I. Причины войны и политическая обстановка

В ночь с 13 на 14 сентября итальянским королевским правительством по телеграфу был передан следующий ультиматум Оттоманской Порте:

«В течение долгого ряда лет итальянское правительство не переставало делать Порте представления, указывающие на абсолютную необходимость положить конец беспорядку и пренебрежению, в которых Турция оставляла Триполи и Киренаику, дабы эти области, так же как и прочие части Северной Африки, стали причастными благам прогресса. Такая перемена, основанная на общих требованиях цивилизации, представляет для Италии жизненный интерес первостепенной важности, ввиду незначительности расстояния, отделяющего эти области от итальянских берегов. Несмотря на то что итальянское правительство всегда вполне лояльно предоставляло императорскому правительству [12] свою поддержку в различных политических вопросах, возникавших в последнее время, несмотря на умеренность и терпение, доказательства которых итальянское правительство давало до настоящего времени, его намерения относительно Триполи не только ложно истолковывались императорским правительством, но, более того, всякое итальянское предприятие в вышеуказанных областях постоянно встречало систематическую, крайне упорную и ничем не оправдываемую оппозицию. Императорское правительство, которое до настоящего времени постоянно выказывало враждебное отношение ко всякой законной деятельности Италии в Триполи и Киренаике, заявило в самую последнюю минуту королевскому правительству о своей готовности предоставить ему всякие экономические уступки, согласные с существующими трактатами и допустимые достоинством и высшими интересами Турции. Однако королевское правительство в настоящее время не считает более возможным вступать в переговоры, бесполезность которых доказана в прошлом и которые далеко не могут явиться гарантией для будущего, и служили бы лишь постоянным поводом к трениям и конфликтам. С другой стороны сведения, полученные от итальянских консульских представителей в Триполи и Киренаике, рисуют существующее там положение весьма серьезным, вследствие агитации, направленной против итальянских подданных и демонстративно вызываемой офицерами и другими должностными лицами. Эта агитация представляет собою неминуемую опасность не только для итальянских подданных, но и вообще для иностранцев всех национальностей, которые, встревоженные и озабоченные за свою безопасность, начали садиться на суда, безотлагательно покидая Триполи. Прибытие в Триполи оттоманских военных транспортов, на серьезные последствия посылки которых королевское правительство не преминуло в свое время обратить внимание оттоманского правительства, может лишь осложнить положение и налагает на королевское правительство серьезное [13] и безусловное обязательство предупредить возникающую вследствие этого шага опасность, Ввиду этого итальянское правительство, признавая себя отныне вынужденным озаботиться охраной своего достоинства и своих интересов, решило приступить к военной окупации Триполи и Киренаики. Это решение — единственное, на котором Италия может остановиться. Королевское правительство надеется, что императорское правительство соблаговолит отдать соответствующие приказания, чтобы Италия не встретила со стороны оттоманских представителей никакого противодействия, чтобы меры, которые явятся необходимыми, вследствие принятия этого решения, могли бы быть осуществлены без затруднений. В дальнейшем между правительствами могли бы быть заключены соглашения в целях окончательного урегулирования положения, которое будет вызвано означенным решением.

Королевскому посольству в Константинополе отдано распоряжение просить окончательного ответа оттоманского правительства по этому вопросу в течение 24 часов с момента вручения Порте настоящей ноты; в противном случае итальянское правительство почтет себя вынужденным приступить к немедленному осуществлению мероприятий, имеющих целью обеспечить оккупацию.

Благоволите прибавить, что ответ Порты в указанный 24-часовой срок должен быть нам сообщен главным образом при посредстве турецкого посольства в Риме».

Ультиматум был вручен Порте 15 сентября в 2 1/2 часа пополудни. Получив раньше истечения указанного в нем срока уклончивый ответ Турции, Италия, без официального объявления войны, открыла 16 сентября военные действия.

Событие это явилось полнейшей неожиданностью как для европейского общества, так и для политических, парламентских кругов. Впечатление его было усилено еще и тем обстоятельством, что официальные заявления, сделанные по этому поводу кабинетами держав, уклончивые и неопределенные — заставляли [14] думать, что не только народы, но и правительства Европы были захвачены врасплох «разбойничьим набегом» на Триполи, как единодушно квалифицировала предприятие Италии пресса — от левых до крайних правых органов.

Но теперь, когда первое впечатление уже утратило первоначальную свою остроту, хотя дипломатическая подготовка триполийского удара все еще держится в тайне, все определеннее выясняется, что дипломатия великих держав не могла быть не осведомлена о готовящемся захвате.

«Сдержанность» европейской дипломатии в данном случае совершенно понятна. Не говоря уже о том, что по самому существу своему этот «заговор против Турции» не мог подлежать сколько-нибудь широкому оглашению — вынося его на суд общественного мнения, рискуя поставить его, помимо своей воли под вотум палат, правительства могли безнадежно связать себе руки. Ибо от общественных элементов, как явствует из всего, что говорится и пишется по Триполийскому вопросу, нельзя было ожидать такого чисто делового, хладнокровного отношения к «военной прогулке Италии», какое проявили кабинеты.

Осведомленность великих держав ясна уже из самого факта захвата. Подготовка его — дело не одного дня. Италия, как принято говорить, имеет «историческое тяготение» к Триполи. Еще в 1838 г., на заре работы по объединению Италии Маццитини заявлял, что Средиземное море должно принадлежать Италии. Мечта, поддержанная Бисмарком, писавшим в свое время великому итальянскому революционеру, что Италия, владея берегом вдвое большего протяжения, чем Франция, может действительно ставить себе реальной целью политики овладение Средиземным морем. В дальнейшем течении итальянской истории мысль эта не гаснет: попытки закрепиться на севере Африки не единичны. До последнего времени они терпели, однако, неудачи — дипломатические, как тунисская, и военные — как [15] абиссинские экспедиции, дважды приводившие итальянцев к поражению. Ход событий внутренней жизни Италии способствовал усилению этих империалистических тенденций из года в год. В эпоху управления Криспи они являются уже руководящими.

В 1901 году присоединение Триполи ставится уже определенно на очередь. Есть данные, указывающие, что в том году была заключена тайная конвенция между Италией и Францией по этому вопросу. В том же году Триполи посещают, для сбора сведений, депутаты парламента; морские офицеры, переодетые рыбаками, производят промеры у берегов Триполитании. Момент для удара был признан, однако, по-видимому, неблагоприятным и предприятие отложили. В 1904 году притязания Италии получают новую опору в англо-французском соглашении, которым ей, на этот раз уже совершенно определенно, гарантируется Триполи. С тех пор агитация в пользу присоединения ведется известной частью печати — финансовыми и клерикальными органами по преимуществу — неослабно.

Государственный переворот в Турции и последовавшая за ним усиленная работа по внутреннему переустройству государства, которое в Европе давно уже считалось мертвым, работа, грозившая подъемом сегодня еще совершенно бессильного противника, не могла не ускорить развязки. С присоединением Триполи надо было торопиться, пока не упорядочены финансы Турции, не закончено преобразование армии, не создан флот; пока внимание младотурок, всецело занятое Балканским полуостровом и Малой Азией, не обратится снова на Триполи, за которым ревниво следил в свое время Абдул-Гамид.

Последний толчок был дан Марокканским конфликтом Франции с Германией. Он не только прояснил правительству Италии политическую обстановку и возможное отношение держав к переменам на североафриканском побережье, но и придал дальнейшему промедлению Италии особенную опасность. Вынужденная [16] окончательно отказаться от притязаний на Марокко, Германия двинула свою северо-африканскую торговую агентуру в единственный свободный еще участок побережья — в Триполи. Дать этим агентам осесть и развить свою деятельность значило вызвать над Триполи призрак «германских торговых интересов». А это значило для Италии, если не потерять Триполи, то значительно повысить расходы по его приобретению: «торговые интересы», как известно, в таких случаях требуют компенсаций.

С той удивительной политической ловкостью, которая всегда, еще от времен непревзойденных трактатов Макиавелли, характеризовала Италию, и еще в недавнее, сравнительно, время сказалась так рельефно, при присоединении Неаполя и Папской области — правительство королевства, по достоинству оценив как значение, так и удобство момента, от мысли перешло к делу: присоединение состоялось.

Логично и стройно складывается, таким образом, развитие истории вопроса. И можно ли допустить, чтобы от внимания дипломатов, которое даже не пытались, как мы видели, чем-либо отвлечь, ускользнули боевые приготовления Италии; чтобы они узнали о происшедшем только тогда, когда десант уже садился на транспорты.

Но если даже допустить подобную неосведомленность, подобную слепоту дипломатических агентов в Риме, остается в полной силе второе, еще более, в сущности, простое соображение.

При современном, или лучше сказать, «вчерашнем» положении Италии в европейском концерте — Италия фактически не могла решиться на захват без ведома и разрешения великих держав. Самовольный захват ставил «под шах» хрупкую связь Тройственного союза, он грозил осложнениями европейской войны и — во всяком случае — активным вмешательством главнейших государств Европы.

В самом деле, открывая военные действия против Турции, Италия открыто нарушала ст. VII подписанного [17] ею и сохраняющего еще силу Парижского трактата, которым монархи (русский, австрийский, французский, английский, прусский и сардинский) не только обязывались «каждый со своей стороны уважать независимость и целость Империи Оттоманской», но и обеспечивали «совокупным своим ручательством точное соблюдение сего обязательства».

Равным образом нарушалась и следующая, VIII статья того же трактата, гласящая: «Если между Блистательною Портою и одною или несколькими из других, заключивших сей трактат державами, возникнет какое-либо несогласие, могущее угрожать сохранению дружественных между ними сношений, то и Блистательная Порта, и каждая из сих держав, не прибегая к употреблению силы, имеют доставить другим договаривающимся сторонам возможность предупредить всякое дальнейшее столкновение через свое посредничество».

Италия не только не дала такой возможности, но начала войну без официального объявления. Конечно, в настоящее время такой порядок открытия военных действий может считаться не только твердо установившимся на практике, но и единственно нормальным. Он получил уже официальное признание и в «науке международного права»{1}. Но если таким образом можно [18] признать неосновательным столь горячо выдвигаемый пацифистами упрек в грубом нарушении основ международного права, то нарушение Парижского трактата есть факт неоспоримый и несомненный. Решаться на него, не заручившись согласием держав, — значило рисковать политическим поражением раньше военных побед, потерями финансовыми — по подготовке и выполнению экспедиции, которая могла быть пресечена в самом начале; рисковать, наконец, результатами понесенных военных тягостей, ибо ликвидация «набега» должна была бы, во всяком случае, состояться при участии остальных держав Парижского соглашения. Риск должен был казаться особенно большим при свежем еще в памяти примере применения Европой упомянутых пунктов в 1877–1878 гг., когда нам целыми месяцами пришлось выжидать возможности начать войну с Турцией — пока тянулись в Константинополе бесплодные переговоры держав, и когда условия мира пришлось вырабатывать на европейской конференции, на печальной памяти Берлинском конгрессе. У Италии должны были быть твердые данные, что с ней не будет поступлено так, как с Россией.

И что данные эти были, подтверждает поведение держав. Все заявили о строгом нейтралитете. Ни одно правительство не уступило протесту общественного мнения, чего нужно было бы ожидать, если бы правительства так же учитывали события, как и политические круги. Наконец, не раздалось ни одного упрека, ни одного указания на нарушение Парижского трактата. Ноты протеста и просьбы о посредничестве, с которыми обратилась, в первый момент, к державам Турция, остались без отклика.

Войну всегда начинает сильнейший, тот, кому нечего бояться. Но Италия могла считаться сильнейшей только в том случае, если за ней стояло согласие европейских кабинетов, головой выдававшее ей Турцию. И если вглядеться в обстановку пристальнее, такое поведение Европы представляется не только понятным, но и единственно логичным. [19]

Наиболее опасным представляется расширение владений Италии ее непосредственной соседке, союзнице и сопернице — Австрии. Общественное мнение Австрии и, в особенности, военная партия с наследником престола эрцгерцогом Францем-Фердинандом во главе, усматривает в переходе Италии к активной империалистической политике действенную угрозу адриатическим планам Габсбургов. Австрийские националисты утверждают, что верно поняли значение выстрелов под Превезой: они видят под ударом уже не только Албанию, за которую велась в последние годы глухая, но упорная борьба, наводнившая эту страну консульствами, госпиталями, школами и католическими патерами обеих держав, но Тренто и Триест, Истрию и Далмацию. Ирридентисты, доставляющие за последнее время столько хлопот австрийскому правительству, должны поднять голову еще выше. Ибо, как утверждает орган военной партии{2}, удар на Триполи — это только проба сил: удар этот отзовется на европейском материке — на южных владениях Австрии.

К этим пессимистическим ожиданиям примешивается еще, как откровенно обнаруживает «Цайтунг», и значительная доля зависти перед политической удачей «союзницы». Хотя Австрия, строго говоря, накоплением своих земель обязана исключительно дипломатии и брачным благословениям и всего меньше силе своего оружия, однако воинствующая печать ее не находит слов для осуждения австрийской политики, не умевшей, по ее выражению, захватывать «как следует». Так «Цайтунг», вспоминая былое, горько сетует на то, что империя Габсбургов «упустила удобный момент» в Крымскую войну и за неопределенность тогдашней своей политики расплатилась 1859 и 1866 годом; что в Турецкую войну 1877–1878 гг. она опять-таки не сумела действовать энергично и вынуждена была удовольствоваться «подаренным ей Европой за добронравие» (по выражению «Цайтунг») ничтожным клочком земли, чем нанесен был двойной удар ее престижу на Востоке: [20] фактом ничтожности «подарка» и фактом его незаслуженности, в чем мусульманский мир, с его пониманием «права» и «мощи», не мог не увидеть двойное проявление бессилия; наконец, саму аннексию Боснии и Герцеговины «правительство совершило по-купечески», заплатив там, где, по существу, можно было не платить ни геллера. Военный официоз настойчиво требует изменения этой гибельной для «наследственных земель» политики и активной поддержки Турции, хотя бы ценой разрыва с Германией. Турция, как доказывается в другой статье того же органа, гораздо более ценный для Австрии союзник. Что, на самом деле, может сделать Италия в случае войны Тройственного союза против Тройственного соглашения? Против России — она бессильна, так как употребить ее войска в этом направлении не представляется возможным. На главный театр, на Рейн, ее вооруженные силы пришлось бы перебрасывать по железным дорогам Австрии и Германии, т. к. на нарушение нейтралитета Швейцарии решиться неблагоразумно: следовательно, об этом говорить серьезно не приходится. На Средиземном море, против эскадр Англии и Франции, она не может действовать решительно: в лучшем случае она свяжет их; если же к эскадрам союзников присоединится русская Черноморская эскадра, то, по мнению указанного журнала, итальянцам останется только укрыться у берегов. Таким образом, единственное направление, в котором могут быть двинуты итальянские полки — это юго-восточная сухопутная граница Франции, направление в стратегическом отношении совершенно не важное; притом силы, которыми может располагать для этого королевство, по вычислениям австрийцев, сводятся к 12–18 пехотным и 2 кавалерийским дивизиям. Принимая во внимание условия местности, можно сказать с уверенностью, что сдержать их сможет ничтожная часть французской армии, притом составленная из полков, которые все равно не успели бы попасть на Рейн к решению (африканские контингенты и т. п.). Как видно [21] из вышеизложенного, участие Италии в войне, таким образом, ничем заметным не скажется.

Иное дело Турция. Не говоря уже о том, что союз с ней гарантирует положение Австрии на Балканах, пресекая «великодержавные попытки» небольших балканских государств, к «королям» которых «Цайтунг» относится с нескрываемым пренебрежением — в случае войны — наступлением в Малой Азии и закрытием Дарданелл Турция свяжет, по мнению австрийцев, Россию отвлечением на себя не только войск Кавказского и южных округов, но, быть может, и части войск Центральной России.

А так как, в конце концов, интересы Австрии и Италии непримиримо враждебны и рано или поздно драться придется — лучше драться сейчас, не дожидаясь дальнейшего усиления Италии. Таков конечный вывод многочисленной в Австрии «партии войны».

Военная партия не ограничилась словами: на юг потянулись войска. Размеры вооружений, тщательно скрываемые, не могли, однако, укрыться ни от депутатов палат, ни от печати, в которой за последние дни стали появляться довольно подробные сведения о сосредоточении войск на южной границе Австрии.

Угрожающее поведение военного министерства менее всего соответствовало мерам, принятым по отношению к Австрии с итальянской стороны. Ибо на итало-австрийской границе не только не было произведено никаких усилений, но, наоборот, состав войск, там расположенных, был сильно ослаблен выделением в экспедиционный корпус: даже альпийские стрелки насчитывают в настоящее время едва по 40 человек в роте.

Военные приготовления Австрии, во многом способствовавшие укреплению мнения, что война явилась неожиданностью для венского кабинета, совершенно не согласовались с миролюбивыми заявлениями министра-президента Гауча, не только «не видевшего в происшедшем какой-либо угрозы Австрии», но, напротив, подчеркнувшего в своей речи 11 октября «дружественное и внимательное отношение Италии к союзникам». [22]

Кабинет, очевидно, не находил в выступлении Италии никаких данных, могущих нарушить «крепость» Тройственного союза, и по существу он прав. Это звучит парадоксом, но при той резкой противоположности интересов, которая существует между Австрией и Италией, они могут жить рядом только в союзе, только связанные союзным трактатом, допускающим более спокойное и бескровное разрешение, можно сказать, ежечасных осложнений. Далее, триполийская авантюра могла, по крайней мере на время, отвлечь силы и внимание Италии на юг, за море, и смягчить, таким образом, напряженность положения в округах «ирридентизма». Недаром триполийский поход встречен ирридентистами не с восторгом, как ожидала военная партия, но с тревогой. Наконец, само усиление Италии грядущим присоединением, если оно и состоится, представляется (и, как мы увидим, не без оснований) проблематичным. Таким образом, в конечном итоге австрийское правительство не могло иметь каких-либо веских причин препятствовать захвату, которым устанавливалось равновесие на северном берегу Африки, вне пределов непосредственных австрийских интересов.

Если военные приготовления и могли в свое время возбуждать подозрение в искренности заявлений венского кабинета и в справедливости нашего предположения о том, что набег совершен с его ведома, то теперь, после увольнения начальника Генерального штаба Конрада Гетцендорфа, правой руки эрцгерцога и души партии Бельведерского дворца, увольнения, знаменующего решительное поражение военной партии, — такие сомнения вряд ли уместны. По свойственной австрийцам осторожности, кабинет смотрел сквозь пальцы на усиление войск на южной границе: нельзя было ручаться, что они не понадобятся, в случае, если Италия ходом дел в Триполи вынуждена будет искать решение на Европейском театре. Но ударом, нанесенным открыто партии эрцгерцога, кабинет отметил истинный характер [23] и смысл этих вооружений и, в то же время, определил им границы.

Значительно менее выгодно складывается обстановка для Германии: какое бы направление ни приняли события в Африке, она одинаково оказывается в проигрыше. Поставленный между союзницей — Италией и «другом и братом» — турецким султаном, император Вильгельм, по удачному выражению одной из немецких газет, неминуемо «должен потерять в своей шахматной игре или белого, или черного слона». И нам кажется, что воздержание Германии от каких бы то ни было шагов, хотя бы в области посредничества, может быть объяснено только связанностью ее — общим отношением держав к войне. При каком-либо выступлении Германия рисковала оказаться изолированной, а после ее недавних дипломатических неудач это «одиночество» отнюдь не могло бы быть названо, как некогда одиночество Англии, «блестящим».

Связанность Германии видна не только из бешеных нападок германской прессы на Великобританию, в которой хотят видеть главную виновницу происшедшего, но и в том, что соблюдение нейтралитета в данном столкновении есть наиболее невыгодное из всех возможных для нее, в теории, решений. Занятие Италией Триполи закрывает ей — и навсегда — Средиземное море. Вопрос о создании, путем усиления Италии, противовеса Франции и Англии на юге — вопрос спорный, ненадежный, обоюдоострый. Между тем отношения с Турцией, от невмешательства Германии в данный конфликт, не могут не пострадать. Действительно, влияние ее, с 1910 года казавшееся окончательно упроченным, испытывает уже теперь заметные колебания. Голоса против Германии раздаются в Турции все смелее и громче. «Дружба с Германией, — пишет в «France Militaire» младотурок Мешад-Эффенди, — за 15 лет принесла только те плоды, что виновники армянской резни, унесшей 500 000 жизней, остались безнаказанными. Турция для Германии — [24] только предмет эксплуатации, только орудие... Император приходит к султану Турции и говорит: «Я — брат», как приходил с теми же словами к султану Марокко. Он продал мароккского «брата» за чечевичную похлебку. То же будет и с Турцией».

Своекорыстность прусской политики начинает, повидимому, сознаваться все ярче и в остальной Европе. Печать отмечает, что даже вооружения Турции, которыми руководили за последнее время немцы — нужны, в первую голову, «не для турецкой, но для прусской войны». Особенно рельефно сказалось это на проекте постройки тех стратегических дорог, которые намечены в первую очередь в Малой Азии (Самсун — Сивас, Сивас — Эрзерум, Сарыкли — Диарбекир), на новой дислокации войск и энергичном продвижении войск в Урмийский и Хойский округа пограничного с Россией Азербайджана — меры, явно направленные против России. Выгода этих предприятий, грозящих осложнениями с Россией, — для Турции, особенно в нынешний период ее истории — период внутреннего переустройства, требующего спокойствия на рубежах, представляется весьма сомнительной; но выгода их для Пруссии — несомненна.

Конечно, пока, до поры до времени, триполитанский поход не может внешне ничем отразиться на «добрых отношениях» Турции к Германии, ибо Порта, в теперешних обстоятельствах, не может выражать кому-либо своего неудовольствия; тем более, что, а конце концов, ей все-таки не на кого опереться, кроме той же Пруссии. Надо учесть и то, что события только что развертываются и какова будет в дальнейшем роль Германии — все еще с определенностью сказать нельзя. Может быть, надежды турок и оправдаются. Но если война кончится, как началась, при молчании Германии, — ее положение на Балканском полуострове, несомненно, в корне пошатнется.

Да и не только на Балканском полуострове «строгий нейтралитет» Германии оставит надлежащее впечатление. [25] Враждебная Германии печать напоминает, что Европа не забыла еще 1900 года, когда таким же образом, как ныне Турция, оставлен был на произвол судьбы тогдашний очередной «друг» Пруссии Крюгер; на этих днях уступлен Франции очередной из «друзей» — султан Мароккский. Турция является уже третьей, за короткий промежуток времени, иллюстрацией пресловутой fides teutonica — немецкой сдержанности.

Неблагоприятно для Германии и то обстоятельство, что эта систематическая «сдержанность» по отношению к союзникам, в связи с рядом дипломатических неудач последнего времени, не может не произвести впечатление слабости. Последние международные выступления Пруссии — до военных угроз включительно — упорно не дают успеха. Это нехороший признак: ибо, если победы армии подготовляют в дальнейшем победы дипломатии, то победы дипломатии, в свою очередь, являются всегда провозвестниками военных побед. И наоборот.

Что касается Англии, то, вне всяких сомнений, она может только приветствовать удар, нанесенный Триполийским походом германской политике. Вряд ли, однако, имеют основание упреки германцев по адресу лондонского кабинета в подстрекательстве и даже в прямой инсценировке этого акта. Дальше «попустительства» Англия не могла пойти, потому что из держав Европы — после Германии — она, в сущности, больше всех теряет от итальянского захвата. Вопрос о Средиземном море, об «Англии на Средиземном море», несомненно, осложняется с переходом Триполи в итальянские руки. Правда, на присоединение Триполи к Египту Англия никогда не рассчитывала; правда и то, что ей выгоднее уступить его третьей державе, чем Франции; наконец, соседство итальянской колонии с Египтом, вместо мусульманской провинции, ныне являющейся очагом фанатиков сенусситов, прибежищем бегущих из Египта и Туниса «исламистов», несомненно, и выгоднее, и приятнее для Англии; но, с другой стороны, [26] все это приобретает действительную силу только при условии привлечения Италии к «Согласию» и выходе ее из Тройственного союза. В случае же, если Италия останется в Союзе, выгоды стратегического характера, предоставляемые ей занятием Триполи, несколько осложняют ход событий на Средиземном море. Захват же итальянцами порта Тобрук, захват, который, по слухам, хотели, но не успели предупредить англичане высылкой туда десантного отряда, является уже прямой угрозой интересам Англии, ставя под удар Италии, в случае войны, Суэцкий канал. Развитие Триполи, далее, неизбежно умалит его значение в случае войны с Тройственным союзом, в которую, по всей вероятности, Германии удастся втянуть естественно тяготеющую к указанному союзу Турцию, Египет окажется под двойным ударом — С запада и востока, и может быть потерян для Англии. Наконец, развитие Триполи отразится неблагоприятно на африканской торговле Англии. Таким образом, особенно желать присоединения Триполи к Италии у Англии не было оснований. Не исключается, конечно, возможность существования соглашения, о котором говорили некоторые газеты и которое ставит ценой Триполи замену турецкого протектората над Египтом — английским. Насколько это справедливо — покажет будущее. Ибо, как и Германия, Англия не сказала еще своего последнего слова.

Наиболее искренне и открыто поддерживает итальянское предприятие Франция. Ибо для нее оккупация Триполи Италией, во всех отношениях и при всякой обстановке, представляет крупные выгоды.

Решающую роль играет здесь, несомненно, вопрос «контроля над Средиземным морем» — вопрос для Франции тревожный. Ее африканские войска, абсолютно необходимые ей для войны на континенте, могут быть переброшены в Европу только при том условии, что Франция, так или иначе, будет командовать морем. Быть может, Франция столь же переоценивает морскую силу Италии, насколько Австрия, как мы видели, [27] ее преуменьшает. Во всяком случае, для успешного развития операций против Германии и Австрии, французы считают условием необходимым если не прямое отторжение Италии от Тройственного союза, то, по меньшей мере, ее нейтрализацию.

В этом направлении французская дипломатия работала долго и упорно. Особенно заслуживает быть отмеченной деятельность бывшего французского посла в Риме г. Баррера, в данном вопросе шедшего рука об руку с нашим тогдашним послом г. Нелидовым. Несомненно, что годами посольства Баррера подготовлена весьма благоприятная почва для тесного соглашения с Италией — для включения ее в тот союз, который, объединяя Францию, Испанию, Италию, Россию и Англию, должен, по замыслу французов, захватить Германию в стальные тиски (см. Fournier. La politique navale et la flotte franзaise).

До настоящего времени, подчиняя поневоле свою политику политике союзниц, Италия, как ни странно, меньше всего являлась «державой средиземноморской». Ее силы, ее внимание, ее связь с мировой политикой были на северной, на материковой ее границе. Захват Триполи резко меняет положение. Обращая Средиземное море для Италии в море внутреннее, он создает ей действительный голос и действительное значение в делах Средиземноморья. Сводя ее непосредственно с Францией — на тунисской границе, с Англией — на границе египетской, владение Триполитанией ставит Италию перед необходимостью осуществлять собственную политику; ибо быть подголоском политики австро-прусской в этих условиях, при этих новых жизненных интересах, она уже не может. Таким образом, если приобретение новой африканской колонии может и не явиться, как мы уже указывали, поводом к выходу из Тройственного союза, непрочность связи «тройственных держав» будет, во всяком случае, еще больше, чем теперь. И если для Италии и при данных условиях выгоднее остаться в прежней, по внешности, [28] политической комбинации, то для ее нынешних союзниц выгоды сохранения Италии в союзе представляются более чем проблематичными.

Но выйдет ли открыто Италия из Союза или останется в нем «до времени», в сущности, для Франции безразлично: ибо нельзя будет сомневаться, на чью сторону станет Италия, «когда придет время».

В остальном выгоды присоединения Триполи к Италии для Франции те же, что мы указывали несколько выше, для Англии.

Что касается России — ее «строгий и беспристрастный нейтралитет», объявленный Именным Высочайшим Указом правительствующему Сенату 23 сентября, является вполне логичным и искренним. Непосредственной заинтересованности в победе той или другой стороны у России нет, хотя симпатии политических кругов должны были бы быть направлены скорее в сторону Италии. Во-первых, потому что предпринятый ею шаг ведет, несомненно, к ослаблению Турции, Германии и Австрии — трех вероятнейших наших противников, и те перемещения в системе политического равновесия Европы, которых можно ожидать в дальнейшем, будут, несомненно, в пользу «Согласия» и во вред «Союзу». В противном случае, неудача Италии и конечная победа Турции сохранит в главных чертах нынешнюю «систему Европы», вполне для нас удобную, и даст в результате только ослабление Турции и того же Тройственного союза, в системе которого, тогда уже несомненно, останется Италия. Что же касается тех выгод, на которые Россия может рассчитывать и получить путем дипломатическим при дальнейшем развитии событий и при ликвидации войны, то они нисколько не зависят от течения и оборота военных действий ни по объему, ни по своему характеру.

Была ли война для нас неожиданностью? «Reichspost» уверяет, что свобода действий Италии была обеспечена еще при свидании в Ракониджи, в обмен [29] на гарантию благоприятного для нас разрешения «вопроса о Проливах».

Мы видим, таким образом, что к моменту начала войны политическая конъюнктура была такова, что Италия могла действовать с развязанными руками, без опасности чьего бы то ни было вмешательства. Конечно, при условии нераспространения войны на материк, т. к. предусмотреть последствия этого не может ни одна держава и шаг этот представился бы слишком рискованным для «Европейского мира». Конечно, в дальнейшем обстановка прояснится настолько, что державы допустят, быть может, Италию сойтись с Турцией «стенка на стенку». Думается, однако, что и сама Италия не особенно будет стремиться к этому по причинам, объяснение которым можно найти в помещаемом ниже очерке вооруженных сил противников.

До сих пор мы говорили только о тех выгодах, которые представляет той или другой державе занятие Италией Триполитании. Все вышесказанное не дает, однако, никаких почти данных для определения, насколько самой Италии выгодно это присоединение? Прежде чем ответить на этот вопрос, небесполезно дать краткий очерк присоединяемой итальянцами области. [30]