Командиры летающих караванов
Приказано изменить маршрут
20 сентября 1941 года, спустя 12 дней после того, как фашистские войска замкнули кольцо блокады Ленинграда, по просьбе командования Ленинградского фронта и руководства города Государственный Комитет Обороны принял постановление «Об организации транспортной воздушной связи между Москвой и Ленинградом».
В один из последних сентябрьских дней 1941 года на Внуковском аэродроме было необычайно оживленно. С короткими интервалами заходили на посадку транспортные корабли Московской авиагруппы особого назначения (МАОН) Гражданского воздушного флота. Они возвращались на свою авиабазу с различных фронтов. Разворачиваясь в конце взлетно-посадочной полосы, ПС-84, как всегда, неторопливо рулили на стоянки... Какое-то время машины излучали тепло, потрескивая остывающими моторами, нетрудно было заметить заплаты на плоскостях, фюзеляжах, хвостовых оперениях — следы вражеских пуль и снарядов. Самолеты чем-то напоминали больших, уставших, сильно покалеченных птиц, нуждающихся в отдыхе и лечении.
Из машин выходили летчики в потертых кожаных регланах и куртках, в шлемах, а иные в синих форменных фуражках с «крабом». Они направлялись к чуть раньше прилетевшим товарищам. Летчики, собираясь у командного пункта, крепко жали руки, обнимались, похлопывая друг [8] друга по плечу, курили, переговаривались. Многие давно не виделись. Каждому было о чем рассказать.
— Ну, братцы, сегодня, кажется, собрался весь цвет Аэрофлота. Чует мое сердце, предстоят большие дела, — сказал командир 3-й эскадрильи Владимир Александрович Пущинский, подходя к летчикам.
В этой группе были его заместитель А. И. Семенков, командир 4-й эскадрильи К. А. Бухаров, командиры кораблей А. А. Добровольский, Г. С. Бенкунский, А. Д. Калина.
«Собрался весь цвет Аэрофлота...» Эти слова, сказанные опытным летчиком, не были красивой фразой. В Московской авиагруппе, созданной в первые дни войны, были собраны действительно лучшие летчики гражданской авиации. Брали тех, кто в совершенстве освоил летную работу на всех имевшихся в гражданской авиации самолетах, летал в Арктике и Средней Азии, в Сибири и на Дальнем Востоке, на Камчатке и Чукотке, кто прокладывал новые воздушные трассы внутри страны и за ее пределами, кто летал днем и ночью, в любую погоду, умел взлететь, как говорится, «с пятачка», а посадить самолет, «куда прикажут».
Пущинский относился к таким летчикам. В июле сорок первого совершил немало вылетов в тыл противника. В огне войны побывали и остальные пилоты.
Внимательно слушали летчики рассказ Бухарова. Его экипаж поддерживал связь с частями, окруженными фашистами в районе Смоленска, и не без помощи летчиков нашим удалось с боями прорваться на восток. Не раз, преодолев огненный заслон противника, Бухаров сажал свой самолет на небольших полянах в лесной глухомани под Смоленском. Из самолета выгружали горючее, запасные части для танков, боеприпасы, вооружение, медикаменты. Ну, а обратными рейсами вывозили раненых. Самые «горячие» участки фронтов были помечены на полетных картах К. А. Бухарова. [9]
Константин Александрович Бухаров командовал в то время 4-й эскадрильей. Старейший летчик гражданского флота, он окончил летную школу еще в 1925 году. Пять лет командовал в Гатчине истребительным авиаотрядом. Потом до начала войны летал на различных линиях Аэрофлота. Человек высокой культуры, многоопытный пилот, Константин Александрович был душой и совестью летчиков авиагруппы.
...Но о чем бы ни говорили при встрече летчики, они неотступно думали об одном — что означает этот необычный общий сбор во Внуково, почему всем им было приказано изменить намеченные фронтовые маршруты и вернуться в Москву... Что произошло? Ведь они выполняли задания большой важности, и каждый транспортный самолет был, как говорится, «на вес золота».
Долго оставаться в неведении летчикам не пришлось. Не прошло и получаса после посадки, как они уже знали, что три эскадрильи не сегодня-завтра будут переброшены под Ленинград.
Вольно или невольно все стали говорить о судьбе осажденного Ленинграда. О положении в городе было известно. Поэтому, когда Бухаров заговорил о предстоящем перелете под Ленинград, летчики с напряженным вниманием слушали его. Тем более что мало кто из них туда летал.
— Вон идет Лебедев, — кивнул Алексей Семенков в сторону приближавшегося к ним высокого пилота только что прилетевшего самолета. — Он же летает в Ленинград...
Ленинград в жизни майора Лебедева занимал особое место, он горячо любил его. Здесь шестнадцатилетний паренек из Новгородчины стал революционным матросом, участвовал в Октябрьском вооруженном восстании, защите Красного Петрограда. Отсюда вместе с товарищами ушел он сражаться с деникинцами, был четырежды ранен.
Город на Неве дал Александру Лебедеву путевку в небо — в 1923 году он закончил школу военных летчиков в Гатчине... [10]
В те сентябрьские дни сорок первого командир специального звена ПС-84 майор А. П. Лебедев стал первопроходцем воздушной трассы в блокированный фашистами Ленинград.
...Подойдя к товарищам, Александр Петрович поздоровался.
— Саша, — обратился к нему Бухаров, — ты только что из Ленинграда. Расскажи, как там.
— Кое-где фашисты подошли почти вплотную к городу, — ответил Лебедев. — Обстреливают его из тяжелой артиллерии, бомбят. Много жертв. С продуктами плохо. Ввели карточки.
— Слыхали, вы летали в Ленинград с генералом Жуковым? — спросил Семенков.
— Было такое, — ответил Лебедев. — Как раз две недели тому назад.
— Расскажите, как дело было...
— Трасса трудная, опасная, «мессершмитты» все время шныряют.
— Ты уж не скупись на подробности, — попросил Бухаров. — Нам ведь тоже теперь придется летать над Ладогой. Так что твой рассказ будет как нельзя кстати.
Лебедев говорил в своей обычной манере — тихо, как-то по-домашнему, ровным голосом.
И вот так же спокойно, доверительно рассказывал Александр Петрович об этом сентябрьском полете и нам, когда летом 1978 года мы встретились с ним в его московской квартире.
Александр Петрович разложил перед нами изрядно потертую полетную карту, показал, где пролегали маршруты его первых полетов за блокадное кольцо.
— А знаете, с чего началось для меня утро 10 сентября на Внуковском аэродроме? — с едва заметной улыбкой сказал Лебедев. — К моему самолету, уже стоявшему на взлетной полосе, подошла группа генералов. Один из них, кивнув в мою сторону, сказал: «А вот и командир нашего [11] корабля — самый высоченный летчик Аэрофлота». Среди генералов я сразу узнал Жукова. Доложил ему по форме о готовности экипажа и самолета к вылету. Как по команде генералы посмотрели в хмурое, затянутое низкими облаками небо.
«Для нас сейчас чем хуже погода, тем лучше», — сказал я моим пассажирам — Жукову и сопровождавшим его генералам Хозину и Федюнинскому.
Потом я с большим интересом прочитал в книге Г. К. Жукова «Воспоминания и размышления» об этом полете. Он отметил, что рейс проходил при «благоприятных» погодных условиях: дождь, низкая облачность».
Георгий Константинович точно зафиксировал, что плохая погода истребителей противника не устраивала. И пока погода на подходе к Ладожскому озеру не улучшилась, мы летели без всякого прикрытия. А потом, на завершающей стадии маршрута, все-таки пришлось взять звено истребителей.
Над Ладогой летели низко. При подходе к озеру облачность стала рассеиваться, а над озером совсем посветлело, и беспокойство экипажа усилилось. Но наши защитники надежно контролировали пространство на подступах к воздушной трассе. Не успели пройти и половину пути через озеро, как второй пилот Дзугутов доложил, что видит на горизонте группу «мессершмиттов». Я жестом руки дал понять, что тоже заметил врага. В этот момент наши «ястребки» пошли наперерез «мессерам» и сорвали их атаку. Над нами разгорелся бой, но проследить за ним мы не смогли: продолжали уходить в сторону Ленинграда. Больше никаких осложнений в пути не произошло. Сели на Комендантском. Следом за нами приземлились «ястребки». О воздушном бое узнали от самих летчиков-истребителей — фашисты не досчитались трех самолетов.
Когда я рассказал об этом Георгию Константиновичу, он молча пожал мне руку. Его прищуренные глаза словно [12] говорили: «Все правильно. Вам было дано боевое задание, и вы обязаны были выполнить его. А как — вам лучше знать».
Впоследствии Маршал Советского Союза Г. К. Жуков в своих мемуарах так напишет об окончании полета: «Над озером шли бреющим... преследуемые двумя «мессершмиттами». Через некоторое время благополучно приземлились на городском Комендантском аэродроме».
...На следующее утро на Внуковском аэродроме командир Московской авиагруппы В. М. Короткое и ее комиссар И. М. Карпенко собрали летный состав. Зачитали постановление Государственного Комитета Обороны об организации транспортной воздушной связи между Москвой и Ленинградом.
Только после этого летчики по-настоящему поняли и прочувствовали, какая необычная работа их ожидает.
Выступивший от имени собравшихся заместитель командира 3-й эскадрильи старший лейтенант А. Семенков был предельно лаконичен. Он произнес всего одну фразу:
— Этот документ для нас — приказ Родины, и он будет выполнен...
Сразу же после совещания начальник политического отдела авиагруппы И. К. Потеряйло проинструктировал командиров, комиссаров, заместителей командиров и секретарей партийных организаций эскадрилий о том, как быстро наладить четкую и эффективную воздушно-транспортную связь между Ленинградом и страной. Особое внимание в партийно-политической работе, подчеркнул Потеряйло, должно быть направлено на выполнение решения Государственного Комитета Обороны СССР. Для этого необходимо мобилизовать все силы и внутренние ресурсы.
Немалые заботы легли в эти дни на плечи комиссара авиагруппы Иосифа Михайловича Карпенко, который был срочно командирован в Вологду. В удостоверении, [13] выданном И. М. Карпенко и подписанном начальником штаба ВВС Красной Армии генерал-майором авиации Г. А. Ворожейкиным и начальником Главного управления ГВФ генерал-майором авиации В. С. Молоковым, говорилось:
«Выдано комиссару Московской авиагруппы ГВФ особого назначения тов. Карпенко Иосифу Михайловичу в том, что он, в соответствии с решением Государственного Комитета Обороны Союза ССР от 20 сентября 1941 г., является ответственным уполномоченным ГУ ГВФ по организации полетов самолетов ПС-84 в Ленинград и обратно.
Все требования тов. Карпенко, связанные с обеспечением безопасности полетов самолетов ПС-84, и его распоряжения по организации прикрытия истребителями являются обязательными для командиров прикрепленных истребительных подразделений ВВС Красной Армии».
И. М. Карпенко прибыл в Вологду и обратился к начальнику гарнизона, в ведении которого находились значительные запасы продовольствия для снабжения войск Ленинградского, Волховского и других фронтов.
— Начальник гарнизона, — вспоминает Карпенко, — оказывал нам всяческую помощь. Он приказал доставить грузы на аэродром в упакованном виде, выделить команды красноармейцев для загрузки и разгрузки самолетов, в общем, сделал все необходимое, чтобы осажденный Ленинград получил как можно быстрее жизненно важные грузы.
На следующий день на вологодский аэродром было завезено 100 тонн грузов. Для их переброски в осажденный город из Москвы были вызваны все исправные самолеты — сначала более 30, а потом до 50 машин.
Полеты первых групп транспортных самолетов в Ленинград из Вологды показали недостаточную эффективность столь дальних воздушных перевозок. И. М. Карпенко телеграфировал об этом первому заместителю [14] начальника Главного управления ГВФ полковому комиссару М. Ф. Картушеву и предложил подобрать аэродромы, расположенные поближе к Ленинграду. Возвратившись в Москву и получив необходимые полномочия, И. М. Карпенко вместе с полковником С. Н. Шарыкиным вылетели на Ленинградский фронт, в район Волхова — Тихвина. Они выбрали аэродромы в Новой Ладоге, Шибенце, Хвойной и Подборовье. После согласования с командованием ВВС эскадрильи Московской авиагруппы особого назначения ГВФ перелетели на Ленинградский фронт и стали летать в Ленинград с этих аэродромов.
Несколько позднее И. М. Карпенко снова летит на Ленинградский фронт. Теперь с заданием обеспечить выделение истребителей прикрытия. Встретившись с командиром оперативной группы ВВС Ленинградского фронта Героем Советского Союза полковником И. П. Журавлевым, комиссар авиагруппы успешно решил и этот вопрос.
Сосредоточение сил авиации, подключенных к работе на воздушных трассах осажденного города, продолжалось.
Уже в конце сентября воздушные перевозки полным ходом вела Особая Северная авиагруппа гражданской авиации (ОСАГ). Командиром группы был назначен А. А. Лаврентьев, комиссаром — В. П. Легостин, начальником штаба — Я. Г. Жигалев, главным инженером — Г. И. Москвин.
Основу этой авиагруппы составлял 31-й авиационный отряд, в котором было мало транспортных самолетов. Пройдет еще несколько дней, и решением Военного совета Ленинградского фронта в оперативное подчинение командованию ОСАГ передадут еще ПС-84 ВВС фронта, Краснознаменного Балтийского флота, а также особый Балтийский отряд морской авиации.
Этот отряд размещался на плаву у левого берега устья реки Волхов. В нем были гидросамолеты МБР-2. Отряд выполнял задания по срочным перевозкам горючего, [15] боеприпасов, вооружения войскам, державшим оборону южнее Ладожского озера. В первые недели блокады на этих самолетах в Ленинград перевозили различные грузы.
В числе первопроходцев новой воздушной трассы кроме московского летчика Александра Лебедева были пилоты Особой Северной авиагруппы Константин Новиков, Василий Литвинов, Михаил Никифоров. Сначала они пересекали Ладогу в районе Шлиссельбурга, потом, по мере приближения фашистских войск к южному берегу, перенесли трассы дальше на север и стали перелетать озеро от Кобоны на Морьин Нос и Углово.
В те дни никто не знал, сколько продлится блокада. Как раз в сентябре сделали первые вылеты на связь с Ленинградом летчики 7-го тяжелого бомбардировочного авиаполка, командиром которого был подполковник В. И. Лабудев, комиссаром — батальонный комиссар А. И. Поваляев. Но в полную силу они подключатся к перевозкам на трассах воздушного моста лишь в ноябре 1941 года, когда положение в Ленинграде резко ухудшится и ГКО даст предписание — вдвое увеличить ежесуточную норму поставок продовольствия в Ленинград.
Здесь-то верно послужат и устаревшие тяжелые бомбовозы ТБ-3, большая часть которых была еще за несколько лет до войны передана из ВВС в ГВФ, переименована в самолет Г-2 и активно использовалась для грузовых перевозок на многих маршрутах.
Применение ТБ-3 для полетов во фронтовых условиях было вынужденной мерой, вызванной острой нехваткой транспортных самолетов. Необходимо иметь в виду, что совершать опасные полеты над Ладогой в 1941 году на таких устаревших, неуклюжих, тихоходных и неманевренных машинах могли только мужественные, самоотверженные люди, которых все мы вправе считать героями Великой Отечественной войны.
Тогда же в помощь этому полку будет придана 39-я отдельная тяжелая бомбардировочная эскадрилья, [16] командиром которой был капитан И. С. Аграновский, комиссаром — батальонный комиссар А. Г. Хатин, штурманом — капитан А. С. Ржепецкий, инженером — военинженер второго ранга Е. Е. Новиков.
Организация воздушного моста потребовала надежной охраны транспортных самолетов. Для их сопровождения из резерва Ставки Верховного Главнокомандования были выделены три полностью укомплектованных истребительных авиаполка.
Первым прибыл из Подмосковья 127-й авиаполк. За несколько часов до перелета на Ленинградский фронт командира этого полка майора В. В. Пузейкина срочно вызвали в штаб дивизии, где ему было приказано немедленно перебазировать полк под Тихвин, на полевой аэродром Кайвакса, для выполнения новой боевой задачи — сопровождения транспортных самолетов в блокадный Ленинград.
Следом за ним в первых числах октября сюда же из-под Воронежа перелетел еще один истребительный 286-й авиаполк, которым командовал майор П. Н. Баранов.
К сопровождению транспортных караванов по воздушному коридору между Ленинградом и Большой землей были привлечены и другие истребительные авиаполки ВВС Ленинградского фронта, а также морские летчики 5-го и 13-го авиаполков, входивших в состав 61-й истребительной бригады ВВС Краснознаменного Балтийского флота (командир бригады — Герой Советского Союза полковник И. Г. Романенко). 5-м истребительным авиаполком командовал Герой Советского Союза подполковник П. В. Кондратьев, а 13-м — подполковник Б. И. Михайлов.
А на исходе ноября сорок первого к сопровождению транспортных самолетов подключится и третий авиаполк — 154-й.
Этот полк проходил переформирование. Летчики переучивались на новых самолетах — американских истребителях «тамагавк». [17]
Вот так складывалась обстановка, когда началась концентрация сил для развертывания на полную мощь воздушно-транспортной связи с Ленинградом.
Документы того периода, многочисленные материалы являются ярким подтверждением внимания, оперативности, помощи и заботы, проявленными всей страной к осажденному городу Ленина.
Важно отметить, что постановление ГКО относилось не только к летчикам транспортной и истребительной авиации (этой главной силе воздушной коммуникации блокадного города), но и ко многим наземным подразделениям и организациям. И прежде всего к строителям аэродромов как в пределах Ленинграда, так и вне его.
И в то время, когда транспортным кораблям и летчикам сопровождения было приказано изменить маршруты и вылететь на Ленинградский фронт, изменилась военная судьба и отрядов стройармейцев.
Комендантский аэродром, куда приземлялись транспортные самолеты, оказался под обстрелом вражеской артиллерии. Фашисты бомбили его днем и ночью, рассчитывая вывести из строя как можно больше машин. Поэтому скрытно от врага неподалеку от железнодорожной станции Ржевка в сентябре началось строительство нового полевого аэродрома — Смольное.
В документах этот объект значился под № 0988. Он стал одной из основных баз транспортных самолетов. Безвестные герои — сотни девушек и юношей — допризывников из Пскова, Новгорода, Луги, Боровичей, составили костяк отрядов трудармейцев, срочно переброшенных в начале сентября в Ленинград с Карельского перешейка, на Ржевку и другие объекты.
Это их усилиями в предельно сжатые сроки появились аэродром Смольное и другие площадки базирования транспортных кораблей. Начальником аэродрома Смольное был назначен бывший начальник авиабазы Шоссейная М. И. Цейтлин. [18]
Под руководством ГКО, Ленинградского обкома партии, Военного совета Ленинградского фронта обретала силу коммуникация осажденного города, родившаяся в сентябрьские дни 1941 года и превратившаяся в арену жесточайших воздушных схваток.
Первая «ласточка»
«Выдано командиру отряда № 3 Московской авиагруппы ГВФ особого назначения т. Пущинскому В. А. в том, что он, в соответствии с решением ГКО СССР от 20 сентября 1941 г., командируется для организации и выполнения специального задания на самолетах ПС-84 базированием на аэродроме Хвойная.Всем начальникам гарнизонов ВВС Красной Армии предлагается оказывать т. Пущинскому полное содействие при выполнении возложенных на него заданий.
Начальник штаба ВВС Красной Армии генерал-майор авиации
(Г. А. Ворожейкин)
Начальник Главного управления ГВФ генерал-майор авиации
(В. С. Молоков)».
Владимиру Александровичу Пущинскому в ту пору было тридцать лет, но на голубых петлицах его гимнастерки уже поблескивали красной эмалью капитанские «шпалы» — звание по тому времени немалое. Ладно сидел на стройной, подтянутой фигуре кожаный реглан. Короткая прическа оттеняла мужественное лицо. В прямом, открытом взгляде его серых глаз, в четко очерченных линиях рта и подбородка угадывалась внутренняя сила человека с характером твердым и волевым. И вместе с тем он был скромным и даже застенчивым. Товарищи верили ему и знали, что такой не подведет и в беде не оставит.
Владимир Александрович Пущинский имел немалый опыт летной работы. В авиацию его привели увлечения спортом и автомобилизмом. Молодым пареньком он работал слесарем автобазы. Владимир был отличным спортсменом. В 30-е годы играл в водное поло в составе сборной Москвы. Занимал призовые места во всесоюзных [19] соревнованиях по плаванию. В 1933 году успешно окончил Саратовский авиатехникум, а в 1935 году — Тамбовскую школу пилотов ГВФ. Дорога в авиацию была проложена. Не изменяя своей любви к технике, Пущинский работал механиком-пилотом в Казахстане, потом летал на линии Москва — Харьков. Во время финской кампании 1939–1940 годов перевозил на самолете представителей командования Красной Армии, раненых, вооружение, боеприпасы. Потом судьба забросила его в Заполярье. Перед самой войной был старшим инструктором-пилотом в летном отделе управления Гражданского воздушного флота, обучал летчиков ночным полетам на Северном Кавказе. За первые месяцы войны совершил десятки боевых вылетов в тыл противника, доставлял боеприпасы и горючее нашим частям и соединениям, вылетал на связь с партизанскими отрядами и подпольными группами.
В начале войны его назначили командиром эскадрильи. И вот теперь Владимиру Пущинскому командование доверило организацию полетов воздушных кораблей в блокированный Ленинград. Как все бывалые летчики, Пущинский привык к неожиданностям. Но в тот сентябрьский день, получая из рук комиссара авиагруппы И. М. Карпенко мандат, он сильно волновался. Командир отряда понимал, какая ответственность ложится на него.
С такими же чувствами получали в тот день удостоверения-мандаты еще пятеро боевых товарищей Пущинского — комиссар его эскадрильи И. С. Булкин, командиры эскадрилий К. А. Бухаров, С. Н. Шарыкин, их комиссары М. М. Комаров и Д. С. Гончаренок.
Намеченный на конец сентября перелет отряда Пущинского на Ленинградский фронт не состоялся. 30 сентября немецко-фашистские войска возобновили наступление на Москву. Под ударом оказался Орел, и почти все силы Московской авиагруппы были направлены на переброску в район Орла воздушно-десантного корпуса. А еще [20] за несколько дней до этого В. А. Пущинский по срочному заданию командования совершил ночной полет из Киева в район Моравской Остравы. Взлетел в сумерках с аэродрома, не приспособленного для полетов ПС-84. На маршруте самолет попал в грозовую полосу. Летели вслепую, без ориентиров и приводной радиостанции. Вот где пригодился опыт ночных полетов, накопленный за~ годы летной работы!
Пущинский выполнил боевое задание — доставил парашютистов-разведчиков в Чехословакию и благополучно вернулся во Внуково.
Здесь его ждал приказ о перебазировании на Ленинградский фронт.
Пущинский мысленно «проигрывал» всю организацию перелета, когда к нему подошел комиссар И. С. Булкин и вызванный им командир корабля Г. С. Бенкунский.
— Как машина, Георгий Станиславович? — спросил Пущинский.
— В порядке.
— Экипаж на месте?
— На аэродроме все.
— Тогда так, — сказал Пущинский, что-то прикидывая в уме. — Собирайте экипаж и сегодня же вылетайте в Хвойную. Я с эскадрильей вылечу завтра утром. Ждите нас к полудню. Прилетите, дайте знать...
— Владимир Александрович, думаю, что и мне следует полететь с Бенкунским, — предложил И. С. Булкин.
— Хорошо! — согласился Пущинский. — Зайдите в Хвойной к первому секретарю райкома партии. Он должен быть в курсе.
Да, чуть не забыл, — прощаясь с экипажем, добавил он, — обязательно представьтесь начальнику гарнизона полковнику Журавлеву. Он командует оперативной группой ВВС фронта, о нашем перебазировании знает... [21]
Вместе с низко плывущими над землей свинцово-тяжелыми тучами на Хвойную наползали сумерки. Со стороны соснового бора, вплотную подступавшего к поселку, тянуло запахами смолы, грибов, преющих мхов и хвои, лесного разнотравья.
Август и сентябрь были грибными, и это оказалось кстати. Особенно в те дни, когда потоки эвакуированных и беженцев из прифронтовых районов волнами накатывались на небольшой лесной поселок. Людей надо было кормить, а продуктов не хватало. В те дни хвойничане приносили на кухни пунктов питания полные корзины и ведра грибов.
С приближением ночи лесной поселок постепенно затихал. Тихо становилось и в двухэтажном деревянном доме на Красноармейской улице, где размещался райком партии. Первый секретарь Евгений Иванович Зверев, можно сказать, переселился в свой райкомовский кабинет. Правда, застать его там было почти невозможно — он постоянно находился в разъездах. Еще реже бывал дома, хотя жил неподалеку от райкома. В кабинете за перегородкой стояла койка, но спать приходилось мало»
Когда ночная темнота окутала поселок, Зверев наконец-то остался один. В звенящей тишине как-то сразу навалилась усталость. Он прошелся по комнате, взял полотенце, вышел в коридор. Освежившись водой из крана, вернулся.
Эти минуты тишины были редкими, непродолжительными, и секретарь ими дорожил. Можно было спокойно проанализировать прошедший день, не спеша просмотреть записи в рабочем блокноте, тщательно продумать, как решить те или другие вопросы. Поток неотложных дел не иссякал и в ночные часы затишья. Евгений Иванович писал записки, распоряжения, чтобы утром дать поручения работникам райкома. [22]
Время близилось к полуночи. Вдруг резко зазвонил телефон ВЧ. Зверев взял трубку.
— Не спишь, Евгений Иванович? — услышал он знакомый голос председателя Ленинградского облисполкома Н. В. Соловьева. — Есть важная новость. К вам из Москвы вылетает чуть ли не весь Аэрофлот...
— Это что, шутка? — спросил Зверев.
— Нам с тобою нынче не до шуток, Евгений Иванович, — ответил Соловьев. — Так что встречай гостей. Они будут возить от вас продукты в Ленинград, а оттуда — людей. Принято постановление Государственного Комитета Обороны. Сам Сталин занимается этим делом.
— Вот это новость! — проговорил Зверев.
— Да, такая новость, — отозвался Соловьев. — Завтра к тебе из Тихвина выезжает председатель нашей обкомовской комиссии по руководству северо-восточными районами Григорий Григорьевич Воротов. От него получишь подробные инструкции на этот счет...»
Из короткого ночного разговора Зверев уяснил — Хвойная становится основной авиабазой Ленинграда за блокадным кольцом. «Вон оно как все обернулось», — подумал он.
Когда в июле в Хвойной появились строители аэродромов, Зверев даже и предположить не мог, что все так получится.
Евгений Иванович окинул взглядом карту района, стал рассматривать намеченные флажками точки, где в течение трех жарких недель первого месяца войны были построены грунтовые аэродромы. Тогда он не очень-то верил в надобность этих площадок. «Зачем они здесь, в лесной глуши? — думал Зверев. — Война все равно долго не продлится. Напрасно изведем сотни гектаров добротного строительного леса...»
Выходит не зря до хрипоты доказывал начальник строительства Я. М. Альтшульт, как важно ускорить строительство аэродромов, требовал от райкома людей, [23] гужевой транспорт, трактора. А теперь здесь будет авиабаза Ленинграда.
«Авиабаза!» Это слово пока мало что говорило Звереву. Одно было ясно — предстоят большие и важные дела.
Да, что ни день, новые и новые проблемы лавиной обрушивались на местные власти: мобилизация, организация всевобуча и партизанских отрядов, набор и отправка людей на строительство оборонительных рубежей, развертывание госпиталей, прием, размещение эвакуированных, устройство пунктов питания, строительство дорог, формирование истребительного батальона для поимки фашистских разведчиков, диверсантов, летчиков сбитых самолетов. И при всем этом надо было неослабно заниматься обычными делами — уборкой урожая, заготовками, закладкой семенного фонда, повседневной партийной работой. Зверев понимал, что развертывание в районе авиабазы, через которую пойдут воздушно-транспортные перевозки в Ленинград и оттуда на Большую землю, круто изменит весь ритм жизни Хвойной, всего района. Итак, транспортные самолеты будут от них доставлять в отрезанный от страны Ленинград продукты, а к ним — людей.
Что касается приема и устройства людей — это стало уже делом привычным. В июле Хвойнинский район принял на свое попечение около 30 тысяч ленинградских детей. Тогда и Звереву и председателю райисполкома Сергееву пришлось нелегко. Помогли жители поселка, все население района. Многие взяли ребят в свои семьи, усыновили тех, кто потерял родителей.
А вот с перевозками продуктов на самолетах ясности не было. Сколько и каких продуктов понадобится ежедневно? Он знал: пристанционные склады заполнены завезенными из тыла продуктами. Будут ли и дальше регулярно подвозить их из других областей?
Занятый этими мыслями, Зверев позвонил председателю райисполкома Сергееву, пересказал свой разговор с Соловьевым, попросил с утра заняться подготовкой к прилету [24] транспортных самолетов, а также собрать данные о запасах продуктов на складах района.
Зверев отдавал распоряжения, но его не оставляло чувство беспокойства. Он весь был в ожидании перемен...
За ночь небо очистилось от туч и сразу посветлело. Ветер сменил направление, предвещая хорошую погоду. Едва Зверев позавтракал, позвонил начальник гарнизона полковник И. П. Журавлев. Он подтвердил ожидающийся прилет эскадрилий московских летчиков, коротко рассказал о постановлении Государственного Комитета Обороны и вскользь заметил, что Тихвин уже подключился к воздушным перевозкам в Ленинград.
— У них там вовсю действует одна московская эскадрилья.
Зверев тут же связался с секретарем Тихвинского райкома партии М. И. Подгорским.
— Михаил Иванович, у вас работают московские летчики. Скажите, что они возят в Ленинград?
— Винтовки, пулеметы, автоматы, но теперь главным образом продукты — сливочное масло, сыр, копчености, мясо...
«Все продукты надо взять на строжайший учет», — решил Зверев и невольно задумался о событиях последних месяцев. В его сознании они выстраивались в систему продуманных и спланированных действий. И создание комиссии обкома партии по руководству северо-восточными районами области, и строительство полевых аэродромов, которые оказались такими нужными. И размещение эвакуированного скота, который направляли в их район. И активный подвоз продуктов из тыла на железнодорожные станции и в районы аэродромов.
В тот же день в Хвойную приехал из Тихвина секретарь Ленинградского обкома партии, председатель комиссии обкома по руководству северо-восточными районами Г. Г. Воротов. Прежде всего он попросил Зверева доложить о запасах продуктов. Потом вместе они побывали в [25] Доме культуры, где решили расположить московских летчиков. На аэродроме осмотрели помещение командного пункта, землянку, отведенную под летную столовую, прошлись по летному полю, прикидывая, как лучше разместить тяжелые транспортные корабли.
Только убедившись, что Хвойная готова принять московских летчиков и обеспечить бесперебойную доставку продуктов ленинградцам, Воротов уехал.
За всеми этими делами Зверев не заметил, как пролетел день. Распрощавшись на аэродроме с Воротовым, поспешил в райком.
Погода разгулялась. По голубому небу плыли редкие облака. Свежий ветер шумел в вершинах сосен. Выйдя из бора, Евгений Иванович залюбовался подсвеченной заходящим солнцем желтеющей листвой берез, зардевшимися ярким пламенем осинами. Окинул взглядом поселок, аккуратные домики, сады, палисадники. Там и здесь красовались рябины, увешанные багряными кистями ягод.
Осень радовала Зверева. Несмотря на войну, на нехватку людей, с полей района в основном уже убрали хороший урожай...
В райкоме на секретаря навалились неотложные дела. Часа через полтора нараставший гул заставил его выйти на улицу.
Над поселком делал круг пассажирский самолет.
«Не москвичи ли? Неужели так скоро?» — подумал Зверев и решительно зашагал на аэродром.
Прилетевший самолет уже делал второй круг. Командир корабля Бенкунский, прежде чем заходить на посадку, решил получше осмотреть летное поле, на котором на следующий день предстояло принимать эскадрилью.
Взлетно-посадочная полоса была явно коротка для тяжелых транспортных кораблей. Самолет после пробега остановился в каком-нибудь десятке метров от соснового оора, вплотную подступавшего к летному полю. [26]
«Да, простора — никакого. Чуть «промажешь» — и будешь сосны считать. Полосу придется удлинять», — подумал командир корабля.
Подрулив к самому краю леса, в нескольких метрах от землянок, Бенкунский заглушил моторы и вместе с комиссаром вышел из самолета.
— Действуем, Георгий Станиславович, как договорились, — сказал Булкин. — Идем сначала в райком, потом — к начальнику гарнизона.
— Виталий! — подозвал Бенкунский бортмеханика Яроцкого.
— Мы пошли «по начальству». Займись с ребятами осмотром аэродрома. Прикинь, где будем делать стоянки.
Только свернули Бенкунский и Булкин с аэродромного поля на хорошо нахоженную тропу, через реденький соснячок ведущую в поселок, как увидели шагавшего им навстречу мужчину средних лет.
— Вы из Москвы? — спросил он летчиков.
— Да, — ответил Булкин, присматриваясь к незнакомцу.
— Тогда давайте знакомиться. Зверев. Секретарь Хвойнинского райкома партии... Время военное: предъявим друг другу документы... — Зверев первым показал свое удостоверение.
Предъявили свои документы и летчики.
Зверев несколько раз прочитал мандат комиссара и бережно вернул его Булкину со словами:
— Внушительный документ.
Он пожал руки летчикам. Им сразу понравился этот невысокого роста, крепко сбитый, широкоплечий человек с добрым лицом и внимательными глазами.
Минуту-другую шли молча. В сосняке было прохладно и тихо. По обе стороны тропы мягким ковром стелился белый пушистый мох, а на плешинах хвойного наста там и сям «ведьмиными кругами» разбегались целые семьи боровых грибов. Очистившееся было небо снова стали [27] затягивать тучи. Они опускались все ниже и ниже, отчего на лес словно бы наползали сумерки...
— Вот что значит авиация! — сказал Зверев. — Ночью позвонили из Ленинграда, и вот, пожалуйста, вы уже тут как тут.
Хотя секретарь райкома, как и летчики, тоже привык к разным неожиданностям, он все же не думал, что первая московская «ласточка» появится так скоро.
— А вы нас когда ждали? — спросил Булкин, заметив некоторое смущение на лице секретаря райкома.
— Откровенно говоря, не ранее как через два-три дня. Летчики озадаченно переглянулись...
Перехватив их взгляды, Зверев уже другим, уверенным тоном хозяина сказал:
— Беспокоиться не стоит. Сделано немало. А если что не успели, надеюсь, какое-то время есть в запасе?
— Эскадрилью ожидаем завтра, — сказал Булкин. Секретарь пригласил летчиков в райком, куда вскоре подошел председатель исполкома И. С. Сергеев.
За какой-нибудь час секретарский кабинет стал настоящим штабом. Один за другим заходили сюда люди, которым тут же давались срочные задания.
Подготовка к встрече и устройству эскадрильи ПС-84 шла полным ходом.
Вовсю кипела работа на аэродроме. Здесь бойцы баталъона аэродромного обслуживания, а также юноши и девушки-старшеклассники, присланные райкомом комсомола, возили землю и глину, подсыпали и выравнивали взлетно-посадочную полосу, рубили кусты и деревья на местах намеченных самолетных стоянок. Сооружались простейшие укрытия для людей, самолетов, имущества.
В Доме культуры девушки подготовили комнаты, где собирались разместить летчиков.
Председатель Хвойнинского поселкового совета М. Т. Зайцева позаботилась о подготовке летной столовой, парикмахерской, бани, магазина. [28]
Секретарь райкома партии Г. А. Тихонов и секретарь райкома комсомола Ф. Е. Жилицкая комплектовали молодежные бригады строителей, аэродромных рабочих и военизированной охраны; самолетов и продуктов. Комсомольцы-старшеклассники решили дать концерт художественной самодеятельности на вечере встречи с летчиками. Кто-то из девчат робко высказал пожелание:
— Ну, а потом потанцуем. Ребята из духового оркестра железнодорожников с удовольствием поиграют.
...Ранним утром следующего дня Бенкунский и Булкин снова пришли к первому секретарю райкома. После разговора с Москвой по ВЧ Булкин доложил Звереву:
— Наша эскадрилья через час вылетает. К обеду будет в Хвойной.
Сто минут риска
14 октября 1941 года командир Московской авиагруппы особого назначения В. М. Короткое докладывал начальнику Главного управления Гражданского воздушного флота В. С. Молокову, что для переброски из блокадного Ленинграда в Тихвин и Москву рабочих оборонных заводов и грузов, а в Ленинград продовольствия группа выделила шесть транспортных эскадрилий. Из них 3-я и 4-я перебазировались в район Хвойной, 6-я — под Тихвин. 1, 2 и 7-я эскадрильи производят работу из Москвы.
Время уже давно перевалило за полдень, когда из плотных облаков, затянувших небо, над Хвойной стали появляться тяжелые воздушные корабли. Выстроившись цепочкой, они стали заходить на посадку. Эскадрилья В. А. Пущинского возвращалась из очередного рейса в Ленинград.
После приземления самолеты подрулили к левой стороне аэродрома, где в сосновом бору в здании бывшего детского санатория размещался эвакогоспиталь. В тот день ПС-84 привезли из Ленинграда рабочих Кировского завода и около ста раненых бойцов и командиров. [29]
Едва командир эскадрильи ступил на землю, он, как и остальные летчики, почувствовал, с каким нетерпением и тревогой их здесь ожидали.
У стоянок собрались почти все, кто работал на аэродроме. К Пущинскому подошел Семенков. Летчики увидели среди встречавших знакомых.
— Смотри, Владимир Александрович, — воскликнул Семенков, — моя хозяйка с пацанами пришла!..
— Да тут вся Хвойная, считай, собралась. Летчиков окружили девушки из санитарной команды.
В глазах — любопытство. Видно, очень хотелось им порасспрашивать о полете в Ленинград. Но время торопило, было не до разговоров.
Невысокого роста бойкая девушка все-таки не удержалась от вопроса:
— Наверное, страшно в небе?
А у самой в глазах недосказанное: «Все ли вернулись?»
— Небо как небо — голубое. Слетали нормально. Видите — живы, здоровы.
— А как тебя зовут, шустрая? — спросил командир эскадрильи.
— Римма.
Назвав себя, девушка хотела было что-то сказать... Летчики, конечно, не могли догадаться, как подмывало Римму Нечаеву пригласить их, молодых, симпатичных, на танцы, объявление о которых они позднее прочли.
— Когда ПС-84 первый раз улетали из Хвойной в Ленинград, мы, работавшие тогда на аэродроме, провожали летчиков с тревогой на сердце. Ведь как-никак надо было лететь через кольцо блокады, — рассказывала нам Римма Модестовна Нечаева, учительница начальной школы, которая сейчас размещается на территории того самого эвакогоспиталя. — А когда летчики вернулись, радости нашей не было конца. [30]
Чего там греха таить, прошло каких-то несколько дней, как они прилетели в Хвойную, и многие наши девчонки потеряли покой и сон, а попросту повлюблялисъ. Правда, тщательно скрывали это. Разве только когда летчики улетали в очередной рейс и прощались, некоторые из нас не выдерживали и ревели — кто открыто, а кто тайком. Ревели и когда они возвращались. Это уже от радости.
Ну, а тот день для нас был и радостным и грустным. Самолеты привезли много раненых. Мы переносили их в госпиталь. Одного перебинтованного с головы до пят летчика сопровождал молоденький лейтенант.
— Летчик-истребитель, командир мой, — проговорил лейтенант. — Жизнь мне спас, а сам... вот как вышло!..
Дрожащими пальцами он вынул папиросу, закурил. Видя, как тяжело лейтенанту в эти минуты расставания с боевым другом, я стала успокаивать его: «Ничего, мол, молодой. Все заживет... Еще встретитесь...» Несем мы носилки, а я все что-то говорю, говорю лейтенанту. Потом присмотрелась к его командиру и глазам не верю: лицом совсем молодой, а голова — седая.
Много волнений было в тот день у находившихся на аэродроме. Радовались, что начал действовать воздушный мост. В то же время, глядя на раненых, на осунувшиеся лица прилетевших ленинградских рабочих, переживали за них, за Ленинград. Приуныли и мы, девушки.
Заметил это пехотный лейтенант на костылях, которому помогли выбраться из самолета. Обернулся к нам:
— Что, красавицы, невеселы?
И представился:
— Алексей Тарасов. Легко тяжелораненый. Хожу, бегаю и пляшу на своих, на четырех.
— Какое уж тут веселье, — ответила я. — Вон вы, бедненькие, все какие. Потанцевать даже не с кем.
— Как так не с кем? — возразил лейтенант и попросил летчика:
— Будь другом, дай-ка мой баян. [31]
Через несколько минут лейтенант уже сидел на ящике, бегло перебирая лады... И вдруг над аэродромом полилась мелодия «Полонеза» Огинского. К игравшему стали сходиться девушки и юноши, работавшие на аэродроме, ходячие раненые, ленинградские рабочие, летчики, техники.
— Вон сколько кавалеров! — лейтенант внезапно оборвал полонез, заиграл плясовую, притопывая здоровой ногой и галантно приглашал: — Танцуйте, дорогие дамы и кавалеры!
— Это были грустные и трогательные минуты, — вспоминает Римма Модестовна. — Молодец лейтенант! Он тогда всех расшевелил — и раненых и нас. Повеселели и рабочие-кировцы.
...Не прошло и недели после перелета эскадрильи в Хвойную, а Пущинскому казалось, что это все было давным-давно — и сбор на Внуковском аэродроме, и волнения перед вылетом, и сам перелет и встреча в Хвойной.
Все отодвинул на второй план полет эскадрильи в Ленинград. Он длился сто минут туда и сто минут обратно. Может показаться странным, что в те первые часы возвращения из рейса командир думал не о самом полете — трудном, опасном. Пущинского неотступно преследовало чувство боли за судьбу попавших в беду ленинградцев. Давно отрулили на стоянки самолеты, возле них вовсю хозяйничали авиатехники и механики. Покинули аэродром санитары, грузчики. Пора было подумать о предстоящем разборе полетов, а Пущинский снова и снова возвращался мыслями в Ленинград, к тому, что видели он и его товарищи.
Возле летной столовой, куда Пущинский направился вместе с Семенковым и Булкиным, он бросил взгляд на незатейливое объявление о вечере встречи жителей Хвойной с летчиками и танцах под духовой оркестр железнодорожников и вспомнил бойкую девушку Римму, ее наивный вопрос «страшно в небе?». С каким сердечным [32] участием смотрела она на раненого летчика, как бережно несла его на носилках! Как старательно играл «Полонез» Огинского бравый пехотный лейтенант на костылях, чтобы встряхнуть уставших и приунывших пассажиров ПС-84.
Все эти впечатления спрессовывались в одно желание: быстрее и больше помочь осажденным ленинградцам. У него, опытного пилота, авиационного командира, в голове постепенно складывалась конкретная программа действий эскадрильи. Теперь, как никогда ясно, он знал, что скажет своим товарищам при разборе полетов.
В течение первых рейсов Пущинскому не давала покоя мысль о слишком медленном сборе и построении отряда после взлета. На взлет, сбор и построение группы уходило сорок минут. Надо во что бы то ни стало сократить это время. По крайней мере вдвое. Двадцать — тридцать сэкономленных минут — это по времени треть маршрута. А дни идут на убыль. Только ощутимый временной выигрыш позволит в короткие дни, глубокой осенью и зимой, ежедневно делать не один, а два рейса в Ленинград.
...За обедом Пущинский, как бы проверяя себя, сказал Семенкову: на погрузке и разгрузке сэкономить минут двадцать — не задача. А как ужать время при взлете и построении? Вот где собака зарыта...
— Сам все время ломаю голову, — сказал Семенков. — С комиссаром об этом толковали. Есть одна мысль. Боюсь только — не рановато ли для нас. А впрочем... Все довоенные инструкции летят к черту.
— Да еще как летят, — вставил Булкин.
— Давай, Алексей Иванович, выкладывай, что надумал, — попросил командир отряда.
— Надо попробовать взлетать звеньями, сразу по три самолета. Как истребители.
— Хорошо бы... Да уж очень рискованно.
— Риск, говорят, благородное дело, — заметил комиссар, — если он, конечно, с расчетом. [33]
Пущинский задумался. Взлетать звеньями? Тесноват аэродром. Да и длина взлетной полосы не очень... Риск велик. Такие махины — и звеном. Дров бы не наломать. Но ведь в нем и скрыт этот самый резерв времени. Именно в нем!
Пущинский решительно встал, поправил ремень, взглянул на часы. Пора...
Они вышли.
И Семенков и Булкин, хорошо знавшие командира и понимавшие друг друга с полуслова, безошибочно оценили реакцию Пущинского на предложение. Он, конечно, «за». Поэтому Семенков как о само собой разумеющемся сказал:
— Думаю, за неделю полосу удлиним, расширим. Взлет звеном одолеем. А пока поучимся летать в строю.
— Разрешили бы ночью, можно было бы и третий рейс добавить, — сказал Булкин.
— Вряд ли разрешат, — заключил Пущинский. — По воздушному коридору следом за нами могут ночью проскочить к городу фашистские бомбардировщики.
— И такое может случиться, — поддержал командира Семенков.
Только они вышли из столовой, Пущинского позвали на КП. Ему доложили, что для загрузки всех самолетов на второй рейс продуктов не хватит.
— Как же так, должны были подвезти, — удивился Пущинский. — Мы договорились с райисполкомом.
— Не подвезли. Звонил предрайисполкома, сказал, что подвезут вечером.
— Вечером будет поздно. Сколько сейчас на аэродроме продуктов?
— Самолета три загрузим. Вы же, товарищ капитан, увезли сегодня почти весь запас, в полтора раза больше расчетной нормы.
— Будем ждать утра? — спросил Семенков.
— Нет. Погода позволяет. Кого пошлем, как думаешь? [34 ]
— Ильченко, Колесникова, и я полечу, — без колебаний ответил Семенков.
— Нет, Алексей Иванович, — возразил Пущинский. — Раз так нескладно получилось, давайте-ка сегодня во всем получше разберемся. А третьим полетит Бибиков.
После отправки самолетов Пущинский и Булкин осмотрели землянки личного состава, поинтересовались, как устроились техслужбы, метеорологи, санитарная часть.
Комиссар рассказал, с каким подъемом и старанием работал технический состав. Пущинский вспомнил, как вчера, когда прилетела эскадрилья, небольшой, окруженный лесом аэродром словно раздвинул свои границы, наполнился гулом ревущих моторов, голосами людей, стуком молотков. Очень тепло и с благодарностью думал командир о вездесущих и сообразительных техниках и механиках — Коновалове, Фомичеве, Егорове, других. Как легко, быстро приноровились они к обстановке, обживаются на новом месте.
Еще вчера самолетные стоянки были завалены ящиками с инструментами, материалами и прочим хозяйственным имуществом. А сейчас полный порядок. Техники уже не носятся как угорелые и что-то «колдуют» — пилят, сверлят, точат. Словно и не было перелета.
Пущинский понимал, каких усилий потребовал этот порядок от руководителей и организаторов технических служб — инженеров Кривенчука, Герасимова, Колычева, Луцкого, Левинсона.
Командир остался доволен размещением и устройством личного состава и всех служб.
...Вечером, когда вернулись экипажи Ильченко, Колесникова и Бибикова, начался разбор полетов. Прямо на песке палочками рисовали крестики — самолеты, потом от них прочерчивали линии, круги и дуги маневров, сглаживали песок и снова рисовали.
Разговор, начатый в столовой, продолжался. Сомневающихся не было. Неожиданный для бывалых пилотов [35] замысел Семенкова был осуществлен спустя неделю. После нескольких тренировок в воздухе удалось отработать взлет звеньями — сразу по три самолета. В результате время взлета, сбора и построения группы сократилось до 15–17 минут. Так были выкроены те самые 30 минут, которые обернулись впоследствии дополнительными рейсами в Ленинград.
...А сейчас на песке снова рисовали замысловатые крестики, круги, линии. На языке, понятном только летчикам, шел разговор о тонкостях группового полета над Ладогой. Еще на Внуковском аэродроме Пущинский попытался «проиграть» групповой полет. Летчики, да и сам командир эскадрильи думали: хорошо бы заполучить на это денька два-три, провести хотя бы несколько тренировочных полетов, попробовать, как это получится. Но Ленинград не мог ждать. Пришлось все осваивать в первых боевых рейсах — сбор группы, ее построение, полет бреющим над Ладожским озером. К счастью, в этих рейсах удалось избежать встречи с фашистскими самолетами.
Теперь летчики многое поняли, многому научились. Конечно, сказался опыт. Горячо обсуждался каждый маневр. Пущинский, живой, импульсивный в общении с друзьями, вел занятия уверенно, не скупясь на шутку и острое словцо. Даже по выражению его лица угадывалось отношение командира к разбираемым вариантам. За какой-то час «провертели» десятки возможных осложнений в полете. Каждый знал, что схватки с неприятелем в воз-Духе неизбежны. После такого своеобразного занятия командиры кораблей ясно представляли свое место и свою роль в строю в любой обстановке, которая могла сложиться в воздухе.
В любой обстановке... Кто-кто, а летчики Московской авиагруппы повидали во фронтовом небе всякое. Были и встречи с фашистскими истребителями в начале войны. И какие! Тогда летчики безоружных ПС-84 при нападении «мессершмиттов» совершали прямо-таки настоящие [36] цирковые номера, чтобы отвязаться от вражеских истребителей, как рассказывал нам при встрече командир корабля А. Лебедев. Фашисты подожгли самолет С. Монакова в районе Мги. Были ранены бортмеханик Борятов и бортрадист Докторов. И все-таки С. Монаков спас и самолет и экипаж. 29 августа на подходе к Ладоге фашистские истребители атаковали самолет Г. Тарана. Осколками снаряда были тяжело ранены командир корабля и второй пилот И. Дудник. Летчик, превозмогая боль, продолжал вести самолет. После еще одной вражеской атаки самолет загорелся. Таран был ранен вторично, но не выпустил из рук штурвала. Напрягая последние силы, довел самолет до Ленинграда.
Из таких переделок ПС-84 возвращались отмеченные десятками пулевых и осколочных пробоин.
Ремонт поврежденных самолетов доставлял немало хлопот инженерам и техникам, которые зачастую сутками не покидали аэродромов. Эти незаметные, скромные труженики войны ремонтировали свои машины обычно в ночное время или в нелетную погоду, когда пилоты отдыхали. Но для работы у них не было ни теплых ангаров, ни оборудованных мастерских.
«Ведь это они, вертясь, как акробаты, на шатких стремянках, хватаясь голыми руками за обжигающий промерзший металл, — вспоминает И. Я. Елькин, — в ночной темноте, пользуясь лишь тусклой переносной лампой, делали свое многотрудное дело иногда за пределами физических сил человека».
Ни дождь, ни снег, ни мороз, ни плохое настроение не могли помешать самоотверженному труду авиатехников и механиков. Они знали одно: что бы ни случилось, — к установленному сроку машины должны быть подготовлены к вылету.
Они не жалели ни сил, ни здоровья. За всю работу эскадрилий Московской авиагруппы на трассах воздушного моста не было ни одного случая отказа материальной [37] части в полете по вине инженерно-технического состава авиагруппы.
Вот почему с постоянной сердечной теплотой и благодарностью вспоминают пилоты Московской авиагруппы своих инженеров Николая Михайловича Реброва, Кузьму Ивановича Капышева, Ивана Петровича Антонова, Григория Ивановича Герасимова, Константина Петровича Новикова, а также многих бортмехаников и авиационных техников. Это были «светлые головы» и «золотые руки авиагруппы».
В октябре сорок первого небо над Ладогой стало ареной частых воздушных схваток. И не зря летчики отряда Пущинского, которые открыли счет рейсам по воздушному мосту из Хвойной, тщательно разбирали все случаи встреч с противником. А было их немало. Наверное, больше других запомнился летчикам воздушный поединок 13 октября.
Приняла этот бой 4-я эскадрилья К. А. Бухарова, перелетевшая из Внукова в район Хвойной на каких-то несколько дней позднее эскадрильи Пущинского.
В своих дневниковых записях командир эскадрильи К. А. Бухаров сделал пометку: «В день перелета была солнечная погода». По этому поводу Бухаров при встрече на аэродроме сказал своему другу Пущинскому:
— Хорошая погода для наших ПС-84 опасна: жди беды на маршруте.
— Пока нам везет, — отозвался Пущинский.
Удача сопутствовала эскадрилье Пущинского и 13 октября. Правда, над Ладогой пара «мессершмиттов» пыталась атаковать идущих плотным строем и прижимающихся к ладожской воде наших ПС-84, которых вел заместитель командира эскадрильи старший лейтенант Семенков. Но в последний момент стоило ПС-84 дать предупредительные очереди из турельных крупнокалиберных пулеметов, как фашисты предпочли убраться восвояси. [38]
Наши летчики теперь уже вооруженных ПС-84 хорошо знали, что фашистские истребители побаивались атаковывать «летающие клинья».
Смело они нападали, как правило, лишь на отставшие самолеты, оказавшиеся не прикрытыми бортовым пулеметным огнем своих товарищей. Именно так случилось солнечным днем 13 октября с самолетами К. Михайлова и Л. Овсянникова из группы Бухарова.
Собрав группу над Комендантским аэродромом, Бухаров взял курс на восток. К ним пристроились несколько тупоносых И-16.
Вскоре на пути группы стеной встал снегопад. Истребителям сопровождения пришлось вернуться на базу. Строй наших машин рассредоточился, чтобы избежать столкновения в облаках. Бухаров забеспокоился и, как оказалось, не напрасно.
Чутье и опыт не обманули ведущего. До рези в глазах всматривался он в неожиданно очистившееся небо. И вот они показались на голубом фоне — пять «мессершмиттов». Бухаров убрал газ, давая возможность подтянуться отставшим самолетам, сомкнуть строй. Летели низко, над волнами. Малейшая оплошность в пилотировании, и машина могла врезаться в воду, а это верная гибель и экипажа и пассажиров — женщин, детей, раненых.
На отставших и обрушили огонь «мессеры». Ведущий группы сделал все, что мог: он приказал остальным экипажам сбавить скорость до минимальной, не теряя надежды, что самолеты К. Михайлова и Л. Овсянникова вот-вот догонят их, войдут в строй. Стрелки самолетов, находящихся в строю, следуя приказу ведущего, открыли огонь по врагу. Но Михайлов и Овсянников не смогли догнать строй. Фашисты подожгли их самолеты. Леонида Овсянникова тяжело ранило. Мужественный летчик все-таки дотянул до старого Ладожского канала. Экипаж думал только об одном — как спасти пассажиров... Тем временем фашисты делали заход за заходом, но не успели [39] окончательно добить машину. Самолет коснулся земли... 28 пассажиров были спасены.
Геройски вел себя и экипаж Константина Михайлова. Возникший в самолете пожар общими усилиями они погасили. Михайлов произвел вынужденную посадку. Самолет, люди, имущество оказались в безопасности.
Этот первый бой с вражескими истребителями стал хорошим уроком. Плотный строй, малая высота, меткий огонь воздушных стрелков, умноженные на отвагу экипажа, — вот что было гарантией безопасности полетов по воздушному мосту.
В журнале боевых действий сохранилась краткая запись о подвиге эскадрильи Бухарова. «13 октября во время перевозки рабочих Кировского завода пять истребителей противника атаковали группу ПС-84, вылетевших из Ленинграда... Было сбито два наших самолета над Ладожским озером... Только благодаря самоотверженности, проявленной экипажами, горящие самолеты были доведены до берега Ладоги и посажены с неубранными шасси в районе Ивголда и Стрекозово».
Всего четыре дня отделяло полет группы Бухарова от другого рейса, который совершили в Ленинград двенадцать самолетов, ведомые Семенковым. Это был обычный рейс в той обстановке. Летчики не думали о своей безопасности, они думали о тех драгоценных килограммах груза, который мог спасти жизнь еще нескольким тысячам жителей многострадального Ленинграда. А во время обратных рейсов больше всего тревожились за людей, которых вывозили из осажденного города.
...17 октября Пущинского не было в Хвойной. Он вылетел в Москву, где базировалась часть его отряда. Вместо себя он оставил заместителя по летной части — верного и надежного Семенкова. В 7.30 старший лейтенант поднял в воздух двенадцать ПС-84, взяв курс на Ленинград...
120 рейсов совершил осенью и зимой 1941 года Семенков в осажденный Ленинград, город своей юности. [40] Шестнадцатилетним деревенским пареньком приехал он к знакомым односельчанам, жившим на Васильевском острове, неподалеку от моста лейтенанта Шмидта. Поступил на рабфак при Академии художеств. Вечером учился, а днем работал на фабрике музыкальных инструментов «Красный Октябрь». Это были тридцатые годы, когда чуть не каждый юноша бредил авиацией. Не составил исключения и Алексей Семенков. По комсомольской путевке он уехал в летную школу...
Такой уж он был человек — внешне ничто не выдавало его состояния. Самообладания он не терял никогда — ни на земле, ни в воздухе. Те, кто ходили с ним на задания, были уверены, что Семенков не бросит товарища в критический момент, не дрогнет в неравном бою, надежно защитит.
Интересна как подтверждение вышесказанного выдержка из одного боевого донесения командира эскадрильи В. А. Пущинского и комиссара И. С. Булкина: «...при прохождении линии фронта после выполнения задания самолет Семенкова подвергся интенсивному обстрелу зенитной артиллерии противника. В результате часть экипажа получила тяжелые ранения. Командир Семенков был ранен в голову... Материальная часть получила серьезные повреждения...
Отмечаем исключительное мужество Семенкова, который благополучно довел и посадил самолет, а также бортрадиста Фомина, оказавшего первую помощь раненым и помогавшего командиру корабля, временами терявшему сознание, довести самолет до аэродрома Хвойная».
В памятный день 17 октября, пролетая над Ладожским озером, эскадрилья шла сомкнутым строем на высоте 10 -15 метров, едва не задевая гребешки волн. Воздушные корабли уже приближались к восточному берегу, когда со стороны солнца на них свалились «мессершмитты». «Ястребки» сопровождения мгновенно кинулись в атаку. Силы были неравные. Противник прорвался к ПС-84. [41]
Снаряды фашистов повредили замыкавший самолет С. А. Фроловского, на борту которого были дети. Корабль, летевший на одном моторе, стал отставать.
По рации последовала команда: «Открыть прицельный массированный огонь!» Ведущий ни на минуту не забывал, что произошло четыре дня назад с Овсянниковым и Михайловым. Он тут же сбавил скорость, приказал экипажам сделать то же самое, чтобы самолет Фроловского не отставал, и своим огнем прикрыть его. Маневр удался. И когда фашисты, разгадав замысел ведущего, попытались выиграть секунды и добить поврежденный самолет, экипажи ПС-84 мощным пулеметным огнем опередили удары врага. Одним фашистским истребителем стало меньше.
Это было событием, и немалым. Фашистский самолет сбила группа транспортных кораблей, которые еще совсем недавно не имели бортового оружия... Счет сбитым вражеским истребителям транспортные самолеты открыли над Ладожским озером еще в сентябре 1941 года.
Тогда на самолет, который вел летчик Московской авиагруппы А. А. Пантелли, навалилась четверка «мессершмиттов». Каково же было изумление фашистских летчиков, привыкших нападать на беззащитные ПС-84, когда во время первой же атаки они были встречены мощным пулеметным огнем. Один из «мессеров» рухнул в воду после меткой очереди пулемета бортстрелка Новицкого. Другой натолкнулся на огонь скорострельного «шкаса» бортмеханика Думного и, дымя, скрылся за лесом.
Эта первая победа в бою вооруженного ПС-84 окрылила летчиков и, конечно же, коллектив ремонтной базы Московской авиагруппы, возглавляемый начальником рем-базы И. Я. Елькиным.
— Именно наша рембаза вооружала транспортные самолеты, — вспоминает И. Я. Елькин. — Сложная и чрезвычайно ответственная работа по конструированию вооружения транспортного самолета была произведена у нас [42] собственными силами и средствами, без помощи конструкторских бюро и авиапромышленности.
Здесь нельзя не отметить, что всю ответственность за это исключительно смелое, мужественное решение принял на себя заместитель начальника Главного управления ГВФ полковой комиссар М. Ф. Картушев.
— Ведущий конструктор разработки системы бортового вооружения самолетов ПС-84 М. М. Кулик, главный инженер Н. Г. Градусов, инженеры И. Н. Ювенальев, М. Н. Арсеньев, — вспоминает И. Я. Елькин, — весь состав техотдела вместе с конструкторами и чертежниками, начальник специально созданного цеха В. Н. Читаев, бригады жестянщиков и клепальщиков во главе с А. И. Семеновым и В. И. Вишняковым, бригада слесарей под руководством И. Ф. Шебанова, сварщики Береговский и Уточкин, а также бригады квалифицированных специалистов из Ташкента, Иркутска, Якутска — все эти люди сделали, казалось, невозможное — буквально в считанные дни они выполнили большую и напряженную работу по вооружению транспортных машин. Пассажирские самолеты буквально преобразились. Над фюзеляжем каждого из них появился полусферический прозрачный колпак, из прорези которого выглядывал ствол крупнокалиберного пулемета. В хвостовом отсеке с каждого борта легко выдвигалось еще по пулемету. Это была уже готовая постоять за себя большая группа военно-транспортных самолетов.
Летные испытания первого опытного самолета ПС-84, на котором было установлено пулеметное вооружение, поручили провести экипажу известного ленинградского летчика Михаила Никифорова (он прибыл во Внуково на своем самолете специально для его вооружения). Эти испытания прошли успешно, подтвердив эффективность и надежность конструкции вооруженного транспортного самолета.
Полеты на трассах воздушного моста блокадного [43] Ленинграда изменили привычные представления о гражданской авиации.
Кто бы мог предположить, что безобидный пассажирский самолет превратится в грозную боевую машину, сможет одержать победу в воздушном бою с фашистским истребителем!
Если бы кто-нибудь до войны сказал, что ПС-84 будут взлетать группой по три самолета сразу, летчики бы подняли говорившего на смех.
До войны для пассажирских самолетов был принят минимум высоты, но это был внушительный минимум. Недаром же у летчиков существует поговорка — «Чем выше, тем безопаснее». За бреющий полет строго наказывали. В полетах же по воздушному коридору бреющий у пилотов Московской и Северной авиагрупп стал основным. Нагруженные самолеты буквально прижимались к земле, к лесу, к штормящей Ладоге.
Обстановка заставила изменить и нормы грузоподъемности. Вместо 1600 килограммов самолеты стали поднимать до 2500. Экипажи убрали из салонов все, что только можно было убрать, — скамейки, инструмент, чехлы, кронштейны для крепления кресел, десантные приспособления...
Стало обычным брать на борт вместо 15–16 пассажиров вдвое больше.
До войны действовало правило: иметь на борту двойной запас бензина. А из блокадного Ленинграда ПС-84 отправлялись с минимальным запасом горючего, чтобы машины могли долететь только до полевых промежуточных тыловых аэродромов. Уже там они получали полную заправку. Таким образом удавалось выкраивать бензин для истребителей сопровождения. Каждый ПС-84 сливал в Ленинграде 300 килограммов бензина — как раз норма заправки для истребителя.
Раньше пилот ПС-84 предпочитал ясную погоду. Теперь и здесь представления о летной погоде изменились. [44]
Самой желанной стала плохая погода. Выходя на летное поле и глядя на низкие облака, командир корабля удовлетворенно говорил: «Погодка сегодня что надо!»
Однажды девятка транспортных самолетов, которую возглавлял заместитель командира эскадрильи Кузнецов, вернулась в Хвойную с толстым слоем намерзшего льда на винтах и крыльях. Его пришлось скалывать. Но и тогда никто не жаловался на плохую погоду. Досужим вымыслом сочли бы довоенные летчики возможность одновременного взлета даже трех до предела нагруженных ПС-84. А ведь летали сомкнутым строем по девять и даже по двенадцать-пятнадцать машин!
Такой рискованный, нелегкий полет стал в те дни нормой. Группа транспортных самолетов, которая шла «клином», стала настоящей «летающей крепостью». Фашисты боялись встречи с транспортными самолетами, когда те шли такими группами.
— Если бы не новая тактика, не взаимовыручка, — сказал Герой Советского Союза С. А. Фроловский, — разве бы я вывел свой самолет из той критической ситуации, в которую попал семнадцатого октября сорок первого года?..
С начала октября сорок первого года — для служащих маяка Морьин Нос (на западном берегу Ладоги), через который пролегал маршрут воздушного коридора, стало правилом встречать и провожать группы «дугласов».
Но тот октябрьский день старожилы маяка запомнили особенно хорошо.
Рассвело, когда над маяком в сопровождении истребителей прошла в сторону Ленинграда группа транспортных самолетов — четыре тройки. Красиво и слаженно, как на параде, летели самолеты. [45]
Прошло совсем немного времени, и в таком же четком строю на Ленинград повернула вторая группа. А вскоре уже обратным рейсом появилась третья группа ПС-84.
И так в течение всего дня летающие караваны — тридцать пять кораблей Московской авиагруппы — бороздили небо над маяком. Все рейсы закончились благополучно.
— Накануне того дня, — вспоминает Пущинский, — мы, командиры эскадрилий Бухаров, Шарыкин и я, обговорили наш первый совместный вылет в Ленинград. Решили — каждая эскадрилья сделает по два рейса с максимальной загрузкой самолетов.
И вот наступило утро. Самолеты эскадрильи, загруженные продуктами, еще с вечера ушли в ленинградский рейс.
...Я вел группу на малой высоте. Маршрут проходил над глухими лесами и болотами, в стороне от шоссейных и железных дорог. Так было безопаснее. Сверху самолеты сливались с зеленью хвойных лесов, с покрытой пожухлой травой землей.
Подходя к Кайваксе, выстрелил двумя зелеными ракетами — условный сигнал истребителям: «Прошу прикрытия».
Летим. Но сколько ни смотрю вокруг, истребители сопровождения не появляются. Лишь у Ладоги подошли два звена «чаек». Небо немного очистилось. А тут как раз самая опасная часть маршрута. Снизился до 10–15 метров. Чтобы побыстрее миновать девяностокилометровое водное пространство, увеличил скорость. Озеро штормило. Катились высокие свинцовые волны. Казалось, что лопасти винтов вот-вот начнут рубить их пенистые гребни. Нелегко в таком полете ведущему. Еще труднее его ведомый. Каждый — весь внимание. В строю на бреющем маневр ограничен. Впереди, сбоку и позади летят товарищи. Внизу пучина Ладоги. Чуть качни крылом — врежешься в волны. Ни вправо не довернуть, ни влево, того ж гляди столкнешься с соседом. [46]
Это была дьявольски сложная штука — полет строем над штормящей Ладогой. Крайняя степень напряжения. А тут еще «мессершмитты».
Сто минут длился полет от Хвойной до Ленинграда. Сто минут непрерывного риска.
Так уж, видно, устроена память, что хранит самое важное, то, что прошло через сердце.
Маршруты над морем-озером Ладогой... Сколько их было, этих полетов! Бои, потери друзей...
Крепко врезалось в память все, что связано с боевыми буднями полетов по воздушным трассам осажденного Ленинграда. Время притупляет боль утрат, но полного забвения не дает. И о чем бы связанном с теми днями ни вспоминал, непременно всплывает в памяти чье-то имя, чей-то образ, и горько щемит сердце...
В те дни все было пополам — и горе и радость. Радость побед, радость человеческого тепла, прекрасного чувства товарищества, взаимовыручки, взаимопомощи.
Сколько песен сложено об этом, сколько фильмов, повестей и романов создано. Но только тот, кто был очевидцем и участником тех событий, знает на вкус горечь утрат и обжигающую радость успехов и одолений...
Помню, как лучились добротой глаза моих фронтовых друзей — участников тех осенних рейсов в блокированный Ленинград — А. И. Семенкова, И. С. Булкина, М. И. Скрыльникова, Г. С. Бенкунского, С. А. Фроловского, А. А. Добровольского, В. П. Яковлева, Ф. Ф. Ильченко, П. И. Колесникова, В. В. Булатникова, И. И. Еременко, Н. П. Червякова.
В трудные полеты за блокадное кольцо их вела именно доброта. Они думали о ленинградцах — защитниках города, женщинах, стариках, детях. Во имя спасения их жизни снова и снова поднимались в воздух самолеты, чтобы пролететь по полному опасности воздушному коридору над Ладогой.
Один небольшой на первый взгляд штрих — после [47] трудного полета в аэродромной столовой летчикам полагался обед. Но они отказывались обедать в блокадном городе, не брали в столовой даже крошечного кусочка хлеба, хотя доставляли на своих машинах тонны продуктов для ленинградцев.
...Ну а каков же был итог того октябрьского дня, с рассказа о котором началась эта глава? Сделав по два рейса, самолеты Московской авиагруппы доставили в Ленинград около 150 тонн продуктов. А из города вывезли почти полторы тысячи рабочих Кировского и Ижорского заводов.
На аэродромах — Комендантском и Смольное летчиков встречали секретарь горкома партии А. А. Кузнецов, председатель облисполкома Н. В. Соловьев, командующий ВВС Ленинградского фронта А. А. Новиков. Они поблагодарили экипажи самолетов за помощь Ленинграду.
По лицам летчиков было видно, что они испытывают глубокое волнение, хотя внешне все старались казаться спокойными.
Самолеты быстро разгрузили. Немного отогревшись кипятком, экипажи помогли пассажирам занять места в машинах — и снова в путь.
За этим полетом последовали другие — не менее напряженные и трудные — в осажденный город. Ленинградская операция продолжалась. Транспортная авиация наращивала силы, темпы перевозок на трассах воздушного моста. [48]