Глава VII.

Развитие и завершение военных действий на Западе

l

Неожиданный взрыв на Западном фронте дал толчок новому развитию военных событий, которые теперь стали нарастать с необычайной скоростью. Столь внезапное завершение «странной войны» означало вместе с тем катастрофическое банкротство политики мюнхенских соглашателей. Английское правительство Чемберлена — одно из главных ее вдохновителей — было вынуждено сразу же после начала гитлеровского вторжения уйти в отставку. Его заменил кабинет Черчилля — сторонника решительных действий в войне с Германией, по крайней мере на данном ее этапе. Италия стала готовиться к вступлению в войну против [190] союзкиков и выжидала наиболее благоприятный момент. Французская реакция продолжала борьбу с коммунистами, даже когда германские танки прорывались через Арденны: 14 мая парижский суд предъявил обвинение 35 арестованным коммунистам за выступления против предателей нации. Правительство Бельгии, получив чрезвычайные полномочия от палаты депутатов, приступило к аресту в Брюсселе коммунистов — членов парламента. Приехавшего на конференцию лейбористской партии в Борнемут Леона Блюма открыто обвинили в связях с кагулярами. Швейцария усилила охрану границ. Швеция начала минировать территориальные воды. Бельгийские и голландские беженцы плыли в Англию на пароходах под огнем немецких самолетов.

Словом, война развивалась своим чередом. Все застывшее сдвинулось с места, рухнули многие надежды мечтавших направить германский удар в иную сторону.

В результате первой недели активных действий немцы полностью захватили инициативу. Капитуляция Голландии означала, что Германия получила побережье, расположенное к Англии намного ближе, чем Норвегия. Высвободилась 18-я немецкая армия, которая могла быть брошена против Бельгии и Франции.

Немецкое командование полностью дезориентировало союзников о направлении своего удара. Оно умело использовало открытые передачи ежедневных сводок о ходе военных действий. День за днем начиная с 10 мая в них со многими подробностями германское агентство «Трансоцеан» рассказывало о сражениях в Бельгии и Голландии, но при этом об арденнском участке умалчивало либо сообщало одной строчкой: «В Арденнах дивизии тоже продвинулись».

* * *

Неблагоприятный для союзников исход первой недели военных действий все-таки далеко не означал полной катастрофы. Союзное командование имело еще достаточно сил, чтобы добиться изменения обстановки. В его распоряжении оставались все ресурсы Франции. Нетронутые [191] резервы двигались из глубины страны. На складах лежало оружие. Но возможность не была превращена в действительность.

Французское правительство и военное командование начиная с 15–16 мая все более ясно и последовательно создают атмосферу неуверенности, колебаний и отчаяния.

Чтобы оценить причины новых трагических неудач, вновь и вновь обрушивавшихся на французскую армию, необходимо проследить не только ход военных событий, но и деятельность союзного руководства в середине и второй половине мая 1940 г., так как она в решающей мере определяла судьбы сражений.

До 16 мая французский главнокомандующий, уединившийся со своим персоналом в замке Венсенн, был совершенно оторван от событий на фронте. Его «подводная лодка без перископа» почти не поднималась на поверхность бушующего моря борьбы. Только два пункта во Франции удостаивал он своими посещениями: штаб генерала Жоржа в Ла-Феоте, где в тщательно приглаженных выражениях ему докладывали о последних событиях войны, и Париж, где он столь же розовыми красками рисовал правительству положение на фронтах. Так продолжалось несколько дней, в течение которых французское правительство, получая информацию и из других источников, постепенно уясняло обстановку на франте.

16 мая счастливое неведение Гамелена было прервано вестью, молнией озарившей положение на фронте: германские танки в Монкорнэ! Это означало, что позиции французской обороны прорваны на всю глубину и тыл отборных армий, готовых встретить новый удар в Бельгии, под смертельной угрозой. Как же это случилось? Гамелену сообщают, что все дело в 61-й пехотной дивизии, которая отошла от Мааса и пропустила вражеские танки, и что приказ об отступлении дал офицер ее штаба капитан де Фулонж. И вот в штабе главнокомандующего вместо попыток охватить события в целом и принимать решения в масштабах войны начинают заниматься никому [192] не известным де Фулонжем. Выясняется, что он в ночь на 15 мая получил приказ Бийотта отступить на мифическую позицию Шарлеруа — Рокруа, приказ, о котором Гамелен не имел никакого представления.

В середине дня штаб главнокомандующего выработал наконец и передал Жоржу оперативный приказ, определяющий план дальнейших действий. «Сообщить всем находящимся в вашем подчинении войскам, даже тем, кто окружен противником, что мы восстанавливаем ядро сопротивления, — гласил он. — Как только пройдет волна танков, особенно тяжелых, будет сосредоточена пехотная и танковая группировка и тогда начнутся действия по тылу врага, чтобы перерезать его коммуникации и базы снабжения»{229}. Но какое ядро сопротивления мог создать Гамелен, когда вблизи района боевых действий не было достаточно сил, способных изменить обстановку. Это был, по выражению одного из французских историков, «хороший совет, который, однако, не может сдержать бронированных танков».

Первым документом, рисующим то паническое состояние, в которое пришло французское верховное руководство, следует считать телеграмму Даладье Черчиллю, отправленную вечером 15 мая: «Мы проиграли битву. Дорога на Париж открыта. Пошлите нам все самолеты и все войска, которые только можете»{230}. В ночь на 16 мая ко всем видным государственным деятелям Франции были срочно направлены офицеры главного штаба, чтобы информировать их о положении на фронтах. Когда Эррио, разбуженный в 4 часа офицером, спросил, действительно ли положение безнадежно, он получил ответ: «Да, армия, подорванная коммунизмом, больше нигде не удерживает позиции». В ту же ночь Гамелен заявил, что он «больше не отвечает за безопасность Парижа»{231}. [193]

Причина того, что французское руководство к исходу пятого — шестого дня войны, когда обстановка на фронте стала критической, начало проявлять ясные признаки пораженчества, заключалась в том, что французская буржуазия, не желавшая войны с Гитлером, боялась собственного народа больше, чем фашистских агрессоров. Правительство, выражавшее интересы «200 семейств», не рисковало обнаружить свои пораженческие настроения в первые дни вторжения, когда можно было думать, что армия сдержит натиск врага и не пустит его в глубь страны. Но, когда стало ясным, что войска первого стратегического эшелона не смогли отразить удар и что Арденнский фронт распался, подлинные тенденции капитулянтских элементов и военного командования стали выплывать наружу. Угроза поражения Франции активизировала народ. Этого прежде всего и опасалась французская буржуазия. Она все больше склонялась к мысли о необходимости использовать гитлеровские штыки против французского народа.

В ночь на 16 мая в Париже в присутствии премьер-министра состоялось заседание министерства внутренних дел, посвященное вопросу о положении в столице. Не думая о том, чтобы подготовить город и население к борьбе, правительство Рейно решило стянуть в Париж войска с фронта. К столице направлялись две дивизии, и готовилась отправка еще трех. Оказывается, для «поддержания внутреннего порядка» они были здесь нужнее, чем на фронте. Продолжались аресты коммунистов.

В середине мая обозначаются признаки готовящегося предательства интересов Франции правящей верхушкой. Важным этапом развития этого курса явилось назначение маршала Пэтэна вице-председателем совета министров и генерала Вейгана главнокомандующим вооруженных сил. Пэтэн — наиболее зловещая фигура Франции периода Второй Мировой войны. Длительное время перед войной он был тесно связан с фашистской Германией и руководил крайними правыми организациями фашистского толка. Французская реакция задолго до войны прочила его [194] в диктаторы. Когда началась война, Пэтэн, будучи послом в Испании, активно готовил новое правительство союза с Гитлером, используя для этой цели своего единомышленника в Париже — Лаваля. «Престарелый маршал» открыто подчеркивал, какого политического курса он будет придерживаться после прихода к власти. Пэтэн был, очевидно, заблаговременно осведомлен о сроках германского вторжения. За шесть недель до 10 мая он заявил министру де Монзи: «Я им понадоблюсь во второй половине мая»{232}. Красноречивее слов говорили нацистские приветствия, отдаваемые французским послом в Мадриде германо-фашистскому знамени в дни, когда кровь сынов Франции уже лилась на полях сражений.

Другой спешивший теперь в Париж «спаситель Франции» — генерал Вейган занимал пост командующего французскими войсками на Ближнем Востоке. Он был сторонником союза с Гитлером еще до войны. Вылетая 17 мая из Бейрута в Париж, где ему предстояло получить пост главнокомандующего, Вейган прямо заявил, что война проиграна и что необходимо «согласиться на разумные условия перемирия...»{233}.

Таких людей призывала теперь французская реакция, чтобы вручить им судьбы страны и армии. В лице Пэтэна и Вейгана она видела необходимых ей лиц, которые смогут не колеблясь заключить договор с Гитлером и подавить сопротивление народа{234}.

Конечно, политические комбинации и готовящееся сверху предательство национальных интересов Франции не могли повлиять на ход вооруженной борьбы сразу и [195] непосредственно. Солдаты продолжали сражаться и умирать за Францию на каждом клочке родной земли, еще не представляя себе размеров того вероломства, которое совершалось в стенах департаментов. Поэтому неверно было бы считать военные события после 15–16 мая не заслуживающими внимания, как и глубоко ошибочной была бы мысль, что среди офицеров и буржуазных политических деятелей Франции того времени не было доблестных патриотов. Но все же в последующие дни процесс разложения верхов, политического и военного предательства все сильнее и глубже влиял на вооруженные силы, ослабляя их сопротивление. «Битва за Францию» кончалась в середине мая. Наступал период, когда сопротивление армии становилось обузой для группы капитулянтов.

Между тем постепенно выплывали наружу и углублялись противоречия между английскими и французскими союзниками. История неоднократно доказывала непрочность буржуазных военных коалиций, которые легко распадаются во время тяжелых испытаний. Англо-французский военный союз 1940 г. не только не представлял исключения, но, наоборот, с большей силой подтверждал эту истину. Высшие политические и военные круги Англии и Франции действовали исходя прежде всего из своих интересов. Чем труднее складывалась обстановка на фронте, тем больше они подозревали друг друга, вели между собой недружелюбную дипломатическую игру и старались достигнуть возможно большего за счет «союзника». Английское руководство всячески оберегало свои вооруженные силы и, сохраняя видимость активного участия в войне, старалось добиться возможно больших результатов против Германии руками Франции. Французская верхушка в свою очередь прилагала усилия, чтобы втянуть в борьбу на континенте возможно большую часть английской армии, и особенно авиации. И если в арсенале французских и английских историков есть аргументы оправдания таких действий, то нельзя все же забывать, что во всяком действительном союзе неизбежны не только взаимные выгоды, но и взаимные жертвы. [196]

Впервые ясно разлад вскрылся на совещании 16 мая в Париже, в министерстве иностранных дел, на которое из Англии прибыли Черчилль, генералы Дилл, Исмэй, маршал авиации Жубер и главный маршал авиации Ньюолл. С французской стороны присутствовали Рейно, Даладье, Гамелен, Дарлан, Бержере. Доклад сделал Гамелен. «Он говорил около 5 минут, — вспоминает Черчилль, — и никто не прервал его ни одним словом. Когда он кончил, наступило продолжительное молчание. Затем я спросил: «Где стратегический резерв?..» Генерал Гамелен повернулся ко мне и, покачав головою и пожав плечами, сказал: «Его нет»... Я был ошеломлен. Что же мы должны были думать о великой французской армии и ее верховном командовании! Мне никогда не приходило в голову, чтобы какой-либо командующий, имея задачу оборонять 500 миль активного фронта, оставил бы себя без ударной группы войск».

Затем последовал ряд острых сцен. Черчилль возмущался, поучал, иронизировал, требовал. Подозревая, что французы хотят пропустить немцев к Англии, а сами выйти из войны, английский премьер заявил, что он «отказывается рассматривать эти (то есть немецкие. — Д. П.) театральные рейды в качестве подлинного вторжения». Черчилль категорически возражал против отхода французской армии. Однако столь же энергично он отказывался и помочь французам авиацией и войсками, о чем его упорно просили Рейно и Гамелен, не без оснований подозревая, что англичане собираются оставить Францию в одиночестве. Совещание не принесло и не могло принести успеха. После его окончания между французской и английской армиями на полях сражений образовалась трещина.

2

Французское верховное главнокомандование находилось в состоянии, близком к параличу. На том же совещании 16 мая с Рейно, Даладье и Черчиллем Гамелен [197] высказал мысль о возможности ударить с севера и юга по «танковому клину» немцев. Это предложение, которое было в то время у всех на уме, следовало как можно скорее проводить в жизнь — теперь все зависело от быстроты. Но не таким был механизм военного руководства союзников, и не таков был Гамелен. Вместо решительных и быстрых действий, он, прибыв на свой командный пункт, снова с головой окунулся в различные второстепенные дела, которых, как известно, на войне бывает множество. Только 18 мая главнокомандующий приступил к решению оперативных вопросов. Прежде всего он требует данные о противнике. 2-е бюро Генерального штаба расположено далеко и явно не хочет давать их, поэтому главнокомандующий запрашивает о противнике командующего ВВС Вюильмена. Требуются ответы на два вопроса: что находится позади первых эшелонов моторизованных колонн противника, действующих в северо-западном направлении, и какой пехотой противник располагает впереди армейских отрядов генерала Тушона. Спустя несколько часов Гамелен получает доклад. По своему содержанию он, быть может, и был бы годен для командира батальона, но главнокомандующему он решительно ничего не мог дать{235}. Бессильный что-либо решить, Гамелен бездействует.

По просьбе своего начальника штаба генерала Думана утром 19 мая Гамелен выехал в штаб Северо-Восточного [198] фронта в Ла-Ферте. Здесь Думан сообщил ему, что положение на фронте очень плохое и, чего доброго, недоброжелатели взвалят на него, Гамелена, всю вину за поражение. Поэтому главнокомандующему лучше всего сделать вид, будто до сих пор операциями по его приказу руководил только Жорж, которому он полностью верил, но сейчас, когда обстановка усложнилась и стали ясными просчеты Жоржа, он, Гамелен, чтобы спасти Францию, берет руководство военными действиями в свои руки. Главнокомандующий согласен с таким планом. После короткой беседы с Жоржем он пишет инструкцию №12, в которой излагает основы маневра против немецкого «танкового клина». Вот этот любопытный документ.

«Не желая вмешиваться в способ ведения происходящего сражения, начатого авторитетом главнокомандующего Северо-Восточным фронтом, и одобряя все принятые диспозиции, я считаю, что в настоящее время необходимо:

1. Приступить к тому, чтобы продолжать удлинять в направлении на восток фронт наших армий запада, для прикрытия Парижа, а также соединения с группой армий № 1.

2. В отношении группы армий № 1, для того чтобы ей не дать себя окружить, лучше применить классический способ и пойти на крайнюю смелость, наступая, если это нужно, на Сомму либо бросая специально подготовленные силы в тыл немецким танковым дивизиям и моторизованным дивизиям, которые им приданы. Можно предполагать, что в данное время позади первого эшелона существует пустота...

3. Вся французская и британская авиация должна в настоящее время иметь своей целью содействие сражению...

4. Все это — дело нескольких часов»{236}. [199]

Таково было оперативное решение. Выраженное в форме абстрактных рассуждений, а не приказа, оно не определяло никакой конкретной задачи войскам для контрудара. Оно не имело в своей основе знания обстановки. Позади первого эшелона танковых войск немцев не было «пустоты»: с севера его прикрывали 8 дивизий, а с юга — 12; истребителям было практически невозможно захватить господство в воздухе; требование решить все поставленные задачи за несколько часов было в военном отношении бессмысленным.

Изложив свою «инструкцию», Гамелен с чувством облегчения возвратился в Венсенн и вторую половину дня ожидал результатов осуществления своего замысла. Вечером ему вручили письмо премьер-министра: он отзывался с поста главнокомандующего. На следующее утро, не сказав ни слова сотрудникам, он уехал. Как главнокомандующий, Морис Гюстав Гамелен сошел со сцены, не сделав ничего, чтобы облегчить участь союзных армий и судьбу своего государства. Военная система капиталистической Франции не смогла выдвинуть тогда более достойного руководителя. Только 9 дней в условиях войны командовал он армией, которую создавал почти 20 лет именно для этого испытания. И когда оно настало, оказалось достаточным этих 9 дней, чтобы вскрыть непригодность и военного механизма, и его главных создателей.

Для немецкого командования общее положение на фронте 15–16 мая, несмотря на серьезные успехи, все же не было вполне ясным. Правда, Голландия капитулировала, но 6-я армия остановилась перед «позицией Диль». Несмотря на то что в группе «А» прорыв через Маас удался с неожиданной легкостью, гитлеровское военное руководство находилось в состоянии неуверенности, колебаний и сомнений, не отдавая себе полного отчета в том, что дальше следует предпринять. Все происходившее на фронте не укладывалось в рамки оперативных представлений Генерального штаба. Непрестанная, все возрастающая тревога перед будущим овладевала гитлеровской верхушкой. Великая Франция, [200] победительница кайзеровской Германии, должна была сказать свое слово, и его ждали со страхом. Гитлер и Генеральный штаб не верили в тот необычайно легкий успех, который был достигнут столь быстро{237}. Никто не мог предположить, что союзники уступят победу без борьбы. Именно сейчас, после прорыва германских танковых соединений в оперативную глубину, союзное командование предпримет решительные контрмеры. Теоретически так и должно было быть. Генеральный штаб сухопутных войск, оценивая обстановку 16–17 мая, считал, что французское командование интенсивно перебрасывает против немецкой ударной группировки резервы, насчитывавшие, по мнению Гальдера, примерно 30 дивизий. Почти в то самое время, когда Гамелен сообщил на совещании 16 мая в Париже, что у него нет резерва для парирования удара, начальник гитлеровского Генерального штаба Гальдер с тревогой констатировал: «Крупный армейский резерв противника еще, по-видимому, не введен в действие»{238}. Итак, ждали «крупного резерва». При всем своем авантюризме немецкий Генеральный штаб не мог предположить, что французская армия не оставит стратегического резерва в глубине и что все будет так легко. Ожидалось, что после потери Мааса союзники попытаются создать новый оборонительный фронт примерно на линии каналов, проходящих через Валансьенн, Камбре, Сен-Кантен, Эна-Уаза. Особенно беспокоились Гитлер и Кейтель за южный фланг ударной группировки. По данным разведки, против него развертывалась новая французская армия. Гальдер писал 17 мая: «Фюрер сегодня особенно нервозен. Он боится собственного успеха. Он не хочет ничем рисковать и поэтому стремится ограничить [201] нас в действиях. Предлогом для этого является беспокойство за левый фланг»{239}. Требование «действовать осторожно» было передано Кейтелем и самим Гитлером командующим группами армий и другим ответственным генералам. «Фюрер испытывает непонятный страх за южный фланг, — пишет Гальдер 17 мая. — Он рвет и мечет, боится, что вся операция может закончиться поражением»{240}.

16 мая поступили сведения о переброске французских дивизий с юга, из районов Дижона и Бельфора, на северо-запад, против левого фланга германского «клина». Одновременно росли опасения и за правый фланг группы «А». Вследствие того что 6-я армия была остановлена союзниками на «позиции Диль», Рундштедт считал, что по мере продвижения к западу его правофланговой 4-й армии разрыв между внутренними флангами групп «Б» и «А» будет возрастать. Союзники воспользуются им и нанесут контрудар с севера, примерно из района Шарлеруа{241}. Войска правого фланга группы армий «А» приближались к французским укреплениям на франко-бельгийской границе. Штаб группы ожидал здесь встретить также упорное сопротивление и с фронта. Поэтому утром 16 мая Рундштедт отдал приказ «передовым частям не переходить французские укрепления юго-восточнее Мобежа и надежно охранять себя с севера»{242}.

Итак, подобно тому как это произошло на четвертый и пятый дни войны с Польшей, германское командование не верило в собственный успех. Враг мерещился повсюду, везде грозила опасность. Выдвинутые вперед части, включая танковую группу Клейста, были остановлены. Немецкое командование собиралось, завершив операцию на Маасе, начать планомерную подготовку следующей операции по развитию наступления. [202]

Приехавший в 4-ю армию Браухич заявил, что, поскольку союзники упорно обороняют свои позиции перед 6-й армией, направление главного удара на севере перемещается в полосу 4-й армии. Для этого в полосу ее действий поступал 16-й танковый корпус, которому предстояло нанести удар в северо-западном направлении, чтобы заставить союзников отступить с «позиции Диль»{243}. Группе армий «Б» ставилась задача прорвать 17 мая эту позицию, нанося главный удар в направлении Ат.

Таким образом, на северном участке наступление должно было возобновиться. Что касается группы «А», то после ряда бурных дискуссий между танковыми командирами, считавшими, что необходимо двигаться вперед, и командованием группы, последнее наконец разрешило перейти линию Бомон — Гирсон — Монкорнэ — Гиникур только передовыми отрядами и овладеть переправами через Уазу между Гюиз и Ла-Фер, иными словами, продвинуться к западу авангардами на 40–45 км. Однако вскоре и Генеральный штаб сухопутных сил начал понимать, что дела идут лучше, чем представляется. 17-го Гальдер отмечает, что противник не принял мер, чтобы закрыть прорыв. Утром 18 мая он приходит к выводу, что «французские резервы главного командования введены в действие лишь в незначительном количестве»{244}, и поэтому предлагает развивать наступление на юго-запад. После бурной сцены в ставке Гитлера Браухич и Гальдер убедили его ускорить движение армий вперед.

Успех зависел в первую очередь от действий танковой группы Клейста. Но ее возможности использовались ограниченно. Она действовала как бы рывками. Броски вперед перемежались паузами, вызываемыми незнанием обстановки, необходимостью форсировать [203] многочисленные каналы, нервозностью или недопониманием принципа действий танкового объединения подобного рода. 17 мая штаб 12-й армии, которому подчинялась все еще продвигающаяся частью сил вперед группа, неожиданно отдал ей приказ остановиться, не переходить линию Авен — Реймс и здесь пропустить вперед пехотные дивизии, подошедшие к этому рубежу{245}. «С тяжелым сердцем, — вспоминает начальник штаба группы Цейцлер, — должна была танковая группа фон Клейста остановить оба передних корпуса»{246}. Пехотное мышление командующих сковывало действия танковых корпусов. Вырвавшиеся вперед танки должны были уступить место пехоте. Неоправданная остановка помогла вскоре союзникам нанести контрудар в районе Арраса.

На следующий день ОКХ произвело частичную перегруппировку и уточнило задачи. Требовалось продолжать наступление «с целью уничтожить силы противника севернее Соммы и в районе Бельгии». Группа «А» должна была прежде всего выйти в район Арраса, «чтобы отсюда иметь возможность развивать дальнейшее наступление в общем северном или западном направлении». Группе «Б» предстояло продолжать свои атаки, нанося главный удар левым флангом. Всей авиации Западного фронта ставилась задача поддержать наступление подвижных соединений на главном направлении — между французской границей и Соммой. В связи с переброской танковых и моторизованных соединений из группы «Б» в группу «А» в составе последней создавалась новая подвижная группировка — группа Гота из двух танковых корпусов: 16-го (3-я и 4-я танковые, 20-я моторизованная дивизии) и 39-го (5-я и 7-я танковые дивизии, 11-я подвижная бригада). Эта группа, как и группа Клейста, вошла в подчинение 4-й полевой армии, в резерве которой, кроме того, находилась 9-я танковая дивизия. Вновь созданному чрезвычайно мощному «танковому [204] клину», сосредоточенному на узком фронте перед северным флангом группы армий «А» и поддерживаемому почти всей авиацией, предстояло выполнить главные задачи в дальнейшем развитии возобновленного наступления.

Вскоре две танковые дивизии Гота (5-я и 7-я), наступая массой в 500 танков вдоль дорог на узком 10-километровом фронте, форсировали Самбру и достигли Ле-Като. Был взят Камбре — важнейший узел дорог Северной Франции. Группа Клейста четырьмя танковыми дивизиями приближалась к каналу Самбры. 10 пехотных дивизий следовали позади, непосредственно за танковыми соединениями. Всего в оперативный прорыв, созданный группой «А», двигалось 38 дивизий, из них 6 танковых. Они эшелонировались на глубину до 200 км.

Перед танковой группой Клейста, которая получила новую задачу, теперь уже от 4-й армии, находилось последнее значительное препятствие — Северный канал. Форсирование его составляло главную задачу группы на 19 мая. Рубеж канала обороняли слабые английские отряды. Несмотря на это, форсирование осуществлялось при планомерной подготовке и мощной авиационной поддержке двумя танковыми корпусами (41-м и 19-м) в первом эшелоне. Легко завершив переправу, оба корпуса устремились вперед и 20 мая захватили Амьен, причем их передовые отряды подошли к побережью моря.

Это был успех, который вызвал перелом в настроениях гитлеровского высшего руководства. Именно 20 мая стало тем поворотным пунктом, когда Гитлер и его приспешники отрешились от многих страхов и сомнений и впервые в западном походе почувствовали себя победителями{247}. «Фюрер в этот день, — записал в своем дневнике Йодль, — был вне себя от радости. Он расточал комплименты военному руководству»{248}. В этот же день [206] главнокомандующий сформулировал дальнейшие задачи вооруженных сил на Западе.

«1. Противника севернее Соммы уничтожить и занять побережье.

2. Затем продвинуться между Уазой и морем до Сены и

3. Присоединить к этому главное наступление по обе стороны Реймса в юго-западном направлении, продвигая на правом фланге восточнее Парижа подвижные силы»{249}.

Именно начиная с 20 мая ОКВ и ОКХ приступают к планированию заключительной операции на Западе, получившей условное наименование «Рот».

Прорыв танковых соединений группы армий «А» к устью Соммы разрезал армии союзников, которые теперь были вынуждены сражаться в двух группировках: первая, получившая название северной, была отрезана в Бельгии и северной приграничной зоне Франции. Она состояла из 1-й и остатков 9-й французских армий, английских экспедиционных сил и бельгийских армий — всего из 40 понесших тяжелые потери дивизий. Вторая объединяла не только разбитые части 2-й армии и «группу Тушона», но и резервные соединения, в том числе дивизии, подходившие из глубины страны и перебрасываемые из 2-й группы армий. Эти войска создавали по южному берегу рек Эна и Сомма новый, обращенный на север фронт обороны, прикрывавший центральные районы страны и Париж. Вскоре они вошли в состав заново созданной 6-й армии, во главе которой был поставлен генерал Тушон. Часть соединений 7-й французской армии перебрасывалась с севера на юг через Лиль, Камбре. Между северной и южной группировками союзных армий зияла никем не защищаемая 90-километровая [207] брешь; в нее могли свободно вливаться танковые, моторизованные и пехотные соединения немецко-фашистской группы армий Рундштедта.

Северная группа союзников, вышедшая на «рубеж Диль», не смогла на нем удержаться более суток. Уже 15 мая 1-я французская армия, имея обнаженный правый фланг из-за разгрома 9-й армии, под угрозой обхода с юга и сильным фронтальным нажимом начала отступать в направлении канала Шарлеруа. В отход включилась и английская армия, прикрываемая смелыми контратаками бельгийцев, которые смогли отбить у врага Лувен. Французское командование пыталось закрыть брешь между 1-й и 2-й группами армий.

Что же касается английского командующего Горта, то он стал торопить свои войска с отступлением строго на запад, за Шельду, ближе к портам. Бельгийский Генеральный штаб отдал приказ отвести войска на 25–35 км, на линию Незен — Гент — Оденард, где занять оборону. 18-я немецко-фашистская армия овладела Антверпеном и продвигалась на Гент. 6-я армия, имея в первом эшелоне девять, а во втором и последующих эшелонах восемь дивизий, преследовала отходящие англо-французские войска в общем направлении на Лиль. Английская армия, стремительно отступая за Шельду, утром 19 мая оставила промежуточный рубеж на реке Дандр и, не предупредив соседа слева — бельгийцев, обнажила их правый фланг. В результате 1-я бельгийская дивизия арденнских егерей была вынуждена в течение пяти часов вести тяжелые бои с частями двух корпусов 6-й немецко-фашистской армии, наносивших удар в открытые фланги английской и бельгийской армий. Стойко сражаясь, эта дивизия отразила несколько атак и отошла лишь в середине дня. Утром 20 мая бельгийские и французские войска закончили отступление. Бельгийская армия 13 пехотными дивизиями и двумя дивизиями арденнских егерей заняла оборону на 60-километровом фронте по обеим сторонам канала Гент — Незен — Шельда, имея три дивизии во втором эшелоне за каналом Лис. Английская армия перешла к [208] обороне по западному берегу Шельды; к югу ее фронт достигал Валансьенна и далее поворачивал на запад до района севернее Арраса. 1-я французская армия вынуждена была вести бои фронтом на юг с танковыми соединениями Гота и Клейста, передовые части которых прорвались к устью Соммы. Связь между северной и южной группировками союзников окончательно прервалась. 7-я танковая дивизия Роммеля захватила важный узел дорог Северной Франции Аррас. На 90-километровом фронте главные силы германских танковых и моторизованных соединений выходили к побережью.

* * *

Вступив 18 мая в командование вооруженными силами союзников, генерал Вейган, несмотря на давно сложившееся у него решение капитулировать, боялся общественного мнения и вынужден был что-то предпринимать для продолжения борьбы. Французский Генеральный штаб понимал, что если 40 дивизий севера окажутся разгромленными, то оставшихся сил будет недостаточно для обороны страны. Поэтому первой задачей было спасти северную группу.

Возникала и вторая задача: всемерно укрепить новый фронт обороны, прикрывающий внутренние области южнее немецкого «клина», нацеленного к побережью, ибо никто не сомневался, что после выхода к проливу гитлеровцы повернут на юг. Новый фронт к 20 мая протянулся западнее Суассона. Требовалось срочно закрыть и остающийся до побережья участок путем развертывания новых соединений на Сомме, а главное — превратить эту линию прикрытия в организованный оборонительный рубеж. Рассчитывая силы фронта на Эне и Сомме, Вейган исходил из наихудшего варианта — полной потери северной группы армий. Тогда на юге от моря до Лонгви (350 км) и в ближайшем резерве французское командование могло, по его предположениям, иметь только 43 пехотные дивизии, большинство из которых участвовало в тяжелых боях и было изрядно потрепано. Имелись также остатки трех бронетанковых [209] дивизий, насчитывавшие 105 танков{250}. Что касается 2-й группы армий — и это особенно важно для понимания дальнейших событий на Линии Мажино, — то из ее состава изымались прежде и должны были быть переброшены теперь для дальнейшего укрепления фронта по Эне и Сомме в общей сложности 25 пехотных и одна легкая кавалерийская дивизии. В результате на фронте от Мозеля до Юры оставалось только 17 дивизий. Резервы позади нового фронта предполагалось создать за счет переформирования остатков дивизий, разбитых на Маасе и в Бельгии, и превращения их в так называемые легкие пехотные дивизии{251}. Ввести их в сражение можно было, конечно, только по мере укомплектования, на что требовалось немало времени. Для усиления обороны Вейган приказал вернуть из Африки направленные туда Гамеленом 18 мая пополнения для двух дивизий. Все же собираемых сил для организации нового оборонительного фронта было недостаточно. Расчеты и предположения слова и снова приводили французский Генеральный штаб к одному главному выводу: нужно отвести северную группу армий на юг и соединить с южной группировкой. Отвод этой группы армий становится теперь ближайшей задачей. Вейгану осталось лишь подтвердить план, разработанный его предшественником в «Инструкции № 12», что он и сделал. Однако события развивались быстро. Если требовалось что-либо предпринять, не следовало терять и часа. [210]

* * *

В лагере союзников, как мы видели, уже развивался процесс распада коалиции. На поле боя первые его признаки обнаружились в связи с попыткой контрудара на Аррас, произведенного англичанами и французами в соответствии с общим замыслом о прорыве к югу.

Мысль о том, чтобы покинуть французского союзника и вернуть экспедиционные силы в Англию, начала складываться одновременно в Лондоне и в штабе командующего британской армией генерала Горта в период примерно между 16 и 18 мая. В одном из своих докладов, направляемых в Лондон, Горт свидетельствовал, что ночью 18-го после беседы с генералом Бийоттом он вполне уяснил слабость французских армий, расположенных на Сомме, их неспособность успешно наступать к северу в помощь англичанам. «Три возможности открываются для сил, действующих на севере, — писал он в докладе начальнику британского Генерального штаба, — если контратаками ликвидировать прорыв, то можно удержать линию Шельды. Можно также начать наступление на Сомму, но бельгийцы будут колебаться, последовать ли за этим движением. Во всяком случае уже слишком поздно. Наконец, остается возможность отступить к морским портам Северного моря для того, чтобы войска смогли эвакуироваться. Это конечно... связано с отъездом BEF (Британских экспедиционных сил во Франции. — Д. П.) с театра военных действий в тот самый момент, когда французам могла потребоваться всяческая помощь со стороны Великобритании. Но в этих условиях не остается никакого другого решения»{252}.

Конечно, обстановка была трудной, перспективы неблагоприятные, однако уничтожение северных армий все еще можно было предотвратить решительными совместными действиями английских и французских сил. [211]

Но взаимопомощь в трудную минуту, видимо, противоречила духу этой коалиции. Тучи сгустились — союз быстро разваливался{253}.

19 мая после полудня генерал Горт связался по телефону с Лондоном и свои мысли изложил начальнику оперативного управления военного министерства. Не ожидая ответа, он стал готовить эвакуацию. Реакция кабинета была для Горта благоприятной. Однако возникло непредвиденное и чрезвычайно досадное обстоятельство. Начальник британского Имперского генерального штаба Айронсайд, очевидно не вполне посвященный в замыслы политического руководства, не согласился с решением Горта об эвакуации английской армии. Он срочно вылетел во Францию. Прибыв в штаб командующего английскими экспедиционными силами, он потребовал от Горта подготовить наступательную операцию с задачей ударом на юг, в направлении Арраса, совместно с 1-й французской армией разгромить противника и соединиться с французскими войсками, которые будут наступать к северу от Соммы. Горт согласился контратаковать в направлении Арраса, но... только двумя пехотными дивизиями — 5-й и 50-й. Затем Айронсайд отправился в Ланс к Бийотту. Последний вполне одобрил план, заявив при этом, что французы примут участие в атаке силами также двух дивизий. Оба генерала связались по телефону с Вейганом и получили его согласие. Командовать четырьмя союзными дивизиями был назначен французский генерал Альтмайер. Функцию координации действий союзных армий, в соответствии с решениями конференции [212] в Касто (12 мая), должен был взять на себя Бийотт. Но он боялся ответственности и наотрез отказался принять руководство.

Итак, Горт против своей воли оказался вынужденным готовить контрудар. Однако английский командующий вовсе не думал так быстро отказываться от плана быстрого отступления к портам, тем более что эти планы нашли поддержку в Лондоне. 20 мая вместо подготовки атаки Горт занимался оперативным обеспечением будущего отвода главных сил армии к Дюнкерку, где представлялось наиболее удобным погрузить их на корабли. Он распорядился занять линию каналов, чтобы прикрыть отступление с юга{254}. Одновременно началась подготовка к созданию плацдарма у Дюнкерка. Настойчивые требования Айронсайда, успевшего уведомить о своих планах все французское руководство, заставили Горта снова и снова возвращаться к подготовке наступления двумя дивизиями на юг. Горт стремился покончить со всем этим как можно скорее: провести для формы атаку, а потом успеть отступить к Дюнкерку и эвакуировать армию. Никакой согласованности наступления английских и французских войск не получилось. Айронсайд договорился о начале совместного наступления англичан — на Аррае, французов — на Камбрэ 22 мая. Но Горт настолько торопился, что не стал ожидать французов, и приказал генералу Франклину, объединявшему действия двух английских дивизий, начать атаку в районе Арраса 21 мая{255}.

Как бы там ни было, но в ближайшие дни началось наступление. Немцы назвали его «кризис под Аррасом».

Одной из главных причин «кризиса», кроме наступления союзников, были противоречия между высшими [213] германскими генералами, основанные на зависти и честолюбии. Генерал Бок, лишившийся всех подвижных войск и оскорбленный этим, все же стремился к славе и хотел завершить победу в Бельгии окружением типа «Канн». Для этого нужно было теперь нанести главный удар правым флангом группы армий «Б», чтобы совместно с 4-й армией группы «А» одержать «блестящую победу». Но такой план противоречил замыслу ОКХ, и оно отказалось его утвердить, требуя, чтобы группа «Б» сковывала противника. Бок не подчинился, ослабил южный фланг, перенес усилия к северу и этим помог англичанам и французам провести контрудар на стыке групп «А» и «Б» в районе Арраса. Именно здесь, используя образовавшийся разрыв, союзники предприняли свою последнюю попытку изменить ход событий.

21 мая английские 5-я и 50-я пехотные дивизии с одной танковой бригадой при поддержке французской легкой моторизованной дивизии перешли в наступление на Аррас{256}. Английские солдаты в этом первом своем наступлении во Второй Мировой войне сражались самоотверженно. Они продвинулись на 20 км, потеснили германские части и захватили свыше 400 пленных. Однако вскоре английские дивизии были остановлены массированными атаками германских пикирующих бомбардировщиков.

Даже это ограниченное наступление англичан и последовавшая несколько позже атака французов к югу от Дуэ имели серьезные последствия. 21–22 мая для отражения удара англичан и французов немецкое командование повернуло фронтом на север в район Арраса и восточнее 2 танковые, 1 моторизованную, 4 пехотные дивизии и 1 пехотную бригаду. Гальдер отмечал 22 мая: «Задержка 8-го корпуса и 16-го армейского корпуса в районе Мобеж и обходные движения тыловых корпусов в юго-западном направлении представляют собой известную опасность [214] для своевременного подтягивания пехотных дивизий в район Арраса. Находящиеся там танковые войска встретили южнее Арраса сопротивление крупных сил противника, пробивающегося в южном направлении»{257}. На следующий день Гальдер писал: «Клейст обеспокоен обстановкой в связи с неликвидированным кризисом в районе Арраса. Потери в танках достигают 50 %»{258}. Это ярко показывает, что, если бы вместо ограниченной атаки двумя английскими дивизиями было проведено совместное наступление всей северной и значительной части южной группировок союзных армий, оперативные результаты были бы неизмеримо большими. Однако английское наступление было прекращено, и вновь возможность не превратилась в действительность.

3

Убедившись, что в складывающейся обстановке было необходимо принять меры к скорейшему отводу северных армий на юг, Вейган решил прежде всего лично отправиться в северную группу армий и там на месте определить конкретный план действий.

В Ипре, куда он прилетел, Вейган срочно собирает совещание руководителей союзных армий с целью объединить действия французской, английской и бельгийской армий для дальнейших совместных операций. Совещание открылось в 15 часов 21 мая, то есть тогда, когда англичане предприняли свой контрудар под Аррасом. К этому времени обстановка на фронте была уже иной, чем накануне, когда Вейган только собирался лететь на север. Танковая группа Клейста передовыми частями прорвалась к побережью и полностью отрезала северную группу армий. В этих условиях речь могла идти лишь о [215] том, чтобы как можно быстрее пробиваться на соединение с южными армиями, развертывающимися на Сомме, то есть нанести удар с севера на юг и разгромить танковую группировку врага.

На совещании должны были присутствовать руководители трех союзных армий. Однако в Ипре, кроме Вейгана и Бийотта, находился только бельгийский король со своим личным английским представителем. Отсутствовали Горт и командующий английской авиацией. Таким образом, на совещании не было ни одного пользующегося командными правами англичанина. И это не случайно. Еще днем 19 мая Горт сообщил в Лондон, что изучает возможность отхода к Дюнкерку. В тот же день морскому министерству было приказано собрать возможно большее количество судов для отправки к французскому побережью и эвакуации английской экспедиционной армии. Контролировать выполнение приказа должен был командующий морскими силами в Дувре адмирал Рамсей. На следующий день в Дувре состоялось совещание по вопросу о «срочной эвакуации через Ла-Манш очень крупных сил». Когда в Ипре открывалось совещание руководителей союзных армий, в Лондоне уже был принципиально решен вопрос об эвакуации английских войск из Франции. Отныне путь генерала Горта лежал не на юг, а на запад. Вот почему он и другие представители английского командования не явились на ипрское совещание. Дело здесь не в случае, как это пытается утверждать в своих мемуарах Черчилль, а в разработанном плане. Даже некоторые буржуазные историки не осмеливаются отрицать этого факта. Француз де Барди пишет: «Закрадывается мысль, не отсутствовал ли генерал Горт оттого, что у него не было большого желания видеть генерала Вейгана? Именно в этот день действительно имелись расхождения в интимных мыслях двух командиров»{259}. Да, «большого желания» видеться с Вейганом у Горта не [216] было. Началась двуличная игра британского руководства с французским союзником. Оно делает вид, будто что-то предпринимает и «очень хочет» выполнить план удара на юг, а между тем готовилось к эвакуации в Англию.

Ипрское совещание открылось без англичан. Четыре часа разговоров о координации действий трех армий завершились предложением Вейгана осуществить маневр, получивший название «контрнаступления Вейгана». Его смысл заключался в том, чтобы одновременными ударами северной группы из района Аррас и южной — из района Альбер в общем направлении на Бапом выйти в тыл прорвавшимся танковым соединениям противника, разгромить их и соединить отрезанные одна от другой группировки союзных войск{260}. С севера должны были наступать 1-я французская и английская армии при обеспечении с востока бельгийской армией, с юга — левым крылом новая 7-я армия генерала Фрэра, сформированная из дивизий, снятых с Линии Мажино, из Эльзаса, а также прибывших из Африки. Это была идея активного маневра, который в случае удачи сулил определенные перспективы и во всяком случае представлял собой единственно возможную меру для спасения армий севера. Бельгийский король после некоторых раздумий согласился помочь атаке путем расширения фронта бельгийской армии к югу до Менена с целью высвобождения одной английской дивизии. В случае неуспеха бельгийская армия должна была отходить, последовательно занимая позиции на реках Лис, Изер.

Известно, что первая общая директива всегда представляет собой лишь начальный шаг подготовки операции. За ней обычно следует большая организационная работа. В Ипре все ограничилось только общей директивой. Возможно ли было практически осуществить «контрнаступление Вейгана»? Да, уже контрудар под Аррасом показал, что задуманный план мог принести [217] определенный успех, если бы французский командующий и английское руководство всерьез хотели провести его в жизнь. Требовалось быстро совершить перегруппировку сил, сосредоточить ударный кулак, обеспечить наступление в материальном отношении, привлечь для ударов по немецким танковым частям авиацию, главным образом английскую, ибо французские ВВС были катастрофически ослаблены. Тогда с севера на юг могли бы атаковать примерно 8 английских и французских пехотных и 3 французские легкие моторизованные дивизии, а с юга на север — 8 пехотных дивизий, из них 1 английская, 2 бронетанковые французские (правда, ослабленного состава) и 1 бронетанковая английская дивизии. Резервы можно было создать путем сокращения фронта обороны бельгийской армии, которая, согласно решению, принятому вечером 21 мая, отводилась на более короткий рубеж реки Изер. Здесь предполагалось открыть шлюзы и усилить водную преграду. Сокращение фронта давало возможность бельгийской армии выделить в общий резерв 4–5 дивизий.

Но в действительности все сложилось иначе.

Уже после отъезда Вейгана, в 21 час 21 мая, в Ипр прибыл генерал Горт. Он застал бельгийского короля, генерала Бийотта и открыто заявил им, что не надеется удержать фронт на реке Шельда и собирается отступить. Никакие уговоры не помогли. 23 мая, в день, когда должно было начаться «контрнаступление Вейгана», Горт сообщил Бланшару, что, возможно, начнет атаку лишь 26-го. Одновременно английский командующий отдал приказ на отступление. В ночь на 23 мая британская армия, еще раньше прекратив контрудар на Аррас, начала частью сил отходить за реку Лис и на укрепленный рубеж франко-бельгийской границы. Бельгийская армия своим правым флангом также двинулась за Лис и одновременно растягивала фланг к юго-западу до Менена. Но самое главное заключалось в том, что три английские пехотные дивизии, находившиеся в хорошем состоянии и вполне способные продолжать бой, — 2, 44 и 48-я — сменялись [218] бельгийскими и французскими войсками. Они выводились в резерв в район Дюнкерка, причем Горт намеревался использовать их в обороне южнее Дюнкерка для прикрытия эвакуации английских войск. Итак, вместо контрнаступления состоялось... отступление! Отказ Горта от борьбы был вполне одобрен Черчиллем. Однако в последующие несколько дней английский премьер продолжал делать вид, будто согласен с участием английских экспедиционных сил в «контрнаступлении Вейгана». Бросить союзника в наиболее критический момент борьбы, но сохранить благородную позу — такова была политика английского кабинета.

Поздно вечером 21 мая, когда все тягостные переговоры и совещания окончились, командующий 1-й группой армий генерал Бийотт направился в штаб 1-й армии для организации контрнаступления. По дороге машина Бийотта в темноте столкнулась со встречной и опрокинулась. Генерал получил тяжелое ранение и через день, не приходя в сознание, умер. Трагедия состояла в том, что во время совещания в Ипре с Бийоттом не было никого, кто мог бы передать в штаб 1-й французской армии план «контрнаступления Вейгана»; не осталось ни письменного документа, ни приказа, ни записей совещания. Связь со штабом главнокомандующего отсутствовала. Когда стали осматривать личные вещи Бийотта в надежде обнаружить хоть какие-нибудь заметки, карты или документы, проливающие свет на решение совещания и дальнейшие планы, то не нашли ничего, кроме биржевых бумаг, всегда находившихся при генерале.

Преемником генерала Бийотта во французских вооруженных силах считался командующий 1-й армией генерал Бланшар. Однако англичане и бельгийцы этого не знали и до официального назначения Бланшара на должность командующего 1-й группой армий не думали ему подчиняться. Всякая координация действий на севере была утрачена. Лишь 25 мая последовало уведомление Вейгана о том, что Бланшару поручается общее руководство с задачей «координировать действия союзных [219] армий на севере». Но было уже поздно. Бельгийский король решился на капитуляцию. Помыслы Горта всецело направлялись на эвакуацию английских войск из Франции.

Утром 22 июня французская 1-я армия, не связывая себя планами ни Горта, ни Вейгана, нанесла по собственному усмотрению контрудар силами двух дивизий из Валансьенна в направлении Камбре. Направление было выбрано удачно. Французские войска в случае успеха выходили в тыл танковой группы Клейста, основные силы которой уже продвинулись западнее линии Северного канала.

Как только французы начали наступление, танковые войска Клейста и Гота были срочно приостановлены. Но вскоре немецкое командование поняло, что союзники вновь действуют весьма небольшими силами, а британские войска не только не наступают, но, наоборот, отходят из-под Арраса. Вечером 22 мая был отдан приказ о дальнейшем наступлении танковых соединений. Поскольку союзники не вводили в сражение основных сил и действовали разобщенно, гитлеровцам удалось легко парировать удар.

В ночь на 23 мая английские войска отошли к укреплениям франко-бельгийской границы. Генерал Горт срочно отвел к Дюнкерку две из трех пехотных дивизий, смененных французами и бельгийцами. Он развернул их на восточном берегу канала Гравлин — Сент-Омер с целью прикрытия дюнкеркского порта, назначенного для эвакуации экспедиционной армии.

Тем временем 23 мая французское командование сделало попытку перейти в наступление согласно «плану Вейгана» и с юга. Это наступление было поручено только начинавшей развертываться вдоль нижнего течения Соммы 7-й французской армии. Она перешла в наступление в условиях неполного сосредоточения. 4-я бронетанковая дивизия, включенная в состав армии, еще не прибыла. К началу атак пяти дивизиям 7-й французской армии на фронте в 60 км противостояли две моторизованные [220] дивизии немцев (13-я и 29-я). Задача 7-й армии, поставленная ей штабом Северо-Восточного фронта, была следующей: сперва рядом атак форсировать Сомму вдоль всего ее течения, а затем развивать успех на север, в направлении Бапом. Но разрозненные, неорганизованные действия 7-й армии не принесли успеха. 23 мая в наступление на Амьен перешла 7-я колониальная дивизия сенегальцев, поддержанная танками. Не встречая серьезного сопротивления, танки вышли в район императорского леса в 4 км севернее Амьена, но пройти его не смогли. На следующий день сенегальцы возобновили наступление. Их поддержали несколько прибывших артиллерийских подразделений 4-й бронетанковой дивизии. Немецкие части сдержали французов, продолжавших, несмотря на потери, атаковать в одном и том же пункте. Одновременно в 50 км к востоку от Амьена 19-я французская пехотная дивизия при поддержке оставшихся танков 2-й бронетанковой дивизии двинулась на Перонн. Командование группы «А» перебросило сюда 3 дивизии, после чего наступление, получившее некоторый успех, заглохло. Так бесплодно закончилось «контрнаступление Вейгана», которое попытались осуществить войска южного участка.

* * *

В то время когда французская армия истекала кровью на Сомме и в Северной Франции, в высших политических и военных кругах продолжались интриги, буржуазия передавала все больше власти капитулянтам.

22 мая Черчилль вновь прилетел в Париж. Он «заявил протест» главе французского правительства: по его, Черчилля, мнению, «план Вейгана» выполняется слишком нерешительно. Английский премьер потребовал «немедленно» выполнить этот план и «обратить поражение в победу». Копию своего письма с этим требованием, направленного Рейно, Черчилль не мог не отправить и на север, генералу Горту. В письме говорилось, что английская и французская армии произведут атаку на Бапом и Камбре, причем английские войска должны это сделать [221] «как можно раньше»{261}. Английский командующий сразу понял, что здесь происходит какая-то дипломатическая игра. Эллис пишет: «Эти решения заключали в себе план, выдвинутый Вейганом на Ипре, хотя придавалось мало значения тому, что там сказано{262}. Горт обратился за разъяснениями в Лондон и утром 24 мая получил ответ министра иностранных дел, не оставлявший сомнений, что Лондон всерьез не думает ни о каком наступлении. Однако неожиданно на командный пункт Горта прибыл генерал Бланшар выяснить намерения англичан. Здесь Бланшар узнает, что английское командование предусматривает два варианта действий: первый — отступление за реку Лис и занятие предмостного укрепления для прикрытия Дюнкерка — и второй — возобновление атаки на Аррас, Бапом. Бланшар дезориентирован: как могут англичане предлагать наступление на Аррас, когда буквально минувшей ночью они спешно отошли из Арраса и сейчас отступают все дальше на северо-запад. Не зная, что предпринять, Бланшар хочет связаться с Вейганом. Но телефон и телеграф не работают. Тогда, чтобы информировать главнокомандующего о положении дел, он посылает к Вейгану офицера Генерального штаба Фовеля. Пока будет доставлен ответ Вейгана, пройдет немало времени; необходимо принять решение, и во второй половине дня 24-го Бланшар подписывает приказ (инструкция № 40), в котором вновь требует начать контрнаступление по «плану Вейгана»{263}. Его решение подкрепилось телеграммой, полученной от главнокомандующего в 22 часа 40 минут. В ней Вейган на основе требования Черчилля «обратить поражение в победу» и указаний Рейно строжайше предписывал возобновить наступление на юг. Однако в 2 часа 25-го Бланшар получил новую [222] телеграмму, составленную главнокомандующим уже после информации Фовеля об отходе англичан{264}. «Вы извещаете меня об окончательном отступлении англичан в ночь с 23 на 24 на канал От-Дель, — гласила она. — Если это отступление делает невозможным выполнение приказанной атаки, необходимо сделать усилие, чтобы создать предмостное укрепление, по возможности как можно более широкое, которое прикрыло бы Дюнкерк; это необходимо для снабжения»{265}. Другими словами, это был полный и окончательный отказ Вейгана от контрнаступления северными армиями, на котором он, казалось, решительно настаивал всего лишь незначительное время назад. Оценка столь быстрого изменения главнокомандующим собственных намерений может быть только одна: открытое нежелание сражаться.

Генерал Бланшар получил вторую телеграмму Вейгана уже после того, как направил войскам свою инструкцию № 40, в которой подтверждался приказ о движении на юг. Плохо зная реальное положение дел на фронте и не успев разобраться в тонкостях сложных взаимоотношений между союзниками, он не считал возможным сразу отменить свой первый приказ. Поэтому, недолго думая, Бланшар направил Горту письмо с пожеланием успеха в наступательной операции, которая скоро начнется в соответствии с инструкцией № 40. Замысел Бланшара был несложен. Он повторял все предыдущее и заключался в том, чтобы 27 мая перейти в наступление силами трех пехотных дивизий (25-й французской, 5-й и 50-й английских) в направлении Камбре, Перонн и соединиться с южной группой армий. Глубина задачи — 45 км. Вспомогательный удар двумя дивизиями предполагалось наносить на Бапом. Ударную группировку должен был возглавить командир 5-го французского армейского корпуса генерал Альтмайер. Никто из англичан не собирался, однако, выполнять этот план. [223]

* * *

В Бельгии немецкая группа «Б» 25 мая нанесла свой последний удар. При эффективной поддержке авиации гитлеровцам удалось прорвать бельгийские позиции у Менена и Куртрэ, в стыке бельгийской и английской армий. Англичане ускорили отход, обнажая правый фланг бельгийцев. Бельгийский Генеральный штаб 26 мая информировал французское и английское командования о тяжелом состоянии армии, которая не имеет резервов и не может совершить отход к реке Изер «ввиду изнуренности войск». Бельгийское командование рассчитывало на помощь союзников, главным образом соседа справа — британских войск, но, как очень скоро выяснилось, — тщетно. Начальник бельгийского Генерального штаба генерал Мишель писал впоследствии: «В течение суток бельгийское командование побуждало англичан к тому, чтобы они предприняли контратаку между Лисом и Шельдой во фланг и тыл немецкого атакующего корпуса. После нескольких ложных маневров английское командование сообщило, что экспедиционный корпус не находится в должном состоянии, чтобы осуществить подобную операцию. Надежда бельгийцев на непосредственную помощь англичан или французов из какого-либо другого района исключается, тем более что союзники оповещены, что у нас нет больше своих пополнений и что предел способности сопротивляться приближается чрезвычайно быстро»{266}. Своим быстрым отходом английская армия поставила бельгийские войска в катастрофическое положение. С этого времени у бельгийского командования уже окончательно сложилась идея капитуляции.

Планируемое Бланшаром наступление пяти французских и английских дивизий, даже если бы удалось его подготовить, было упреждено немцами на двое суток. Их удар в Бельгии окончательно спутал карты. [224]

Горт категорически отказался дать свои две дивизии для наступления согласно инструкции № 40 и отвел их к северо-западу, на линию канала Ипр — Комин, с целью прикрытия эвакуации главных сил английской армии. Горта целиком поддержал новый начальник Имперского генерального штаба генерал Дилл. О своем очередном отходе английское командование, как и прежде, не поставило в известность ни французов, ни бельгийцев, хотя генерал Бланшар находился в этот день в Брюгге, в бельгийском Генеральном штабе, с которым англичане имели связь. Когда Бланшар узнал о случившемся, он «отменил» наступление на юг. Это произошло в 23 часа 30 минут 25 мая.

Между тем Горт ждал последнего сигнала из Лондона. Утром 26-го он получил телеграмму военного министерства, которая, как свидетельствует Черчилль, одобряла поведение Горта и разрешала ему «пробиваться в направлении побережья» во взаимодействии с французскими и бельгийскими армиями. В телеграмме говорилось: «Наступление на Сомме не может, по-видимому, быть осуществлено достаточными силами. В этом случае вы будете находиться в ситуации, при которой необходимо прежде всего считаться со спасением британских вооруженных сил, действующих во Франции. Вы пробьетесь к западу. Все побережье на запад от Главелина может быть использовано для погрузки войск. Военно-морские силы снабдят вас морскими судами, а военно-воздушные силы окажут всемерную поддержку»{267}.

Вскоре была получена вторая, более краткая телеграмма: «Премьер-министр во второй половине дня беседовал с Рейно. Французы не смогут провести атаку в южном направлении. Отходите к побережью»{268}.

Почти одновременно с телеграммой из Лондона Горту вручили телеграмму генерала Мишеля — начальника бельгийского Генерального штаба. Это был последний [225] вопль. Бельгийцы не в состоянии закрыть прорыв в направлении Ипра, так как нет резервов. Последние три слабых полка вводятся в сражение. Они не могут также оставить позиции на Лис и отойти на Изер, ибо считают, что будут разбиты во время отхода. Они просят англичан ввести хотя бы небольшие резервы на Куртрэ для отражения немецкого удара в стыке бельгийской и английской армий.

Ответом было ледяное молчание. Горт намеревается использовать свои резервы не для контрударов и не для попытки восстановления фронта, а для обеспечения коммуникаций с Дюнкерком. Рано утром 27 мая он получает еще одну телеграмму от военного министра: «Желаю уточнить, что вашей единственной обязанностью является в настоящее время эвакуировать в Англию как можно большую часть ваших войск»{269}. Все было предельно ясным.

Утром 27 мая Вейган решил организовать новое совещание союзников. Местом совещания был избран Кассель. Горт не пожелал явиться, а лишь послал своего представителя генерала Адама, которому поручил вести переговоры с французами, и то лишь по тем вопросам, которые касаются взаимодействия при отходе к Дюнкерку и организации плацдарма. Впрочем, на совещание не прибыл и Вейган. Его личный представитель генерал Коэльц зачитал собравшимся инструкцию, предписывающую командующим войсками «быть решительными в действиях и контратаковать противника всюду, где это будет возможно». После этого приступили к изучению порядка отхода к Дюнкерку и организации там предмостного укрепления. Французы предложили создать обширный плацдарм, включающий Кале, Дюнкерк, Ньюпор, и продолжать сопротивление. Но генерал Адам уклонился от обсуждения этого вопроса. Совещание в Касселе не дало результатов. Английские войска быстро отступали. Без предупреждения французов они [226] разрушили постоянную линию связи, проходившую через Лиль. Всякие непосредственные контакты между английской и французской армиями были прерваны. Северная группа армий шла к завершению катастрофы. Тем временем германское наступление достигло кульминационного пункта. «Кризис под Аррасом» удалось преодолеть после того, как в угрожаемый район была подтянута пехота. Все же обстановка на внутренних флангах групп армий «А» и «Б» вызывала озабоченность командования сухопутных сил. Ликвидация оставшегося между Лилем и Валансьенном клина союзных войск, серьезно разъединявшего усилия армий Бока и Рундштедта, оказалась трудным делом. Он вынуждал все более растягивать к востоку правый фланг 4-й армии, общий и без того широкий фронт которой к 23 мая превысил уже 200 км. Командующий 6-й армией, вместо того чтобы помочь 4-й армии перенесением усилий к югу, продолжал сосредоточивать ударную группировку на северном фланге, все еще рассчитывая на славу новых «Канн». Он бросал свои дивизии в кровопролитные атаки северо-восточнее Куртрэ, надеясь ударом в западном направлении окружить союзников в районе Лиля. Обстановка диктовала командованию сухопутных сил единственное решение: используя группирующиеся на левом фланге 4-й армии танковые корпуса, нанести удар вдоль побережья к северо-востоку, отрезать англичан от портов, окружить союзные армии и закончить таким образом операции на севере. Приказ ОКХ, отданный вечером 22 мая, был выдержан именно в этом духе. Группа «А» должна была возобновить наступление. Ее ударные силы направлялись к северу, одновременно обеспечивалось прикрытие на юг{270}. Замысел ОКХ состоял в том, чтобы группа «Б» сковала союзников с фронта, а группа «А» своими танковыми дивизиями атаковала бы их с тыла. [228]

Выполняя этот план, танковая группа Клейста повернула фронт к северу. На ее правом фланге наступал 41-й моторизованный корпус, на левом — 19-й корпус. 14-й моторизованный корпус получал задачу прикрыть наступление от ударов с юга, занимая оборону на участке Перонн — устье Соммы{271}.

По приказу штаба 4-й армии танковая группа возобновила наступление, эшелонируясь к востоку, так как положение под Аррасом продолжало оставаться неясным и не исключалась потребность ввода здесь более крупных сил.

Первоначально сопротивление союзников было слабым, но постепенно оно крепло. Под Девром и Саме бои носили тяжелый характер. В ночь на 23 мая мотоциклисты 2-й танковой дивизии прорвались к Булони, а 6-й танковой дивизии — к окраинам Кале. Здесь их остановило упорное сопротивление мужественных английских гарнизонов. На 23 мая группе Клейста ставилась задача овладеть Булонью, Кале и создать плацдармы на восточном берегу канала Эр, Сент-Омер, Гравелин, чтобы обеспечить предпосылки для последнего удара на восток с целью окружения и полного разгрома союзников{272}. Возобновив наступление с утра 23 мая, 41-й моторизованный корпус вскоре передовыми частями переправился через канал, создав небольшие плацдармы. 1-я танковая дивизия 19-го моторизованного корпуса устремилась в направлении Гравелина, 2-я сражалась за Булонь. Танковая группа, достигнув канала на рассвете 24-го, сделала короткую остановку, чтобы собрать силы. Командир 41-го моторизованного корпуса генерал Рейнгардт попросил разрешение у Клейста в этот же день возобновить наступление через канал Эр — Гравелин главными силами, чтобы помешать союзникам укрепить оборонительный [229] фронт{273}. Клейст одобрил и приказал продвинуть корпус на 10–15 км, до линии высот Газебрук — Кассель. Атака должна была начаться в 15:00 после бомбового удара.

Итак, около полудня 24 мая обстановка, несмотря на некоторые трудности, в целом благоприятствовала нанесению группой армий «А» последнего и решающего удара, который мог в ближайшие день-два привести к полному окружению и ликвидации всей северной группы французских и английских армий.

Если посмотреть на нередко воспроизводимую в современных немецких изданиях оперативную карту германского Генерального штаба, на которой в те дни было изображено расположение немецких войск 24 мая, то бросается в глаза вытянутая далеко вперед немецкая ударная группировка. Шеренга идущих от Бетюна до побережья танковых дивизий групп Клейста и Гота час за-часом сжимала причудливо выгнутый плацдарм, на котором оказывали последнее и, судя по всему, безнадежное сопротивление французы и англичане. На этой же карте, как раз на том ее месте, где изображен плацдарм у Дюнкерка, старательной рукой безупречного в своей аккуратности офицера германского Генерального штаба выведено: «Здесь окружены следующие соединения 1, 7, 9-й английской и французской армий» и дальше несколько длинных рядов цифр, обозначающих номера дивизий, участь которых, казалось, была предрешена. Но именно в тот день, когда офицер Генерального штаба составлял эту карту, произошло событие, давшее в будущем историкам [230] немало поводов для различных споров и предположений.

Речь идет о том, что вскоре было названо «Дюнкеркским чудом» и после войны превратилось в предмет острой полемики между исследователями.

Когда днем 24 мая танковая группа Клейста вышла на линию канала Эр — Гравелин и ей оставалось совершить заключительный бросок вдоль побережья, в штаб группы поступил приказ от имени Гитлера остановить танки и линию канала не переходить{274}. На основе этого, как его стали называть, «стоп-приказа» («Halt-Befehl») наступающая группировка была остановлена. Искусственно созданная пауза предоставила в последующие дни возможность английской армии избежать полного уничтожения и эвакуироваться морем из Франции. Согласно довольно широко распространенному на Западе взгляду, «чудесное избавление» британской армии под Дюнкерком в конечном счете спасло Англию, ибо сохраненные войска стали после возвращения не только основой обороны страны в последующие месяцы, но и костяком экспедиционных сил в будущем.

Почему же германское руководство, которое бесспорно держало в своих руках полную победу, отдало подобный приказ, остановило танковую группировку и позволило более чем 300 тыс. английских солдат и офицеров уплыть буквально из-под носа через Ла-Манш?

В существующей литературе имеются различные ответы на этот вопрос, представляющий собой основное содержание «проблемы Дюнкерка».

Самая распространенная точка зрения состоит в том, что, согласно мнению Гитлера, местность Фландрии в [231] районе Дюнкерка была малопригодна для движения танков. По свидетельству Лоссберга, эту точку зрения высказал в беседе с ним 24 мая Кейтель: «Территория Фландрии слишком болотиста для прохождения танков»{275}, аналогичного взгляда придерживались Йодль и другие офицеры ОКВ. Гутар отмечает, что когда из штаба сухопутных сил последовал запрос в ОКВ относительно мотивов приказа, то «...было выражено опасение увидеть танки выведенными из строя во рвах и перед бесчисленными оградами Дюнкерка»{276}. Из генералов сухопутных сил точку зрения Гитлера разделяли командующий группой «А» Рундштедт и его начальник штаба Зоденштерн. Якобсен пишет: «Так или иначе, один факт отрицать невозможно: Гитлер и Рундштедт были в определении положения совершенно одинакового мнения»{277}.

Согласно этой точке зрения, Гитлер надеялся далее уничтожить английскую армию авиацией. Сделать это обещал ему 23 мая Геринг, который выдвинул мысль, что не следует слишком повышать авторитета генералов сухопутных сил, а славу разгрома английской армии предоставить «национал-социалистскому» роду войск, каким он считал авиацию{278}. Лоссберг сообщает, что Браухич после получения «стоп-приказа» резко возразил Гитлеру. Но «фюрер решительно отклоняет высказанные с негодованием протесты фон Браухича, объясняя свое решение тем, что Геринг при помощи авиации сломит любую попытку противника погрузиться на суда и пустит ко дну каждую лодку, которой в силу особых обстоятельств удалось бы выйти в открытое море»{279}. [232]

Цель остановки танковой группы, по мнению большинства исследователей на Западе, состояла в том, чтобы сохранить танки для следующего этапа наступления во Франции — в ее центральные районы. Именно такое объяснение, по данным Лоссберга, дало 24 мая ОКВ, аргументируя его тем, что если движение на Дюнкерк будет продолжено, «тогда для второй фазы наступления против Франции не будет достаточных сил»{280}.

Ключ к решению «проблемы Дюнкерка» некоторые авторы усматривают и в том, что между генералами и Гитлером существовали разногласия в оценке обстановки и дальнейших планов. Особенно подчеркивает этот момент Якобсен, ссылаясь на факт отмены Гитлером приказа ОКХ о передаче с 24 мая 4-й армии в подчинение группы армий «Б» и в связи с этим о его заявлении относительно будто бы имевшей место «нелояльности» Браухича и Гальдера, якобы сделанном в тот же день{281}.

Вечером 24 мая Гитлер подписал директиву № 13, согласно которой авиация должна была «взломать сопротивление противника, находившегося в котле, воспрепятствовать уходу англичан через канал». Немецкий северный фланг должен был «концентрированной атакой уничтожить противника»{282}. Иными словами, согласно директиве, вопреки замыслу ОКХ, группа «А» переходила к обороне, а наступать должна была значительно более слабая группа «Б». Гальдер записал по этому поводу: «Я хотел группу армий «А» сделать молотом, а группу «Б» — наковальней. А выходит так, что группа армий «Б» делается молотом, а группа армий «А» наковальней»{283}.

Таковы наиболее распространенные точки зрения, объясняющие причины приказа об остановке немецких танков под Дюнкерком: танконедоступная местность, [233] опасение потерять танки для второго этапа войны, надежда на авиацию, противоречия между генералами.

В какой мере можно согласиться с этой аргументацией?

Прежде всего рассмотрим вопрос о характере местности под Дюнкерком.

Действительно, район Дюнкерка принадлежит к числу пересеченных. Но местность здесь не является непроходимой для танков. Об этом единодушно свидетельствует мнение всех специалистов — танкистов, которые находились 24–25 мая здесь на местности у Дюнкерка и видели ее собственными глазами.

Инспектор германских бронетанковых войск генерал Тома 24 мая находился впереди боевых порядков главных сил за каналом Эр — Гравелин вблизи Дюнкерка. После получения «стон-приказа» он, как сообщает Лиддел Гарт, связался по радио с ОКХ и «умолял, чтобы ему разрешили продвигаться вперед»{284}. Как сообщает в своих воспоминаниях Цейцлер, командир танковой группы генерал Клейст считал вполне возможным продолжать атаку через канал{285}. Это же подтверждает Якобсен{286}. Клейст заявлял, что приказ об остановке «показался ему бессвязным, он решил с ним не считаться и приказал перейти канал бронемашинам Рейнгардта»{287}.

Оба командира танковых корпусов — Рейнгардт и Гудериан — также признавали возможным продолжать наступление, причем последний заявил, что, получив приказ, он и его помощники «онемели от изумления»{288}. [234]

Даже командир лейбштандарта «Адольф Гитлер» Дитрих, ярый нацист и личный друг фюрера, попытался не подчиниться приказу об остановке и 25 мая выдвинул свои подразделения через канал. Нечего и говорить, что, как свидетельствуют все доступные источники, Браухич, Гальдер и командующий 4-й армией Клюге считали вполне возможным и необходимым продолжать наступление.

Таким образом, все ответственные танковые командиры и командующие, находившиеся на фронте, то есть люди, которые могли оценить возможности местности непосредственно и по меньшей мере не хуже, чем Гитлер, Кейтель и Рундштедт, находившиеся за много десятков километров от района боев, не считали ее настолько трудной для действий танков, чтобы потребовалось остановить наступление в его самой решающей стадии, притом не перед болотами, а перед высотами Касселя и Хазебрука, овладеть которыми не представляло ни труда, ни опасности. Очевидно — и это подтверждает Гутар, — продвижение до Дюнкерка было вполне возможным вдоль дорог, которые здесь возвышаются над местностью{289}.

Гитлер, Кейтель, Йодль, Рундштедт, безусловно, понимали, что удар вдоль побережья и занятие Дюнкерка в сложившейся обстановке — это задача крупного стратегического масштаба и что для ее решения можно пожертвовать сотней танков. Если было бы признано необходимым, они не колеблясь направили бы танковые корпуса в 10-километровый бросок через низину, подобно тому как не боялись использовать их вдоль узких горных дорог лесистых Арденн под угрозой атак союзной авиации, или в болотистых районах Нарева и Буга, или на пересеченных каналами долинах Голландии. Немецкое командование, как показали бои в Арденнах, за Северный канал, у Мааса, к этому времени обладало большим [235] опытом инженерного обеспечения наступления танковых дивизий по сложной пересеченной местности в условиях намного более трудных, чем те, в которых они оказались 24 мая{290}.

Что касается второго объяснения «стоп-приказа» — надежд Гитлера на военно-воздушные силы, то, конечно, в этом имеется доля истины. Однако сомнительно, чтобы авиации придавалось решающее значение, так как во второй половине мая германские ВВС были уже ослаблены, им требовалось время для перебазирования к западу. Именно здесь впервые за всю войну активизировались военно-воздушные силы союзников, сумевшие на время даже захватить господство в воздухе. Командующий 2-м воздушным флотом Кессельринг не считал возможным решить авиацией возложенные на нее задачи{291}. Кроме того, в районе Дюнкерка удерживалась погода, не благоприятная для полетов. Гальдер записал 30 мая: «Теперь мы вынуждены смотреть, как в плохую погоду, когда деятельность авиации невозможна, противник тысячами уезжает в Англию у нас из-под носа»{292}. [236]

К тому же бесконечно трудно поверить, что, убедившись 24, 25 и 26 мая в неспособности Геринга выполнить обещание уничтожить англичан в Дюнкерке авиацией, Гитлер бездействовал бы еще 6–7 суток и не дал бы приказа сухопутным войскам сделать свое дело. Ведь эвакуация английской армии продолжалась 9 суток — с 27 мая по 4 июня, причем ежесуточно на глазах у немцев отправлялось на кораблях от 17 до 68 тыс. человек! Заметим, что бывший гитлеровский фельдмаршал Манштейн, рассматривая вопрос о танконедоступной местности и расчетах на авиацию, как о причинах остановки под Дюнкерком, пишет: «Как бы то ни было, оба эти аргумента с военной точки зрения были несостоятельными»{293}.

Таким образом, нельзя не прийти к выводу, что главные аргументы, которыми большей частью пользуются особенно на Западе для объяснения причины «чуда под Дюнкерком» (недоступная местность и расчеты на авиацию), являются весьма шаткими и не могут в полной мере объяснить появления приказа об остановке.

Быть может, достаточно обосновано мнение, что Гитлер и Рундштедт остановили танковую группу Клейста, чтобы сохранить ее для второго этапа войны во Франции, который, как им якобы казалось, окажется трудным и потребует многих усилий?

Этот тезис также неубедителен. После того как группа армий «А» прорвалась к побережью и стало ясным, что сильнейшая — 1-я группа союзных армий будет разгромлена, когда Голландия и Бельгия капитулировали, фашистская верхушка стала считать победу на Западе обеспеченной и войну практически выигранной. Лоссберг сообщает, что, когда 24 мая он поделился с Йодлем своими тревогами относительно «стоп-приказа», тот ответил: «Война уже выиграна, и осталось лишь закончить ее»{294}. Гутар имеет достаточно оснований утверждать, что [237] «после окружения союзных армий на севере Гитлер рассматривал Францию как практически выключенную из военных действий и осужденную сложить оружие»{295}. Действительно, если в начале войны на Западе 136 немецких дивизий нанесли поражение примерно равному количеству союзных, то можно ли было теперь опасаться оставшихся 60 французских соединений, значительно подорванных морально? Очевидно, что предстоящий этап борьбы во Франции не рассматривался как трудный. Во всяком случае, он не считался настолько сложным, чтобы сознательно пожертвовать только ради него стратегическим выигрышем под Дюнкерком.

Представляется совершенно немыслимым, исходя из всей системы взглядов и традиций германских милитаристов, опыта их операций в 1939–1942 гг., чтобы тактические соображения стали причиной отказа от завершения крупной операции «на уничтожение», подготовка и планирование которой велись скрупулезно восемь месяцев. Нельзя считать ОКВ и ОКХ настолько примитивными, чтобы они, бросив незавершенным первый этап военных действий во Франции, могли бы без чрезвычайных причин сразу переключить внимание только на подготовку второго этапа. При всех обстоятельствах они были в состоянии продвинуть хотя бы одну-две танковые дивизии, поддерживаемые авиацией, на 10–15 км к Дюнкерку.

Действительную причину «Дюнкеркского чуда» следует искать прежде всего в комплексе военно-политических обстоятельств, характерных для данного этапа войны на Западе.

«Проблема Дюнкерка» может быть решена лишь в том случае, если ее рассматривать в неразрывной связи с крупными военно-политическими и стратегическими решениями, которые складывались у германского руководства в двадцатых числах мая 1940 г. и которые были продолжением довоенных политических тенденций. [238]

Целый ряд фактов свидетельствует о том, что одной из наиболее важных дат западного похода было 20 мая. До этой даты, как мы видели ранее, Гитлер был охвачен многими страхами и сомнениями, он не верил успеху, отовсюду ждал опасности, постоянно боялся изменения обстановки к худшему. Но 20–21 мая, когда группа армий «А» вышла к побережью и северная группа союзных армий была отрезана, когда лишь канал стал отделять вермахт от Англии, в сознании Гитлера и его ближайшего окружения произошел тот психологический сдвиг, тот перелом, который в условиях гитлеровского режима нередко бывал стимулом быстрого появления новых планов.

Импульсивно Гитлер, а потом слепо преданные ему Кейтель и Йодль переходили от страха к растущему и столь же крайнему оптимизму. Так же быстро, как и в Польше, фантазия «верховного главнокомандующего» от чисто тактических категорий сделала скачок в области проблем «мирового характера» и к планам дальнейшего ведения войны после победы во Франции. Согласно Йодлю, Гитлер именно 20 мая заявил, что союзники должны будут отдать Германии отнятые у нее в течение 400 лет области, что первые переговоры с французами он будет вести в Компьене, где в 1918 г. было заключено перемирие. Затем фюрер объявил, пока еще только своим приближенным, что теперь Англия сможет иметь с Германией выгодный мир, если возвратит ей колонии{296}. Скоро он скажет об этом официально с трибуны рейхстага.

В этот же день, 20 мая, перейдя от полемики с военным командованием к безудержным похвалам в его адрес, Гитлер сформулировал дальнейшие задачи вооруженных сил в войне против Франции, а на следующий [239] день утвердил план операций на втором этапе войны{297}. Его охватило чувство необычайной гордости за победу. Гальдер записал 21 мая о письмах, которые Гитлер направил Муссолини: «...переписка последнего времени наполнена гордыми сообщениями фюрера об успехах и приветственными речами Муссолини»{298}. Наконец, 21 мая в официальном докладе Гитлеру командующий флотом адмирал Редер счел возможным именно сейчас поставить вопрос о подготовке вторжения в Англию{299}.

Итак, 20–21 мая Гитлер и его ближайшее окружение, считая войну против Франции практически выигранной, начинают думать о новых планах. Первая проблема, которая возникает перед ними, — как быть с Англией? Первый ответ, который дается тогда же на этот вопрос, — заключить мир.

Французский исследователь Гутар на основе анализа фактов приходит к выводу, что «после окружения союзных армий на севере Гитлер... был убежден, что Англия, лишившись своих континентальных солдат, сочтет себя вынужденной заключить мир. Он имел твердое намерение облегчить Англии это дело и предложить ей чрезвычайно великодушные условия. Было ли в этих условиях удобно начать с того, чтобы захватить у них их единственную армию и тем унизить англичан? Может быть, стоило бы лучше сделать красивый жест и позволить их войскам совершить посадку на суда, что не представляло никакой опасности, так как они не могли взять с собой свое оружие, а война уже на исходе?»{300}

Чрезвычайно интересным является свидетельство постоянного представителя Риббентропа при Гитлере Гевеля. Он заявил об обстановке под Дюнкерком: «Лично Гитлер вмешался в то, чтобы дать англичанам уйти. Он был убежден, что разгром британской армии имел бы [240] следствием то, что Англия была бы вынуждена сражаться до последнего человека»{301}.

Но сразу же возникла и другая проблема.

Факты свидетельствуют, что именно в эти дни, когда завершался первый этап войны против Франции, а не позже, как это нередко утверждается, Гитлер принял основы решения о войне против Советского Союза.

Здесь мы прежде всего сошлемся на интересный документ, который впервые был опубликован в 1958 г. в работе Клее «Das Unternehmen «Seelöwe», представляющей собой запись бесед автора с бывшим начальником штаба группы «А» генералом Зоденштерном и основанный также на письме последнего к автору{302}.

Зоденштерн документально свидетельствует, что 2 июня 1940 г. Гитлер, приехав в штаб группы, расположенный в Шарлевиле, беседовал с глазу на глаз с Рундштедтом и с ним, Зоденштерном. В ходе беседы Гитлер заявил, что Англия, как он ожидает, «будет вскоре готова заключить разумный мир». И тогда у него «освободятся руки для выполнения его великой задачи — рассчитаться с большевизмом». Вечером того же дня, как свидетельствует Зоденштерн, «Рундштедт был очень неспокоен. Он понимал, что предстоит война с Советским Союзом»{303}.

Есть достаточно оснований верить этим данным о содержании беседы. В ходе войны на Западе отношение Гитлера к Рундштедту и его начальнику штаба было особенно хорошим и он мог доверительно сообщить им о своих намерениях, в которые, вне всякого сомнения, посвятил также руководство ОКВ — Кейтеля и Йодля. Последний заявил [241] на Нюрнбергском процессе, что «даже во время кампании на Западе, то есть в мае — июне 1940 года (подчеркнуто нами. — Д. П.), Гитлер сказал ему, что он принял основное решение принять меры против Советского, Союза, как только наше военное положение сделает это возможным»{304}. Различные источники показывают, что в конце мая — начале июня 1940 г. гитлеровские командные и разведывательные органы проявляли повышенный интерес к Советскому Союзу и «восточным» делам. В документе командования германского военно-морского флота, посвященном подготовке войны против СССР, содержатся записи последних чисел мая 1940 г., из которых явствует, что гитлеровская верхушка уже в это время искала повода для будущего нападения на Советский Союз, обвиняя его, в частности, в подготовке агрессии на Балканы{305}.

Совершенно понятно, что столь важное решение — напасть на Советский Союз — не могло быть принято Гитлером в течение одного дня, например 2 июня, когда оно было сформулировано в Шарлевиле. Учитывая общее положение, перелом в сознании и направленности действий руководства, происшедший 20–21 мая, а также приведенные выше показания Йодля, мы приходим к заключению, что основы решения о нанесении следующего удара против СССР возникли одновременно с планом заключения мира с Англией — в начале двадцатых чисел мая 1940 г.

Но если это так, то, как нам представляется, вопрос о «чуде под Дюнкерком» должен решаться только в связи с приводимыми данными и фактами. [242]

Приказ об остановке под Дюнкерком, отданный 24 мая, неразрывно связан с крупными военно-политическими решениями, возникшими у Гитлера после 20 мая, в которые он посвятил первоначально лишь Кейтеля, Йодля (ОКВ), Рундштедта и Зоденштерна (группа «А»). Именно этим объясняется то обстоятельство, что лишь данные лица понимающе поддерживали «стоп-приказ», в то время как «непосвященные» до поры до времени Браухич и Гальдер (ОКХ), Клюге и другие командиры недоумевали и возмущались по поводу остановки танков на канале Эр — Гравелин.

Но возникает вопрос, играли ли вообще в решении вопроса об остановке танков под Дюнкерком какую-нибудь роль военно-технические расчеты? Да, определенную роль играли. Мы уже отмечали, что, вопреки официальной версии «стоп-приказа», местность под Дюнкерком позволяла использовать танки без особого ущерба. Но все же они здесь понесли бы потери, так как прижатые к берегу англичане, видимо, защищались бы с яростью.

Ко времени выхода немецко-фашистских танковых войск на побережье они уже понесли немалые потери. По данным Якобсена, 3-я танковая дивизия с 10 мая до начала июня 1940 г. потеряла 98 танков, 4-я танковая дивизия — 93, 5-я танковая дивизия — 33 % всех танков, 39-й танковый корпус — 30 % всех танков. Общие потери танкового парка с 10 до 30 мая составили 466 танков.

Приняв в своей основе решение напасть на СССР, Гитлер первоначально думал осуществить его уже осенью 1940 г. Об этом, в частности, сообщал Йодль 29 июля 1940 г. Варлимонту и Лоссбергу в штабе оперативного руководства{306}. Согласно немецким данным — и Гитлер, конечно, не мог этого не знать, — доля производства танков в общей стоимости производимого в Германии вооружения в 1940 г. составляла всего лишь 1,6%{307}. Военные [243] заводы выпускали ежемесячно менее 200 танков и самоходно-артиллерийских установок{308}. Если агрессия против Советского Союза, по первым расчетам Гитлера, могла начаться примерно в сентябре — октябре 1940 г., то к этому времени промышленность могла дать около 1000 танков. В начале июня 1940 г. немецко-фашистская армия имела 2114 танков. В ходе дальнейших действий во Франции потери могли достигнуть 15–20 % этого состава. Тогда к завершению войны на Западе германский танковый парк имел бы около 1700, а к нападению на Советский Союз — примерно 2500–2600 танков, главным образом легких и средних. Этих сил было явно недостаточно для похода против СССР. Поэтому танки следовало беречь. Они были нужны и для завершения войны во Франции, и для возможного будущего похода. «Танковые силы беречь для будущих операций»{309}, — сказал Гитлер 24 мая.

Но, может быть, правы те, кто считает, что Гитлер дал приказ об остановке с целью сберечь танки только лишь для завершающей стадии западного похода? Как мы видели, данные свидетельствуют о том, что после выхода к побережью и ликвидации огромных армий союзников Гитлер и генералы считали войну практически выигранной. Они не ожидали встретить на ее завершающей стадии упорного сопротивления, а следовательно, не рассчитывали на большие потери. Собственно, если бы они не собирались после западного похода продолжать войну на Востоке, им не нужно было бы так тщательно беречь танки.

Можно сделать следующие общие выводы о «проблеме Дюнкерка».

1. Вопрос об остановке немецких танков под Дюнкерком неразрывно связан с планами дальнейшего ве дения агрессивной войны, которые стала вырабатывать фашистская [244] верхушка начиная с 20 мая 1940 г. «Чудо под Дюнкерком» возникло как первый шаг к осуществлению зародившегося теперь нового плана Гитлера: заключить мир с Англией и при ее поддержке напасть на Советский Союз. «Дюнкерк», попытки Гитлера заключить мир с Англией, план «Зеелеве» (план вторжения в Англию) и, наконец, план «Барбаросса» (план агрессии против СССР) — единая линия политических и военных маневров и решений. Единая цепь, а «Дюнкерк» — ее первое звено.

2. Английским войскам была предоставлена возможность эвакуироваться из Франции, оставив почти все оружие на континенте (2300 орудий и 800 пулеметов). Это рассматривалось Гитлером как одна из предпосылок быстрейшего соглашения с Англией, которая, как он думал, проявила бы меньшую уступчивость, если бы ее гордость была уязвлена полным разгромом на континенте.

3. Гитлер и его приближенные, видимо, хотели сберечь как можно больше танков, необходимых для окончания западного похода, а главное — для военных действий на обширных пространствах Советского Союза, тем более что в них ощущался серьезный недостаток, а промышленность не могла быстро возместить потери.

4. Вряд ли правы те буржуазные, особенно западногерманские, исследователи, которые преувеличивают разногласия, «борьбу мнений» между Гитлером и генералами в конце мая, считая это одной из причин «чуда». Здесь — еще одна попытка подчеркнуть, будто генералы могли «решительно возражать» фюреру. Существовал приказ Гитлера — наступать пехотой, а не танками (директива ОКВ от 26 мая), точно выполнявшийся Рундштедтом. Возражения несогласных практической роли не играли. Возобновленный 26 мая удар был уже «другим наступлением» с частной задачей — на Ипр.

Французские северные армии не удалось эвакуировать вслед за англичанами. По настоянию Рейно через Ла-Манш было переправлено лишь около 15 тыс. человек. [245] 4 июня англичане завершили эвакуацию. В тот момент, когда последний английский солдат покинул французское побережье, английское правительство перестало оказывать военную помощь своему союзнику, тщетно взывавшему к Лондону о присылке новых эскадрилий.

Нежелание союзников помочь бельгийцам ускорило их капитуляцию. В полночь 28 мая немецкий генерал Рейхенау и бельгийский генерал Деруссо подписали протокол о безоговорочной капитуляции бельгийской армии. До 500 тыс. человек сложили оружие.

После выхода германских армий на побережье, капитуляции Бельгии и ухода англичан наступила передышка в военных действиях, продолжавшаяся до 5 июня. Французское правительство постаралось использовать ее для зондирования вопроса о перемирии с немцами. Уже на заседании 25 мая оно открыто обсуждало этот вопрос. В последующие несколько дней капитулянты и пораженцы производили дипломатическую разведку в Риме, рассчитывая, что удобнее всего было бы использовать в качестве посредника Италию, отдав ей «в компенсацию» часть «заморских» территорий. Однако Гитлер и Муссолини не считали момент достаточно выгодным для переговоров, так как понимали, что в сложившихся условиях они добьются значительно большего путем продолжения войны. Да и во Франции боязнь народных выступлений еще удерживала правительство от слишком открытых шагов к полной капитуляции. Когда стало ясно, что Германия и Италия еще не хотят вести с Францией переговоры, а британский союзник отказывается от реальной помощи, председатель совета министров Рейно фактически передал власть группе Пэтэна — Лаваля, которая, по мнению всех, могла добиться перемирия в ближайшие сроки.

Крупное политическое предательство, совершаемое во время войны, не может, конечно, оказать влияния на ход вооруженной борьбы немедленно и прямо. Всегда необходимо время для того, чтобы воля сотен тысяч сражающихся была сломлена и парализована и фронт прекратил [246] борьбу. Вопрос о капитуляции перед германским фашизмом был предрешен еще в мае пораженцами, которых выдвинула на первый план французская буржуазия. Однако это не могло означать полного и немедленного отказа от военной борьбы. Никто во Франции не был в состоянии, не рискуя всем, заставить армию открыть фронт и прекратить сопротивление. Наоборот, нужно было делать черное дело под патриотическими лозунгами. Чем ближе подходил Вейган к полной капитуляции, тем громче говорил он о необходимости «сражаться за Францию». Французский военный организм продолжал действовать. Штабы составляли планы, командиры отдавали приказы, инженеры укрепляли позиции, а солдаты честно готовились вновь сразиться с врагом и умереть за родину.

5

В то время как во Фландрии еще продолжались бои, завершением которых явился Дюнкерк, французское верховное командование отдало приказ о подготовке нового оборонительного сражения на фронте Соммы и Эны. В ходе совещания военного комитета 25 мая Вейган развивал мысль о том, что лучше было бы сразу отойти на Нижнюю Сену и Марну. Но добровольно отдать врагу еще один кусок Франции правительство не решалось. Новый удар противника, в неизбежности которого никто не сомневался, было решено принять на Сомме, прикрывая Париж и внутренние районы Франции. Однако Нижняя Сена и Марна не были забыты. Они оставались в расчетах Генерального штаба как линия дальнейшего отхода французской армии. Решение это было доведено до войск на следующий день в виде приказа, гласившего: «Сражение, от которого зависит судьба страны, будет дано без помыслов об отступлении, на позиции, которую мы занимаем в настоящее время. [247]

Все командиры, от командующего армией до командира подразделения, должны быть воодушевлены неодолимым желанием сражаться на месте до последней капли крови»{310}.

Этот приказ, казалось дышавший энергией, дал повод современным французским историкам утверждать, будто его дух соответствовал действительным настроениям французского командования. Даже такие буржуазные историки, как Лиэ и Гутар, не подвергают сомнению искренность составителей «планов упорной обороны». Но известно, что в конце мая и начале июня политическая и военная верхушка Франции уже предрешила вопрос о капитуляции, осуществление которой теперь оставалось лишь делом времени и благоприятного момента. Вейган, отдавая приказы о сопротивлении, не верил ни одному своему слову.

В тот день, когда готовился упомянутый приказ, Вейган заявил военному комитету: «У нас нет достаточных резервов для того, чтобы провести как следует под натиском противника отступление (подчеркнуто нами. — Д. П.) с линии Сомма — Эна в направлении линии Нижняя Сена — Марна. Нет возможности осуществить методическое отступление с таким недостатком сил»{311}. Мысль об отступлении, а не о борьбе господствовала на самом деле в умах верховного командования и Генерального штаба. В тот же день Вейган «предупредил» правительство: «Наступит момент, когда Франция помимо своей воли окажется лишенной возможности продолжать эффективную вооруженную борьбу для защиты своей земли»{312}. Таковы были действительные настроения главнокомандующего.

У французского командования имелась еще возможность организовать сильный контрудар во фланг немецким танковым и моторизованным дивизиям, выходящим [248] к побережью тогда, когда фронт их прикрытия с юга оставался слабым (последние числа мая). Однако этот шанс не был использован. Вместо организации контрудара в благоприятных условиях Вейган втянул крупные силы французских войск, включая резервы главного командования, в затяжные бесперспективные бои против хорошо укрепленных немецких плацдармов на южном берегу Соммы в районах Абвиля, Амьена и Перонна. Эти бои велись непрерывно с 26 мая до 4 июня и поглотили почти без всякого результата значительную часть и без того слабых и немногочисленных французских резервов.

Так, в бесплодных контратаках французское командование истощило свои крайне скудные резервы и до предела ослабило бронетанковые войска в преддверии общего наступления немцев.

Для нового оборонительного сражения французская армия располагала к 29 мая на широком фронте от моря до Лангийона всего лишь 43 пехотными, 3 бронетанковыми и 3 кавалерийскими дивизиями{313}. Большинство из них не имело штатного числа людей и техники или находилось в стадии формирования. 12 дивизий состояли только из двух пехотных полков каждая. 2-я и 3-я бронетанковые дивизии насчитывали соответственно 86 и 50 танков, вместо положенных по штатной норме 150{314}. Три легкие механизированные дивизии вообще оказались без танков и необходимого вооружения. Главное командование предполагало оставить в своем резерве 7–8 дивизий из числа вновь формирующихся в глубине страны. Однако 2 июня стало известно, что эти дивизии будут готовы не раньше 10 июня. Начинать сражение приходилось почти без резервов.

Группировка французов к 4 июня 1940 г. была следующей. [249]

Рубеж Соммы на западном фланге удерживала 10-я армия, созданная из сформированной ранее группы генерала Альтмайера. Имея на фронте от моря до Амьена шесть пехотных и кавалерийских дивизий, армия вплоть до кануна наступления продолжала безрезультатно атаковать немецкие плацдармы у Абвиля и Амьена, неся при этом тяжелые потери. Создать устойчивый фронт обороны к началу германского наступления армия не успела. За 10-й армией сосредоточивалась резервная группировка главного командования из трех крайне ослабленных легких механизированных и двух бронетанковых дивизий.

К востоку от Амьена 7-я армия обороняла шестью дивизиями в первом эшелоне 90-километровый фронт, а три ее дивизии располагались во втором эшелоне, на слабой тыловой позиции севернее Реймса. В тылу армии заново формировалась 1-я бронетанковая дивизия, разбитая еще 15 мая на Маасе.

Далее на восток вдоль реки Эна до Атиньи протянула свой фронт 6-я армия генерала Тушона. Ее восемь дивизий оборонялись здесь с середины мая, и поэтому позиции были укреплены несколько лучше, чем на других участках. Все три армии объединялись командующим третьей группой армий генералом Бессоном. В качестве резерва группы армий служила единственная дивизия в Шато-Тьерри, удаленная от первого эшелона на расстояние 12 часов марша.

4 июля на командный пункт 6-й армии в замок Конжи прибыл генерал Жорж. В присутствии нескольких генералов он объявил о реорганизации управления: создавалась новая группа армий — четвертая — под командованием Хюнцигера; в нее включались 6-я и 4-я полевые армии. Теперь третья группа армий должна была оборонять полосу от моря до Парижа включительно, а четвертая — далее до Линии Мажино. Бессон получал более узкий фронт обороны. Реорганизация, начатая накануне «генерального» наступления немцев, ни к чему не [250] привела. Она лишь внесла сумятицу в управление французской армией.

Нельзя не упомянуть и о том, что только сейчас, в период подготовки последнего сражения, французский Генеральный штаб впервые попытался обобщить опыт предшествующих боев и учесть его при организации нового оборонительного фронта. Приказ французской главной квартиры от 26 мая требовал иметь в качестве основы обороны опорные пункты, создаваемые на главных направлениях. Попытка использовать опыт первых недель войны оказалась робкой. В приказе ничего не упоминалось об изменении системы противотанковой обороны и о том, что она должна была служить основой основ всей оборонительной системы союзников.

Итак, решение было принято. Но это было решение без веры в его выполнимость и, самое главное, — без желания руководителей выполнить его.

* * *

Германский план дальнейшего наступления окончательно сложился в последних числах мая. Главный удар наносился крупными подвижными группировками с рубежа реки Соммы на юго-восток, в направлениях Бар Ле-Дюк (группа армий «А») и Сен-Дизье (группа армий «Б»). Предполагалось создать сильную подвижную группировку, которая будет развивать наступление в направлении восточного берега Мозеля, воплощая собой теперь уже полностью утвердившуюся идею о ведущей роли крупных танковых соединений. Направление удара определялось стремлением Гитлера захватить Лотарингский железорудный бассейн и осуществить двойной охват всей главной группировки французской армии между Парижем и Линией Мажино. Главнокомандующий сухопутных сил дал указание совершить прорыв, не опасаясь за фланги.

К вечеру 4 июня немецко-фашистская армия заняла исходный рубеж для нового наступления в следующей группировке сил. На правом крыле находилась группа армий «Б» в составе 4-й и 6-й армий. В центре фронта [251] развертывания находилась группа армий «А» в составе 9, 2, 12 и 16-й армий{315}.

Танковые войска получили новую группировку. 10 танковых дивизий были теперь объединены в 5 танковых корпусов. Каждый из них имел по две танковые и одной моторизованной дивизии. Три таких корпуса были даны в группу «Б»; два — в группу «А».

В группе «Б» находились отныне 15-й отдельный танковый корпус Гота (5-я и 7-я танковые дивизии), который имел задачу наступать вдоль побережья к Нижней Сене. Два других танковых корпуса (14-й в составе 9-й и 10-й танковых дивизий и 16-й, включавший 3-ю и 4-ю танковые дивизии) образовали танковую группу Клейста, нацеленную на глубокий охват Парижа.

Группа «А» объединяла свои два танковых корпуса (39-й в составе 1-й и 2-й танковых дивизий и 41-й — 6-я и 8-я танковые дивизии) в танковую группу Гудериана, задачей которой было действовать в направлении плато Лангр, заходя в тыл Линии Мажино.

Таким образом, на направлениях главных ударов, особенно на правом фланге группы армий «А», немецко-фашистские войска имели полное превосходство над французскими, что обеспечивало им успех. Всего немецко-фашистское командование для нового наступления перегруппировало, подготовило и развернуло 124 дивизии. Германская группа армий «Ц» продолжала обороняться против Линии Мажино, обеспечивая операцию слева. [252]

Согласно замыслу главного командования немецко-фашистской армии, первой должна была перейти в наступление группа армий «Б», которая наносила удар в сердце Франции.

6

Германское наступление на Сомме началось группой армий «Б» в 5 часов 7 июня. В последний раз поднялись из окопов французские солдаты, чтобы отразить натиск врага. Силы были слишком неравными, оборонительный фронт неглубоким, а моральная и физическая усталость французских войск чрезмерной. Французские солдаты и офицеры не видели перед собой ясной цели и перспектив борьбы. Они, как и прежде, честно вступили в бой за Францию. Но теперь они не могли не понимать, что организм французской армии болен и распадается под действием страшной бациллы пораженчества. Единственное спасение Франции — превращение войны в подлинно народную войну было абсолютно чуждо правительству национальной измены. Ведь армией по-прежнему командовали генералы, которые вели ее от поражения к поражению, — Вейган, Хюнцигер, Корап и другие. Именно их пригвоздила к позорному столбу Коммунистическая партия Франции, заявившая в июле 1940 г.: «С преступной беспечностью, достойной генералов Второй империи, они не сумели ничего предвидеть и ничего организовать. Все эти гражданские и военные предатели Франции не заслуживают ни малейшего доверия»{316}. Французские солдаты, поднявшиеся на рассвете 5 июня 1940 г. из окопов за Соммой, чтобы встретить врага, теперь уже сражались без надежды на успех. На отдельных участках немецкая атака была отбита успешно. Двое суток южнее Амьена 24-я пехотная дивизия сдерживала [253] танки 9-й и 10-й немецких танковых дивизий. Поле боя превратилось, как свидетельствовали очевидцы, в кладбище германских танков. На канале Элет захлебнулись под огнем французской артиллерии все немецкие атаки в направлении Шмен-де-Дам. Наступавший с плацдарма южнее Перонн 16-й танковый корпус встретил мужественное сопротивление 19-й и 29-й французских пехотных дивизий и контратаки слабой 1-й бронетанковой дивизии. Успех в ожесточенном двухдневном бою был достигнут немцами дорогой ценой. «Тотальные потери 16-го армейского корпуса в танках достигают 30%, — писал Гальдер. — Танковые дивизии понесли значительные потери в пехоте и в личном составе мотоциклетно-стрелковых частей. Войска требуют пополнений»{317}. Но в целом слабый фронт на Сомме не смог удержать танкового потока. Немцы обходили опорные пункты, прорывали растянутую оборону компактными группировками при сильной поддержке авиации.

Именно в эти дни немецко-фашистский генералитет теперь уже окончательно признал все преимущества массированного наступления крупных танковых соединений в оперативных масштабах. После прорыва на Сомме все намерения немецких командиров сводились к быстрейшему проталкиванию вперед подвижных войск. Анализ оперативных документов немецкого верховного командования, разработанных в июне 1940 г., показывает, что, не в пример маю того же года, решение главных задач возлагалось теперь не на пехоту, а исключительно на танковые корпуса; пехотные части как бы отодвигаются на второй план. Танковые соединения получают множество задач на различных участках. Дрогнувший французский фронт не может их остановить.

Исход войны не вызывал сомнений. «Битва за Францию» окончилась в мае, теперь на Сомме гремели ее отголоски. Заключительный акт ничего не менял. Политика Мюнхена и «странной войны» логически завершалась [254] военной катастрофой. Капитулянты и предатели, получавшие все больше власти, сделали все, чтобы не позволить народу активно включиться в борьбу, перевести ее на подлинно демократический путь общенародного сопротивления. Крупная буржуазия не допустила повторения 1871 года. Гитлер был приемлемее, чем Коммуна. Когда фашистские дивизии приближались к Парижу, правительство срочно усилило столичную полицию и приказало стрелять в рабочих, если они попытаются организовать оборону города. Открытая пропаганда фашизма подрывала и без того надломленное состояние людей. Буржуазный общественный деятель де Кериллис пишет: «Техника тех, кто задавал тон в делах так называемого патриотизма, состояла в том, чтобы пичкать общественность всеми тезисами гитлеризма... Людей заражали ядом нацизма...»{318}.

Но не эти обреченные историей панегирики фашизму становились правдой Франции. Раздавшийся 6 июня пламенный призыв французских коммунистов — превратить войну в народную, вооружить народ, оборонять Париж — определял единственный путь, способный изменить судьбу Франции, ибо в первом периоде Второй Мировой войны гитлеровские армии останавливались там, где сопротивление им принимало общенародные формы.

Врезаясь в массы отступавших, немецкие танки двигались все дальше на юг. В конце концов они вышли в тыл Линии Мажино, падение которой стало символом окончательного краха военной системы Третьей республики. Критика оружием — лучшая критика военных идей мирного времени. Де Кериллис называет идею Линии Мажино попыткой «...вернуться к самым устарелым и непригодным военным тенденциям.., классической мыслью, переходящей из поколения в поколение еще из каменного века через столетия... Продолжение [255] этой традиции в век танков, авиации и парашютизма, — продолжает он, — означало вызов здравому смыслу»{319}.

Почти на всех участках фронта немецко-фашистские соединения быстро двигались вперед, стремясь выйти к Марне и захватить плацдармы. На совещании руководства вермахта 10 июня было принято решение ввести между внутренними флангами 4-й и 6-й армий прибывающую с севера 18-ю армию в общем направлении на Париж. 4-й армии ставилась задача наступать западнее, а 6-й — восточнее Парижа. Танковая группа Клейста, силы которой теперь были объединены, нацеливалась на юго-восток, в направлении Труа. В этом же направлении должна была наступать и танковая группа Гудериана. После выхода танковых дивизий в район Труа здесь была создана мощная танковая группировка типа танковой армии, которая получила задачу совместно с группой армий «Ц» завершить окружение французской армии в Северо-Восточной Франции. Но французские войска не бросали оружия. 6-я и 4-я армии продолжали на ряде участков севернее Марны оказывать упорное сопротивление.

Однако стойкость и упорство войск не подкреплялись энергичными действиями правительства и военных руководителей. Армия сражалась, вожди складывали оружие. Вскоре ослабленные 7-я и 10-я французские армии отошли западнее Парижа. На линии Реймс — Марна — Уаза — Нижняя Сена французским войскам вновь удалось остановить немецкое наступление, начинавшее выдыхаться. Гальдер отмечал 11 июня: «О 14-м армейском корпусе сообщается, что у него осталось лишь 35 % танкового парка... Хуже всего обстоит дело с танками в 9-й танковой дивизии, понесшей большие потери от минных заграждений противника. В 10-й танковой дивизии положение несколько лучше. Она насчитывает около 100 танков. Войска сильно измотались. Они в состоянии еще [256] вести преследование, но участвовать в тяжелых наступательных боях они больше не в силах («психоз переутомления»). Боевой состав пехоты в дивизиях лишь 50%»{320}. Судя по этому заявлению начальника немецкого Генерального штаба, французы при стойкости, крайнем напряжении сил и твердом руководстве могли бы, вне всякого сомнения, задержать наступление немцев на более или менее значительный срок и заставить их уплатить за победу дорогой ценой. Но именно в этот день Вейган сообщил Рейно: «Атаки неприятеля вынуждают нас к отступлению все дальше и дальше вглубь. Последней линией, на которой мы могли бы надеяться на эффективное сопротивление, является фронт Нижней Сены, позиция Парижа, Марна... Крупный прорыв наших линий обороны может произойти с минуты на минуту, если противнику удастся захватить переправы Нижней Сены и охватить с юга парижский район. Если подобная возможность осуществится, то армии будут продолжать сражаться до исчерпания всех своих средств и своих сил. Но разъединение армий будет лишь делом времени»{321}.

11 июня Франции и Англии объявила войну Италия. Теперь в среде французского руководства уже не было и речи о сопротивлении немцам. Непрерывно шли заседания правительства. Рейно предлагал сдать страну врагу, а правительству бежать в Северную Африку или Англию, передав последней флот. Этот план поддерживали англичане. Намерения группы Пэтэна — Лаваля были проще: заключить сделку с Гитлером и при его поддержке стать «вождями» фашистского типа во Франции. И тот и другой план не выходил из рамок полной капитуляции. В этой же связи стоял вопрос и о сдаче Парижа. Выражая настроения трудящихся, Коммунистическая партия Франции 6 июня объявила, что оставление Парижа фашистским захватчикам было бы изменой и [257] что она рассматривает в качестве самого главного национального долга оборону столицы. Опасаясь роста активности трудящихся масс при обороне Парижа, правительство Рейно решило покинуть столицу без боя. Были приняты энергичные меры, чтобы предотвратить «беспорядки» в Париже до момента прихода немцев. Правительство и военное командование стремились скорее заключить мир, чтобы сохранить армию — единственную реальную силу против возможного выступления французских трудящихся. Вейган высказывал в эти дни опасение Полю Рейно, что в условиях разрухи, нищеты и смерти повсюду возникнут маленькие местные правительства, как своего рода «распространившаяся советизация». Только армия, пока еще подчиняющаяся руководству, могла бы предотвратить этот страшный для правящей клики процесс. На заседании англо-французского Верховного совета 10 июня в Бриаре Вейган заявил, что не видит никакой возможности предотвратить захват всей французской территории. Вместе с Пэтэном и Рейно он решительно отверг предложение Черчилля о продолжении борьбы партизанскими методами, с использованием военных отрядов. Вечером следующего дня французское правительство находилось уже в Туре. Здесь Вейган снова заявил о необходимости немедленно капитулировать «во избежание беспорядков». «Я не хочу, — говорил он, — чтобы во Франции началась анархия, которая бывает следствием военного поражения. Вот почему я повторяю... что перемирие диктуется необходимостью». Рейно характеризовал это выступление Вейгана как стремление прежде всего защитить социальный порядок, что, по мнению Рейно, стало навязчивой идеей Вейгана{322}. Вейгана поддержал Пэтэн. 11 июня [258] Вейган совместно с генералами Думаном и Жоржем составили секретную инструкцию-приказ, предусматривавший отказ от дальнейшей борьбы и определявший направление отхода французских армий: 10-й — на Руан, третьей группе армий вместе с развернутой «армией Парижа» и 7-й армией — на Париж, Орлеан и далее к югу, четвертой группе армий — на Шалон, наконец, второй группе армий, оставив укрепления Линии Мажино, отступать на Дижон. Общая глубина отхода для всех армий достигала 200–280 км. План всеобщего отступления (которое некоторые французские историки стыдливо называют «сосредоточением») был доложен председателю совета министров, переехавшему в Бордо, а 12 июня войска получили приказ о всеобщем отступлении. Вечером того же дня немецкое командование неожиданно узнало о начавшемся отходе французов. 14 июня при гробовом молчании парижан в столицу вступила 84-я гитлеровская дивизия. Это был день траура всей Франции. Теперь французские армии отступали по всему фронту. 16 июня после отставки Рейно было сформировано правительство Пэтэна, которому предстояло оформить капитуляцию. Переговоры открылись немедленно и закончились 22 июня подписанием в Компьене акта о перемирии.

Компьен стал венцом политики национальной измены, проводимой французскими капитулянтами и пораженцами. Сдача Парижа была олицетворением этой политики на завершающем этапе войны. Париж июня 1940 г. не повторил Варшавы 1939 г. В польской столице развал государственного аппарата создал условия для высвобождения демократических сил. В Париже диктатура буржуазии, сохранившая власть, передавала город фашистскому фюреру в неприкосновенности.

Париж 1940 г. не стал и Парижем 1870–1871 гг.

70 лет назад демократический Париж не сдался прусским армиям Мольтке. Его лозунгом было: «Борьба до истощения». Даже в 1914 г. генерал Галлиени имел приказ оборонять столицу до последнего человека. В 1940 г. [260] среда капитулянтов выдвинула позорный лозунг «Лучше рабство, чем смерть», и тот самый Париж, в котором при его осаде пруссаками была съедена последняя собака и лошадь, стал открытым городом, ибо «нужно было спасти уязвимые монументы и щадить человеческие жизни». Но Пэтэн, Вейган, Фланден, подобно их предшественникам Фавру, Тьеру и Трошю, боялись не разрушения монументов, а народа.

* * *

Гитлеровский вермахт был во всех отношениях сильнее и организованнее сухопутных и военно-воздушных сил союзных держав. Его активный, с оперативной точки зрения, решительный план войны, построенный с учетом слабых сторон предполагаемых действий и военного искусства вооруженных сил союзников, обеспечил внезапность удара главной группировки из Арденнских гор и в целом стоял намного выше англо-французского плана. Конечно, это не означало, что германский милитаризм овладел теперь тайнами побед путем молниеносных войн и что Генеральный штаб стал «непревзойденным инструментом планирования и ведения войны», как утверждают современные апологеты вермахта. Лишь вследствие антинациональной политики правящих кругов Франции стратегия «молниеносной войны» имела на Западе успех. Решающую роль здесь играли прежде всего политические и моральные факторы, а затем уже стратегическая и оперативная концепция. Когда немецкие танковые дивизии прорывались к Ла-Маншу с темпом, превышающим в среднем 25 км в сутки, то их в большей мере вела рука предателей Франции и ее отсталых военачальников, а потом уже собственное воинское умение. Но это последнее также шагнуло вперед, превратив гитлеровский вермахт в еще более опасную для свободных народов военную силу. В период подготовки и проведения западного похода военные методы германских вооруженных сил характеризовались тщательностью разработки оперативно-тактических планов, скрупулезностью, с которой продумывались все их детали. [261]

Отказ от ввода в начале вторжения лишь части сил предназначенной для ведения войны армии (как это было при нападении на Чехословакию и на Польшу) и переход к практике нанесения первого удара одновременно максимальным количеством всех заблаговременно развернутых сил вермахта позволил в самом начале военного столкновения добиться крупных оперативных результатов. Необычайно высокая для старых представлений степень массирования танков и авиации на главных направлениях, осуществленная в развитие методов, примененных в Польше, оказалась чрезвычайно действенным средством наступления, заставшим врасплох союзное командование.

Массирование танковых соединений в масштабе танковой группы Клейста, а затем, на завершающей стадии борьбы, — в рамках двух и трех танковых групп, следует оценить как шаг вперед по сравнению с 1939 г. в использовании оперативных танковых соединений. Но германский Генеральный штаб в 1940 г. еще не смог выработать вполне целесообразные принципы руководства танковыми группами. Наступление танковой группы Клейста, как это признает ее начальник штаба Цейцлер, «полностью не удалось», а ее успех был результатом главным образом, по его же признанию, «благоприятного стечения обстоятельств».

Оперативно-тактическая концепция гитлеровского вермахта, особенно после войны в Польше, была, несомненно, выше французской, с ее пассивно-оборонительными формами, а тактическая подготовка войск и командного состава — лучше.

Все эти сильные качества вермахта, распространявшиеся главным образом на категории оперативного и тактического порядка, находились в противоречии со стратегией германского верховного командования, которая, как это стало теперь особенно ясным после западного похода, была оторвана от общего политического положения в мире, когда потенциальные силы народов, решительно отрицающих фашизм, были неизмеримо выше ресурсов и возможностей фашистского блока. Германский «план [262] Гельб», если рассматривать его стратегические аспекты, был оторван от задач борьбы с коалицией держав, противостоявших Германии. Он предусматривал только победу над Францией и ее малыми соседями, но не поднимался до масштабов коалиционной стратегии, не предусматривал, каким образом станет возможным закончить войну против англо-французского блока в целом. Отсутствие перед вторжением во Францию конкретных планов войны против Англии поставило гитлеровское руководство перед необходимостью начинать заново планирование лишь в двадцатых числах мая. Стратегия перед вторжением во Францию была сведена к чрезмерно узким рамкам. Генеральные штабы и ОКВ не занимались долгосрочным планированием войны, и это было в дальнейшем одной из причин, приведших их в стратегический тупик.

«План Гельб» представлял собой плод чисто континентального мышления. Но, имея перед собой в качестве противника морскую державу — Англию, германское командование не могло замыкаться в кругу одних лишь сухопутных проблем. Оперативное планирование на сухопутном театре было оторвано от морского, которое в свою очередь не пыталось решить вопроса о реальных путях достижения конечной победы на море. Победа в Норвегии, несмотря на то что дала Германии крупный оперативный выигрыш, не способствовала достижению конечных стратегических целей, так как на значительный период подорвала морскую мощь вермахта и оставила его без необходимых средств борьбы на море в тот момент западного похода, когда возник вопрос о продолжении войны непосредственно против Англии.

Все это свидетельствует, что германская стратегия не смогла учесть ресурсы и возможности обеих сторон. Она могла обеспечить достижение крупной, но в рамках мировой войны в целом все же лишь частной победы.

Последние выстрелы потерпевшей поражение французской армии слились с первыми выстрелами зарождающегося Сопротивления. Коммунистическая партия Франции была единственной партией, которая сразу же [263] решительно поднялась на борьбу против оккупантов. 10 июля Центральный комитет Французской коммунистической партии обнародовал манифест, представлявший собой программу действий против захватчиков. «Никогда такая великая нация, как наша, — говорилось в манифесте, — не станет нацией рабов. Франция не станет колонией... Французский народ будет мужественно сражаться за свободу. Франция должна подняться, и она поднимется». Здесь были слова призыва и план борьбы. Уже летом и осенью 1940 г. проходят патриотические демонстрации трудящихся, забастовки, начинается саботаж. Под руководством коммунистов создаются народные комитеты солидарности и взаимопомощи. Компартия налаживает подпольную печать, сыгравшую впоследствии огромную роль в организации сил Сопротивления.

Франция не склонила голову. Она боролась. [264]