Но нельзя, война продолжалась, фронт ждал. Повезло лишь Нине Худяковой. Когда самолеты полка прилетели в Курск, Нина сказала своему штурману Тане Костиной:

— До чего обидно — рядом с домом и не повидаю своих!

— А где они у тебя?

— Да недалеко от Брянска, чуть правее по курсу, около Карачева.

Таня вынула карту, нашла Карачав и, прикинув в уме, сколько времени отнимет добавочный путь, посоветовала подруге:

— Пойди к майору и отпросись, скажи, что если вылетим сейчас, не дожидаясь всех, то в Брянске присоединимся к ним.

Бершанская разрешила полет, и Нина отправилась в родной край. Она знала уже из писем, что деревня разорена, но все же была потрясена, увидев с воздуха вместо домов унылые черные пепелища. «Да где же народ? — испугалась она. — Куда мои делись?» И, подумав об этом, тотчас успокоилась: внизу появились люди, они бежали за самолетом, приветливо махали руками, зазывая в гости.

Нина, увидев среди них женщин, почему-то решила, что ее мать обязательно здесь, и, выключив газ, крикнула вниз:

— Мама, я тут, я жива, я с тобой!

Самолет сел в поле, около землянок, где ютились жители деревни, сожженной захватчиками. Вот и мать. Нежно обнимая Нину, она горько плакала. Нине не давали слова сказать, все обязательно хотели ее обаять, расцеловать. Ласково встретили и Таню. А потом посыпались вопросы: как на фронте, скоро ли конец Гитлеру, как живут девушки, действительно ли воюют или, может, летают только в тылу?..

Время шло, и Таня, взглянув на часы, ужаснулась: опоздали уже на десять минут!

Девушки быстро собрались в обратный путь.

— Что же ты, дочка, — только и сказала мать, — даже не поела дома.

А Нина ответила уже из кабины самолета:

— Мамочка, война еще!

Таманский полк перебрасывали на Белорусский фронт, где шли большие, упорные сражения. Гитлеровцы крепко вцепились в белорусскую [229] землю — через нее проходила кратчайшая дорога к границам Восточной Пруссии.

В полку было несколько уроженок Белоруссии: Полина Гельман, Зина Горман, Ася Пинчук, авиатехник Кириленко. Трагические вести получила Зина Горман. Родители, не успевшие эвакуироваться, были расстреляны гитлеровцами. Ее пятилетнего сына гестаповцы живьем закопали в землю. Все в полку знали об этом страшном горе подруги.

Через несколько дней после вылета из Крыма все экипажи Гвардейского Таманского Краснознаменного авиационного полка приземлились на небольшом аэродроме у белорусского городка Сеща.

2

Девушки выпрыгнули из самолетов на траву, огляделись. Странно — никаких признаков жилья... Хоть бы сарай какой-нибудь — и того нет.

— Где же мы будем жить?

— Да так и будем жить под открытым небом, — ответила начальник штаба Ракобольская, прилетевшая сюда на «Дугласе» еще накануне. — Впрочем, крыша у нас всегда есть — плоскости самолетов. Не забудьте, мы — в Белоруссии. Фашистов отсюда только недавно выгнали. Все разрушено, сожжено. Здесь и местным жителям жить негде. Обойдемся без домов. Только вот комары тут злющие.

— Уж, наверно, не злее, чем в Чалтыре, — сказала Вера Белик. Ей вспомнилось, как три года назад на аэродроме в Чалтыре, под Ростовом, ее нещадно искусали комары. Она больше недели ходила с опухшим лицом. «Двусторонний флюс!» — посмеивалась тогда Таня Макарова.

— А ты помнишь Чалтырь? — вступила в разговор Таня.

— Никогда не забуду. Не из-за комаров, а из-за черного дыма над Ростовом. Зловещий такой дым... Жаль, что не удалось теперь пролететь над Ростовом. Как он сейчас выглядит?..

— Он уже отстраивается, — сказала Ракобольская. — Вот освободим Белоруссию, и здесь начнется такая стройка, что небу жарко станет. Может быть, года через три на этом месте будет стоять гостиница, кто знает?.. А теперь давайте устраиваться.

Из Сещи перебрались на другой аэродром, возле деревни Пустынки. Это название удивительно соответствовало действительному положению — после хозяйничания захватчиков все кругом было пустынно, безлюдно.

Так и получилось, что с первых дней своей боевой работы на белорусской земле и до последних ее дней, за малым исключением, девушки жили то под плоскостями самолета, то под навесами из елок, срубленных тут же, или в наскоро сделанных шалашах. [230]

На это, разумеется, никто не жаловался. Зато ходом своих дел многие были явно недовольны и не скрывали этого: они рвались воевать, а им было приказано учиться.

Больше месяца полк был занят исключительно командирской учебой и тренировочными полетами. После Кубани я Крыма, с их четкими и ясными ориентирами (горы, крупные селения, море), здесь, в Белоруссии, ориентироваться на местности, особенно ночью, было очень трудно: плоская равнина, леса, перелески, однообразные поля, маленькие полусгоревшие деревушки, похожие одна на другую как близнецы.

Тренировочные полеты проводились не только ночью, но и днем. Вступали в строй новые летчики и штурманы. Техники и инженеры проверили все самолеты, отремонтировали их, привели в полную боевую готовность.

Партийная и комсомольская организации вели политическую подготовку к предстоящим крупным операциям. Политические занятия, лекции и беседы об историческом прошлом Белоруссии, о важнейших событиях международной жизни, об огромной восстановительной работе в освобожденных районах проводились и в масштабе всего полка и отдельно по эскадрильям.

Полку иногда предоставляли день отдыха с тем, чтобы летчицы могли отоспаться. Но именно в этот день в расположение полка приезжал самодеятельный оркестр 4-й Воздушной армии. И тогда вместо сна начиналось веселье; приходили в гости летчики из соседнего подразделения, звучала музыка, кружились пары, пели песни — задорные и лирические.

Вечером начинались задушевные разговоры, шепотом сообщались адреса. «Обязательно пиши! — слышалось в темноте. — Я буду ждать!»

Завтра им снова смерть будет смотреть в глаза, завтра снова начнутся боевые будни. Но сегодня никто из девушек не думал об этом.

3

В ночь на 23 июня 1944 года войска 2-го Белорусского фронта, форсировав реку Проню, прорвали сильно укрепленную оборонительную линию противника и стремительно двинулись вперед по направлению к Могилеву. Это было началом решительного наступления, закончившегося полным разгромом сосредоточенных здесь гитлеровских армий, очищением всей Советской Белоруссии от оккупантов и выходом советских войск к границам Польши.

В Белоруссии врагу был нанесен пятый удар — один из десяти мощных ударов, осуществленных Советскими Вооруженными Силами в течение 1944 года. Удар нанесли одновременно армии четырех фронтов: 1-го Белорусского — маршала Рокоссовского, 2-го Белорусского — генерала армии [231] Захарова, 3-го Белорусского — генерала армии Черняховского и 1-го Прибалтийского — генерала армии Баграмяна.

Темпы наступления были исключительно высокими.

За один месяц — с конца июня по конец июля — наши войска в непрерывных боях прошли на запад несколько сот километров. Гитлеровским дивизиям, как быстро они ни отступали, не удалось оторваться от советских наступающих частей. Под Могилевом, Бобруйском, Минском в окружение попали крупные группировки противника. В «минском котле» очутились тридцать фашистских дивизий. Только незначительной части окруженных удалось вырваться из стальных клещей и рассеяться по полям и лесам. Их вылавливали партизаны и население.

Общая обстановка исторической битвы за Белоруссию наложила свой отпечаток и на действия женского авиационного полка. Он с большим успехом выполнял задания командования фронта: наносил бомбовые удары по переправам противника, уничтожал неприятельские части в пунктах их скопления, патрулировал ночью на дорогах, не давая двигаться вражеским отступающим колоннам, вел разведку укрывающихся в лесах разрозненных групп противника.

Все это, как всегда, было сопряжено с опасностью, требовало предельного напряжения сил: отступая, враг продолжал сопротивляться, особенно в тылах, стреляли фашистские зенитки, нет-нет появлялись гитлеровские истребители, гонявшиеся за «По-2», зная свое превосходство перед ним в вооружении и скорости.

Боевая работа в Белоруссии принесла полку и свои специфические трудности. Линия фронта быстро передвигалась к западу, и летчицам то и дело приходилось перебираться с одного аэродрома на другой. За месяц полк переменил десять летных площадок. Девушки подшучивали: «Цыгане табором кочуют!..»

Привередничать некогда было, экипажи радовались любой летной площадке, лишь бы она была поближе к линии фронта. Поле возле одного хутора, где несколько дней базировался полк, было таким неровным, что самолеты при разбеге подбрасывало, как на волнах. Но полеты продолжались.

Нелегко приходилось девушкам в лесных чащах. Бывало, что и штаб размещался просто под ветвистым деревом. В дождливые дни спали под накидками, голову мыли в болотах, в них же наскоро стирали. Воду для питья привозили в бочках.

Кухню и столовую часто устраивали на открытом месте: вырывали яму, клали туда дрова — и печь была готова.

Шалаши, сделанные из еловых веток, едва прикрывали от непогоды. Утром девушек часто будили соловьиные трели. Они слушали их, стараясь не шелохнуться. Каждая думала о своем, и мысли были далеко-далеко от шалаша... Смолкало пение соловья, и, утерев непрошеные слезы, девушки, вздохнув, снова погружались в предутренний сон... [232]

«Лесной» образ жизни, отсутствие элементарных удобств нисколько не портили настроения. Все были бодры, веселы, всегда готовы выполнить любое задание командования.

4

Перед первой боевой ночью полка в Белоруссии на старт прибыли командир дивизии полковник Покоевой и работники штаба. Вынесли Гвардейское знамя. Состоялся короткий митинг. Командир полка майор Бершанская призвала весь личный состав с честью пронести свое знамя через Белоруссию, бить врага так же крепко, по-гвардейски, как били его на Тереке, на Кубани, на Таманском полуострове и в Крыму.

Летчики и штурманы поклялись отомстить врагу за ограбленную, разоренную Белоруссию. Техники и вооруженцы дали обещание работать так же самоотверженно, без устали, как они это делали на всем своем боевом пути.

В ту ночь полк получил задание нанести бомбовый удар по большому скоплению противника в районе деревни Перелоги. Самолеты вылетали по одному, с интервалами в две-три минуты.

Эта атака с воздуха способствовала быстрому прорыву укрепленной линии противника. В стане фашистов возникли сильные пожары, взрывы гремели всю ночь — рвались боеприпасы.

В следующие ночи экипажи Чечневой — Рябовой, Смирновой — Пасько, Поповой — Голубевой, Прасоловой — Розовой, Никитиной — Лучинкиной успешно бомбили переправы на Днепре, преграждая путь врагу.

В районе одной из переправ экипажи Санфировой — Гашевой и Юшиной — Студилиной дважды были атакованы фашистскими истребителями. Оба экипажа сумели уйти из-под удара.

А затем пошла полоса непрерывных перебазирований с площадки на площадку. Летный состав перебирался быстро, но техники и вооруженцы. следовавшие на грузовиках, иногда задерживались в пути.

Это было понятно. В те дни по дорогам Белоруссии, за плечами наступающих советских войск, беспрерывной вереницей ехали машины, шли пешие, поднимая тучи пыли. Все двигались на Запад, к Минску, догоняя передовые части.

Навстречу большими колоннами двигались пленные.

Когда перебазировались с площадки в Красном Бору, группа техников и вооруженцев решила отправиться к месту новой стоянки пешком. Это было не совсем безопасно: из окружения пробирались отдельные группы гитлеровцев, стреляли, пытались наводить панику. Но девушки чувствовали себя спокойно — винтовки у них были. Они даже, трогаясь в путь, шутя назвали себя «красноборской бродячей дивизией». [233]

Ночь провели в дороге, а на рассвете дошли до деревни Ясновка, где расположились самолеты.

Жаркое июльское утро. В лесу была слышна отдаленная стрельба. Поднявшись с мягкой густой травы, девушки подбежали к речке, умылись, приготовились завтракать. В это время объявили приказ командира полка немедленно перелететь на новую площадку у деревни Мир. Поспешность объяснялась тем, что к Ясновке приближалась большая неприятельская колонна. Она, однако, свернула на другую дорогу и тут, после короткой схватки, была взята в плен.

Между тем полк снялся с места. Только семь техников во главе с Галиной Пилипенко остались здесь, чтобы отремонтировать самолет, поврежденный в бою.

Техники энергично принялись за работу. На третий день самолет был полностью отремонтирован.

Галя, напевая что-то вполголоса, в последний раз осматривала машину. И вдруг она услышала:

— Девочки, фашисты...

Сказано это было негромко, спокойно, хотя все знали — кругом ни единого советского человека, а оружие — винтовка да несколько пистолетов.

Между тем по дороге приближалась довольно значительная группа гитлеровцев. Шли они вразброд. Один из них нес палку с белой тряпкой на конце.

— Ладно, будем брать пленных, — сказала Пилипенко. — Но на всякий случай примем меры предосторожности.

Когда гитлеровцы подошли метров на полтораста, Пилипенко приказала им остановиться и выслать вперед только одного. Подошел переводчик и объяснил, что эта группа — остаток штаба генерала Фалькнерса во главе с самим генералом.

Тотчас у фашистов отобрали оружие и в сопровождении девушки с винтовкой отправили в ближайшую стрелковую часть.

Вот полк расположился на площадке у деревни Мир. Всю ночь девушки стояли на постах: недалеко от аэродрома по дороге брели фашисты.

Наутро взяли группу пленных. Гитлеровцы, узнав, что попали в плен к женщинам, хватались за голову:

— Рус мадам, рус мадам!..

Чтобы подыскать новую подходящую площадку для аэродрома, заместитель командира полка Амосова со штурманом Розановой полетели на разведку. Пролетая над полем, они заметили во ржи серую полосу. Сначала не обратили на нее внимания, полетели дальше. Потом Амосова спохватилась:

— Лора, ты не видела серой полосы во ржи?

— Нет, да я и не смотрела. Давай вернемся, поглядим. [234]

Повернули назад. То же ржаное поле, а серой полосы нет, только рожь помята.

— Ясно, здесь где-то гитлеровцы.

Стали кружить над полем, стрелять из ракетницы. Прибежали наши пехотинцы и забрали большую партию пленных.

Такие же случаи произошли с экипажами Никулиной — Рябовой, Тепикиной — Гашевой.

В районе станции Негорелое, юго-западнее Минска, откуда гитлеровцы уже были выгнаны, экипаж Амосовой — Розановой неожиданно попал под обстрел. Откуда стреляют? Оглянувшись, увидели внизу группу фашистов. Они стреляли по самолету из автоматов. Была пробита плоскость.

— Еще огрызаются, гады! — в сердцах бросила Амосова. — Как жаль, что нет у нас пулемета.

Вскоре на самолетах были установлены пулеметы.

5

В одну июльскую ночь 1944 года собиралась в полет Тоня Розова. Она пришла в полк год тому назад в качестве вооруженца. Но ей хотелось летать. Командование пошло ей навстречу: Тоню зачислили в группу по подготовке штурманов. Продолжая успешно выполнять обязанности вооруженца, она настойчиво училась и сдала экзамены на «отлично». Теперь ей предстояло сдать экзамен уже на практике, в воздухе.

— Признаться, — вспоминает она, — я боялась, что все забуду, что не справлюсь с ответственным боевым заданием. Еще раз, наверное сотый, проверила свои расчеты, посмотрела маршрут. Обо всем расспросила у командира экипажа, с которым летела, у Клавы Серебряковой. И Клава и все другие девушки, которые были на аэродроме, успокаивали меня: «Да все будет в полном порядке. Ты не сомневайся».

Наконец, после того как я проверила бомбы, Клава (но мы не называли друг друга по имени при выполнении заданий, а только по званию) спрашивает: «Ну как, все готово, товарищ старшина? Как самочувствие?» Отвечаю: «Все готово. Самочувствие отличное».

Мы взлетели, легли на курс. Вскоре я услышала голос командира: «Приближаемся к линии фронта. Смотри вниз и внимательно!»

Но я уже сама знала об этом по расчету времени. На земле все было отчетливо видно: как идет перестрелка наших и вражеских пулеметов, как вспыхнули ракеты, а вдали пламенели пожары. Подлетели к цели. Нас ловили два прожектора, палили зенитки. Клава умело — она опытный, смелый летчик — ушла из зоны огня.

Зашли еще раз на цель. Лучи прожекторов поймать нас не смогли. А мы уже были над целью. Сбросила бомбы. [235]

Экипажи, которые летели вслед за нами, а потом и наземная разведка подтвердили, что попадание было точным, цель поражена. Дала обратный курс. Как только перелетели линию огня, услышала голос Клавы: «Поздравляю, все в порядке!»

А на земле мы крепко расцеловались.

Горячо поздравляли меня с боевым крещением и другие девушки, вернувшиеся из полетов.

...В этом полете не было ничего особенного, но он запомнился Тоне больше других, хотя впоследствии ей приходилось летать и по четыре, по пять раз в ночь, нередко возвращаясь на машине со многими пробоинами от осколков зенитных снарядов.

В эти горячие дни Женя Жигуленко случайно попала в автомобильную аварию и потеряла сознание. Когда она очнулась, то сначала не поняла, что с ней, где она. Большая комната, залитая солнцем, мягкая белоснежная постель — это был госпиталь.

Женя машинально ощупала себя руками: цела! А потом вспомнила, как все было, и почувствовала горькую обиду: из-за такой чепухи в госпитальный покой!

Пришел врач.

— Отпустите меня, — сказала Женя, улыбаясь, несмотря на острую головную боль. — Я совсем здорова, мне надо в полк, летать!

— Но-но, — сказал врач, грозя пальцем. — И думать не смейте! Покой и еще раз покой — вот что вам нужно.

Врач подумал: «Шутит, девчонка», — и направился дальше.

А вскоре после того, как он ушел, Женя поднялась и, быстро сориентировавшись, зашагала на склад.

— Дайте мне, пожалуйста, мою одежду, — попросила она ласково у кладовщицы. — Почистить хочу — завтра выписывают.

Кладовщица добродушно ухмыльнулась:

— Знаем вас, все вы такие, а мы отвечай! — и наотрез отказала.

Тогда Женя вышла из госпиталя в чем была. Шла попутная машина. Женя спросила у водителя:

— Вы разрешите мне подъехать? — и объяснила положение: — Я совершенно здоровый, здравомыслящий человек, но врач уехал, не может выписать, а в полку меня ждут.

Водитель сказал:

— Я ничего не слышу, — и подмигнул: садись, дескать...

Женя уселась в кузов, накинула на себя брезент, лежавший тут же, и поехала. Приехала в деревню, где стоял поли, а там подруги бросились к ней.

— Жигуленко сбежала! Какой молодец!

А ночью за ней приехали из госпиталя с приказом вернуться. Утром врачи, внимательно осмотрев ее и сделав строгое внушение, объявили: [236]

— Хорошо, мы вас выпишем. Только дайте слово, что несколько дней отдохнете.

Слово она, конечно, дала. Но на следующий день Жигуленко снова начала боевую работу.

6

Большое село Новосады раскинулось вдоль Немана. По обеим сторонам широкой, заросшей травой улицы тянулись сады. Эту улицу и пришлось использовать под аэродром. Самолеты стояли, приткнувшись к палисадникам.

Техники и вооруженцы прибыли в Новосады с опозданием: на дороге пришлось переждать растянувшуюся колонну пленных. Как только автомашины остановились в селе, девушки побежали к реке купаться. Они увидели широкий Неман и за ним густой, темный лес.

Вдруг за околицей села неожиданно мелькнули серо-зеленые немецкие мундиры.

Вскоре, однако, тревога рассеялась: гитлеровцы шли сдаваться. К вечеру пленных накопилось человек двадцать. Их заперли в сарай, поставил» охрану. Сдавшиеся рассказали, что в лесу за Неманом скрывается большая группа гитлеровцев, оторвавшихся от своих частей, что они вооружены автоматами. Может случиться, что они ночью нападут на деревню.

Значит, спать сегодня не придется. По приказу командира полка быстро привели все в боевую готовность. Подготовили автоматы, пулеметы. Запрещено было громко разговаривать, давать без особого разрешения световые сигналы.

Всю ночь экипажи дежурили у самолетов. Прислушивались ко всякому шороху. Тихо ходили часовые. Все приготовились к обороне.

Когда рассвело, небольшая группа бойцов из батальона обслуживания, вооружившись автоматами и гранатами, по приказу командира полка пошла на разведку. Спустя полчаса издалека донеслась перестрелка.

Прибывший связной сообщил, что между нашими бойцами и бродячими гитлеровцами завязался бой. Есть раненые, нужна помощь.

Бершанская приказала немедленно снарядить шесть самолетов. Подвесили бомбы. Только на самолете Ароновой — Гельман к этому времени был установлен пулемет. Они и вылетели первыми, за ними остальные, взяв направление к лесу, где шел бой.

С небольшого холма на окраине деревни было хорошо видно, как бомбы, отделившись от самолетов, падали в гущу неприятеля. Ночные бомбардировщики превратились в дневных.

Сопротивление врага было сломлено, за день взяли около ста двадцати пленных. [237]

К вечеру полил дождь. Сверкали молнии, грохотал гром. Кто-то из девушек размышлял вслух:

— После жаркого дня гроза, конечно, очень приятна, если сидеть где-нибудь на веранде дачи.

Другая подхватила:

— Зачем обязательно на даче? Я люблю грозу и сидя дома, на тахте, чтобы радио напевало.

Все рассмеялись — так забавны показались эти рассуждения сейчас, когда они прятались от грозы, от ливня под крыльями самолетов, укрывшись промасленными чехлами от моторов.

К тому же ужин запоздал: сырые дрова не горели, печь заливало.

— Что у нас сегодня на ужин? — спрашивали девушки.

— Суп с дождем, каша с дождем, чай с дождем!

А настроение все же было хорошее. Собрались вокруг веселой, никогда не унывающей летчицы Тани Макаровой, запели: