Обзор обоюдных военных действий
В пространстве времен история показывает обыточность многих уже войн между народами; мир основан на коловратности и непостоянстве в образе жизни людей, и щастие смертных часто подлежит изменению, ибо оное им и не назначено на земле в совершенстве; без того бы шла беспрерывная цепь благоденствия и спокойствия народов. Нет сомнения, что идут и впереди многие еще войны! История и оные также покажет и нашему потомству, но вечность много поглощает истин в событиях даже чрезвычайных, и они по прошествии веков от разных случаев вовсе исчезают или кажутся несбыточными или маловажными. Так, письмена, изображающие характеры народов и последствия их доброй нравственности, всегда должны быть в уважении и остаются памятниками полезными.
Война целой Европы в России в показанное здесь время есть чрезвычайная и памятник одного государя, пожелавшего возвыситься до обладателя значительного количества царств на земле. Вначале щастие ему благоприятствовало, но гению его воинственному положен был предел, но он сего не замечал. Возвысившись высоко, он меньше стал обдумывать порядок своей цели; беспредельность желания славы тяготила медленностию его душу, хотелось и великие предприятия кончать скорей, и, наконец, жизни бы его недостало окончить оные.
Так, Наполеон велик был по природе в искусстве полководца действовать войсками, но иногда он уже надеялся на сверхъестественные силы своих воинов переносить при тяжких походах голод, жары и стужу; конечно, при томительных трудах и беспокойстве смерть покажется отдыхом и не так страшна, но она всегда почти приходит не вовремя и не по желанию такого политика! В Египте армия Наполеона{189} вся почти погибла в сыпучих песках, томимая от жаров, жаждою и голодом. Военная его тактика была медленная, а через сие в его генералах и в нем самом замечалась некая медленность в нападениях; обзор делался всегда противной стороны продолжительной, хотя бы и имел великий перевес в силах. От сего происходило: небольшой страх его войск и упорство оным. Когда же брал верх, то некая робость замечалась в его преследовании, оное всегда было медленное.
В России, под местечком Островно, как значится в сих записках, шеститысячный отряд русской напал сам на семидесятитысячный авангард всей его главной армии. Но одна запальчивость лейб-гусар была причиною потери их и полубатареи, но протчий отряд, подошедший к ним на близкое расстояние, упорствовал и противился с утра до вечера. Я, бывши в сем деле лично, выбегал три раза на рысях с четырьмя артиллерийскими орудиями против их кавалерии и артиллерии; по второму разу подвергся атаке их конницы, но, прибившись к кустам, отбился с егерями от оной; по третьему разу ставши на позицию, не допускал идти их колоннами по дороге. На другой день неприятель не вдруг решился идти по следам сего отряда и едва около позднего вечера сделал около 8 верст{190}. Но случалось, удары их были чрезвычайно верны и наносили немалой вред, но при смелом сближении с оными они уже не были так опасны. Под селением Бородино бывший в то время Кемзольский{191} пехотный полк[b>{192}, ставший на левом фланге на позицию боевой линии фронтом, вдруг был атакован двумя орудиями артиллерии и несколькими эскадронами конницы{193}; сначала их ядрами поражали, потом половина эскадронов долетела до полка. В сие критическое время я был потребован с четырьмя батарейными орудиями к полку; добежавши на рысях{194}, с правой стороны ударил картечью в конницу; сие заставило их оглянуться — и назад врассыпную. Тотчас же примкнувши к правому флангу полка, заметили остальную кавалерию, подходящую ближе шагом; с согласия старшего по полку мы с оным вместе двинулись вперед до 70 сажен, и в ту минуту посыпались наши картечные выстрелы; к удивлению нашему, кавалерия остановилась[b>{195}. В благодарность ей я уже посовестился стрелять в оную для сбережения оставшихся картеч и начал действовать в их артиллерию, чтобы избавить пехоту от убыли в людях{196}; но и артиллерия их, бывши конфужена приближением, не успела переменить своих навесных выстрелов, и множество их ядер летело чрез нас. Впоследствии времени от прибывших им еще на помощь двух орудий артиллерии мы много потерпели, и я, выпустивши все заряды, замолчал; но прибывшие к нам на помощь наши четыре орудия и два взвода драгун{197} подали далее их конницу влево, наконец[она] и исчезла.
Гигантская армия, введенная Наполеоном в край, великий пространством пределов, но не часто населенный, должна была предпринять к этому весьма дальний поход для окончательного результата, и надо было ожидать, что и не весьма щастливого, ибо войска с половины похода начали чувствовать усталость и нужду в продовольствии; армия, впереди их ретирующаяся, была маленькая, но им ничего лишнего не оставляла, и хотя им льстило, что она от них бежит, но по мере их расслабления она становилась упорствующею сильнее, так и дошло дело до генерального сражения под Бородином. Здесь Наполеон еще видел, что по количеству войск он может иметь перевес, но уже истощатся все почти силы армии, а способы к усилению и подкреплению войск без надежды отдалены; но, видно, заключал, что русские его не прозрели и страх велик его. Но главнокомандующий россиянами первое показал ему искусство, как в деле малыми частями противостоять большим массам. Это он видел по левому флангу русских. Атаковавши его почти вдвое и заставивши изменить боевые линии, он думал, что начнется ретирада. Нет, сражение тогда только началось, когда подошел правый фланг и центр армии! И с этим вместе атака кавалериею его левого фланга как его генералов, так и самого его уже испугала{198}, и он ослабел, что было явственно видно. В таком положении он и пущен в Москву! 20 тысяч кавалерии и гвардейский корпус удачною ночною атакою на усталых французов могли остановить и не допустить их до Москвы! Но впоследствии доказала лучше гораздо, так он и засел в западне, оная Москва!
Порядок в оной войне российских войск был благословляем на то время как в войсках, так и в гражданском сословии. Рассыпавшиеся по небольшим частям так называемые корпуса по разным местам России, ежели бы вздумали где-либо противиться великой силе противной стороны, были бы неизбежно все порознь истреблены. Начальники оных корпусов все были искусны и опытны, и при всей великой опасности избежали быть отрезанными один от другого. Второй корпус, бывший на то время под командою генерал-лейтенанта Дохтурова{199}, оставался с левой стороны по дислокации от главной армии и в неизвестности был некоторое время его соединения. Я сам лично был по сему предмету с взводом казаков командирован для отыскания оного корпуса. Получив данные мне депеши из главной квартиры с приказанием от начальника штаба генерал-майора Ермолова{200}, «своротя с большой дороги круто влево, ехать в прямом направлении от оной в сторону верст до тридцати, и ежели можно, и более, и в случае опасности плену стараться ту минуту депеши истребить, дорогой иметь военную осторожность и без авангарда в деревни не въезжать, в каждой из них расспрашивать об войсках как наших, так и неприятельских». Так отправясь и проехавши три деревни, в последней, четвертой, на 33-й версте, узнаем от поселянина, что поутру, не так рано, проехал французский разъезд, довольно значительный, оную деревню, — это значит в одно время, как я выехал из главной квартиры, — но направление его прямое, т. е. в параллель большой дороги, а выстрелы слышны были с левой стороны. Мы по выстрелам заключили, что в оной стороне должны быть непременно наши, — решились еще проехать до пяти верст и увидели вдали синеву дыма. Подъезжая осторожно, казаки открыли на пикетах стоящих часовых и весь корпус на позиции наш. И доселе не могу забыть радостного и ласкового приема сего мудрого и доброго душою военачальника, к которому я почти во весь галоп вскочил в двор его квартиры с казаками и вручил ему депеши. Он спросил меня: «С главной квартиры?», обнял меня, приказал напоить чаем, и изустно от него услышал, что он уже два раза натыкался на упомянутые мною французские разъезды, но они идут все почти в параллель ему с левой стороны, и ежели бы я еще далее проехал, то встретился бы с неприятелем, и после расспросов о благополучии нашей части войск он вручил мне ответные депеши, и я без отдыха ночью отправился обратно; в ту же минуту и весь корпус выступил на всю ночь почти по моим следам и на другой день к вечеру благополучно соединился. Не могу также не выразить страх, наведенный в то время в российской армии под г[ородом] Дриссою: едва половинная частичка оной, которая была под Бородином, остановилась выжидать всей главной армии неприятеля в полевых наскоро устроенных укреплениях, имея вблизи в тылу себя значительную реку Двину и один только понтонный мост. Никто не сомневался в атаке около 500 тысяч их войск, и вернейшее — отступление российских войск в самом ужаснейшем виде чрез мост, ожидали даже, что придется вплавь чрез реку, но благодаря всевышнему, простояв в оном месте несколько дней, благополучно отступили.
После всех трудов продолжительной ретирады и битв с неприятелем армия достигла с[ела] Тарутино! Здесь лагерь ее был величественный, и уже ясно видны были плоды мудрого распоряжения войсками; совершенное расстройство и разбитие неприятеля под Малым Ярославцем, довершение его истребления при ретираде есть памятник на целые тысячелетия чрезвычайный, ибо и история мало показывает таких примеров{201}. Последствием всего — вступление войск за границу, но в действиях кажется от быстрых походов вперед проигрыш Лютценского, Бауценского сражения, а с сим вместе и скорое отступление российско-прусских войск опять к границам Польши. Перемирие с Наполеоном было благодетельно и сделало большой перевес в военных действиях по случаю соединения австрийских войск и протчих держав. Победа шла за победой, потом вступление войск и внутрь Франции, но и потеря в оной трех российских корпусов, как-то: генералов Сент-Приеста, Олсуфьева и Капцевича, значится по истории немалым сожалением о сынах России! Тому причиною праздное бездействие войск против главной армии Наполеона и медленное весьма прибытие соединенной армии к Парижу. Но, по определению судеб божиих, Россия взросла и уничтожила на то время врагов своих, явных и дерзких, и в недрах ее и ныне скрываются невидимые силы! Это привязанность народа к своей вере и отечеству, и как он ни прост, но знает, что лучше держаться сего пути.