уже были найдены, и за тайником велась слежка. Правда, арест в конце марта нескольких подпольщиков, державшихся на допросах [208] очень стойко, не вскрыл нитей к другим звеньям организации. Колчаковцам помог случай.
Челябинские контрразведчики при изучении деятельности местной организации узнали о большевистском подполье в Екатеринбурге, о деятельности там С. Г. Логинова (Дмитриева), посланного через линию фронта с ответственным заданием вместе с А. А. Григорьевым. И вот в Екатеринбурге с запиской якобы от одного из челябинских подпольщиков у Логинова объявляется офицер контрразведки Западной армии подпоручик Иванов.
Прибыв в Екатеринбург, офицер с помощью местной контрразведки устанавливает местожительство Логинова, является к нему под видом представителя челябинского комитета, предъявляет записку, пытается выяснить явки и выходы на руководителей организации. Однако Логинов, поверивший провокатору, держится тем не менее осторожно. По возвращении Иванова работники контрразведки принимают решение, арестовать Логинова и принудить его к предательству. Вскоре Логинов, а также проживавшая на его квартире под видом жены связная О. Д. Гержеван-Латти (жена З. И. Лобкова) подвергаются аресту. У них конфискуется чемодан с двойным дном, в котором находилась часть полученных для развертывания подпольной работы денег.
Логинов стал предателем. Он рассказал все о своих заданиях, выдал А. Я. Валека, М. О. Авейде, В. А. Вожакова, С. М. Буздеса. В ночь на 1 апреля их арестовали.
Предателем становится и еще один арестованный подпольщик — Вейнберг. Опираясь на показания Логинова и Вейнберга, результаты допросов и слежки, колчаковцы вышли на важные звенья подпольной организации, произвели массовые аресты. Управляющий Пермской губернией сообщал министру внутренних дел, что в Екатеринбурге к 7 апреля «произведено обысков — 110, при попытке к бегству ликвидировано 12 человек, арестовано и отправлено в тюрьму — 203». Спустя еще неделю он уточнял, что количество арестованных составило «275 человек, часть из которых казнена». В числе казненных оказались А. Я. Валек, М. О. Авейде, В. А. Вожаков.
Очень трудно выявить сейчас судьбу подпольных работников, не подвергшихся расстрелу в Екатеринбурге. Недавно стало известно, что отважные подпольщицы П. И. Державина и Г. А. Сушенцева были увезены в Сибирь и помещены в Омскую тюрьму. 15 августа срок заключения был продолжен им еще на два месяца, поскольку следствие не было закончено. По-видимому, там они и были расстреляны: осенью 1919 года в Омске так осуществлялась «разгрузка» мест заключения. Как ни тяжелы были утраты, как ни пострадала Екатеринбургская организация, она не была уничтожена и сломлена. Сохранились ячейки на крупных предприятиях, железнодорожном узле, в милиции, гарнизоне, среди интернационалистов, политзаключенных, пленных красноармейцев. Постоянно возобновлялись утраченные связи, хотя полностью объединить силы подпольщики уже так и не смогли.
Хроника гражданской войны. В Сысерти активно работали подпольщики Ю. В. Антропова, С. А. Глазырин, В. И. Печерский. Печерский был [209] хранителем складов оружия, созданных по поручению Уралобкома партии.
Группа коммунистов и беспартийных вела нелегальную деятельность на Васильево-Шайтанском заводе. В январе 1919 года в нелегальную работу включился М. И. Сакович, бежавший из Омской тюрьмы.
Нязепетровской подпольной организацией руководил А. С. Горбачев. На его квартире, в лесу, в других местах проводились конспиративные совещания.
Организация прилагала большие усилия к освобождению из заключения своих товарищей, интернационалистов. В числе освобожденных, были Е. Р. Горшенин, С. М. Половодов. Был организован побег Ф. Г. Мухина, которому угрожал расстрел.
Камышловские подпольщики, во главе которых стоял Г. П. Волкомиров, проникли в местный гарнизон, вовлекли в подпольную работу солдат. Когда стало известно о предстоящей отправке гарнизона на фронт, о фактах зверства колчаковцев в деревнях, взбунтовались солдаты 13-й и 16-й рот.
Набирала силу подпольная организация на Надеждинском заводе. Туда в ноябре 1918 года прибыли из Омска коммунисты М. Д. Соловьев и О. Н. Соловская. В организацию, наряду с коммунистами, вошли беспартийные и вставшие на советскую платформу левые эсеры.
Возглавляемые рабочим Т. Ф. Ордынским, вели борьбу с колчаковцами крестьяне деревни Луговая Камышловского уезда. В группе было около 30 человек. Подпольщики срывали мероприятия по взысканию налогов. Насильно мобилизуемым крестьянам давался наказ: вести в частях работу по их разложению.
Активно сопротивлялись властям крестьяне Туринского уезда. Утром 7 марта в Туринске собралась толпа мобилизованных — около 400 человек. Они отказались от службы в армии Колчака, потребовали выдать им удостоверения о насильственной мобилизации.
В Перми, Мотовилихе, Чусовской, Кунгуре были оставлены для подпольной работы группы коммунистов. Контрразведка врага отмечала, что Пермь «наводнена коммунистами, которые ведут среди населения агитацию, проникают в воинские части и разлагают их».
В Лысьве руководили нелегальной работой коммунисты Куликов и Михайлов. Группа организовывала диверсии: спиливала телеграфные столбы, обрывала провода, нарушала железнодорожное сообщение.
На Урале возникают очаги повстанческо-партизанского движения. Сотни коммунистов Миньярского, Симского, Аша-Балашевского, Белорецкого и других южноуральских заводов перешли на партизанское положение.
С февраля 1919 года действовал Юрюзанский отряд, в котором собрались рабочие Юрюзанского и Катав-Ивановского заводов. Близ села Тютняры сформировался отряд под командой П. Г. Пичугова. Михайловская подпольная организация создала партизанское соединение в 200 человек. Им командовал И, П. Макаров (Белов).
Большинство партизанских отрядов были малочисленны. Тем не менее они создавали реальную угрозу для Колчака, отвлекали его силы, оказывая помощь Красной Армии. [210]
Из доклада В. И. Ленина на VIII съезде РКП(б): «...Нам нужно было спешить во что бы то ни стало, путем отчаянного прыжка, выйти из империалистической войны, которая нас довела до краха, нужно было употребить самые отчаянные усилия, чтобы раздавить буржуазию и те силы, которые грозили раздавить нас. Все это было необходимо, без этого мы не могли бы победить. Но если подобным же образом действовать по отношению к среднему крестьянству, — это будет таким идиотизмом, таким тупоумием и такой гибелью дела, что сознательно так работать могут только провокаторы. Задача должна быть здесь поставлена совсем иначе. Тут речь идет не о том, чтобы сломить сопротивление заведомых эксплуататоров, победить их и низвергнуть, — задача, которую мы ставили раньше. Нет, по мере того, как мы эту главную задачу решили, на очередь становятся задачи более сложные. Тут насилием ничего не создашь. Насилие по отношению к среднему крестьянству представляет из себя величайший вред. Это — слой многочисленный, многомиллионный. Даже в Европе, где нигде он не достигает такой силы, где гигантски развита техника и культура, городская жизнь, железные дороги, где всего легче было бы думать об этом, — никто, ни один из самых революционных социалистов не предлагал насильственных мер по отношению к среднему крестьянству.
Когда мы брали власть, мы опирались на все крестьянство целиком. Тогда у всех крестьян была одна задача — борьба с помещиками. Но до сих пор у них осталось предубеждение против крупного хозяйства. Крестьянин думает: «Если крупное хозяйство, значит, я опять батрак». Конечно, это ошибочно. Но у крестьянина с представлением о крупном хозяйстве связана ненависть, воспоминание о том, как угнетали народ помещики. Это чувство остается, оно еще не умерло.
Больше всего мы должны основываться на той истине, что здесь методами насилия по самой сути дела ничего нельзя достигнуть. Здесь экономическая задача стоит совсем иначе. Здесь нет той верхушки, которую можно срезать, оставив весь фундамент, все здание. Той верхушки, которою в городе были капиталисты, здесь нет. Действовать здесь насилием, значит погубить все дело. Здесь нужна работа длительного воспитания. Крестьянину, который не только у нас, а во всем мире, является практиком и реалистом, мы должны дать конкретные примеры в доказательство того, что «коммуния» лучше всего. Конечно, не выйдет никакого толку, если в деревне будут появляться скоропалительные люди, которые порхнули туда из города, приехали, покалякали, учинили несколько интеллигентских, а то и не интеллигентских склок и, расплевавшись, разъехались. Это бывает. Вместо уважения, они вызывают насмешку, и совершенно законно.
По этому вопросу мы должны сказать, что коммуны мы поощряем, но они должны быть поставлены так, чтобы завоевать доверие крестьянина. А до тех пор мы — учащиеся у крестьян, а не учителя их. Нет ничего глупее, когда люди, не знающие сельского хозяйства и его особенностей, люди, которые бросились в деревню только потому, что они услышали о пользе общественного хозяйства, устали от городской жизни и желают в деревне работать, — когда такие люди считают себя во всем учителями крестьян. Нет ничего глупее, как самая мысль [211] о насилии в области хозяйственных отношений среднего крестьянина.
Задача здесь сводится не к экспроприации среднего крестьянина, а к тому, чтобы учесть особенные условия жизни крестьянина, к тому, чтобы учиться у крестьян способам перехода к лучшему строю и не сметь командовать! Вот правило, которое мы себе поставили (Аплодисменты всего съезда.) Вот правило, которое мы постарались изложить в нашем проекте резолюции, ибо в этом отношении, товарищи, мы действительно погрешили не мало. Признаться в этом нисколько не стыдно. У нас не было опыта. Самая борьба с эксплуататорами взята нами из опыта. Если нас иногда осуждали за нее, то мы можем сказать: «Господа капиталисты, вы в этом виноваты. Если бы вы не оказали такого дикого, такого бессмысленного, наглого и отчаянного сопротивления, если бы вы не пошли на союз с буржуазией всего мира, — переворот принял бы более мирные формы». Теперь, отразив бешеный натиск со всех сторон, мы можем перейти к иным методам, потому что мы действуем не как кружок, а как партия, ведущая за собой миллионы. Миллионы не могут сразу понять перемену курса и поэтому сплошь и рядом удары, предназначаемые для кулаков, попадают в среднего крестьянина. Это не удивительно. Надо только понять, что это вызывается историческими условиями, которые изжиты, и что новые условия и новые задачи по отношению к этому классу требуют новой психологии.
Наши декреты относительно крестьянского хозяйства в основе правильны. Мы ни от одного из них не имеем оснований отказываться, ни об одном жалеть. Но если декреты правильны, то неправильно навязывать их крестьянину силой. Ни в одном декрете об этом не говорится. Они правильны, как намеченные пути, как призыв к практическим мероприятиям. Когда мы говорим: «Поощряйте объединение», — мы даем директивы, которые много раз должны быть испробованы, чтобы найти окончательную форму их проведения. Раз сказано, что необходимо добиваться добровольного согласия, значит нужно крестьянина убеждать и нужно убеждать практически. Словами они не дадут себя убедить и прекрасно сделают, что не дадут. Плохо было бы, если бы они давали себя убеждать одним прочтением декретов и агитационными листками. Если бы так можно было переделать экономическую жизнь, — вся эта переделка не стоила бы ломаного гроша. Нужно сначала доказать, что такое объединение лучше, объединить людей так, чтобы они действительно объединились, а не расплевались, — доказать, что это выгодно. Так ставит вопрос крестьянин, и так ставят вопрос наши декреты. Если мы до сих пор этого добиться не умели, в этом ничего постыдного нет, мы должны это открыто признать.
Мы решили пока только основную для всякого социалистического переворота задачу, — задачу победы над буржуазией. Эту задачу в основном мы решили, хотя сейчас начинается страшно трудное полугодие, когда империалисты всего мира делают последние усилия, чтобы нас задавить. Мы можем теперь сказать, нисколько не преувеличивая, что они сами поняли, что после этого полугодия их дело абсолютно безнадежно. Либо теперь они воспользуются нашим истощением и победят одну страну, либо мы окажемся победителями не только по [212] отношению к нашей стране. В это полугодие, когда продовольственный и транспортный кризисы сгрудились, и империалистические державы пытаются наступать на нескольких фронтах, наше положение чрезвычайно тяжело. Но это — последнее тяжелое полугодие. Необходимо по-прежнему напрягать все силы на борьбу с внешним врагом, который нападает на нас.
Но, когда мы говорим о задачах деревенской работы, мы должны, несмотря на все трудности, несмотря на то, что весь наш опыт устремлен на непосредственное подавление эксплуататоров, — мы должны помнить и не забывать, что в деревне по отношению к среднему крестьянству задачи стоят иначе.
Все сознательные рабочие: питерские, иваново-вознесенские, московские, которые бывали в деревне, — все рассказывали нам примеры того, как целый ряд недоразумений, самых, казалось бы, неустранимых, целый ряд конфликтов, самых, казалось бы, крупных, устранялись или ослаблялись тем, что выступали толковые рабочие, которые говорили не по-книжному, а на понятном мужику языке, говорили не как командиры, позволяющие себе командовать, хотя они не знают деревенской жизни, а как товарищи, разъясняющие положение, взывающие к их чувству трудящихся против эксплуататоров. И на этой почве товарищеского разъяснения достигалось то, чего не могли достигнуть сотни других, которые вели себя как командиры и начальники...» (Ленин В. И. — Т. 38. — С. 199–203). [213]