III. Значение войны для Италии

Казалось бы, приведенные выше данные с достаточной яркостью отвечают на вопрос о цели и значении для итальянцев начатой войны. В приложении к итальянской действительности данные эти не только тускнеют, но, вернее, теряют всю свою убедительность.

Ресоли в «Ревью политике эт парламентаре» от 10 октября 1911 года отрицает какие-либо реальные выгоды захвата; он не видит другого повода к нему, как «право сильного и разгоревшийся аппетит». При всей резкости, такая формулировка, однако, имеет значительную долю правды.

Характерно, что сам премьер-министр Джиолитти, в речи своей в Турине 7 октября, не дает каких-либо веских обоснований для объяснения войны. Они резюмируются звонкой, но мало говорящей фразой об авангарде итальянской цивилизации, требующей своей доли в мировой задаче распространения культуры на Африканском [42] континенте. Но в нынешнее время, время реальной политики, время хладнокровных расчетов и практической мысли, такие слова ничего не говорят. Реальные, действительные же выгоды присоединения при ближайшем рассмотрении оказываются весьма призрачными.

Неоспоримо только стратегическое значение приобретения Триполи и, как прямое следствие, улучшение теперешнего положения Италии, как «силы» — усиление ее голоса в делах Европы. Но и то, и другое действительно только при условии, что на поддержание того и другого хватит средств; последнее же возможно только в том случае, если новая колония не ляжет новым и тяжким грузом на государственное казначейство.

Правда, с внешней стороны, современное финансовое положение Италии представляется блестящим. Ее бюджет с 1881 по 1910 год возрос с 1 1/2 до 2 1/2 млн лир; курс итальянской лиры поднялся за это время на 30 %; свободная наличность к началу военных действий определялась в 205 676 848 90 лир — в главных казначействах и отделениях и 142 358 859 49 лир в распоряжении заграничных корреспондентов. Эта сумма, которой, по закону 17-го июля 1910 г., могут покрываться, помимо совета министров, издержки военного и морского министерств, в связи с правом казначейства на выпуск свидетельств на 300 миллионов и правом его потребовать от Итальянского и Сицилийского банков выпуска билетов на 125 миллионов лир, конечно, на долгий срок обеспечивает расходы по военным действиям. Но длительные, многолетние расходы по поддержанию новой колонии, если она не будет покрывать их сама, вряд ли окажутся под силу правительству Италии.

Потому что богатство страны видимое; вернее — искусственное. На деле, государственное хозяйство Италии являет картину безотрадную. ¼ всего дохода с земли идет на поддержание государственного и местного бюджета. С 1884 по 1902 год зарегистрировано более 220 000 продаж земель с аукциона за неплатеж податей, [43] причем свыше 11 % этих продаж вызваны невзносом ничтожных сумм, не свыше 5 лир, т.е. около 2 рублей. Еще тяжелее прямых налогов — налоги косвенные: государственный акциз и местные заставные пошлины. Земледельческая, по преимуществу, страна, Италия не только ввозит пшеницу, но оплачивает ее при входе более чем ¼ стоимости; пошлина на кофе вдвое больше стоимости; на сахар — в четыре раза.

Вместе с тем, непомерно низки и заработки, особенно земледельческих рабочих. В Абруццах и Апулии низшие разряды рабочих и погонщики мулов получают, на наши деньги, не свыше 50 рублей в год сверх небольшого количества топлива, масла и хлеба. В Кампании и Калабрии суточная плата батраков не выше 85 чентезими (30 коп.), а ведь рабочих дней там только 230. Еще печальнее положение земледельца в Сицилии, где земли сосредоточены в руках немногих сеньоров, и крестьяне получают ее в наем, при посредстве «кулаков».

Всем этим обусловлен колоссальный рост эмиграции, «голодной эмиграции», как зовет ее народ (emigrazione della fanie). В то время, как за десятилетие 1821–1830 г. Италия потеряла через эмиграцию всего 408 человек, число эмигрантов за последнее десятилетие в одни Соединенные Штаты определяется цифрой 1 830 340 человек. По интенсивности же эмиграции Италия выдвинулась на первое место в ряду остальных европейских держав. (От 310 до 843 на 100 000 населения, в то время, как Германия например, теряет от 35 до 78 человек на те же 100 000).

Высокая, относительно, платежная способность итальянского крестьянина, дающая возможность выдерживать тяжесть государственных налогов и повинностей, приведшую к столь, как мы видели, блестящему состоянию бюджета, находит себе объяснение исключительно в тех огромных суммах, которые присылает ежегодно на родину итальянская эмиграция Соединенных Штатов и Аргентины. Эта денежная зависимость [44] от эмиграции характернейшая и тяжелая сторона государственного хозяйства Италии.

Указывалось, что приобретением Триполи правительство имеет в виду дать иное направление эмиграционному потоку. Еще в 1905 г. «Rivista d'Italia» усиленно и красноречиво приглашала «переселенческие пароходы изменить свой маршрут и направить путь не за океан, а на юг, в «наше» море... к берегам, которые отражают эхо итальянских голосов». Но именно потому, что они отражают это эхо, — Триполи не может заменить Америку.

Триполитания — вся в будущем. Правда, за будущее это ручается, как будто, ее прошлое. Но его надо еще воскресить. В данный же момент Триполи может дать Италии только обширное поле для тяжелой работы, плоды которой скажутся не скоро. Эмиграции мало предоставить льготы по покупке земли: ей нужны уже годные для земледелия пространства, нужен скот, нужны орудия и подъездные пути. Ничего этого в современном Триполи нет. Чтобы восстановить былую культуру, прорыть колодцы, укрепить пески, проложить шоссейные и железные пути, нужны миллиарды... которых в Италии нет, и насколько может захватить будущего человеческая мысль — и не будет: потому что их негде взять.

Да и помимо всего, слишком мало данных за то, что Италия вообще сумеет и сможет наладить эту работу. Ведь совершенно аналогичной работой на итальянском материке — в Сицилии, Сардинии, Ю. Италии, Базиликате, развитием плодороднейших земель, ныне обратившихся в мареммы, можно было бы гораздо проще, и гораздо дешевле едва ли не удесятерить благосостояние населения. Правительство, однако, до сих пор не предпринимает сколько-нибудь заметных шагов в этом направлении. Оно не в состоянии даже выполнить уже прошедшие через палаты законопроекты об улучшениях в Сицилии.

Неутешителен и опыт остальных колоний Италии; в них на 484 000 кв. км живет всего 700 000 человек, [45] (столько же, сколько в Перуджии), а итальянцев в этом числе — не больше 4000. Африканская Эритрея дала в 1910–1911 году до 2600000 лир доходов, потребовав расходов свыше 8470000 лир. Еще хуже обстоит дело с сомалийским протекторатом: на покрытие 3-миллионного бюджета колония дает всего 672000 лир. Все это плохое предзнаменование для Триполи.

Но если бы и нашлись деньги, чтобы поставить во всей широте те огромные работы, которые необходимы для оживления Триполи (недаром особенный интерес к присоединению проявляет Римский банк) найдется ли достаточный людской материал? Отклонится ли, как ждет этого правительство, поток эмиграции? То воодушевление, с которым встречено было в Италии объявление войны, как будто дает положительный ответ. Но слишком многое говорит за то, что это — воодушевление «незнания». Слишком настойчиво и слишком ярко рисовалась народу эта Триполитания и Киренаика — как земля обетованная, «текущая молоком и медом». На деле переселенцев ждет иное: тяжелый труд, жизнь в далеко не безопасной обстановке, среди фанатичного мусульманского населения, и на долгие годы — ничтожный, быть может даже недостаточный для жизни, заработок.

И люди, знающие «действительное Триполи», заявляют, что эмиграция в Северную Африку не пойдет. «Она идет в Америку, — пишет в «Эль Секоло» от 1 сентября 1911 г. Альдо Компани, — потому что Америка — не миф. Тот, кто собирается эмигрировать — видел уже, как возвращались люди из-за океана, люди, которые были похожи на него, а теперь стали совсем другие: звенят деньгами, выкупают землю у господ, строят себе дом, собираются посылать детей в школу... И он эмигрирует в страну хорошего заработка и звонких монет, оплачивающих труд, оставляя далеко за собой сборщиков податей и карабинеров».

«Но Триполитания и Киренаика — не Аргентина... Эмигранты прежде всего заинтересованы в том, чтобы [46] не голодать, а вовсе не разных россказнях Геродота. И если вы им скажете правду, что это такое — Триполитания, если вы, например, объясните, что она похожа на их родную деревню в 16 км от станции железной дороги, без путей, без водопровода... и прибавите, что и там, как здесь, они найдут карабинера — о, тогда они поймут сразу, что туда нечего идти».

Нельзя не признать, что точка зрения Сорани гораздо ближе к действительности. И в конце концов, принимая во внимание финансовую зависимость Италии от эмиграции, трудно даже решить, не лучше ли для Италии, если попытка правительства отвлечь эмигрантов в Триполи окончится неудачей? Ибо, если итальянцы действительно начнут переселяться в Африку вместо Америки — это должно будет пошатнуть государственные финансы. Столь же беспочвенны мечты о торговом и промышленном значении приобретения Триполи для Италии.

Киренаика получает, в настоящее время, нужные ей продукты промышленности из Египта; часть Фецана обслуживается французами через Алжир и Тунис. Рассчитывать на высокое обложение товаров Англии, Франции и Германии нельзя, т.к. на это державы, согласившиеся на аннексию Триполи, никогда не пойдут, и Италии придется уступить. В этом сомневаться трудно.

Сама же Италия ввозит шерстяные и бумажные изделия, шелк (до 1000 квинталов), мрамор, черепицу, глиняную посуду, спички, мыло на сумму до 10 млн лир, по данным, которые позволительно считать преувеличенными. Крупного повышения экспорта, при присоединении, ожидать нельзя — если только Италии не удастся установить связь с внутренней Африкой.

Но... во-первых, рельсовый путь потребовал бы затраты приблизительно в 2 миллиарда лир, что Италии не по средствам; во-вторых, железная дорога может дать огромное преимущество только промышленной стране — вроде Англии, Германии, Франции, но никак [47] не Италии, промышленность которой еще и на родине не в состоянии осилить иностранную конкуренцию. Италия фактически не имеет никаких данных рассчитывать даже на попытку борьбы за суданский рынок с перечисленными государствами. И, наконец, в-третьих, подобная попытка к экономической борьбе в Африке с нынешними ее хозяевами — Англией, Германией и особенно Францией, была бы подавлена державами в самом начале. Напомним, что еще договором 1899 года установлена область «влияния» Франции и Англии в Hinterland'e Триполитании. Италии там не оставлено места. Напомним, что самое разрешение на захват дано Италии указанными державами именно, как мы видели, прежде всего, чтобы закрыть путь Германии — нейтрализовать опасное место побережья, не больше. И разрешение было дано именно ввиду промышленного бессилия Италии. А потому, если построить дорогу Триполи — озеро Чад и будет дозволено Италии, быть может даже при широкой денежной поддержке, то для того только, чтобы открыть путь не ее товарам, а товарам той державы, которой подчинится она в данном вопросе.

Так, в конечном итоге, новое завоевание все яснее представляется только чисто империалистической затеей, а еще вернее «блаженным идолопоклонством перед квадратными километрами» (Новиков).

Во всяком случае, с уверенностью можно сказать что в ближайшем будущем и на протяжении, быть может, долгих лет, Триполи будет не помощью, но обузой Италии в экономическом отношении. Захват его можно объяснить, таким образом, как акт чистой — и не вполне, притом, разумной политики «великодержавного стиля», как стремление к поднятию своего престижа, своего голоса в европейском концерте. С внешней стороны — Италия достигнет этого. Это обяжет ее усилить сообразно новому положению своему и свою вооруженную силу. Но сам Джиолитти в уже цитированной нами речи счел необходимым особенно подчеркнуть, что «один [48] внешний военный аппарат не создает государству действительной силы: действительная сила — экономическая. А она немыслима без подъема благосостояния и культуры широких народных масс». Но в этом смысле, захват скорее подрывает, чем усиливает, «действительную силу» Италии... даже если он закончится так же удачно, как начался. [49]