Подготовка Германией нападения на Францию, Бельгию и Голландию. Борьба за Норвегию
l
Гитлеровская агрессия против стран Западной Европы в годы Второй Мировой войны принесла тяжкие бедствия народам Франции, Англии, Бельгии, Норвегии, Голландии, Люксембурга, Дании. Никакие послевоенные политические комбинации правительств западных держав, никакие противоестественные союзы, демонстрирующие дружбу жертв недавней агрессии с поднявшимся из руин Третьего рейха германским империализмом, не заставят историю забыть преступлений вермахта по ту сторону Рейна, совершенных в 1940 г. и в последующие годы войны. События [69] так называемого западного похода — яркий пример тех последствий, к которым может привести заискивание перед германским империализмом, попустительство ему.
Обширная западногерманская историческая литература о событиях 1940 г. имеет несколько ясно выраженных тенденций.
Прежде всего германские милитаристы и их идейные прислужники стремятся использовать историю победы над Францией в 1940 г. для доказательства «непревзойденного руководства войной» и «военной гениальности» германского Генерального штаба. Победа над Францией порой изображается как некое чудо организации военных действий, как поход, прошедший легко и гладко, с самой минимальной затратой сил. При этом, однако, западногерманские историки, как правило, не анализируют внутреннее состояние и характер действий французской и английской армий, игнорируют факт обусловленности успехов гитлеровского вермахта прежде всего именно состоянием вооруженных сил противоположной стороны.
Французская буржуазия в корне подорвала силы национального сопротивления Франции, до предела облегчила германскому фашизму осуществление его агрессивных планов. Перед гитлеровским вермахтом в мае 1940 г. находились развернутыми не могущественные, как некогда, французские вооруженные силы, а устаревший, ослабленный изнутри военный организм, не способный противостоять современным методам ведения войны. Стратегические планы союзников представляли собой творение реакционной политики правящих кругов Франции и Англии, сплав антисоветских капитулянтских политических идей и отсталой стратегической концепции. В то самое время, когда германские штабы занимались напряженными поисками наилучших вариантов вторжения во Францию, когда германские заводы круглосуточно готовили новое оружие для ее сокрушения, когда в Германии поспешно формировались десятки новых дивизий для оккупации и удушения Франции, — люди, вершившие судьбами французской нации, ослабили активную подготовку [70] к борьбе с действительным врагом и переключили усилия и энергию на подготовку военного нападения на Советский Союз. Они хотели дать Гитлеру сигнал, показать ему пример своей решимостью. Они думали показать миру, что их действительный враг — социалистическая держава, а не фашистский рейх. Они предполагали быть первыми в развязывании «похода против большевизма» и одним ударом нанести огромный ущерб СССР. Но Германия нанесла удар по ним, и результатом тяжелейшего политического и военного просчета буржуазии, мюнхенцев, фашистов, антикоммунистов — всех реакционных сил западных держав была катастрофа Франции и ее союзников.
Западногерманские историки стремятся, далее, убедить мировое общественное мнение, и прежде всего союзников ФРГ по НАТО, что германский Генеральный штаб и весь генералитет, по существу, не имели желания нападать на Францию, Англию и их союзников и что если это нападение все же состоялось, то оно произошло вопреки действительным намерениям генералов, по злой воле Гитлера и желанию Англии и Франции воевать с Германией. Особенно ясно эта точка зрения выражена в работах Герлица, Эрфурга, Типпельскирха и других. Чтобы подкрепить ее, западногерманские авторы стараются доказать, будто подготовка к вторжению на Запад была начата германским Генеральным штабом лишь после окончания похода в Польшу, когда стала очевидной невозможность мирного соглашения с Англией и Францией.
Западногерманские историки стремятся сделать все возможное, чтобы, с одной стороны, заставить своих новых партнеров поверить в легенду искоренения нацизма в ФРГ, а с другой — сохранить в памяти руководителей и общественности стран Запада воспоминания о военных победах Германии над теми странами, лидеры которых ищут сегодня дружбы с недавним агрессором; о военных возможностях Германии, которая побеждала эти страны, а теперь будет их защищать, если удовлетворят ее требования — вооружение и реванш! Вот почему на рубеже 50-х и 60-х годов нашего века в Западной Германии издано [71] так много книг, посвященных успехам германского оружия на Западе во Второй Мировой войне.
Послевоенная германская буржуазная историография, как известно, утверждает, будто главной причиной неудач и поражений вермахта в 1941–1945 гг. являлись ошибки в руководстве войной, допущенные Гитлером, действовавшим вопреки разумным и правильным советам и решениям Генерального штаба. Гитлер — виновник всех военных преступлений и поражений, Генеральный штаб — хранитель благородных «солдатских традиций» и секретов побед. Гитлер — дилетантское руководство войной, Генеральный штаб — наиболее совершенный инструмент стратегического планирования и руководства, носитель самых передовых военных идей. Линия противопоставления Гитлера Генеральному штабу проводится ныне западногерманскими историками с исключительной последовательностью и навязчивой полнотой.
Применительно к проблеме подготовки войны на Западе в 1940 г. эта тенденция проявляется, во-первых, в попытке доказать будто после окончания военных действий в Польше между Гитлером и Генеральным штабом возникли глубочайшие разногласия по вопросу о дальнейших задачах ведения войны; во-вторых, в стремлении изобразить процесс планирования западного похода как непримиримую борьбу «лучших представителей Генерального штаба», а именно начальника штаба группы армий «А» генерала Манштейна, предложившего выдающийся план разгрома Франции, против ошибочного плана Гитлера.
Только «победа» Генерального штаба, то есть Манштейна, утверждают западногерманские историки, обеспечила успех кампании на Западе.
Существовали ли осенью 1939 г. и зимой 1939/40 г. коренные противоречия между Гитлером и Генеральным штабом по вопросам ведения войны на Западе и правда ли, что Генеральный штаб выступал в этот период поборником мира? Верно ли, что Манштейн, как «выдающийся представитель Генерального штаба», единоличный автор плана «среза серпом» — плана разгрома Франции? В чем состоял [72] процесс планирования западного похода, под влиянием каких факторов развивался план, каково его военное содержание и значение? Таковы основные проблемы, связанные с историей подготовки гитлеровской агрессии на Западе.
Подготовка к войне против Франции и Англии составляла один из существенных аспектов гитлеровской политики до прихода фашизма к власти, и особенно после 1933 г.
Желая оттеснить конкурентов в капиталистическом мире, фашистские вожди уже с 1935 г. разрабатывали планы войны на Западе{77}. [73]
После начала Второй Мировой войны подготовка вторжения во Францию, Бельгию и Голландию становится непосредственной практической задачей гитлеровской стратегии. Оборонительная стратегия на Западе в [74] период военных действий в Польше была временным явлением, вызванным необходимостью сосредоточить на сравнительно короткий срок максимум сил на Востоке. Начиная с середины и особенно с конца сентября 1939 г. ОКВ приступает к подготовке активных действий на Западном фронте. Это решение диктовалось рядом соображений. Гитлер и ОКВ считали преждевременным нападение на Советский Союз в 1939 г. Решительное выступление Красной Армии, пресекшей в сентябре победный марш вермахта на Восток, свидетельствовало о том, что Советское государство даст отпор любой агрессии. Помимо общей политической концепции, изложенной в «Майн кампф», Гитлер и его штабы понимали, что для войны с Советским Союзом необходимо иметь значительно более мощный военно-промышленный потенциал, чем тот, которым они пока обладали. Победа над Францией и ее партнерами должна была расширить экономическую базу войны против Советского Союза и обеспечить западный тыл. Развернутые на Линии Мажино и на бельгийской границе французские дивизии были реальным фактором военной мощи, с которым нельзя было не считаться. Военный разгром Англии и Франции позволял решить такие существенные задачи германского империализма, как устранение могущественных капиталистических конкурентов на мировых рынках, захват английских и французских колоний, завоевание политической гегемонии в Европе, реванш за поражение в Первой Мировой войне. Решение об ударе на Запад вполне отвечало также духу гитлеровской доктрины и классической стратегии «действий по внутренним операционным линиям».
Период после окончания военных действий в Польше был в известном смысле критическим для дальнейшего ведения войны Германией. Конечно, слепые заблуждения, владевшие умами очень многих, толкали к тому, чтобы не медля, не рассуждая, идти за фюрером против всех и вся. Но некоторые немцы считали, что эра удивительных побед в Европе заканчивается и что перед Рейхом [75] возникает перспектива длительной и тяжелой войны. Эти люди, пережившие испытания 1914–1918 гг., поражение и все бедствия, вызванные Первой Мировой войной, не были теперь, осенью 1939 г., вполне убеждены, что новая война против тех же противников, которые 20 лет назад заставили представителей германской армии подписать в Зеркальном зале Версальского дворца акт о капитуляции, представляет собой наилучший путь для Третьего рейха.
Генералы в целом были вполне удовлетворены итогами польской кампании. Однако в отношении новых перспектив у них на первой стадии подготовки западного похода не было полного единодушия. Рассматривая различные взгляды на планы войны против Запада в октябре — ноябре 1939 г., можно различить три основные группы генералов из высшего руководства. Представители ОКВ и самые ближайшие сотрудники Гитлера целиком придерживались его точки зрения о желательности не медлить и еще в 1939 г. атаковать Францию. Генералитет из ОКХ, командование и штабы группы армий и армий считали, что вермахт в 1939 г. не готов полностью к «большому наступлению» на Западе и что удар может быть нанесен позже, примерно весной 1940 г. Наконец, небольшая группа стремилась к заключению мира с Францией и Англией и немедленному развязыванию войны против Советского Союза. В последней группе имелись «колеблющиеся», которые вскоре отошли от «заговорщиков».
Первая точка зрения была высказана Гитлером 12 сентября 1939 г. Еще на польском фронте он заявил шеф-адъютанту Шмундту о своем намерении после победы в Польше немедленно начать наступление на Западе с целью разгрома Франции{78}. Командование сухопутных сил 17 сентября отдало в этом духе предварительный приказ. [76]
20 сентября Кейтель сообщил Варлимонту о решении Гитлера начать наступательную войну против западных стран в 1939 г.{79}. 27 сентября Гитлер собрал в рейхсканцелярии командующих тремя видами вооруженных сил и уже в официальной форме объявил о своем намерении{80}.
Представители главного командования сухопутных сил, безусловно, не сомневались в необходимости продолжать войну. Они не выступали против нее по каким-либо политическим или моральным соображениям. Но генералы Браухич, Гальдер, оберквартирмейстер Генерального штаба сухопутных сил Штюльпнагель, Бок и некоторые другие, которым были хорошо известны слабые места в оснащении и подготовке армии, возражали против немедленного выступления на Западе. Они хотели лучше, основательнее подготовиться, чтобы не слишком рисковать общим — их и фюрера — делом. Уже 30 сентября во время беседы с Гитлером Браухич и Гальдер высказали первые опасения по поводу возможности немедленного удара по Франции{81}. Подобные заявления следовали от командования сухопутных сил в октябре, а 5 ноября 1939 г. Браухич на приеме у Гитлера изложил подробно заранее подготовленное мнение ОКХ по поводу неготовности армии к выступлению в этом году{82}. Гитлер, несмотря на бурную реакцию, не мог не посчитаться с мнением и аргументами ОКХ, и они стали одной из главных причин переноса сроков наступления на 1940 г.
Стремление группы высших генералов сухопутных сил отложить начало наступления, чтобы лучше его подготовить, стало после войны изображаться многими западногерманскими [77] историками как «оппозиция генералов Гитлеру»{83}. Но для подобных утверждений отсутствуют основания. Горячо желая процветания фашистскому рейху, эти генералы были полностью убеждены в правильности решения фюрера сокрушить Францию и Англию. Они лишь опасались поспешности в принятии решений, хотели продумать и подготовить новый военный шаг солидно и основательно, в духе «старой немецкой военной школы».
Достаточно хорошо известны традиционные качества германского генералитета: послушание и подчинение высшей власти независимо от того, какие цели она перед ним ставит; строгая дисциплинированность в старопрусских традициях; стремление, получив приказ, не обдумывать его политические аспекты, а возможно точнее выполнять. Эти качества в полной мере воплощались в деятельности ОКХ и не оставляли в 1939–1940 гг. места активным настроениям оппозиционного характера, даже если в некоторых моментах политики и стратегии определенная группа генералов не была вполне согласна с фюрером. Не только традиции, но и прямая заинтересованность в разгроме Англии и Франции не могли сделать упомянутых генералов серьезными оппонентами «политики фюрера». Руководство Генерального штаба не только не противилось вторжению на Запад, но и совместно с фюрером активно его готовило. Достаточно привести такой факт. Еще до отдачи Гитлером первого приказа о [78] наступлении 7 октября 1939 г. главное командование сухопутных сил по своей инициативе отдало приказ вновь создаваемой с 10 октября группе армий «Б» «провести все приготовления для немедленного вторжения на голландскую и бельгийскую территории, если политическое положение этого потребует»{84}. Браухич упредил Гитлера на трое суток! На совещании Гальдера с Браухичем 29 сентября оба, как свидетельствует дневник Гальдера, пришли к выводу: «Если в политической игре создан действительно прочный фундамент, следует рискнуть». И далее: «Бельгия имеет уязвимый фронт. Мы застанем ее врасплох. Следует исходить из готовности армии на случай нарушения нейтралитета». Это говорилось сразу же после окончания польского похода, то есть в те дни, когда, по утверждениям Герлица и подобных ему авторов, будто бы обнаружилась резкая оппозиция Генерального штаба плану Гитлера. Характерно, что именно в эти дни, точнее 5 октября, с полного согласия Генерального штаба началась переброска из Польши на запад штаба группы армий «Север», а также штабов 4-й и 6-й армий, что знаменовало собой первый шаг в подготовке стратегического развертывания для наступления на Францию, Голландию и Бельгию. 7 октября Браухич отдал приказ генералу Боку вступить в командование на Западе группой армий «Б», причем ему указывалось «провести все подготовительные мероприятия к быстрейшему вторжению в голландскую и бельгийскую области, если этого потребует политическое положение»{85}. И когда 10 октября 1939 г. Гитлер на совещании в имперской канцелярии огласил высшим генералам составленную им «памятную записку», в которой требовал подготовиться к наступлению на Западе в самое ближайшее время, генералы приступили к делу. 11 октября Гальдер записывает в дневнике: «Начата разработка операции на Западе; будет закончена к 8.11, так что сосредоточение можно будет окончить [79] к 15.11.»{86}. И никакой тени сомнений! В записи от 17 октября мы читаем: «Следует как можно скорее наступать». Анализ дневника Гальдера — этого столь важного документа германского Генерального штаба — показывает, что на многочисленных совещаниях с Гитлером осенью 1939 г., где фюрер высказывал мысли о решительных действиях на Западе, представители Генерального штаба, и прежде всего сам его начальник, не противопоставили решениям Гитлера какой-либо иной принципиальной точки зрения; они лишь старались наилучшим образом осуществлять мысли и предначертания своего главаря.
Мы приходим к выводу, что утверждения ряда современных буржуазных исследователей предыстории западного похода о коренных и принципиальных разногласиях осенью 1939 г. между Гитлером и Генеральным штабом сухопутных сил по решающим вопросам войны и мира, а также попытки этих исследователей изобразить многих фашистских генералов решительными противниками нападения на Францию, Бельгию и Голландию и нарисовать картину «генеральского бунта против фюрера» — не выдерживают никакой критики. Германский Генеральный штаб в целом был един с Гитлером. «Временно колеблющиеся» не имели влияния на ход событий и быстро отказались от своих сомнений. Как и Гитлер, Генеральный штаб готовил новое нападение, новый преступный акт, убежденный, что иначе не может быть. Книги, авторы которых пытаются изобразить немецких генералов «миролюбцами», «борцами» против гитлеровского руководства, — не больше чем попытка оправдать фашистский Генеральный штаб и представить его в более выгодном свете перед народами, попытка исказить историю.
Правда, была небольшая группа действительных оппозиционеров — узкий кружок оторванных от армии офицеров, дипломатов и политиков во главе с Герделером. Они хотели устранить Гитлера путем ареста или убийства, заменить его, вероятно Герингом, добиться мира с Англией [80] и Францией и в перспективе начать войну против Советского Союза. Генерал-полковник Бек, одна из центральных фигур этой группы, говорил: «Конечно, армия не должна быть ослаблена, так как только мы ослабеем, нам нужно будет иметь дело с Востоком»{87}.
11 октября 1939 г. один из членов этой группы генерал фон Лееб направил Браухичу письмо, в котором выражал опасение, что удар во Францию может привести к длительной позиционной войне. Он считал, что нападение на Бельгию вызовет ответные действия Франции, что в результате «на бельгийской земле придется вести тяжелые бои» и что в итоге Германия окажется изолированной{88}. Призывая Гитлера к осторожности на Западе и высказывая мысль, что Францию, Англию и Бельгию разгромить трудно, Лееб вместе с тем в этом письме, а затем в письме от 31 октября 1939 г. откровенно выражал мысль, что целесообразнее направить удар не на Запад, а на Восток. «Чем больше мы уделяем внимания Западу, тем свободнее становится в своих решениях Россия»{89}, — писал он. Считая войну против Советского Союза неизбежной, он приходил к выводу, что «успехи на Востоке, сопровождаемые желанием совместить их с взаимоотношениями с Западом, означали бы впасть в роковую ошибку, не увязанную с действительностью»{90}. Подобные [81] мысли высказывались осенью 1939 г. генералами Леебом, Гаммерштейн-Экоуордом и некоторыми другими генералами этой группы, искавшими менее рискованного, с их точки зрения, решения вопроса о направлении дальнейших военных усилий.
Именно осенью 1939 г. представители этой группы осторожно зондировали по дипломатическим каналам почву для соглашения с Англией и Францией о заключении мира на Западе и повороте фронта на Восток. Так, начальник управления разведки и контрразведки верховного командования вооруженных сил адмирал Канарис, используя свои обширные связи в международном «деловом мире», налаживал переговоры с ответственными лицами в Англии и США в духе заключения мирных соглашений. Его эмиссар Мюллер, как свидетельствует английский исследователь и писатель Колвин, установил связь через папу Пия XIII с английским правительством и в конце октября получил сообщение о готовности последнего вступить в тайные переговоры.
Группа не имела какой-либо поддержки в армии. Очень скоро от нее отошел ряд генералов, и тот же фон Лееб уже осенью 1939 г. отдавал приказы о войне против Франции, занимая один из самых высших постов в немецко-фашистской армии — командующего группой армий «Ц»{91}.
Итак, в среде германского генералитета отсутствовали какие бы то ни было «миролюбцы». Гитлер приказывал, генералы старались как можно лучше выполнить его приказы. Фронда никакой практической роли не играла.
2
Непосредственная подготовка немецко-фашистским командованием нападения на страны Западной Европы представляла собой довольно сложный процесс, продолжавшийся с октября 1939 г. до весны 1940 г. Гитлер [82] и его ближайшие сотрудники при всем их беспредельном цинизме и уверенности в себе не смогли осенью 1939 г. сразу и до конца поверить в тот оказавшийся вскоре истиной факт, что великие державы — Франция и Англия — так и не предпримут никаких попыток перейти в наступление на Западном фронте. Гитлер знал о противоречиях между Францией и Англией, между обеими этими державами и Бельгией и Голландией. Желание использовать противоречия до того момента, пока союзники их не преодолеют, подкрепляло решение выступить немедленно, еще осенью 1939 г. Но каждый раз, когда окончательный приказ вот-вот должен был быть отдан, возникали опасения перед мощью великих держав, поднимались страшные призраки Марны и Вердена. Генеральный штаб сухопутных сил как будто знал своих противников, но думал, что знает их все еще далеко не достаточно, верил в успех, но считал, что не все еще сделано, чтобы вполне его обеспечить.
Октябрь и начало ноября 1939 г. были периодом, когда Гитлер еще ожидал активных действий союзников, их наступления в Германию. Однако постепенно наступал перелом. Политикой «странной войны», явной тенденцией подталкивания на Восток союзники вскоре убедили Гитлера и его военное командование в стабильности своей политической линии и стратегической концепции. Немецко-фашистское руководство в целом постепенно стало приходить к выводу, что в таких условиях главным является качество подготовки, ибо бездействие на Западном фронте будет продолжаться ровно столько, сколько потребуется Берлину. Бельгия и Голландия будут ревниво охранять мираж своего нейтралитета, английские и французские вожди — предаваться своим иллюзиям, и под прикрытием молчащих фронтов германское командование сможет уверенно подготовиться к удару такой силы, который наверняка сокрушит Францию. Гитлер, не признавая этого прямо, соглашался с генералами, предлагавшими начать наступление не осенью 1939 г., а позже.
Германский фашизм становился тем наглее, чем больше сведений получал он о политическом и военном положении Франции и ее партнеров. [83]
Гитлеровцы собирали обильные плоды той предательской по отношению к своему народу политики, которую проводила крупная французская буржуазия. Фашистская «пятая колонна» во Франции снабжала вермахт всеми сведениями, которые были необходимы для разработки наиболее эффективных планов войны, и одновременно изнутри готовила страну к поражению. Дух лояльности к фашизму создавал во Франции, Бельгии, Голландии ту среду, в которой быстро расцветал гитлеровский шпионаж, опутывая своими сетями не только Францию, но и всю Западную Европу.
Для сбора сведений гитлеровская разведка использовала самые различные каналы. Это были, в частности, германские промышленные корпорации, имевшие необычайно широкие связи с трестами Англии, Франции, США. Огромные услуги оказывали трест «ИГ Фарбениндустри» с его собственной разведкой и обширными мировыми контактами, концерны Г. Стиннеса и другие монополии, агентура которых проникла во все поры хозяйственного и военного организма ряда капиталистических государств. Коррупция и продажность многих звеньев государственного и военного аппарата этих стран, особенно Франции периода Третьей республики, позволяли подкупать осведомленных лиц и получать данные порой самой первостепенной важности. Очагами германского шпионажа во Франции, Голландии, Бельгии служили также различные фашистские организации{92}. [84]
Дипломатия, туризм, государственный и военный аппарат, торговля, гражданские воздушные и железнодорожные сообщения, общественные организации, оппозиционные элементы — все это фашистская разведка стремилась так или иначе использовать в своих целях. Играя на политической близорукости, антикоммунистических тенденциях, на политике «умиротворения», проводимой Англией, Францией и их союзниками, широко поддерживая многочисленные профашистские элементы в этих странах, она сумела добиться в предвоенные годы таких результатов, которыми вряд ли когда-нибудь в прошлом могли похвалиться генеральные штабы любой из западноевропейских держав. «В этой стране нет такого камня, который не был бы нам известен», — заявил глава немецких разведчиков в Голландии Шульце-Бернет работнику миссии Путлицу{93}. С полным основанием могли бы это сказать гитлеровские разведчики в отношении Франции и Бельгии. «Мы, можно сказать, держали руку на пульсе французской армии», — вспоминает фашистский генерал Лисс, который с 1937 по 1943 г. был начальником 3-го отдела «иностранных армий Запада» штаба сухопутных сил{94}. [85]
К весне 1940 г. ОКВ знало всю систему французской мобилизации, структуру всех звеньев командования вооруженных сил Франции, количество и нумерацию войсковых соединений всех типов, частей, входивших в их состав, качественное их состояние, дислокацию, номера полевых почт, количество и состав соединений и частей специальных родов войск{95}. Германская разведка располагала сведениями о заводах вооружения, нефтеочистительной промышленности, предприятиях авиамоторостроения, оружейных складах{96}. Германский штаб ВВС знал численность французских военно-воздушных сил, систему их наземной организации по всей территории Франции и Северной Африки, включая аэродромную сеть. Все основные аэродромные узлы были всесторонне оценены с точки зрения их пригодности для использования в военное время{97}. Германское командование располагало подробными сведениями о качестве всех типов французских самолетов, организации и дислокации авиасоединений, структуре тыла, о связи ВВС, расположении арсеналов, авиационных предприятий, ремонтных мастерских, об организации метеослужбы, о военных учебных заведениях{98}.
Германская разведка получила данные о базировании авиационных соединений и частей каждого воздушного округа вплоть до эскадрильи{99}. Путем широкого воздушного фотографирования, проводимого в мирное время гражданской авиацией на всю глубину территории западных стран, фашистские разведывательные органы составили подробнейшие «воздушно-географические обзоры» Франции, Бельгии, Голландии, Люксембурга, предназначенные для ориентировки военных летчиков [86] при атаке наземных объектов. Заблаговременное тщательное аэрофотографирование, например, Роттердама облегчило немецкой авиации бомбардировку этого города в мае 1940 г. Система укреплений Линии Мажино и полевых полиций вдоль франко-бельгийской границы, характер стратегического развертывания союзных армий, их намерения были известны в Берлине во всех деталях.
Так, перед Второй Мировой войной французская реакция, по существу, открыла гитлеровской Германии все наиболее важные тайны организации национальной обороны, совершив тем самым акт глубочайшего предательства, подготовив трагедию своей страны. Одновременно она до предела облегчила германскому военному командованию и генеральным штабам планирование и подготовку западного похода, а затем и «молниеносное» осуществление всех планов. Если поставить вопрос, почему гитлеровцы рискнули пойти на столь, казалось бы, смелый план войны, который был составлен к февралю 1940 г. и о котором речь будет идти ниже, то ответ может быть один. Потому, что французская реакция постепенно дала гитлеровцам все сведения относительно обороны своей страны и подорвала силу этой обороны. Германские генералы могли, располагая, в конце концов, всеми необходимыми данными, составлять любые планы и проводить их в жизнь без особого риска. Конечно, эти сведения поступали не сразу, а постепенно, и подготовка западного похода вылилась в длительный процесс.
Первые — сентябрьские — планы были ограниченными: занять голландские и бельгийские укрепления{100}. Складывалась мысль о необходимости лишь выдвинуть к западу предполье обороны Рура и в период подготовки наступления на сухопутном театре развернуть авиацией и флотом активные действия против военно-морских сил Англии. Однако в начале октября 1939 г. наблюдается [87] поворот в сторону более активных решений. Главным побудительным моментом явилась франко-английская политика антикоммунизма, заигрывания с Гитлером, которую последний воспринял как свидетельство военной слабости западных противников. Именно в сентябре и октябре 1939 г., как мы увидим, английские и французские сторонники дружбы с Германией развернули наиболее активную деятельность, направленную на мирное решение военного конфликта. Антикоммунизм во Франции достиг апогея, а деятельность «пятой колонны» приносила Германии все больший эффект.
В начале октября 1939 г. состоялась встреча американского бизнесмена Дэвиса с Герингом. Посредническая деятельность шведского промышленника Б. Далеруса в конце сентября, секретные беседы 16 и 25 сентября французского дипломатического служащего Анри Бланша с германским посланником в Люксембурге Радовитцем о заключении «почетного мира» между Францией и Германией, контакты между Галифаксом и германским дипломатом фон Хасселем — все это воспринималось в имперской канцелярии как симптомы явного нежелания и неспособности Англии и Франции продолжать войну. Особенно активно в этом направлении действовал сотрудник английского министерства авиации барон де Рооп, который еще за две недели до начала войны от имени своего ведомства установил тесный секретный контакт с главой внешнеполитического отдела гитлеровской партии Розенбергом{101}. Смысл предложения де Роопа заключался в том, чтобы установить мир между Англией и Германией и развязать последней руки на Востоке.
Подобные тенденции в лагере союзников были на руку гитлеровцам. Они старались поддерживать реакционные круги Англии и Франции. С этой целью они [88] провели в сентябре — октябре 1939 г. так называемое «мирное наступление», чтобы дезориентировать противника. В речах 19 сентября и 6 октября Гитлер заявлял, что Германия не имеет претензий к Франции, а от Англии ждет лишь возвращения колоний.
А 10 октября 1939 г. Гитлер зачитал в рейхсканцелярии высшим руководителям вооруженных сил Германии Кейтелю, Браухичу, Герингу, Редеру и Гальдеру свои размышления о дальнейшем ведении войны. В этой записке — пространном рассуждении ОКВ о ведении войны и операций, в этом, по сути дела, приказе верховного главнокомандования излагалась ведущая стратегическая мысль, которая состояла в том, что Германия должна не медля нанести решительный удар на Западе, используя выгодные обстоятельства, сложившиеся после разгрома Польши{102}. Победу, говорил Гитлер, необходимо одержать быстро, чтобы не дать Франции и Англии затянуть войну и тем самым получить время для мобилизации и развертывания экономических и военных ресурсов и привлечения новых союзников{103}. Разгром Франции, которая рассматривалась фашистским руководством как опора Англии на континенте, создавал, по мнению Гитлера, условия для нанесения затем удара по Британии. Гитлер давал понять, что его побуждает торопиться с наступлением на Западном фронте необходимость впоследствии начать войну с Советским Союзом. Именно в этом духе звучали его слова о «русском нейтралитете», как о «факторе неопределенной длительности». Быстрота действий ликвидирует многие неблагоприятные стороны той обстановки, в которой находилась Германия.
Оценивая «опасности немецкого положения», ОКВ думало, что главная из них заключается в угрозе союзников Рурскому промышленному району, если их армии [89] и авиация вступят в Бельгию и Голландию{104} и тем самым подорвут как немецкое военное хозяйство, так и силы германского сопротивления в целом{105}. Поэтому Гитлер считал необходимым перейти в наступление на Западе не позже чем в середине ноября 1939 г. и таким образом не дать союзникам усилиться, предупредить их вступление в Бельгию и Голландию и создать плацдарм для воздушного и морского наступления на Англию.
Записка Гитлера ставила решительные цели для военных действий на Западе, в ней сформулированы оперативные концепции, сложившиеся на опыте войны с Польшей. Характерно, что они были даны Гитлером совместно с ОКВ, а не главным командованием сухопутных сил, представители которого любят подчеркивать, что они являются авторами «новых методов» ведения войны. Здесь — полное единство взглядов Гитлера и генералов, общность концепции нацизма и милитаризма.
Записка, составленная в духе стратегических идей «молниеносной войны» и «борьбы на внутренних операционных линиях», не ставила ясных целей, была плодом поспешности и крайней предвзятости суждений. Недооценка возможностей Англии, отсутствие планов борьбы с ее флотом и авиацией свидетельствовали, что фашистские главари думали лишь о том, как начать войну на Западе, но не знали, как ее кончить. Захват Бельгии и Голландии далеко не мог означать завершения борьбы на Западе, а признание возможности французского контрнаступления и отхода германской армии свидетельствовало об отсутствии твердой уверенности в конечном успехе. Именно в этой записке впервые в годы войны вводится такое понятие, как «превосходство германского [90] солдата». Оно фигурирует не как риторическая фраза, а материализуется, приобретает характер вполне самостоятельного фактора, способного с точки зрения гитлеровской военной концепции заменить столько-то дивизий, такое-то количество техники и позволяющее одерживать победы меньшими силами.
На основе «записки» штаб вермахта издал 9 октября «Директиву № 6 о ведении войны», которая требовала «подготовить на северном фланге Западного фронта наступательную операцию через люксембургско-бельгийское и голландское пространство», чтобы «разбить возможно большие силы французской армии и ее союзников и одновременно занять возможно большее голландское, бельгийское и северофранцузское пространство как базу для ведения воздушной и морской войны против Англии и как широкое предполье для жизненно важной Рурской области»{106}.
Первый вариант оперативной директивы ОКХ, составленной в связи с директивой № б, был готов 14 октября. Для наступления на Западе предполагалось использовать 75 дивизий. 16 дивизий оставлялось для обороны линии Зигфрида и 13 дивизий — на востоке. 19 октября Браухич подписал директиву глазного командования сухопутных сил, получившую условное наименование «Гельб».
Наступление на северном фланге должно было вести армейское подразделение N (3 пехотные дивизии), в центре — группа армий «Б» (2, 6 и 4-я полевые армии — 37 дивизий, из них 8 танковых и 2 моторизованные) и на левом фланге — группа армий «А» (12-я и 16-я полевые армии — 27 дивизий, из них 1 танковая и 2 моторизованные).
Этот первый вариант стратегического плана продолжал традиционные идеи германского Генерального штаба, сложившиеся еще задолго до Первой Мировой войны: наступать на Францию через Бельгию и Голландию, [91] атакуя правым флангом. Но в 1914 г. такой удар преследовал далеко идущие цели. В октябре же 1939 г. бельгийское направление было избрано потому, что, во-первых, германские промышленники и милитаристы боялись за Рур и хотели его обезопасить от вторжения и налетов авиации, во-вторых, немецкое командование стремилось противопоставить ожидаемому наступлению союзников в Бельгию свое контрнаступление и внести разлад в их лагерь; в-третьих, захватить бельгийское побережье и создать предпосылки для дальнейшего ведения войны, перспективы и методы которой были еще не вполне ясны{107}. Одновременно предполагалось усилить морскую войну против Англии.
Немцы боялись удара из Бельгии. Осенью 1939 г. союзники имели достаточно объективных возможностей, чтобы ввести свои армии в Бельгию по договоренности с ее правительством или под военным нажимом, пересечь бельгийскую территорию и Южную Голландию и форсированными маршами примерно за 3–5 суток выйти к границе Рейха где-то в районе Венло. Тогда союзные войска оказались бы примерно в 30–35 км от Рура и их авиация приставила бы меч к сердцу нацистской военной экономики. Гитлеровский вермахт в октябре 1939 г. еще не был готов к отражению такой угрозы. Не случайно ожидание активных действий союзников в Бельгии в это время приводило германские высшие командные инстанции в состояние, близкое к психологическому шоку. «Создается впечатление, — записывает Гальдер 3 ноября, — что каждая группа армий ожидает максимума вражеских контрмер в своей полосе»{108}. Оперативные расчеты [92] Генерального штаба сухопутных сил в сентябре — октябре базировались на предпосылке, что в случае вступления союзников в Бельгию окажется необходимым перейти в контрнаступление, которое или может увенчаться успехом, или будет неудачным.
Итак, на ранней стадии подготовки западного похода германские высшие штабы не ждали благоприятного развития событий. Но приказ о переходе в наступление был отдан и дата готовности назначена — 12 ноября 1939 г.
Важно выяснить, чем объясняется, что директива от 9 октября была вскоре отменена и начался длительный процесс составления новых стратегических планов, завершившийся лишь к весне 1940 г.; почему требование Гитлера о переходе в наступление осенью 1939 г. не было выполнено и вторжение началось только в мае 1940 г.
Обширная военно-историческая литература, вышедшая на Западе, дает в общем следующие ответы на эти сложные вопросы. Причиной отмены первоначального срока наступления на Западе и перенесения его на весну 1940 г. послужило неблагоприятное состояние погоды и дорожных условий, а также появление нового плана войны на Западе, составленного тогдашним начальником штаба группы «А» генералом Манштейном — «лучшим оперативным умом» германского Генерального штаба. Лишь отдельные авторы объясняют перенос германского наступления на весну 1940 г. необходимостью лучшего технического оснащения вермахта.
Подобные объяснения слишком поверхностны и односторонни. Западногерманские авторы явно не хотят раскрывать более глубокие причины полной отмены первоначального плана и срока вторжения, ибо это, с их точки зрения, может повредить ревностно оберегаемому ими престижу гитлеровского вермахта и Генерального штаба.
Настоящий ответ на поставленные вопросы следует искать во внутреннем положении Германии и в состоянии ее вооруженных сил осенью и зимой 1939/40 г. [93]
3
Срок вторжения во Францию был отодвинут на весну 1940 г. прежде всего из-за неготовности германских вооруженных сил к «большой войне» с Францией и Англией.
Узкие места военной экономики Германии и подготовки вермахта стали тревожить фашистское руководство впервые именно сейчас, в октябре 1939 г., когда армия стояла перед перспективой столкновения с великими державами. Германские генералы привыкли захватывать страны, не выпуская из орудий ни одного снаряда или расходуя один боекомплект. Но теперь, когда мало кто надеялся на легкую победу, штабам пришлось заняться детальным подсчетом ресурсов. Итог оказался неутешительным. Генерал Йодль, характеризуя состояние военного производства, 4 октября 1939 г. пришел к выводу, что «надвигается кризис худшего рода»{109}. Спустя четыре дня он докладывал начальнику Генерального штаба сухопутных сил, что обеспечить боеприпасами можно лишь примерно одну треть дивизий на 14 дней боя{110}. Геринг в начале октября откровенно заявил о невозможности немедленного наступления{111}. Подводя итог совещаниям командования сухопутных сил с командующими армиями, Гальдер в начале ноября 1939 г. резюмировал: «В настоящее время наступление с далеко идущими целями еще не может быть проведено... части еще не сколочены. Местами имеется значительный некомплект офицерского состава... будет ощущаться недостаток в самом существенном». Главный результат этих совещаний сводился, по словам Гальдера, к следующему: «Ни одна высшая командная инстанция не рассматривает наступление, [94] о проведении которого ОКВ отдало приказ, как обещающее успех. От этого наступления нельзя ожидать какого-либо решающего успеха, который мог бы оказать существенное влияние на развитие операций на суше»{112}.
Эти слова отражали действительное положение вещей.
Послевоенные исследования подтверждают, что осенью 1939 г. вермахт не был вполне готов к длительной войне. Армии требовалось больше дивизий, особенно танковых и моторизованных. Танковые дивизии были оснащены главным образом легкими танками, а машин типа T-III и T-IV имелось мало. В дивизиях не хватало до 50 % автомобилей. Трудности в моторизации могли быть преодолены лишь в начале 1940 года{113}. Не хватало обученных кадров резерва. Железные дороги не справлялись с переброской войск. Промышленность выпускала лишь около 50 % требуемых для вооруженных сил стали, меди, алюминия. Западногерманский исследователь истории германской армии Б. Мюллер-Гиллебранд{114} пишет: «В целом состояние материально-технической базы почти во всех областях было неудовлетворительным». Формирование новых соединений крайне затруднялось недостатком вооружения и боеприпасов{115}. Увеличение [95] военного производства лимитировалось недостатком сырья и производственных мощностей. Промышленность не могла полностью выполнить заявки вооруженных сил. Она не оправлялась с заказами вермахта на прокат, суживая тем самым выпуск основных видов военной техники. Положение с боеприпасами после сентябрьской кампании, согласно выводу Б. Мюллера-Гиллебранда, было неудовлетворительным{116}. Особые трудности возникали в связи с недостатком вооружения.
Данные советского экономиста И. М. Файнгара показывают, что военное производство Германии в первые месяцы войны было развито недостаточно. Он пишет: «В 1939 г. стоимость военной продукции составляла всего 9–10 млрд марок, или около 8 % стоимости всей промышленной продукции. На предприятиях по производству военной продукции в начале войны было занято около 2,5 млн рабочих и служащих, что составляло менее 10 % общего числа занятых в стране и 25 % занятых в промышленности «{117}.
Все это проливает свет на одну из важнейших причин, усиливших осенью 1939 г. колебания германских генералов при решении вопроса о немедленном переходе к активным действиям на Западном фронте. Требовалось время, чтобы в какой-то мере улучшить общее состояние вооруженных сил и подготовить их к серьезной войне, ожидавшейся на Западе.
Но не только состояние материально-технической базы вооруженных сил внушало тревогу фашистской военной верхушке. Еще больше опасений вызывало у нее в осенние дни 1939 г. моральное состояние различных слоев германского народа и некоторой части личного состава вооруженных сил. В стране и армии обнаруживалась пассивность, напоминающая порой антивоенные тенденции. Это не был, конечно, в своей массе открытый протест [96] против войны, но это было молчаливое недовольство определенных кругов населения, стремление к локализации войны, отсутствие энтузиазма, который старалась вызвать нацистская пропаганда и который был столь необходим фюреру и его военным сановникам для уверенного ведения войны на Западе. Гитлер заявил 4 октября 1939 г., что солдаты не следуют за ним{118}. Он имел основания для такого вывода, тем более что именно осенью увеличились случаи антифашистских выступлений против вооруженных сил, как извне, так и внутри самой армии. Эти выступления выражались в саботаже, порче оружия и других активных действиях, направленных против военной системы Третьего рейха. 5 ноября Гитлер в беседе с Браухичем в рейхсканцелярии открыто заявил, что армия не хочет драться, что в ней наблюдаются картины, «подобные тем, что были в 1917–1918 гг.», и что «имеются примеры недисциплинированности, какие мы знаем в 1917–1918 гг.»{119}. Итак, аналогия с известными революционными выступлениями заключительного периода Первой Мировой войны. В устах Гитлера это особенно знаменательно! Оба пришли к заключению, что пехота в своих действиях во время Польской кампании не достигла уровня 1914 года{120}.
Согласно секретным официальным статистическим данным, опубликованным германским верховным главнокомандованием в 1940 г., количество случаев государственной измены, выступлений против вермахта, «разложения вооруженных сил», порчи оружия, совершенных как гражданскими лицами, так и военнослужащими, в начале войны, и особенно в 1940 г., по сравнению с предшествующими годами резко возросло. Вот данные о росте числа осужденных в 1938–1940 гг. именно за эти «преступления» (в скобках — в том числе военнослужащих){121}: [97]
1938 г. — 2021 (63)1939 г. — 2024 (158)
1940 г. — 3549 (175)
Количество смертных приговоров, вынесенных военнослужащим вермахта, за тот же период было следующим: в 1938 г. — 17, в 1939 г. — 59, в 1940 г. — 52. К каторжным работам за те же «преступления» были приговорены в 1939 г. — 172 человека, в 1940 г. — 315 человек, к тюремному заключению соответственно 299 и 655 человек.
Учитывая, что гитлеровцы еще задолго до войны завершили всестороннюю «чистку» страны, уничтожили и посадили в концлагеря даже мало-мальски несогласных с режимом, что вся страна была опутана сетью шпионажа и подавлена неслыханным террором, что армия подчинялась жестокой дисциплине в прусском духе, следует признать, что рост количества антигитлеровских выступлений в 1938–1940 гг., особенно в армии, представлял собой серьезное явление. Это значило, что даже свирепая сила гитлеровского режима сломила не всех и что даже в вермахте имелись люди, готовые бороться, рискуя жизнью.
В архивах бывшей гитлеровской армии находится несколько чрезвычайно интересных документов, содержащих статистические данные о числе приговоров за активные выступления против гитлеровского вермахта лиц различной национальности в 1938–1940 гг. Вот эти данные{122}:
| Национальность | Количество людей | ||
| в 1938 г. | в 1939 г. | в 1940 г. | |
| Немцы | 1150 | 1181 | 1592 |
| Чехи и словаки | 246 | 174 | 155 |
| Поляки | 119 | 263 | 593 |
| Французы | 72 | 38 | 161 [98] |
Отсюда виден значительный рост активных выступлений антифашистов различных стран против гитлеровской армии. Их количество возрастало после захвата гитлеровцами того или иного из европейских государств и особенно увеличилось после начала мировой войны. Показательно, что на первом месте в эти годы стояли германские антифашисты. Это были плоды героической деятельности прежде всего германских коммунистов, мужественно боровшихся, невзирая на постоянную угрозу расправ, против гитлеровского государства и его военной машины.
Исследователь антифашистского движения сопротивления в Германии Вальтер Шмидт, характеризуя работу Компартии Германии в рассматриваемый нами период, пишет: «С началом мировой войны... Центральный комитет Коммунистической партии Германии развернул большую работу по мобилизации немецких коммунистов и всех других антифашистов и призвал их: проявите теперь наивысшее мужество и решимость! Все силы против врага в собственных странах! Саботируйте военную продукцию и армейскую машину! Развивайте наивысшую индивидуальную инициативу! Братайтесь с трудящимися и солдатами других стран!»{123}.
Активная деятельность этих групп вызывала тревогу правящих кругов. В отчетах гестапо сохранились данные о раскрытых фактах подпольной работы берлинских коммунистов и социал-демократов. Из «ежемесячной статистики» о нелегальной деятельности коммунистов и социал-демократов, которую берлинская государственная полиция представила за январь 1940 г., видно, что в течение этого месяца за коммунистическую и социал-демократическую деятельность в Берлине было арестовано 47 человек, захвачено 13 брошюр и 436 листовок, перехвачено 123 письма. В феврале — аналогично 44 человека, [99] 3 брошюры, 27 листовок, 68 нелегальных почтовых отправлений, в марте — 11 человек, 8 брошюр и 149 листовок{124}.
Мы приходим к общему выводу, что отмена первоначального срока наступления на Западе (осень 1939 г.) и перенесение его на весну 1940 г. произошли в результате следующих причин:
1. Неготовности германских вооруженных сил в военно-техническом и численном отношениях для войны против коалиции государств Западной Европы.
2. Наличия антивоенных тенденций среди некоторых слоев народа и некоторого роста антифашистской борьбы в вооруженных силах, что заставило гитлеровскую верхушку усомниться в моральной готовности вооруженных сил к очередной агрессии.
3. Недостаточно благоприятные условия погоды для использования бронетанковых соединений. Этот фактор имел все же второстепенное значение. Гитлер за период с 5 ноября 1939 г. до 8 мая 1940 г. 29 раз назначал и отменял наступление. Ссылка на плохую погоду превратилась у Гитлера в предлог для того, чтобы откладывать наступление до весны 1940 г., не выражая открыто согласия с ОКХ по поводу действительных причин отсрочки{125}.
Все эти обстоятельства в решающей степени определили как половинчатый характер октябрьского плана наступления, так и его отмену и длительный процесс подготовки вторжения, затянувшийся на 8 месяцев.
Однако только политика «странной войны», проводимая правящими кругами Англии и Франции, позволила Гитлеру и его клике так свободно распоряжаться временем и существенно улучшить свои дела. [100]
Германское командование осенью имело основания предполагать, что англичане и французы, обнаружив начавшуюся переброску дивизий вермахта с востока на запад, не станут ждать, пока немцы окончат сосредоточение и подготовку к новому удару, что они поймут несбыточность своих политических иллюзий и первыми атакуют превосходящими силами. Переход союзников в октябре 1939 г. к активным действиям через Бельгию, их удар на Рур, атака с воздуха других германских промышленных центров и железных дорог, блокирование германского побережья с моря, возможно, создали бы предпосылки для изменения хода войны на Западе. Мы видели, какую тревогу вызывала в германских штабах перспектива англо-французского наступления.
Но, как вскоре стало ясно, и этот последний на данном этапе войны, самый выгодный шанс использован не был. Союзные армии в наиболее трудные для гитлеровцев недели продолжали бездействовать на позициях, теряя время. Уже к середине ноября положение стало меняться. Германское руководство убедилось, что все опасения напрасны и что ожидать удара союзников не приходится ни в Бельгии, ни на любом другом участке фронта. Гитлер и его генералы, осведомленные из различных источников об англо-французских намерениях, поняли, что Англия и Франция продолжают свою игру, начатую 3 сентября, что они не сделают выстрела до тех пор, пока немцы первыми не нажмут курок. Это еще раз подтверждало, что инициатива добровольно и безраздельно отдана фашистам, что нет никакой угрозы Руру, что можно располагать таким количеством времени для подготовки сокрушительного удара на Западе, какое потребуется. Надо только самим до поры до времени не стрелять и вести всю подготовку достаточно скрытно, предоставляя союзников их политическим иллюзиям. Это значило, наконец, что, поскольку Руру опасность не грозит, можно подумать об изменении первоначального варианта плана войны, отказаться, если будет целесообразно, от удара на северном фланге и нанести его с гораздо большим эффектом где-нибудь южнее, одновременно [101] создавая иллюзии удара на севере. Иными словами, теперь постепенно исчезала скованность, была получена свобода действий и выбора нового направления главного удара. Инициатива переходила без выстрела в руки Гитлера и его военного командования.
Таким образом, политика «странной войны», проводимая английскими и французскими правящими кругами, лидеры которых все еще не теряли надежды на соглашение с Германией за счет СССР, позволила Гитлеру и вермахту выиграть драгоценное для них время и преодолеть кризис.
С ноября 1939 г., когда был отменен первоначальный срок германского наступления, начинается основная работа по детальному усовершенствованию всех планов и всего аппарата вторжения.
Призыв военнообязанных рождения 1919 и 1920 гг., проведенный сразу же после польского похода, и передача из армии резерва в действующую армию солдат 1918 г. рождения, призванных еще в начале войны, позволили гитлеровцам к марту 1940 г. увеличить действующую армию с 2,76 млн человек до 3,3 млн человек, а армию резерва — до 850 тыс. человек и сформировать 27 новых пехотных дивизий. Для подготовки офицерского состава были открыты многочисленные краткосрочные курсы. Гитлер настоятельно требовал удвоить количество танковых соединений, хорошо зарекомендовавших себя в Польше. К весне 1940 г. армия уже имела не 5 танковых дивизий, а 10, из которых 4 были переформированы из легких дивизий. Танковый парк пополнился средними танками T-III и T-IV. Это видно из следующих данных{126}:
| Тип танка | Количество на 1 сентября 1939 г. | Количество на 10 мая 1940 г. |
| T-I (легкий) | 1445 | 523 |
| Т-II (легкий) | 1223 | 955 |
| T-III (средний) | 983 | 49 |
| T-IV (средний) | 211 | 278 [102] |
Однако ввиду общего недостатка танков пришлось состав танковых дивизий значительно уменьшить. Если к 1 сентября 1939 г. в пяти танковых дивизиях насчитывалось 3200 танков и бронемашин, то к 10 мая в 10 танковых дивизиях было только 2580{127}. Накануне западного похода танковые дивизии не имели единой организации и насчитывали от 150 до 300 танков каждая. Общий танковый парк несколько возрос за счет использования трофейных чешских машин (имелось 143 танка Т-35 и 238 Т-38){128}.
Необходимо было дальше развертывать военную экономику. Германские сырьевые ресурсы, особенно запасы нефти и цветных металлов, оставались весьма ограниченными. Возникала трудность в создании запаса вооружения. Из-за недостатков в руководстве военной экономикой в декабре 1939 г. было ликвидировано управление Генерального уполномоченного по военной экономике. Его функции передавались государственному уполномоченному по «четырехлетнему плану» Герингу. В марте 1940 г. было создано министерство вооружений и боеприпасов. К началу западного похода объем выпуска военной продукции по ряду показателей несколько возрос по сравнению с началом войны. Рост производства вооружения с 1939 по 1940 г. составил примерно 54%. В 1939 г. на производство вооружения приходилось 9 %, а в 1940 г. около 16% всего промышленного производства{129}.
В январе 1940 г. началось выполнение новой программы усиления артиллерии. Было сформировано 9 моторизованных и 6 частично моторизованных дивизионов тяжелой артиллерии, в том числе трофейной чешской; поставлено в строй 60 трофейных польских батарей; началась подготовка к выпуску шестиствольных минометов. [103] В феврале значительно увеличился выпуск боеприпасов, было налажено производство штурмовых орудий и различных образцов усовершенствованной техники (мостовых танков, самоходных орудий на базе танка T-I, самоходных противотанковых пушек, огнеметов и т.д.). Расширился авиационный парк. Самолеты получили «воющие сирены». Развернулась подготовка новых авиадесантных частей. Ко второй половине марта несколько разрядилось трудное положение с автотранспортом. Из народного хозяйства было дополнительно мобилизовано 16 тыс. автомашин{130}. В Чехословакии конфисковано также 16 тыс. автомашин{131}.
Чрезвычайно характерным и существенным является тот факт, что в подготовке германской военной экономики для войны против Франции приняли участие и французские капиталисты, не порвавшие своих связей с немецкими монополиями. Так, в середине ноября 1939 г. германские эшелоны ежедневно вывозили из Люксембурга 1000 т руды. Торговля велась через посредство люксембургских «нейтральных» фирм «Арбед» и «Гадир», находившихся под контролем французских концернов. Фирма «Арбед» зависела от французского пушечного короля «Шнейдер», а «Гадир» — от могущественной французской стальной и промышленной группы. Тем самым французские капиталисты способствовали вооружению гитлеровцев{132}.
Меры, принятые фашистской верхушкой осенью 1939 г. и зимой 1939/40 г., дали результаты. Армия, и особенно военно-воздушные силы, возросли численно, удалось несколько расширить производство вооружения, боеприпасов и автотранспорта и частично реорганизовать систему руководства военной экономикой.
Наряду с этим руководство Третьего рейха принимало самые энергичные меры, чтобы ликвидировать тревожные [104] симптомы недовольства политикой и полностью искоренить «подрывную деятельность» в вооруженных силах. После окончания военных действий на востоке в армии, авиации и флоте усиливается идеологическая обработка личного состава, возрастают репрессии, еще больше укрепляется аппарат насилия. На первом месте стояло, как и всегда в фашистском государстве, принуждение и устрашение. Солдатам грозили самыми жестокими расправами за любой проступок, в котором можно было бы заметить следы политического инакомыслия. Для надзора за настроениями в армии была введена тайная полевая полиция, получившая широкие права и полномочия. Ее агенты, одетые в полевую форму войск, держали в поле зрения всех и вся, и горе тем, кого они могли заподозрить в нелояльности. Главное командование вермахта издало 19 декабря 1939 г. приказ под названием «Оборона от шпионажа, саботажа и политического разложения в вермахте»{133}, которым открыло в вооруженных силах кампанию борьбы с «враждебной агентурой». Эта кампания усиливала истерию подозрительности, направляла мысли и действия людей в нужное для нацистов русло, натравливая их, в частности, на иностранцев, объявлявшихся главными врагами государства и «агентами Коминтерна». Немалую роль в усилении террора в вооруженных силах сыграла директива «фюрера и верховного главнокомандующего» от 11 января 1940 г., озаглавленная «Важные соображения по контрразведке»{134}. Угроза и важные откровения звучали в следующих вводных словах директивы: «Было установлено, что решающие мероприятия государственного и военного руководства стали преждевременно известными врагу. На основе приказа фюрера и верховного главнокомандующего вермахта необходимо настойчиво разъяснить еще раз всем [105] офицерам, военнослужащим и лицам, владеющим военной тайной, что случаи любого вида государственной измены, а также каждого нарушения приказов о сохранении тайны повлекут за собой крайние последствия»{135}. Далее в директиве настолько подробно регламентировались режим работы и нормы поведения военнослужащих, что исполнение всех ее параграфов и пунктов не могло не превратить офицера вермахта в автомат, в трепещущее перед начальниками и тайной полицией молчаливое существо; а это, собственно, и нужно было гитлеровской верхушке.
Наряду с увеличением репрессивных мер осенью 1939 г. в вооруженных силах развернулась широкая «воспитательная работа». Она имела целью окончательно замкнуть духовный мир каждого надевшего униформу немца в истинах нацистского кодекса веры, убедить в правоте фюрера и его идей, затмить рассудок оголтелой пропагандой и самой низкопробной пошлятиной, подаваемой под видом искусства для армии.
Тон в пропагандистской кампании задавал сам Гитлер. 23 ноября 1939 г. он произнес речь в имперской канцелярии перед высшими генералами. Эта речь должна была окончательно убедить вермахт в неизбежности для «немецкой судьбы» победоносной войны против Франции и Англии, укрепить «моральный дух» и веру в победу на Западе. Гитлер потребовал, чтобы вся армия до последнего солдата прониклась духом истребления. «Я хочу врага уничтожить. За мной стоит немецкий народ», — исступленно выкрикивал фюрер.
Срочно созданный теперь при штабе ОКВ отдел пропаганды издал 27 января 1940 г. так называемые «материалы для духовного воспитания войск», составленные по всем канонам нацистских методов «воспитания»{136}. [106]
Осуществлять в войсках предписания этого отдела должны были вновь образованные роты пропаганды. Войскам демонстрировались фильмы о походе в Польшу, пропагандирующие бесчеловечные методы ведения войны, Резко увеличились тиражи нацистских газет, таких как «Вермахт», полевая газета «Западный фронт», «Дас шварце Кор», «Иллюстрированная газета», пропагандирующих речи фюрера и прелести военных походов. В армии усиленно поощрялось чтение фашистской литературы. Культивировались карточные игры{137} и слушание по радио передач на политические темы. С особой энергией развернуло свою деятельность нацистское «культурно-воспитательное» общество «Сила в радости». Идеологическое развращение в фашистском духе, затемнение сознания рядового немца, ставшего солдатом, проводилось особенно широко с помощью омерзительной нацистской литературы, представлявшей собой смесь погромных воззваний, слащавого восхваления Третьего рейха и «благородных» целей войны, антисемитизма и различных «воспитательных» сентенций. Бесстыдно обманывая солдат, им внушали, что они должны сражаться не за безумные цели разбойничьей гитлеровской клики, а за «немецкую народную мощь под руководством гениального фюрера», за «сохранение жизненного пространства» и «жизни народа», против «плутократии» и т.д.{138} Договаривались до того, что победа фашистской [107] Германии будет означать «свободное развитие европейской культуры после войны»{139}.
Одновременно солдатам и офицерам фашистского вермахта, особенно на Западном фронте, профессора и доценты истории, геополитики, права и социологии Кельнского университета читали лекции на общественно-политические и социальные темы. Вот темы этих лекций: «Колонии — вопрос судьбы немецкого народа», «2000 лет борьбы германизма на Востоке», «Когда говорит оружие», «Германизм в Польше», «Фюрер и его дела», «Немецкие мужчины, немецкая история», «Мир вокруг Германии» и другие{140}. В феврале 1940 г. Геринг издал особый приказ, в котором были такие слова: «...на основе измененных политических обстоятельств нет больше сомнений в необходимости пения песни «Мы хотим победоносно разбить Францию»{141}.
Безудержная, не знающая никакой меры пропагандистская кампания захватила всю печать. Пропагандировались «цели войны». «Они хотят, — писала газета «Дас шварце Кор» про западные державы, — вторым еще более ужасным Версалем окончательно уничтожить наш рейх и наш народ... Они хотят, чтобы голодали наши жены и дети»{142}.
Развращающая пропаганда парализовала умы и волю людей, заражала их ядом фашизма.
Таким образом, период «странной войны», использованный главарями германского фашизма для нового развертывания военного производства, усиления вермахта и пропаганды среди солдат и населения, был решающим для дальнейшего развития гитлеровской военной агрессии [108] в Европе. Он был пагубным прежде всего для Франции и Англии, которые могли, используя относительную слабость и временные колебания фашистов, направить ход войны по иному пути. «...Немецкий вермахт, — писал в 1955 г. бывший гитлеровский фельдмаршал Кессельринг, — в 1939 г. не обладал тем уровнем вооружения, который необходим для войны. Трудно сказать, где по своим последствиям недостача военных материалов была наиболее тяжкой. Почти с достоверностью можно утверждать, что в силу недостатка в различных видах вооружения, например в силу недостатка боеприпасов, пришлось бы прервать даже многообещающий поход, пока хорошо подготовленная военная промышленность восполнила бы недостатки. К 1939 году это не относится, так как польский поход был закончен в невероятно короткое время, а Запад (Франция, Англия) к полной неожиданности проявлял спокойствие. Тот факт, что недостаточно широко развитая промышленность и отсутствие у нее необходимых запасов смогла фактически покрыть имевшиеся недостатки в период «сидячей войны» до мая 1940 г., можно приписать лишь тому счастливому случаю, что наш западный противник проявлял полную пассивность {143}» (подчеркнуто нами. — Д. П.).
Англия и Франция позволили Германии подготовиться, и последняя вскоре нанесла им поражение, а затем расширила агрессию во всей Европе.
В зависимости от того, как накапливался военный потенциал и преодолевались узкие места подготовки вермахта, шел другой процесс — развития и улучшения стратегического плана войны на Западе. Чем больше германские руководители убеждались в полной бездеятельности союзников, чем больше сил чувствовали они за своей спиной, тем более активным и решительным становился план разгрома Франции. [109]
По мере все большего уточнения замыслов союзного командования германская верхушка все увереннее отказывалась от главного удара на Западе северным флангом, не сулившего крупных результатов, и приходила к мысли о перемещении основных усилий на южный участок благоприятного для наступления фронта, к району Арденнских гор, с целью выхода в тыл северной группе армий союзников и ее разгрома.
После Второй Мировой войны, как уже отмечалось выше, на Западе разгорелась дискуссия об авторстве окончательного плана вторжения во Францию. В ряде работ, особенно западногерманских авторов, сквозит явное стремление противопоставить в этом вопросе Генеральный штаб Гитлеру, показать, что там, где принимались решения, выработанные Генеральным штабом, а не Гитлером, обеспечивалась победа. Впервые версию о генерале Манштейне, как единоличном авторе плана западного похода, выдвинул в книге «По ту сторону высот» (издана в 1948 г.) английский военный писатель Лиддел Гарт. Он опирался на сведения, почерпнутые из бесед с пленными немецкими генералами Рундштедтом и Блюментриттом, которые утверждали, что «выдающийся представитель Генерального штаба» Манштейн, их ближайший соратник, занимая пост начальника штаба группы армий «А», разработал вариант нанесения удара по Франции через Арденны к побережью Атлантического океана и что удар, нанесенный в соответствии с этим планом, обеспечил полную победу над Францией.
Конечно, для нас не так уж важно, кто является автором плана «срез серпом» (как стали называть немецкий план войны на западе) — Манштейн или кто-то другой. Но тезис о единоличном авторстве Манштейна используется западногерманской историографией и пропагандой для подтверждения мысли, будто германский Генеральный штаб во Второй Мировой войне был непогрешим и там, где он проводил в жизнь свои, а не Гитлера планы, всегда одерживались победы. Называя план «Гельб» «планом Манштейна», буржуазные историки [110] пытаются укоренить ложную мысль, будто план, осуществление которого ввергло в пучину национальных катастроф народы Франции, Бельгии и Голландии, родился в голове одного военного, а не в мрачных недрах фашистско-милитаристской системы, что ответственность за него несет в конечном счете один человек, а не германский милитаризм в целом.
Рассматривая план только под углом зрения чисто военных аспектов, буржуазная историография затушевывает его главные — политико-экономические задачи, решение которых означало для фашистского рейха возможность дальнейшего ведения войны за мировое господство, в частности против Советского Союза. Такими задачами были: захват промышленных районов Северной Франции и Бельгии, разгром пролетарских центров и политическое обеспечение тыла для будущей антисоветской войны, захват квалифицированной рабочей силы, которая будет трудиться на войну для рейха.
Решению этих задач в наибольшей степени отвечал стремительный удар на южном участке общего фронта германского наступления, а не фронтальное движение на севере против многочисленных промышленных центров, неминуемо оставившее бы от них одни развалины. Но учет этих соображений выходил за рамки компетенции какого-либо одного генерала, занимавшего к тому же пост не в главном командовании, а в штабе одной из армейских групп.
С наибольшей активностью точку зрения о том, что Манштейн явился единоличным автором плана западного похода, отстаивает... сам Манштейн. «Действительно, — пишет он в своих мемуарах, — мысли, положенные в основу этого плана, принадлежат мне»{144}.
Сама по себе упорно повторяемая в западногерманской литературе мысль, будто бы автором плана вторжения во Францию был один человек, настораживает всякого непредубежденного читателя. Для современной [111] войны почти исключается возможность единоличного ее планирования, как и единоличного руководства войной. Пожалуй, «план Шлиффена» был последним из стратегических планов, который мог с какими-то основаниями быть связан с именем только одного человека — его создателя. Но с тех пор война настолько усложнилась, что разработка стратегических планов стала плодом усилий больших коллективов.
Манштейн утверждает, что он, и только он, противопоставил первоначальному плану нанесения удара на севере свой план, в основе которого лежала мысль о переносе основных усилий на южный фланг, где сильной танковой группировкой предполагалось прорваться через Арденны в общем направлении на Седан и далее к нижнему течению Соммы.
При ближайшем рассмотрении фактов оказывается, что ход планирования в различных командных и штабных инстанциях и роль в нем генерала Манштейна были иными, чем это изображается ныне военными историками Запада.
Прежде всего необходимо отметить, что Манштейн не был, как он утверждает, первым, кто обнаружил несовершенство первоначального плана войны, заключавшееся в неизбежности фронтального столкновения при нанесении удара правым флангом. Это поняли одновременно многие. Уже в середине октября 1939 г. командующий 6-й армией Рейхенау заявил генералу Боку, что возможное фронтальное столкновение на франко-бельгийской границе может привести к «проигрышу операции»{145}. Такое же мнение высказал и командующий 4-й армией Клюге. Бок целиком разделял подобную точку зрения. Он писал 12 октября в ОКХ: «Наступление с предусмотренной целью не будет иметь перспектив на решающий военный успех»{146}. [112]
25 октября во время очередной длительной беседы Гитлера с Браухичем и Гальдером в рейхсканцелярии внезапно возник вопрос, нельзя ли нанести главный удар только южнее Мааса, возможно со вспомогательной операцией против Люттиха (Льежа), чтобы, продвигаясь на запад, а потом на северо-запад, изолировать и уничтожить противника, находящегося в Бельгии или вступающего туда. Затем Гитлер высказал предположение, что следует нанести массированный удар южнее Люттиха в направлении Реймс или Амьен. На штабной карте красным карандашом он провел черту, означающую направление такого удара. Она шла между Намюром и Фюме к побережью Ла-Манша. На следующий день он повторил Йодлю, что намерен определить направление главного удара южнее Льежа, на участке 12-й армии, то есть через Арденны, чтобы прорваться в западном направлении, разбить англо-французскую армию и окружить «бельгийскую крепость» на всю глубину»{147}. Началось детальное изучение новых соображений.
По существу, в этих мнениях Рейхенау, Клюге, Бока и Гитлера уже содержался новый, ставший впоследствии окончательным замысел операции, который был детально разработан позднее и на исключительное авторство которого претендует после войны Манштейн.
Высшие руководители сухопутных сил Браухич и Гальдер чрезвычайно опасались, что если создать ударную группировку в районе Арденн, то она станет объектом крупного контрнаступления французской армии, направленного из районов юго-западнее Линии Мажино в неприкрытый левый фланг немецкой армии. Такая перспектива [113] тревожила и штаб группы армий «А», который в связи с этим стал требовать включения в состав группы еще одной полевой армии из шести дивизий{148}.
Считалось, что с началом германского наступления союзники попытаются либо сковать немцев в Бельгии и перейти в контрнаступление с юга, либо, обороняя бельгийские укрепления, осуществить контрнаступление с юга и севера, когда немецкие войска втянутся в Маасский выступ. При всех обстоятельствах наиболее опасным периодом наступления считался тот, когда войска группы армий «А» втянутся в Арденнские горы и будут служить отличной мишенью для французской авиации. В документах штаба группы он назывался «критическим моментом».
В связи с такой оценкой возможных действий союзников, характерной преувеличением силы резервов их главного командования, командование ОКХ сдержанно относилось к новым замыслам. Но если переносить направление удара к югу, на чем теперь начинал настаивать Гитлер, то штаб ОКХ приходил к выводу о необходимости приложить все силы для внезапного и быстрого продвижения через Люксембург и Арденны. Стремительный удар через Люксембург 19-го танкового корпуса, включенного в состав группы армий «А», рассматривался как лучшее средство избежать атак французской авиации в Арденнах.
Таким образом, уже в конце октября 1939 г., помимо Манштейна, ведутся оживленные дискуссии вокруг вопроса о возможном перемещении усилий к арденнскому участку фронта. Однако принятие окончательного решения в этом духе пришло не сразу. Преувеличивая опасность французского контрнаступления с юга, командование сухопутных сил продолжало в октябре — ноябре [114] 1939 г. склоняться к плану удара северным флангом, при котором главная группировка была бы вполне обеспеченной.
Под влиянием меняющихся соображений штаб сухопутных сил издал 29 октября новую директиву «Гельб», несколько отличную от предыдущей. В новой директиве в качестве общей задачи выдвигается уже более решительная цель: объединенными силами групп армий «Б» и «А» «уничтожить противника севернее Соммы и прорваться к побережью канала»{149}.
Директива от 29 октября выражала более решительные намерения германского Генерального штаба, в ней можно усмотреть мысль о прорыве к устью Соммы и атлантическому побережью. Однако и в этом варианте плана, главная группировка по-прежнему оставалась на правом фланге, в полосе группы «Б», хотя в нем заметна тенденция расширения общего фронта прорыва на юг за счет выключения из зоны боевых действий Голландии.
Таков второй вариант директивы «Гельб». Но и он оказался недолговечным. У многих, в том числе и у Гитлера, имелись сомнения в возможности стремительно продвигать танковые и моторизованные дивизии, сгруппированные на севере, через многочисленные реки, каналы и другие препятствия в Бельгии. Идея дальнейшей активизации стратегического маневра путем более смелого перенесения главных усилий к югу, где после выхода [115] из Арденн открывались широкие возможности маневра, теперь уже «носилась в воздухе». Она подкреплялась получаемыми во все больших размерах сведениями о сосредоточении союзниками главных усилий в северных районах будущего театра военных действий.
Как свидетельствуют Йодль и Гальдер, 30 октября Гитлер высказал среди ближайших сотрудников мысль, что следует направить часть подвижных сил через Лрлон на Седан, то есть на южный участок. В начале ноября по этому поводу происходил интенсивный обмен мнениями между ОКВ и ОКХ. Теперь уже для ряда инстанций германского командования становилось очевидным, что нет оснований опасаться наступления союзников через Бельгию к Руру и что поэтому совсем не обязательно привязывать главные силы к северному флангу. 31 октября 1939 г. командующий группой армий «А» Рундштедт в записке на имя Браухича предложил создать главную группировку южнее Льежа, в полосе 12-й армии, и направить ее на Аррас — Булонь, чтобы отрезать войска, которые противник бросит в Бельгию; затем, подчинив все подвижные соединения одной армии, двинуть их к Нижней Сомме{150}. 5 ноября при очередном докладе Браухича Гитлеру выяснилось, что начальник оперативного отдела штаба руководства ОКВ Варлимонт также придерживается мысли о сосредоточении подвижных соединений при 12-й армии, то есть на левом фланге. 9 ноября Гитлер уже категорически приказал, чтобы «при всех обстоятельствах танковые соединения наступали в направлении Арлон — Тинтиньи», то есть через Арденны{151}. В результате было решено создать в составе группы «А» в полосе 16-й армии новую группу подвижных войск. Эта группа, в которую должен был войти 19-й моторизованный корпус Гудериана в составе 2-й и 10-й танковых и одной моторизованной дивизий, а также лейбштандарта «Адольф Гитлер», получила задачу разбить [116] подвижные силы противника, отброшенные из Южной Бельгии, и тем облегчить наступление 12-й и 16-й армий, а также внезапно захватить в районе Седана западный берег Мааса, чем создать благоприятные предпосылки для дальнейшего развития операций{152}. Итак, Арденны, считавшиеся труднопроходимыми, теперь признавались доступными для крупных танковых соединений. Правда, вновь создаваемая подвижная группа имела еще вспомогательную задачу, но все же решался вопрос принципиальной важности. Дальнейшее усиление танковой группировки, наносящей удар на южном участке фронта через Арденнские горы, становилось делом времени. Мысль о необходимости сконцентрировать основные усилия на арденнском участке фронта была еще раз вполне четко выражена Йодлем 17 ноября 1939 г. в штабе сухопутных сил, где он заявил, что на южном фланге шансов больше, поэтому уже теперь нужно готовиться к тому, чтобы моторизованные соединения передвинуть с севера на юг. ОКВ эту мысль выразил директивой от 20 ноября. Под влиянием требований Гитлера и ОКВ Браухич и Гальдер тоже постепенно стали допускать мысль о возможности удара на юге.
Таким образом, не остается никаких сомнений в том, что в период с 25 октября до середины ноября различные ответственные лица, в том числе Гитлер, склонялись к мысли о нанесении удара через Арденны в направлении Седана. 20 ноября 1939 г. в директиве ОКВ № 8 о ведении войны указывалось: «...нужно принять все меры, чтобы направление главного удара операции быстро перенести из группы армий «Б» в группу армий «А», если там... можно будет достигнуть быстрейшего и большего успеха, чем в группе «Б»{153}.
На совещании 27 ноября в рейхсканцелярии, где присутствовали Рундштедт, Буш и Гудериан, было принято решение «сделать южный фланг общей операции сильным»{154}. [117]
Во второй половине ноября — начале декабря 1939 г. высшие штабы сухопутных сил по-прежнему были полностью уверены, что союзники не начнут вторжения первыми. Не вызывал сомнения и тот факт, что с началом военных действий англо-французские армии, расположенные близ франко-бельгийской границы, двинутся в Бельгию, чтобы подкрепить бельгийские войска, стоящие на канале Альберта и южнее. Все это подтверждало мысль о целесообразности удара через Арденны{155}. Однако ОКХ тормозило окончательное решение вопроса. [118]
В последних числах декабря в штабе сухопутных сил появилось новое соображение. Необходимость маскировки и дезинформации союзников привела к мысли, что с самого начала операция не должна иметь ясно выраженного направления главного удара. Оно будет определено после первоначальных успехов. В зависимости от обстановки усилия будут сосредоточены в одной из двух групп армий или на их внутренних флангах за счет быстрого ввода сильных резервов{156}. Эта мысль была выражена в новом варианте директивы «Гельб», изданной 30 января 1940 г.{157}
Половинчатое решение не могло существовать долго. Сама логика вещей подводила германское командование к дальнейшему усилению южного фланга и окончательному перенесению основной группировки в группу армий «А». Не оставалось сомнения в желании союзников в случае удара немцев двигать свои главные силы в Бельгию, оставив против арденнского участка фронта лишь слабое прикрытие. Нужно было укрепить союзников в их решении сосредоточивать усилия на севере, создать впечатление, что немецкая главная атака пройдет через Бельгию, а самим нанести удар на участке Арденн, в тыл основной англо-франко-бельгийской группировке.
Осведомленность немецко-фашистского командования о группировке и намерениях союзников все больше утверждала его в мысли переместить усилия на южный участок. Немецкая разведка не только знала о французских [119] планах войны, но установила, что, после того как осенью 1939 г. союзные армии сосредоточились на севере, они не произвели никаких перегруппировок и впредь менять свои планы не собираются. Это было неоднократно проверено путем ложных тревог и тщательного сбора сведений. Действительно, как уже известно, после утверждения «плана Д» в ноябре 1939 г. союзное командование не разрабатывало каких-либо принципиально новых соображений о ведении войны с Германией и переключило немало усилий на подготовку военных действий против СССР.
Все эти обстоятельства, включая уже отмеченное выше укрепление вермахта, проведенное за месяцы «странной войны», создавали для немцев самые благоприятные перспективы удара в неожиданном для союзников направлении. Французы ожидали главного удара севернее Намюра — гитлеровское командование должно было нанести его южнее Намюра. Французы считали Арденны непроходимыми для крупных танковых соединений — все больше немецких командиров приходило к выводу, что горы могут быть преодолены при соответствующей подготовке войск.
Фашистская военная верхушка подходила к окончательному решению. Утрата нескольких оперативных документов под Мехельном, которая дала Гитлеру, ОКВ и ОКХ основания предполагать, что союзному командованию стали известны германские планы, сыграла роль ускоряющего фактора.
Военные совещания, беседы и штабные игры первой половины и середины февраля 1940 г. завершили процесс германского планирования. В начале февраля обсуждаются уже частности. Что же касается целого, то к этому времени план нанесения удара через Арденны сложился настолько, что оставалось лишь рассчитать силы и сформулировать его в виде оперативной директивы.
Но какова роль Манштейна в составлении этого плана?
Генерал Манштейн был в числе тех, кто также пришел к выводу о целесообразности нанесения главного [120] удара через Арденны силами группы армий «А». Занимая должность начальника штаба этой группы и руководимый честолюбием, он не ограничился общими предложениями, а облек их в форму некоторых оперативных расчетов, так как по должности располагал необходимыми данными. Свои докладные записки Манштейн направлял Браухичу, у которого они до поры до времени не находили особого сочувствия. Главнокомандующий сухопутных сил, как мы знаем, склонялся к более осторожным действиям и не сразу согласился с ударом через Арденны. Лишь 17 февраля 1940 г., будучи на приеме у Гитлера в числе пяти генералов, назначенных на должность командиров корпусов, Манштейн получил возможность изложить фюреру основные положения своего плана. Взгляды совпали. Однако ничего принципиально нового Манштейн дать уже не мог. Все было решено до него. На следующий день из ОКВ было еще раз подтверждено, что замысел действий должен состоять в том, чтобы с самого начала выйти в тыл северофранцузской укрепленной линии. Теперь эти слова звучали как приказ. К 24 февраля был разработан и утвержден новый вариант директивы «Гельб». Планирование западного похода завершилось.
Итак, замысел нанесения главного удара через Арденны на Седан и далее к устью Соммы складывался почти одновременно у ряда наиболее ответственных руководителей верховного командования вооруженных сил, в высших штабах примерно в конце октября — начале ноября 1939 г. В выработке этой идеи участвовали по меньшей мере Гитлер и его политическое окружение, генералы Кейтель, Йодль, Рундштедт, Варлимонт, Буш, Рейхенау, Клюге. Среди них видное место занимал Манштейн, настойчиво добивавшийся перенесения главного удара из группы «Б» в группу «А», что в случае успеха сулило ему личную славу.
Но, может быть, Гитлер, Йодль и другие еще в октябре узнали о замыслах Манштейна и разрабатывали свои мнения на основе этих замыслов? Такое предположение [121] не подтверждается. Первые наметки варианта нового плана созрели у Манштейна, как он сам свидетельствует, между 21 и 30 октября 1939 г. Гитлер мог узнать о них либо от штаба сухопутных сил, куда Манштейн обратился впервые 31 октября, либо от своего шеф-адъютанта Шмундта. Точно установлено — и это признают западногерманские историки, — что ОКХ не докладывало Гитлеру писем Манштейна, а Шмундт в это время находился в поездках по другим участкам фронта. В журнале боевых действий штаба группы «А», который вел капитан Энгель, имеется запись от 4 февраля 1940 г. Из нее следует, что в этот день приехавший в штаб группы Шмундт долго беседовал с генералами Рундштедтом, Манштейном и Блюментриттом. Выйдя из комнаты, где проходила беседа, он сообщил Энгелю, что обнаружил у Манштейна «ту же самую концепцию, которую высказывал фюрер»{158}. Следовательно, Гитлер маг узнать о замысле Манштейна не ранее чем в начале февраля 1940 г., то есть тогда, когда работа над планом западного похода уже была завершена. Более того, в заметках для журнала военных действий ОКВ, которые вел майор Дейле, отмечалось в конце сентября 1939 г.: «С самого начала мыслью фюрера было не повторять план Шлиффена, а, обеспечивая сильное прикрытие с юга, наступать через Бельгию — Люксембург... и достигнуть побережья канала»{159}.
Мы приходим к следующим выводам. Весь процесс планирования западного похода — еще один пример единодушия и взаимопонимания германских генералов и Гитлера в подготовке нового агрессивного похода.
Разрабатывая планы агрессии против народов Франции, Бельгии, Голландии, Люксембурга, германские генералы руководствовались теми же идеями и намерениями, что и фюрер, ход их мыслей в целом совпадал с мыслями фашистской политической верхушки рейха. [122]
Милитаризм и нацизм сплелись в единый узел, и отделить друг от друга их было невозможно. Манштейн разрабатывал тот же самый план удара через Арденны, побуждаемый, как уже отмечалось, личными мотивами. Оперативные разработки Манштейна были в определенной мере использованы при составлении окончательного варианта «плана Гельб» и тем самым повлияли на него. Но остается фактом, что план агрессии против Франции и ее союзников не являлся «планом Манштейна». Он был планом многих, а в целом — германского милитаризма и нацизма, сил, столь враждебных народам Западной Европы.
Таким образом, концепция современной буржуазной историографии о так называемом «плане Манштейна», ставшая традицией во всей западной военно-исторической литературе, является искусственной. Она преследует цель преувеличить роль германского Генерального штаба во Второй Мировой войне, доказать, что между Гитлером и Генеральным штабом были разногласия, а также убедить всех, будто в случаях, когда германский Генеральный штаб действовал самостоятельно, без вмешательства Гитлера, он обеспечивал победу вермахта над любым противником. Это нужно современным западногерманским милитаристам для устрашения своих нынешних союзников по агрессивным блокам, для того чтобы добиться руководящей роли в этих блоках.
План «срез серном» был военно-политическим планом германского фашизма, направленным на удушение народов Западной Европы. Удар на юге позволял нацистам не только выйти в тыл главной группировки союзников, что с военной точки зрения было рационально, но и захватить с наименьшими разрушениями индустриальные районы Северной Франции и Бельгии, чтобы поставить их на службу дальнейшей агрессии; разгромить пролетарские центры обеих стран, быстро занять северозападный угол европейского континента, превратив его в военно-воздушную и военно-морскую базу против Англии, [123] Северной Европы и в тыловое прикрытие при нападении на Советский Союз.
Недостатки этого плана, безудержно расхваливаемого многими зарубежными авторами, видны невооруженным глазом.
Целесообразный удар на юге был в тех условиях настолько очевиден, настолько подсказан самими союзниками, открывшими многие свои глазные карты, что трудно не прийти к выводу, что этот план не выделялся из ряда других оперативных планов, составлявшихся германским Генеральным штабом во Второй Мировой войне, и, уж конечно, не был отмечен печатью гения. В своем месте мы еще вернемся к недостаткам этого плана, которые вскрылись в ходе войны.
Окончательный вариант плана войны сложился на основе всех рассмотренных выше соображений. Он был сформулирован в директиве от 24 февраля 1940 г.
Директива предусматривала наступление на Западном фронте силами 136 дивизий (119 пехотных, 10 танковых, 7 моторизованных). Главный удар наносила южнее линии Льеж — Шарлеруа группа армий «А» силами 45 дивизий (7 танковых и 3 моторизованные){160}. Группа армий «Б» в составе 29 1/3 дивизий (3 танковые и 2 1/3 моторизованных), наступающая севернее этой линии при поддержке 2-го воздушного флота, получила задачу прорвать бельгийские пограничные укрепления, устранить непосредственную угрозу Рурской области из Северо-Восточной Бельгии и оттянуть на себя возможно больше англо-французских сил. Войска группы должны были возможно быстрее занять Голландию и тем ликвидировать связь между голландской армией и бельгийско-английскими силами, которые, в чем не сомневалось германское командование, двинутся ей на помощь. Захват голландского побережья, раньше чем это смогут сделать английские десанты, также входил в задачу группы армий «Б». [124]
Вторжение в Голландию возлагалось на 18-ю армию в составе 10 1/3 дивизий (из них 1 танковая). Разработанный в деталях, план операции армии предусматривал главный удар южнее реки Ваал по наиболее пригодной для наступления местности, с первой целью как можно скорее прорваться подвижными войсками во взаимодействии с воздушными десантами к месту Мурдейк, занять его и открыть путь во внутренние районы страны — в «крепость Голландию»{161}. Авиации предстояло задержать предполагаемый марш английских войск к голландской территории из Северной Франции.
Вторгаясь с юга в «крепость Голландию» и одновременно наступая на широком фронте севернее Ваала, 18-я армия с помощью воздушных десантов, направляемых в районы Гааги и Роттердама, быстро выходила на побережье между голландским Дьеппом и Вестершельдой.
Проведению воздушно-десантной операции при захвате Голландии отводилась особая роль. 22-й воздушно-десантной дивизии предстояло вторгнуться одновременно на широком фронте на глубину всей территории Голландии. Сильно пересеченная местность — обилие каналов, речных преград, заболоченных и затопляемых районов — затрудняла высокие темпы наступления и, следовательно, лишала удар внезапности.
Десанты из состава 22-й воздушнодесантной дивизии в момент начала военных действий должны были захватить прежде всего ключевые районы Голландии, чтобы парализовать верховное руководство и обеспечить быстрое продвижение наземных войск. Гитлер поставил задачу воздушнодесантным войскам сразу же после высадки в районе Гааги взять под домашний арест («изолировать») голландскую королеву, премьер-министра, министра обороны, главнокомандующего армии и флота и захватить штабы в Гааге. Для этого, овладев тремя аэродромами близ голландской столицы (Валкенбург, Иленбург [125] и Окенбург), отрядам парашютистов с помощью местной агентуры предстояло направиться к резиденциям этих лиц.
Очень важно также было захватить мосты, необходимые для быстрого продвижения наземных войск. У Мурдейка и Дордрехта их предполагалось занять парашютистами из состава 22-й дивизии. Для захвата мостов в приграничных районах готовились специальные отряды из представителей «пятой колонны» — голландских нацистов и немецких разведчиков (в общей сложности до 1000 человек), а в районе Неймегена это возлагалось на специальную пехотную роту, укрываемую на барже, которая с началом военных действий должна была подойти возможно ближе к мостам. Через основные мосты первыми должны были двинуться четыре заранее подошедших сюда бронепоезда.
Главный удар в рамках группы армий «Б» наносила 6-я армия. Ей предстояло с фронта Венло — Аахен вторгнуться в Южную Голландию, а затем Бельгию, последовательно нанести поражение слабому голландскому прикрытию, главным силам бельгийской армии и англо-французским войскам, которые вступят на территорию Бельгии из Северной Франции.
Преодоление канала Альберта представляло собой одну из наиболее сложных задач 6-й армии{162}. Только успешное форсирование этой преграды могло создать [126] предпосылки развития наступления на брюссельском направлении. Канал, сооруженный в начале 30-х годов, соединяет Антверпен с Маасом. Он использовался в системе бельгийской обороны как одно из ее важнейших звеньев. Высокие обрывистые берега исключали форсирование этого сильного препятствия без планомерной подготовки. Форт Эбен-Эмаэль{163}, расположенный у слияния канала Альберта с рекой Маас, прикрывал южный участок канала, русло Мааса южнее Маастрихта и расположенные здесь мосты у Вельтвезелт, Вроенховен и Каннес, а также обеспечивал с севера подступы к крепости Льеж и участок бельгийско-голландской границы. Быстрый захват немцами форта создавал благоприятные перспективы для нанесения удара по кратчайшему направлению к Брюсселю и выхода в тыл всей бельгийской обороне на канале Альберта. В конце октября 1939 г. появился замысел захватить южный участок канала с его мостами и фортом путем внезапной атаки десантом на планерах, буксируемых самолетами Ю-52.
Задача группы армий «А», наносившей главный удар, состояла в том, чтобы, обеспечивая левый фланг общего фронта наступления от действий французских войск из укрепленных районов Мец и Верден, возможно быстрее захватить переправы через Маас между Динаном и Седаном. После этого ей предстояло, прикрывая фланги, осуществить прорыв крупными силами в тыл северофранцузской пограничной укрепленной зоне в направлении устья Соммы{164}. Ведущая роль в наступлении принадлежала крупной подвижной группировке — танковой группе Клейста. Она должна была наступать перед фронтом группы армий к Маасу на участке Динан — Седан с задачей внезапным штурмом овладеть западным берегом Мааса и таким путем создать выгодные предпосылки для дальнейшего наступления в западном направлении. Мощная танковая группировка была теперь основным [127] козырем германского командования. Двигаясь всеми силами через горную область лесистых Арденн и выходя затем широким фронтом на Маас, группа армий могла достигнуть успеха, лишь обеспечив внезапность появления своего танкового эшелона в Южной Бельгии.
Правофланговая 4-я армия (9 пехотных и 2 танковые дивизии) наносила удар между Льежем и Уффализом подвижными войсками на Динан и Живе, захватывала переправы через Маас, имея в виду затем продвигаться далее на запад через Бомон и Шиме. 12-я армия (11 пехотных дивизий) получила задачу прорвать бельгийские пограничные укрепления по обе стороны Бастонн, используя наступающие перед ее фронтом подвижные силы, захватить переправы между Фюме и Седаном и тем создать условия для наступления крупными силами на запад через Синьи-Ль-Аббе. В задачу 16-й армии (12 дивизий) входило обеспечение прикрытия общего фронта наступления с юга. Затем она переходила в состав группы армий «Ц», которая оборонялась перед Линией Мажино, сковывая здесь французские войска{165}. Начало контрнаступления французов против 16-й армии считалось вероятным на третий-четвертый день операции. Группы армий «А» и «Ц» поддерживал 3-й воздушный флот (три авиационных корпуса). Задача группы армий «Ц» рассматривалась первоначально как пассивная, однако не исключалось, что в случае успеха на главном направлении войска, стоящие перед Вогезами, двинутся вперед{166}. Следует заметить, что эта активизация намерений на крайнем южном фланге произошла на самой поздней стадии планирования, когда верховное командование окончательно поверило в успех.
27 апреля 1940 г. главное командование сухопутных сил отдало директиву на разработку «операции Браун», предусматривавшую наступление группы армий «Ц» между Страсбургом и швейцарской границей через Вогезы. [128]
Главный удар должна была наносить группировка «Бэр» — 7-я армия, развернутая от Карлсруэ до швейцарской границы{167}.
Стратегическое развертывание германских вооруженных сил против Франции, Бельгии и Голландии имело ряд особенностей. Оно проводилось в своеобразных, не сравнимых ни с чем в прошлом условиях «странной войны», позволивших не только заблаговременно перегруппировать с востока на запад полностью отмобилизованную, теперь уже имеющую боевой опыт армию, но и провести в спокойных условиях дополнительную мобилизацию и планомерное сосредоточение.
Во второй половине января 1940 г. на западе было развернуто 104 дивизии, а к моменту начала военных действий — к 10 мая 1940 г. — группировка германской армии достигла 136 дивизий, в том числе 10 танковых и 7 моторизованных{168}. Новые условия позволили начинать военные действия, обрушив на противника удар всеми заранее подготовленными силами. Отныне предвоенная идея «армии вторжения» утратила свое значение.
Этим, собственно, и отличалось стратегическое развертывание 1940 г. от развертывания 1939, 1938 гг. и предшествующих лет.
Германское командование, создавая подвижные ударные группировки, до начала наступления держало их рассредоточенными на большой глубине и на широком фронте и лишь в последние дни перед «днем икс» выдвигало в исходные районы, предельно затрудняя, таким образом, обнаружение их союзниками, дезориентируя последних о месте нанесения главного удара, уменьшая угрозу воздушных атак на войска ударной группы.
По мере изменения плана войны менялись состав и расположение ударной группировки. Принципиальное ее изменение, связанное с перенесением усилий с северного [129] фланга на южный, видно из сопоставления данных о развертывании на 12 ноября 1939 г. и на 10 мая 1940 г.{169}
Перемещение усилий с северного фланга на южный осуществлялось скрытно, на большой глубине и не было обнаружено англо-французской разведкой.
В состав немецкой армии, нацеленной на Запад, входило к 10 мая 3,3 млн человек, 2580 танков, в том числе типа T-I — 523, Т-II — 955, T-III — 349, T-IV — 278. Артиллерийская группировка насчитывала 24,5 тыс. орудий. Два воздушных флота (2-й и 3-й) имели 3824 самолета, в том числе 1120 бомбардировщиков и 1016 истребителей.
Приведем некоторые данные, характеризующие окончательное развертывание немецко-фашистской армии.
На правом крыле была развернута группа армий «Б» (генерал-полковник Бок) в составе 18-й и 6-й армий, 39-го моторизованного корпуса (9, 3 и 4-я танковые дивизии, из них 9-я должна была наступать на левом фланге 18-й армии, 3-я и 4-я — в полосе 6-й армии). В группе «Б» находился также 16-й моторизованный корпус (20-я моторизованная дивизия и дивизия СС «Мертвая голова»). Ширина полосы наступления группы армий «Б» составляла 400 км.
В центре находилась группа армий «А» (генерал-полковник Рундштедт), наносившая главный удар. Ее фронт простирался от районов севернее Мальмеди до границы Люксембурга и Франции, юго-восточнее Арлона. В состав группы армий входили 4, 12 и 16-я армии. Подвижные войска были представлены танковой группой генерала Гота в составе 5-й и 7-й танковых дивизий, которые находились в полосе 4-й армии, во втором ее эшелоне, и танковой группой генерала Клейста в составе 41-го моторизованного корпуса (Рейнгардта), 19-го моторизованного корпуса (Гудериана), 14-го моторизованного корпуса (Виттерсгейма). Подвижная группа Клейста насчитывала 5 танковых и 3 моторизованные дивизии. 19-й моторизованный корпус [130] развертывался в полосах 12-й и 16-й армий, 41-й моторизованный корпус за 19-м. Танковые соединения группы армий «А» были глубоко эшелонированы. Ширина полосы наступления этой группы армий составляла 170 км.
На левом крыле общего фронта находилась группа армий «Ц» (генерал Лееб) в составе 1-й и 7-й армий. Ее фронт от франко-люксембургской границы до Базеля составлял 350 км.
Танковая группа Клейста была создана на основе изучения германским Генеральным штабом опыта Красной Армии, полученного, в частности, в сражениях на реке Халхин-Гол, а также опыта германо-польской войны, особенно 10-й армии с ее тремя подвижными корпусами и группы Гудериана, созданной на левом фланге группы армий «Север» после 8 сентября 1939 г.
Группе Клейста, составлявшей ударную группировку, предстояло преодолеть Арденны, форсировать реку Маас у Седана и выйти в тыл главным силам союзников, проводящим операции в Бельгии и Северной Франции. Переход через Арденнские горы был продуман до деталей. В германских штабах собирались подробные сведения о дорогах, водных преградах, мостах, переправах. Разрабатывались методы движения транспорта по бездорожью, способы преодоления всевозможных препятствий. Штурмовые отряды прошли многократную тренировку в форсировании водных преград типа реки Маас на резиновых надувных лодках. Инженерные войска создали конструкции простых в обращении и быстроходных понтонных паромов и мостов. Мотопехота не менее шести месяцев училась двигаться через горы и леса{170}. [131]
Многие высшие генералы, в частности оба командующих группами армий, не верили в возможность эффективного использования танковых масс при наступлении через Арденны. Генеральный штаб сухопутных сил пришел к выводу, что если танковые авангарды и смогут достигнуть Мааса на четвертый день, то форсировать его главными силами армий удастся не ранее чем через 14 дней после начала военных действий{171}. Все планы разрабатывались только на этап наступления до Мааса, достигнуть которого считалось уже само по себе большим успехом. О характере действий после форсирования Мааса у Генерального штаба и у всех нижестоящих штабов имелись лишь самые общие и смутные представления.
В формировании и подготовке танковой группы было допущено много импровизации. Танковая группа действительно представляла собой для своего времени необычайно мощное соединение. Ее 5 танковых и 3 моторизованные дивизии, большое количество корпусных и армейских частей, тыловые службы насчитывали 134 370 человек. 41 140 различных машин, в том числе 1250 танков и 362 броневика{172}. Группа тесно взаимодействовала с авиацией — со штабами 3-го воздушного флота, 2-го авиационного корпуса, особенно с поддерживавшей ее группой ближних бомбардировщиков Штуттергейма, и с 1-м корпусом ПВО.
Система управления танковой группой не отличалась целесообразностью. Само понятие «танковая группа» было расплывчатым. Отметим, что уже в ходе сражений получилось так, что группа Клейста подчинялась попеременно штабу группы армий «А» (5 суток), штабу 12-й армии (4 суток) и штабу 4-й армии (13 суток). Понятно, что столь неопределенное подчинение затрудняло действия группы и порой вносило в управление невероятную путаницу. Командование полевых армий ставило танковым [132] дивизиям неглубокие задачи, стремясь привязать их к себе, а танковые командиры постоянно нарушали приказы своих временных начальников.
Группа получила только четыре сквозных маршрута через Арденны на фронте 35 км, хотя требовалось ей по меньшей мере пять. Она не имела самостоятельной полосы действий, а была «гостем» в полосах армий, которые с нежеланием уступали ей дороги. Узкий фронт наступления и крайняя перегрузка маршрутов делали группу чрезвычайно уязвимой с воздуха. Длина ее маршевых колонн на каждом из маршрутов, включая средства усиления и тылы, превышала 300 км.
Союзники имели здесь еще один шанс сорвать германское наступление своей авиацией. Однако и этот шанс они не использовали. [133]