Первая осада Константинополя латинянами. — Бегство похитителя престола Алексея. — Исаак и его сын восстановлены на императорском престоле. — Договор с крестоносцами. — Смуты и восстания в Константинополе
Овладев Галатой и гаванью, крестоносцы помышляли теперь о том, чтобы сделать нападение на императорский город и со стороны моря; венецианский флот двинулся в самую глубь гавани; французские крестоносцы, разделившись на шесть отрядов, перешли через реку Кидарис и расположились лагерем между дворцом Влахернским и замком Боэмунда, бывшим тогда монастырем, защищенным стенами. Маршал Шампаньский, описывая осаду, говорит, что рыцарям и баронам удалось осадить только одни из константинопольских ворот, и «это было большое чудо, ибо на четырех человек западных приходилось двести городских обывателей».
Крестоносцы раскинули свои палатки на самой оконечности мыса, близ того места, где венецианский флот был расположен в боевом порядке; они не имели ни минуты покоя и проводили дни и ночи под оружием. Неприятель делал частые вылазки и толпился на укреплениях; латиняне встречали его повсюду и, несмотря на свое мужество, с недоумением отступали пока перед его численностью. Венецианцы на своих кораблях сражались при более выгодных условиях. Во время одного общего приступа Энрико Дандоло, который, «будучи старым человеком», захотел дать пример своим товарищам, велел высадить себя на берег. Вдруг, как бы водруженное невидимой рукой, является на одной из башен знамя св. Марка; вслед за тем 25 башен оказываются во власти осаждающих; победители преследуют греков до самого города и поджигают ближайшие к укреплениям дома. В это же время похититель престола, побуждаемый народом, садился на коня, а императорское войско выходило из трех разных ворот, чтобы сразиться с французскими крестоносцами. Армия византийцев, состоявшая из 60-ти отрядов, была вчетверо многочисленнее войска латинян. Бароны и рыцари укрылись за своими укреплениями, где и ожидали, не без некоторого страха, сигнала страшной битвы; венецианцы, узнав об опасном положении французских воинов, прерывают свои победоносные действия и спешат на помощь товарищам по оружию. Видя, что пилигримы действуют соединенными силами, похититель престола Алексей не осмеливается нападать на них в их ретраншаментах и велит трубить отступление. Проигранное сражение не могло бы распространить большего ужаса в городе, чем это отступление без всякой битвы... Император, точно он остался без войска и как будто греки покинули его, искал только спасения своей жизни и на следующую ночь отплыл со всеми своими сокровищами, надеясь найти убежище в каком-нибудь уголке своей империи.
Когда на следующее утро греки узнали, что у них нет больше императора, то беспорядок и смятение в народе дошли до крайних пределов. Среди шумных волнений Исаака выводят из его темницы и ведут во Влахернский дворец, где на него, слепого, возлагают императорскую порфиру и возводят его на престол. При этом известии вожди Крестового похода собираются в палатке маркиза Монферратского; они приказывают войску построиться в боевой порядок и, готовые к битве, посылают Матье де Монморанси, Готфрида де Виллегардуэнь и двух патрициев венецианских в Константинополь, чтобы осведомиться о настоящем положении дел.
Эта депутация находит Исаака, действительно, восседающем на блестящем золотом престоле и окруженным многочисленным двором; депутаты приветствуют императора и предлагают ему утвердить договор, заключенный с крестоносцами сыном его Алексеем. Условия договора, как уже было известно, являлись очень неудобоисполнимыми; но Исаак не мог ни в чем отказать крестоносцам; он только удивлялся, что они не потребовали половины его империи. По возвращении депутатов дож и главные вожди армии садятся на коней и сопровождают молодого Алексея в императорский дворец; народ встречает и приветствует их восторженными восклицаниями; на площадях, в церквах и во дворцах раздаются радостные и благодарственные священные гимны; никогда еще рыцарская храбрость не получала такого вознаграждения. В радостном чаду этого дня более всего рыцари были тронуты зрелищем встречи Исаака со своим сыном и выражениями их общей благодарности своим освободителям.
Вожди Крестового похода известили христианские народы и государей о чудесном успехе своего предприятия. Слава их имен разнеслась по всем странам Запада; но, между тем как эта слава наполняла весь мир, они вменяли ее в ничто без одобрения папы; они написали папе и представили ему, что победы их не были делом рук человеческих, но дарованы самим Богом; действуя в одном духе с вождями армии, и молодой Алексей написал папе с целью оправдать себя и крестоносцев.
В скором времени следовало уже приступить к исполнению условий договора; следовало уплатить крестоносцам обещанные суммы и объявить подчинение греческой церкви латинской. Тут обнаружилось недовольство народа и вновь возникли враждебные чувства, затихшие временно в удовлетворенных победой крестоносцах. Для предупреждения несчастий, угрожавших империи и ему самому, сын Исаака заклял баронов и знатных рыцарей содействовать укреплению его власти, которую они восстановили с такой славою. «Отложите отъезд ваш, — просил он их, — до той минуты, когда в империи восстановится мир под управлением его законных государей. Тогда вы приобретете всю Грецию в союзники для вашего священного предприятия; тогда я сам буду в состоянии исполнить клятвы, приковывающие меня к вашему делу, и сопровождать вас в Сирию с армией, достойной быть императорской армией». Вожди Крестового похода передали на обсуждение совета предложения Алексея. Те крестоносцы, которые хотели отделиться от армии в Заре и в Корфу, восстали всеми силами против всякий новой задержки Крестового похода; тем не менее, дож Венецианский и большинство баронов, которые видели славу свою в константинопольской экспедиции, не могли решиться пожертвовать плодами своих трудов; император, которого они только что восстановили на престоле, нуждался еще в содействии их оружия не только для сохранения империи, но и для того, чтобы быть в состоянии исполнить условия договора, заключенного с пилигримами. Что сказали бы на Западе, если бы они теперь покинули несчастного императора и предоставили бы торжество греческой церкви? После долгих рассуждений было решено отложить выступление армии до праздников Пасхи следующего года.
Чтобы уплатить долг крестоносцам, пришлось перелить в монету серебряные священные сосуды и украшения святых икон, что возбудило сильный ропот в народе. Вожди армии, побуждаемые советами латинского духовенства и страхом перед папой, потребовали, чтобы патриарх, священники и монахи константинопольские немедленно и торжественно отреклись от заблуждений, которые отделяли церковь греческую от церкви римской. Греческий патриарх, с высоты кафедры во храме св. Софии, объявил от своего имени и от имени императоров и всего христианского народа на Востоке, что он признает «Иннокентия, третьего по имени, за преемника св. Петра и за единственного наместника Иисуса Христа на земле». С этих пор греки и латиняне разъединились еще значительнее, чем прежде, так как чем более заявляли о соединении двух церквей, тем более оба народа удалялись один от другого и смертельно ненавидели друг друга.
Вскоре после церемонии признания Римского Папы в столице произошел страшный пожар. Этот пожар, который, по словам одних, начался с мечети, а по словам других — с синагоги, распространился от ближайшего к Золотым воротам квартала до прибрежья залива и гавани и истребил половину императорского города. Народ, оставшийся без приюта, бродящий среди развалин, обвинял в своем бедствии латинских воинов и обоих императоров, которых они восстановили на престоле. В это время сын Исаака возвратился из экспедиции против похитителя престола Алексея и болгар. Экспедиция еще более отвратила греков от императоров: так как бароны и рыцари сопровождали императора и он с каждым днем все более сближался с крестоносцами, то его начали обвинять в том, что он принимает обычаи франков и развращается в сближении с варварами.
Священных сосудов и церковных драгоценностей оказалось недостаточно, чтобы уплатить долг латинянам; народ, обремененный вследствие этого страшными налогами, восстал, говорит Никита, подобно морю, взволнованному бурею. Толпа, стремившаяся выместить на чем-нибудь свои бедствия, начала с мрамора и меди; в своем суеверном озлоблении она опрокинула статую Афины, украшавшую площадь Константина. Этой статуе Афины приписывали привлечение варваров, и объясняли такое предположение тем, что она изображена с глазами и руками, устремленными к западу. Недовольные имели обыкновение высказывать свои жалобы, собираясь в Ипподроме, вокруг Калидонского вепря, служившего символом и изображением раздраженного народа. Для успокоения расходившихся страстей толпы мудрость императоров не придумала другого средства, кроме перенесения Калидонского вепря во Влахернский дворец. Между тем как со всех сторон собирались гроза, готовая разразиться, молодой Алексей, по-видимому, выпустил из рук бразды правления, а старый Исаак целые дни проводил с астрологами, которые предсказывали ему чудное царствование. Враждебное настроение греков к латинянам с каждым днем возрастало; наконец, народ, перейдя от ропота к открытому восстанию, устремился во дворец императоров, стал упрекать их в измене Богу и отечеству и с громкими криками требовал оружия и мщения.
Народ был возбужден одним молодым принцем из императорского дома Дуков. Он также носил имя Алексей, имя, которому суждено было навсегда стать соединенным с историей несчастий империи; он был прозван Мурзуфлом. Это прозвище означает на греческом языке то, что брови у него сходились одна с другою. Мурзуфл превосходил всех греков в искусстве скрытности; слова «отечество», «свобода», «религия» были постоянно на его устах, но они служили только прикрытием честолюбивых замыслов. У Мурзуфла не было недостатка в храбрости, и в городе, охваченном трепетом, мнения, составившегося о ней, оказалось достаточно, чтобы обратить на него общее внимание. Ненависть, выказываемая им к иностранцам, подавала надежду на то, что он избавит от них империю. Мурзуфл успел убедить молодого Алексея в необходимости прервать сношения с латинянами, чтобы приобрести доверие греков; он сильно возбудил народ против крестоносцев и, чтобы произвести разрыв, сам, во главе отряда, наскоро собравшегося под его знамя, сделал вылазку против врагов. Последствием этого неосторожного и безуспешного нападения явилась война, погубившая империю, которую он надеялся спасти.