В это самое время в лагерь крестоносцев прибыла депутация от палестинских христиан; депутаты привезли самые печальные известия: страшный голод свирепствовал в Египте и Сирии в продолжение двух лет; потом явились заразные болезни; больше 2000 христиан в один день было предано погребению в Птолемаиде. Большое число фламандских и английских крестоносцев погибли в несчастных экспедициях. «Если бы армия Креста переплыла через море, — прибавляли депутаты, — то ей представилось бы много случаев победить сарацин; но задержки ее на пути подвергли опасности самое существование христианских колоний, которые своим спасением обязаны были теперь только перемириям, плохо уважаемым неверными, да общественным бедствиям, удерживавшим все восточные народы в выжидательном и бездеятельном состоянии».

Посланные народа христианского, передавая свои жалобные рассказы, взывали со слезами и рыданиями о быстрой помощи со стороны армии крестоносцев. Рыцари Креста отвечали, что войны с Грецией теперь нельзя избегнуть и что для них небезопасно удалиться от Византии, готовой нарушить все свои обещания. В то же время депутация из вождей армии была отправлена к Алексею, чтобы убедить его исполнить свои клятвы. «Если вы не исполните условий договора, — сказали ему депутаты, — то крестоносцы не будут больше помнить того, что они были вашими союзниками и друзьями, и станут действовать не просьбами, а мечами; выбирайте мир или войну».

Эти слова, произнесенные угрожающим тоном, были выслушаны с сильным негодованием. «Затем, — говорит Виллегардуэнь, — во дворце поднялся страшный шум; послы поспешили скрыться за дверями, и когда они удалились, то каждый из них мог поздравить себя, что дешево отделался, потому что весьма легко могло статься, что их задержали бы или даже не выпустили живыми». С этого дня о мире не было и речи; греки, не решаясь вступить с латинянами в открытый бой, задумали сжечь венецианский флот. 17 судов с греческим огнем и легко воспламеняемыми веществами были пущены в темную ночь в гавань, где стояли на якоре венецианские корабли. Попытка эта оказалась безуспешной, так как крестоносцы успели удалить все 17 судов прежде, чем византийцы успели нанести им какой-нибудь ущерб. После такой враждебной выходки грекам оставалось лишь запереться в своих укреплениях; латиняне же только и думали о войне и мщении. Алексей, встревоженный угрозами крестоносцев, снова обратился к их великодушию, обвиняя народ, которого он не мог обуздать. Он заклинал их прийти на защиту престола, близкого к падению, и предлагал отдать им свой собственный дворец. Мурзуфл принял на себя передать крестоносцам мольбы Алексея, а пока он исполнял это поручение, преданные ему лица распространяли везде слух, что решено передать Константинополь западным варварам. Вскоре народ страшно заволновался, бросился в храм св. Софии и решил избрать нового императора. В перемене властителя народ видит единственное избавление от своих бедствий; все порфироносные личности кажутся ему достойными избрания; он побуждает их, он угрожает тем, кто отказывается от этой опасной почести; наконец, после трех дней бурных обсуждений один безрассудный юноша по имени Канав позволяет провозгласить себя преемником Исаака и Алексея. Мурзуфл все подготовил и пользовался, таким образом, неизвестной личностью, чтобы испытать степень опасности; маркиз Монферратский, к состраданию которого прибегнул Алексей, явился во главе избранного войска, чтобы защитить престол и жизнь обоих императоров. Мурзуфл спешит тогда к сыну Исаака и убеждает того, что все потеряно, если вооруженные франки покажутся в его дворце. Когда Бонифаций является перед Влахернским дворцом, то находит все ходы запертыми; Алексей высылает ему сказать, что он более не властен принять его, и умоляет его выйти из Константинополя со своими воинами. Отступление франков возбуждает бодрость и ярость толпы, она обступает дворец, и начинается восстание; Мурзуфл, показывая вид, что спешит на помощь Алексею, увлекает его в уединенное место и запирает в темнице; вслед за тем он является объявить народу о том, что он сделал ради спасения Византии. Тогда народ проникается убеждением, что только Мурзуфл может спасти империю; его увлекают в храм св. Софии, и 100.000 голосов провозглашают его императором. Едва получает он императорскую власть, как спешит обеспечить плоды своего преступления; опасаясь изменчивости народа и судьбы, он идет в темницу Алексея, заставляет его проглотить отравленный напиток, а так как он медленно действует на молодого государя, то Мурзуфл удушает его собственными руками.

Но ему остается совершить еще одно великое преступление — он пытается погубить посредством измены главных вождей армии Креста. Он отправляет посла в лагерь крестоносцев, чтобы объявить им, что император Алексей, о смерти которого еще не было известно, приглашает в свой Влахернский дворец дожа Венецианского и всех главных французских вождей, чтобы передать в их руки все суммы, обещанные по договору. Бароны, которые не могли подозревать столь низкого коварства, обещали сначала явиться на приглашение императора. Они с радостью готовились отправиться туда, когда вдруг Дандоло, заставлявший, по словам Никиты [Никиты Хониата. — Прим. ред. ], называть себя «осторожным из осторожных», возбудил в них недоверие. Между тем, слухи об умерщвлении Алексея и о кончине отца его, скончавшегося от отчаяния и испуга, не замедлили распространиться. При этом известии все пилигримы пришли в крайнее негодование; на совете вождей было решено объявить беспощадную войну Мурзуфлу и наказать народ, который возложил царский венец на изменника и цареубийцу.

Новый похититель престола всю надежду на спасение возлагал на укрепления столицы, которые он велел восстановить, и на двусмысленную доблесть своих воинов, которых он старался воодушевить своим примером. Для того, чтобы иметь средства для содержания своей армии и, вместе с тем, угодить народу, он конфисковал имущество тех, кто обогатился в предшествовавшие царствования. Ежедневно греки делали вылазки, стараясь застигнуть врасплох латинян, но всякий раз были отражаемы. Снова и опять безуспешно попытались греки сжечь флот крестоносцев.

Во время первой осады французы хотели сделать нападение на город со стороны суши, но опыт заставил их наконец оценить разумные советы венецианцев. Вожди единогласно решили направить все войска со стороны моря. Армия села на суда 8 апреля. На другой день, при первых лучах солнца, флот снялся с якоря и приблизился к стенам. Корабли и галеры, выстроенные в одну линию, покрывали море на пространстве трех полетов стрелы, или полутора миль. Городские укрепления и суда были покрыты оружием и воинами; сам Мурзуфл расположился на одном из семи холмов Византийских, поблизости от Влахернского дворца.

При первом сигнале к битве греки пускают в ход все свои машины, крестоносцы делают усилия взобраться на стены и башни. Преимущество было сначала на стороне осаждаемых, которых защищали высокие стены. Крестоносцы, в особенности французские воины, толпившиеся на судах и непривычные в такому подвижному полю сражения, действовали вяло и в большом беспорядке против отчаянных усилий неприятеля. «Около 3-го часа дня, — говорит Виллегардуэнь, — по грехам нашим судьбе угодно было, чтобы нас отразили». Вожди, опасаясь потерять и флот, и армию, приказали трубить отступление.

Вечером в тот же день бароны собрались в одном доме на берегу моря, чтобы обсудить дальнейшие действия; «люди с Запада были сильно взволнованы тем, что приключилось им»; однако же на совете решили сделать новое нападение на город и на тот же пункт, но только в большем порядке, чем прежде. Два дня употребили на починку судов и машин; на третий день, 12 апреля, раздался призывный звук труб; флот тронулся и подступил к укреплениям. Суда, связанные между собою, шли попарно; вскоре подъемные мостики были спущены и покрыты неустрашимыми воинами; вожди воодушевляли всех своим примером и шли на приступ рядом с простыми солдатами. Солнце стояло уже высоко, а чудеса храбрости не могли еще восторжествовать над сопротивлением осаждаемых, когда вдруг поднялся северный ветер и направил под самые стены два корабля, бившиеся рядом; на этих кораблях находились епископ Труаский и епископ Суассонский, прозывавшиеся Пилигримом и Райским. Едва только подъемные мостики были прикреплены к стенам, как на одной из башен показались два франкских воина; эти два воина, из которых один был француз по имени д'Арбуаз, а другой венецианец по имени Пьеро Альберта, увлекли за собой своих товарищей; и вот знамена епископов Труаского и Суассонского, развевающиеся на вершине башни, поражают взоры всего войска; со всех сторон бросаются на приступ, овладевают четырьмя башнями; трое городских ворот сокрушают ударами тарана; рыцари выскакивают на берег со своими конями; все войско устремляется в город. Мурзуфл покидает холм, на котором стоял его лагерь; крестоносцы овладевают императорскими палатками и поджигают все дома на своем пути; ужас и отчаяние распространяются во всех частях города; но, между тем как все бежало перед ними, победители удивлялись своему торжеству. Когда наступила ночь, венецианцы возвратились в лагерь в виду своих кораблей, а бароны расставили палатки вблизи укреплений. Византийский народ провел ночь в страшной тревоге; Мурзуфл, покинутый своими, помышлял только о бегстве и вышел через Золотые ворота, намереваясь искать убежища в каком-нибудь неизвестном уголке на берегах Геллеспонта или во Фракии. Между тем как совершалось таким образом падение империи, те из греков, которые еще не утратили всякой надежды, собрались в храме св. Софии, чтобы избрать нового императора; выбор трепещущей толпы падает на двух лиц: Феодора Дука и Феодора Ласкариса. Ласкарис одерживает верх над своим соперником; но когда он хочет обратиться к народу и к знатным лицам с увещанием прибегнуть к последнему усилию для спасения империи, то не находит вокруг себя ни граждан, ни воинов. Оставшись один, он принужден и сам покинуть город, который никто не хочет защищать.