Несмотря на ряд военных неудач, испытанных бухарскими войсками в бою под Ирджаром, а также при обороне Ура-Тюбе и Джизака, эмир Бухары, Сеид-Музафар-Багадур-хан, недостаточно сознавал невозможность борьбы с Россиею. По немногочисленности наших войск в Средней Азии, он составлял себе ложное понятие о нашей слабости, почему, избирая, весною 1867 года, нового посла для новых переговоров о мире, не имел искреннего желания заключить прочный мир с Россией на тех условиях, которые определялись современным положением обеих сторон и взаимными их выгодами.

Поставив главною целью переговоров стремление к возвращению Ура-Тюбе и Джизака, эмир, надо полагать, желал вести переговоры так, чтобы, в случае если просьба о возвращении Ура-Тюбе и Джизака не будет принята, он не терял надежды силою оружия восстановить Бухарское Ханство в прежних его пределах, сохранив и прежнее первенствующее свое положение в этой стране.

Личность Мусса-бека, бухарского посланца, как нельзя более соответствовала этой цели. Трусливый, со всем соглашающийся [2] старик, во все время переговоров, продолжавшихся около года, всякий раз, как только действия эмира шли в разлад с его уверениями относительно искренности намерений повелителя правоверных заключить прочный мир, хитрил, лгал и нередко прикидывался ровно ничего непонимающим в том, что делалось, говорилось и даже было окончательно решено.

Весною 1867 года, направляясь в город Оренбург для окончательных переговоров о заключении мира, Мусса-бек, в форте № 1-й, приглашал наших солдат на службу в Бухару, обещая им видное положение и щедрое вознаграждение за службу.

В бывшей тогда Туркестанской, а вскоре Сыр-Дарьинской Области было совершенно покойно; враждебных действий со стороны Бухары никаких не проявлялось; настроение умов туземного населения не заставляло желать ничего лучшего.

В первых числах мая, мирахур Мусса-бек, прибыв в Оренбург, открыл переговоры с оренбургским генерал-губернатором, генерал-адъютантом Крыжановским, прося, от имени своего повелителя, об уступке Ура-Тюбе и Джизака и о том, чтобы граница между Бухарой и Россией была определена по левому берегу Сыр-Дарьи. Само собою разумеется, что, при неуместности делать какие бы то ни было уступки Бухаре и при убеждении оренбургского генерал-губернатора в том, что выгоднейшая граница с Бухарой должна пролегать по гребню отрогов Кашгар-Давана, Кара-тауских Гор, не могло быть и речи об уступке Бухаре Ура-Тюбе и Джизака, взятых с боя силою нашего оружия. Переговоры продолжались недолго: вскоре между генералом Крыжановским и мирахуром Мусса-беком состоялось полное соглашение относительно условий мирного трактата с Бухарой. Мусса-бек уверял генерала Крыжановского, что эмир будет совершенно согласен, на эти условия, так как он искренно желает жить в дружбе с Россией.

Главнейшие условия трактата были следующие: 1) границею определялась черта, проведенная от коканских владений по горному хребту, составляющему западное продолжение Кашгар-Давана и проходящему южнее Яны-Кургана, со включением в наши пределы ущелья Джалан-Уты, и далее, по продолжению того же западного отрога, до песков Кызыл-Кум, Буканских Гор и низовий Сыр-Дарьи; 2) всякое нарушение неприкосновенности границы, со стороны пограничных беков, отправлением войск и шаек грабителей в русские пределы, и самовольный переход границы кочевым пограничным бухарским населением, эмир обязывался немедленно [3] прекращать карою по всей строгости бухарских законов; 3) все русские подданные, какого бы они ни были вероисповедания, получали право свободного пребывания во всех городах ханства по делам торговым или иным каким-либо; им разрешалось селиться на неопределенное время и иметь в бухарских городах недвижимую собственность, оставаясь в русском подданстве и не подвергаясь за совершенные преступления наказаниям по бухарским законам и обычаям, с тем, чтобы таковые налагались на преступников местным генерал-губернатором, по русским законам; 4) торговым людям обеспечивались право свободной торговли и уплата пошлин наравне с теми, какие платят эмиру бухарцы.

Государь Император, одобрив эти условия в общем, предоставил окончательное по ним суждение генерал-адъютанту Кауфману 1-му, назначенному генерал-губернатором и командующим войсками вновь открытого в 1867 году Туркестанского военного округа.

Вследствие этого, Мусса-бек остался ожидать генерал — адъютанта Кауфмана в Оренбурге.

Между тем, Сеид-Музафар, в ожидании известия о результатах своих просьб, заявленных Мусса-беком в Оренбурге, усердно заботился об увеличении своих войск. С этою целью он нанял 10, 000 туркменов, платя каждому туркмену по 40 копеек сер. в день.

В конце мая, все бухарские войска были сосредоточены в Нурате, Чилеке и Самарканде, а в начале июня, когда, по всей вероятности, в Бухаре было получено Письмо Мусса-бека, с известием об условиях, на которых оренбургский генерал-губернатор соглашался на заключение мирного трактата, Сеид-Музафар, послав новое приказание Мусса-беку продолжать переговоры, и уверяя, что согласен на все, направил многочисленные скопища своих войск, под начальством нескольких беков, к Яны-Кургану, с целью вытеснить из этого пункта русские войска.

Беки пограничных мест, действуя по приказанию эмира, разослали в джизакский и ура-тюбинский районы доверенных лиц, для возбуждения против нас населения, принявшего наше подданство, для сбора с этого населения податей в казну эмира и для преследования тех, кто несочувственно отнесется к объявленной воле владыки правоверных.

Бухарским агентам вменено было также в обязанность [4] стараться о привлечении в бухарскую службу побольше русских солдат.

Результатом происков эмира было то, что как только в виду Яны-Кургана стали группироваться скопища бухарцев, половина жителей Джизака бежала, частью в лагерь бухарских войск, частью в Самарканд или в горы.

7-го июня бухарцы сделали первое, а 5-го июля второе нападение на Яны-Курган, но оба раза, благодаря удачным действиям начальника передового яны-курганского отряда, были отбиты с уроном и отступили.

К осени эмир отпустил наемных туркменов, но от неприязненных нам действий не отрешился. Пограничные беки получили полную свободу угнетать подвластное нам пограничное население, возбуждать его против представителей нашей администрации, собирать подати и посылать шайки вооруженных для наказания непослушных бухарским бекам, но преданных нам мирных жителей, принявших русское подданство кишлаков.

Усилия беков не остались напрасными. Богдан-атинския волости почти совершенно отложились. Управлявший туземным населением в Джизаке три раза посылал к ним нарочных, с приказанием внести своевременно установленные подати. Жители богдан-атинских волостей не исполнили приказаний управлявшего населением, прогнали первых двух его нарочных, а третьего, связав, едва не отправили в Бухару. Только в августе месяце, когда они увидели тщетность попыток бухарских скопищ овладеть Яны-Курганом, они послали в Джизак часть податей, впрочем в весьма ничтожных размерах, тогда как в Бухару доставляли усиленные сборы, за что аксакалы, представлявшие эти сборы эмиру, получали от него щедрые подарки.

Туркестанский генерал-губернатор и командующий войсками Туркестанского военного округа, генерал-адъютант Кауфман 1-й, к которому перешли все полномочия оренбургского генерал-губернатора относительно ведения переговоров с представителями средне-азиятских ханств, приехал в Оренбург в конце августа.

Генерал-адъютант Кауфман был вполне согласен на заключение мирного трактата с Бухарой, на известных уже нам условиях; но желая, на первых порах, дать эмиру фактическое доказательство своих миролюбивых намерений, счел возможным сделать в условиях договора некоторые изменения в пользу Бухарского Ханства. Так, Яны-Курган предполагалось [5] уступить Бухаре; границу от ущелья Джалан-Уты предположено было провести не по подошве северного ската Каратауского хребта, а по гребню его, и еще несколько других, незначительных уступок, которые, тем не менее, были приняты Мусса-беком с чувством живейшей признательности. Таким образом переговоры, окончились; эмиру оставалось только подписать их и скрепить приложением собственной своей печати.

Чтобы вполне убедить Сеид-Музафара в безусловной искренности своих миролюбивых намерений, генерал-адъютант Кауфман, отправляя в Бухару Мусса-бека, вручил ему, перед выездом его из Оренбурга, Письмо, в котором, уведомив Сеид-Музафара о своем назначении туркестанским генерал-губернатором и о полномочии вести переговоры с пограничными средне-азиятскими ханствами, сообщил, что, согласно воле Его Величества Всероссийского Государя Императора, он едет в Туркестанский Край не для войны, а для мира, и что так, как условия мирного трактата между обоими государствами уже выяснились и соглашение по ним между представителями обеих сторон состоялось, то он надеется, что, к приезду его в Ташкент, высокостепенный эмир утвердит их своею подписью и печатью, и вышлет для немедленного представления на окончательное утверждение Государя Императора.

В заключение письма было сказано, что дальнейший ход наших пограничных действий будет вполне зависеть от подписания условий договора.

Приехав 7-го ноября в Ташкент, командующий войсками не нашел в нем не только подписанных эмиром условий мирного трактата, но даже и письма от эмира.

Между тем, враждебные действия со стороны Бухары не прекращались. Хотя после дел 7-го июня и 5-го июля большие массы бухарцев больше не показывались в виду нашего передового отряда, но отдельные шайки не переставали беспокоить вновь образованную, с открытием Туркестанского военного округа, Сыр-Дарьинскую Область, являясь беспрерывно в различных пунктах ее обширной территории. Так, в сентябре, шайка киргизов, под предводительством Садыка, недалеко от форта № 1-й, сделала нечаянное нападение на казаков у водопоя и изрубила значительное число безоружных казаков; другая шайка, высланная беком Назаром из кишлака Ушмы, вблизи Чиназа, захватила нашего артиллерийского офицера, поручика Служенко, с тремя рядовыми, которых отвезли в Бухару, где, по приказанию эмира, угрозами смерти и [6] другими жестокостями, пленников принуждали принять магометанство и обучать бухарские войска. На требования полковника Абрамова и генерала Мантейфеля, исправлявшего должность военного губернатора нынешней Сыр-Дарьинской Области до открытия Туркестанского военного округа и до приезда главного начальника края, о высылке пленников, эмир даже не отвечал.

В непродолжительном времени после нападений на казаков у форта № 1-й, Садык появился у Чиназа и угнал оттуда значительное количество скота, а новая шайка, высланная Назаром из Ушмы, сделала нападение на казачий пикет у Мурза-Рабата. Несмотря на то, что Мусса-бек еще в октябре прибыл в Бухару, торговля Ташкента с Бухарой почти совсем прекратилась. Эмир вовсе не выпускал караванов из Бухары. Из фортов сыр-дарьинской линии беспрестанно получались тревожные слухи.

Все это, в связи с действиями шаек, обнаруживало, что народ за Сыром не доверял мирному настроению эмира. Встречи, делаемые генералу Кауфману, как новому генерал-губернатору, туземным населением городов Сыр-Дарьинской Области, несмотря на торжественность и даже пышность наружной обстановки, далеко не отличались искренностью и радушием. Во всем проглядывали холодная сдержанность: равнодушие и даже неуважение к представителю верховной власти в крае. При въезде, 7-го ноября, в Ташкент, генерал Кауфман, у наружных ворот города, был встречен представителями духовной и светской туземной администрации Ташкента, окруженной весьма небольшой толпой народа, присоединившегося как бы из любопытства к своим представителям. Затем, все улицы, по которым ехал командующий войсками, до ворот из сартовского города в европейский квартал, были совершенно пусты. Лишь кое-где, как бы нарочно, высланные навстречу, попадались в пустынных улицах города то нищие, протягивавшие руки за милостыней, то калеки, стонавшие от недугов. Только на верхних площадках ворот базара, да ворот, ведущих в европейский квартал, небольшие толпы взрослых и детей окружали музыкантов, трубивших в длинные ветхозаветные медные трубы, унылый встречный мотив.

Одни индусы, да евреи старались проявить более радушия и приветливости.

По очевидной холодности приема и по многим другим причинам, нельзя было не заметить, что настроение умов народа, и по эту сторону реки Сыр-Дарьи, было не совсем нормальное. Не так [7] встречают азиятцы представителей нашей власти, когда у них нет на уме каких-либо несбыточных надежд. Ко всему этому, в половине ноября, получены были известия о появлении новых шаек в ура-тюбинском и джизакском районах, делавших небезопасными пути сообщений даже по большой дороге между Ура-Тюбе и Яны-Курганом. Командующий войсками счел нужным поспешить осмотром передовой линии, чтобы ознакомиться с положением дел на месте.

Прибыв 23-го ноября в Яны-Курган, командующий войсками застал там бухарского уполномоченного, мирахура Мусса-бека, того самого, который в Оренбурге вел переговоры с генералом Крыжановским, и с Письмом командующего войсками уехал в Бухару.

Вместо условий мирного трактата, Мусса-бек привез только Письмо от эмира. Не приняв, до возвращения своего в Ташкент, этого письма, командующий войсками потребовал от Мусса-бека объяснений причин вторжения в джизакский, ура-тюбинский и другие районы Сыр-Дарьинской Области вооруженных бухарских шаек. Вместе с тем, указав на несовместность появления шаек с продолжением мирных переговоров и на главных виновников этих беспорядков, беков Санзарского и Чилекского, командующий войсками поручил уполномоченному написать немедленно об этом эмиру и самаркандскому беку, прося обоих сделать распоряжения в прекращении набегов.

С другой стороны, внимая жалобам жителей джизакского района, принявших подданство России, на беззащитное положение и на обиды, причиняемые им соседними кишлаками, не вступавшими еще в подданство, но которые, как принадлежавшие к джизакскому району до занятия Джизака нашими войсками, по условиям мирного трактата отходили к нам, а также на обиды, причиняемые нашим подданным разбойничьими шайками, высылаемыми из кишлаков беками, с целью сбора с подвластного нам туземного населения податей, угона скота, отобрания имущества и наказания за преданность; наконец, в виду настоятельной необходимости осмотреть нашу новую границу, так как рекогносцировки Каратауского хребта до тех пор еще не было сделано, командующий войсками, по предварительном заявлении об этом уполномоченному, приказал начальнику яны-курганского передового отряда, полковнику Абрамову, сделать рекогносцировку отходящего к нам северного склона Каратауских гор вплоть до кишлака Ушмы. Распоряжение это, вызванное настоятельною необходимостью показать жителям [8] притесняемых кишлаков, что наша власть всегда готова охранять их мирный труд и покой, и сделанное с ведома уполномоченного, рассыпавшегося в положительных уверениях, что Сеид-Музафар безусловно согласен на все условия мирного трактата и что он ничего не знает о появлении в наших пределах шаек{1}, не могло повлечь за собой никаких недоразумений, тем более, что уполномоченный уверял, что в шайках вовсе нет бухарских войск и что появление их не может быть признаваемо как нарушение мирных условий.

На вопрос командующего войсками о причинах невозвращения из Бухары наших пленников, Мусса-бек показал вид, что он их в Бухаре не видал, ничего о них не слыхал и уверял командующего войсками, что Служенки в Бухаре нет и не было. Впоследствии оказалось, что Мусса-бек, перед отъездом, в ноябре месяце, из Бухары в Ташкент, был у Служенки и расспрашивал его о том, где можно достать книг, необходимых для изучения военного искусства.

6-го декабря, по возвращении своем в Ташкент, командующий войсками сделал бухарскому уполномоченному церемониальный прием, в присутствии всех представителей военной и гражданской администрации края, как русской, так и туземной.

Принимая Мусса-бека, командующий войсками торжественно объявил, что он приехал в край не для войны, а для мира и порядка, но что мир с Бухарой будет заключен только тогда, когда эмир подпишет и утвердит печатью, предложенные ему в Оренбурге, условия мирного договора.

Мусса-бек отвечал, что эмир высоко ценит и дорожит дружбой с Россией, хочет жить с нею по-прежнему в мире и согласии, и желает белому царю и генерал-губернатору доброго здоровья и благополучия. С этими словами Мусса-бек вручил командующему войсками два письма, одно от эмира, другое от ближайшего его помощника, кушбеги. Письма эти не заключали в себе ничего определенного и дела вперед не подвигали.

В письме от эмира, между прочим, говорилось: «Посланные [9] условия получены. Предложения доставлены. Все предложения соответствуют дружбе. Посылаю Мусса-бека в надежде, что он доставит ответ; равно посылаю и условия. Два государства, слившись в одно, доставят всем спокойствие». Между тем, условий-то никаких прислано и не было. Тем не менее, Мусса-бек продолжал уверять, что эмир на все согласен, лишь бы наши войска не переходили означенную в условиях границу.

Командующий войсками заметил уполномоченному, что он готов ему верить, но что во всем сказанном он убедится тогда, когда будут убраны шайки и возвращены захваченные в плен поручик Служенко и три рядовых.

Через три дня после этого приема, Мусса бек получил от эмира Письмо, которое было ответом на Письмо Мусса-бека, посланное Сеид-Музафару из Яны-Кургана.

Мусса-бек показал Письмо командующему войсками в подлиннике. Эмир выражал в нем обиду на резкие требования, сделанные ему полковником Абрамовым и генералом Мантейфелем, о выдаче поручика Служенки, и говорил, что он не отпускает его потому, что все еще надеется возобновить дружбу с Россией, для чего он даже, почти, согласен на условия мирного трактата, заключенного Мусса-беком в Оренбурге.

Желая скорее освободить наших пленных из весьма тяжелого для них положения в Бухаре, командующий войсками, 19-го декабря, написал эмиру второе весьма любезное Письмо, прося скорейшего возвращения пленных и высылки условий мирного трактата.

На это второе Письмо, в начале января 1868 года, был получен следующий ответ эмира: «Офицеры и солдаты отпущены; посланное Письмо получено в хороший час. Смысл написанного понят. В письме сказано, что нужно приложить печать. Условие неизвестно. Это условие должно прибыть со стороны русских и остаться в благородной Бухаре».

Когда показали это Письмо Мусса-беку, старик сперва с удивлением сказал, что он не понимает о чем говорит эмир, и потом показал вид, что и сам не понимает вовсе чего требуют от Бухары.

Когда ему снова разъяснили, что эмир должен выслать собственноручно подписанный и скрепленный своей печатью условия мирного договора, заключенного им в Оренбурге сперва с генералом Крыжановским, а потом с командующим войсками, Мусса-бек, [10] как бы поняв в чем дело, с радостью воскликнул: «Да это очень легко сделать: если бы в Бухаре поняли, что вы от нас требуете только этого, так давно бы уже условия мирного трактата были здесь. Я сейчас же напишу эмиру обо всем!»

В последующее затем время, к Мусса-беку беспрестанно продолжали приезжать из Бухары гонцы, но ничего толкового оттуда не привозили. Мусса-бек двуличничал: тайком посылал в Бухару гонцов, преимущественно в темные ночи, хотя пользовался полной свободой и не имел надобности действовать скрытно.

В начале декабря, полковник Абрамов, с тремя сотнями казаков и с двумя конными орудиями, сделал рекогносцировку северного склона Каратауского хребта, но несколько далее крайнего пункта, указанного командующим войсками, а именно на пространстве между Джизаком и Ухумом.

Движение к Ухуму было сделано на том основании, что жители кишлаков, принявших наше подданство, усиленно просили полковника Абрамова избавить их от обид, причиняемых им шайками, часто выезжающими из Ухума.

Вследствие этого полковник Абрамов решился продолжить движение отряда до названного пункта и разрушить разбойничье гнездо.

На протяжении 80 верст от Джизака, движение отряда было беспрепятственно; но, по мере приближения к Ухуму, в горах стали показываться шайки, которые 5-го декабря, вблизи Ухума встретили авангард нашего отряда и высланную от него съёмочную партию выстрелами. Со стороны авангарда нашего отряда также был открыт огонь и перестрелка с обеих сторон продолжалась около двух часов.

6-го декабря, полковник Абрамов, оставив обоз, одно орудие и 1/2 сотни казаков на позиции, при входе в ухумское ущелье, с остальными 2 1/2 сотнями, при одном орудии, без ящика, двинулся по ущелью, где, встреченный снова выстрелами, продолжал движение вперед. Неприятель, не прекращая пальбы стал отступать к селению.

Чтобы окончательно рассеять бухарцев, полковник Абрамов приказал поставить одно орудие на высоту и открыть огонь как по шайкам, так и по селению.

Неприятель пытался несколько раз атаковать наш отряд, но, видя безуспешность атак, отступил. Тогда были посланы в Ухум сперва джигиты, а потом 1/2 сотни казаков, которые зажгли [11] этот кишлак с нескольких сторон. Только после этого к полковнику Абрамову выехали аксакалы с изъявлением покорности.

7-го декабри наш отряд вышел из Ухума и спокойно возвратился в Яны-Курган.

Рекогносцировка полковника Абрамова фактически обнаружила, что эмир, противодействуя распространению нашего влияния на туземное население и не отказываясь от своих прав даже на ближайшие к Джизаку селения, еще летом 1867 года назначил в четырех пунктах Каратауских гор, в укреплениях Ата, Хул-кала, Каргуты и Ухум четырех начальников шаек: Тиль-ходжу, Бек-Назара, Джумабай-бия и Муллу-казы, с целью сбора с нашего населения податей и наказания за поспешное изъявление покорности и принятия русского подданства.

Все эти лица были хорошо известны эмиру, имели от него патенты на достоинства и значки.

Старший из них, Мулла-казы, управлял общим ходом дела и получал приказания прямо из Бухары.

Действия шаек, высылаемых этими лицами, на первых порах выразились в двусмысленной роли, которую стали играть жители и аксакалы даже ближайших к Джизаку деревень.

Когда обстоятельство это было поставлено на вид бухарскому уполномоченному, Мусса-бек всеми силами старался уверить, что все это делалось помимо воли эмира и по своеволию беков. Между тем, своеволие их увеличивалось день от дня. В начале 1868 г., беки стали, наконец, изгонять из кишлаков, принявших русское подданство, аксакалов, назначенных нашею администрациею.

В феврале месяце, чтобы оградить аксакалов и жителей преданных нам кишлаков от подобных действий эмировых беков, командующий войсками счел необходимым повторить рекогносцировку северного склона Каратауских гор, имея, между прочим, в виду выбрать на западной оконечности этих гор место, удобное для укрепления, которое раз навсегда положило бы конец всем попыткам беков к нападению на наших подданных.

Об этой второй рекогносцировке командующий войсками также уведомил бухарского уполномоченного. Мусса-бек, ничего не возражая против такой меры, продолжал по-прежнему уверять, что шайки состоят из бездомных жителей и разного сброда, никому не подчиняющегося, и что появление их происходит от своеволия беков.

Слагая, таким образом, ответственность за действие шаек [12] с эмира, Мусса-бек, поневоле, соглашался с необходимостью наказания шаек и рассеяния их нашими войсками.

Февраль 1868 года приходил к концу, а из Бухары не было никаких известий. Командующий войсками, наскучив ожиданиями и потеряв окончательно веру в правдивость слов Мусса-бека, решился возвратить его в Бухару с третьим Письмом к Сеид-Музафару, от 28-го февраля, в котором, следуя решимости быть донельзя терпеливым и сделать, с своей стороны, все что возможно для предупреждения военных действий, говорил, что несмотря на то, что в течение пяти месяцев, истекших со времени приезда его в Ташкент, мирный трактат еще не подписан, он ни разу не изменил данному слову и войска наши не беспокоили бухарских пределов; что, в видах поддержания дружественных отношений, приписывая не присылку мирного договора непонятному недоразумению, он принял бухарского уполномоченного как уполномоченного вполне дружественного государства; что все сказанное этому уполномоченному имело целью убедить его в совершенно искренних мирных намерениях; что, принимая, наконец, факт отпуска наших пленных за очевидное доказательство мирных же намерений эмира, он, отправляя Мусса-бека в Бухару, надеется, что уполномоченный выяснит эмиру все недоразумения и мир будет заключен.

В конце письма командующий войсками писал: «Посылаю с мирахуром Мусса-беком две копии с трактата, препровожденного Вам из Оренбурга, обе скрепленные моею подписью и печатью. Если, действительно, Ваше Высокостепенство непременно желаете жить в дружбе и согласии с нами, то возвратите мне немедленно одну из этих копий, приложив к ней, в знак утверждения Вашего, свою печать. Другая копия, мною же утвержденная, останется у Вас, для руководства Вашего и успокоения народа, который тогда, не опасаясь разорительной и пагубной войны, займется мирными делами и выгодною дли него торговлею. С того дня, как получится от Вас утвердительный ответ, т. е. когда Ваше Высокостепенство возвратите одну из копий, утвержденную вашею эмирскою печатью, мир между Бухарой и Россиею будет считаться заключенным и утвержденным, и я возьму на себя строгое выполнение выраженных в трактате условий. До тех же пор я не буду считать себя связанным этими условиями и буду действовать по своему усмотрению, сообразно с выгодами вверенного мне края и обстоятельствами». [13]

Отправляясь в Бухару, Мусса-бек уверял командующего войсками, что не присылка условий мирного трактата есть дело недоразумения, и что он непременно, в самом скором времени, привезет их в Ташкент.

Неискренность эмира и его уполномоченного и желание переговорами оттягивать только время, не замедлила вскоре обнаружиться наглядно.

29-го февраля, отряд майора Грипенберга, которому поручено было исполнить вторую рекогносцировку, в составе трех рот пехоты, одной казачьей сотни, при двух ракетных станках и взводе конно-облегченной батареи, выступил из Яны-Кургана вдоль северного склона Каратауских гор. При отряде, для выбора места под предполагаемое укрепление и для специальной оценки местности, как в военном, так в хозяйственном отношении, находились один офицер генерального штаба и один военный-инженер. Уже жители ближайших к Джизаку кишлаков встречали отряд Грипенберга не вполне дружелюбно; шестой же кишлак, Яны-кишлак, лежащий в 60 верстах от Джизака и находившийся в русском подданстве, с самого занятия города отказался продавать отряду хлеб и фураж, что заставило майора Грипенберга сделать фуражировку. Тоже неприязненное расположение было замечено и во всех остальных кишлаках, вплоть до Ухума.

Все сведения, доставленные майору Грипенбергу лазутчиками, сходились на том, что жители всех кишлаков, по приказанию бухарских властей, бегут при известии о приближении отряда.

По прибытии нашего отряда в кишлак Сарым-Саклы, майор Грипенберг узнал, что три бека, ката-курганский, пеншамбекский и хатырчинский, 3-го марта, прибыв в кишлак Яны-Кичу, ожидают там из Самарканда 1000 пеших сарбазов, имея в виду зайти в тыл нашего отряда, в то время как нуратинский бек, соединясь с 1000 сарбазов занимающих Ухум, сделает на него нападение с фронта. И действительно, когда отряд Грипенберга, 7-го марта, подошел к ухумскому ущелью, все окрестные высоты были заняты неприятелем.

Генерального штаба капитан Деннет, посланный на рекогносцировку, убедился, что на высотах Ухума были не сброд бездомных бродяг и не шайки своевольных беков, а регулярные войска эмира, занявшие позицию и усилившие свое расположение сложенными из камня ложементами, за которыми стояло 11 фальконетов.

Когда позиция неприятеля была осмотрена, и капитан Деннет с [14] 10 казаками возвращался в лагерь, неприятель открыл по казакам огонь и бросился в атаку. Казаки спешились и залпом удержали стремление неприятеля. Бухарцы, видя дебуширующую из лощины сотню казаков и наступающую пехоту, высланную по первому выстрелу майором Грипенбергом, отступили на укрепленную свою позицию.

Таким образом, первый выстрел был сделан. Майор Грипенберг, желая овладеть Ухумом до прибытия к неприятелю подкреплений, направил две колоны: одну, в состав роты пехоты, сотни казаков при двух ракетных станках, под начальством капитана Деннета, по ухумскому ущелью, а другую, из роты пехоты, под начальством поручика Каразина, в обход левого фланга позиции неприятеля, по хаятскому ущелью.

Рота пехоты, при двух орудиях, оставлена была в резерве, для прикрытия лагеря и обоза.

Неприятель открыл по наступавшим колонам огонь ружейный, из фальконетов и кушумных орудий малого калибра; несмотря на то, наши колоны, после непродолжительной перестрелки, овладели высотами и далеко преследовали отступавших бухарцев.

Потеря неприятеля заключалась в 70 убитых. У нас убыло из строя два раненых. Три значка, два кушумных орудия, несколько десятков ружей и сабель составляли трофей дня.

По собранным, впоследствии, сведениям оказалось, что в деле 7-го марта участвовали, кроме ухумских жителей, 700 регулярных пеших и 264 конных сарбазов, под начальством нуратинского бека. Беки ката-курганский, пеншамбекский и хатырчинский не поспели в дело, находясь в 28 верстах от Ухума.

Заметим, что дело происходило в то время, когда уполномоченный эмира, возвращаясь в Бухару, мог с Таш-Купрюка{2} сделать распоряжение об отозвании из Ухума сарбазов нуратинского бека, и, по всей вероятности, Мусса-бек сделал бы это, если бы нуратинский бек действовал по своеволию, а не по приказанию эмира.

Между тем, шайки продолжали являться по-прежнему, делая все более и более небезопасным сообщения между Чиназом, Джизаком и Яны-Курганом.

Несмотря на столь очевидное проявление противоречия между обещаниями и согласием на мир, выражавшееся в [15] вооруженном действии войск эмира на уступленной нам территории, командующий войсками, допуская, что противоречие могло не зависеть от воли эмира, продолжал переговоры, а для противодействия шайкам сформировал в Джизаке летучий казачий отряд, чтобы иметь возможность во всякое время преследовать шайки, если бы оне продолжали показываться в наших пределах и беспокоить наших жителей. Отряд этот, в составе пяти сотен казаков, под начальством подполковника Штрандмана, был подчинен еще начальнику Джизакского уезда, которому было приказано пользоваться им как средством для отражения и наказания разбойничьих шаек на нашей территории. Переходить же границу было строжайше воспрещено.

С 17-го марта по апрель, подполковник Штрандман произвел несколько рекогносцировок в горы до предположенной границы, что заставило шайки на две недели скрыться.

Об усилении пограничных войск командующий войсками сообщил эмиру Письмом от 14-го марта, в котором, ясно определив цель усиления передовых войск и назначения летучего отряда, объяснил причины, вызвавшие распоряжение.

В том же письме, командующий войсками упомянул и о цели высылки отряда майора Грипенберга, такими словами: «Прошу вас не тревожиться высылкою этого отряда, так как цель его не война, а мир, и введение порядка, без которого не может быть спокойствия и благоденствия».

После получения донесения о деле 7-го марта, командующий войсками писал снова эмиру: «Я узнал, что пограничные беки высылают войска к нашим подданным по сю сторону Каратауских Гор. Отряд вверенных мне войск разбил и прогнал тех из беков, которые встретили его у Ухума, на нашей территории.

«Такие действия показывают, что или беки не знают о том, что весь северный склон Каратауских Гор уступлен России, или они не исполняют Ваших приказаний не переходить границу и не нарушать покой. В первом случае, прошу Вас известить их об уступке нам северного склона Каратауских Гор; во втором, я надеюсь, Вы их не оставите без взыскания. Отряд же, бывший близ Ухума; возвращается к своему месту. Оставаясь при том же решении относительно мира, я надеюсь, что Вы уже выслали подписанные Вами условия».

Лишь только было отправлено это Письмо, как приехал новый посланный, мирза Шамсутдин, с новым Письмом от эмира, в [16] котором Сеид-Музафар, заявляя о своем искреннем желании заключить мир, просил еще раз разъяснить ему: какие именно горы должны быть границей между Россией и Бухарой.

Командующий войсками, в письме от 24-го марта, отправленном в Бухару с мирзою Шамсутдином, дал точный ответ на вопрос о границе и, в заключение, снова просил поспешить высылкою подписанных условий ко времени отъезда его в Петербург, который имел быть 9-го апреля.

Чтобы вполне выяснить двоедушие эмира и сделать понятною ту роль, какую он играл в событиях предшествовавших экспедиции, необходимо сказать еще несколько слов о том, что делалось в Бухаре как в последние годы вообще, так и во все время переговоров с туркестанским генерал-губернатором, после приезда его в Ташкент.

Нынешний эмир, Сеид-Музафар Багадур-хан, ознаменовал начало своего правления удачными военными действиями в Коканде и против туркменов, что вселило в нем большую самоуверенность и высокое о себе понятие. Народ бухарский также был, в начале шестидесятых годов, высокого мнения о военных способностях своего повелителя. Но ряд поражений, нанесенных с 1865 года бухарцам нашими храбрыми, неутомимыми войсками, потеря Ура-Тюбе, Джизака и Яны-Кургана, ирджарский погром, где Музафар едва ли не первый бежал с поля битвы, дав постыдный пример трусости всей своей 100, 000 армии, все это, в связи с обнаруженным неуменьем управлять ханством, подорвало к нему уважение народа и его представителей — беков и духовенства.

Беки, трепетавшие перед отцом Сеид-Музафара, Нассыр-Уллой, в последние годы стали от него чуть не в вассальную зависимость, начали самовольно распоряжаться в подчиненных им районах ханства и не исполнять его приказаний.

Шахрисябз, никогда не симпатизировавший бухарским эмирам, имея во главе умного и деятельного бека Джура-бия, окончательно отложился, перестав считать обязательными для себя не только приказания, но даже и просьбы эмира. К концу 1867 года этот свободный город сделался убежищем всех недовольных и гонимых, из числа самых влиятельных людей ханства. Несмотря на усиленные просьбы эмира, Джура-бий не ездил в Бухару, даже для совещаний по таким важным вопросам, как оборона страны от владычества русских и защита мусульманства, объявив раз [17] навсегда, что в войне за веру Шахрисябз не будет в ряду последних.

Китай-кипчаки, составляющие значительную часть оседлого населения Бухарского Ханства, недовольные эмиром еще с ирджарского дела, за казнь своих любимейших старшин, по несправедливому обвинению в трусости и измене, преследуемые беспрерывно за мнимые сношения с русскими властями и подозреваемые в наклонности к измене, были также недовольны Сеид-Музафаром.

Духовенство, купечество и остальной народ ханства равномерно имели свои причины быть им недовольными.

Трехлетняя непрерывная борьба с Россией требовала больших расходов на содержание большого числа войск. Наследованные от отца денежные запасы эмира были израсходованы на бесполезные завоевания в Кокане и в первый год враждебных против нас действий. В последующие два года, чрезвычайные издержки на содержание войск эмир покрывал с помощью усиленных налогов, прямых и косвенных, которые народ во многих местах платил иногда вдвойне, по корыстолюбии и жадности беков. Частые смены беков с мест, неизбежные при сильно-развитой системе шпионства и доносов, имели следствием то, что многие в грабеже народа искали средств для щедрых подарков эмиру, которыми в Бухаре всегда возможно откупиться, от самых тяжких обвинений, или для обеспечения своей будущности, по время бегства в Шахрисябз или другие места.

Летом 1867 года, послав Мусса-бека в Оренбург, для заключения мирного трактата с Россией, эмир, несмотря на полученные от генерал-адъютанта Крыжановского заявления о прекращении военных действий, собирал в Самарканде и в других местах частые советы, для решения вопроса: продолжать ли войну или покончить ее; но так как советы не приводили ни к какому определенному решению, обязательному для всех, то, несмотря на такой осязательный факт решимости не вести более войны, как вывод войск в августе 1867 года из Самарканда в Бухару, интрига сословий и лиц влиятельных привела эмира к открытию новых враждебных против нас действий.

Продолжая переговоры о мире, Сеид-Музафар пытался попробовать: не удастся ли где-нибудь нанести нам вред, который дал бы ему повод понадеяться на успех решительной борьбы с нами. Не имея твердого намерения заключить мир, он считал необходимым собирать с народа средства для ведения войны [18] путем усиленных чрезвычайных налогов, оправдывая необходимость чрезвычайных сборов мнимою опасностью положения ханства, которое без решительной борьбы будто бы не могло сохранить независимости святынь средне-азиятских мусульман, или обманывая представителей народа объявлением им небывалых требований туркестанского генерал-губернатора.

Так, в октябре, после приезда Мусса-бека из Оренбурга с условиями мирного договора, вместо того, чтобы прямо объявить народу о заключении мира, эмир собрал совет для обсуждения вопроса: продолжать ли войну? На этом совете уполномоченный эмира, Мусса-бек, которому больше чем кому-либо были известны все требования генерала Кауфмана, в числе которых ни о какой контрибуции и помину не было, по желанию эмира сказал, между прочим, следующее: «Заключение мирного договора с русскими будет, во всяком случае, обременительно для Бухарского Ханства, так как туркестанский генерал-губернатор, по всей вероятности, потребует уплаты большой контрибуции. Собрать деньги для контрибуции можно не иначе, как усилив подати с народа, а это возбудит ропот, что и было уже при вторичном неуспехе покойного Вашего отца против шахрисябцев». Все согласились с мнением Мусса-бека и настоятельно просили эмира объявить русским войну.

Сеид-Музафар, послав Мусса-бека, в ноябре месяце, в Ташкент с Письмом к генерал-губернатору, известного уже нам содержания, и поручив ему уверять генерала Кауфмана, что он вполне согласен на все условия мира и в непродолжительном времени вышлет подписанный им мирный трактат, сделал весьма обременительный налог на все купеческое сословие, по особой для каждой отдельной личности раскладке; у духовенства отнял плату, получаемую за обучение юношества в медресе, а со всего остального народа сделал чрезвычайный сбор: скупив почти все бывшие в обращении теньги, в которых считалось 64 чеки, и распустив слух, что теньга будет приниматься в казну, в уплату податей, по курсу в 132 чеки, он поднял этим курс оставшихся в обращении тенег до 200 чек, и затем выпустил вновь отчеканенные плохой пробы теньги, с обязательным курсом в 132 чеки.

Обогатив казну обманом народа, эмир, весьма естественно, возбудил против себя народ, вызвав в нем ропот и негодование. [19]

Если прибавить к этому, что вследствие усиленного привоза русских товаров в Ташкент, прекращения торговли с Ташкентом и убытков, понесенных купечеством от неожиданного падения в 1867 году цен на хлопок, купечество было разорено, а духовенство встревожено посягательством на источник главнейших своих доходов, то станет весьма понятно, почему оба эти сословия вместе с беками действовали на народ, усиливая возбуждения его и против эмира, для которого таким образом борьба с Россиею стала обязательна, и против русских, как виновников действий эмира, подрывавших благосостояние всех сословий. Улемы, хотя и поневоле, принеся свою лепту для войны против русских, обвиняли эмира в равнодушии к положению мусульманства, требовали борьбы с русскими на смерть, уверяя народ, что Бог не выдаст мусульман пришлым кяфирам, и, не рассчитывая на силу одного бухарского народа, в видах интересов мусульманства, распространяли пропаганду во всем средне-азиятском кочевом и оседлом населении. Беки пограничных мест, получая приказания эмира действовать враждебно против наших пограничных отрядов и туземного подданного нам населения, поощряемые наградами за удачные сборы податей с кишлаков принявших русское подданство, и уверенные по чрезвычайным сборам с народа в неизбежности войны, действовали все смелее и смелее. Купечество, более знакомое с нашей силой, хотя менее других разделяло веру в успех враждебных против нас действий, но, не смея открыто высказаться, из опасения быть обвиненным в равнодушии к делу веры, требовало одного из двух: или решительной войны, или скорейшего заключение мира.

При таком возбуждении народа, Сеид-Музафар, и в минуты искренней решимости заключить мир, колебался открыто высказывать свою решимость; но, как бы предчувствуя несчастный для него исход борьбы, не отваживался и начинать войны. Во все время шестимесячных переговоров, продолжая уверять генерал-губернатора в искреннем желании заключить мир, повелитель правоверных, в то же время, оставлял народ в ожидании предстоящей решительной борьбы, начало которой он откладывал от одного праздника до другого.

Улемы, напрягая усилия для воспламенения возможно большого фанатизма в народе, думали, что курбан-байрам, когда мусульмане, по примеру Авраама, в доказательство своей веры способны [20] принести всякую жертву, будет признан эмиром самым удобным временем для начала военных действий; но когда надежды их не оправдались, когда стал приходить к концу и этот праздник, а война не была начата, они, потеряв окончательно веру в искренность намерений эмира, восстали поголовно и начали возбуждать к восстанию народ.

Желая унять волнение народа, эмир, в первых числах марта, созвал в Бухаре второй чрезвычайный совет для общего и окончательного решения вопроса о том: заключить ли с Россией мир или начать войну? На совете участвовала большая часть беков ханства (которых там считалось до 6, 000), улемов и богатого купечества. Эмир не присутствовал в зале совета, но следил за происходившими прениями из-за стены. Прения начались весьма шумно; большинство было за войну. Улемы и слышать не хотели о мире, осыпая бранью и укоряя в измене всех, стоявших за мир. В одном только все соглашались единодушно, именно в том, что Сеид-Музафар, по равнодушию к делам веры и благосостояние подданных, неспособен управлять делами ханства, и что если он останется эмиром, то мусульманство погибнет.

Эмир, испуганный таким ходом прений, опасаясь за свою жизнь, тайно выехал из Бухары на богомолье к могиле Багова-Эддина, которого мусульмане чтят еще более, чем Азрет-султана, считая его камнем преткновения для русских, и вполне уверенные, что он не допустит кяфиров овладеть очаровательным Самаркандом и благородной Бухарой.

Улемы, воспользовавшись отъездом эмира, составили «ривояд»{3}, по которому всякий, кто немедленно не возьмется за оружие для отчаянной борьбы с русскими, с целью освободить мусульман от их владычества, признавался изменником.

Когда все улемы приложили к ривояду свои печати, они стали требовать выбора нового эмира, указывая на старшего его сына Ката-Тюрю или на племянника его, в конце 1866 года бежавшего в Шахрисябз и по завещанию покойного эмира Насыр-Уллы, объявленного в числе лиц, имеющих право на наследство трона Тамерлана.

Эмир, узнав из письма кушбеги о намерении совета отнять у него власть, направился от могилы Богава-Эддина в город [21] Гиж-Дуван. В попутных селениях народ разбегался при приближении эмира. В комнаты, занимаемые им во время ночлегов, ежедневно подбрасывали записки, в которых говорилось, что его убьют, если он не выгонит русских из Средней Азии. В Гиж-Дуване он был встречен лишь несколькими сартами; улицы и базар были совершенно пусты.

Следуя далее, по пути в Кермине, население которого всегда отличалось преданностью Музафару, как прежнему своему непосредственному управителю, эмир получил донесение о движении к Ухуму отряда майора Грипенберга, а в Кермине его встретил Мусса-бек уже известием о печальном результате ухумского дела.

Это известие было новым ударом для Сеид-Музафара. Думая сначала усмирить волнение народа, он искренно желал мира, вследствие чего, поспешив отправлением в Ташкент нового посланца, мирзы Шамсутдина, с Письмом к генерал-губернатору, он вернулся в Бухару, в надежде, что известие о поражении бухарского отряда у Ухума умерит воинственный порыв представителей всех сословий, и что ему удастся, согласив народ на необходимость заключения мира, наказать виновников возбуждения против него подданных. Но уже было поздно. Улемы воспользовались известием о деле под Ухумом для большего возбуждения народа к войне. И действительно, под влиянием фанатических речей духовенства, народ встретил эмира новым требованием изгнать русских из Средней Азии.

Уступая требованию народа, Сеид-Музафар забрал с собою всех сарбазов находившихся в Бухаре, возвратился в Кермине и здесь торжественно, как глава мусульман, объявил газават. Немедленно были сделаны распоряжения о сборе войск и о направлении их к Самарканду. Ханы коканский и хивинский приглашались принять участие в предстоящей борьбе. Все средне-азиятское духовенство получило приглашение действовать на народ, призывая к оружию на защиту мусульманства.

«Очаровательный Самарканд, сияющая точка мира,» была указана центром, к которому должны были стекаться мусульмане со всех сторон.

Сверх того, Сеид-Музафар просил помощи у претендента на афганский престол. Претендент отвечал, что афганцы готовы помочь и что значительный отряд их войск будет прислан непременно, но что лучше было бы если бы эмир, пропустив чрез свои владения все афганские войска, дозволил им начать самостоятельную [22] войну с русскими. Опасаясь неискренности претендента, эмир отклонил готовность Афганистана оказать помощь и понадеялся на средства соединенных сил мусульман.

Новые набеги шаек в джизакском и ура-тюбинском районах, образование шайки и нападение ее на казачий пикет в Кураминском уезде, беспорядки в Токмакском уезде и признаки волнения народа в других местах округа, были отголоском объявления газавата в наших пределах. Объявление газавата встретило сочувствие и в коканском народе, и в половине марта были получены известие о вооружении Кокана, который только что заключил с нами мирный договор. Самый двор хана разделился на две партии, из которых одна настоятельно требовала от Худояр-хана начать войну.

Хивинский хан задержал караваны, не пропустив хивинских товаров в Россию, и обещал помощь после первой победы бухарских войск над нашими. В том же смысле, кажется, дан был ответ и коканским ханом.

На базарах Ура-Тюбе, Джизака, Ташкента и других мест, с половины марта стали появляться проповедники газавата, следившие за тем, что делается у нас, и волновавшие народ. Около этого же времени в городах начались нападения на одиночных солдат и часовых{4}.

Оппозиция туземного населения городов Сыр-Дарьинской Области стала более заметною, хотя введение нового положения, начатое с января месяца в Ташкенте, а впоследствии и в других городах, шло по-видимому довольно успешно; открытых восстаний не было, но недоверие в нашей силе сказывалось повсеместно. Администрация наша, во всем что касалось управления туземным населением, должна была действовать осторожно, со смелостью более наружною, чем истинною.

В самом Ташкенте некоторые административные работы, например сбор сведений о населении, дал такие неудовлетворительные результаты, вследствие скрытого, а иногда и явного, противодействия населения, что незначительную цифру числа жителей прежде считавшегося стотысячным городом, добытую путем описи, пришлось увеличить весьма значительным процентом погрешности. Съёмка Ташкента шла также с трудом; случалось, что жители просто выбрасывали инструменты на улицу. [23]

Все это, вместе взятое, в связи с сведениями, доставленными лазутчиками о положении дел в Бухаре, привело командующего войсками к необходимости приготовиться к войне, и к войне наступательной, а не оборонительной, для которой у нас не было достаточно сил, необходимых для сообразной с достоинством России обороны обширной территории Сыр-Дарьинской Области и для уничтожения всех преград к успешному ведению начатой в крае реформы, равно и для окончательного упрочения нашей власти и значения как среди подданного нам туземного населения, так и в глазах народов Бухары, Кокана и Хивы.

Здесь считаем нелишним сказать несколько слов о боевых средствах Сыр-Дарьинской Области и Бухары в начале 1868 года. К весне 1868 года боевые средства Сыр-Дарьинской Области заключались: в 11 батальонах пехоты, 32 орудиях, состоявших в четырех батареях полевой артиллерии, 380 орудиях, составлявших вооружение 17 пунктов, в которых размещены были войска области, и 21 сотнях казаков Оренбургского и Уральского казачьих войск. К этому надо прибавить еще две роты крепостной артиллерии и одну роту саперную.

Числительность наших войск должна была быть следующая:

В батальонах пехоты: 22 штаб-офицера, 276 обер-офицеров и 10, 749 унтер-офицеров и рядовых.

В батареях артиллерии: 4 штаб-офицера, 21 обер-офицер, 95 фейерверкеров и 796 рядовых.

В сотнях казачьих: 65 обер-офицеров, 194 урядника и 2, 860 казаков.

В ротах крепостной артиллерии: 2 штаб-офицера, 10 обер-офицеров, 48 фейерверкеров и 500 рядовых.

В саперной роте: 6 обер-офицеров, 21 унтер-офицер, 225 рядовых.

Всего 28 штаб-офицеров, 396 обер-офицеров и 15, 488 нижних чинов.

Из этого числа, в начале апреля, было действительно на лицо:

В батальонах пехоты: 17 штаб-офицеров, 173 обер-офицера и 7, 795 унтер-офицеров и рядовых.

В батареях артиллерии: 3 штаб-офицера, 30 обер-офицеров, 71 фейерверкер и 698 рядовых.

В сотнях казаков: 29 обер-офицеров, 121 урядник, 1935 казаков. [24]

В ротах крепостной артиллерии: 8 обер-офицеров, 41 фейерверкер и 441 рядовой.

В саперной роте: 3 обер-офицера, 10 унтер-офицеров и 172 рядовых.

Всего: 20 штаб-офицеров, 243 обер-офицера и 11, 248 нижних чинов.

Следовательно, недоставало

в батальонах пехоты: 120 офицеров и 2, 872 унтер-офицеров и рядовых;

в батареях артиллерии: 1 штаб-офицера, 24 фейерверкеров и 88 рядовых;

в сотнях казаков: 38 офицеров, 73 урядников и 925 казаков;

в ротах крепостной артиллерии и саперной недостаток был незначителен.

Всего недоставало: 8 штаб-офицеров, 126 обер-офицеров и 4, 240 нижних чинов, т. е. недоставало почти трех батальонов пехоты, дивизиона артиллерии и семи сотен казаков. Недостаток весьма большой — одна треть боевых средств области.

Причины такого недостатка заключались в большой болезненности войск, и значительном числе людей находившихся в командировках и в некомплекте людей в частях вообще.

Надо заметить, что 1867-й год был весьма несчастлив для войск Сыр-Дарьинской Области. Два батальона пехоты и маршевая команда, отправленные с Оренбургской линии раннею весною, на усиление состава войск области и для укомплектования их, взамен уволенных в бессрочный отпуск, не имея достаточно опытных в степных походах начальников, наполнили попутные лазареты массою больных, преимущественно возвратною горячкою, которая распространилась во всех войсках области, истощенных работами по постройке помещений и тяжелою караульною службою. Теснота помещений, сырость их, непривычка к воде, а еще более употребление сырой воды, не везде чистой, при общем физическом истощении, весьма естественно влияли на увеличение больных, а недостаток помещения в лазаретах, недостаток медикаментов, врачей и фельдшеров, частью сделавшихся жертвою этой же болезни, увеличивали не только продолжительность болезни, но и саму смертность.

К тому же зима 1867 и 1868 годов была необыкновенно дождливая. Начиная с 15-го декабря по 15-е марта едва ли из десяти [25] дней был один сухой. Мелкий непрерывный дождь лил и днем, и ночью.

Можно вообразить, какова была сырость в бараках, выстроенных на скорую руку, средствами частей, при ничтожной помощи от казны{5}. При недостатке леса, жженного кирпича и стекол, бараки не могли иметь непромокаемых крыш, были без рам и даже без кирпичного пола, покрытого поэтому постоянно значительным слоем грязи. В течение восьми месяцев — с августа 1867 года по апрель 1868 года — средняя ежедневная цифра больных в войсках Сыр-Дарьинской Области была 1, 324 человека. В течение восьми месяцев поступило в лазареты свыше 12, 000 человек. Средняя месячная цифра смертности, за этот же период, не выходила из 136 человек. С августа по апрель умерло 820 человек, т. е. почти целый батальон. Наибольшая заболеваемость и смертность были в частях пехоты, где преимущественно действовала теснота помещения.

Такая болезненность, уменьшая с каждым днем боевые средства Сыр-Дарьинской Области, и наиболее развитая в передовых пунктах области, в Яны-Кургане и в Джизаке, имела большое влияние на настроение умов в народе. Сарты думали, что русские вымирают, и доносили эмиру, что русских осталось уже очень мало, что большая часть их или лежит в лазаретах, или совсем вымерла, оттого и генерал-губернатор уезжает в Петербург. Понятно, что подобные известия не могли не иметь влияния на отношения к нам эмира.

Приведенные выше средние цифры болезненности заимствованы из месячных отчетов медицинского ведомства. Действительная же постоянная цифра больных в войсках области больше вышеприведенной, по той причине, что в нее не вошли больные, находившиеся в госпиталях Оренбургского округа. Так, в марте 1868 года, войска показывали до 1, 785 больных.

Средняя месячная цифра чинов, находившихся в командировках, превышала 1, 000 человек, по преимуществу из пехоты и казаков. Огромная цифра командировочных происходила от необходимости в людях при лечебных и хозяйственных учреждениях, из которых не все имели утвержденные штаты, да и те, которые имели штаты, требовали людей из войск. С открытием округа и многих хозяйственных и административных учреждений масса чиновников, приехавших в округ, несмотря на [26] огромные, сравнительно с офицерами, подъемные средства, несмотря на большое жалованье, назначенное им по штатам, не привезла с собой прислуги, без которой, в нашем крае, обойтись безусловно невозможно. Это вызвало распоряжение о командировании к ним прислуги из войск. Между тем, число чиновников, имеющих постоянные места в области более 400. Следовательно, из состава войск пришлось выделить почти две роты в денщики чиновникам.

От этих и от многих других причин, числительность строевых нижних чинов была на 4, 200 человек менее определенной для войск области.

Чтобы рельефнее выказать недостаток сил, для сообразной с достоинством России обороны области, покажем распределение наличных чинов разного рода оружия в пунктах постоянного расположения войск.

В марте месяце 1868 года находилось:

1) В форте № 1-й : три роты пехоты, 468 человек; одна сотня казаков, 87 человек, 20 полевых орудий, и при них команда полевой артиллерии в 36 человек.

2) В форте № 2-й : 1/2 сотни казаков, 54 человека, и шесть полевых орудий, при которых команда полевой крепостной артиллерии в 22 человека.

3) В форте Перовский : две роты пехоты, 312 человек, одна сотня казаков, 114 человек, и 29 полевых орудий, при которых команда крепостной артиллерии в 111 человек.

4) В форте Джулек : одна рота пехоты, 188 человек, 1/2 сотни казаков, 64 человека, шесть орудий полевой артиллерии, при 23 крепостных артиллеристах.

5) В Туркестане : одна рота пехоты, 188 человек, 1/2 сотни казаков, 63 человека, и 18 орудий, при 30 крепостных артиллеристах.

6) В Чемкенте : одна рота пехоты, 180 человек, одна сотня казаков, 108 человек, и восемь орудий, при 29 крепостных артиллеристах.

7) В Аулиэата : одна рота пехоты, 186 человек, 1/2 сотни казаков, 27 человек, и 24 орудия, при 24 крепостных артиллеристах.

8) В Меркэ : одна сотня казаков, 130 человек; шесть орудий, при девяти крепостных артиллеристах.

9) В Ташкенте : восемь рот пехоты, 1,224 человека; одна рота [27] саперов, 182 человека, 1 1/2 батареи артиллерии, 282 человека; 13 орудий крепостной артиллерии, при 90 человеке, и две сотни казаков, 234 человека.

10) В Теляу : одна рота пехоты, 156 человек; одна сотня казаков, 95 человек; взвод конной артиллерии, 40 человек; четыре орудия крепостной артиллерии, при 22 человеках.

11) В Чиназе : пять рот пехоты, 679 человек; 18 полевых орудий, при 32 крепостных артиллеристах; 1/2 сотни казаков, 52 человека.

12) В Ходженте : десять рот пехоты, 1,266 человек; дивизион артиллеристов, 49 человек; 10 полевых орудий, при 25 крепостных артиллеристах, и одна сотня казаков, в 73 человека.

13) В Нау : команда казаков в 25 человек; три орудия при 13 крепостных артиллеристах.

14) В Ура-Тюбе : пять рот пехоты в 725 человек; взвод артиллеристов, 26 человек; четыре орудия, при 18 крепостных артиллеристах; одна сотня казаков, 93 человека.

15) В Заамине : команда казаков; взвод горных орудий, при 23 крепостных артиллеристах.

16) В Джизаке : пять рот пехоты в 606 человек; взвод артиллерии при 30 человеках; шесть полевых орудий, при 9 человеках; семь сотен казаков, 600 человек; ракетная команда, 45 человек.

17) В Яны-Кургане : десять рот пехоты, 1,376 человек; три дивизиона артиллеристов, 290 человек; три сотни казаков в 286 человек; ракетная команда 45 человек.

При таком недостаточном числе войск, образование и их оружие находились далеко не в блестящем состоянии.

Судя по тому сопротивлению, какое противопоставил эмир нашим войскам в экспедицию 1868 года, и по возбуждению, какое успели произвести улемы в бухарском народе, требовавшем решительной борьбы с нами, а также по беспрерывным нападениям на передовые наши войска в 1667 году и в начале 1868 года, можно безошибочно сказать, что летом 1868 года Сеид-Музафар мог сосредоточить для действия против нас в Яны-Кургане до 50,000 бухарцев, а против Ура-Тюбе до 50,000 шахрисябцев и китабцев, которые могли явиться перед Ура-Тюбе по шагристанскому проходу, летом почти на всем протяжении доступному для прохода арб.

Если бы мы решились действовать оборонительно, в глазах [28] азиятцев это было бы признаком слабости, и, при весьма вероятном участии в борьбе с нами коканского народа, который мог действовать вооруженною рукою даже помимо личного желания коканского хана, перед Ходжентом могла сосредоточиться такой же величины третья армия. Нам пришлось бы оборонять линию более чем в 170 верст протяжения, при общем волнении в крае, как в окрестностях и в самом Ташкенте, так в особенности на протяжении от Туркестана до Меркэ, где ничтожные гарнизоны были едва достаточны для отражения неприятеля и не имели средств для его преследования и наказания.

Войсками, расположенными в Яны-Кургане, Ура-Тюбе и Ходженте, можно было удержать все эти пункты за собой, но ни из одного из них нельзя было вывести в поле такого отряда, с каким, после отражения первых нападений, необходимо было выступить вперед для энергического преследования и наказания неприятеля, который, вследствие этого, мог продолжать нападения, волнуя весь край и возбуждая народ к поголовному восстанию. На Яны-Курган, Джизак, Ура-Тюбе и Ходжент неприятель делал бы беспрестанные нападения. Работы по административному устройству края, труды организационных комиссий пришлось бы приостановить, что дало бы новый повод к превратным толкам о силе и положении нашем в Азии.

Нельзя упустить из вида и того, что, при оборонительном образе действий, из войск передовой линии пришлось бы отделить некоторую часть для усиления задней линии, где, на расстоянии 1,000 верст, от форта № 1-й до укрепления Меркэ, было расположено всего, два батальона, силою в 1,500 человек, а между тем за этими 1, 500 человек лежит вся обширная киргизская степь.

Отразив на всех пунктах нападения неприятеля, мы были бы в худшем положении, чем до начала военных действий со стороны эмира, и имели бы двух врагов, вместо одного, из которых с каждым надо было возобновить переговоры, и опять тянуть их значительное время, при меньшей вере в наше могущество.... За такой обороной неизбежно было бы наступление, и притом решительное, а средства к наступлению могли быть только через полтора года, по высылке новых подкреплений.

К весне 1868 года, боевые средства Бухарского Ханства, кроме шахрисябцев, заключались в 12 батальонах пехоты, 150 орудиях полевой артиллерии и от 20 до 30 сотен кавалерии; всего около 12, 000 пехоты, 1 1/2, 000 артиллеристов и от 2 до 3 [29] тысяч кавалерии. Это так называемые регулярные войска, которые эмир содержал почти постоянно с 1865 года.

Регулярные войска в Бухаре, кажется, заведены в первой половине настоящего столетия, отцом Сеид-Музафара, Насыр-Уллой, часто воевавшим с соседями и одерживавшим над ними почти постоянные победы.

Конечно, средства Бухарского Ханства так малы, что оно не может иметь ни хорошего вооружения для своих войск, ни знающих военное дело начальников.

Та степень военного искусства, какою обладают бухарские войска, заимствована частью от персиян, афганцев и турок, частью от наших здешних войск.

При отце Сеид-Музафара, формированием и обучением регулярных бухарских войск занимался беглец из Персии, наиб Абдул-Сашед, который поселился в Бухаре спасаясь от виселицы, за преступления совершенные им в Персии и в Индии. Только в одном Кабуле ему не повезло, и он поплатился ушами за какое-то злодейство.

В 1868 году во главе бухарского войска стояли Осман (беглый сибирский казак) и Ходжа (турок).

Батальоны регулярной бухарской пехоты (пешие сарбазы) имеют огнестрельное оружие только на первую шеренгу; его составляют фитильные кремневые, частью ударные, семилинейные ружья с вилкообразным штыком и фитильные, кремневые, ударные пистолеты с до крайности старыми, попорченными стволами, покрытыми толстым слоем ржавчины — живое доказательство того, что средне-азиятцы не любят оружия. Вторая шеренга батальонов пехоты вооружена пистолетами, батиками, айбалтами{6} и пиками. Сверх того, обе шеренги вооружены саблями и шашками, чрезвычайно разнообразных образцов.

Сотни регулярной кавалерии (конные сарбазы) вооружены: первая шеренга винтовками, фитильными, кремневыми и частью ударными, пистолетами, пиками и саблями, а вторая — пистолетами, пиками, батиками, айбалтами и саблями. [30]

Вооружение рот, составляющих прислугу артиллерийских орудий, состоит из пистолетов и сабель или шашек.

Регулярные бухарские войска имеют форменную одежду: ее составляют белая чалма, красная, синяя или темно-зеленая тонкого сукна куртка, с оловянными или медными пуговицами; белые, широкие, полотняные штаны и сапоги или галоши (ичиги). Большая часть курток изготовляется на вате, так как средне азиятцы в частном быту и летом носят халаты на вате, спасающей их от жары.

Батальоны пеших сарбазов делятся на роты, взводы и полу взводы; в составе их есть даже стрелковая рота.

Сотни конных сарбазов делятся на взводы.

Батальоны имеют своих батальонных, роты ротных командиров. Кроме того, в каждом батальоне, для исполнения должностей по хозяйственной части, есть определенное число мирахуров, а для исправления должностей по строевой части определенное число караул-беги, живачи, мирза-баши, чурагасы и дибаши.

Должности командиров нескольких батальонов или сотен и командующих всею пехотою и кавалериею исполняют беки, по назначению эмира. На должность же ротных командиров назначаются наши беглые и пленные солдаты, а иногда и купцы, продолжительное время проживавшие в наших городах, которые, по мнению беков, должны быть знакомы с уставом и действиями наших войск.

Из всей бухарской пехоты несколько батальонов обучены по уставу войск турецких и афганских; большая же часть по нашему уставу, на сколько могут передавать его наши беглые и пленные солдаты.

Больше всего делом обучения бухарских войск руководил Осман{7}. Мы считаем нелишним сказать несколько слов об этой личности, подвинувшей далеко вперед бухарские войска.

Осман — урядник Сибирского казачьего войска, бежавший семь или восемь лет тому назад в Кокан. До бегства, он пробыл в образцовом полку, сидел в тюрьме и два раза был прогнан сквозь строй. По словам наших пленных солдат, бывших в Бухаре, он человек умный, рассудительный, бойкий.

В Кокане Осман скоро был замечен тогдашним умным правителем Кокана, муллою Алим-Кулом, который поручил ему обучать пеших коканских сарбазов по нашему уставу. Обученные [31] им сарбазы в первый раз действовали в 1864 году под Ак-Булаком, где коканские скопища атаковали наш небольшой отряд, высланный из Туркестана под начальством генерального штаба капитана Мейера, для соединения с отрядом генерала Черняева. Под Ак-Булаком, пешие сарбазы, под начальством Османа, в первый раз довольно стройно атаковали наш отряд, залегший за бруствером, устроенным из конских и верблюжьих трупов, выдерживали по семи картечных выстрелов и приближались к брустверу на расстояние 15 сажен.

Осман участвовал потом в атаках коканцев на сотню уральских казаков под Иканом. Командовавший этою сотнею есаул Серов (ныне подполковник), после продолжительных, но тщетных усилий удержать за собой позицию, решился наконец пробиться сквозь толпы окружавшего его неприятеля. Коканская конница, предводительствуемая Османом, выезжала несколько раз на путь отступления казаков, спешивалась и встречала казаков выстрелами.

В 1865 году, когда генерал Черняев штурмовал Ташкент, Осман, после смерти Алим-Кула, командовал значительною частью коканских войск, оборонявших Ташкент.

В том же году он участвовал при обороне Кокана против войск эмира, овладевшего Коканом. Взятый в Кокане после упорного сопротивления в плен, он был в числе тех пленников, которые приговорены были эмиром за дерзкое сопротивление к смертной казни, от которой избавился лишь предложением обучать бухарские войска на русский лад. Эмир сначала поручил ему 25 сарбазов; впоследствии он сделался влиятельным беком, пользовался большим доверием эмира, принадлежал к горячим противникам мира с Россией, всегда подавал голос за войну и командовал 3, 000 конных сарбазов.

Обыкновенно, каждый беглый или пленный наш солдат, которых в 1868 году было до 30 человек, представляется эмиру. Сеид-Музафар тотчас же приказывает ему выдать красную куртку и поручает от 10 и 15 человек новобранцев, из которых тот должен сделать в непродолжительное время хороших сарбазов, обучив их ружейным приемам, поворотам, маршировке. Обучающий обязывается быть непременно строгим при обучении и почаще бить новобранцев палкой; иначе беки, наблюдающие за обучением, приказывают наказывать ударами палок самого обучающего.

В 1869 году, один из наших беглых артиллерийских [32] солдат очень часто подвергался палочным ударам за кроткое обращение с учениками, причем отговорку его, что он артиллерист и мало знаком с пехотною службою, беки не принимали в соображение, отвечая: «ты русский, значит должен все знать, что касается до обучения сарбазов».

В последнее время всех беглых русских, не исключая и арестантов, бежавших из Сибири и никогда не служивших в войсках, заставляли обучать сарбазов.

В Бухаре есть особое военное поле (сарбаз-хана) куда ежедневно выводят на ученье войска, заставляя их маршировать под музыку и делать ружейные приемы, по пяти часов сряду. Эмир, раза по два в неделю, ездит на сарбаз-хана смотреть как маршируют его сарбазы{8}.

150 орудий бухарской артиллерии принадлежат различным калибрам полевой и крепостной артиллерии.

Наибольший калибр бухарских орудий 36-фунтовой, а из орудий, стреляющих навесными выстрелами, 8-пудовой. Полевые орудия имеются 12-ти, 6-ти, 4-х, 3-х и 2-фунтовыя.

Полевые орудия медные, хорошей меди, но плохой отливки, со свищами и раковинами; все они или без мушек, или с мушками отлитыми вместе с орудием. Подъемные механизмы есть не у всех орудий, да и у тех, у которых они есть, не все действуют; правильное возвышение и понижение дула орудия невозможно. Все орудия без дельфинов.

Полевые бухарские орудия помещаются на лафетах английской системы, сделанных без знания дела; они тяжелы и неудобны для движения; оси лафетов деревянные, колеса обтянуты шинами. Некоторые орудия, за недостатком лафетов, помещаются на двухколесных станках, на которых, по бокам орудия, установлены зарядные ящики, сделанные в виде шкапов с выдвижными ящиками, в которых горизонтально укладываются заряды.

Обучением бухарских артиллеристов занимаются также наши беглые артиллеристы-солдаты.

Вот что рассказывал покойный Служенко{9} о смотре, сделанном им, по приказанию эмира, всей бухарской полевой артиллерии: «Когда я подъехал к выстроенной на сарбаз-хана [33] бухарской артиллерии, ко мне приблизился начальник артиллерии, беглый артиллерийский солдат, и вместо определенного приветствия, воскликнул: «ваше высокоблагородие не погубите!» — «Что такое?», спросил я его, удивленный этим восклицанием. — «Я только и учил их: жай, да пли » отвечал начальник артиллерии». Обрадовав его похвалой, я продолжал смотр и доложил эмиру, что артиллерия его в порядке».

Регулярные бухарские войска формируются и укомплектовываются частию по набору, частью по найму. Каждый сарбаз получает в год пару платья, оружие и 20 коканов (4 руб. сер.) в месяц жалованья, которое выплачивается не всегда аккуратно, отчего побеги бывают весьма часто.

В военное время, сказанное количество войск увеличивается до весьма значительной цифры вооруженными жителями ханства, конными и пешими, преимущественно же конными. Число последних возрастает в зависимости от степени популярности войны. Вооруженные жители выходят в бой в чалмах, в ваточных халатах, подпоясанных широким платком, поверх которого надевается сабля или шашка; к поясу сабли пристегивается пистолет. Затем, у кого есть, выходят с ружьями, преимущественно фитильными; вокруг пояса каждый обматывает большой запас фитиля, отчего раненые или совсем сгорают, или терпят жестокие мучения, когда горящий фитиль сообщит вате халата огонь, который раненые не в состоянии погасить. У кого нет ружей, выходят в дело с батиками, айбалтами и пиками, действовать которыми масса жителей умеет весьма искусно. Кроме регулярных войск и вооруженной милиции, Сеид-Музафар располагал еще небольшим отрядом афганцев, состоявших на службе у него четыре года. Все эти боевые средства Бухарского Ханства могли быть усилены на время войны наймом нескольких тысяч туркменов, что делал и Сеид-Музафар, по примеру отцов, не далее как в 1867 году.

Отделившийся от Бухары Шахрисябз регулярных войск не имел; за то жители его искусные стрелки и, по своей энергии и храбрости, стоят несравненно выше бухарцев и жителей Зарявшанской Долины. Артиллерии в Шахрисябзе мало; орудия небольших калибров.

Одновременно с объявлением газавата, Сеид-Музафар сделал распоряжение о движении отряда афганцев в крепости Нурата, где они должны были составить гарнизон этого укрепленного пункта. [34] Отряд двинулся к Нурата под начальством внучатого племянника Дост-Магомета, Искандер-хана (ныне подполковника); но так как отряд не был удовлетворен за продолжительное время содержанием, и все чины отряда были озлоблены на Сеид-Мазафара за продолжительный арест своих начальников, без всякой основательной причины, то, подойдя к русской границе, отряд бросился на отряд нуратинского бека разбил его, овладел двумя орудиями, и в начале апреля вышел в Джизакский уезд, послав начальнику уезда покорнейшую просьбу о принятии его под покровительство русских. [35]