Глава 2.

Эпоха тюльпанов

Царствование турецкого султана Ахмеда III, которое продолжалось с 1703 по 1730 год и послужило прологом к войне с Россией, историки нарекли «эпохой тюльпанов». Действительно и сам султан, и его соратник великий визирь Дамад Ибрагим-паша чрезвычайно любили эти изысканные цветы, тратили большие деньги на их приобретение и даже сами выводили новые сорта. Однако дело заключается не только в этом. По-турецки слово «тюльпан» звучит, как «ляле» и имеет символическое значение из-за созвучия со словом «Аллах». «Победа, — писал поэт Яхья Кемаль, — это хрупкая красота с лицом розы и поцелуем тюльпана». Правление Ахмеда III было не просто временем, когда выращивали много тюльпанов. Оно было также временем, когда Османская империя изо всех сил пыталась отстоять свои позиции в стремительно менявшемся мире и сохранить результаты своих прежних побед, свой «поцелуй тюльпана».

На протяжении почти четырехсот лет турки-османы наводили ужас на три континента. Основателем их государства считался, согласно легенде, вождь маленького племени кочевников-кайы Эртогрул, который в XIII веке помог султану турок-сельджуков Алаеддину Кейкубаду в битве с монголами и получил в награду земли к западу от Анатолийского плато.

Сын Эртогрула, Осман I принял ислам (прежде его единоплеменники были язычниками), порвал зависимость от сельджуков и начал продвижение в земли, принадлежавшие Византийской империи. В 1301 году под Бафеоном его конница разгромила вышедшее для отражения набега греческое войско. После этого успеха к смелому [71] вождю со всех сторон стали стекаться воины, которые, вскоре, получили наименование «османлы» — люди Османа.

Потомки первых правителей стали активно раздвигать границы своих владений. Сын Османа Орхан-бей, выбив византийские войска из Малой Азии, захватил города Бурсу (1326 г.), Никею (1331 г.), Никомедию (1337 г.) и Галлиполи (1354 г.). Правда, затем он помог византийскому императору Иоанну IV Кантакузину в войне против сербов, но лишь потому, что уже считал его владения своей добычей. Сын Орхана Мурад I в 1362 г. смог занять большой город Адрианополь (ныне Эдирне в Турции), в котором основал свою столицу. После этого владения турок-османов окружили Константинополь со всех сторон, а император превратился в их данника. В 1388 г. Мурад разгромил болгар, после чего напал на Сербию. В кровопролитном сражении на Косовом поле (1389 г.) сербы потерпели сокрушительное поражение, но и сам Мурад был убит князем Милошем Обиличем. Подводя итог свершениям первых турецких властителей, британский исследователь Лорд Кинросс отмечал: «Историческая роль Османа заключалась в деятельности племенного вождя, сплотившего вокруг себя народ. Его сын Орхан преобразовал народ в государство. Его внук Мурад I превратил государство в империю».

В конце XIV века турки завоевали всю Болгарию и нанесли несколько серьезных поражений венграм. Сын Мурада Баязид, правивший с 1389 по 1402 г., укрепил свою власть в Анатолии и принял титул султана. Он дважды осаждал Константинополь, но безрезультатно, а затем сам подвергся нападению среднеазиатского правителя Тамерлана (Тимура). Борьба с этим врагом окончилась для Баязида страшным разгромом в битве при Анкаре (1402 г.). По преданию, Тимур посадил несчастного султана в железную клетку и тот, в приступе отчаяния, разбил себе голову о прутья. [72]

В течение двадцати последующих лет османские земли были охвачены междоусобной борьбой. Однако при султане Мураде II (1421–1451 гг.) экспансия турок возобновилась с новой силой. Отказавшись от попыток захватить Константинополь, Мурад укрепил границы с Венгрией по Дунаю, отнял у Венеции земли на побережье Албании и Эпира, вел утомительную борьбу с албанским вождем Скандербегом. Его преемник Мехмед II Завоеватель (1451–1481 гг.) осуществил давнюю мечту османов и весной 1453 г. овладел Константинополем. Ему также удалось вытеснить из Эгейского моря генуэзский флот (1461 г.), разгромить венецианцев и даже совершить поход в Италию. Тогда же турки подчинили себе Крымское ханство, после чего татары стали принимать активное участие в их походах в качестве вассалов.

Легенда гласит, что, узнав о смерти Скандербега, Мехмед воскликнул: «Наконец-то Европа и Азия принадлежат мне!». Однако наибольшего могущества Османская империя достигла немного позже, при Сулеймане I (1520–1566 гг.), который вошел в историю с титулом Кануни т. е. Законодатель. Восхищенные современники называли его также Сулейманом Великолепным. Захватив в 1522 г. остров Родос, Сулейман I превратил Османскую империю в сильную морскую державу. Он наголову разгромил венгров при Мохаче (1526 г.) и осадил в 1529 г. Вену, но взять города не смог. Колоссальных успехов достигли турки в Африке и на Аравийском полуострове. В их руки перешли Алжир (1520 г.), Аден (1538 г.), Йемен (1546 г.), Триполи (1551 г.). По договору с Ираном (1553 г.), султан получил западные области Грузии и Армении.

Вскоре после смерти Сулеймана Великолепного, в 1571 г. турки потерпели серьезное поражение в морской битве с испано-венецианским флотом при Лепанто. Эта неудача еще не имела для Турецкой империи катастрофических последствий, но она явилась первым внешним [73] проявлением упадка ее военной мощи и вселила в души противников османов уверенность в собственных силах. Как писал участник битвы, автор бессмертного «Дон Кихота» Мигель Сервантес, в тот день «разрушено было ложное убеждение всего мира и всех народов в непобедимости турок на море». В царствование внука Сулеймана Великолепного Мурада III (1574–1590 гг.) упадок стал еще более явным. Он проявился в ужасающей коррупции и постоянных смутах. Султан Мурад IV (1623–1640 гг.) пытался навести в стране порядок ценой беспощадного террора. Его свирепые расправы с вельможами несколько уменьшили повальное казнокрадство, но кардинального изменения не произошло. Более того, приметы кризиса становились все более очевидными. Сын Мурада Ибрагим (1640–1648 гг.) не смог даже выбить донских казаков из Азова, а длительная война с Венецией тянулась с попеременным успехом. Следующий султан Мехмед IV (1648–1687 гг.) проиграл схватку с Россией за Украину и потерпел поражение в войне с Австрией и Венгрией. Наконец при Мустафе II (1695–1703 гг.) принц Евгений Савойский устроил туркам «кровавую баню» у Белграда, и был подписан Карловицкий мирный договор. Через сто лет после битвы при Лепанто, европейские державы не только поняли, что турок можно побеждать, но начали активное наступление на их владения. Правление Ахмеда III, в целом более спокойное, также не обошлось без поражений.

Неуклонное падение могущества Османской империи диктовалось глубокими внутренними противоречиями в самой основе государства: вассально-ленной системе землевладения. Эта система была унаследована османами еще от сельджуков и в свое время служила важнейшим фактором их успеха. Она предусматривала формирование военного ополчения из лиц, которые за свою службу получали от государства земельные наделы. Такое ополчение на первых этапах своего существования [74] являлось вполне боеспособным и, что особенно важно, сплоченным. Однако уже в XVI веке действительное содержание ленной системы настолько изменило свой характер, что из фактора успеха, она превратилось в источник все возрастающей слабости.

Как было установлено еще первыми султанами, все земли в Османской империи, за исключением некоторых окраин, делились на три категории: 1) военные лены (мелкие — тимары, более крупные — зеаметы), которые выдавались правительством отдельным лицам исключительно за военную службу; 2) коронные земли (хассы), принадлежавшие непосредственно султану; 3) Церковные земли (вакуфы). Существовали также частновладельческие земли (мюльк), но доля их была очень невелика.

Тимары и зеаметы жаловались воинам турецкого происхождения вместе с живущими на них крестьянами. При этом в отличие от Западной Европы, речь шла не о владении землями, как таковыми, а о праве на получаемые с них доходы. Держатели тимаров и зеаметов должны были служить султану в качестве сипахи — кавалеристов. Это ополчение на протяжении нескольких столетий составляло костяк вооруженных сил Османской империи. По первому приказу всем сипахи того или иного округа (санджака) надлежало явиться на службу с собственным отрядом воинов (джебелю). Если тимариот (держатель тимара) или заим (держатель зеамета) не мог собрать воинов, он лишался поместья, которое, в отличие от вотчины русского боярина, отнюдь не было наследственным.

На всех вновь завоеванных территориях османы отводили под тимары и зеаметы не менее половины земель. Для этого они иногда отнимали участки у прежних владельцев (греков, молдаван, боснийцев), а иногда, в случае согласия нести службу, просто переводили местную аристократию в разряд сипахи. Крестьяне, как христиане, так и мусульмане, на всех военно-ленных землях считались [75] юридически свободными, но обменять или продать свой надел могли только с разрешения сипахи. Этим, да взиманием налогов, в сущности, и ограничивались отношения тимариотов и займов с крестьянами. Как писал Лорд Кинросс, «Государство, сипахи и крестьянин делили права и обязанности в отношении земли. Государство владело землей. Сипахи был уполномочен государством, собирать с крестьян определенные оговоренные налоги в обмен на его военную службу и военную службу его собственных всадников. Крестьянин — райя — обрабатывал землю, пользуясь ее плодами в обмен на налог...». Была, впрочем, одна существенная деталь: немусульмане платили повышенные налоги, и уже поэтому находились в более тяжелом положении, чем «правоверные».

В мирное время сипахи были обязаны проживать в своих имениях. Турецкий писатель XVII в. Мустафа Кочибей Герюджели, характеризуя такой порядок, указывал: «А тимариоты жили каждый в том санджаке, где было его большое или малое поместье, находясь под своими знаменами. Жить в других местах запрещено было». Тем не менее, ни сельским хозяйством, ни торговлей сами сипахи не занимались. В земле они видели только источник налоговых поступлений, а военная служба являлась необходимым условием, дающим на эти налоги право. Кочибей с гордостью писал, что все османское государство «саблей добыто и саблей только может быть поддержано». В зависимости от опыта службы сипахи делились на каскары (старые сипахи) и оглары (новые). В бою первые обычно становились на левом фланге, а вторые — на правом. Кроме того, в начале XVIII века старые и новые сипахи получали на копья флажки разного цвета (желтые и красные соответственно).

Сипахи были не только войском, но и главной политической силой Османской империи, составляя, по выражению турецкого источника, «настоящую рать за веру и государство». Военно-ленная система освобождала [76] бюджет от большей части расходов на содержание армии и обеспечивала в то же время страну довольно многочисленным войском.

Другой, чрезвычайно важной частью турецкой армии являлись янычары. Янычары (от турецкого «ени чери» — новое войско) были учреждены султаном Мурадом I около 1360 г. и первоначально играли роль дворцовой гвардии. Однако очень скоро они составили крупные воинские формирование, предназначенные, главным образом, для поддержания порядка на захваченных территориях.

Комплектовалось янычарское войско за счет принудительного набора христианских мальчиков («девширме»). Отнятые у родителей совсем маленькими и обращенные в ислам, будущие янычары обучались военному делу и воспитывались в духе непримиримого мусульманского фанатизма. В отличие от сипахи, янычары получали от правительства не землю, а денежное жалование. Тем не менее, ленная система оказывала свое влияние и на них, открывая перед командирами и даже рядовыми воинами заманчивую перспективу получения ленов и тем самым превращения в сипахи.

При султане Сулеймане Великолепном (1520–1566 гг.) был издан специальный регламент янычарской службы, который продолжал действовать несколько столетий. Количество янычар было доведено до двадцати тысяч и все они разбиты на три категории. К первой и самой многочисленной принадлежали янычары, состоявшие на действительной военной службе. Им было положено жалование от трех до семи серебряных монет (акче) в день. Вторая категория включала ветеранов, которым платили от девяти до двенадцати акче в день. В третью категорию входили заслуженные воины и инвалиды. Ежедневное жалование здесь колебалось от тридцати до двадцати акче, но попасть в эту группу было очень сложно. Янычарам второй и третьей категории разрешалось жениться и [77] заниматься приработками. Впоследствии размеры выплат менялись, но сам принцип их назначения оставался прежним. Таким образом, подавляющее большинство янычар не должно было иметь ни семьи, ни какого-то дела кроме военной службы. Вся их жизнь принадлежала султану и османскому государству.

Янычары считали своим духовным покровителем дервиша (мусульманского монаха) Хаджи Бекташа, жившего в конце XIII в. Поэтому они носили войлочные шапки, украшенные длинными шлыками, которые символизировали рукав халата дервиша. Вообще в янычарской символике было много предметов, подчеркивающих, что все воины этого корпуса являются членами одной семьи. Священным предметом каждого полка служил котел, вокруг которого янычары собирались, не только для еды, но и для общего совета. Уважение к котлу было настолько велико, что во время одного из янычарских бунтов начала XIX века воины пощадили вельможу, спрятавшегося под их котлом. На своих шапках янычары носили ложки, а многие их чины имели откровенно кухонное происхождение: Так командир орты (подразделения, соответствующего европейскому полку) именовался «чорбаджи» — раздатчик супа. Существовали чины водоноса, первого повара и т. д.

Янычары пользовались множеством привилегий, среди которых были и довольно оригинальные. Одна из них именуемая «балта асмал» заключалась в следующем: янычар мог повесить на стенку лавки свой боевой топор («балта») и после этого взимать с торговца часть дохода. Большое жалование, привилегии, щедрые подарки султанов, возможность выдвинуться на высокие военные посты, все это делало янычар отважными бойцами. У них также была очень развита корпоративная гордость. Любые покушения на свои привилегии янычары встречали решительным отпором и очень скоро превратились не только в опору султанского престола, но и в угрозу для тех [78] властителей, которые относились к ним без должного уважения. Неслучайно, XVII — XVIII века изобилуют примерами янычарских бунтов, жертвами которых стали многие султаны. При вступлении на престол каждый султан обязательно делал янычарам щедрые подарки: так называемый «джулус бахшиши» — дар восшествия.

Янычары, а также все солдаты регулярных воинских частей (в том числе артиллеристы) носили название «капы кулу» — рабы правительства. Рабами султана считались и гражданские государственные служащие. Среди них было немало настоящих рабов: купленных, подаренных султану, взятых в «девширме». Султаны Османской империи даже предпочитали назначать на высшие государственные должности рабов, полагая, что они будут более преданы им лично, чем соплеменники-османы. Турецкое государство не знало наследственной аристократии в русском или западноевропейском смысле этого слова. Простой янычар или раб мог сделаться советником султана — визирем, как, впрочем, и визирь всегда мог превратиться в раба, а то и лишиться головы.

Помимо янычаров и сипахи, в Османской империи существовало множество различных ополчений, отличавшихся друг от друга по источникам комплектования и задачам в бою: левенды, ассапы, сеймены и другие. Привлекались на военную службу и представители народов, некогда покоренных османами. Так по данным итальянского военного теоретика и путешественника Луиджи Марсильи, который в конце XVII века сам побывал в Турции, подавляющее большинство ассапов составляли арнауты т. е. албанцы. Марсильи также упоминает термин «сараткулы», относящийся, по его мнению, ко всем ополчениям, кроме сипахи.

Государственный аппарат Османской империи начала XVIII века, как и вооруженные силы, сохранял тот облик, который ему придал еще Сулейман Великолепный. Полным и единовластным правителем государства считался, [79] разумеется, султан. Его ближайшим помощником и советникам во всех делах был великий визирь, своего рода первый министр. Очень большую роль играл шейх — уль-ислам — глава мусульманского духовенства и высший судья в вопросах морали. Каждому султанскому указу или закону шейх-уль-ислам давал толкование с точки зрения его соответствия Корану — фетву. Султан мог сменить шейха, но ни имел права отменять фетву.

Следующими, по значимости, за великим визирем и шейхом-уль-ислам лицами были два казаскера — два верховных судьи, из которых один руководил судейским сословием Европейской Турции, а другой — остальной части государства. За казаскерами шли вельможи, которых с известной натяжкой, можно уподобить европейским министрам: дефтердар (глава финансового ведомства), капудан-паша (начальник военно-морских сил империи), кетхюда-бей (помощник визиря, ведавший в основном внутренними делами), рейс-эфенди (глава внешнеполитического ведомства), нишанджи (хранитель султанской печати, канцлер) и многие другие сановники. Все они именовались общим термином «капы риджали» — государственные мужи. Разумеется, очень влиятельным человеком был также ага (командир) янычар. Имелись при султанском дворе и вельможи, выполнявшие очень специфические обязанности. Искемлыджи, например, служил переносчиком скамеечки для ног султана.

Наиболее важные сановники составляли при султане особый совет — диван. Обычно диван собирался четыре раза в неделю, но в случае каких-то чрезвычайных обстоятельств мог быть созван внеочередной совет («аяк дивани»). Кроме того, диван обязательно собирался перед каждой раздачей жалованья янычарам («галебе дивани»). Председательствовал в диване визирь, но в зале для заседаний имелось специальное помещение, из которого султан мог следить за происходящим. Открытие заседания дивана производилось очень торжественно и сопровождалось [80] пышными шествиями. Чрезвычайный русский посланник И. А. Щербатов так описывает один из диванов ноября 1731 г.: «А за верховным везирем шли прочие три везиря, или паши первого класса, не по чинам своим, но по старшинству их ранга, первым за везирем шел нисанджи Копроли паша (нишанджи Хафиз Ахмед-паша Кепрюлюзаде — А. М.), за ним капитан паша, а за капитан пашею последней шел тефтердарь...». Свои диваны имели также визирь и наместники в провинциях.

Весьма сложную организацию имел султанский гарем. Ведущие роли в нем играли мать султана («валиде султан») и та его жена, которая родила первого сына («баш-хасеки»). За ними следовали остальные жены, которые рожали султану детей («икбаллер») и одалиски-наложницы. Охранявшие гарем евнухи нередко выполняли и другие деликатные поручения султана, например, по устранению неугодного родственника. Кизлярагасы (буквально — начальник девушек), предводительствовавший черными евнухами, был весьма заметной в дворцовой иерархии фигурой. Помимо собственно гарема он заведовал и расположенной в том же здании дворцовой тюрьмой. В этой тюрьме томились братья и племянники царствующего султана, возможные претенденты на престол. Очень многие правители Османской империи шагнули к вершинам власти из темницы, и очень нередко кизлярагасы сохраняли на них свое влияние. Именно так получилось с преемником Ахмеда III Махмудом I (1730–1754) и «черным евнухом» Хаджи Бешир-агой, который, по отзыву британского посла Джеймса Портера, являлся «человеком большого ума и богатого опыта».

Весьма жесткими и решительными политиками были и многие султанские жены. Расхожее представление о несчастных, забитых узницах имеет очень мало общего с реальной исторической действительностью. Достаточно вспомнить, что супруга Сулеймана Великолепного Роксолана (уроженка Украины Анастасия Лисовская) совершенно [81] бестрепетно устраняла детей своего повелителя от других жен, оклеветала и погубила великого визиря. За приятную улыбку Роксолана носила прозвище «Хуррем-султан», т. е. Смешливая госпожа, но тому, кого она считала врагом, было не до смеха. После расправы над принцем Мустафой (сыном султана и черкешенки Гюльбехар) она приказала вторично кастрировать евнухов из его окружения, а затем, в виде милосердия, на свои средства приобрела серебряные трубочки, которые несчастным вшили для отправления естественных надобностей. Встречались волевые султанши и в более позднее время, причем порой они заставляли султанов перемещать высших государственных чиновников, как это было в 1640-е годы со слабовольным Ибрагимом.

В территориально-административном отношении Османская империя делилась на крупные провинции эялеты и округа санджаки. Во главе первых стояли бейлербеи, во главе вторых — санджакбеи. Командир всех сипахи одного санджака именовался алайбеем. Все крупные должностные лица носили титул паши и разделялись на ранги, символом которых служили бунчуки (знамена из конских хвостов). Так санджак-беи чаще всего находились в ранге однобунчужного паши, а бейлербеи — двухбунчужного. В целом же систематика чинов в Блистательной Порте носила очень запутанный характер, изобиловала синонимами и неоднозначными терминами. Слово «чорбаджи «, например, могло обозначать не только командира орты янычар, но и сельского старосту в балканских землях.

Как уже говорилось, созданные первыми султанами система землевладения и структура государственного аппарата в чистом виде просуществовали недолго. Основным источником обогащения аристократии в государстве османов служили военные походы. Но источник этот не был неиссякаемым. Войны требовали больших средств и материальные ценности, приобретенные при [82] завоевании одной страны, быстро растрачивались на борьбу с другой. Удержание покоренных народов в повиновении также требовало больших усилий. С другой стороны, завоевания расширяли владения ленников и, одновременно, поднимали в их глазах значение земельной собственности.

С конца XVI века перестал соблюдаться запрет на сосредоточение нескольких ленов в одних руках. Возникали обширные поместья, владельцы которых произвольно увеличивали повинности крестьян, а в отдельных, правда, довольно редких, случаях создавали собственные пахотные угодья в имениях-чифтликах (от турецкого «чифт» — пара, имелась в виду пара волов с помощью которых обрабатывалась земля). Чифтликская система получила наибольшее распространение несколько позже описываемых событий, в конце XVIII века, но ростки ее давали себя знать и в начале столетия.

На смену патриархальному сипахи, которого интересовали в первую очередь война и военная добыча, приходил гораздо более прижимистый землевладелец стремившийся выжать максимальные доходы из крестьян и старательно избегавший военной службы. Всеми правдами и неправдами лены приобретали гражданские чиновники, а иногда, даже купцы-ростовщики. Многие сипахи, напротив, разорялись. В середине XVII в. писатель Кочи-бей с возмущением заявлял, что если раньше «села и пахотные поля были в руках мужей сабли и сынов очага», то теперь их захватывает «всякая сволочь».

Непосредственным следствием этого процесса явилось ослабление военной мощи страны. Сипахийская кавалерия уменьшалась количественно и теряла боеспособность. Если при Сулеймане Великолепном сипахи насчитывали более двухсот тысяч человек, то на рубеже XVII-XVIII столетий их численность, по данным побывавшего в Турции графа Марсильи, составляла немногим более пятнадцати тысяч. Выучка сипахи явно оставляла [83] желать лучшего. Современник Марсильи английский дипломат Поль Рико (1628–1700 гг.) с презрением замечает в своей книге о Турции, что в бою сипахи «не что иное, как смущенное множество людей». Сходную оценку дает дубровчанин С. Градич: «Отличавшиеся прежде воинственностью, силой, терпеливостью, скромностью, воздержанностью и бережливостью, ныне они (сипахи — А. М.) стали вялы, трусливы, сладострастны...».

Уже в XVII веке сипахи постоянно участвовали в смутах и мятежах. Для борьбы с ними султаны все чаще использовали янычар, попадая от последних в постоянную зависимость. Традиционные подарки, которыми султаны одаривали янычар при вступлении на престол, превратились в обязательную дань, сами янычары стали неким подобием преторианской гвардии, всегда готовой сместить неугодного правителя.

Так в 1687 г. раздраженные долгой и неудачной войной с венграми и австрийцами, янычары свергли султана Мехмеда IV и посадили на престол его брата Сулеймана II. Сулейман, однако, скоро умер.

Его преемник и брат Ахмед II также жил недолго и в 1695 году на трон вступил сын Мехмеда Мустафа II. В 1703 г. янычары, недовольные задержкой жалования, пошли на Стамбул в настоящий военный поход, свергли Мустафу и передали престол его брату Ахмеду III. Сын и племянник свергнутых султанов Ахмед, конечно, прекрасно понимал, какую грозную силу представляют из себя янычары.

При вступлении на престол новому султану шел тридцатый год. По счастливой случайности он родился не среди интриг гарема, а в военном лагере, так как его мать сопровождала отца в походе. «Правитель, наделенный чувством терпимости, — пишет об Ахмеде III Лорд Кинросс, — он был светским человеком и человеком культуры, способным откликаться на цивилизационные вкусы как Запада, так и Востока «. [84]

При Ахмеде III развернулось активное строительство изысканных летних дворцов, причем для одного из них, дворца Саадабад, султан использовал план французского шато Марли, который ему привезли из Парижа. Среди близких друзей султана был знаменитый поэт-гедонист Ахмед Недим (1681–1730 гг.), который в своих газелях и касыдах воспевал любовь, женщин, и неодобряемое исламом вино. Учрежденный Ахмедом III, праздник весны совершенно затмил все традиционные празднества османов, включая и религиозные. Он проводился всегда в апреле на протяжении двух вечеров при свете полной луны.

В первый вечер султан принимал поздравления, сидя на троне в зале, убранном множеством тюльпанов, стеклянных шаров и ламп. Во второй вечер устраивались развлечения для султанских жен. Среди прочих забав, Ахмед особенно любил «поиск сокровищ», когда женщины искали заблаговременно спрятанные среди цветов в саду подарки: украшения, конфеты, безделушки.

Однако султан вовсе не был пассивным эпикурейцем. Он прекрасно видел все недостатки своей державы и хотел их исправить, причем исправить, опираясь на знания и опыт Западной Европы. Его ближайшим сподвижником в этом нелегком деле стал великий визирь Дамад Ибрагим-паша Невшехирли, покровительствовавший, как и его господин, архитекторам и поэтам. В 1720 г. турецкое правительство отправило ко двору Людовика XV специального посланника Челеби Мехмеда-эфенди. Его официальным заданием (выполнить которого он не смог) было заключить союз с Францией. Но, кроме того, дипломат получил от визиря приказ «посещать крепости, фабрики и стройки Франции» и «сообщать о том, что может найти применение». Мехмед, сопровождаемый сыном Саидом, действительно тщательно ознакомился с французской экономикой и культурой. Он посетил Парижскую обсерваторию и арсенал, беседовал с графом Сен-Симоном и с [85] удивлением писал на родину о женщинах, которые «пользуются более высоким статусом, чем мужчины».

В 1727 г. Саид совместно с Ибрагимом Мютеферрикой, венгром на турецкой службе, основал первую в Турцию типографию. Среди напечатанных в ней книг был и трактат Мютеферрики «Основы мудрости в устройстве народов», в котором венгерский дворянин убеждал турок «очнуться от дремоты безразличия». «Пусть они (османы — А. М), — говорится в трактате, — знают об условиях, в которых живут их враги. Пусть они станут предвидящими и близко знакомыми с новыми европейскими методами, организацией, стратегией, тактикой и военным делом».

Военному делу Ахмед III придавал особое значение. Первые проекты реорганизации османской армии появились у султана еще до назначения визирем Ибрагима Невшехирли. В конце 1710 г. австрийский посланник в Стамбуле И.-М. фон Тальман сообщал своему правительству, что некий поляк Станислав Понятовский через французского посла графа Дезальера передал визирю Балтаджи Мехмед-паше проект, предусматривавший, «как в короткое время сделать турецкие войска регулярными и непобедимыми». Вряд ли Балтаджи, занятый борьбой с армией Петра I на Пруте, имел время вникать а проект Понятовского, но у Тальмана сама акция вызвала большое опасение, что, став регулярным, турецкое войско превратиться в «страшную опасность для христиан».

Особенные опасения австрийцев вызвало то, что следующий проект военной реформы туркам предложил венгерский князь Ференц Ракоци, руководитель антигабсбургского восстания 1703–1711 гг. Именно с Ракоци вел переговоры другой великий везирь Шехид Али-паша, планировавший создать регулярный корпус из солдат-христиан и мусульман под командованием князя. Последний принял предложение и переселился в Турцию в октябре 1717 г., но Али-паша к тому времени погиб в битве [86] с войсками Евгения Савойского под Петервардайном и Турция начала с Австрией переговоры о мире.

Во время переговоров по приказу Ибрагима Невшехирли был составлен еще один трактат о необходимости военных реформ. Вопрос о его авторстве не решен по сей день. Одни историки приписывают текст Ракоци, другие — выходцу из Трансильвании, основателю первой турецкой типографии Ибрагиму Мютеферрике. Однако обращает на себя внимание, что в качестве положительного примера для турок в трактате приводится Россия и царь Петр, перестроивший армию на европейский лад.

В конце 1717 г. в Стамбул приехал французский военный инженер Рошфор. Он установил контакты с Ибрагимом Невшехирли и попытался убедить его в целесообразности размещения на территории Османской империи французских гугенотов. По свидетельству австрийского агента Шенье, наибольшее впечатление на визиря произвело обещание создать при турецкой армии корпус военных инженеров. Проекты Рошфора, впрочем, не были приняты, как из-за давления со стороны официальных французских властей, так и из-за недовольства янычар, не желавших служить с «гяурами». Но прошло менее девяти лет, и вопрос о перестройке османской армии подняли вновь. Как сообщал в Петербург И. И. Неплюев, инициатива опять исходила от Ракоци, который предложил Порте создать регулярный корпус из венгров, албанцев и запорожских казаков. Сам Ибрагим Невшехирли хорошо представлял слабость нерегулярной турецкой армии. В докладе Ахмеду III в 1718 г. он писал: «Состояние наших войск известно, даже если у неприятеля будет десять тысяч человек, сто тысяч наших воинов не могут им противостоять и бегут». Французский посол маркиз Боннак утверждал даже, что Порта собственными силами намеревалась создать корпус регулярной армии численностью в двенадцать тысяч человек, но так ли это неизвестно. [87]

Во всяком случае, в правление Ахмеда III все проекты создания регулярной армии так и остались проектами. Главная причина этого заключается в ожесточенном сопротивлении янычар, очень дороживших своим привилегированным положением. Сами янычары, как, впрочем, и сипахи, категорически отказывались учиться новым приемам ведения боя. Из-за этого военное искусство в Османской империи замерло на уровне XV-XVI веков. Перед полевым сражением армия обычно становилась в три линии: впереди конница, за ней пехота, а позади все артиллерия. Конница делилась на отдельные группы неопределенного состава и численности. Излюбленным приемом турецкой кавалерии было заставить противника ложной атакой сосредоточиться на одном фланге, а затем нанести удар по другому. Пехота была очень мало подвижна и лишь поддерживала конницу. Вообще турки предпочитали нападать, имея численный перевес, стремились быстро смять первые ряды противника, но при упорном сопротивлении также быстро отступали.

В начале XVIII в. принцип комплектования янычарского корпуса «девширме» часто нарушался. В янычары проникали дети торговцев, мелких чиновников-мусульман. В списки корпуса было внесено множество посторонних людей и просто «мертвых душ» для получения жалования. В 1728 г. султан Ахмед даже принял специальный указ о борьбе со злоупотреблениями при раздаче пособий янычарам-ветеранам («отуракам»).

Отказ от глубоких военных реформ не спас Ахмеда III от свержения в 1730 г. Восставшие янычары также убили Ибрагима Невшехирли. По горькой иронии судьбы, визирь в день мятежа занимался своим любимым делом: пересаживал тюльпаны в саду на Азиатских берегах Босфора. Возведенный на престол племянник Ахмеда Махмуд I (1730–1754 гг.) был довольно пассивным правителем. К тому же он находился, как говорилось выше, под сильным влиянием евнуха Хаджи Бешира. Анализируя [88] перемены в придворных кругах Турции, А. И. Неплюев приложил к одному из докладов сообщение своего осведомителя-муллы, говорившего: «Кормило же сей империи хотя всегда тремя чинами правимо было, иногда везирским, иногда гулямским (т. е. улемами — духовенством — А, М.), а иногда евнухами. Яко же во времена Мустафы салтана, отца нынешнего салтана, гулеманской владычествовал (на султана Мустафу II сильное влияние оказывал шейх-уль-ислам Сеиде Фейзулах-эфенди — А. М.)). При антецессоре (предшественнике — А. М.) его салтане Агмете везирской (т.е. визирь Дамад Ибрагим-паша — А. М.), а ныне евнухской...». Хаджи Бешир посоветовал Махмуду I, как можно чаще менять визирей, что тот и делал.

Тем не менее, именно в 1730-е годы идея создания регулярной армии получила в Турции сильного союзника. Им стал француз Александр Клод Бонневаль, который служил прежде в австрийской армии, но из-за конфликта с венскими властями покинул службу и предложил свои услуги Дамаду Ибрагим-паше. После гибели визиря, Бонневаль (принявший ислам и взявший имя Ахмед-паши) некоторое время находился при Ракоци, а в начале 1732 г. был вызван новым визирем Топалом Осман-пашей в Стамбул. По приказу последнего он занял должность хумбараджибаши («главного действительного артиллерийского командира», как писал русский резидент А. А. Вешняков) и приступил к реорганизации бомбардирского корпуса по европейскому образцу. Наиболее активно деятельность Бонневаля развернулась в 1732–1735 годы, в период пребывания на посту визиря Хекимоглу-Али-паши, который и сам был личностью выдающейся. Отец Хекимоглу итальянец с Крита, служил придворным медиком у Ахмеда III, а сам визирь явно обладал талантами дипломата и военачальника. Как сообщал А. А. Вешняков, по инициативе Бонневаля и Хекимоглу правительство решило: «Из албанцев и арнаутов магометан набрать [89] три тысячи человек и обучать военному регулу под его Бонневалового дирекциею всякой бомбардирской должности, учредя им офицеров из ренегатов же французов, при сем находящихся». Последнее свидетельство интересно тем, что отмечает участие в подготовке турецких артиллеристов и других французских офицеров. Вешняков далее упомянул двоих: графа Рамзея и Морне, об остальных же отозвался пренебрежительно: «...ни достойных к тому качеств, ни знания не имеют».

В мае 1735 г. русский резидент сообщал о первых успехах, созданной Бонневалем артиллерийской школы («хендесхане»): «Ныне имеет три роты, или триста человек молодых турок бошняков, одетых в мундиры по-венгерски... со всеми офицерами, как надлежит быть в регулярном войске, которые с великим ему самому (Бонневалю — А. М.) удивлением столь много преуспели во всяких эксерцициях и движениях воинских в два месяца, что все исполняют якобы уже были старые солдаты, и оных не толико практике, но и теории учит, как арифметике и другим некоторым частям, нужным математике и рисовать, в тот вид, чтоб все могли быть офицерами и вдруг три полка сделать...». Далее он отмечает, что ежедневно на «эксерцициях» присутствуют не только султан и визири, но и «великое множество военных и духовных, что видят с удивлением и зело похваляют».

После падения в 1735 г. Хекимоглу Али-паши, положение Бонневаля пошатнулось. Сам он был из школы удален, но подготовка пушкарей продолжалась. Начавшаяся война с Россией и Австрией привела к гибели большей часто хорошо обученных выпускников. В 1743 г. Бонневаль, надежды которого на высокие посты не оправдались, на предложение вновь возглавить школу, ответил, что корпус состоит из «невежих турок... яко ученых им более ни единого нет, ни заводить вновь не намерен». Еще четыре года спустя, школа по требованию янычар была закрыта. [90]

Сама идея реорганизации армии явно находила отклик у многих сановников, сторонников заимствования некоторых западноевропейских институтов и обычаев. Но все действия турецких «западников» наталкивались на активное противоборство янычар и подавляющего большинства духовенства. В результате построенная на безнадежно устаревших принципах турецкая армия при столкновении с армиями стран Западной Европы была обречена на поражения. [91]