Содержание
«Военная Литература»
Военная история

История российской императорской лейб-гвардии рассказана не до конца.

Финал её теряется в кровавом хаосе революции и гражданской войны. Мне давно не давал покоя вопрос: "А как же это всё-таки происходило?». Куда в одночасье девались люди, оружие, знамёна, традиции, честь и слава и прочие сопутствующие двухсотлетней истории атрибуты?

Мой дед — Иван Обрезков (1897-1980) — волею судьбы оказался вовлечён в эти события, проходя службу рядового гвардейца. Он был старшим сыном торговца Прокопия Порфирьевича Обрезкова — жителя Павловского Посада Богородского уезда Московской губернии.

20 мая 1916 г..{1} Иван явился по мобилизации в Богородское уездное по воинской повинности присутствие и был направлен в Петроград, в запасный батальон лейб-гвардии Кексгольмского полка. Спустя ровно десять дней он прибыл в батальон, прошёл месячную подготовку «молодого бойца», 1 августа принял присягу.{2} и был зачислен в учебную команду.

Те, кто вместе с ним 30 мая прибыли в батальон, но не попали в учебную команду — а таких было, конечно, большинство — отправились на пополнение полка уже через несколько дней после принятия присяги. Так, ушли на фронт 2-ой роты Антон Овсеенко, крестьянин Киевской губернии и Григорий Осинов, крестьянин Алатырского уезда Симбирской губернии — оба 9-го августа; 3-ей роты Оботуров Федор, крестьянин Слободского уезда Вятской губернии — 11 августа. А вот некий Степан Ометов — крестьянин Ардатовского уезда Нижегородской губернии — был уволен вчистую по болезни уже в июле 1916 г.

Здесь уместно будет сказать подробнее о том, как была организована подготовка пополнения для полков лейб-гвардии, находившихся с начала войны на фронтах.

Каждый полк, уходя в Действующую Армию, оставил в месте своего постоянного расквартирования (а это был для большинства из них Санкт-Петербург — Петроград) запасный батальон. Третья гвардейская дивизия, в состав которой входил Кексгольмский полк, относилась к так называемой «Варшавской» гвардии, так как постоянные квартиры её находились в Царстве Польском. Однако, с началом войны запасные батальоны «Варшавских» полков были размещены в удалённой от фронта столице империи.{3}.

Российская императорская армия — и гвардия как часть её — в годы Первой мировой войны располагала великолепным человеческим материалом, но высшее военное командование империи постоянно оказывалось не на высоте своего положения. Неадекватная оценка обстоятельств, устаревшие методы руководства войсками привели к восточнопрусской катастрофе 1914-го и последующим неудачам 1915 г.г., когда гвардия была в значительной степени обескровлена и, в итоге, по приказу Николая II выведена в резерв во избежание её дальнейшего бессмысленного перемалывания на фронте.

В ноябре 1915 — июле 1916 г.г. российское военное ведомство потратило значительные усилия для восстановления боеспособности гвардии, как лучшей части российских вооружённых сил.

В последний раз под её знамёна по всей России были собраны лучшие из лучших: новобранцы и офицеры-выпускники военных училищ вставали в один строй с ветеранами. Произошла структурная реорганизация гвардии, наладилось материально-техническое снабжение. Запасные батальоны были очищены от случайного элемента и вновь стали соответствовать своей задаче подготовки надёжного резерва для фронтовых батальонов. Обучение солдат стало проводиться с использованием боевого опыта текущей войны.

В запасном батальоне гвардейского пехотного полка имелись 4 «нумерные» роты. Первые три из них готовили пополнение для фронта и состояли из строевой части (примерно 98% всего количества людей в роте) и обслуживающей её нестроевой части (2%). Строевая часть «нумерной» роты делилась, в свою очередь, на три «литерные» роты, состоящие из 4 взводов по 4 отделения в каждом. В «литерной» роте находилось 350 обучаемых солдат, из которых готовилась рота пополнения. Обучающий персонал «литерной» роты включал фельдфебеля, четырёх взводных и 16 отделённых, составлявших так называемый постоянный кадр роты. Всего в «нумерной» роте насчитывалось 1200 человек, из них 1050 обучаемых солдат. 4-я «нумерная» рота запасного батальона гвардейского полка состояла из эвакуированных с фронта раненых солдат и прибывавших в батальон из отпусков по болезни военнослужащих. Помимо того, в запасном батальоне имелись различные специальные подразделения: команда пулемётчиков, команда связи, разведки, санитарная и др. В учебной команде готовились обучающие кадры для отправки с ротами пополнения. Отбор в учебную команду осуществлялся через так называемую подготовительную роту, куда попадали наиболее ревностные к службе солдаты. Срок подготовки, а, следовательно, и муштра будущих солдат были сокращены в войну до шести недель.{4}.

Гвардейские пехотные части, занимавшие в составе Петроградского гарнизона первое место по численности, как и раньше, продолжали формироваться за счёт крестьян других губерний. Среди 6925 новобранцев, призванных в гвардейские пехотные части в 1916 и 1917 г.г., 1624 чел. были рабочими, в т.ч., 285 (т.е., всего 4%) — фабрично-заводскими.{5}.

Заметим, что в годы Мировой войны уже не слишком строго соблюдалась традиция подбирать в гвардейские полки рекрутов характерной внешности: курносых — в Павловский, чухонцев (жителей Прибалтики и Карелии) — в Кексгольмский и т.п.{6}.

Значительную часть столичного гарнизона в 1916-17 г.г. составляла молодёжь ранних призывных возрастов. К примеру, в начале 1917 г. в запасном батальоне Кексгольмского полка находилось 5368 старослужащих и 1145 молодых солдат.{7}.

К июню 1916 г. боевые качества лейб-гвардии были полностью восстановлены. Личный состав её насчитывал около 100 тысяч бойцов во главе с 3200 офицерами. В связи с затруднениями в осуществлении планов летнего наступления (т.н. «Брусиловского прорыва»), русское командование распорядилось бросить эту массу людей на Юго-западный фронт в район реки Стоход. 12 июня гвардейские части покинули тыловые лагеря. Кексгольмский полковник Б.Адамович впоследствии вспоминал, как «с музыкой и песнями, весело, торжественно выступала Гвардия из «большого резерва».{8}.

В час дня 15 июля 1916 года Кексгольмский полк имел честь первым из всей гвардии пойти в атаку, открывая наступление общим направлением на Ковель.

Наиболее опытные офицеры ещё за несколько дней до начала наступления поняли, что командование не сделало никаких выводов из уроков 1914-15 г.г. По свидетельству генерал-квартирмейстера штаба войск гвардии Б.В.Геруа, для них было очевидно, что по природным условиям местности противник находился в лучшем положении и «идти на Ковель с юга было нельзя. Но штаб фронта торопил...».{9}. Рядовые гвардейцы поняли это, выйдя на исходные позиции и взглянув в направлении будущей атаки: впереди расстилались казавшиеся бескрайними болота, сухие места на которых были заняты или простреливались противником. Артподготовка перед наступлением была слишком слабой для того, чтобы проделать достаточное количество проходов в заграждениях. За болотами лежала река Стоход, которую предстояло форсировать и закрепиться на противоположном берегу.

Верная воинскому долгу, гвардия пошла на безнадёжное дело с потрясающим хладнокровием и проявила массовый героизм. Кексгольмский полк в первый же день потерял более 55% солдат и 80% офицеров.{10} , но занял две линии окопов неприятеля. Финляндский лейб-гвардии полк настойчиво и лихо шёл в атаку цепь за цепью, имея перед фронтом своих офицеров. Сотни людей падали под пулемётным огнём или тонули, сделав неверный шаг. От первой роты Финляндцев осталось 10 человек.

Гвардия сумела-таки создать несколько плацдармов на противоположном берегу Стохода. С упорством, достойным лучшего применения, русское командование в июле-сентябре 1916 года ещё четырежды (!) бросало свои лучшие войска в наступление на заведомо безнадёжном направлении. Только за один июль месяц 30 тысяч гвардейских солдат и офицеров выбыли из строя.{11}. К осени возрождённая было ценою немалых жертв российская гвардия практически погибла, и гибель эта была бессмысленна.

Всего же плохо организованное и, в конечном счёте, бесплодное наступление 1916 года стоило русской армии колоссальных человеческих потерь: около одного миллиона (!) солдат и офицеров было убито, ранено, попало в плен или дезертировало, причём потери пленными и дезертирами составляли непропорционально большую часть суммарных потерь.{12}. Каждый из этого миллиона имел где-то в России родных, близких, друзей и знакомых. Немудрено, что такого масштаба катастрофа подстегнула у одних подданных Николая Второго развитие радикальных политических настроений, а у других создала ощущение полнейшей безнадёжности.

Именно бои на Стоходе стали настоящим прологом к событиям в России зимой 1916 — 1917 г.г.

Естественным образом, итогом обращённого в ничто великого усилия стала деморализация. В гвардии она, в первую очередь, охватила запасные батальоны.

На 1 февраля 1917 г. в среднем на 50-60 запасных гвардейских солдат приходился 1 офицер. Ещё недавно слышались жалобы на то, что должности ротных командиров занимают офицеры в слишком малых чинах — поручики и подпоручики. После Стохода среди ротных и взводных командиров преобладали уже прапорщики, которые прошли только ускоренные курсы военных училищ и школы прапорщиков.{13} и зачастую не пользовались авторитетом среди нижних чинов. Офицеры не задерживались на своих должностях. К примеру, командир 2-ой роты запасного батальона Кексгольмского полка прапорщик Плавский сам был приведён к присяге офицера в тот же день 1 августа 1916 г., что и его подчинённые-молодые солдаты. Спустя всего три месяца мы видим во главе 2-ой роты другого офицера, а спустя ещё две недели — уже третьего, некоего поручика Корина.{14}.

Однако старый и обескровленный организм лучших частей русской армии был невероятно живуч и способен к «самовоспроизводству», ибо, несомненно, давал людям — даже неопытным новобранцам — положительные ценностные ориентиры. Иначе невозможно объяснить столь длительную агонию отдельных полков в условиях нарастающего хаоса 1917-18 г.г., порой сопровождавшуюся проблесками подлинного героизма и самопожертвования.

Прошедшие учебную команду солдаты майского, 16-го года, пополнения Кексгольмского полка были отправлены на фронт во вторник 25 апреля 1917 года в составе маршевой команды № 58.{15}. После напутственного молебна вместе с Иваном Обрезковым в эшелон погрузились рядовые Михеев Павлин — крестьянин Костромской губернии Нерехтского уезда Сараевской волости деревни Хомутово, Красиков Александр — крестьянин Симбирской губернии Алатырского уезда, Золотухин Павел — дворянин Полтавской губернии, жительство имевший в Переяславского уезда Помокельской волости селе Соснова .{16} и многие другие, чьи имена хранит фонд лейб-гвардии Кексгольмского полка в Российском государственном военно-историческом архиве.

Первый год службы остался незабываемым эпизодом в жизни деда. Эти неполные 11 месяцев вместили в себя и небывалые для юноши из провинциального городка путешествия по России, и непривычную военную муштру, и приобщение к традициям старинного гвардейского полка, и впечатления от казавшегося огромным и удивительно красивым Петрограда, и февральскую революцию.

29 июня 1916 года — в день святых первоверховных апостолов Петра и Павла — молодые солдаты стали свидетелями и участниками последнего проведённого в соответствии со старинными традициями полкового праздника.

Кексгольмцы считались крестниками Петра Великого.{17}. Согласно легенде, царь якобы собственноручно высек на камне, лежавшем близ его ставки у Выборга, рядом с местом формирования полка в 1710-е годы, крест, впоследствии воспроизведённый в виде почётного полкового нагрудного знака.{18} кексгольмцев. Лишь в Преображенском, Семёновском и Кексгольмском полках в дни полковых праздников в строй выносились так называемые галерные флаги с военно-морским Андреевским крестом. Они остались в полках в память об участии в морских сражениях при Гангуте, Чесме и Архипелаге, когда отдельные их батальоны были посажены на суда и выполняли функции морской пехоты.{19}. Офицерский нагрудный знак Кексгольмцев также включал в себя Андреевский крест. Могилу Петра в Петропавловском соборе Санкт-Петербурга украшала накрестная лампада с надписью: «От Л. Гв. Кексгольмского полка своему Державному Основателю в память двух веков ненарушенной верности и веры. 1710-1910 гг.».{20}.

В канун праздника по петроградскому адресу полка — Конногвардейский бульвар, 4, — в старинные казармы неподалёку от Сената и Исаакия пришли поздравления от ветеранов-Кексгольмцев генерала от инфантерии Нидермиллера, генерала Нарбута, генерал-майора Адамовича, генерал-майора Глобачёва и других. Прислали приветствия полки императорской гвардии. Поздравили полк члены императорской фамилии. Но самыми трогательными были, конечно, бесхитростные послания солдат и офицеров, когда-то служивших в полку и не забывших его.

Вот, например, написанное на маленьком листочке тетрадочной бумаги хорошим крупным и грамотным почерком письмо:

«Его Высокоблагородию командиру запасного баталиона л-гв Кексгольмского полка

Честь имею поздравить вас и всех чинов незабвенного и любимого мной запасного батальона лейб-гвардии Кексгольмского полка с полковым праздником. И желаю провести сей великий день весело и торжественно и забыться хоть на один день в столь трудное время. Очень жаль старое тихое время. Ваше Высокоблагородие, покорнейше прошу вас простить меня, что я позволяю беспокоить вас. Дух любви и преданности сильнее меня. Завтра приду и полюбуюсь хоть издали своим любимым и незабвенным полком. С почтением и любовью к вам и всем чинам батальона

Старый ефрейтор запасного батальона л-гв Гренадёрского полка Антон Балев.

28 июня сего года, Петроград.»

Были и стихотворные послания. Например, вот это, автор которого неизвестен:

29 июня 1916 года.

Именинник полк старинный
Дай Боже счастия ему
Путь тягостный и длинный
Пусть будет лёгок старику

Две сотни с лишком лет
Кексгольмцы честью и душою
Хранили крепко Твой завет
И кровь отца-полка волною
В сыновних жилах так течёт
Что рана старого полка
Как по волшебству зарастёт.

Так вскрикни Кексгольмец «ура!»
Возрадуйся мощи и силе
Тебе дорогого полка,
Который далёко в чужбине
В сей день нам святой
Идя на Отчизны врага
Как мы тут семьею родною
Кричит боевое «ура!»

На этом машинописном листочке наложена резолюция: «В роты и команды по-ровну. Батальонный к-р Пор. <нрзб.>»

Ниже сохранились отметки об исполнении: «в 1, 2, 3 и 4 р. и в Уч. ком. по 4, в Пулем. и Нестр. по 3, в Лаз., Сан., Шв(альную), Муз, Шк, Обозн, <нрзб.>, Изол и Офиц собр по 2, всего 44 экз. Исполнено 5 июля 1916 г.».{21}

Конечно, в 1916 году полк был уже не далеко не тот, что всего 6 лет назад, в дни празднования своего 200-летнего юбилея. Сохранились весьма красноречивые описания того, что представлял собою запасный батальон кексгольмцев во второй половине 1916 -1917 годах. Они принадлежат перу известного публициста Ивана Солоневича:

«В начале августа 1916 года я был наконец призван в армию и зачислен рядовым в лейб-гвардии Кексгольмский полк. Принимая во внимание мои глаза — одна двадцатая нормального зрения, — в полку не нашли для меня никакого иного места, как швейная мастерская. Швейная мастерская меня вовсе не устраивала. И так как для сотрудника «Нового Времени» не все уставы были писаны, то скоро и совершенно безболезненно был найден разумный компромисс — я организовал регулярные спортивные занятия для учебной команды и нерегулярные спортивные развлечения для остальной солдатской массы. Я приезжал в казармы в 6 утра и уезжал в 10 дня. Мои добрые отношения с солдатской массой наладились не сразу: близость к начальству эта масса всегда рассматривала как нечто предосудительное. Но они все-таки наладились.

Это был маршевый батальон, в составе что-то около трех тысяч человек. Из них — очень небольшой процент сравнительной молодежи, остальные — белобилетники, ратники ополчения второго разряда, выписанные после ранения из госпиталей — последние людские резервы России, — резервы, которые командование мобилизовало совершенно бессмысленно. Особое Совещание по Обороне не раз протестовало против этих последних мобилизаций: в стране давно уже не хватало рабочих рук, а вооружения не хватало и для существующей армии.

Обстановка, в которой жили эти три тысячи, была, я бы сказал, нарочито убийственной: казармы были переполнены — нары в три этажа. Делать было совершенно нечего: ни на Сенатской площади, ни даже на Конно-Гвардейском бульваре военного обучения производить было нельзя. Людей кормили на убой — такого борща, как в Кексгольмском полку, я, кажется, никогда больше не едал. Национальный состав был очень пестрым — очень значительная часть батальона состояла из того этнографически неопределенного элемента, который в просторечии назывался «чухной». Настроение этой массы никак не было революционным — но оно было подавленным и раздраженным. Фронт приводил людей в ужас: «Мы не против войны, да только немец воюет машинами, а мы — голыми руками», «И чего это начальство смотрело». Обстановка на фронте была хорошо известна из рассказов раненых. Эти рассказы вполне соответствовали описанию ген. Н. Головина:

«Подползая, как огромный зверь, германская армия придвигала свои передовые части к русским окопам... Затем зверь подтягивал свою тяжелую артиллерию... Она занимала позиции, находящиеся за пределами досягаемости для русской полевой артиллерии, и тяжелые орудия начинали осыпать русские окопы градом снарядов, пока ничего не оставалось ни от окопов, ни от их защитников...»

В 1916 году раненые рассказывали решительно то же самое, что в эмиграции писал ген. Н. Головин. И даже не преувеличивали. Роль беззащитной жертвы не улыбалась никому. Тем более что в основном батальон состоял из «бородачей», отцов семейства, людей, у которых дома не оставалось уже никаких работников.

«Быт» этих бородачей был организован нарочито убийственно. Людей почти не выпускали из казарм. А если и выпускали, то им было запрещено посещение кино или театра, чайных или кафе и даже проезд в трамвае. Я единственный раз в жизни появился на улице в солдатской форме и поехал в трамвае, и меня, раба Божьего, снял какой-то патруль, несмотря на то, что у меня было разрешение комендатуры на езду в трамвае. Зачем было нужно это запрещение — я до сих пор не знаю. Меня, в числе нескольких сот иных таких же нелегальных пассажиров, заперли в какой-то двор на одной из рот Забалканского проспекта, откуда я сбежал немедленно.

Фронтовики говорили: «И на фронте пешком, и по Питеру пешком — вот тебе и герой отечества!» Это было мелочью, но это было оскорбительной мелочью — одной из тех мелочей, которые потом дали повод к декларации «о правах солдата». Для этой «декларации» были свои основания: правовое положение русского солдата было хуже, чем какого иного солдата тех времен. Так что в числе тех «прав», которые «завоевала революция», для солдатской массы были право езды в трамвае, посещение театров, а также и право защиты физической личности от физических методов воздействия. Кроме того, революция «завоевала» право на торговлю семечками, на выборы и на отказ идти на фронт: масса была лишена разумных прав и получила неразумные. Все это было «социальными отношениями», унаследованными от крепостнического прошлого. Но уже и перед войной, в связи с огромным, я бы сказал «ураганным», подъемом культуры в России, в связи со всякого рода заочными и незаочными курсами, тягой к образованию, появилась масса людей, для которых пережитки крепостничества были морально неприемлемы.

Итак: от двухсот до трехсот тысяч последних резервов России, скученных хуже, чем в концлагере, и обреченных на безделье и... пропаганду».{22}.

В другой своей статье И.Солоневич наградил резервный батальон Кексгольмцев образца 1917 года еще более хлёсткими эпитетами: «Это был не полк, и не гвардия, и не армия. Это были лишенные офицерского состава биологические подонки чухонского Петербурга и его таких же чухонских окрестностей.».{23}.

Это, конечно, публицистика, причём написанная пост-фактум, в эмиграции, в дни, когда автор пылал бессильной яростью и жгучей ненавистью к тем, кто проиграл империю и кто разрушил её. Но очень много правды есть в его словах.

Да, это уже во многом была и не гвардия, и не армия и много было человеческой грязи вокруг. Это правда. Но было и другое. В запасном батальоне поддерживалась достаточная дисциплина и проводились положенные занятия. Традиционно большое внимание уделялось воспитанию «молодцеватости» и «лихости» лейб-гвардейцев. Пришлось деду, как он рассказывал, и многократно повторять недостаточно лихо сделанный подход к офицеру, и стоять с полной выкладкой «под часами». Так Иван Обрезков на всю жизнь и остался человеком с прямой спиной, не терпевшим нечищеной обуви и небрежной одежды. Это не только результат семейного воспитания, это ещё и школа лейб-гвардии.

Сильное деморализующее влияние на солдат запасного батальона Кескгольмцев оказывали их соседи — матросы Второго Балтийского флотского экипажа, располагавшегося в пятистах метрах, на Благовещенской площади.{24}. Как вспоминал дед, «матросики нас на митинги гоняли».

Гонять-то гоняли, но вот до конца разложить Кексгольмцев не удалось не то что «матросикам», но и куда более опытным пропагандистам.

Как единодушно свидетельствуют мемуаристы и историки, Кексгольмский полк на протяжении практически всего 1917 года отнюдь не находился в «авангарде революции».

23 февраля — первый день волнений в Петрограде, когда состоялись выступления женщин-работниц текстильных фабрик, поддержанных рабочими-металлистами, — «на улицы города были выведены подразделения 1-го, 4-го и 14-го казачьих полков, лейб-гвардии Сводно-казачьего полка, 9-го запасного кавалерийского полка и запасного батальона Кексгольмского полка». На Невский проспект манифестантов не пустили. «На Франко-русский завод, где вечером состоялся митинг с участием 3 тысяч рабочих, была послана рота запасного батальона Кексгольмского полка».

24 февраля с раннего утра появились колонны демонстрантов. В середине дня первые группы демонстрантов вышли на Невский. С середины дня на важнейшие магистрали, ведущие к центру, были выведены войсковые наряды лейб-гвардии Гренадёрского, Кексгольмского, Московского, Финляндского, 3-го стрелкового полков.

25 февраля к демонстрантам, ранее преимущественно — рабочим, стали присоединяться ремесленники, служащие, интеллигенция и даже отдельные солдаты. В этот день солдаты по команде офицеров стали применять оружие против демонстрантов. В этот день отказалась стрелять в рабочих 2-я рота учебной команды запасного батальона Волынцев. Казаки отказывались помогать полиции. Казак Филатов, полный Георгиевский кавалер, зарубил полицейского пристава Крылова, избивавшего нагайкой демонстрантов. Нейтралитет казаков или их прямой отказ помогать полиции послужили дальнейшим катализатором выступлений.

26 февраля на улицы были выведены учебные команды запасных батальонов лейб-гвардии, открывшие огонь по демонстрантам. Было много жертв, однако скопища манифестантов не рассеивались.В 3 часа дня 4-я рота Павловцев, узнав о том, что их учебная команда расстреливает демонстрантов, потребовала её возвращения в казармы. Захватив в цейхгаузе 30 винтовок, около 1500 солдат вышли на улицу и затеяли перестрелку с полицией.

Эсер С.Д.Мстиславский в своих мемуарах сообщает, что 26 февраля 1917 года команды Кексгольмцев и Преображенцев усмирили сделавшую попытку бунтовать 4-ю роту запасного батальона л.-гв. Павловского полка.{25}. Рота Павловцев была возвращена в казармы и разоружена. 19 зачинщиков были отправлены в крепость, но 21 солдат скрылся, прихватив винтовки.

В ночь на 27 февраля командиры взводов и отделений учебной команды Волынцев, накануне участвовавшие в расстреле демонстрантов, посовещавшись, приняли решение присоединиться к восставшим. Утром они подняли 400 солдат, которые единодушно согласились с принятым решением. Начальник команды Лашевич был ими убит. К учебной команде присоединились другие роты запасного батальона. Затем 5000 вооружённых Волынцев сняли с занятий Преображенцев и объединённая толпа направилась на присоединение Литовцев. Основная масса последних тут же к ним присоединилась; меньшинство, вместе с офицерами, забаррикадировалось в казарме но, после ожесточённой перестрелки, тоже присоединилось к мятежникам. После этих событий солдаты неорганизованной многотысячной толпой двинулись в расположение 6-го сапёрного батальона. Сапёры взломали цейхгауз, разобрали оружие и тоже присоединились к толпе. К 12 дня 27 февраля совместными усилиями рабочих и солдат были смяты полицейская застава на Литейном мосту и заслон из учебной команды Московского полка. По свидетельству мемуариста генерала Ф.Я.Ростковского, 27 февраля между взбунтовавшимся «Литовским полком, расположенным у Литейного моста, и Кексгольмским полком у Пантелеймоновской и Бассейной улиц происходили стычки и перестрелки».{26}.

Узнав о мятеже, командующий Петроградским военным округом генерал С.С.Хабалов приказал сформировать карательный отряд для его подавления, получивший задачу «оцепить район от Литейного моста до Николаевского вокзала и всё, что будет в этом районе, загнать к Неве и привести там в порядок». Назначенный командовать отрядом преображенский полковник А.П.Кутепов (вообще-то, полковник прибыл в Петроград с фронта в отпуск и попал из огня да в полымя), заверил командование, что он не остановится «перед расстрелом всей этой толпы», но потребовал в своё распоряжение не менее бригады. Хабалов обещал дать лишь то, что есть под руками: 6 рот при 15 пулемётах (в том числе, Кексгольмцев) и полтора эскадрона — всего около 1000 чел.

Никакие решительные действия, — вплоть до открытия огня на поражение, — к которым прибег отряд Кутепова на Литейном проспекте и на прилегающих к нему Спасской, Кирочной, Сергиевской и Захарьевской улицах, не могли рассеять толпы соединившихся рабочих и солдат. Людское море грозило поглотить отряд Кутепова, некоторые подчиненные которого стали переходить на сторону восставших. Сообщив в штаб о невозможности продвинуться вперёд по Кирочной и Спасской, Кутепов потребовал подкреплений, которых не дождался. К вечеру 27 февраля, как он написал позднее в воспоминаниях, «большая часть моего отряда смешалась с толпой, и я понял, что мой отряд больше сопротивляться не может». В конце концов, полковник распустил своих людей.

27 февраля командованию ещё удавалось удерживать в подчинении отдельные роты запасных батальонов Кексгольмцев, Егерей, Литовцев, Измайловцев и Павловцев. Власти надеялись продержаться до подхода фронтовых частей. Воинские части, не перешедшие открыто на сторону мятежников, были сосредоточены на Дворцовой площади. До наступления ночи ряды правительственных войск покинули части гвардейского флотского экипажа, Павловцы, а затем и Кексгольмцы, которые оставили Адмиралтейство (куда перешли поредевшие правительственные войска) ночью и с дозорами вернулись к себе в казармы.

Часть их нашла себе более интересное занятие.

27 февраля с 10-ти часов вечера подстрекаемые провокаторами солдаты Кексгольмского полка начали собираться около находившегося как раз напротив их казарм дома графа Фредерикса. Престарелый (род. 1838) министр императорского Двора и уделов, ведший свой род от выходцев из Швеции, имел несчастье носить нерусскую фамилию. Нашлось немало желающих принять участие в борьбе с «германским шпионом и предателем Родины». Сначала толпа пыталась разглядеть пулемёты, якобы установленные на крыше особняка, затем начала стрелять в нижние окна. Однако ломать двери осаждающие не решились и около 2 часов ночи солдаты отправились восвояси. С утра следующего дня — 28 февраля — Конногвардейский бульвар опять оказался заполнен возбуждённой расхристанной солдатнёй и, под угрозой оружия, прислуга графского дома отворила ей двери. В особняк постепенно набилось около тысячи солдат, матросов, выпущенных из тюрем арестантов, агитаторов, случайных прохожих. Если первые группы ворвались под предлогом поиска и изъятия оружия, то присоединившиеся позднее уже совершенно не скрывали своей цели: начался грабёж. Среди агитаторов, по типу, в основном, похожих на евреев.{27} , был и известный актёр Мамонтов-Дальский, не побрезговавший присвоить пару чучел громадных сибирских медведей. В конце концов, дом был подожжён с нескольких сторон и уничтожен пожаром. Весь этот кошмар переживали находившиеся внутри дома больная старуха-супруга В.Б.Фредерикса и две его дочери. Им чудом удалось выбраться живыми из разграбленного семейного гнезда.{28}.

К утру 28 февраля на стороне правительства осталось около 1000 солдат.

В глазах мятежников, особенно военнослужащих, нарушивших присягу и принявших участие в позорных грабежах и насилиях, подобным описанному выше, Государственная дума стала «законным учреждением», от которого они хотели получить одобрение своим действиям. Поэтому к Таврическому дворцу стали стекаться тысячные толпы солдат, сперва зачастую возглавлявшиеся младшими, а потом и старшими офицерами. Все они желали засвидетельствовать свою верность новой власти и «законно» вступить в революцию.{29}.

Дальнейшее известно. Однако, чехарда с присягами долго ещё волновала многих военнослужащих, воспитанных на понимании святости клятвы, данной перед Богом.

Советские историки оценивали позицию запасного батальона Кексгольмцев в дни разгула революционной стихии как, в целом, колеблющуюся: «Кексгольмский полк в первые месяцы после <февральской> революции занимал колеблющуюся позицию, поддерживал то революционный пролетариат (во время апрельского и июньского кризисов власти), то выступал на стороне Временного правительства (во время июльских событий). После корниловщины кексгольмцы всё более решительно поддерживают большевиков».{30}. Характерно, что офицеры-Кексгольмцы приняли весной и летом 1917 года участие в обучении военному делу женского батальона Марии Бочкарёвой — части, патриотический настрой которой вызывал насмешки «прогрессивной общественности».{31}.

Чрезвычайно интересно сообщение, содержащееся в дневнике москвича Н.П.Окунева (запись от 1 марта): «Вчера во втором часу дня мне нужно было сходить по делу в Городскую управу, но я не попал туда — у входа стояла громадная толпа и слушала каких-то никому не известных людей, читавших телеграммы из Петрограда... Там говорилось.., что: ...какой-то полк понёс очень много жертв от пулемётной стрельбы других полков, и в результате будто бы все наличные петроградские полки на стороне Думы, и только один — Кексгольмский — на стороне старого правительства...».{32}.

Однако, вряд ли правильно рассматривать Кексгольмский запасный батальон — а равно и многие другие военные части того времени, особенно, тыловые — как нечто целостное. Батальон уже к февралю 1917 года явно распадался на группы, ведомые неформальными лидерами. Пока одни подчинялись дисциплине или просто вели себя цивилизованно, другие грабили.

По свидетельствам современников, огромная часть солдат и офицеров Петроградского гарнизона на протяжении 1917 года была озабочена лишь одним — как бы не угодить «в окопы». В ход шли взятки и всевозможные ухищрения.

Но вот интересное свидетельство большевика В.Антонова-Овсеенко: «...лишь одни представители Кексгольмского и Преображенского полков голосуют против резолюции, принятой собранием от девяти гвардейских запасных батальонов (29 мая) против переформирования их в полки. Солдаты поняли, что под предлогом поднятия боеспособности хотят разгрузить Петроград от революционного гарнизона. Ведь при развёртывании каждые 2 батальона из трёх будут удалены из Питера на побережье, в Питере останется лишь третий батальон каждого полка из необученных, т.е., из вновь пришедших».{33}.

Отец Ивана Обрезкова — Прокопий Порфирьевич — приезжал к сыну в Петроград. Он был далеко не бедным человеком, страховал свою недвижимость в столичном «Русском Ллойде». Однако, старший сын его в это смутное время пошёл на фронт.

Оставим и мы на время тыловой Петроград и последуем за маршевой командой № 58 в Действующую Армию, в боевой Кексгольмский полк.

Он входил в состав 3-ей гвардейской дивизии 2-го гвардейского корпуса, находившегося на Юго-западном фронте.

В канун июньского наступления 1917 года 1-й и 2-ой гвардейские корпуса стояли во фронтовом резерве.{34}.

Временно исполняющим должность командира л.-гв. Кексгольмского полка был в это время полковник В.К.Витковский, тот самый, что в чине капитана первым повёл в атаку свой батальон 15 июля 1916 года на Стоходе.{35}.

По архивным документам можно проследить маршрут передвижения полка накануне наступления. 25 мая штаб его стоит в дер. Лосятине Волынской губ., 27 мая — в селе Рыдомль Волынской губ., 1 июня — в с.Лозовая в Галиции (это уже заграница — Австро-Венгрия), 3 июня — в галицийском с. Грабинец. В этот день вернулся из отпуска командир полка генерал-майор барон Штакельберг.

Прибывающих из запасного батальона солдат приходовали приказами следующего типового содержания:

» «NN» _______ 191_ г.

Прибывшего из Запасного батальона вверенного мне полка рядового имярек зачислить в списки полка в такую-то роту и на довольствие: провиантское, приварочное и чайное с такого-то дня, денежное и мыльное с такого-то дня».

Так начиналась жизнь на позиции.

Общая обстановка, сложившаяся к лету 1917 года на этом участке бесконечной линии фронтов Первой мировой войны, а также ход так называемого «июньского наступления» хорошо описаны ген. А.И.Деникиным, которого мы далее и процитируем:

»...Между верхним Серетом и Карпатами (Броды-Надворна), на позициях, достигнутых нами после победоносного наступления Брусилова, к осени 1916 г., севернее Днестра располагалась группа генерала Бем-Эрмоли, состоявшая из 4-ой австрийской армии генерала Терстянского (на Буском направлении, вне главного удара), 2-ой австрийской армии, непосредственно подчинённой Бем-Эрмоли — на Злочевском направлении и Южной германской армии графа Ботмера — на Бржезанском (в состав её входили и 2 турецких дивизии)... <Со времён поражения 1916 г.>, потрепанные дивизии Ботмера частично были заменены менее уставшими частями с севера; австрийские армии, несколько приведенные в порядок немецким командованием и подкреплённые влитыми в них германскими дивизиями, всё же не представляли из себя особенно серьёзной силы и, по оценке главной немецкой квартиры, обладали в очень слабой степени активными свойствами...

Главное направление удара <русских> армий Юго-западного фронта, под начальством генерала Гутора, намечено было — Каменец-Подольск — Львов.

Армии были двинуты обоими берегами Днестра: 11-я генерала Эрдели — на Злочов, 7-я генерала Селивачева — на Бржезаны и 8-я генерала Корнилова — на Галич. Успех наступления приводил к овладению Львовом, к разрыву связи между фронтами Бем-Эрмоли и эрц-герцога Иосифа и опрокидывал в Карпаты, отрезая естественные пути сообщения, левое крыло последнего...

16-го июня на фронте ударных корпусов 7-й и 11-й армий началась артиллерийская канонада ещё не слыханного никогда напряжения. После двухдневной непрерывной артиллерийской подготовки, разрушившей сильные укрепления противника, русские полки двинулись в атаку. Между Зборовым и Бржезанами и у последнего пункта, на протяжении нескольких вёрст, фронт противника был прорван; мы овладели двумя-тремя укреплёнными линиями.19-го атаки повторились на 60-ти верстном фронте, между верхней Стрыпой и Нараювкой. За два дня тяжёлого и славного боя русские войска взяли в плен 300 офицеров, 18000 солдат, 29 орудий и много другой военной добычи; овладели неприятельскими позициями на многих участках и проникли в расположение противника на 2-5 верст, отбросив его, на Злочевском направлении, за Малую Стрыпу...

...После трех дней затишья, на фронте 11-й армии возобновился горячий бой по обе стороны ж.д. линии на фронте Баткув-Конюхи. К этому времени начался подход из резерва к угрожаемым участкам германских частей, и бой принял упорный, ожесточённый характер.11-я армия овладела рядом укрепленных линий, неся, однако, тяжелые потери; местами окопы, после горячих схваток, переходили из рук в руки; требовалось новое большое напряжение, чтобы сломить упорство усилившегося и оправившегося противника...

Этим боем по существу закончилась наступательная операция 7-й и 11-й армий. Порыв исчез, началось нудное стояние на позиции, оживлявшееся лишь местными боями, контратаками германцев и артиллерийским огнём «переменного напряжения».

...23-28 июня находившаяся южнее 8-я армия генерала Корнилова провела «блестящую операцию.., прорвав фронт 3-й австрийской армии на протяжении 30 верст, захватив в плен 150 офицеров, 10000 солдат и около ста орудий. Выход на реку Ломницу открывал Корнилову пути на Долину-Стрый и на сообщения армии графа Ботмера. Немецкая главная квартира сочла положение главнокомандующего Восточным фронтом критическим.

Генерал Бем-Эрмоли в это время все свои резервы стягивал на Злоческое направление. Туда же двигались и перебрасываемые с Западного европейского фронта германские дивизии...

Сосредоточение германской ударной группы между Верхним Серетом и железнодорожной. линией Тарнополь-Злочов закончилось 5 июля. 6-го, после сильной артиллерийской подготовки, эта группа атаковала 11-ю армию, прорвала её фронт и начала безостановочное движение на Каменец-Подольск, преследуя корпуса 11-ой армии, обратившиеся в паническое бегство... 9-го командиры и комиссары 11-й армии телеграфировали Временному правительству: «Начавшееся 6 июля немецкое наступление на фронте 11-й армии разрастается в неизмеримое бедствие, угрожающее, быть может, гибелью революционной России. В настроении частей, двинутых недавно вперёд героическими усилиями меньшинства, определился резкий и гибельный перелом. Наступательный порыв быстро исчерпался. Большинство частей находится в состоянии все возрастающего разложения. О власти и повиновении нет уже и речи, уговоры и убеждения потеряли силу — на них отвечают угрозами, а иногда и расстрелом... Некоторые части самовольно уходят с позиций, даже не дожидаясь подходя противника...На протяжении сотни вёрст в тыл тянутся вереницы беглецов с ружьями и без них — здоровых, бодрых, чувствующих себя совершенно безнаказанными...».

11-я армия «при огромном превосходстве сил и техники уходила безостановочно» (сводка Ставки). 8-го она была уже на Серете... Бем-Эрмоли, преследуя нас частью сил на Тарнополь, главные силы двинул на южном направлении, между Серетом и Стрыпой, угрожая отрезать пути сообщения 7 армии, сбросить её в Днестр и,может быть, захватить пути отхода и 8-й армии...

Армии генералов Селивачева и Черемисова (заменил генерала Корнилова, назначенного 7 июля главнокомандующим Юго-западным фронтом) попали в очень сложное положение: рассчитывать на маневренное противодействие противнику они не могли и поэтому оставалось форсированными маршами выйти из-под его ударов. В особенности тяжко было 7-й армии, отступавшей под двойным напором — с фронта — корпусов Ботмера, с обнажённого правого фланга (с севера) — войск группы Бем-Эрмоли...

11-го германцы заняли Тарнополь, брошенный без боя 1-м гвардейским корпусом, а на другой день прорвали наши позиции на реке Гнезно и на Серети, южнее Трембовли, развивая своё наступление к востоку и юго-востоку. В тот же день, преследуя 7-ю и 8-ю армии, противник занял линию от Серета (между Трембовлей и Чертковым) на Монастержиско-Тлумач.

12-го июля, в виду полной безнадёжности положения, главнокомандующий отдал приказ об отступлении от Серета, и к 21-му армии Юго-западного фронта, очистив всю Галицию и Буковину, отошли к русской государственной границе.

Путь их был обозначен пожарами, насилиями, убийствами и грабежами. Но среди них были немногие части, доблестно дравшиеся с врагом и своею грудью, своею жизнью прикрывавшие обезумевшие толпы беглецов...».{36}

10 июля 1917 года, когда фронт уже едва держался, на усиление 7-ой Армии, стоявшей между долинами рек Серета и Стрыпы, был двинут из резерва 2-ой гвардейский корпус и с ним Кексгольмский полк.

Командующим Юго-западным фронтом был в это время генерал Л.Г.Корнилов. 12 июля он предписал общее отступление на государственную границу. Энергичными мерами взяв в руки войска, Корнилов навёл порядок в тылу. 7-я армия, поступившая под команду ген. Селивачева, развернула вдоль Збруча 34-й, 41-й, 7-ой Сибирский и 2-ой гвардейский корпусы, имея позади 6-ой и 12-й армейские корпусы. 16-17 июля Южная германская армия атаковала по всему фронту и неожиданно получила решительный отпор. Ставка отметила «железный дух» л.-гв. полков Литовского и Волынского. Неприятель выдохся, и Корнилов приказал общее наступление. 19 июля к северу от Гусятина 34-й, 41-й, 22-й армейские корпусы дружной атакой сбросили неприятеля в Збруч. 19-го же Корнилов был назначен Верховным. Командование фронтом принял ген. Балуев. В ночь на 23 июля перешла в наступление и соседняя 8-я армия, потеснившая и опрокинувшая германо-австрийские части южнее. Этим закончилось восьмидневное сражение на Збруче — последнее «славное дело русского оружия, оставшееся в тени», по словам историка-эмигранта А.А.Керсновского.{37}.

Советский историк описывает эти события, делая акцент на «ослабленности» русских частей: «Главком Юго-западного фронта Корнилов приказом от 10 июля поставил задачу 7-ой армии во что бы то ни стало остановить продвижение противника вдоль восточного берега Серета и прочно удерживаться на линии Трембовля, Монастержиска... Однако, войска фронта были не в состоянии выполнить этот приказ. Ослабленные в предыдущих боях, неся большие потери в людях и технике, они не могли оказать серьёзного сопротивления противнику. С каждым днём положение на фронте ухудшалось. 11 июля 1-й гвардейский корпус, оборонявший Тарнополь, бросил свои позиции и отошёл на восток».{38}. Генерал Лукомский (начальник штаба Верховного Главнокомандующего) в докладе о боевых действиях армии с 6 по 16 июля отмечал: «Посылаемые на поддержку и для контратаки части 49-го корпуса в большинстве случаев отказывались их исполнять или выказывали полную неустойчивость, уходя под влиянием только одного артиллерийского огня... 1-й гвардейский корпус, сменённый в ночь на 7 июля 5-м армейским корпусом, самовольно ушёл в Вишневец (65 вёрст от боевой линии).» Уже к вечеру 8 июля неприятель захватил предместье Тарнополя — Загребеля. Части 11-ой армии, неся большие потери, отходили на восток за р.Серет.{39}.

Картина поразительная: прославленный Первый гвардейский корпус — Преображенцы, Семёновцы, Измайловцы, Егеря, Московцы, Гренадеры, Павловцы и Финляндцы — бежит перед слабейшим противником. Что произошло с фронтовиками? Дело было отнюдь не в «ослабленности». Многие современники и исследователи подчёркивают, что материальная часть русской армии была как никогда хорошо подготовлена к кампании 1917 года. Не будем объяснять всё и настроениями «масс». Масса безлика и руководствуется инстинктом. Масса идёт за вождями. Посмотрим повнимательнее, что там были за вожди.

Сохранились и были опубликованы при советской власти в высшей степени любопытные воспоминания некоего А.Е.Хохрякова (С.Боннара), бывшего председателя полкового комитета, а затем — комиссара Гренадёрского и Волынского гвардейских полков.{40}.

Со слов Хохрякова-Боннара и советских историков, вырисовывается следующая картина:

20 июня л.-гв. Гренадерский полк, стоявший в Галиции близ дер Даниловцы, получил письменный приказ командира 2-ой гвардейской дивизии генерал-майора Рыльского выдвинуться к расположению противника для участия в наступлении.

По инициативе полкового комитета, возглавляемого поручиком.{41} И.Л.Дзевалтовским-Гинтовтом, полк приказ не выполнил и остался в деревне Даниловцы до вечера 22 июня, когда самовольно ушёл в дер. Хородище. 24 июня комиссар 11-ой армии от Временного правительства Кириенко под угрозой оружия распорядился выдать зачинщиков антивоенного выступления. Гренадёры были окружены казаками, регулярной кавалерией и артиллерией. Были арестованы и преданы Общему суду войск гвардии поручик Дзевалтовский-Гинтовт и 76 солдат и унтер-офицеров, в основном, большевиков, помещённых в тюрьму Каменец-Подольска. Поразительно, что в первых числах октября Дзевалтовский-Гинтовт был судим и, под давлением толпы, оправдан. 26 июня «тезисы», принятые Гренадерским полком, дошли до запасного полка в Петрограде через делегата Кременкова. Оказывается, полк не отказался переходить в наступление вообще, а не хотел идти только по призыву Керенского, как члена Временного правительства. Делегация гренадёр-фронтовиков утверждала, что если бы власть в стране перешла в руки Советов рабочих и солдатских депутатов, они пошли бы в наступление все как один, если бы их к тому призвали Советы.{42}. Замечательный пример лицемерия.

Познакомимся поближе с г-ном Дзевалтовским-Гинтовтом, который, видимо, являлся одной из ключевых фигур в этой истории.

Родился будущий герой революции в 1888 г. в Виленской губернии, учился во Львовском политехническом институте и в Петроградском психоневрологическом институте.{43} (видимо, никак не мог найти себя), наконец, окончил ускоренный 4-хмесячный курс Павловского военного училища; в армии с августа 1915 г., лично храбр, дважды контужен, три ордена, примкнул к большевикам, избран солдатами командиром роты. Не совсем ясно, чем этот активный молодой человек добывал себе средства к существованию до поступления в 1915 году — в возрасте 27 лет — на казённый кошт. По сведениям авторов-составителей книги «В дни Октября: воспоминания участников Октябрьского вооружённого восстания в Петрограде», после бурных летних событий на Юго-западном фронте он очутился в гвардии резервном Гренадерском полку в Петрограде и 26 октября был назначен комиссаром Зимнего дворца от Военно-революционного комитета. Здесь его, правда, почему-то титулуют подпоручиком.{44}. В 1918 г. он мелькнул в должности комиссара красного Всеросглавштаба. По сведениям А.И.Деникина, в 1921 г. был назначен советским послом в Китае — и … бежал в Польшу.{45} , где его следы и теряются.

Думается, был этот деятель обычным авантюристом.

А вот и результат его бурной деятельности: Хохряков-Боннар пишет, что «как известно, действовавший на фронте Гренадёрский полк отошёл с линии фронта, создав нашумевший в своё время «прорыв фронта у Тарнополя"».{46}.

Поведение демагога и искателя приключений Дзевалтовского понятно. Труднее объяснить вещи, описанные в отчаянном письме генерала Духонина — бывшего начальника штаба Юго-западного фронта — к генералу Корнилову — тогда командующему 8-ой армией — от 30 июня 1917 года:

"Милостивый Государь, Лавр Георгиевич! Главнокомандующий по долгу службы приказал сообщить Вам ниже следующие сведения о деятельности командира 2-го гвардейского корпуса, генерала Вирановского и штаба этого корпуса, полученные от войсковых организаций и относящиеся к двадцатым числам июня сего года.

В корпусе создалось настроение против наступления. Генерал Вирановский, будучи сам противником наступления, заявил дивизионным комитетам, что он ни в каком случае не поведёт гвардию на убой. Ведя собеседование с дивизионными комитетами, генерал Вирановский разъяснял все невыгоды и трудности наступления, выпавшие на долю корпуса, и указывал на то, что ни справа, ни слева, ни сзади никто не поддержит корпус. Чины штаба корпуса вообще удивлялись, как главнокомандующий мог давать такие задачи, неразрешимость которых ясна даже солдатам-делегатам. Штаб корпуса был занят не тем, чтобы изыскать способы выполнить поставленную корпусу трудную задачу, а старался доказать, что эта задача невыполнима».{47}.

Впрочем, всего четыре месяца спустя верховный главнокомандующий генерал Духонин, выслушав по телефону доклад командира специально сформированного для подавления выступления большевиков в Москве отряда кадровых войск и узнав, что большевики фактически взяли власть во второй столице, лично отдал распоряжение прекратить движение на Москву. Отряд перед этим успешно и в порядке — как нож сквозь масло — проделал путь через обезумевшую страну с фронта до Гжатска (!) и был готов идти дальше. Онемевшему от такого поворота дел командиру Духонин приказал … поблагодарить солдат и офицеров за службу родине.{48}.

Через несколько дней после этого Духонин был растерзан «революционными» матросами в своей штаб-квартире. Что, в общем-то, было закономерным финалом всей этой истории.

Поистине прав был Ульянов-Ленин: стена — да гнилая.

Однако, продолжим рассказ о событиях на фронте после сдачи гвардией Тарнополя.

Вот свидетельство прапорщика Дмитрия Оськина (его армейский пехотный полк находился в составе 11-ой армии, фронт которой был прорван 6 июля) :

"Кавардак получился необычайный. Австро-немецкие войска прорвали русские позиции в районе Звыжен, Манаюв. 35-я дивизия не оказала серьёзного сопротивления. Противник продвинулся в тыл километров на десять, создав угрозу флангу 17-го корпуса. Тыловые части охватила паника. Соседние с 35-й дивизией части, 9-й и 12-й полки нашей дивизии, не рассчитывая на боеспособность своих солдат, отступили. Стоящие левее 11-го полка части под влиянием сообщения о поражении тоже начали отступать независимо от объективных условий фронта.

Штаб корпуса, находившийся в Белом Подкамне, при получении известия о «грандиозном» наступлении немцев бросился отступать к Кременцу, а штаб 11-ой армии в Кременце немедленно эвакуировался в Проскуров, за 100 км, захватив весь подвижной состав со станции Кременец.

Мало того, что штаб армии был в панике, даже штаб фронта, сидевший в Бердичеве, на расстоянии примерно 300 км от первой линии окопов, не утерпел и погрузился в вагоны, чтобы отойти на Киев.

— Армия разложена большевиками! — кричали штабники. — Надо отступать!

А в то время, как штабы поспешно удирали, наши передовые части медленно отходили, и отходили не потому, что на них сильно нажимал противник, а потому, что они утеряли связь со своими штабами и считали совершенно естественным и закономерным отход пехотных частей, когда даже штаб дивизии бежал в тыл.

Тарнопольское отступление, начавшееся 6 июля, продолжалось вплоть до 15-го. На протяжении 9 дней штабы, обозы, войсковые части неудержимо катились в тыл без какого-либо особого нажима со стороны противники. Огромные запасы снарядов, вооружения, продовольствия были брошены на произвол судьбы, и очень редко солдаты, охранявшие сосредоточенные перед позициями запасы, уничтожали их по собственной инициативе.

9 дней не было никакой связи между штабами полков и штабом дивизии, между штабом дивизии и штабом корпуса и, наконец, со штабом армии. Дивизионные и армейские учреждения, обслуживающие фронт, исчезли бесследно. Исчез совершенно из нашего поля зрения полевой телеграф, полевая почтовая контора. Нельзя было получить письмо или отправить письмо на родину. Нельзя было получить телеграмму на позиции и из тыла или из армии направить телеграмму в тыл.

Между тем, австро-немецкая армия, совершив прорыв на фронте Звыжен, Манаюв и не имея достаточных сил, оставалась на захваченных рубежах, злорадно посмеиваясь и не делая ни одного шага для преследования бегущих».{49}.

А вот сцены в Тарнополе в дни оставления его русскими войсками:

"В это самое время тарнопольский гарнизон тоже стал удирать. Удирали обозы, химические команды, автомобильные части. Удирали наспех, бросая имущество. Солдаты и несколько офицеров громили магазины. Никакие стены не помогали. Не то что деревянные, — железные решетки — и те разбирались. Тащили всё, что можно; растащили винокуренные склады, мануфактуру, обувь, канцелярские принадлежности, бумагу. Солдаты озверели. Бросились по квартирам, расхватали ковры, перины, подушки. Пух летел по Тарнополю. Кричали: «Бей жидов!» И если бы не страх перед наступающим немцем, учинили бы жестокий погром.

Зато когда обозная и тыловая публика, населявшая Тарнополь, вышла, и прошли последние пехотные части, не было ни одной улицы, ни одного дома, из которого не бросали бы камней. Выливали на людей (т.е., на русских солдат и офицеров — Авт.) помои и вонючую грязь. Выбрасывали ночные горшки, стреляли. Многие из офицеров бросались с шашками наголо в квартиры, но, конечно, квартиры были заперты. Атакующие возвращались обратно и приказывали солдатам грабить и жечь. Солдаты бросались в квартиры, ломали, тащили... А потом, вытащив ценные вещи, поджигали дома. Такого озверения я никогда не видывал...

Выстрелы из револьверов — это пустое, а вот как на головы нечистоты выливали, это — красота...».{50}.

"Развращенные большевистской пропагандой, охваченные шкурными интересами, части явили невиданную картину предательства и измены родине. Дивизии 11-й и частью 7-й армии бежали под давлением в пять раз слабейшего противника, отказываясь прикрывать свою артиллерию, сдаваясь в плен ротами и полками, оказывая полное неповиновение офицерам. Зарегистрированы случаи самосудов над офицерами и самоубийств офицеров, дошедших до полного отчаяния. Немногие пехотные и все кавалерийские части самоотверженно пытались спасти положение, не ожидая никакой помощи от обезумевших бегущих полков. Сообщены возмутительные факты, когда дивизия отступала перед двумя ротами, когда несколько шрапнелей заставляли полк очищать боевой участок. Были случаи, когда горсть оставшихся верными долгу защищала позицию в то время, как в ближайших резервных частях шли беспрерывные митинги, решая вопрос о поддержке, а затем эти части уходили в тыл, оставляя умирать своих товарищей. Озверелые вооружённые банды дезертиров грабят в тылу деревни и местечки, избивая жителей и насилуя женщин».{51}.

Разительным диссонансом ко многочисленным описаниям хаоса звучит параграф 3 протокола № 44 заседания полкового комитета гвардии.{52} Кексгольмского полка от 22 июля 1917 года:

"Весь отход из Галиции, начатый и совершённый полком по распоряжению высшего командующего состава, был произведён организованно и в порядке; на указанной позиции полк остановился, закрепился и 16 июля принял бой с превосходящим его во много раз противником, отбил все его ожесточенные атаки, нанёс противнику большой урон и остался в своём расположении, заставив противника отойти и окопаться...».{53}

Согласно сохранившимся архивным данным, хроника событий выглядит следующим образом:

6 июня 1917 г. — оборона и укрепление полком позиций у дер. Звиняги, Ощов, Терешковец Волынской губ.

12 июня — дер.Хмелевка (Галиция).

13 июня — позиции у дер. Угрин на р.Серять.

19-28 июня — оборона и укрепление позиций у дер. Трестьянец.

8-9 июля — оборона и укрепление позиций у дер. Большевцы.

16 июля — дер.Жабенцы Каменец-Подольской губернии.

17 июля — местечко Збриж у границы.

22 июля — местечко Збриж (граница).

Бои были трудные. Дед вспоминал, что в какой-то момент всю «тыловую шушеру», в том числе и его — солдата писарской команды — отправили в окопы. Запомнились ему также кучи Георгиевских крестов, виденные в штабе. «Могли хоть сами себя наградить», — шутил он. Временное Правительство на поскупилось наштамповать большое количество этих наград перед июньским наступлением.

Здесь, на старой государственной границе бывшей Российской империи, достойно закончив Галицийский поход, фактически окончил свою боевую жизнь основанный Петром Первым лейб-гвардии Кексгольмский полк.

3 августа в приказе по полку, изданном в местечке Збриж, было объявлено, что его командир генерал-майор барон Штакельберг убывает в двухмесячный отпуск по болезни и его должность будет временно исполнять полковник Витковский.

Симптоматично, что Кексгольмцы в течение горячего лета 1917 года сохраняли организованность и боеспособность под командой старого царского генерала, происходившего из немцев. Власть командира, видимо, не оспаривалась полковым комитетом. Скорее всего, они поддерживали друг друга. Это даёт основания полагать, что участие группы запасных Кексгольмцев в разгроме особняка гр.Фридерикса в Петрограде было не более, чем печальным эпизодом.

Гвардии Кексгольмский полк не упоминается в скандальных газетных хрониках того времени. Полк просто делал своё дело — воевал. В мемуарах одного из участников событий говорится, что «на общем безрадостном фоне <развала фронта> выделялся Лейб-Гвардии Кексгольмский полк, который приказов слушался, но всегда выносил резолюцию: «За мир без аннексий и контрибуций"».{54}.

Мы не знаем, что послужило истинной причиной отъезда командира из полка. Возможно, он просто устал. Возможно, болезнь была лишь предлогом для отъезда, ибо очень многие офицеры не видели более для себя возможности продолжать службу в разлагающейся армии. При том, что Кексгольмцы явно не торопились разлагаться, было очевидно, что этот полк разделит судьбу всей русской армии. Однако отметим ещё раз: в то время, когда комсостав многих других полков ещё в начале лета был поставлен в невыносимые условия жизни в родных частях.{55} , гвардии Кексгольмским полком до августа 1917 года успешно командовал его законный начальник.

Одним из катализаторов агонии старой русской армии была так называемая «национализация» её частей и соединений, проходившая параллельно с боевыми действиями на австро-германском фронте.

Желание отделиться от бывшей империи высказали практически все развитые окраины, включая и Украину. Нарождающиеся национальные органы власти Украины, в попытке создать собственные вооружённые силы, поощряли переход под «жовто-блакитное» знамя целых воинских частей на том простом основании, что большинство военнослужащих в них родилось на территории украинских губерний. Временное Правительство не могло препятствовать «украинизации» армии. Сменившие его у кормила власти большевики также не мешали «самоопределению наций и народностей». В самом Петрограде создавались «украинские» части из солдат и офицеров старых регулярных русских полков. Как это обычно бывает в таких случаях, и в тылу и на фронте сразу же нашлось немало людей, рассчитывавших извлечь личную выгоду из нового политического поворота. Солдаты стали «записываться в украинцы». Дело зашло настолько далеко, что имела место попытка весь Юго-западный фронт объявить собственностью Украины.{56}.

Памятником этих дней в архиве Кексгольмского полка сохранились справки, выдававшиеся спешно «украинизировавшимся» гвардейцам, убывавшим, например, в «украинский полк Тараса Шевченки":

"На основании телефонограммы исполкома 3 Гвардейской пехотной дивизии от 12 декабря 1917 г. за № 275 настоящее удостоверение выдано лейб-гвардии от Кексгольмского полка того же полка имярек и служит видом на право хранения и провоз одной винтовки за № таким-то и столько-то шт. патрон.

Комполка (подпись)

Пред. полкового комитета (подпись)

Полковой адъютант (подпись)».{57}.

На сентябрь 1917 года в гвардии Кексгольмском полку налицо было: 16 рот примерно по 140 чел. в каждой, нестроевая рота (238 чел.), обоз 1 разряда (179 чел.), 5 маршевых рот (ок. 200 чел.), 1-я и 2-я пулемётные команды (по 150 чел.), команда сапёр (91 чел.), команда пеших разведчиков (120 чел.), команда службы связи (162 чел.), конные ординарцы, ординарцы (13 чел.), знамённый взвод, денщики (4 чел.), посыльные (10 чел.), лазаретная команда 107 чел, команда сборщиков оружия 17 чел, конная разведка 48 чел., музкоманда 40 чел., учебная команда 70 чел., траншейная команда 44 чел., химическая команда 20 чел. и полковой священник о.Иоанн Цветков.{58}.

Жалованье нижних чинов в период с мая по сентябрь 1917 г. существенно повысилось (см. табл.1):

Таблица 1.
Жалованье нижних чинов л.-гв. Кексгольмского полка, в руб.:
Звание май 1917 сентябрь 1917
Подпрапорщик н/д 50
Фельдфебель-сверхсрочник 33,75 н/д
Фельдфебель срочной службы 9,75 17
Старший унтер-офицер 6,75 14
Младший унтер-офицер 2,25 11
Ефрейтор 1,65 8
Солдат 1,50 7,50

Ежемесячные надбавки к жалованью:

За Георгиевский крест 4 степени — 3 рубля,

за крест 3 степени — 5 рублей,

за Георгиевскую медаль — 1 рубль.

По крайней мере, по сентябрь включительно жалованье солдатам платилось исправно. Жалованье их , по сравнению с царским временем, выросло на порядок. Впрочем, и инфляция была немалой.

Вот образец платёжной ведомости писарской команды полка за сентябрь месяц:

"Требовательная ведомость

на получение жалованья писарской командой

Лейб-гвардии Кексгольмского полка

за сентябрь месяц.

Звание, имя и фамилия Отметка о выдаче
р коп
1 Полк. писарь Михаил Карпылев 17 = 1/IX
2 Ст. пис. стар. раз. Георгий Бустеряков 14 =
3 -«- Григорий Федосюк 14 =
4 -«- Иван Перегудов
5 Мл. пис. стар. раз. Леонид Михайловский 11 =
6 -«- Михаил Белоглазов 11 =
7 -«- Николай Георгиевский 19 70 произведён
8 -«- Семён Ключников
9 Старший литограф Евгений Хандов 17 60
10 ефрейтор Сергей Марков 8 00
11 -«- Андрей Гуськов 8 00
12 -«- Александр Эльм 8 00
13 мл. ун. оф. Иван Рыбин 33 00
14 ряд. Иван Обрезков 7 50 1/IX
15 -«- Алексей Макаров 7 50
16 -«-Михаил Зенков 7 50
17 -«-Александр Ардамацкий 7 50
18 -«- Александр Бирнбаум 7 50
19 -«- Дмитрий Елкин 7 50
20 -«- Лука Поготовка 7 50
21 -«- Куприян Дубен 7 50
22 -«- Василий Суханов 22 50 за июль, август, сентябрь.
23 -«- Федор Павлюк 22 50
24 -«- Степан Охват
Итого 298 р. 80 к.

Верно: делопроизводитель чин. воен. вр. <нрзб>

Штабс-капитан Свистовский

16 августа 1917 г.

По сему списку выдано жалованье писарской команде полностью двести восемьдесят девять руб. 80 коп, остатка нет.

Полковой адъютант капитан Свистовский».{59}.

В сентябре штаб полка передислоцировался в дер. Лятава Каменец-Подольской губернии (первый приказ по полку, отданный там, датирован 8 сентября). 20 сентября штаб стоял в село Ивановцы Каменец-Подольской губернии, а 9 октября — в дер. Чудовцы; позднее он переместился в Жмеринку.{60}.

В ноябре 1917 года командир полка полковник Верцинский направил начальнику штаба 3 Гвардейского корпуса рапорт, подводивший итог участию Кексгольмцев в Первой Мировой войне. Вот этот текст — эпитафия полку:

"Командир л-гв Кексгольмского полка — начальнику штаба 3 Гв.дивизии.

ноябрь 1917, № 3212.

При сём препровождаю список потерь людьми вверенного мне полка по ... боям за период настоящей войны.

Командир полка полковник Верцинский.

Список солдат л-гв Кексгольмского полка убитых, раненых и без вести пропавших

за период этой войны.

Число, мес., год Убитых Раненых Без вести пропавших Возврат
14-17.08.1914 - - 3081 198
05-22.11 136 770 592 204
24.11-03.12 22 37 8 17
13-31.12 167 606 1 188
01-20.03.1915 189 622 449 -
31.03-03.04. 3 17 - 5
07-11.04 1 17 - 6
16-24.04 8 20 4 4
21-31.05 63 395 46 134
01-03.06 85 639 369 212
01-06.07 41 412 406 101
01-16.08 24 85 111 34
01-07.09 10 54 18 22
08-15.09 35 204 183 101
15-30.09 39 178 237 91
15-20.07.1916 181 1593 247 616
21.07-08.08 55 431 114 78
16-23.08 9 28 - 10
06-10.09 53 840 746 321
17-23.09 5 172 - 21
02-20.10 8 71 - 10
20-31.10 26 74 - 38
06-19.11 31 77 - 23
08-15.12 - 11 - 10
12-26.01.1917 4 13 1 -
10-23.02 1 38 - -
10-22.03 - 17 - 1
03-17.04 2 23 - 4
02-19.05 1 20 - -
18-28.06 22 160 2 19
09-16.07 16 117 176 9
02-05.08 2 35 8 4
16-31.08 4 16 - -
10-17.09 4 27 - 1
п/п комполка п-к <Верцинский>

Верно: ВРИД полкового адъютанта капитан <нрзб>».{61}

Интересно, кто был этот гвардеец, вернувшийся в свой полк во второй декаде сентября, когда тысячи солдат и офицеров на всём протяжении линии фронта искали повода двинуться в обратном направлении?

Тем временем, летом в Петрограде разбухший и теряющий управляемость запасный батальон лейб-гвардии Кексгольмского полка был реорганизован в гвардии резервный Кексгольмский полк.

На протяжении лета и осени 1917 года резервный полк всё более и более пропитывался антивоенными, анархическими и пробольшевистскими настроениями. Командующий Петроградским военным округом генерал Половцов свидетельствует: «…у Кексгольмцев плохо».{62}. Наконец, резолюция полкового митинга от 18 октября извещает Всероссийский съезд советов, что Кексгольмцы всеми имеющимися силами поддержат «наш Совет в осуществлении лозунга мира, хлеба и свободы».{63}.

Ключевую личную роль в участии групп запасных Кексгольмцев в октябрьских событиях сыграли А.М.Любович, поставленный большевиками (точнее, лично Ф.Э.Дзержинским) захватить и контролировать столичные узлы связи.{64} и участвовавший в их занятии с помощью Кексгольмцев.{65} ; командир 5-ой роты член полкового комитета подпоручик А.Г.Захаров; председатель полкового комитета унтер-офицер Смирнов. Полковой комитет дал Захарову поручение захватить силою вверенной ему роты городскую телефонную станцию.{66}. Активную помощь комиссарам запасного Кексгольмского полка от большевистского Военно-революционного комитета М.М.Лашевичу и М.В.Пригоровскому оказывал солдат полка П.С.Калягин (1893-1958), член большевистской партии с марта 1917 г., агитатор Военного отдела при ЦК РСДРП(б).{67}. Эти трое участвовали в установлении контроля над зданием Государственного банка во главе группы Кексгольмцев и матросов 2-го Балтийского флотского экипажа.{68}.

В конечном итоге, тыловой «двойник» фронтового Кексгольмского полка после переворота окончательно прекратил своё существование как организованная единица, а казармы на Конногвардейском бульваре ещё долгие годы давали приют люмпенизированным бывшим запасным гвардейцам, проституткам, обслуживавшим заодно с ними их революционных сподвижников из 2-го флотского экипажа, и прочему случайному народу.{69}.

Степень разложения тылового Кексгольмского полка характеризует следующий простой факт. Ядро тылового гвардии Семёновского полка после 25 октября реорганизовалось в советский «3-ий Петроградский городской охраны имени Урицкого полк», перешедший в полном составе к белым при первом же удобном случае.{70} ; небольшие сплочённые группы бывших военнослужащих фронтовых Кексгольмского и Литовского полков, как мы увидим ниже, наоборот, организованно примыкали к формирующейся РККА. Резервный же Кексгольмский полк просто исчез, не оставив после себя никаких сколь-либо организованных групп.

В настоящее время в здании по адресу «Конногвардейский, 4» в Санкт-Петербурге располагается городской почтамт и ещё много разных мелких организаций и фирм, явно неспособных поддерживать огромный комплекс.{71} в надлежащем состоянии. Одинокая мемориальная доска, установленная в 1987 году у центрального подъезда, напоминает лишь об участии Кексгольмцев в перевороте 25 октября. Насколько известно автору, это единственный мемориальный знак в память полка на территории России, не считая мемориальных досок на стенах восстановленного в 1990-х г.г. храма Христа Спасителя в Москве. Официальная советская историография старательно игнорировала тот факт, что, по существу, в 1917 году существовало две части, носившие наименование «Кексгольмский полк": одна — фронтовая, а другая — тыловая. Мемориальную доску от советской власти удостоилась получить именно тыловая.{72}. В общем-то, по заслугам и честь.

Последние сохранившиеся в делах фронтового Кексгольмского полка приказы были отданы в Жмеринке Каменец-Подольской губернии.{73}. Приказ №1 от 1 января 1918 года гласит, что, на основании постановления полкового комитета от 27 декабря 1917 года, командиром полка избран «бывший полковник Фёдоров», а его заместителем — «бывший солдат Качалов"; все же не избранные на должности бывшие офицеры переводятся, на основании правительственного декрета о демократизации армии от 16 декабря 1917 года, в ряды солдат на общих основаниях.

3 января комполка Фёдоров объявил в очередном приказе о своей эвакуации из полка по болезни и о назначении Качалова временно исполняющим должность командира. Председателем полкового комитета в это время был некий Саблин.

На следующий день ВРИД комполка Качалов издал приказ следующего содержания:

"Приказ № 5 по полку от 4 января 1918 г. по строевой части.

Не подлежит оглашению.

§1.Объявляю телефонограмму Председателя ИСКОМДИВА от 1 сего января за №1:

Передаю следующую телеграмму инструкции донесения посылаемой от ВРК VII Армии для расформирования армии на основании приказа Верховного Главнокомандующего № 16868 от 23 декабря 1917 г.

1)Для ведения всех частей корпуса немедленно по приезде довести о необходимости всем великороссам и других национальностей, которые безусловно подчиняются СНК образовать Великоросские советские части, все эти части с причитающимися на их долю оружием и прочим имуществом должны быть стянуты в район своих тыловых баз около железных дорог.

2)По формировании советских частей, они после обеспечения свободного прохода будут двинуты со всем имуществом за пределы Украины, где и поступят в распоряжение СНК.

3)Распределение имущества между национальностями должно произойти на основании приказа Командарм 7 о национализации армии 29 декабря 1917 г.

Командарм 7 Триондофилов

Пред ВРК 7 Ленговский

Комиссар 7 Васянин

4104./П. тов предревком

7 Березницкий 06549 наштакор 2 Гв Вельтищев, секр. коркома Кузьмин.

Во все части дивизии для руководства.

№1 Предискомдива Самодуров».{74}.

Появлению на свет процитированного приказа командарма-7, ключевым словом в котором является слово «великоросские», предшествовало объявление 3 декабря 1917 года Центральной Радой Украины Юго-западного и Румынского фронтов украинскими и вынужденное прекращение сношений этих фронтов с российской Ставкой Верховного Главнокомандующего.{75}.

Поставим себя на место оставшихся в строю на январь 1918 года Кексгольмцев. Украинский и иной инонациональный элемент к этому времени из полка уже ушёл. Особого желания воевать за новосозданное украинское государство никто из оставшихся не испытывал. Хотелось домой, в Россию. Политическая обстановка для этих молодых парней.{76} , оказавшихся неожиданно в глубине территории другого государства, была абсолютно неясной. Лишь немногие гвардейцы, в основном, офицеры полка, сделав правильные выводы о сущности новоявленных большевистских властей, отправились в места формирования Белого движения, на Дон.{77}. Выработавшееся чувство ответственности не позволяло оставшимся просто бросить оружие и полковое имущество и разойтись кто куда. Совет Народных Комиссаров в этой ситуации естественно выглядел для них законным — просто в силу своего нахождения в столице России — правительством страны, наконец-то отдавшим ясный приказ: переформироваться по национальному признаку и организованно возвращаться в Россию. Хорошая сохранность архива фронтового Кексгольмского полка — явное свидетельство того, что расформирование его прошло достаточно организованно.

Автору не удалось найти документов или мемуарных свидетельств о том, как именно и куда были выведены остатки полка в 1918 году. Последний хранящийся в полковом фонде РГВИА приказ по полку за № 7 датирован 6 февраля и отдан всё в той же Жмеринке.

Мемуаристы свидетельствуют, что сохранившие порядок остатки кадровых частей российской армии в 1918 году появлялись глубоко в тылу, вплоть до Поволжья, в прежних местах своего базирования, находили там представителей местных властей и сдавали им под расписку вывезенное с фронта имущество. Автор обнаружил в РГВИА документ, составленный Ликвидационной комиссией гвардии Кексгольмского резервного полка, датированный 4 апреля 1918 г. и несущий печать Ликвидационной комиссии.{78} , но он, очевидно, относится к «петроградскому», а не к фронтовому Кексгольмскому полку.

Любители военной истории подсказали автору, что после столкновений с войсками Украинской народной рады 2-ой гвардейский корпус (т.е., 3-я и 4-я гвардейские пехотные дивизии; Кексгольмский полк, напомним, состоял в 3-ей) в начале 1918 года был выведен для демобилизации в Воронежскую губернию. 3-я дивизия была расквартирована в самом Воронеже, там же произошло официальное расформирование входящих в неё полков. Дата расформирования Кексгольмского полка — 3 апреля 1918 года. Согласно доклада о результатах обследования формирующихся частей Красной Армии в Рязанской, Тамбовской, Воронежской губерниях и Донской республике, составленного М.Н.Тухачевским для Военного отдела ВЦИК РСФСР 18 мая 1918 г., в Воронежском гарнизоне обнаруживаются «Гвардейский социалистический Литовский полк», «1-й Воронежский социалистический гвардейский полк», формируемый из остатков 3-ей гвардейской дивизии, и малочисленный «конный Кексгольмский полк». Будущий маршал Советского Союза и бывший офицер лейб-гвардии Преображенского полка отметил, что эти части находятся в относительном порядке по сравнению с другими. Впоследствии все они вошли в состав 1-ой Воронежской пехотной (с 22 октября 1918 г. — 12-ой стрелковой) дивизии РККА, причём некий отдельно упоминаемый «гвардейский Кексгольмский полк» послужил основой для формирования её 7-го (а по введении общевойсковой нумерации — 106-го) стрелкового полка РККА.{79}.

Эта история несколько не вяжется с деталями биографии Ивана Обрезкова, вернувшегося, наконец, домой в Павловский Посад в 1922 году. В часто требовавшихся разными советскими инстанциями автобиографиях он неизменно писал: «в 1917 году перешли в ряды Красной Армии, служил в г.Ленинграде и Каменец-Подольске...». Почему при этом не упоминался Воронеж, неизвестно. Осталось неизвестным также, где он вообще был и где именно служил в течение 1918 -1922 г.г. Судя по записи в «трудовом списке».{80} , факт его службы в РККА подтверждался военным билетом, выписанным Павловопосадским райисполкомом 14 октября 1932 г. Характерно, что дед принёс с собою домой бережно сохранённый им нагрудный крест Кексгольмца и спрятал его на чердаке. Впоследствии дом был Обрезковыми продан, а крест так и остался запрятанным где-то за стропилами: не до него было, в начале 30-х г.г. дед был арестован. Но ему везло, он вернулся и из лагеря, и с очередной войны.{81}. Он умер в восьмидесятом, и смерть его была мгновенной, как и напророчили ему доктора после возвращения домой с больным сердцем в 1922 году. В его письменном столе в перевязанном бечёвкой пакете среди самых важных личных бумаг всегда лежали его фотографии в форме Кексгольмца: жёлтый кант по отвороту гимнастёрки, надраенная бляха с двуглавым орлом и белый крест с вензелем Петра на груди. На обороте одной из них он надписал: «Служивший лейб-гвардии Кексгольмского полка 3-ей дивизии 2-го корпуса рядовой-переписчик Иван Прокопьев Обрезков. 1916 год. Петроград». Он не уничтожил эти фотографии и не заклеил оборотную сторону, как это сделали многие и многие другие.

Иногда мне кажется, что целую жизнь спустя его просто догнала одна из шальных пуль семнадцатого года.

Большинство нижних чинов полка так или иначе — зачастую, просто по совокупности обстоятельств — оказалось на службе в РККА. Большинство же офицеров, в конце концов, примкнуло к Белому движению. Всего в Белых армиях воевало 77 бывших офицеров-Кексгольмцев, в т.ч. 67 на Юге, 6 в армии Колчака, по 2 на Севере и Северо-Западе.{82}. В Красной Армии на службе в период Гражданской войны состояло не менее 6 офицеров-Кексгольмцев.{83}.

Если в Красной Армии группа бывших Кексгольмцев послужила ядром для формирования упомянутого 106-го стрелкового полка, то у белых на основе кадров полка были развёрнуты две Кексгольмские роты одного из батальонов Сводного Гвардейского полка Вооружённых Сил Юга России. Впоследствии эти военнослужащие были эвакуированы вместе с остатками Белых армий, оказались на Балканах (в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев, а также в Греции) и при 4-ом отделе эмигрантского Российского Общевоинского Союза (РОВС) в 1920-е г.г. было создано Общество офицеров л.-гв. Кексгольмского полка.{84}. В русской церкви в Афинах автору в 1996 г. довелось видеть икону, вложенную бывшими чинами полка — эмигрантами. Но все эти события есть лишь следствие того факта, что история лейб-гвардии Кексгольмского полка весной и летом 1917 года распалась на личные истории его солдат и офицеров.

Подчеркнём: советский 106-ой стрелковый полк ни в коей мере не может претендовать на право считаться преемником исторического Кексгольмского полка, равно как и прочие советские — и нынешние российские — гвардия и армия не имеют абсолютно никакого права считать себя преемниками исторических российских императорских гвардии и армии.

Чрезвычайно странно наблюдать нынче систематические усилия представить красную звезду и двуглавого орла символами «нашего общего великого прошлого». Увы: РСФСР/СССР и дореволюционная Россия — два разных государства, а нынешняя Россия является, к несчастью, наследником именно РСФСР/СССР.{85}. Лучшей иллюстрацией к этому тезису является сравнение процесса агонии исторической российской армии и армии Советской. Последние полтора десятилетия отечественные газеты пестрят сообщениями об участии действующих и отставных офицеров армии, флота, госбезопасности, МВД во многочисленных скандалах уголовного характера. Такие факты, как проведение воровской сходки на территории элитной Таманской дивизии, использование военной авиации для комфортной перевозки уголовных авторитетов, контрабандных грузов и наркотиков, организованные хищения цветных металлов, приборов и пр. с территорий военных частей, широкое участие военных в организованных преступных группировках свидетельствуют о том, что произошла смычка большого числа офицеров с асоциальным элементом. Видимо — в терминах систем ценностей — офицеры Советской Армии и не отстояли от упомянутого элемента слишком далеко. В период же распада исторической российской армии подобные вещи были практически невозможны. Исключения, действительно, были. Однако, оказавшиеся в нищете офицеры в 1917-18 г.г. в громадном большинстве своём или искали способ продолжать служить Родине (именно поэтому, трагически ошибаясь, столь многие и примкнули к красным), или организовывали артели грузчиков, но не сотрудничали с уголовниками.

Именно поэтому, говоря о гибели вооружённых сил старой России, уместны слова Сегюра: «Одни среди стольких врагов, вы пали с большею славою, чем они возвысились».{86}. Нынешнее же падение возвысившихся скорее напоминает фарс.

Последними относительно известными эпизодами истории Кексгольмцев были привлечение бывшего офицера полка Ивана Фиргуфа в качестве одного из главных обвиняемых по так называемому «делу церковников» в 1918-1920 г.г. и осуждение немногих оставшихся на житье в Ленинграде офицеров по «гвардейскому делу» 1931 г.

О Фиргуфе следует сказать особо. Сын рижского доктора, он родился в 1868 г., окончил кадетский корпус, служил в Кексгольмском полку в Варшаве. В возрасте 25 лет раздал своё имущество бедным и сознательно принял монашеский постриг. Подвизался в Зосимовой пустыни и в Троице-Сергиевой Лавре. В 1918 году он, под именем о. Ионы, принял заведомо гибельную должность наместника знаменитого Саввина Сторожевского монастыря в Звенигороде. Предыдущий наместник к этому времени уже находился в заключении. По мере сил, о.Иона протестовал против осквернения мощей преп. Саввы. В материалах советского следственного дела, по которому бывший Кексгольмец имел честь проходить вместе с А.Д.Самариным и проф. Н.Д.Кузнецовым, зафиксированы его слова: «Мне самому, когда я служил в военном ведомстве, неоднократно приходилось производить следствие и самому судить. Следователь должен говорить языком обвиняемых. Шпицберг (следователь — А.М.) записывал собственноручно и мне не давал читать... Следователь угрожал мне... Меня оскорбил гражданин Шпицберг, который сказал, будто бы я обращался к нему с просьбой: если монастырь закроют, то я не знаю, где существовать. Я никогда не обращался, и Шпицберг совершенно изменил мои слова... Он говорит: «...снимайте сан, переходите на службу и мы вас обеспечим»...».

В последнем слове настоятель сказал: «Не желаю ничего просить, как и Христос у Пилата. Я решительно желаю, чтобы трибунал исполнил волю Божию». О. Иона не отрёкся от того, во что верил, получил свой срок, по отбытии его служил в Троице-Сергиевой Лавре и после 1929 г. сгинул где-то навсегда.{87}.

По сфабрикованному ОГПУ так называемому «ленинградскому заговору гвардейских офицеров» в 1931 году было арестовано 2 бывших штаб-офицера и 4 бывших обер-офицера Кексгольмского полка. Согласно чекистским документам, руководил контрреволюционной группой однополчан капитан Каминский. Их судьба неизвестна. Вероятнее всего, эти шестеро, в составе нескольких сотен бывших офицеров гвардии, были расстреляны в мае 1931 года.{88}.

В СССР единственным учреждением, носившим наименование Кексгольмского, был концлагерь на несколько тысяч человек.{89}.

Сам город Кексгольм, по случаю окончательного изъятия его из «капиталистического окружения».{90} , получил в 1944 году безликое наименование — Приозерск.{91}.

Всё.

Павловский Посад — Москва — Санкт-Петербург
7 мая 2002 года
Дальше