Часть V.

Окопная война

Глава 1.

«Кровавый угол»

Сражение у Спотсилвейни

1863 год был подобен метеору, озарившему небосвод американской истории ярким ослепительным светом. Начавшись как год громкого триумфа Конфедерации, он быстро превратился в год коренного перелома в гражданской войне, и его конец уже сулил Северу самые блестящие перспективы на будущее.

Первая серьезная неудача постигла южан на восточном театре боевых действий. Генерал Ли, одержав победу при Чанселорсвилле, перехватил у врага инициативу и сам перешел в наступление. Снова, как и в 1862 году, он двинул свою армию через Мериленд в Пенсильванию с тем, чтобы выманить Потомакскую армию на открытое пространство и paзгромить ее в решающем сражении. После южане рассчитывали заставить обезоруженное правительство Союза пойти на мирные переговоры.

План генерала Ли сработал, и встреча двух армий действительно произошла на открытом пространстве у небольшого пенсильванского городка Геттисберг. Три дня (1–3 июля) там продолжалась невиданная по своему упорству битва, ставшая самой кровавой из всех битв, произошедших на американском континенте. Южане сражались, как всегда, с отчаянной храбростью, но и северяне, возможно, впервые за [369] всю войну ощутившие себя защитниками отечества, не уступали им в упорстве и мужестве. Они отбили основные атаки неприятеля, нанеся ему при этом страшные потери, и 4 июля Ли отвел свою потрепанную армию на юг.

Начало его отступления совпало по времени еще с одной катастрофой. 4 июля 1863 года армия генерала Гранта после долгой осады и ожесточенного сопротивления врага овладела крепостью Виксберг, штат Миссисипи. То был последний опорный пункт конфедератов на всем протяжении великой американской реки, и с его падением Юг был словно рассечен надвое. Техас, Арканзас и большая часть Луизианы оказались отделенными от остальной Конфедерации могучей старой Миссисипи, по которой свободно крейсировали теперь обшитые железом флотилии федеральных канонерок.

Но южане пока еще не были сломлены, хотя два страшных поражения, следовавших одно за другим, ошеломили их. Словно боксер, пришедший в себя после нокдауна, Конфедерация бросилась в контратаку, и ее ответные удары были ужасны по своей силе. В сентябре 1863 года армия генерала Бракстена Брэгга наголову разбила Огайскую армию генерала Розенкранса у Чикамуги и загнала ее осколки в город Чаттанугу, штат Теннесси. Впервые за всю войну отдельная полевая армия северян оказалась в осаде, и судьба ее повисла на волоске.

Однако южанам так и не удалось перерезать этот волосок. Линкольн поручил спасение осажденного города победителю у Донелсона, Шайло и Виксберга — генералу Улиссу С. Гранту, и тот справился с поставленной задачей. Прибыв непосредственно в Чаттанугу, Грант вскоре деблокировал город, протащив в него значительные подкрепления, а затем контрударом прорвал кольцо осады и разгромил армию Брэгга. В результате почти весь Теннесси перешел в руки федералов, которые теперь нависли над штатом Джорджия и его столицей — крупным индустриальным центром Атлантой.

Впрочем, развить достигнутый успех до конца года федералы не успели. Пришла зима, и на арене ожесточенной борьбы наступил традиционный антракт.

1863 год был знаменателен не только драматизмом разыгравшихся событий, но и той эволюцией, которую проделала [370] за этот период пехотная тактика. Окоп, впервые появившийся в 1862 году и начавший входить в общее употребление в конце 1862 — начале 1863 годов, окончательно завоевал себе место под солнцем и стал непременным атрибутом любой оборонительной позиции.

Солдаты-южане, которым чаще приходилось отражать нападения, чем наступать, первыми по-настоящему оценили преимущества глубоких и надежных траншей и теперь приступали к их подготовке сразу, как только намечалась серьезная перепалка. Они проделывали эту работу на редкость качественно и быстро, не давая своим врагам никаких шансов на проведение фронтальных атак. «Когда мятежники останавливались, — писал федеральный офицер полковник Лиман, — первый день позволял им выкопать хороший стрелковый окоп, второй — возвести правильный пехотный бруствер с артиллерийскими позициями, а третий — бруствер с засеками впереди и с выкопанными батарейными позициями сзади. Иногда они проделывали эту трехдневную работу за первые же 24 часа».

Северяне также уделяли большое внимание траншеям и полевым укреплениям. Осенью 1863 года они даже внесли в их разработку свой существенный вклад, обнеся позиции под Чаттанугой оградой из колючей проволоки. Это нововведение дорого обошлось южанам, которые пытались в предрассветном тумане овладеть траншеями противника. Наткнувшись на заграждения, о существовании которых они не подозревали, конфедераты попали под массированный ружейный огонь и отступили, проклиная «дьявольскую выдумку янки».

Одним словом, окопная война была к началу 1864 года уже совершенно обыденным явлением на полях сражений американской гражданской войны. Солдаты обеих враждующих армий настолько к ней привыкли, что обычно выступали в поход, неся на плече, кроме винтовок, еще и лопаты (этим отличалась в частности Теннессийская армия Шермана).

В таких условиях старый боевой порядок, т.е. сомкнутая двухшереножная линия, был не более эффективен, чем антивоенная демонстрация, и наступательная тактика тоже стала стремительно изменяться. Начало этому изменению было [371] положено пехотой Джексона, атаковавшей позиции 11-го корпуса в сражении при Чанселорсвилле. Тогда, напомним, пехотная линия под влиянием лесистой местности сама собой превратилась в подобие стрелковой цепи и рассыпного строя.

Позже подобный образ действий получил свое развитие, и, как писал один из историков гражданской войны — британский полковник Роджерс, «во всех конфедеративных армиях стало общей практикой атаковать небольшими колоннами, образующими последовательные волны и следующими позади стрелковых роев».

Правда, и северяне вскоре стали использовать ту же наступательную тактику. «Очень немногие из сражений, в которых я участвовал, велись так, как это описано в европейских учебниках, т.е. в сомкнутых массах и четком боевом порядке, маневрируя корпусами, дивизиями и бригадами, — вспоминал генерал Уильям Шерман. — Мы были в основном в лесистой местности, и хотя наши линии разворачивались согласно тактическим правилам, солдаты обычно сражались в сильных стрелковых цепях, используя неровности местности и любое другое прикрытие».

Но даже новый, усовершенствованный боевой порядок не устранял препятствий, возникающих перед теми, кто атаковал укрепленные позиции противника. Как показал опыт боев 1864–1865 годов, хорошо окопавшаяся пехота по-прежнему была крепким орешком, который нельзя было разгрызть фронтальными ударами.

Вернемся, однако, к дальнейшим событиям войны. Зимний антракт был использован южанами и северянами, чтобы собраться с силами: первыми — для отчаянной обороны, вторыми — для нанесения решительных ударов. В рамках этой подготовки Линкольн принял судьбоносное для всей войны решение. 28 февраля 1864 года по его инициативе Конгресс присвоил Улиссу Гранту звание генерал-лейтенанта (на тот момент высшее военное звание в стране), а 9 марта того же года президент назначил его верховным главнокомандующим вместо генерала Генри Хеллека (последний, бывший когда-то командиром Гранта, стал теперь его подчиненным на должности начальника штаба). [372]

Как и многие его предшественники, Грант начал свою деятельность на посту командующего с организационных изменений. Он укрупнил армейские корпуса путем слияния тех, что уже существовали, нечто, напоминающее бернсайдовские гранд-дивизии. Теперь в Потомакской армии насчитывалось всего три корпуса под командованием генералов Уоррена, Седжвика и Хенкока. Кроме того, ей был придан 9-й корпус во главе с «героем» Фредериксберга генералом Бернсайдом.

Это нововведение Гранта вызвало в армии резкое неприятие и считалось не самым удачным из его шагов. К 1864 году у солдат-северян уже выработалась особая корпоративная гордость за свой полк, бригаду, дивизию и особенно корпус, бывший для них как бы маленькой армией. Со времен Хукера они носили на кепи отличительные кокарды и привыкли называть себя ветеранами того или другого корпуса, от чего теперь приходилось отказываться.

Другой решительный шаг Гранта, напротив, был очень популярен среди потомакцев и резко поднял авторитет нового командующего. С самого начала войны Вашингтон был переполнен разного рода бездельниками в военной форме, считавшимися гарнизоном федеральной столицы. В основном это были солдаты и офицеры так называемых полков тяжелой артиллерии — сильных пехотных формирований двойного состава, которые, однако не сделали по врагу ни единого выстрела. Формально они принадлежали Потомакской армии, которая в целом испытывала к ним презрение и стойкую неприязнь, обычную у ветеранов по отношению к тыловым крысам.

Генерал Грант решил наконец заставить этих сытых и гладких вояк испытать на собственной шкуре, что значит мерзнуть в траншее и идти навстречу вражескому огню, и перевел их всех прямо в боевые бригады и дивизии. Таким образом, он существенно пополнил Потомакскую армию, доведя ее численность до 118 тысяч человек, и сильно польстил ветеранам этой армии. Последние, как и следовало ожидать, встретили своих новых соратников насмешками и издевками. Как-то на марше ветераны показали проходящим мимо тяжелым артиллеристам лежавший на обочине полуразложившийся труп, добавив при этом: «Смотрите, что вас ждет». [373]

Впрочем, такое отношение к гарнизонным солдатам продержалось в армии недолго, до первых серьезных боев, в которых те показали себя с самой лучшей стороны.

Новый главнокомандующий вскоре представил Линкольну и свой план стратегических операций, вызвавший у президента полное одобрение. Грант намеревался нанести по Конфедерации несколько одновременных ударов, чтобы не дать противнику возможности сконцентрировать свои силы на каком-нибудь одном направлении. Главными ударами были два: наступление войск Уильяма Шермана на Атланту и оборонявшую ее армию Джозефа Джонстона и удар Потомакской армией по генералу Ли и его северовирджинским частям. Вторую из этих двух операций Грант собирался возглавить лично, хотя формально командующим Потомакской армией оставался Джордж Гордон Мид, одержавший победу у Геттисберга. Одновременно с Вирджинского полуострова удар в направлении Питтерсберга наносила небольшая Джеймская армия генерала Батлера, а войска другого генерала-политикана Франца Зигеля развивали наступление в долине Шенандоа. Иными словами, план Гранта заключался в том, чтобы, используя численное превосходство Севера, сковать оборону конфедератов на всех фронтах и, если не разгромить их в решающем сражении, то по крайней мере истощить живые и материальные ресурсы Юга и разрушить его экономику.

Выполнение этого замысла началось поздней весной 1864 года. 4 мая Потомакская армия, насчитывавшая 118 тысяч человек, переправилась через Раппаханок по броду Германна и вторглась в лесной массив Глушь, уже бывший однажды ареной ожесточенной борьбы. Генерал Ли со своими 62 тысячами ветеранов ожидал противника под сенью густого леса. Неподалеку от того места, где ровно год назад потерпел поражение Хукер, снова разгорелось яростное сражение. Как по количеству участвовавших в нем войск, так и по беспорядочности, неуправляемости и ожесточению солдат оно превзошло Чанселорсвиллскую битву и стало для обеих армий настоящим кошмаром. В густых и темных лесных зарослях, не позволявших разглядеть происходящее далее чем в 10–20 ярдах, южане и северяне сражались на протяжении двух [374] долгих дней — 5 и 6 мая, и ни одна из сторон поначалу не могла добиться решительного перевеса. Наконец, утром б мая 2-й корпус генерала Хенкока атаковал правый фланг конфедератов, состоявший из 3-го корпуса генерала Хилла, и застиг южан врасплох. (Хилл ожидал, что его сменит 1-й корпус Лонгстрита и не предпринял надлежащих мер предосторожности.) Оборона южан была прорвана, а торжествующие федералы уже почти вышли в тыл позиций Северовирджинской армии и отрезали ее от Ричмонда. Но тут на помощь частям 3-го корпуса неожиданно подошли свежие войска 1-го армейского корпуса генерала Лонгстрита{9}. С четырьмя передовыми бригадами он лично обошел левый фланг Хенкока и стремительной атакой привел его в полное замешательство.

Удача улыбнулась южанам и на их левом фланге. Джон Б. Гордон со своей бригадой из Джорджии нанес северянам чувствительный контрудар, и лишь наступившая ночь помешала ему развить достигнутый успех.

В результате этого двухдневного яростного сражения Потомакская армия была потрепана и побита не меньше, чем в мае 1863 года. Но, в отличие от Хукера, Грант не был сломлен и не пожелал признавать поражение. Как писал когда-то друг и соратник нового главнокомандующего Уильям Шерман, самым главным и лучшим его качеством как полководца было абсолютное нежелание считаться с тем, что неприятель может с ним сделать, и это качество проявилось в 1864 году в полной мере.

Грант потерял в сражении в Глуши 18 тысяч человек — больше, чем Хукер за три дня у Чанселорсвилла, и нанес противнику значительно меньший урон — всего 8 тысяч человек (правда, среди потерь конфедератов снова был один из их военных вождей — генерал Лонгстрит; в неразберихе боя, его, как и Джексона, подстрелили собственные солдаты как раз в тот момент, когда он собирался лично возглавить их атаку. Впрочем, ранение Лонгстрита оказалось ни смертельным [375] , ни даже слишком тяжелым, хотя ему и пришлось сдать командование генералу Андерсону), но Гранту было, похоже, на это наплевать. Словно бульдог, он вцепился в генерала Ли мертвой хваткой и, даже израненный, не разжимал челюстей. После краткого отдыха вечером 7 мая Потомакская армия двинулась прочь из Глуши, но не на север, а на юг. Теперь ближайшей целью Гранта была маленькая деревушка Спотсилвейни в несколько домов, превратившаяся благодаря соседству с перекрестком дорог в стратегически важный объект. Заняв ее, Грант мог стать со своей армией непреодолимой стеной между Северовирджинской армией и Ричмондом.

Ли вскоре разгадал маневр противника и также заспешил к Спотсилвейни. Дороги, которыми располагали северяне, были более короткими, но слишком узкими, и к тому же проходили по незнакомой для них местности. Как следствие, ночной марш походных колонн Потомакской армии не превышал по скорости движение похоронной процессии и сопровождался неизбежными блужданиями и потерями ориентировки. Солдаты вспоминали его потом как худшее из того, что им приходилось переживать за годы войны. «Колонна начинала идти, — писал один из них, — но, пройдя ярдов сто, останавливалась, а когда люди уже были готовы лечь на землю, снова начинала идти, повторяя это опять и опять...»

Марш, который пришлось проделать южанам, также не был оздоровительной пешей прогулкой, а дороги, которыми они воспользовались, тоже оставляли желать лучшего, но отличаясь большей выносливостью и хорошо знакомые с местностью, они сумели обогнать врага. Когда ранним утром 8 мая федеральный корпус генерала Уоррена вышел к холму Лорел у Спотсилвейни, он наткнулся там на спешенную кавалерию генерала Фицхьюли, за которой уже разворачивались части 1-го корпуса Северовирджинской армии. Грант проиграл гонку к Спотсилвейни, и его обходной маневр снова не удался.

Впрочем, эта неудача не обескуражила нового главнокомандующего северян. «Я никогда не маневрирую», — заявил как-то Грант в приватной беседе, и хотя генерал Ли уже вынуждал его отходить от этого правила, он по-прежнему оставался [376] сторонником непрерывных лобовых ударов. Именно на них была построена его стратегическая концепция войны на истощение, и если для того, чтобы вымотать армию генерала Ли, требовалось ухлопать половину собственных солдат, Грант готов был пойти и на такой шаг. 10 мая, предвидя кровопролитное сражение и большие потери собственной армии, он написал генералу Хеллеку в Вашингтон: «Пошлите в Белл-Плейн всю пехоту, какую вы только сможете собрать и наскрести. При теперешнем положении армии 10 тысяч человек могут быть сняты с укреплений Вашингтона помимо тех войск, которые уже пришли туда после выступления Бернсайда. Некоторое количество можно взять также из департамента Уолла».

Как показали дальнейшие события, эта мера оказалась совсем не лишней: Ли всерьез настроился дать у Спотсилвейни оборонительное сражение. Он прибыл в эту деревушку уже в 5 часов вечера 8 мая вместе со 2-м корпусом Юэлла, а вскоре к нему присоединился и 3-й корпус Хилла. Вместе они без труда отразили все попытки передовых федеральных частей отбросить их от важного перекрестка, а с наступлением темноты приступили к работе. Всю ночь с конфедеративных позиций доносился непрерывный стук топоров, удары лопат и кирок, и на рассвете перед глазами удивленных федералов предстала непрерывная шестимильная линия окопов.

Генерал Ли, объехав утром свои позиции, остался в общем доволен возведенными укреплениями, но приказал на всякий случай сделать их еще более надежными. Тогда, несмотря на усталость от многомильного марша и ночных земляных работ, конфедераты снова взялись за лопаты, и к вечеру их оборонительные позиции приняли практически законченный вид. Теперь это были уже не прежние стрелковые ячейки, соединенные перемычкой и защищенные обычным земляным бруствером, а настоящие долговременные укрепления, способные выдержать как атаки пехоты, так и артиллерийский огонь. Траншеи были углублены так, чтобы даже высокий человек мог скрыться в них с головой, и усилены изнутри бревнами. Поверх земляного бруствера южане также положили бревна в качестве дополнительной защиты [377] против винтовочного огня. Под бревнами были сделаны узкие щели амбразур, через которые засевшие в окопах пехотинцы могли вести огонь, не подставляя себя под выстрелы неприятеля. Подступы к этой весьма внушительной линии прикрывались засеками, устроенными в нескольких сотнях ярдов впереди. Они представляли собой поваленные деревья с заостренными ветвями, торчавшими в сторону неприятеля, как иглы дикобраза. Позади же линии окопов артиллеристы оборудовали батарейные позиции и разместили на них свои пушки, чтобы накрывать все подходы перекрестным огнем. Наконец, для защиты от анфиладного огня были образованы траверсы, т.е. солидные земляные насыпи, или брустверы, отходящие назад от основной линии под прямым углом. Конфедераты насыпали их с такой частотой, что сверху позиции напоминали частую гребенку.

Впрочем, оборонительные линии Северовирджинской армии не были лишены и некоторых слабостей. Южане закладывали их в спешке, да к тому же еще и ночью, и потому очертания траншей получились неровными, с большим количеством выступов и углов. Самый крупный из них был образован в центре позиции и сверху напоминал огромную дугу, за что конфедераты назвали его Подковой мула. Однако такая подкова не могла принести Северовирджинской армии удачу. Напротив, как с должным основанием считали военные инженеры, она была самым слабым местом в возведенной оборонительной линии, поскольку могла подвергаться атакам сразу с двух, а то и с трех сторон.

Роберт Ли, военный инженер по специальности, конечно, знал эту нехитрую истину не хуже своих офицеров. Однако выпрямление Подковы, т.е. закладка новой линии траншей требовала, во-первых, дополнительного труда и без того уставших солдат-южан, а во-вторых, времени, которого на войне всегда не хватает. Ли слишком дорого ценил как то, так и другое, и решил оставить все, так есть. В конце концов Подкова была занята 2-м корпусом Юэлла, солдаты которого считались питомцами и наследниками Джексона Каменная Стена, и, как любил говаривать этот генерал, они иногда могли и не взять позиции неприятеля, но уступить врагу свои — никогда. Поэтому Ли ограничился лишь тем, что приказал поставить [378] внутри Подковы несколько артиллерийских батарей, до известной степени компенсировав уязвимость этого пункта, Улисс Грант сначала не знал всех слабостей обороны южан. Даже тщательная рекогносцировка местности не всегда позволяла с большой точностью определить основные очертания неприятельской линии, а учитывая то, что штабная [379] работа в Потомакской армии всегда велась из рук вон плохо, с уверенностью можно сказать, что такая рекогносцировка и не проводилась. В результате за плохую организацию пришлось расплачиваться простому солдату: чтобы нащупать уязвимые места в линии траншей Северовирджинской армии, Грант решил 10 мая предпринять несколько пробных атак, естественно, сопряженных с большими жертвами.

Первым разведку боем было поручено провести генералу Хенкоку и его солдатам. Еще вечером 9 мая он с тремя дивизиями своего корпуса двинулся на крайнюю правую оконечность линии северян, собираясь попытать счастья на левом крыле противника. Но южане заметили перемещение крупных масс неприятельской пехоты, и генерал Ли направил ей наперерез дивизию Хита из корпуса Хилла. Утром 10 мая в районе 9.30 она неожиданно атаковала дивизию Френсиса Берлоу и в ходе короткого боя сильно ее потрепала, захватив даже одно орудие. Несмотря на это, атака корпуса Хенкока все же состоялась. В 11 часов утра три его дивизии бросились в атаку на левый фланг конфедератов, где их ждала всего одна дивизия Филдса. Но меткость стрельбы южан и сила их укреплений были таковы, что и ее одной оказалось достаточно для отражения натиска втрое превосходящих сил врага. После короткого боя они ретировались, не добившись успеха и оставив на подступах к траншеям несколько сот убитых и раненых.

Новая атака, предпринятая чуть позже, около 3 часов пополудни, также оказалась безрезультатной. Северяне, атаковавшие на этот раз левое крыло 1-го корпуса ближе центру, преуспели только в том, что доставили своим врагам дополнительное снаряжение и оружие. После того, как атакующие части в замешательстве отступили, конфедераты вылезли из своих укреплений и подобрали винтовки и патронные сумки убитых янки.

И только третья попытка найти критическую точку в позиции южан увенчалась частичным успехом. В тот день северяне почти одержали победу благодаря талантам пехотного полковника по фамилии Аптон.

В 1864 году Эмори Аптон был одним из самых юных офицеров Потомакской армии: ему едва исполнилось 24 года. [380] В 1856 году он поступил в Вест-Пойнт, где отличился блестящими знаниями и научным складом ума. Вскоре после начала гражданской войны Антон закончил академию восьмым в своем выпуске и поступил на службу в артиллерию. Впрочем, как и многие другие офицеры этого элитного рода войск, он вскоре был с повышением переведен в пехоту и возглавил 121-й Нью-йоркский полк. Знания и научное мышление и здесь помогли ему завоевать авторитет у подчиненных и начальства. К 1864 году Аптон уже был командиром 2-й бригады 1-й дивизии 6-го армейского корпуса, хотя по-прежнему оставался в чине полковника.

Стремительный карьерный рост совсем не вскружил голову юному бригадиру, что, принимая во внимание его воспитание, было невозможно. Аптон родился в Огайо в протестантской семье и вырос на традиционных пуританско-аболюционистских ценностях. С юных лет он тщательно заботился о своем нравственном и физическом здоровье и даже отказывался спать на подушках, опасаясь, что от этого его плечи станут круглыми и покатыми.

К войне, или, вернее, к тому, как она ведется, Аптон относился весьма критично. Особенно он был недоволен федеральным генералитетом, который, по его словам, командовал лучшими войсками в мире, но совершенно не умел с ними обращаться. «Я никогда не слышал, чтобы наши генералы пробормотали хотя бы одно подбадривающее слово до или после сражения, — писал Аптон. — Я никогда не видел, чтобы они объезжали линии и говорили каждому полку, что он удерживает важную позицию и что от него ждут, что он будет стоять до последнего. Я никогда не слышал от них призывов, в которых говорилось бы о любви каждого солдата к своему знамени или о патриотизме. Мне также не приходилось видеть, чтобы генерал благодарил свои войска после боя за проявленную ими доблесть».

Наконец, в мае 1864 года Антону представился случай самому продемонстрировать армии, как именно следует обращаться с «лучшими войсками в мире». Тщательно изучив местность в центре неприятельских позиций, напротив которой стояла его бригада, молодой полковник обратился к вышестоящему командованию с собственным планом прорыва [381] обороны южан. Этот план, как и следовало ожидать, был основан на научном подходе, и, должно быть, именно этим он понравился дивизионному и корпусному начальству. Аптон предлагал ударить по самому слабому участку неприятельских траншей (по Подкове мула) с запада, и, овладев частью линии окопов, двинуть затем в атаку дивизии с соседних участков, чтобы довершить прорыв.

Изюминка же плана была в том, как именно Аптон собирался решить главную проблему — проблему проведения лобовой атаки на окопавшуюся пехоту. Чтобы она увенчалась успехом, талантливый полковник предлагал выделить 12 пехотных полков и сформировать их в четыре последовательные линии. Первая из них должна была проводить прямую атаку, а вторая и третья, приблизившись за ее спиной к траншеям противника, повернуть направо и налево, залечь и огнем своих винтовок с флангов обеспечить успех прорыва. Четвертая линия служила резервом и приходила на помощь первым трем в критический момент боя.

Но даже такая тщательно продуманная схема могла сработать лишь при четком взаимодействии и быстроте передвижений атакующих войск. Последнее условие было особенно важным, и Аптон, когда согласие командования на осуществление его плана было получено, категорически запретил своим солдатам останавливаться и отвечать на огонь противника. Однако хорошо зная, что в горячке боя этот приказ будет просто забыт, полковник проследил, чтобы все полки, кроме тех, что составляли первую линию, хоть и зарядили свои винтовки, но не надевали на шпеньки капсюля.

Наконец, около 6 часов вечера 10 мая, когда все приготовления были закончены и офицеры получили подробнейшие инструкции, а местность, где должны были развернуться основные события, еще раз детально изучена, запланированная Антоном атака началась. В походном порядке его полки прошли по узкой дороге через густой лес, подступавший к Подкове с запада на расстоянии 200 ярдов. Используя его как прикрытие, северяне образовали боевые линии и с молниеносной быстротой бросились в атаку. Ускоренным шагом, почти переходящим в бег, они поднялись по пологому склону небольшой высоты, на вершине которой, спрятавшись [382] в своих траншеях, их уже ждали вражеские пехотинцы. То были бойцы бригады Долса дивизии Роудса 2-го армейского корпуса — отчаянные рубаки, яростно кидавшиеся в штыки на вражеские позиции в сражении при Геттисберге. Двенадцать федеральных полков, выпрыгнувших из леса, как чертик из табакерки, конечно, удивили их своей быстротой, но ничуть не испугали. Схватившись за винтовки, люди Долса открыли беглый огонь, и десятки солдат-северян, схлопотавших по пуле, кубарем покатились к подножию холма.

Однако люди Антона тоже были опытными пехотинцами и не растерялись под ружейным огнем. Действуя с четкостью и слаженностью часового механизма, они выполнили все инструкции своего командира: полки второй и третьей линий, сблизившись с противником на прицельный выстрел, надели капсюли на шпеньки своих Спрингфилдов и открыли огонь, в то время как три полка первой линии под их прикрытием бросились в штыки.

Южане также приготовились к рукопашной и ожидали северян с заряженными винтовками и примкнутыми штыками. Когда же самые отчаянные из федералов перемахнули через засеки и подбежали к брустверу, они дали залп, а затем выпрыгнули из окопа и перекололи тех, кто остался от передней шеренги, штыками. Но на смену павшим уже спешили задние ряды, а у южан не осталось заряженных стволов, чтобы достойно их поприветствовать. Воспользовавшись этим, северяне подошли к самому краю траншей и выпалили в столпившихся там врагов практически в упор. Затем, схватив свои винтовки, как гарпуны, они принялись наносить удары сверху вниз. Окоп мгновенно наполнился убитыми и ранеными.

Но храбрые конфедераты даже в таком отчаянном положении не пожелали показывать янки, как выглядят их спины, и, стоя по колено в крови, под градом сыпавшихся на них ударов пытались достать многочисленных врагов ударами снизу. Даже полковник Аптон, относившийся к южанам с неприязнью истинного аболюциониста, был восхищен их мужеством и докладывал позже, что «противник категорически отказывался уступить позиции». Оборона южан была сломлена лишь тогда, когда вторая, третья и четвертая линии [383] подошли на помощь первой и ударили с флангов. Огромное численное превосходство северян (им пытались противостоять всего три полка конфедератов) наконец сделало свое дело, и, потеряв половину своих бойцов, бригада Долса отошла к траншеям второй очереди.

Итак, самая главная часть плана Антона была выполнена — его людям удалось захватить довольно обширный участок обороны противника, и, чтобы превратить этот частный успех в решительную победу, северянам оставалось только бросить на помощь прорвавшимся полкам свежие дивизии. Однако здесь неожиданно начались проблемы.

Роль прикрытия и поддержки Аптона слева была отведена 4-й дивизии 2-го армейского корпуса под командованием генерала Мотта, но этот выбор был неудачен. Во время сражения при Геттисберге дивизия Мотта входила в состав 3-го корпуса Дэна Сиклса, который из-за нерасторопности своего командира был выкошен почти наполовину, так что после битвы его пришлось распустить. Такая кровавая баня сильно надломила дух подразделения, и к началу 1864 года этот дух еще не успел восстановиться. Более того, в сражении в Глуши дивизия снова попала под удар и даже обратилась в бегство, запятнав себя несмываемым позором. С тех пор в Потомакской армии все сторонились людей Мотта как зачумленных, и генералам, конечно же, не следовало давать им столь ответственное поручение.

Тем не менее ошибка уже была совершена, и ее последствия не замедлили сказаться. Дивизия не успела даже развернуться, когда 22 орудия южан, установленные в Подкове, выплюнули в нее свою железную начинку. Этого оказалось достаточно, чтобы горе-вояки Мотта окончательно утратили боеспособность. Словно подчиняясь приказу невидимого командира, они все сразу совершили поворот кругом и бросились искать убежище в ближайшем лесу.

Тогда в поддержку Аптона было решено бросить части, стоявшие справа от него, — одну из дивизий 5-го корпуса Уоррена, но и этот выбор оказался скверным. Людям Уоррена уже пришлось участвовать 10 мая в одной безнадежной атаке, стоившей им большого кровопускания, и приказ снова идти в наступление не вызвал у них особого восторга. [384]

Вдобавок ко всему эта атака была совершенно спонтанной и, естественно, неподготовленной. «Ни один офицер рангом выше командира бригады не изучил профиль укреплений врага перед нашим фронтом, — вспоминал солдат этой дивизии. — Да и весь внешний вид вестового, который привез приказ, казалось, говорил: «Командующий генерал сомневается в вашем успехе». Когда же была подана команда идти вперед, посыльный пришпорил своего коня и ускакал, словно опасаясь, что атака по недоразумению начнется прежде, чем он окажется вне досягаемости ответного огня противника». Солдаты-северяне, которые всегда хорошо чувствовали настроения командиров, также мгновенно усомнились в своем успехе. Не торопясь и с прохладцей двинулись они на казавшиеся совершенно неприступными позиции противника, а когда огонь южан показался им слишком сильным, не сговариваясь, повернули назад и спокойно вернулись в свои траншеи.

В результате Антон и его солдаты остались в захваченных ими окопах без поддержки, и с этого момента судьба атаки была решена. Отважный полковник, однако, не хотел верить в то, что его замысел оказался бесплодным и что удачный прорыв так и закончится ничем. Он оставался в неприятельских траншеях еще несколько часов, тщетно надеясь, что подмога все-таки придет.

Но южане не хотели мириться с инородным предметом в своей защитной оболочке и уже готовили хирургическую операцию по его удалению. К месту прорыва спешно стягивались войска: бригада Бэттла из дивизии Роудса двинулась на полки Аптона с фронта, бригада Джонстона из дивизии Гордона обошла их с одного фланга, а бригада Уокера из дивизии Джонсона с другого. Когда началась эта тройная атака, северяне не пожелали отступать и защищались с редким мужеством, но, оставшись без поддержки, они не могли выдержать удары столь сильных частей. К тому времени федералы уже потеряли более 1000 бойцов, и Аптону, который и сам был ранен, пришлось дать приказ об отступлении. Сохраняя порядок, его полки ушли из заваленных телами траншей и вернулись на исходные позиции, приведя с собой около 350 пленных. Впрочем, это было слабое утешение для [385] Эмори Антона, блестящий план которого провалился с таким громким треском. Даже приказ Гранта о производстве Аптона в бригадные генералы вряд ли мог подсластить горькую пилюлю, которую пришлось проглотить доблестному полковнику, и он покинул поле боя в тяжелом настроении.

Неудачная атака полков Аптона, казалось бы, лишний раз подтвердила неприступность позиций противника, но командующим генералам Севера она показалась хорошим предзнаменованием. Детально изучив тактику юного бригадира, они решили применить ее еще раз, но более крупными силами. «У меня почти нет сомнений, — писал Грант генералу Миду, — что атака, предпринятая прошлым вечером, была бы совершенно успешной, если бы она началась часом раньше и если бы в ней приняли активное участие дивизия Мотта и 9-й корпус».

Несчастные, упавшие духом люди Мотта, как видно из этой короткой записки, были сделаны главными виновниками провала затеи полковника Аптона. После сражения у Спотсилвейни за ними окончательно утвердилась репутация трусов, офицеры и солдаты других частей не желали иметь с ними никаких дел. Вечером 10 мая Горацио Райт, сменивший убитого Седжвика на посту командира 6-го корпуса, написал Миду, что он не хочет иметь эту дивизию по соседству. Позже он еще раз выразил это желание в личной беседе с командующим: «Генерал, — сказал Райт, — я не хочу, чтобы люди Мотта были на моем левом фланге: от них нет никакой поддержки. Уж лучше пусть там вообще не будет войск». Хенкок, командир 2-го корпуса, в состав которого входила эта дивизия, также разуверился в ее боевых качествах и попросил Мида перевести эту часть в какой-нибудь другой корпус. «В противном случае, — заявил он, — 4-я дивизия, находящаяся под командованием офицеров, которые, как видно, не могут справиться со своими людьми, скоро вообще перестанет сражаться». Мид отнесся к этой просьбе с пониманием, и уже через неделю дивизия Мотта была распределена по корпусам и исчезла из боевого расписания армии.

Тем временем генералы северян готовились к проведению решительной атаки на позиции врага. Ее объектом снова была избрана Подкова — самое слабое место во всей оборонительной [386] системе конфедератов. Но на сей раз по нему должны были нанести удар сразу три федеральных корпуса. Главная роль в предстоявшей атаке отводилась Уинфилду Хенкоку, в то время лучшему корпусному командиру армии. Грант отдал специальный приказ о перемещении войск 2-го корпуса с правого фланга в центр линии, откуда они при поддержке двух других корпусов должны были нанести лобовой удар в переднюю часть фас Подковы и, если получится, прорвать оборону южан. Тот же приказ определял и роль других войск, атаковавших центральный выступ с запада и с востока. Для этой цели предназначались 9-й корпус Бернсайда и 6-й корпус Райта, а 5-й корпус Уоррена оставался в резерве, но поддерживался в готовности для нанесения завершающего удара.

Однако осуществить тщательно продуманный план на следующий после атаки Антона день, т.е. 11 мая, оказалось невозможным. С утра пошел проливной дождь, который без перерыва хлестал до вечера, и основные начальные положения боевого приказа Гранта были выполнены лишь в районе 4 часов утра 12 мая. К тому времени 2-й корпус уже занял отведенное ему место в центре линии северян. Хенкок последний раз объехал ряды, отдал приказ о наступлении, и плотные массы федеральной пехоты медленно двинулись вперед по хлюпающей под ногами грязи.

Впереди шли дивизии Френсиса Берлоу и Дэвида Белла Берни. По приказу Гранта они были превращены в пробивной таран и построились в две колонны, каждая в полк шириной и в 20–30 шеренг глубиной. Позади них готовый придти на помощь в нужный момент развернул свою дивизию Джон Гиббон, а за ним заняли позиции солдаты злополучной дивизии Мотта.

Остальные части Потомакской армии также выдвинулись на тактический рубеж. Слева Хенкока поддерживал со своим 9-м корпусом генерал Бернсайд, к которому по приказу Гранта был прикомандирован специальный штабной офицер. Последнему поручалось всячески понукать и подстегивать этого генерала, внушая ему необходимость действовать решительно и быстро. Справа от Хенкока на западный фланг Подковы нацелился 6-й армейский корпус, командир которого [387] генерал Джон Седжвик был недавно убит случайным ружейным выстрелом. Теперь им командовал, напомню, другой генерал — Горацио Райт, не уступавший, впрочем, Седжвику в опыте и военных способностях. Правее Райта развернулся 5-й корпус генерала Уоррена, в прошлом военного инженера, спасшего при Геттисберге армию Потомака от разгрома. Ему также было приказано участвовать в атаке, как только для этого представится возможность.

Но хотя все части заняли места для наступления организованно и в срок, подготовка к атаке не обошлась без некоторых затруднений и недоразумений. Виной тому отчасти стала плохая погода, но главной помехой были обычные для Потомакской армии разгильдяйство и бюрократизм. Например, многие офицеры (не говоря уже о солдатах) дивизии Берлоу не знали о том, что им предстоит идти в бой, а ночную перемену позиции приняли за обычную рутинную перегруппировку. Поэтому они захватили с собой все свое имущество, включая палатки и кухонный скарб, который и громыхал теперь на спинах вьючных лошадей в хвосте колонны в сопровождении денщиков, поваров и прочих нестроевых.

В результате движение дивизии к неприятельским позициям происходило крайне медленно, и Хенкок, наблюдавший за маршем своих шлепающих по лужам частей, что-то недовольно пробормотал о черепахах, ползущих в гору. Впрочем, настроение командира 2-го корпуса было хорошим, и, повернувшись к офицерам своего штаба, он с оптимизмом сказал: «Они не вернутся назад. Я знаю, что они не вернутся».

Этими словами Хенкок хотел выразить свою уверенность, что позиции врага будут взяты, а значит, возвращаться на исходные рубежи северянам не придется. Он не заметил двойного смысла своей фразы. Между тем его пророчество оказалось очень недалеким от истины, хотя и не таким, как он думал.

В отличие от своего командира, генерал Френсис Берлоу был в то утро исполнен самых мрачных предчувствий. Офицеры дивизионного штаба, хорошо изучившие повадки генерала, заметили, что он сильно не в духе по одному-единственному признаку: Берлоу ни разу не произнес своей любимой фразы, которую он всегда говорил перед боем: «Примиритесь [388] с Господом и садитесь на коней, джентльмены. Я выбрал горячее местечко для некоторых из вас».

Надо сказать, что у Берлоу были все основания для того, чтобы пребывать в скверном расположении духа. Когда дивизия уже построилась в боевой порядок и двинулась вперед, вдруг выяснилось, что лежащая впереди местность толком не изучена и никто не знает точной цели предстоящей атаки.

Даже штабной офицер, специально прикомандированный к головной дивизии в качестве проводника, оказался также не осведомлен, как и все остальные. Всю дорогу до вражеских траншей он только и делал, что сыпал ругательствами и проклятиями по поводу этой войны и того, как она ведется. Берлоу надоело слушать этого «богохульного ругателя», и он напрямую спросил, может ли тот по крайней мере гарантировать, что впереди нет каньона глубиной в тысячу футов. Штабист честно признался в ответ, что не может, и, услышав его слова, командир 1-й бригады полковник Нельсон Майлз выругался так громко, что Берлоу велел ему заткнуться.

Все это, конечно, не могло поднять настроения командира дивизии, хотя за время службы в Потомакской армии ему пора было уже привыкнуть к подобным сюрпризам. Но Берлоу не был профессиональным военным. До войны он занимался адвокатской практикой и никак не мог смириться с некоторыми особенностями своей новой профессии. Впрочем, отсутствие специального образования и далеко не военная внешность не мешали Берлоу быть хорошим боевым офицером. Начав свою службу рядовым Нью-йоркской милиции, он быстро и без всякой протекции поднялся по служебной лестнице, а в 1864 году был уже бригадным генералом и возглавлял пехотную дивизию.

Правда, судейский пока еще не был окончательно вытеснен военным, и в боевых рапортах генерала то и дело проскакивали юридические термины, но во всем остальном Берлоу ничуть не уступал своим соратникам, имевшим вест-пойнтское образование. Одним из лучших его качеств, которому мог бы позавидовать самый образованный из генералов, был особый инстинкт полководца, и этот инстинкт подсказывал ему в то утро, что атака на траншеи противника захлебнется. [389]

Впрочем, пока северянам везло. Случайно дивизии Берлоу удалось выйти именно к нужному участку обороны противника — самой вершине Подковы. По другой счастливой случайности генерал Ли, заметивший вечером 11 мая передвижения корпуса Хенкока, принял их за попытку обходного маневра. Он приказал снять батарейные орудия с позиций в центре Подковы и перебросить их на другой участок, так что в момент нападения самое слабое место в обороне южан оказалось таким же беззащитным, как пчела без жала. Когда же в районе полуночи конфедераты все же заметили, что пехота врага собирается перед их фронтом, и командир одной из дивизий доложил об этом генералу Юэллу, тот не придал происходившему серьезного значения. Он пообещал вернуть пушки на позицию к рассвету и сдержал свое слово, но это привело лишь к тому, что большая часть стволов попала в руки неприятеля.

Таким образом, на позициях в центре Подковы оставались только пехотные части: ослабленная и измотанная дивизия Джонсона. В сражении при Геттисберге она участвовала в атаке на холм Калп, который оборонялся окопавшейся пехотой северян, и понесла большие потери. С тех пор состав дивизии так и не был восстановлен и к началу сражения у Спотсилвейни у Джонсона едва набиралось три тысячи человек. Но даже эти три тысячи были сильно утомлены долгим маршем, строительством укреплений, и в тот ранний час, когда началась атака федералов, они были погружены в глубокий сон. Северяне, конечно, не знали, как крупно им повезло, но все равно старались передвигаться как можно тише и не потревожили сновидений своих оппонентов. Крадучись, как огромная стая хищников, они подобрались к передовым стрелковым ячейкам пикетной линии и без лишнего шума повязали потерявших бдительность часовых.

Затем дивизия Берлоу продолжила свое наступление и вышла к подножию небольшой возвышенности. В предрассветном сумраке федералы приняли ее гребень за неприятельскую линию и с криком «ура!» бросились на «врага». Четкий строй колонны был мгновенно нарушен и вся дивизия превратилась в неуправляемую орущую толпу. Словно прорвавшая плотину река, она поднялась на гребень высоты и [390] оттуда могучим водопадом обрушилась на находившиеся внизу траншеи дивизии Джонсона. Заспанные конфедераты встретили ее беспорядочным огнем, но не могли остановить катившуюся на них людскую лавину. Правда, в этот момент за их спинами появились наконец орудия, присланные Юэллом, которые также открыли огонь.

Один из снарядов угодил прямо в интендантскую группу, которая плелась в хвосте колонны, убил вьючного мула и подбросил высоко в воздух всю его поклажу, включая куски жареного бекона, сковородки и столовые приборы. Но никто не обратил внимания на эту «потерю». Волна атакующих затопила траншеи и всех, кто в них был. Большинство защитников не сумело оказать сопротивления, и почти вся дивизия Джонсона попала в плен. Северяне отконвоировали в тыл 2800 солдат, которым теперь предстояло до конца войны сидеть в лагере для военнопленных в Рок-Айленде. Федералам достались также 20 орудий 2-го корпуса Юэлла, но они не смогли вывезти их вслед за пленными и пока оставили на позициях.

Между тем атака дивизии Берлоу продолжалась. Прорвав линию окопов, северяне неслись вглубь Подковы сквозь кустарники и деревья, и казалось, уже никто не может их остановить. Но тут чрезмерное количество войск, сконцентрированных на узком участке (около 1000 ярдов в ширину) сыграло с атакующими скверную шутку. Бригады и полки окончательно перемешались в одну неразделимую массу по 30 человек в глубину. Офицеры, шедшие в атаку пешком, были в этой толпе неотличимы от рядовых, и генералы просто не знали, кому отдавать приказания. Неразбериха еще больше усилилась, когда вдруг хлынул весенний ливень и все, кто участвовал в наступлении, промокли до нитки.

Именно в этот момент конфедераты, пришедшие в себя от первоначального шока, нанесли мощный и стремительный контрудар. Первой в бой вступила бригада Лейна на корпуса Хилла, примкнувшая к левому флангу Юэлла. Развернувшись на 180 градусов, она открыла убийственно точный огонь по правому крылу Хенкока, заставив северян дрогнуть и отпрянуть в сторону. А прямо впереди у дома Мак-Кула и дома Харриса уже стояла вполне готовая к бою [391] дивизия Гордона. Когда со стороны траншей 1-й линии раздалась стрельба, она была срочно поднята по тревоге и теперь ожидала только приказа начать контратаку. Несколько неожиданно этот приказ ей доставил лично генерал Ли, появившийся на месте событий верхом на своем Бродяге. Увидав готовую к атаке пехоту южан, он не удержался и выехал вперед, чтобы возглавить полки Гордона. Подобный порыв охватывал командующего конфедератов уже во второй раз{10} и, возможно, объяснялся тем, что он видел неизбежность поражения Юга и мечтал о славной смерти в бою. Но подчиненные не дали ему возможности свести счеты с жизнью.

«Это не место для генерала Ли», — сказал Гордон почти приказным тоном, а его солдаты, услышав эту команду, принялись скандировать: «Генерал Ли, в тыл!». «Эти люди — вирджинцы и джорджианцы, — продолжил между тем Гордон. — Они никогда не подводили вас раньше, не подведут и теперь». Затем по приказу своих офицеров двое солдат, выбежав из рядов дивизии, схватили Бродягу под уздцы и силой увели генерала Ли с передовой.

Не успел он скрыться за задними рядами, как дивизия Гордона ринулась на врата, и ад следовал за ней. Она столкнулась с утратившей порядок дивизией Берлоу в небольшой сосновой роще и вступила с ней в ожесточенную огневую дуэль. Слева вирджинцев и джорджианцев Гордона поддержала бригада Ремсьюра, а за ними на северян обрушились бригады Харриса и Мак-Гауэна из 3-го корпуса Хилла. Огнем и штыками они сначала остановили, а затем направили вспять волну федеральной атаки, заставив ее катиться назад с такой же скоростью, с какой она неслась вперед. Лишь у захваченных ими траншей первой линии совершенно обескураженным северянам удалось остановиться и кое-как привести в порядок свои расстроенные и перемешанные полки.

Окопы, доставшиеся федералам, представляли собой достаточно сложную и хорошо оборудованную оборонительную систему, но они были рассчитаны на войска, значительно [392] уступавшие им по численности. Поэтому многим из людей Хенкока пришлось залечь на землю позади линии траншей и из такого положения открыть огонь по контратакующим бригадам Гордона. Впрочем, участок прорыва был узким и пространства для всех все равно не хватало, так что в некоторых местах пехота северян расположилась в 40 шеренг в глубину. Те, кто оказался сзади, пытались пробраться вперед, чтобы тоже послать врагу свою пулю.

Несколько федералов тем временем развернули захваченные орудия и принялись палить из них всем, что попадалось под руку. В дело пошли даже поломанные ружья, а поскольку артиллеристов поблизости не оказалось и огонь вели пехотинцы, то эти предметы летели куда угодно, но только не в наступающих на траншеи южан. Так, когда один солдат-ирландец уже зарядил орудие и собирался дернуть за шнур, его товарищ по полку заметил, что ствол направлен слишком высоко и снаряд просто пролетит над головами мятежников. «Это ничего, — ответил артиллерист-любитель. — Он все равно свалится на чью-нибудь башку».

Пока происходила эта неуправляемая подготовка к обороне, Берлоу пытался сформировать линию и возобновить атаку. На этот раз он хотел двинуть свои части по траншейным коридорам направо и налево от точки прорыва и накрыть дивизию Гордона перекрестным фланговым огнем из укрытия. Однако восстановить порядок никак не получалось: стоило Берлоу сформировать один участок линии, как из тыла подходили свежие части — в бой пошла дивизия Гиббона и всякая организация испарялась. Бригады и полки превращались хотя и в устойчивый, но совершенно неподвижный монолит и все попытки сдвинуть его с места были просто сизифовым трудом. Но если северяне и не могли наступать, то, по крайней мере, они могли обороняться, и тысячи винтовок обрушили на идущих в контратаку конфедератов ураганный огонь.

Несмотря на это, части дивизии Гордона и бригады Рем-сьюра в несколько бросков достигли траншей и ворвались внутрь. Там они пустили в ход штыки и приклады и после ожесточенного боя очистили большую часть укрепленной линии от неприятеля. К 9.30 утра северяне удерживали лишь [393] несколько сот метров от всей протяженности конфедеративных траншей, и эти незначительные участки уже не могли служить плацдармом для расширения прорыва. Впрочем, это не мешало им предпринимать попытки вернуть утраченные рубежи. Совершив перегруппировку, они снова пошли в атаку. Конфедераты встретили их прицельной стрельбой из-за своих брустверов и быстро заставили наступавших сначала замедлить шаг, а затем и вовсе упасть на землю. Из этого положения федералы открыли по траншеям ответный огонь, и вскоре вся Подкова, несмотря на ливень, стала походить на раскаленную дугу электрической лампочки.

Северяне, лежавшие на открытом месте по несколько десятков рядов в глубину (пехотные части все прибывали, внося в боевые линии неразбериху и сумятицу), смогли организовать почти непрерывную стрельбу. Как это обычно делается в подобных случаях, задние шеренги перезаряжали винтовки и передавали их передним, а те без устали посылали врагу пулю за пулей. Но позиции южан за бруствером были малоуязвимы и позволяли отвечать на эти выстрелы с убедительной точностью. Одновременно на тех участках Подковы, которые еще оставались в руках федералов, происходили короткие и яростные рукопашные схватки, подобные поединкам хищников, схватившимся из-за добычи. Здесь в ход шли штыки, приклады, ножи, кулаки и даже зубы. Одним словом, как писал позже офицер-северянин, «Подкова представляла собой кипящий, булькающий и шипящий котел смерти».

Пока происходила эта жестокая и неуправляемая схватка, не дававшая перевеса ни одной из сторон, командиры федералов решили наконец нанести фланговые удары по Подкове и срезать ее, словно старый мозоль. Как уже говорилось выше, роль таких «ножниц» отводилась корпусам Бернсайда и Райта, которые были развернуты соответственно слева и справа от вступивших в бой частей Хенкока.

Первым атаку начал неповоротливый Бернсайд. Он двинул на врага 2-ю дивизию генерала Поттера при поддержке 1-й дивизии Криттендена, и сперва им удалось добиться успеха. Люди Андерсона, занимавшие этот участок траншеи, не ожидали атаки и были мгновенно выбиты из своих укреплений [394], потеряв при этом несколько орудий. Но затем у дивизии Поттера начались неприятности. Сначала ей не удалось установить контакт с левым флангом 2-го корпуса, сражавшимся на изгибе Подковы, и прорыв Поттера оказался изолированным. Бернсайд двинул ему на подмогу дивизию Криттендена, но и та не сумела соединиться с частями Хенкока. Оставалась еще одна дивизия — Уилкокса, однако прежде чем она смогла атаковать, южане уже успели собраться с силами и сами нанесли мощный контрудар. Стремительным наскоком они очистили восточную часть Подковы от дивизии Поттера и заставили ее податься назад. Правда, северяне не пожелали отходить на исходные рубежи и принялись окапываться прямо под огнем противника. Вскоре напротив долговременных укреплений корпуса Хилла появилась линия неглубоких временных ячеек, в которых сидели и из которых стреляли по врагу солдаты Бернсайда. К 9 часам они установили связь с корпусом Хенкока, образовав единую линию огня.

К тому времени 3-я дивизия Бернсайда во главе с Уилкоксом закончила свои приготовления и тоже пошла в наступление. Она взяла левее линии федеральных ячеек и двинулась через густой перелесок, подходивший к самому брустверу вражеских позиций. Однако на этот раз южане не дремали и, едва на опушке леса показались враги, открыли из своих траншей залповый огонь. Уилкокс попытался хотя бы закрепиться под прикрытием деревьев, и некоторое время его люди активно отвечали на стрельбу неприятеля. Но затем утомленные неуютным соседством, южане выпрыгнули из окопов и со штыками наперевес бросились в контратаку. Произошла ожесточенная свалка, и конфедераты погнали янки через перелесок, буквально ступая по трупам солдат в синей униформе.

Вдруг бегущие впереди северяне рассеялись, а конфедераты обнаружили себя в нескольких десятках метров от вражеских батарей. Не успели они сообразить в чем дело, как орудия громыхнули им прямо в лицо, и картечь рассеяла пехотинцев, как кучу сухих листьев. Воспользовавшись прикрытием артиллерийского огня, дивизия Уилкокса опять выдвинулась вперед и, закрепившись на кромке леса, также [395] начала окапываться. На этом попытки Бернсайда завладеть траншеями противника закончились, а его линия стабилизировалась. В то утро он потерял в бесплодных атаках 1200 человек и добился лишь того, что генерал Ли не смог перебросить на другие участки правофланговые части своей армии.

6-й корпус, введенный в бой одновременно с Бернсайдом, действовал более активно, хотя также не добился существенных результатов. Его атака была направлена на западную часть Подковы, т.е. на тот самый участок, который уже штурмовался Антоном 10 мая. Последний, кстати, и возглавил атаку дивизии Райта со своей 2-й бригадой. Он снова повел ее через лес и вышел прямо к одному из секторов траншей, недавно отбитому южанами. Этот сектор представлял собой резкий выступ, образованный большим уродливым углом (позже он стал называться Кровавый угол), в котором расположились теперь бригады Ремсьюра и Мак-Гауэна.

Выдвинутое положение позволяло им вести анфиладный огонь по частям Хенкока, сражавшимся за вершину Подковы, а также угрожать им ударом с тыла. Аптон, тактический глазомер которого был по-прежнему острым, сразу оценил важность этого бастиона и решил во что бы то ни стало забрать его у противника. Между тем южане заметили, что среди деревьев мелькают синие мундиры, и открыли по полкам 2-й бригады беглый огонь. Через несколько секунд их выстрелы вынудили атакующих лечь на землю под прикрытие высокой изгороди.

«Не могу представить, что кто-то вообще мог выжить под таким прицельным огнем как тот, что обрушился на нас на этом пункте, — вспоминал офицер 95-го Пенсильванского полка Нортон Галоуэй. — Огонь был столь сильным, что он срезал стебли травы вокруг нас, и пули, жужжа, находили свои жертвы десятками».

Однако Аптон не позволил своим людям слишком долго разлеживаться на земле. По его приказу бригада вскочила на ноги и стремительно бросилась на неприятельские траншеи. На сей раз ей удалось приблизиться к брустверу почти вплотную, но огонь конфедератов был слишком силен, и федералам снова пришлось залечь. Правда, теперь они были всего в [396] нескольких метрах от вражеских позиции, и, казалось, им достаточно протянуть руку, чтобы овладеть ими.

Сделать это, однако, было нелегко, поскольку всякие попытки вскочить и броситься вперед пресекались на корню меткими выстрелами южан. Тогда, расположившись в неглубокой ложбине у самой линии траншей, федералы открыли огонь в упор, стараясь перебить как можно больше врагов. А те тоже не оставались в долгу и отстреливались, просовывая стволы своих винтовок сквозь щели амбразур, проделанных в бревенчатом бруствере.

В некоторых местах, где северянам удалось подползти к самым окопам, этот бруствер был единственным, что разделяло сражающихся, и там бой достигал наибольшего накала. Северяне и южане пытались достать друг друга штыками сквозь щели в бревнах или, впрыгивая на бруствер, наносили удары прикладами сверху. Однако подобные действия редко приносили успех, и в основном сражающиеся продолжали палить друг в друга в упор. Для этой цели они поднимали над кромкой бруствера винтовки и разряжали их наугад, в кого Бог пошлет. Самые же отчаянные вскакивали наверх и, стоя на краю траншей, принимались выпускать пулю за пулей по мере того, как их товарищи передавали им заряженные винтовки. Как правило, такому смельчаку удавалось сделать 2–3 выстрела, прежде чем он сам получал пулю или падал проткнутый штыком. Однако не успевало одно бездыханное тело коснуться земли, как на бруствер карабкался новый храбрец, также падавший замертво через несколько секунд.

В результате и траншеи, в которых укрепилась пехота южан, и ложбина, где засели северяне, были переполнены убитыми и ранеными. Те же, кто еще продолжал сражаться, стояли под хлещущим ливнем по колено в грязи и воде, на поверхности которой, как бревна во время сплава, качались мертвые тела. Порой их оказывалось так много, что они мешали вести бой, и то здесь, то там противники по безмолвной договоренности прекращали огонь, убирали тела, а затем опять возвращались к своей жестокой работе.

Аптон наблюдал за этой бойней с небольшого расстояния, сидя на лошади, но по странной случайности вражеские [397] пули не трогали храброго полковника. «Держа шляпу в руке, — вспоминал очевидец, — он бесстрашно подбадривал своих людей и просил их удержать этот пункт, в то время как все офицеры его штаба были убиты, ранены или лишились своих лошадей».

В какой-то момент Аптону показалось, что артиллерия сможет помочь его таявшей на глазах бригаде. По его приказу отделение батареи регулярного артиллерийского батальона выдвинулось под огнем противника поближе к траншеям, зарядило две свои медные пушки двойной картечью и открыло огонь. Первый же залп дал такие ошеломляющие результаты, что канониры подкатили орудия к самому краю траншеи и принялись выпускать один картечный заряд за другим, действуя с лихорадочной, почти безумной быстротой. Им помогал капитан Джон Фиш из штаба Аптона, подносивший снаряды после того, как многие номера расчетов были убиты или ранены. Впрочем, самому капитану также не удалось долго оставаться на ногах.

«Угостите их, ребята! Я принесу вам картечи», — воскликнул он и вдруг упал на землю, смертельно раненный. Остальных дерзких артиллеристов вскоре постигла та же судьба. Один за другим они валились в жидкую грязь, и через несколько минут их иссеченные пулями медные орудия умолкли. Они так и остались стоять на краю траншеи, точно памятники безумной храбрости и удивительного мужества.

Вместо артиллерии на помощь изнемогающим людям Аптона подошла пехота. К их правому флангу примкнула 1-я Нью-джерсийская бригада Брауна и Массачусетская бригада генерала Юстаса. Слева от линии Аптона в бой вступила Вермонтская бригада полковника Льюиса Гранта, а также пенсильванцы и Нью-йоркцы Фрэнка Уиттона. Но, даже получив подкрепление, северяне не могли прорваться сквозь оборону бригад Мак-Гауэна и Ремсьюра, которые дрались за свои позиции с прежней стойкостью и отвагой.

Правда, некоторым из вновь прибывших все же удалось ворваться в траншеи — они подползли к ним на животе и прыгнули внутрь прямо в гущу столпившихся там мятежников. Но этих отчаянных смельчаков быстро подняли на штыки и вышвырнули прочь. Другие между тем залегли рядом с [398] людьми Аптона и включились в яростную перестрелку с южанами.

В такой манере бой у Кровавого угла продолжался несколько часов, и за это время северяне успели помногу раз опустошить свои патронные сумки. Но из обозов им постоянно подвозили дополнительный боекомплект, который сгружался с мулов прямо на землю, и стрельба была практически беспрерывной. Как вспоминал участник сражения, к закату «мы были почти полностью истощены и выпустили по 300–400 патронов на человека. Наши губы покрылись пороховой коркой от «скусывания патронов». Наши плечи и руки были покрыты грязью, которая прилипла даже к прикладам винтовок».

Впрочем, от безостановочного безумного боя уставали не только люди, но и оружие. Стволы винтовок засорялись копотью от сгоревшего пороха до такой степени, что из них невозможно было стрелять. Тогда тот или иной федеральный полк собирал пришедшее в негодность оружие и с несколькими десятками солдат отправлял его в тыл на прочистку. Обычно за ними плелись и те, кто уже почти терял сознание от усталости. Отойдя на несколько десятков метров, они падали прямо в грязь и, не обращая внимания на ливень и грохот выстрелов, засыпали мертвым сном.

Восточнее Кровавого угла, у вершины Подковы также шел бой, который хотя и не был таким кровавым, все же не уступал битве за Угол по ожесточенности. Контакт между сражавшимися здесь частями Хенкока и дивизией Гордона не был настолько тесным и не доходил до рукопашной. Северяне и южане, расположившись на открытом месте, просто вели друг по другу сумасшедший по своей скорострельности огонь, и, как вспоминал офицер-конфедерат, «от рассвета до полуночи там без перерыва гремели ружейные выстрелы». К счастью для сражающихся, сама скорость стрельбы делала ее менее меткой, большинство пуль пролетали мимо своих целей. Многие из них угодили в росшие за позициями южан могучие дубы, достигавшие двух футов в диаметре. К концу дня они были так искрошены, что подломились и в итоге упали на землю. «Мы не только перестреляли армию, — писал по этому поводу генерал-северянин Девид Портер, — мы перестреляли лес». [399]

Пули крошили и деревья, и человеческие тела. На долю некоторых из них пришлось так много попаданий, что они буквально разваливались на части и потом их опознать было практически невозможно. Так, солдат 5-го Мэнского полка, отправившийся на следующий день на поиски своего капитана, нашел даже не труп, а лишь его жалкие остатки. «На всей поверхности тела не было и четырех дюймов, не тронутых пулями», — вспоминал он.

Подобных примеров можно было бы привести множество, но и без того понятно, что сражение у Спотсилвейни превратилось в беспрецедентное по своей жестокости побоище. Самой же трагичной его стороной было то, что колоссальные жертвы, понесенные обеими сторонами 12 мая, оказались бесполезными. После того как атаки фланговых группировок северян были отражены, продолжение битвы за Подкову потеряло для них всякий смысл. Южане слишком прочно удерживали траншеи, чтобы их могли захватить вымотанные долгим боем полки Хенкока и Райта, и бой носил характер самой массовой, самой продолжительной, самой кровопролитной и самой безрезультатной перестрелки за всю войну.

Правда, чашу весов в сторону Севера еще мог склонить 5-й армейский корпус, остававшийся все утро в резерве. Генерал Мид, который осуществлял непосредственное руководство сражением с федеральной стороны (Грант лишь несколько раз появился на поле боя, но не отдавал никаких распоряжений), еще в 8 часов утра решил двинуть в бой этот последний резерв и направил генералу Уоррену соответствующий приказ. Но герой Геттисберга, проявивший столь блестящие военные способности, оказался в тот день не на высоте. Подготовка его корпуса к атаке заняла слишком много времени, войска выдвигались на позиции, словно находясь в сомнамбулическом сне, а Уоррен ничего не делал, чтобы ускорить этот процесс. Не помогли и повторные приказы Мида, а потерявший терпение Грант даже посоветовал ему сместить командира 5-го корпуса с поста. Наконец, Уоррен, словно испугавшись этой угрозы, двинул вперед дивизию Кроуфорда и Мерилендскую бригаду Денисова. Но предпринятая ими атака была такой робкой, что южане без труда ее отразили. [400]

Затем части Уоррена залегли неподалеку от траншей противника и вступили с ним в вялую перестрелку, которая, конечно, не могла принести успеха.

После провала атаки 5-го корпуса битва за Подкову стала не просто бессмысленным, но и преступным смертоубийством. Потерпевшим неудачу командирам северян следовало немедленно прекратить атаки и вывести свои истекающие кровью части из боя, ибо добиться большего, чем уже было сделано за этот день, они не могли. Однако генерал Грант преследовал свои цели, которые нельзя было обозначить терминами «победа» или «поражение». Он вел войну на истощение, и в его задачи входило уничтожение максимально большего количества вражеских солдат. Собственные же потери интересовали Гранта меньше, поскольку человеческие ресурсы Севера были достаточно многочисленны, чтобы восполнить пустующие места в рядах Потомакской армии. Поэтому, объехав линии сражающихся войск верхом и понаблюдав некоторое время за ходом сражения, Грант остался доволен достигнутым результатом. В тот день он написал своей жене, что никогда в жизни не чувствовал себя лучше.

Генерал Ли также не вмешивался в ход битвы, хотя и по совсем другим причинам. Все, что он мог предпринять для отражения атаки врага, было сделано им ранним утром, и теперь спасение армии зависело от стойкости рядовых пехотинцев, сдерживавших натиск северян. Зная, что в этом он вполне может на них положиться, генерал Ли занялся другой, не менее важной работой. По его приказу не участвовавшие в бою части и нестроевые взялись за лопаты и приступили к рытью новой линии окопов. Командующий южан сам выбрал для нее место — она проходила поперек основания Подковы в нескольких сотнях метров за спинами сражающихся частей. А затем лично проследил за всеми производимыми работами. Эти работы проходили с обычной для конфедератов расторопностью и быстротой, чтобы к вечеру утомленные боем войска могли отступить в хорошо оборудованные и тщательно подготовленные траншеи.

Однако это долгожданное отступление стало возможным лишь к полуночи, когда битва, точно пресытившийся обжора, стала постепенно успокаиваться. Дождавшись, когда отгремят [401] последние выстрелы, конфедераты оставили стойко обороняемые ими позиции и под покровом ночи тихо подались назад. Впрочем, федералы все равно не могли их преследовать. Многие из них были счастливы уже тем, что уцелели в самом кровопролитном сражении войны, и к тому же чувствовали себя настолько уставшими, что заснули прямо на боевых позициях, устроив себе некоторое подобие постели из грязи.

Наутро они смогли, наконец, занять линию Подковы, стоившую им такой крови, и убедиться в совершенной бесплодности своей «победы». Результатом атак трех федеральных корпусов стал захват вражеских окопов протяженностью около 1200 ярдов, не представлявших собой никакой тактической ценности. Южане попросту выровняли огромную дугу, устранив слабое место в своей линии, и их новые траншеи выглядели еще более внушительно{11}. Северяне могли бы использовать Подкову в качестве плацдарма для повторных ударов в центре неприятельских позиций, но захваченные окопы оказались до такой степени заполнены трупами, что годились теперь только для братской могилы.

Особенно тяжелое зрелище представлял из себя Кровавый угол, где тела были по большей части обезображены многочисленными попаданиями ружейных и картечных пуль и лежали в траншеях бесформенными грудами. Только на участке длиной 15 и шириной 12 ярдов, по подсчетам одного офицера-северянина, покоилось 150 мертвых тел, и это был еще не предел плотности. «На закате, — вспоминал генерал Портер, — мы увидели, что мертвые враги лежат грудами друг на друге, в некоторых местах в четыре слоя, представляя собой все ужасные виды увечий. Под кучей быстро разлагающихся трупов было заметно конвульсивное подергивание конечностей — раненые были все еще живы... Это место очень точно названо Кровавым углом».

Разумеется, и речи быть не могло о том, чтобы размещать войска в этом морге под открытым небом, и генералы северян благоразумно отвели свои части на исходные рубежи [402]. Предварительно они приказали захоронить убитых, и, выполняя это распоряжение, федералы стащили всех лежащих вокруг мертвецов в и без того заваленные телами окопы и сбросили на них сверху бруствер. Но такая могила оказалась не слишком надежной, и земля в некоторых местах просела, представив на всеобщее обозрение разлагавшуюся человеческую плоть. «Кажется просто невероятным, какая перемена произошла менее чем за неделю, — вспоминал капеллан одного из федеральных полков, снова оказавшийся вблизи Кровавого угла через несколько дней. — Волосы и кожа отвалились от черепов, а мясо — от костей, и все это издавало отвратительную вонь. Многие солдаты заткнули свои ноздри зелеными листьями. Подобные сцены кажутся слишком отталкивающими, чтобы о них писать. Однако как еще передать точное представление о том, что здесь произошло и выстрадано».

Битва 12 мая была лишь одним из эпизодов невиданного противостояния двух армий у Спотсилвейни. Даже после провала своих атак на центр мятежников Грант не пожелал признать поражения (похоже, такого слова для него просто не существовало) и продолжил свои попытки прорвать оборону конфедератов. «На этот раз мы столкнулись с человеком, который либо не знал, когда он побит, а когда нет, либо плевал бы даже на потерю всей своей армии, лишь бы он мог довести дело до конца», — писал о Гранте один из солдат Северовирджинской армии, и в этом кратком высказывании отчетливо видна вся суть стратегии федерального главнокомандующего. Но траншеи были таким фактором, с которым не мог не считаться даже победитель Чаттануги, ведь все попытки прорвать 6-мильную оборонительную линию оказались безуспешными. Они лишь удлинили списки погибших и раненых, костьми которых снова были усеяли подступы к фортификационным сооружениям южан. Наконец 20 мая, в нарушение своего принципа «никогда не маневрировать», Грант снялся с позиций у Спотсилвейни и, обойдя линию вражеских траншей, двинулся на юг. Генералу Ли оставалось только следовать за ним, заслоняя своей армией подступы к столице Конфедерации. Ли тоже направился вглубь штата Вирджиния навстречу неизбежному поражению. [403]

Несмотря на все последующие кровавые столкновения у Спотсилвейни, четверг 12 мая стал для солдат обеих армий одним из самых ужасных дней за всю гражданскую войну. «Я никогда не думал, что мне будут верить, если я стану рассказывать об ужасах Спотсилвейни», — сказал о нем федеральный солдат. «Сражение, происшедшее в четверг, было одним из самых ужасных столкновений, которые только окрашивали человеческой кровью подножие Господа Бога», — вторил ему рядовой из Северной Каролины.

Именно на 12 мая приходится пик потерь, понесенных как северянами, так и южанами, за все двухнедельное противостояние у маленькой вирджинской деревушки. В этот день на поле боя пали или были ранены 6820 федералов и около 6000 конфедератов, в то время как за весь период с 8 по 19 мая потери первых составили 18 тысяч человек, а потери вторых — 10 тысяч. Для истощенной в боях Конфедерации такой урон — хуже проигранной битвы; ей уже было нечем восполнять зияющие бреши в рядах своих армий, и вскоре на повестку дня был даже поставлен вопрос о призыве на военную службу негров-рабов. Потери федералов были не меньшие, а к концу кампании от старой Потомакской армии почти ничего не осталось. Но верный себе Грант продолжал вести потрепанные синие полки вперед, невзирая на кровь и трупы.

Известный американский историк Брюс Каттон писал: «Происходило нечто ужасное и безжалостное, и старые слова, такие, как «победа» и «поражение», утратили свое значение. Неуклюжий маленький человек с рыжей щетинистой бородой намеревался продолжать движение вперед, и теперь вся война была одной непрерывной битвой. Если один удар не удавался, то немедленно наносился другой».

И Грант, тот самый маленький неуклюжий человек с щетинистой бородой, о котором идет речь, действительно вскоре нанес новый удар. Спустя всего две недели после битвы у Спотсилвейни он снова затеял генеральную атаку на окопы противника у другого Богом забытого уголка Вирджинии. Этот уголок назывался Колд-Харбор.

Глава 2.

«Это была не война. Это было убийство»

Сражение при Колд-Харборе

Никто точно не знает, почему этот унылый уголок Вирджинии называется Колд-Харбором (Cold Harbour — Холодная гавань). Поблизости никогда не было и намека на какую-нибудь гавань, а само название «холодный», или даже «прохладный» (другое название места — Cool Arbour — Прохладная беседка), казалось в начале жаркого и душного лета 1864 года издевкой. Колд-Харбор был вообще ничем не примечательным местом. Он представлял собой пыльную голую равнину, полого поднимавшуюся на северо-запад, где она ограничивалась цепью невысоких холмов. Но в ходе кампании 1864 года именно этой печальной равнине предстояло стать ареной одного из самых коротких и самых кровопролитных сражений войны, и произошедшие здесь события были столь ужасны, что Колд-Харбор оказался единственным полем боя, которое впоследствии совершенно не посещалось ветеранами обеих армий.

Стратегическая важность Колд-Харбора была, однако, несомненна. Она обуславливалась тем, что на этой равнине, словно спицы у ступицы колеса, сходилось несколько важных [405] дорог, по которым северяне могли выйти прямо к воротам Ричмонда. Продолжение фланговых маневров Гранта и искусных контрманевров Ли должно было неизбежно привести к очередному столкновению, на сей раз у Колд-Харбора.

Оно и произошло там 31 мая 1864 года, когда походные колонны южан и северян, снова соревнуясь в скорости, двинулись к важному колд-харборскому перекрестку. Они шли туда от своих позиций у реки Норт-Анна, где противостояли друг другу после битвы у Спотсилвейни. Первыми на равнине у Холодной гавани появились две федеральные кавалерийские дивизии во главе с Филом Шериданом. Вскоре туда подоспел и авангард конфедератов, однако северяне, обладавшие численным превосходством, отбросили его на север.

Тем не менее генерал Ли слишком хорошо понимал значение Колд-Харбора, чтобы уступить его противнику без борьбы. Несмотря на физическую истощенность и слабость, вызванную тяжелым приступом дизентерии, командующий южан был по-прежнему энергичным и деятельным полководцем и продолжал бдительно следить за всеми движениями своего врага. Известие о том, что федералы вышли на его правый фланг своей кавалерией и двинули туда же пехоту, не только не испугало его, но даже и обрадовало. Ли счел этот маневр неприятеля блестящей возможностью нанести контрудар и разгромить Потомакскую армию на марше. Если бы этот план удался, Северовирджинская армия и Ричмонд, и, возможно, вся Конфедерация были бы спасены от поражения. Приближались президентские выборы, и в случае разгрома Гранта вероятность избрания Линкольна на второй срок была бы более чем проблематичной.

Однако болезнь, от которой страдал Ли, все же сделала свое дело, лишив его возможности лично руководить важной операцией. Он снова был вынужден передоверить ее проведение своим генералам, а после смерти Джексона, Стюарта (Лихой Джеб был убит 9 мая 1864 года в бою у Елоу Таверн) и ранения Лонгстрита среди них уже не оставалось тех, кто мог бы справиться с поставленной задачей. 1 июня к Колд-Харбору двинулась дивизия Хоука, недавно снятая по приказу Ли с укреплений Ричмонда (около 4 тысяч человек), [406] а за ней туда же поспешил со своими частями Андерсон, сменивший на посту командира 1-го корпуса — раненного в Глуши Лонгстрита. Оба эти генерала были блестящими командирами дивизионного уровня, но для корпусной ступени им не хватало стратегического кругозора и опыта управления крупными массами войск. Как показал дальнейший ход событий, они не могли оправдать доверия своего командующего, и одна из последних возможностей Юга с честью выйти из гражданской войны была ими упущена.

Северяне тем временем начали фланговый марш — очередное звено долгой цепи обходов и атак, из которых, собственно, и состояла Вирджинская кампания Гранта. И хотя эти обходы приближали Потомакскую армию к столице Юга, они пока не принесли ей решительного успеха и не привели к разгрому повстанческих войск.

Как писал своей жене командир армии северян Джордж Мид, «мы настойчиво добиваемся своего и все ближе и ближе подходим к Ричмонду, хотя его захват все еще дело далекого будущего... Мятежники постоянно занимают сильные позиции и окапываются, что заставляет нас двигаться вокруг их фланга после того, как мы безуспешно пытаемся нащупать слабое место для проведения атаки. Эта операция уже проделывалась нами четырежды, а именно: у переправы через Рапидан, в Олд Уайлдернесс, у Спотсилвейни Коурт Хауз и в последний раз у Норт-Анны. Мы сделаем это еще раз, прежде чем нам удастся загнать их в ричмондские укрепления, и затем начнем длительный процесс полуосады, вроде той, что была под Севастополем; если же мы не сможем перерезать их железнодорожные линии, лишив возможности получать боеприпасы... то она будет продолжаться так же долго (как и под Севастополем)».

Разумеется, такой не слишком оптимистичный сценарий не устраивал ни Мида, ни тем более энергичного и напористого главнокомандующего Улисса Гранта. Они оба всячески старались закончить войну побыстрее, не доводя дело до осады, и теперь увидели для этого новую возможность. Заняв перекресток дорог своими силами, командиры северян рассчитывали отрезать Ли от Ричмонда и вынудить его самого атаковать их укрепленные позиции. Однако даже если бы [407] южане и успели к Колд-Харбору раньше, они вынуждены были бы дать бой, имея в тылу реку, и в таком случае удачная атака федералов могла бы привести к полному уничтожению Северовирджинской армии.

Стремясь поскорей исполнить свое намерение, вечером 31 мая Мид приказал 6-му корпусу оставить свои позиции на правом фланге армии и форсированным маршем двинуться к Колд-Харбору. Туда же по распоряжению Гранта направился и 18-й армейский корпус из армии Джеймса, которая под командованием генерала-политикана Батлера все еще бесцельно торчала у Бермуда-Хандрид.

Но оба этих маневра оказались неудачными, вернее, не были выполнены как следует. 6-й корпус Горацио Райта занимал крайнюю оконечность федеральной линии и был наиболее удаленным от Колд-Харбора. Чтобы достигнуть этого места, ему предстояло совершить длительный и изнурительный ночной марш по узким лесным дорогам. Однако генерал Мид не учел этого обстоятельства (сам-то он редко участвовал в походах пешком) и, чтобы не образовывать бреши в боевых порядках армии, направил именно людей Райта в самый тяжелый, самый мучительный переход, который им только приходилось совершать за всю войну.

«Затем марш начался и неуклонно продолжался, и храбрым людям редко случалось проходить через более суровые испытания, — вспоминал солдат 37-го Массачусетского полка. — День оказался чрезвычайно жарким, солнце пылало жгучим и ослепительно ярким пламенем, которое, казалось, поджаривало человеческую плоть; дорога проходила по песчаной равнине, нагретой до состояния раскаленной плавильной печи, с поверхности которой поднимались внушавшие еще больший ужас облака пыли, и они не просто висели в воздухе, указывая внимательному врагу каждый шаг противника, но и затрудняли дыхание, ослепляли задыхавшихся людей, которые проходили сквозь них.

Солнечные удары делали свою смертоносную работу — задыхающиеся и ослепшие, из рядов выпадали люди, храбрые люди, которые без содрогания заглядывали в лицо смерти во многих ужасающих битвах, но были сражены длительным непрерывным напряжением и могучей силой стихии». [408]

«Могучая сила стихии» нанесла 6-му корпусу тяжелый урон, и к Колд-Харбору корпус добрался будучи совершенно не в состоянии идти в бой. Люди Райта буквально засыпали на ходу, а когда наконец был дан приказ остановиться, они просто рухнули на землю и в течение нескольких часов их не могли бы поднять на ноги даже трубы Страшного Суда. Появление частей 18-го корпуса, конечно, не вызвало у них прилива энтузиазма, поскольку оно означало скорое начало решительных действий. «Джим, сюда идет целая куча войск, — сказал своему товарищу один из этих выжатых, как лимон солдат. — Похоже, намечается битва». «Плевать я на это хотел, — ответил Джим. — Уж лучше пускай нас застрелят и покончат с этим раз и навсегда. Лучше быть подстреленным, чем замаршированным до смерти».

Что касается 18-го корпуса из армии Батлера, то и его состояние было не самым подходящим для битвы. Правда, чтобы добраться до Колд-Харбора, ему не нужно было проделывать столь долгий марш, но, во-первых, из-за упущений командира — генерала Смита (по прозвищу Плешивый) — корпус переправился через Джеймс без обозов и боеприпасов, а во-вторых, по причине ошибки в переданном приказе он вообще вышел не туда, куда нужно, и вместо Колд-Харбора оказался у Нью-Касл-Ферри, где Смит принялся искать хотя бы признаки 6-го корпуса, который, как ему сообщили, должен был находиться где-то неподалеку. Все, разумеется, без толку.

Наконец один полковник прибыл в расположение 18-го корпуса и исправил недоразумение, но было уже поздно. Люди Смита зашли слишком далеко, теперь им приходилось поворачивать назад, а у Олд Черч дорога к тому же оказалась забитой обозами частей Райта. Как следствие, продвижение 18-го корпуса было очень медленным, изнурительным и привело к значительному опозданию. Оказавшись у Колд-Харбора несколькими часами раньше, части Смита могли бы сыграть в ходе развернувшихся там событий существенную роль и выиграть день 1 июня для Севера. Теперь же, когда солнце клонилось к закату, а конфедераты успели собрать силы и укрепить оборону траншеями, этот шанс был упущен. [409]

Южане также не смогли в тот день переломить ход кампании и вина за это целиком падает на генералов Андерсона и Хоука. Утром 1 июня у колд-харборского перекрестка им противостояли лишь 6,5 тысяч спешенных кавалеристов Шеридана, получившие приказ держаться до последнего, в то время как южане располагали 16 тысячами пехотинцев. Правда, на подходе были еще два федеральных корпуса — 6-й и 18-й, но, как уже говорилось выше, они были слишком измотаны, чтобы составить вирджинским ветеранам серьезную конкуренцию. Если бы Андерсон выполнил инструкции генерала Ли и атаковал эти части поочередно, разогнав сначала кавалерию, затем оставшихся без боеприпасов людей Смита и вымотанные жарой и пылью полки Райта, победа конфедератов могла бы быть полной.

Поначалу генерал Андерсон так и собирался поступить. Его первоочередной задачей было нападение на стоявшую у перекрестка конницу Шеридана, которая, правда, уже успела окопаться и возвести бруствер, но ввиду своей малочисленности не представляла из себя сколько-нибудь серьезной проблемы. Для ее устранения было достаточно нескольких пехотных бригад, и Андерсон выделил для этой цели одну из своих дивизий под командованием Кершоу.

К сожалению, тяжелые потери, понесенные южанами в ходе 1863–64 годов, сказались не только на качестве высшего командного состава, но и на боеспособности военачальников среднего звена. Генерал Кершоу был в свое время отличным бригадным командиром, блестяще проявившим себя в сражении при Геттисберге. Там его южнокаролинские полки штурмовали позиции Персикового сада и взяли их, несмотря на ожесточенное сопротивление превосходящих федеральных сил. Но как командир дивизии этот генерал мало участвовал в боевых действиях и пока не приобрел достаточного опыта. По старой памяти он направил против Шеридана свою прежнюю южнокаролинскую бригаду, позволив остальным частям дивизии без толку прохлаждаться на дороге.

Впрочем, и в этом решении тоже не было бы ничего фатального — солдаты Кершоу считались закаленными ветеранами — если бы бригадой командовал опытный офицер. Но [410] во главе Южнокаролинцев был поставлен хотя и храбрый, но совершенно некомпетентный полковник Кейт. Ранее он возглавлял недавно сформированный 20-й южнокаролинский полк (из-за большей по сравнению с ветеранскими полками численности его называли также «20-й армейский корпус»), Кейт, как и его солдаты, еще не успел понюхать пороху. Разумеется, Кершоу следовало назначить себе преемника поопытнее, но Кейт раньше всех остальных полковых командиров был произведен в полковники, и этого формального повода оказалось достаточно, чтобы доверить ему бригаду.

И вот теперь именно ему, новоиспеченному бригадиру, предстояло выполнить важную задачу по захвату колд-харборского перекрестка, для чего у него не хватало ни знаний, ни практики. Подобно Кершоу, пославшему в бой свою старую бригаду, Кейт поставил во главе атакующих частей необстрелянный 20-й Южнокаролинский полк. Пройдя с ним сквозь густой лес, подступавший к самым позициям Шеридана (остальные полки бригады следовали чуть позади), он безрассудно бросился прямо на спешенных федеральных кавалеристов.

Участок позиции, который атаковал «20-й корпус», оборонялся бригадой Меррита, вооруженной магазинными винтовками системы Спенсера и укрытой за высоким бруствером. Но в силу своей некомпетентности Кейт не знал силы полевых укреплений и многозарядного нарезного оружия и, как в старые добрые времена, лично повел полк в атаку верхом на коне, со шпагой в руке. Зеленые новички, имевшие о том, что их ждет впереди, еще более смутное представление, последовали за ним в плотной колонне «а ля наполеоновские войны» в роту шириной и в десять шеренг глубиной.

В 1864 году подобные ошибки были уже совершенно непростительны, и Кейт вместе со своими солдатами был мгновенно наказан за свою некомпетентность. Подпустив противника поближе, федералы открыли огонь, и вся их линия словно взорвалась чередой непрерывных винтовочных выстрелов. Эффект от пальбы тысячи магазинных карабинов был ошеломляющим, и Кейт, молодцевато гарцевавший на своем жеребце во главе полка, был убит первым же залпом. Увидев, как в командира угодил сразу добрый десяток пуль, [411] необстрелянные новобранцы с молниеносной быстротой совершили поворот кругом и во все лопатки бросились наутек. Как вспоминал позже один артиллерист-южанин, это было «самое постыдное бегство, в которое когда-либо обращались [412] люди в военной форме конфедератов. Некоторые были напуганы до такой степени, что даже не могли удирать, и ползали по земле, пытаясь зарыться поглубже».

Охваченные паникой люди Кейта наскочили на стоявшие позади другие полки южнокаролинской бригады, и тем ничего не оставалось, как тоже податься назад. Вслед им гремели выстрелы федеральных Спенсеров, пули которых с безжалостной точностью находили свои жертвы как среди бегущих, так и среди тех, кто сохранял хладнокровие и отступал в полном порядке. Некоторые из этих маленьких смертоносных снарядов стали долетать до расположенных на дороге частей дивизии Кершоу. Заслышав в воздухе знакомый свист, они тотчас пустили в ход свои штыки, ножи и походные кружки и, не дожидаясь команды, стали закладывать линию траншей.

Впрочем, пока эта мера не была насущно необходимой. Федералов оказалось слишком мало, и к тому же они были всего лишь спешенной кавалерией, которая и думать не могла о том, чтобы атаковать пехоту. Но Андерсон счел, что его противник значительно сильнее, чем это было на самом деле. и после неудачной попытки Кейта не предпринял больше ничего для выполнения приказа Ли. А когда позже, в час дня, ему доложили, что к Колд-Харбору движется пехотная колонна федералов (6-й корпус Горацио Райта), он и вовсе решил уйти в глухую оборону, ограничившись постройкой полевых укреплений и рытьем траншей. В результате воз можность разгромить два усталых федеральных корпуса на марше была упущена, а гениальный стратегический план генерала Ли рухнул.

«Трудно себе представить, — писал по этому поводу военный историк и теоретик Патрик Мак-Доналд, — чтобы Томас Джексон, Джеймс Лонгстрит, Джеб Стюарт или рассудительный Э. П. Хилл упустили такую заманчивую цель, как та, что появилась 1 июня перед Андерсоном, Хоуком и Кершоу» Однако с конфедератами уже не было ни Каменной Стены ни Старого Боевого Коня Лонгстрита, ни Мюрата Северовирджинской армии — лихого Джеба Стюарта. В силу этого события приняли печальный, но вполне предсказуемый обо рот: во второй половине дня 1 июня у Колд-Харбора стали [413] собираться хотя и измотанные долгими переходами, но все же достаточно сильные части Потомакской армии, и надежды генерала Ли на решительную победу улетучились, как дым. Теперь ему оставалось лишь дать очередное оборонительное сражение, которое даже в случае успешного исхода не сулило делу Юга никакого стратегического выигрыша.

Что же касается северян, то они, напротив, были в этот день агрессивны, что объяснялось настоятельной необходимостью отбросить противника от Колд-Харбора любой ценой. Когда в районе 6 часов пополудни к распластавшимся на земле от усталости людям Райта присоединились не менее взмокшие и пропыленные солдаты Смита, оба генерала решили объединить усилия для дружной атаки на позиции мятежников. Кое-как поднявшись на ноги и сформировав боевую линию, их части медленно пошли вперед.

К тому времени дивизия Кершоу уже успела соорудить линию неглубоких траншей и стрелковых ячеек, хотя до хорошо подготовленных и тщательно оборудованных позиций южан у Спотсилвейни им было, конечно, далеко. Но, расположившись на гребне невысоких холмов, конфедераты чувствовали себя достаточно уверенно, и дали по наступающим залп, напоминавший, по словам очевидцев, «стену огня, внезапную, как молния, красную, как кровь, и такую близкую, что, казалось, она опалит лица людей». Эта стена огня молниеносно смела людей Райта со склона, заставив их, несмотря на усталость, отойти подальше с завидной прытью.

Однако командиры корпусов настаивали на возобновлении штурма и снова погнали своих людей прямо на окопы Кершоу. Там их опять встретили мощные залпы, но на сей раз федералы стиснули зубы и взобрались почти на самый гребень. Дивизии же Риккета из 6-го корпуса даже удалось ворваться в траншеи конфедератов и захватить один участок их оборонительной линии.

Но те части южан, что стояли справа и слева от места прорыва, и не думали подаваться назад и перекрестным огнем отсекли от Риккета все подкрепления, пытавшиеся придти ему на помощь. Это вынудило остальные полки северян остановиться и открыть ответный огонь, но, разумеется, они не сумели произвести на обороняющихся никакого впечатления [414]. Даже бригада полковника Аптона, как всегда, сблизившаяся с врагом на самую короткую дистанцию, не смогла пробиться к траншеям. Правда, Аптон не отступил и, чтобы подбодрить своих людей, сам занял место в боевой линии с винтовкой в руках. Когда же один потерявший присутствие духа офицер доложил ему, что солдаты не смогут остановить врага в случае контратаки, Аптон подал ему весьма оригинальный и воодушевляющий совет. «Если они подойдут сюда, — сказал он, — подцепите их своими штыками и перебросьте через голову».

Впрочем, как бы ни храбрились в тот момент северяне, развить достигнутый успех им уже не светило. К месту прорыва подошли техасская бригада Грэгга из дивизии Филдса и бригада Хантона из дивизии Пикетта. Объединив усилия, они встретили во фронт все попытки федералов продвинуться вглубь оборонительной системы, и дивизии Риккета пришлось довольствоваться захваченным участком траншейной линии. Южане же начали закладку новой линии укреплений прямо напротив оккупированных северянами окопов. В результате в новой линии Северовирджинских частей снова образовался значительный угол, только на этот раз он был не выгнут в сторону противника, а напротив, вогнут в направлении тыла южан. В силу этого угол был не слабым, а скорее, сильным местом обороны, поскольку попавшие в него наступающие войска оказывались в смертоносном огневом мешке. В центре изгиба по-прежнему стоял 1-й корпус Андерсона, а соответственно справа и слева от него позиции заняли подошедшие корпуса Хилла (под командованием Джубала Эрли) и Юэлла. Вся линия армии южан растянулась на 8 миль от Топотоми-Крик на севере до Чикахомини на юге и была повернута фронтом на северо-восток.

Северяне тем временем готовились развить достигнутый ими успех очередной фронтальной атакой, и теперь такая попытка действительно могла принести им удачу. Несмотря на то, что Северовирджинской армии удалось блокировать новый фланговый маневр федералов, оборонительная линия у Колд-Харбора пока что не была как следует укреплена, а наспех вырытые окопы не могли служить достаточным барьером для мощного удара. К тому же за спиной у южан была [415] река Чикахомини, а за ней всего в 12 милях — Ричмонд. Если бы Гранту удалось прорвать укрепления Ли и разбить его армию на части, он не просто выиграл бы битву: он выиграл бы войну.

К вечеру 1 июня для нанесения такого удара уже сложились почти все условия. Два пехотных корпуса северян заняли позиции на рубеже атаки, и к ним оставалось добавить еще один, чтобы предстоящий штурм набрал надлежащую мощь и пробивную силу. Роль этого еще одного участника грядущей битвы была отведена, конечно, 2-му армейскому корпусу, который пока оставался на правом фланге федералов у реки Топотоми. Еще в 3.30 пополудни его командир генерал Хенкок получил от командующего Мида приказ готовиться к выступлению, а в 9 часов ему были присланы подробнейшие инструкции, включая маршрут движения и время прибытия на место.

«Лучший путь для вас проходит через Хоуз Шоп, Виа и Гиббонс на Колд-Харбор, — говорилось в инструкциях. — Капитан Пейн встретит вашу колонну в районе Хоуз Шоп и будет указывать вам дорогу. Вы должны приложить все усилия, чтобы двигаться быстро и достигнуть Колд-Харбора как можно раньше. У этого пункта вы займете позиции для усиления Райта на левом фланге, который желательно дотянуть до Чикахомини».

Выполнение этого подробного приказа было запланировано на 4.30 утра 2 июня, и, если бы войска Хенкока оказались в назначенном месте в назначенное время, натиск трех федеральных корпусов на слабо оборудованные траншеи южан был бы неотразим. Но традиционное для Потомакской армии разгильдяйство снова сыграло свою роль, в очередной раз сорвав выполнение замыслов командующего. Известный американский историк гражданской войны Брюс Каттон остроумно называл эту особенность федеральных войск «историей о доме, который построил Джек». «Между решением командующего генерал-лейтенанта и окончательным формированием боевой линии, состоящей из солдат, которые должны были выполнить это решение, предстояло сделать много отдельных шагов, и при Колд-Харборе все эти шаги вели в непроглядную тьму, — писал он. — Это напоминало [416] историю о доме, который построил Джек: то шло не так, потому что это шло плохо, а это шло плохо из-за того, что произошло ранее, а то, в свою очередь... и т.д.»

Армия Потомака, казалось, все еще жила по обычаям 1862 года, когда быстрота передвижений и маневров не была важна, или вернее, не считалась таковой командующими генералами. Введенная в моду Мак-Клеланом, подобная медлительность наложила отпечаток на действия командиров всех уровней и рангов, и в итоге нередко приводила к самым печальным последствиям.

Так было и в сражении при Колд-Харборе. Уже 1 июня медлительность федеральных войск, вызванная отвратительной работой штабов, стала причиной того, что два корпуса северян прибыли к месту действия со значительным опозданием. Генерал Мид был доведен этим до белого каления: вечером того же дня, прискакав в Колд-Харбор, он разнес генералов Уоррена и Райта в пух и прах. Первого — за то, что тот двигался без приказа, второго — за то, что двигался по приказу, но слишком медленно. Досталось на орехи и Смиту, который привел свой корпус без обозов и боеприпасов. «Тогда какого черта он вообще приперся?» — воскликнул раздосадованный Мид.

Как говорилось выше, положение мог бы поправить Хенкок, если бы он выполнил распоряжения Мида и Гранта в точности, но, ко всеобщему удивлению, он тоже задержался в пути. Правда, как и Райт, командир 2-го корпуса не был виноват в своем опоздании: его также подвели штабные работники. В 8.30 вечера 1 июня Хенкок известил главную квартиру армии о своей готовности к выступлению, и в 11 часов вечера, точно по графику, его дивизии двинулись по указанному маршруту. Капитан Пейн встретил Хенкока в Хоуз Шоп и повел его по обнаруженной им же лесной дороге, но вдруг оказалось, что она слишком узка для пехотных колонн и артиллерии. Прежде чем штабист понял свою ошибку, орудия «завязли» между деревьями, как в болоте, и 2-й корпус не мог податься ни вперед, ни назад.

Несколько часов ушло на то, чтобы ликвидировать образовавшийся затор, а когда артиллерию наконец удалось извлечь из лесных тисков, всему корпусу пришлось поворачивать [417] вспять и искать обходные пути. Проплутав 15 миль вместо запланированных 9, он наконец появился у Колд-Харбора, но не к 4.30, а к 7 утра. К тому же солдаты Хенкока были до того измотаны утомительным ночным маршем, что едва ли теперь годились для наступления. Как заметил по этому поводу один офицер из штаба армии, федеральные солдаты еще до марша чувствовали себя не лучшим образом, а бестолковые перемещения ночью по извилистым лесным дорогам совсем их доконали. «У наших людей больше нет физической силы, которой они обладали всего месяц назад, — писал он. — И я действительно не знаю, почему они все еще живы».

К обеду 2 июня положение не только не улучшилось, но, наоборот, стало хуже. Правда, 6-й корпус Райта все же был приведен в боевую готовность и построился на дороге, ведущей в Ричмонд. Но 18-й корпус, судя по докладу его командира — Смита Плешивого, насчитывал всего лишь 9 тысяч из 16, которых он повел с собой от Бермуда-Хандрид. Остальные либо числились в боевых потерях, либо просто отстали и плелись где-то сзади по пыльным лесным дорогам. Однако даже те, кто оставался в строю, были до того усталыми, что, по мнению Смита, не смогли бы удержать позиции в случае вражеской атаки. «Атака моими частями будет просто абсурдной», — заявил командир 18-го корпуса.

Оставались еще корпуса Уоррена и Бернсайда, составлявшие правое крыло армии, однако и они сделали за день столько бесполезных движений, переходя с одной позиции на другую, что в конечном итоге было решено оставить их в обороне.

В результате запланированную атаку пришлось отложить до следующего утра т.е. до рассвета 3 июня. «Отсутствие готовности, изнуренность жарой и недостаток физических сил у людей, утомленных прошлой ночью маршем, — писал Грант в своем письме Миду вечером 2 числа, — все это, я думаю, делает необходимым и разумным отложить атаку до завтрашнего утра. Все перемены позиций, приказ о которых был отдан, следует совершить уже сегодня, а людям, готовящимся участвовать в завтрашней атаке, надо дать возможность хорошенько отдохнуть, скажем, до, 4.30 утра». [418]

Но Грант ошибался, и откладывание атаки на утро 3 июня отнюдь не было разумным решением. Проблема заключалась в том, что в отличие от северян, измотавших себя бесполезными маршами, конфедераты провели весь день 2 июня за неторопливой, но крайне основательной работой. Сменив штыки и кружки на лопаты, они буквально от рассвета до рассвета углубляли и расширяли заложенную ими накануне траншейную систему. К утру следующего дня она уже превратилась в настоящий лабиринт оборонительных сооружений, где каждый бугорок, впадина или овраг были использованы для усиления позиции. Генерал Ли, невзирая на свое все еще болезненное состояние, прибыл в Колд-Харбор и лично руководил всеми работами, дав своему инженерному таланту развернуться в полную силу.

По свидетельству очевидцев, он предложил северянам для оценки настоящий шедевр фортификации, который представлял собой совокупность «хитроумных зигзагообразных линий внутри линий; линий, защищающих фланги; линий, построенных, чтобы накрывать противоположные линии анфиладным огнем; линий, на которых были установлены батареи... Это — путаница и лабиринт укреплений внутри укреплений, это укрепления без укреплений, каждое из которых заложено с какой-то определенной целью — или для наступления, или для обороны».

Кроме того, чтобы добавить федералам пищи для размышлений, генерал Ли тщательно выбрал позиции для своих орудий и разместил их так, чтобы они накрывали подступы к траншеям конфедератов все сметающим огнем. А в силу того, что линия обороны Северовирджинской армии представляла собой вогнутую дугу, этот огонь должен был стать перекрестным.

Но ни Грант, ни тем более Мид не сумели с первого взгляда оценить всю красоту и мощь представленного на их обозрение произведения военно-инженерного искусства. Они даже не отдали распоряжений о проведении тщательной рекогносцировки местности, полагая, что корпусные командиры сами до этого додумаются. Но их предположение оказалось в корне неверным, поскольку в Потомакской армии разведка никогда не входила в обязанности командующих [419] корпусами, и, как следствие, никто так и не узнал, что находится впереди. Командиры разного уровня знали только, что наутро предстоит атака неприятельской армии силами примерно в 40 тысяч солдат, и этого было для них достаточно.

В отличие от своих генералов и офицеров рядовые янки очень хорошо знали или предчувствовали, что ожидает их утром 3 июня, и многие из них готовились к смерти. «Люди спокойно писали свои имена на листках бумаги и пришпиливали их булавками к мундирам сзади так, чтобы их тела можно было опознать», — вспоминал генерал Хорас Портер. Но даже такое предчувствие не помешало этим храбрым и опытным ветеранам хладнокровно построиться и пойти в атаку, когда им был отдан соответствующий приказ.

Время для исполнения этого приказа настало сразу после рассвета 3 июня. Ливший всю ночь дождь внезапно прекратился, а сквозь уходящие на восток тучи забрезжило первое сияние зари, осветившее мрачную колд-харборскую равнину сероватым сумеречным светом. Это невеселое начало нового дня стало для северян своеобразным сигналом, и их одетая в синее пропыленное сукно пехота начала выдвигаться на передовые позиции. Офицеры сперва сопровождали свои подразделения верхом, но затем спешились и отправили лошадей в тыл, разумно рассудив, что в предстоящем бою шансы выжить есть только у тех, кто не выделяется на общем фоне. Пехотинцы тем временем развернулись в боевую линию, и на мгновение все застыли в напряженном ожидании. На поле предстоящей битвы повисала звенящая томительная тишина. Вдруг в этой тишине гулким раскатом прозвучал выстрел сигнальной пушки, и массы войск резко пришли в движение.

Первыми начали действовать федеральные батареи, поливавшие окопы врага огнем по всей линии. Орудия конфедератов тотчас ответили им со своих скрытых позиций, а потом — еще мгновение назад пустые — траншеи внезапно наполнились людьми, и к реву орудий добавился несмолкаемый треск пехотных винтовок. «Он напоминал по ярости перестрелку в Глуши, на которую наложились громовые раскаты геттисбергской артиллерии», — вспоминал один участник атаки. [420]

А пехота северян меж тем двинулась в наступление. Поначалу она представляла собой единую компактную линию из 40 тысяч человек, но по мере развития атаки эта линия стала разваливаться на отдельные элементы — дивизии, бригады и полки. На левом фланге атакующих со своими обычными отвагой и азартом на южан обрушились две дивизии 2-го федерального корпуса (третью Хенкок оставил в резерве). [421]

Одна из них во главе с адвокатом Берлоу развернула в первой линии две бригады, которые вопреки вражескому огню легко преодолели рубеж «утопленной» дороги, отбросили пикеты конфедератов и даже ворвались в передовые траншеи. После ожесточенного сопротивления федералам удалось вытеснить части дивизии Бекенриджа, а также захватить несколько сот пленных и несколько полевых орудий, что давало им основание считать совершенный прорыв невероятным успехом.

Увы, конфедераты быстро убедили северян в обратном. Их артиллерия со своих удачных позиций накрыла всю местность позади захваченного участка траншей перекрестным огнем, напрочь отсекая подкрепления. В то же время другие батареи конфедератов принялись навесом посылать людям Берлоу одну гранату за другой, а поскольку орудия были хорошо пристреляны, то очень немногие из этих снарядов пролетали мимо цели. Когда же в бой включилась пехота второй линии обороны, открывшая по захваченным батареям огонь с трех сторон (свою роль сыграли заранее подготовленные фланкирующие траншеи и брустверы), положение федералов стало и вовсе несладким.

Какое-то, видимо, очень недолгое время, две бригады адвоката Берлоу еще просидели во временно завоеванных укреплениях, а затем, убедившись, что эти укрепления оказались мышеловкой, оставили их и бегом бросились назад. Впрочем, бежали северяне недалеко: всего в 15–20 метрах от окопов они упали на землю, штыками и жестяными кружками принялись лихорадочно закладывать собственную цепочку стрелковых ячеек. Однако их достойная восхищения отвага оказалась в итоге бесполезной и лишь добавила новые имена в списки убитых и раненых. Сумев закрепиться вблизи вражеского бруствера, они все равно не могли пробиться сквозь стену шквального огня.

Второй из атакующих дивизий корпуса Хенкока пришлось еще хуже. Она также двинулась вперед, имея в первой линии бригады Тайлера и Смита. За ними в качестве поддержки двигались бригады Мак-Кина и Оуэна. В таком боевом порядке дивизия стремительно бросилась в атаку. Ветераны, из которых она в основном состояла, конечно, знали, что ждет [422] их впереди, но все равно считали для себя делом чести участие в штурме вражеских окопов. Правда, один из них, капрал 19-го Массачусетского полка, отклонил просьбу своего полковника поднять выпавшее из рук убитого знамя. «Слишком много капралов было убито в тот момент, когда они несли знамена», — сказал он. «Когда мы доберемся, куда надо, я произведу тебя в сержанты», — ответил на это полковник. «Вот это дело, — сразу согласился капрал. — Я понесу знамя».

Ярдов за 200 до позиций конфедератов, когда огонь их винтовок достиг смертоносного накала, дивизия внезапно наткнулась на непроходимое болото, о существовании которого никто не подозревал. Лезть в трясину под огнем не отважился бы и самый безумный храбрец, и линия Гиббона раскололась на две половины. Бригада. Тайлера попыталась обойти болото справа, а бригады Смита и Мак-Кина совершили похожий маневр по другому берегу топи. Поначалу все шло прекрасно, но вдруг болото стало расширяться, а конфедеративные снайперы, гнездившиеся в трясине, точно змеиный выводок, принялись пребольно жалить оба обходящих отряда. Их огонь был таким метким, что ряды северян расстроились и поредели как хорошо прополотые грядки.

То, что произошло потом, нетрудно предугадать, хотя и трудно вообразить. Засевшие в своих окопах пехотинцы-южане начали расстреливать бригады Гиббона почти в упор. Они буквально растворили их ураганным огнем. Генерал Тайлер, командир правофланговой бригады, был тяжело ранен и вынесен с поля боя. Принявший у него командование Хаскелл попытался увлечь за собой залегшие синие шеренги, но почти сразу же получил смертельное ранение.

Левее болота на траншеи бросился 164-й Нью-йоркский полк во главе с полковником Мак-Магоном. Этот отважный офицер с обнаженной шпагой в руках добежал до самого бруствера и остановился на краю, размахивая бесполезным оружием и призывая своих людей последовать за ним. Однако те, кто отозвался на этот призыв, были срезаны пулями южан, как колосья серпом. Сам Мак-Магон, естественно, тоже погиб: в него попало столько пуль, что тело потом опознали только по пуговицам на рукавах мундира. [423]

Увидев судьбу своих передовых частей, Гиббон попытался выслать им подкрепления, но те попали под перекрестный огонь и, сильно потрепанные, откатились назад. Многие из них в ходе короткого броска понесли страшные потери, а одна из бригад вернулась на исходные рубежи без единого офицера старше капитана.

В результате в течение 20 минут дивизия Гиббона была остановлена и отброшена назад, но, как и дивизия Берлоу, она не обратилась в паническое бегство. Отступив от огнедышащей расщелины, в которую превратилась траншея южан, солдаты этой дивизии также стали окапываться прямо под винтовочным огнем и отвечать на выстрелы противника. В такой манере люди Гиббона вели бой до глубокой ночи, но не добились сколько-нибудь заметных результатов и потерпели значительный урон. В сражении при Колд-Харборе 3 июня 1864 рода дивизия потеряла 65 офицеров и 1032 солдата убитыми и раненными, большая часть которых пострадала за первые 20 минут боя.

Корпус Райта, наступавший в центре боевых порядков федеральной армии, добился еще менее значительных успехов, чем корпус Хенкока. Во время атаки он попал под огонь орудий с фланга. Пули пехотинцев летели в северян с такой частотой и кучностью, словно у противника на вооружении стояли пулеметы. «Все время из невидимых для нас траншей мятежников на нас обрушивались залпы свистящей смерти», — вспоминал один солдат-северянин. К тому же местность оказалась крайне плохой для проведения атаки, и всю дорогу до неприятельских позиций солдаты Райта то выбирались из болота, то выпутывались из колючего кустарника. Все эти факторы очень быстро привели 6-й корпус в состояние полного замешательства и разбили его на мелкие осколки. Одни полки и бригады все же попытались продвинуться вперед, но обнаружив, что с флангов их никто не поддерживает, быстро повернули вспять. Другие и вовсе благоразумно отказались от участия в бессмысленной бойне, и не двинулись с места. Так поступил, например, бесстрашный Антон, известный прерыватель неприятельской обороны. На сей раз он не счел для себя возможным вести людей на убой и позже докладывал в своем рапорте: «Был получен приказ о проведении [424] еще одной атаки, но, поскольку было решено, что она нецелесообразна, приказ не был выполнен».

Из всех частей Райта лишь один полк, составлявший правую оконечность линии, атаковал неприступные окопы на вершине высот с совершенно неуместным в такой ситуации энтузиазмом. Он приблизился к ним на 50 ярдов, но, обнаружив, что корпус Смита, с которым он должен был держать связь, не двигается вперед, тоже отказался от атаки.

Полковые и бригадные командиры 18-го корпуса также объясняли свое бездействие отсутствием поддержки слева, где находились части Райта, хотя причина была, конечно, в другом. Как и солдаты других корпусов, люди Смита хорошо понимали, что выбить врага с укрепленных позиций невозможно, и просто не хотели гибнуть понапрасну. Кроме того, некоторые из дивизий 18-го корпуса все еще не пришли в себя после марша и по-прежнему недосчитывали в своих рядах четвертой и даже третьей части бойцов.

Еще одним поводом для неучастия в атаке многих подразделений Смита Плешивого было то, что на их долю выпал самый трудный участок местности, настолько неровный и непроходимый, что наступать там было практически невозможно. И лишь в центре линии корпуса, перед которым находился неглубокий овраг, тянувшийся в сторону позиций конфедератов, атакующие могли бы рассчитывать на некоторое укрытие от перекрестного огня. Именно здесь Смит решил нанести главный удар и двинул по дну оврага дивизию Мартиндейла. По его приказу она построилась длинной колонной, состоявшей из более мелких полковых колонн, расположенных в затылок друг к другу. В результате дивизия Мартиндейла превратилась в огромный живой таран, вроде тех, что использовались в старину для штурма ворот замков и крепостей. Подобно гигантской толстой змее, он медленно пополз по оврагу прямо на позиции конфедератов.

Последние, разумеется, учитывали возможность использования этого оврага неприятелем — в обороне генерала Ли не было непродуманных и слабых мест, и приготовились встретить каждого, кто попытается добраться до них по балке, во всеоружии. Для этого серые солдаты установили напротив выхода из «полуподземного» коридора несколько своих батарей [425] , которые запросто могли вымести почти всю балку картечью. Помимо артиллерии, там расположились также лучшие пехотные части 1-го корпуса Северовирджинской армии — дивизия Лоу; среди прочих ее бригад была и Техасская бригада Грега, всегда наводившая на врагов неописуемый ужас.

Но северяне не догадывались об этих приготовлениях, и организованная южанами встреча была для них полнейшим сюрпризом. Первым был ошарашен 12-й Нью-гемпширский полк, составлявший ударный наконечник дивизионного тарана. Он бесстрашно шел вперед во главе со своим отважным командиром, который за неимением шпаги, вел людей в атаку с шомполом в руке. Размахивая им, как дирижер палочкой, он вывел полк из оврага, и тут, как показалось многим нью-гемпширцам, разверзлась преисподняя, и их охватило адское пламя.

«Просто невозможно описать этот ужасный залп, и вряд ли кто-нибудь из тех, кто был в рядах 12-го, когда-нибудь почувствует себя в состоянии сделать это, — вспоминал капитан Нью-гемпширского полка. — Тем, кто подвергся воздействию всей мощи и ярости того шторма свинца и железа, который встретил атакующую колонну, он показался скорее извержением вулкана, чем огнем сражения, и был почти настолько же разрушительным». Другой участник атаки, сержант того же полка, вспоминал, что когда конфедераты открыли огонь, наступавшие северяне невольно наклонились вперед, словно они шли навстречу штормовому ветру, и чувствовали себя при этом, «как кубики или кирпичи, выставленные в ряд и опрокинутые одним ударом, подсекая всех задних по цепочке».

Рядовые солдаты также дали описание весьма «живописных» эпизодов атаки Мартиндейла. Один из них писал, что все его товарищи вдруг упали на землю, словно получили приказ залечь. Решив, что так оно и есть, а сам он просто не расслышал слов команды, этот солдат также лег на землю. Тут к нему и к остальным распростертым на земле бойцам подбежал их командир и обнаженной шпагой пошевелил нескольких, пытаясь поднять людей для финального броска. Но никто даже не дернулся от прикосновения холодной стали, потому что все они были мертвы. [426]

Другой рядовой вспоминал, как во время атаки он внезапно обнаружил, что продолжает идти вперед в одиночку, а справа и слева от него нет ни одного человека. Тогда он подумал, что просто отстал от своей роты и ускорил шаг, но, догнав шедшую впереди часть, увидел, что это другая рота, и понял, что все его сослуживцы остались позади — убитые или раненные.

Подобных самых разнообразных воспоминаний об атаке дивизии Мартиндейла осталось довольно много, но ее участники в один голос говорят об одной и той же особенности: в ходе всего боя никому из них не удалось даже увидеть неприятельских солдат. Сплошная линия огненных вспышек, вырывавшаяся из стволов винтовок и жерл артиллерийских орудий, — вот и все, что они разглядели сквозь пыль и дым. Эти вспышки сопровождались непрерывным грохотом и треском, напоминавшим, по словам очевидцев, один продолжительный раскат грома.

Конфедераты, напротив, видели атакующих очень хорошо и умело пользовались своим преимуществом. «Неприятель, наступая в четырех линиях с интервалом в 50 ярдов, представлял собой прекрасную мишень для техасских и арканзасских стрелков, — вспоминал солдат из бригады Грега. — Их попытка пробиться была невозможной — человек не мог выжить в огне, который обрушивался с фронта и с флангов. И хотя первым броском некоторым из них удалось приблизиться к нашим линиями на 70 ярдов, они все равно остановились, повернулись кругом и бросились бежать так быстро, как только могли их нести ноги. Бойня была ужасной».

Бойня действительно была ужасной, и после сражения только перед фронтом дивизии Лоу оказалось более 1000 убитых и раненных федералов. Такое огромное количество врагов южане смогли уложить всего за 15 минут, в течение которых продолжалась отчаянная атака Мартиндейла. Их собственные потери за тот же промежуток времени не превышали 20 человек. Подобное соотношение было невероятным (даже для Фредериксберга) и произвело глубокое впечатление на всех участников боя. Наиболее сжато и лаконично его выразил командир дивизии генерал Лоу: «Это была не война. Это было убийство». [427]

Однако даже после такого провала битва еще не окончилась. Федералы не могли больше идти вперед, но не хотели и отходить назад. Практически вдоль всей линии обороны конфедератов возникла другая, параллельная ей линия из лежащих на земле солдат в пыльных синих мундирах, усиленно работавших всем, что попадалось им под руки, чтобы выкопать индивидуальные стрелковые ячейки. Иногда эта другая линия сближалась с неприступными траншеями южан на расстояние 40 ярдов, иногда удалялась от них, но нигде дистанция не превышала 200 ярдов. Позади же пехоты, поливавшей друг друга беглым огнем, на батарейных позициях стояли орудия, также вносившие свою лепту в достигшее кульминации смертоубийство. Их канонада была несмолкаемой с раннего утра, когда началась безрезультатная атака северян, до темноты, когда сражение наконец утихло.

Впрочем, исход битвы у Колд-Харбора стал ясен уже после полудня, и генерал Грант, прибывший в то время на позиции, с досадой констатировал, что его замысел провалился. Выслушав доклады корпусных командиров, ни один из которых не выразил оптимизма, он отдал генералу Миду следующий приказ: «Точка зрения командующих корпусами такова: они не уверены в успехе в том случае, если будет отдан приказ о возобновлении атаки. Вы можете ограничить дальнейшее наступление его теперешним рубежом. Удерживайте наиболее выдвинутые вперед позиции и укрепляйте их».

Позже в своих мемуарах незадолго до скоропостижной кончины от рака горла Грант сознался, что эта атака была ошибкой, хотя и не выразил особенного раскаяния в ее совершении. «Я всегда жалел, что последняя атака при Колд-Харборе вообще была предпринята... — писал он. — При Колд-Харборе не удалось добиться никаких преимуществ, чтобы компенсировать наши тяжелые потери. В действительности все преимущества, кроме соотношения потерь, принадлежали конфедератам».

Солдаты и офицеры, перестреливавшиеся с врагом, поняли это еще раньше (в сущности, еще до битвы), но продолжали честно выполнять свой долг. Когда же у одной из федеральных батарей появился офицер из штаба Гранта и принялся разглядывать позиции южан в подзорную трубу, офицер-артиллерист [428] с сарказмом поинтересовался, видит ли он Ричмонд. Штабист ответил, что пока не видит, но надеется вскоре увидеть. «Тогда лучше сделайте на этой трубе винтовую нарезку, чтобы она брала расстояние подальше», — заметил артиллерист.

Итак, битва при Колд-Харборе была сочетанием безумных, заранее обреченных на поражение лобовых атак и ожесточенной, но бесполезной перестрелки окопавшейся пехоты. Сам по себе подобный образ ведения боя не был новинкой, ибо и фронтальное наступление, и массовое огневое противостояние уже неоднократно применялись в гражданской войне и всегда приводили к одному и тому же нулевому результату. Но никогда ранее лобовые атаки не захлебывались так быстро — а ни одна из них не продолжалась более получаса — и никогда такое количество людей не погибало и не получало ранений за столь короткий промежуток времени. В этом бою федералы потеряли 7 тысяч человек за полчаса, и это число могло быть еще большим, если бы у генералов Севера хватило сумасшедшего упрямства предпринять повторный штурм. К счастью для солдат-янки, такая идея не пришла в голову ни Миду, ни Гранту, и все ограничилось утренней атакой и последующей перестрелкой.

Ночью, когда пальба в основном прекратилась и вдоль всей линии установилось затишье, солдаты-федералы смогли наконец отправиться в тыл (во время боя подобные походы были смертельно опасными), чтобы перевязать раны, наполнить фляги и, главное, вооружиться топорами и лопатами. При помощи последних они расширили и углубили свои импровизированные траншеи, превратив их в целостную оборонительную систему. Она была, конечно, не такой сложной и хорошо продуманной, как линия укреплений конфедератов, но все же достаточно надежной, чтобы выдержать контратаки противника. Одновременно были сделаны глубокие траншейные коридоры, ведущие в тыл, так что теперь передовые линии могли безопасно сообщаться со штабами и обозами.

В результате история противостояния у Спотселвейни повторялась. Обе армии засели в долговременных полевых укреплениях и приступили к ведению некого подобия позиционной войны. Главным образом она заключалась в спорадических [429] перестрелках и предпринимаемых лишь время от времени демонстрациях. Исключение составили два дня — 4 и 5 июня, когда между Грантом и Ли было заключено перемирие, чтобы собрать раненых и похоронить убитых. По обычаю гражданской войны это перемирие было использовано солдатами и офицерами для традиционного братания, обмена новостями и бартерной торговли. Однако, когда срок соглашения истек, они вернулись в свои глубокие траншеи и снова взялись за винтовки.

Это соседство двух враждебных армий продолжалось до 14 июня, когда Грант решился наконец на очередной обходной маневр. Но отчаянное сопротивление Ли у Колд-Харбора вынудило его отказаться от наступления на Ричмонд — все дороги к столице Конфедерации были по-прежнему перекрыты Северовирджинской армией — и выбрать для своего маневра другую цель. Ею стал город Питтерсберг, находившийся южнее Ричмонда. С его захватом все дороги, которые связывали столицу с остальным Югом, были бы в руках северян. Иными словами, овладев Питтерсбергом, федералы решили бы как судьбу Ричмонда, так и судьбу всей Конфедерации.

Но воплощению этой действительно гениальной идеи в жизнь снова помешала медлительность и неповоротливость федеральных генералов. Смит Плешивый, возглавивший со своим 18-м корпусом марш Потомакской армии, потратил на преодоление 10-мильного пути целых 7 часов, а, дойдя до места назначения, не произвел штурма с надлежащей настойчивостью и упорством.

Ли был поначалу обманут неожиданным маневром Гранта (возможно, впервые за всю войну противнику удалось ввести его в заблуждение), но, разгадав замысел главнокомандующего северян, сам поспешил к Питтерсбергу. Ему удалось привести туда свои войска прежде, чем северяне смогли предпринять решительный штурм, и Гранту, и Миду не оставалось ничего другого, как только приступить к правильней осаде.

Эта осада заняла у них почти год и продолжалась без перерыва вплоть до апреля 1865 года, оправдав таким образом опасения Мида. Но мы не станем подробно останавливаться [430] на этом эпизоде войны. Питтерсберг был ее отдельным этапом и заслуживает особого изучения. Здесь же достаточно сказать, что падение этого города было неизбежным, и вместе с ним, по сути, закончилась история славной Северовирджинской армии. Правда, генералу Ли удалось вырваться из осады с остатками своих сил и несколько оттянуть неизбежный финал. Но спустя неделю Грант все же настиг его у местечка Аппоматокс и принудил к капитуляции. 9 апреля марш некогда грозных серых легионов наконец окончился, а вместе с ним рухнуло и одно из самых недолговечных и самых необычных государственных образований — Конфедеративные Штаты Америки. Гражданская война завершилась.

На этом завершается наш короткий и далеко не полный рассказ о развитии сухопутной тактики в ходе гражданской войны. Мы не случайно остановили его на июне 1864 года и не затрагивали последующих событий. Сражения у Спотсилвейни и при Колд-Харборе, конечно, не были последними в гражданской войне, но, безусловно, стали конечной точкой тактической эволюции, проделанной военным искусством в ходе этого конфликта. В 1864–1865 годах произошло еще немало кровавых битв, но почти все они, с точки зрения тактики были похожи друг на друга. Их всех объединяло широкое использование траншеи как средства обороны, всякий раз подтверждавшее свою огромную эффективность. Несмотря на уроки Фредериксберга, Спотсилвейни, Колд-Харбора, Кенессоу и целого ряда других битв, многие генералы все еще пытались взять позиции окопавшейся пехоты лобовым ударом, за что всякий раз расплачивались их обреченные на гибель солдаты.

Так было, например, в ходе битвы у Франклина, когда генерал конфедератов Джон Белл Худ попытался прорвать траншейную линию, обороняемую втрое уступавшими его войскам по численности солдатами федеральной армии Томаса. Тринадцать раз измотанные боями и голодом серые солдаты бросались по приказу своего командира на укрепления врага и тринадцать раз откатывались назад, оставляя на поле боя тысячи убитых и раненых. В результате армия Худа [431] понесла страшные потери, была морально сломлена и позже, в бою у Нэшвила, стала легкой добычей федералов, окончательно ее разгромивших.

Подобных примеров можно было бы привести немало, но и без них понятно, какой характер приобрел ход боевых действий в самом конце гражданской войны. Окоп, воцарившийся спустя 50 лет на кровавых полях I мировой войны, впервые властно заявил о себе в густых лесах северной Вирджинии и на красных холмах Джорджии. Его явление поставило перед теоретиками и практиками военного искусства важную проблему прорыва укрепленных линий, обороняемых пехотой с нарезным стрелковым оружием.

Гражданская война в США наглядно продемонстрировала, что решить эту проблему обычными средствами, т.е. фронтальными атаками, не удастся и что необходимо принципиально новое радикальное средство. Такое средство было найдено уже в начале следующего века, когда на фронтах I мировой войны появились первые танки. Лишь эти закованные в броню неповоротливые чудовища смогли, наконец, справиться с мощью неприступных траншей. Впрочем, это уже совсем другая история. [432]