Дивизии над озером
На Комендантском аэродроме
В конце октября 1941 года командиры всех эскадрилий Московской авиагруппы особого назначения получили распоряжение командования немедленно подготовиться к переброске войск.Такие же распоряжения из штаба ВВС Ленинградского фронта получили начальники ленинградских авиабаз, обслуживающих воздушный мост.
Начавшаяся 23 октября сорок первого года полоса осенних штормов все чаще прерывала судоходство по Ладожскому озеру. В этот день шесть барж с грузом для Ленинграда были выброшены штормовыми волнами на берег. Движение судов пришлось приостановить. Правда, через три дня (27 октября) перевозки возобновились и продолжались с перерывами до 15 ноября.
Именно тогда, с двадцатых чисел октября, начал набирать силу воздушный мост, связавший Ленинград с Большой землей. Если в первые дни летавшие по его трассе летчики эскадрилий С. Шарыкина, В. Пущинского и К. Бухарова ежедневно перевозили в Ленинград до 115 тонн высококалорийных продуктов, то начиная с середины октября они стали превышать эту ежедневную норму, установленную Государственным Комитетом Обороны, на 25–30 тонн. Летчики транспортных самолетов работали на пределе возможностей, совершая с дальних тыловых аэродромов по два, а с Новой Ладоги — по три и более рейсов в день. Запасы продовольствия в осажденном [75] Ленинграде в это время катастрофически таяли, а подвоз их по Ладоге почти прекратился. И те 130–150 тонн, которые ежедневно привозили ПС-84, были настоящим спасением для города. Как и моряки Ладожской флотилии, летчики сражались за каждую тонну хлеба, мяса, жиров. Они делали все возможное и невозможное, чтобы увеличить доставку продуктов ленинградцам: сократили до предела время загрузки и разгрузки самолетов, брали продовольствия больше положенного, экономили каждую минуту на взлете, на маршруте и во время посадки, чтобы выкроить необходимые сто минут для дополнительного рейса. Летали в любую погоду. Во время этих полетов им все чаще приходилось сталкиваться с фашистскими истребителями, происходили жестокие схватки. Но никакие трудности не могли повлиять на осуществление главной задачи — помощи авиаторов-транспортников блокированному Ленинграду.
В эти тяжелые для города дни и недели, когда продукты он получал только по воздуху, летчики транспортных самолетов даже и предположить не могли, какую новую задачу наряду с выполнением ежедневных перевозок поставят перед ними Государственный Комитет Обороны, Генеральный штаб, Военный совет Ленинградского фронта.
Новое задание было продиктовано ухудшением обстановки на Ленинградском фронте.
...Конец октября. Комендантский аэродром. Светает. Небо затянуто плотными, низко нависшими облаками. Еще с вечера похолодало. Несколько раз принимался идти снег, и к утру намело небольшие сугробы. Аэродром, несмотря на усилившиеся артиллерийские обстрелы и бомбежки, продолжает принимать и отправлять транспортные самолеты.
В последнюю неделю октября количество рейсов заметно увеличилось. Правда, многие транспортные самолеты уже шли на посадку и на аэродром Смольное. Фашистам [76] так и не удалось обнаружить этот аэродром, построенный на бывшем совхозном поле.
Этому аэродрому суждено было стать основной базой транспортных самолетов в Ленинграде.
Судьба же Комендантского аэродрома была предрешена. Уже 1 декабря 1941 года 286-й истребительный авиаполк сопровождения майора Баранова после очередного вражеского артобстрела перелетел на другой аэродром. С той поры и до снятия блокады на Комендантский аэродром почти не летали.
...Уполномоченный по эвакуации рабочих и специалистов ленинградских заводов в тыл страны П. Т. Пушкарев только что получил сообщение о подходе первой группы самолетов ПС-84. Ждал сообщения и от других, которые уже в полете. Около ворот аэродрома собираются люди. Это рабочие и специалисты ленинградских заводов. Они добротно, тепло одеты. Здесь же и небольшая группа ученых, выделяющаяся своими старомодными шубами и меховыми шапками.
Люди улетают в глубокий тыл почти без вещей. У одних в руках небольшие дорожные чемоданчики, у других — сундучки, баулы, саквояжи, портфели.
Рабочие и специалисты группируются по цехам и отделам. Курят, переговариваются, ожидая команды на посадку. Каждый из них по-своему озабочен. Тяжело покидать родной город, оставлять семьи в такое время, когда все сильнее наваливается голод, население непрестанно терзают артобстрелы и бомбежки, а немецко-фашистские войска кое-где вплотную подошли к окраинам города. Многие отказывались ехать в тыл. Приходилось уговаривать, убеждать, настаивать. Но все равно план отправки рабочих и специалистов первое время не выполнялся. Академики И. И. Мещанинов и Л. А. Орбели эвакуировались лишь после правительственного распоряжения. После неоднократных напоминаний вылетел из города академик А. А. Банков. Наотрез отказались покинуть город [77] академики С. А. Жебелев, А. А. Ухтомский, академик живописи И. Я. Билибин.
Командир Московской авиагруппы Коротков писал в докладной записке от 14 октября на имя начальника Главного управления ГВФ Молокова «о недостаточном ежедневном выделении директорами заводов рабочих для переброски их из Ленинграда в Тихвин».
Потребовались решительные меры, чтобы наладить отправку необходимых кадров четко по графику. В конце концов эвакуируемые осознали государственную важность экстренного вылета в тыл страны. Там их ждали. Надо было как можно скорее развернуть производство танков, авиационных моторов, полковых и дивизионных пушек и другого вооружения для фронта.
Кто еще мог сделать это, если не они — потомственные питерские рабочие, мастера своего дела, гордость рабочего класса страны!
Утром над аэродромом появилась первая группа ПС-84. Не прошло и четверти часа, как они зарулили на стоянки.
Перегрузка продуктов из самолетов в автомашины, посадка пассажиров идут быстро, без задержек. Надо торопиться. В любую минуту может начаться обстрел. Нельзя исключать и возможного налета фашистской авиации. Слаженно работают команды грузчиков, экипажи транспортных кораблей активно им помогают. Они-то знают, что минут через десять — пятнадцать прибудет вторая группа самолетов. А в диспетчерской непрерывно на все лады звонят телефоны. Комнатка небольшая, тесная, и телефоны стоят на столе, стульях, подоконнике, ящиках и даже на полу. Они звонят, трещат, гудят, пищат, перебивая друг друга...
Вдруг все телефоны заглушает словно вспоровший воздух пронзительный вой сирены — воздушная тревога!
Люди мигом прячутся в окопы, которых на аэродроме нарыто немало. Воздушные стрелки, как всегда, у пулеметов. Изготовилась к бою зенитная батарея. [78]
К счастью, фашистские бомбардировщики прошли на большой высоте и сброшенные ими бомбы не причинили большого вреда. Взлетная полоса осталась целехонькой. Правда, одна бомба взорвалась вблизи стоянок, от ее взрыва загорелся ПС-84, но пожар погасили.
Бомбежка задержала отправку первой группы. Вот-вот над аэродромом должна появиться вторая группа ПС-84. Диспетчер И. П. Тараповский знает, что ее сопровождают истребители. Значит, надо под их прикрытием сначала посадить вторую группу, а потом сразу выпустить первую в обратный рейс.
Ну вот, кажется, все улажено. Приземлившиеся ПС-84 разгружаются. Первая группа ушла в обратный рейс. «Теперь бы покурить», — думает диспетчер. Но не удается. Звонит телефон. Из штаба ВВС Ленинградского фронта. Срочно потребовали начальника авиабазы А. М. Мака-ревича. Дано важное указание. Немедленно подготовить аэродром к переброске войск. Каких войск? В каком количестве? Куда? Об этом ни слова. Сказано коротко и четко: «Перевозки срочные и безотлагательные. Самолеты с войсками выпускать при любой погоде».
Последний рубеж
Вечером 23 октября 1941 года в Ленинград была передана телеграмма заместителя начальника Генерального штаба генерал-майора А. М. Василевского. Ставка приказывала, не прекращая активных действий по прорыву блокады, перебросить в район Тихвина две стрелковые дивизии 54-й армии, а также 191-ю и 44-ю стрелковые дивизии и 6-ю бригаду морской пехоты из Ленинграда.
...Шла последняя неделя октября сорок первого года. Обстановка на Ленинградском фронте резко изменилась. 16 октября немецко-фашистские войска начали наступление на Тихвин и Волхов, угрожая выходом на реку Свирь, [79] соединением с финскими войсками и охватом Ленинграда вторым блокадным кольцом. Над городом нависла смертельная опасность.
Это и заставило наше командование сократить масштабы боевых действий южнее Ладожского озера и принять меры, чтобы остановить, а затем и разгромить противника на тихвинском направлении.
...Все круче проявляла свой характер ленинградская осень. С залива дули сырые, пронизывающие до костей ветры. Зябко, сыро в окопах. Но бойцам и командирам 25-го стрелкового полка, державшим оборону на юго-западной окраине Ленинграда, этом последнем рубеже перед городом, тот хмурый октябрьский день улучшил настроение.
А накануне в штабном блиндаже, расположившемся в Шереметьевском парке, склонились над картой майор и старший политрук. Это командир 25-го стрелкового полка М. И. Супагин и его комиссар А. С. Ермолаев.
Минувшей ночью полковые разведчики проникли на территорию близлежащего совхоза, занятого фашистами. Добыв нужные сведения, они незамеченными пробрались к овощехранилищу, набрали картошки, капусты, свеклы для полковой кухни.
Но главное, удалось установить — гитлеровцев немного, можно попытаться выбить их оттуда. Вот и прикидывали командир и комиссар полка, как это сделать и тем самым улучшить позиции полка, обеспечить дивизию овощами, подбодрить людей.
Обсудив план удара и передав распоряжение начальнику штаба, командир и комиссар обошли позиции. Надвигалась ночь. Накрапывал дождь. Старый парк, засыпанный опавшими листьями, наполнился едва уловимым шумом и тревожными шорохами.
На участке полка было сравнительно спокойно. Времяот времени с немецкой стороны взлетали ракеты и, повиснув яркими фонарями, на секунду-другую освещали [80] изрытую снарядами, минами и авиабомбами нейтральную полосу. С наступлением темноты дежурные немецкие пулеметчики, как обычно, принялись постреливать, выпуская в нашу сторону одну-две короткие пулеметные очереди.
Перед рассветом один батальон полка вместе с полковыми разведчиками внезапно атаковал позиции противника и в коротком бою выбил фашистов из совхоза.
— В двадцатых числах октября 1941 года, когда после удачного удара мы подсчитывали трофеи, — вспоминает бывший комиссар 25-го стрелкового полка А. С. Ермолаев, — в расположении нашей дивизии появился секретарь горкома партии, член Военного совета Ленинградского фронта А. А. Кузнецов. Мы сразу догадались — этот визит не был случайным и вызван какими-то чрезвычайными обстоятельствами. Так просто руководитель столь высокого ранга в расположение дивизии не явится.
Командованию полка, понятно, было неизвестно, что Ставка отправила в район Тихвина 92-ю стрелковую и 60-ю танковую дивизии из своего резерва и одну дивизию с Северо-Западного фронта. Командованию же Ленинградского фронта было предложено срочно направить на решающий участок подкрепления из войск фронта. Это обстоятельство и привело в 44-ю стрелковую дивизию секретаря горкома партии А. А. Кузнецова, который, как член Военного совета, отвечал за формирование резервных частей фронта, а также Балтийского флота.
...Секретарь горкома партии перед этой поездкой посетил Нарвскую заставу, выступал перед коммунистами Кировского и Ждановского заводов. Говорил им о необходимости быстрого превращения всей Нарвской заставы в неприступный для врага бастион. Проезжая через Нарвскую заставу, Кузнецов убедился, что вся ее жизнь перестроена на фронтовой лад. Увидел железобетонные доты под Урицком, у Красненьского кладбища, в деревне Алексеевке; на территориях заводов, на улицах и площадях — [81] баррикады и кирпичные стены с бойницами, дома с амбразурами вместо окон, заложенных кирпичом, артиллерийские и пулеметные дзоты, блиндажи и окопы.
Здесь все было как в крепости. Рабочие глубоко осознали требования обстановки. Да и как не осознать. Фронт вплотную подошел к городу, и кратчайший путь к переднему краю проходит по проспекту Стачек через Автово. Седьмая трамвайная остановка, считая от Кировского завода, находится на территории, занятой врагом. Всего 14 километров отделяют фашистов от центра города — Дворцовой площади. А это — полчаса хода для танка.
Конечно, и Кузнецов думал о том, как изыскать резервы для направления подкреплений под Тихвин. Здесь, на юго-западе, самое опасное для Ленинграда направление. Как возьмешь отсюда хотя бы одну дивизию?! А придется.
Проезжая по проспекту Стачек, Кузнецов видел, как из ворот Кировского завода выходили танки. Они шли по проспекту прямо на фронт. На передовую двигались подразделения пехоты, подтягивались полковые и дивизионные пушки — тоже продукция Кировского завода.
Да, Ленинград превратился в город-фронт! Это воочию идел секретарь. На крышах наиболее» высоких зданий расположены вышки наблюдения.
Перед выездом на юго-западный участок фронта Кузнецов ознакомился с положением войск на этом участке. Слева оборону держала 21-я стрелковая дивизия. Ее основу составляли части и подразделения бывшей 1-й Кировской дивизии народного ополчения, с которой он был хорошо знаком.
До середины октября справа оборону держала 6-я бригада морской пехоты. Но в боях под Урицком моряки понесли большие потери и были отведены на отдых и переформирование в поселок Рыбацкое. Бригада получила пополнение, вооружение и активно готовилась к боевым [82] действиям. Ее можно было перебрасывать за Ладогу. А пока оставленный морскими пехотинцами участок от побережья Финского залива и по железной дороге до Урицка занимала 56-я стрелковая дивизия.
Сложнее было с 44-й стрелковой дивизией, основу которой составляла бывшая 3-я гвардейская дивизия народного ополчения, созданная в Петроградском районе.
Секретарю горкома было известно, что дивизия заняла оборонительный рубеж в начале сентября после тяжелых боев под Красным Селом, Ропшей и Русско-Высоц-ким, где тоже понесла потери. Правда, до этих боев она отводилась на краткий отдых и переформирование, но с тех пор уже почти два месяца дивизия непрерывно была в действии.
В то октябрьское утро Кузнецова прежде всего интересовала боевая готовность дивизии. Способна ли она выполнить задание Ставки.
С 25-м стрелковым полком, который входил в состав этой дивизии, Кузнецов был хорошо знаком. С него и начал объезд позиций. Этот полк состоял в основном из ополченцев — корабелов Нарвской заставы. В составе 1-й Кировской дивизии народного ополчения полк сражался северо-западнее Шимска. Здесь он успешно отражал многочисленные «психические» атаки гитлеровских головорезов-эсесовцев.
...Подъехав к старому Шереметьевскому парку, Кузнецов вышел из машины. По тропкам и полянкам парка порывы ветра гнали опавшие листья. Они побурели от частых дождей, забросаны комьями земли, от взрывов снарядов и мин кругом воронки. Осколками изуродованы вековые вязы, липы, дубы и клены, истерзаны кусты жасмина и сирени. Воздух парка пропитан смрадом гари и чесночным запахом тротила.
Проходя мимо одной из землянок, Кузнецов услышал, как там кто-то поет задорные частушки под гармошку. Зашел в землянку. [83]
— По какому поводу веселье? — обратился Кузнецов с вопросом к подошедшему к нему с рапортом лейтенанту.
— Немцев ночью из совхоза выбили! — ответил лейтенант и доложил: — Разведвзвод полка после проведенного ночного боя отдыхает.
Кузнецов поблагодарил бойцов. Пока беседовал с лейтенантом, в землянку вошли командир полка Супагин и комиссар Ермолаев.
Сгрудились вокруг секретаря горкома партии разведчики, расспрашивали о продовольственном положении в городе, о том, как доставляются продукты через Ладогу.
— Озеро штормит, — ответил Кузнецов. — Судоходство практически прекратилось. Летчики работают изо всех сил, чтобы завезти побольше продуктов городу. Москва почти всю свою транспортную авиацию к нам перебросила.
Кто-то из разведчиков спросил, насколько сильна оборона города.
Кузнецов, задумавшись на секунду-другую, ответил:
— Под Ленинградом держим оборону крепко. А вот на Тихвинском направлении...
Он рассказал о прорыве врага, о том, чем это грозит Ленинграду.
— В тот день секретарь горкома партии обошел позиции полка, — рассказывал нам А. С. Ермолаев. — Где бы он ни появлялся, его сразу же окружали бойцы, командиры, политработники, Почти в каждой роте встречались корабелы Нарвской заставы. Увидев знакомого, он приветливо улыбался, обязательно подходил к нему, здоровался, расспрашивал о боевых делах, о семье, о других знакомых ему судостроителях. Чувствовалось, что Алексей Александрович все время думает о чем-то безотлагательном, ради чего и прибыл к нам в дивизию. Вопросов задавал много. Его интересовало боевое состояние части, ее укомплектованность личным составом и вооружением, [84] обеспеченность боеприпасами, продовольствием, обмундированием. Беседуя с бойцами, рассказывал о мужестве и стойкости ленинградских рабочих, их трудовом героизме, изобретательности, смекалке. Назвал имена судостроителей В. Н. Мараева, А. М. Ратникова, которые в боях под Шимском командовали батальонами полка, фамилии ждановцев, погибших в первые месяцы войны, зачитал письмо пулеметчика Михаила Петрова, найденное на месте последней схватки героя-комсомольца с фашистами.
Беседуя с ополченцами, Кузнецов не обходил разговора о крайне тяжелом положении города. Говорил, что делается все возможное для увеличения подвоза продуктов, о героических рейсах летчиков транспортной авиации, о том, что вся страна пришла на помощь Ленинграду.
Прощаясь с командиром полка М. И. Супагиным и комиссаром А. С. Ермолаевым, Кузнецов сказал, что осложнение обстановки под Ленинградом может потребовать переброски дивизии на другой участок фронта.
«Куда?», «Зачем?» — спрашивали себя командир и комиссар и не находили ответа.
А тем временем в Ставке и в штабе Ленинградского фронта на оперативной карте словно ожили нарисованные красным карандашом стрелы и линии, обозначавшие боевые позиции и удары по врагу на тихвинском направлении.
Были, на этих картах и стрелы с обозначенными на них 44-й и 191-й дивизиями и 6-й бригадой морской пехоты. Но никто в этих соединениях пока не знал о том, что время неумолимо приближает их к неожиданному крутому повороту и война уже распорядилась судьбой каждого из них по-своему.
Не знали командир 44-й стрелковой дивизии полковник П. А. Артюшенко и полковой комиссар Д. П. Сурвилло, что не пройдет и недели, как их дивизию снимут с позиций, перебросят под Тихвин, где они с ходу вступят [85] в тяжелые бои и дивизия окажется разрезанной на две группировки, одной из которых будет командовать комдив, а другой — комиссар.
Не знал комиссар 6-й бригады морской пехоты батальонный комиссар П. Я. Ксенз, что на другой день после прибытия бригады под Волхов во время бомбежки осколком бомбы будет убит командир бригады полковник Ф. Е. Петров и он, комиссар, возьмет на себя командование бригадой.
И уж конечно ничего о предстоящих переменах не знали бойцы. Никто из них и думать не думал, что совсем скоро им придется на время заделаться «воздушными десантниками», на самолетах лететь через Ладогу на защиту Тихвина. Да в то время простому пехотинцу такое даже и в голову не могло прийти, чтобы на новый участок фронта — и на самолете!
Бросок через Ладогу
24 октября 1941 года штаб Ленинградского фронта отдал боевое распоряжение о переброске воздушным путем основных сил 44-й и 191-й стрелковых дивизий в район Тихвина.
— Приказ был кратким, — вспоминает А. С. Ермолаев. — Снять полк с позиций и к утру сосредоточить его основные боевые силы в районе Новой деревни, в зоне Комендантского аэродрома. Полковую артиллерию и тылы было приказано направить на берег Ладоги, в район пристани Осиновец. Другие части дивизии в это же время концентрировались в деревне Ковалеве, близ аэродрома Смольное.
Почему к аэродромам, ничего сказано не было. Конечно, об этом думал каждый, но даже мы с командиром не знали, куда собирались перебросить наш полк.
Солдатские оборы недолги: сунул в вещмешок котелок, запасной боекомплект — патроны и гранаты, надел его за спину, прицепил на поясной ремень саперную [86] лопатку, перекинул через одно плечо винтовку или автомат, через другое — противогаз, вот и готов куда угодно, в любой самый дальний поход, лишь бы чувствовать локоть товарища да иметь в вещмешке НЗ (неприкосновенный запас) — харч, хотя бы на первое время.
К полуночи была произведена смена частей. Полк снялся с позиций без шума, и через полчаса шел походным порядком по проспекту Стачек к центру города.
...Холодная и сырая ночь. Валит мокрый снег и тут же тает, превращаясь в слякоть, грязь. На улицах много домов, разрушенных бомбами и тяжелыми снарядами. Около них груды битого кирпича, штукатурки, стекла, переломанных балок. И темнота — ни одного фонаря, ни одного светящегося окошка, лишь огоньки солдатских цигарок. Нестройно стучат сапоги по мостовой, в такт им позвякивают винтовки и саперные лопатки, да время от времени то там, то здесь громыхнет в чьем-то вещмешке немудреный солдатский скарб.
Вот полк миновал уходящую влево дорогу в Угольную гавань, потом дорогу на Турухтанные острова. А вот и Корабельная улица. Здесь все до боли знакомо — каждый переулок, скверик, забор. Сколько раз каждому пришлось пройти по этой улице до родного завода! Завернуть бы сюда, взглянуть хоть одним глазком на верфь.
И дома у некоторых — рукой подать, каких-нибудь десять — пятнадцать минут ходу. Забежать бы на минуточку домой, переброситься несколькими словами с родными и близкими, поцеловать на прощанье спящий детишек, жену, мать.
Но городские улицы и проспекты неумолимо ведут бойцов на север. Шаг за шагом уходят корабельщики Нарвской заставы от своего оборонительного рубежа, родного завода, от своих домов и семей в тревожную неизвестность войны.
Через площадь Труда полк вышел к Неве. На площади стояла зенитная батарея, на некоторых зданиях — зенитные [86] пулеметы, у моста и на самом мосту лейтенанта Шмидта — вооруженные посты. На Неве на якорях покачивались военные корабли, у причалов — буксиры, баржи, катера. Идут бойцы по мосту, негромко разговаривают.
— Трудится Нева! — говорит один.
— Живет город! — в тон ему отвечает другой.
— Как там наша родная верфь? — грустно вздыхает третий.
Петроградскую сторону пересекли по Большому и Кировскому проспектам.
— Скоро Черная речка, — раздается звонкий молодой голос. — Здесь недалеко место дуэли Пушкина.
— Дантес-то вроде немец? — спрашивает молодого пожилой ополченец.
— А кто его знает. По книгам получается не то француз, не то голландец. А может, и немец.
— За Черной речкой и Новая деревня, — говорит пожилой боец. — Там и аэродром. Дошли наконец-то...
Когда полк подошел к Новой деревне, уже светало. Вскоре в небе загудели моторы. Бойцы увидели большую группу пассажирских самолетов, которые сразу же стали приземляться на аэродроме. Бойцы вспомнили, как рассказывал им секретарь горкома партии А. А. Кузнецов о работягах ПС-84, на которых московские и ленинградские летчики возят продукты.
Через четверть часа полк подошел к Комендантскому аэродрому. Объявили привал. Бойцы стали устраиваться кто где. Вдоль дощатого забора, которым с давних пор был обнесен аэродром, тянулась канава, заросшая кустарником. Кое-где росли старые деревья, теснились какие-то хибарки и сарайчики. Повсюду было нарыто много окопов. Нашлись и землянки. Здесь и стали размещаться бойцы для отдыха.
Сквозь щели забора было видно, как к прилетевшим самолетам подъезжают большие автомашины и в них [88] сразу же грузятся коровьи, свиные и бараньи туши, ящики и мешки с продуктами.
Вскоре и в небе и на аэродроме поутихло. Все самолеты уже прилетели и стояли под разгрузкой с выключенными моторами.
Уставшие за время трудной походной ночи бойцы отдыхали. Одни уже прикорнули в окопах и землянках, другие сидели группами по краю канавы и разговаривали, привалясь к забору, дощатым стенкам сараюшек, хибарок, к деревьям.
— У Комендантского аэродрома интересная история, — заговорил пожилой, лет сорока пяти, пулеметчик, которого в роте за глаза называли «профессором» за его глубокие знания истории Ленинграда. — Было мне четырнадцать лет, когда здесь в 1910 году был создан вот этот самый аэродром. Раньше это место называлось Комендантским полем. Отсюда пошло и название аэродрома. Поле примыкало к знаменитому Коломяжскому скаковому ипподрому. Во время бегов и скачек сюда съезжалась вся петербургская знать. В такие дни вот здесь все вокруг было заставлено экипажами.
— Кто же создал аэродром, да и зачем он тогда был нужен? — спросил сидевший рядом сержант.
— О, это любопытная история. — И «профессор» рассказал о ней.
Здесь в том же году образовалось русское товарищество воздухоплавания под названием «Крылья». Вокруг него собрались российские авиаторы Уточкин, Ефимов, Попов. Их тогда звали летунами. Сейчас эти имена знает каждый наш авиатор. Это были герои из героев — дедушки нашей авиации. Ежегодно весной и осенью на аэродроме проходили состязания летчиков. В них участвовали иностранные пилоты — француз Моран, бельгийцы Христиане и Эдмонд... Во время одного такого праздника разбился русский летчик Лев Мациевич. На аэродроме бывал знаменитый Петр Нестеров — он первым в истории авиации выполнил «мертвую» петлю и таранил аэроплан неприятеля.
— Как видите, — закончил свой рассказ «профессор», — этот аэродром действует и сейчас.
— Как же вы в то время добирались сюда? — спросил все тот же сержант.
— Как и мы сегодня. Только тогда здесь было скаковое поле, обнесенное забором. Билеты на авиационные праздники стоили дорого, и мы, мальчишки, перелезали обычно через забор. Устраивались на крышах прилегающих построек. Те, кто посмелей, забирались на деревья.
— И чего это нас сюда, на аэродром? — спросил один боец своего соседа. — Может, оборонять его будем?
— А что, очень даже возможно, — согласился сосед. — Помнишь секретарь горкома рассказывал, сколько продуктов доставляют в Ленинград летчики? Вдруг немецкие парашютисты объявятся?
— Эх, ребята, не хотел я тайну свою выдавать. Да ладно, — хитро ухмыляясь, заговорил коренастый боец с рыжеватыми усами. — Письмо я в Генштаб написал.
Бойцы умолкли.
Интересно, что на этот раз расскажет им ротный балагур Семен?
— Что же ты написал, Сема? — спросил рыжеусого сосед.
— Предложение внес, как войну поскорее закончить.
— Давай, давай, Семен, развивай стратегию, — подбадривали бойцы.
— Вот, значит, пишу я им: «Здравствуйте, мол, дорогие товарищи». Ну, конечно, привет передал от всего нашего героического 25-го полка.
— Дальше давай!
— А дальше пишу: «Так как наш 25-й стрелковый полк есть рабочий полк, предлагаю отправить его воздушным десантом прямо в Берлин. Только вперед пусть наши [90] летчики побомбят его, а мы уж следом за ними нагрянем. Пока все гитлеровские генералы по бункерам сидят, мы весь их штаб да и Гитлера со всей его шайкой накроем — вот и войне конец!»
Раздался дружный хохот.
— Ну, Семка, ну, стратег!
— Так что нечего удивляться, что нас сюда привели. Значит, дошло письмо до адресата, и мое предложение принято.
И снова дружный хохот.
...Командир с комиссаром, отдав распоряжение батальонам отдыхать до получения дальнейших указаний, направились к проходной Комендантского аэродрома. Едва они подошли к двери, как из нее вышел военный в кожаной куртке. Подошел к Супагину и Ермолаеву, поздоровался. Назвавшись представителем Военного совета фронта, спросил:
— 44-я стрелковая?
— Точно. 25-й полк 44-й дивизии, — отрапортовал командир полка майор Супагин.
— Задача полку известна?
— Нет, — ответил майор.
— Штаб Ленинградского фронта приказал сегодня же перебросить самолетами боевые силы дивизии в район Тихвина, — сказал представитель Военного совета. — Через двадцать минут начнем посадку. А сейчас прошу собрать командный состав...
Раздалась команда: «Подъем! Становись!»
Через несколько минут полк узнал, что ему предстоит.
Много разных догадок строили, даже спорили, куда и зачем их перебрасывают.
Но о том, что им придется переправляться за Ладогу на самолетах, — никто не предполагал.
После этого известия уже совсем по-другому стали смотреть на аэродром, на большие самолеты, которые стояли по краю летного поля. Насчитали 25 ПС-84. Едва [91] успели понять, что именно на них-то они и полетят, как услышали команду: «На посадку бегом марш...»
Каждый самолет взял на борт 25 человек с личным оружием. Один станковый пулемет засчитывался за двух бойцов, батальонный миномет — за одного, а 45-миллиметровая пушка с боезапасом за 15 человек.
Уже в самолетах послышались деловые солдатские вопросы: «Долго ли будем лететь, каков маршрут, часто ли атакуют?»
— Лету около часа, — ответил летчик. — Прошу иметь в виду — полетим над озером. Высота — самая малая. Во время полета с места не вставать, не ходить, не курить.
— Летчики, — вспоминает комиссар А. С. Ермолаев, — одеты были по-разному: одни — в кожаных регланах, другие — в летных куртках с меховыми воротниками. Выглядели они людьми степенными, опытными. Вели себя спокойно. Посадкой руководили уверенно. Шутили, подбадривали — мол, не волнуйтесь, все будет в порядке. Это вселяло уверенность, гасило нервное напряжение.
...Посадка закончилась быстро. Через четверть часа поднялась в воздух первая группа самолетов. Минут через пять взлетела вторая. Пушки и минометы с расчетами отправили последними.
Тем утром ПС-84 взяли с Комендантского аэродрома 540 бойцов и командиров с личным оружием, пулеметами и «сорокапятками».
Так неожиданно завершился этот ночной марш по городу для ополченцев 25-го полка. В это же время, а также сутками раньше или позже с различных участков фронта были сняты другие части 44-й и 191-й дивизий. Из поселка Рыбацкое была отозвана 6-я бригада морской пехоты. Эти части также проделали ночные броски через город. Только шли иными маршрутами. Путь одних лежал к Комендантскому аэродрому, других — к аэродрому Смольное, третьих — к пристани Осиновец. И у всех бойцов и [92] командиров на сердце тоже была тревога, томила неизвестность.
Но все переживания, а затем посадка в самолеты, полет над штормящей Ладогой, приземление на полевом аэродроме под Тихвином мгновенно отодвинулись, как только необычные десантники ПС-84 ступили на землю и обрели солдатскую уверенность, готовность к любым испытаниям.
Об этом фронтовом эпизоде свидетельствуют скупые строки архивных документов, рассказы участников полетов над озером, живущих в Ленинграде воинов 44-й дивизии — старшины отдельной роты автоматчиков К. А. Петрова, радистов 12-го отдельного батальона связи Я. М. Гука, В. Н. Никанорова, воспоминания летчиков Московской авиагруппы особого назначения.
— Помню день незадолго до падения Тихвина, — вспоминает бывший командир корабля Московской авиагруппы Герой Советского Союза С. А. Фроловский. — Погода была — хуже не бывает: по всей трассе туман, как молоко. Видимость — не более ста метров. Местами нулевая. Наша эскадрилья получила приказ срочно перебросить в район Тихвина двести связистов с полным вооружением. Вылетали на задание четверкой. Произвели группой два полета, всех связистов своевременно доставили к месту назначения. Летчики остальных эскадрилий в эти же дни переправляли по воздуху пехотные подразделения.
Для нас, командиров кораблей, это были хотя и опасные, но привычные полеты по трассе воздушного моста. А вот для наших пассажиров, пехотинцев, связистов эти воздушные рейсы над Ладогой были в диковинку.
...Комиссар полка Ермолаев летел в замыкающем самолете девятки, пристроившись у пилотской кабины рядом с помощником начштаба Георгием Васильевым. По обе стороны фюзеляжа на дюралевых скамейках сидели телефонистки полка Фатима Гисматулина и Клава Зыкова, за ними санитар Виктор Кутин, дальше боец [93] комендантского взвода Василий Куклев, полковые разведчики.
Девятка летела над приладожскими лесами, прижимаясь к верхушкам деревьев.
Показалась Ладога. Самолеты снизились, летели над самой водой. Некоторые бойцы сидели неподвижно, другие посматривали через оконца на вздыбленное волнами озеро.
— Ничего, ничего, ребятки, скоро долетим! — подбадривал комиссар.
Бойцы разглядывали помещение самолета, каждую деталь и заклепку. С любопытством наблюдали за действиями бортстрелка, взгромоздившегося на тумбе у пулемета.
— Хорошая штука! — кивнув в сторону пулемета, сказал бортмеханик. — Попробуй, сунься «мессер»...
— Вы всегда так низко летаете? — поинтересовался Виктор Кутин.
— Что, страшно?
— А то нет. Не летим, а почти с волны на волну перекатываемся. Того и гляди нырнем.
— Интересно, какая глубина? — спросил Куклев.
— Нам с тобой хватит! — махнув рукой, отозвался Кутин.
— Что-то, ребятки, рановато про купание заговорили, — вмешался комиссар.
— Так-то оно так! — проговорил пожилой боец. И добавил: — Наш брат пехотинец на земле сила, а в другом месте...
— Не скажи! Раз везут на самолете, значит, и здесь сила, — возразил комиссар.
Не успел он договорить, радист и бортмеханик бросились к боковым пулеметам. Бойцы задвигались, прильнули к окошечкам.
— Смотрите, смотрите! — воскликнула Клава Зыкова. — Вон два самолета... Со звездами... Наши...
В то же мгновение воздушный стрелок открыл огонь. Оказалось, группу атаковали «мессершмитты». [94]
Наши «ястребки», правда, отогнали «мессеров». Но все-таки два ПС-84 пострадали от их огня. Поврежденные самолеты отвернули в сторону и на глазах встревоженных пассажиров совершили посадку в Новой Ладоге.
Полет до Тихвина длился около часа. Воздушный рейс над Ладогой, да еще на малой высоте, почти над водой, был нелегким испытанием даже для бывалых летчиков. А тут совершенно необлетанная пехота. Конечно, кое-кому было с непривычки страшновато, и дух захватывало во время взлета и посадки, и укачивало. Но как только пехотинцы ступили на твердую землю, все страхи и переживания показались мелкими и смешными по сравнению с тем, что предстояло им испытать в боях за Тихвин. Полк разместился на опушке леса, окружившего аэродром. Посоветовавшись с командиром, комиссар отправился в штаб 4-й армии. Нашлись лошадь с бричкой, и он быстро добрался до Тихвина. В штабе доложил командующему армией В. Ф. Яковлеву о прибытии.
Выслушав Ермолаева, командующий склонился над картой:
— Смотрите, деревни Струнино, Липная Горка... Сюда форсированным маршем направляйте полк. Держитесь до последнего... Очень прошу — дорогу не отдавайте...
Через два часа полк принял бой на указанном рубеже.
А спустя несколько дней, в середине ноября, над Ладожским озером по маршруту воздушного моста совершил полет на другой участок фронта в район Волхова большой отряд кронштадтских моряков.
В те дни, когда создалась угроза захвата Волхова, по свидетельству бывшего комиссара бригады П. Я. Ксенза, около тысячи кронштадтских моряков, снятых с кораблей Балтики, сыграли важную роль в защите Волхова.
В бескозырках, в черных бушлатах, форменках и видневшихся на груди полосатых тельняшках, с ручными и станковыми пулеметами, как в годы гражданской войны, крест-накрест перепоясанные пулеметными лентами и [95] обвешанные гранатами, — рассказывал П. Я. Ксенз, — балтийские матросы бросались в атаки, наводя ужас на фашистов. Они являли собой образец мужества и отваги, неукротимого стремления к победе. Моряки помогли собрать разрозненные в боях группы пехотинцев, сформировать из них пять батальонов. Их назначали командирами взводов и рот. Это подняло боеспособность наскоро сформированных батальонов, которые потом геройски сражались за Волхов. [96]