Последние часы революционного гарнизона
Через два часа артиллерия возобновила обстрел лагеря. Следовательно, условия Куртинского Совета были отвергнуты. Огонь артиллерии сосредоточился на казармах, где размещались пулеметчики и артиллерийские расчеты 37-мм пушек и траншейных батарей. Пулеметные роты были единственными подразделениями, из которых к врагу не ушел ни один человек.
Теперь кровавая развязка стала неизбежной. «К оружию! — загремели тысячи солдатских голосов. — Отомстим врагам народа! Отомстим врагам революции!»
Весь лагерь пришел в движение. Над зданием Совета взвилось большое красное знамя. Оно воодушевляло солдат, шедших навстречу смерти. Все были заняты одной мыслью: как лучше организовать удар, чтобы он был сокрушительным и враг не смог бы его отразить. Когда куртинцы вышли на площади лагеря и подразделения начали развертываться в заданных направлениях, «батальоны смерти» открыли по ним ружейно-пулеметный огонь. Попавшие под обстрел противника солдаты не растерялись, но ответного огня не открывали. Они смело шли вперед без единого выстрела навстречу врагу.
Занкевич и Рапп, наблюдавшие из штаба за происходившим в лагере, решили, что куртинцы покидают лагерь, чтобы сдаться, и отдали приказ прекратить огонь.
В наступившей зловещей тишине куртинцы приближались к расположению карательных войск. Когда они подошли к передовым линиям, «батальоны смерти» встретили их оглушительным «ура» и ливнем свинца.
Пьяные солдаты 3-й бригады, вооруженные до зубов, руководимые реакционными офицерами и контрреволюционным комитетом 3-й бригады, с яростью набросились [203] на куртинцев. Отдельные подразделения карательных войск стали огибать фланги куртинцев, окружая их полукольцом. Артиллерия начала бешено обстреливать выходы из лагеря, чтобы отрезать куртинцам все пути к отступлению.
На этот маневр карательных войск куртинцы вынуждены были ответить огнем раньше времени. Послышались команды. Сотни голосов призывали: «К удару, товарищи! К оружию! Отомстим врагам народа! Отомстим врагам революции! Ура!»
Атака пьяных «батальонов смерти» была встречена куртинцами организованно. Они с героической стойкостью отражали натиск врагов.
Скоро завязалась рукопашная схватка. «Батальоны смерти» с ожесточением теснили куртинцев, не давая им развернуться, а революционные солдаты с нечеловеческими усилиями отбивали атаки нападавших. Рукопашная борьба была жестокой. В одном месте куртинцы прорвали линию «батальона смерти» и со страшной яростью обрушились на своих врагов. Солдаты бились и штыками и прикладами. В самый разгар боя послышался чей-то голос:
— За революцию, товарищи! За правду!
Это был боевой призыв, и куртинцы с еще большей силой ударили по врагу и расстроили его ряды. Но силы были слишком неравными. На стороне карательных войск был явный перевес в технике, и куртинцы, конечно, не могли одержать победу. Удар по карательным войскам длился всего лишь несколько минут, но за эти минуты ожесточенной и неравной борьбы куртинцы потеряли сотни солдат.
Генерал Занкевич не ожидал такого упорного сопротивления куртинцев. Он стал опасаться, что куртинцы смогут опрокинуть его войска. Поэтому, рассчитывая выиграть время, он опять приказал прекратить артиллерийский обстрел лагеря и атаку.
Но, несмотря на приказание Занкевича, пулеметы карателей не прекратили огня. Пьяные солдаты карательных войск, взбешенные стойкостью и мужеством куртинцев, обрушили на них всю мощь своего огня. Они уже не хотели слушать приказов генерала Занкевича и сами творили расправу над куртинцами. Огонь противника опустошал ряды революционных солдат. Куртинцы были вынуждены [204] остановиться, а затем и отойти. Они понесли огромные потери: все поле боя было усеяно трупами.
«Наши войска до чрезвычайности ожесточены против мятежников, и приходится с особой силой удерживать моих солдат»{55}, — доносил Керенскому генерал Занкевич. Главнокомандующий русскими войсками во Франции кривил душой, когда выражал неудовольствие подобным поведением карательных войск. Он радовался этому. Ему и всем его сподручным немало пришлось потрудиться над тем, чтобы заставить «батальоны смерти» взять на себя черное дело — расстрел революционных солдат. И теперь генерал Занкевич, как и руководители комитета 3-й бригады, могли торжествовать.
Вину за убийство тысяч революционных солдат генерал Занкевич пытался переложить на руководителей Куртинского Совета, он обвинял их в преступлении, которого они не совершали. В той же телеграмме Керенскому он доносил: «...У лагеря много трупов мятежников, пытавшихся бежать из лагеря во второй день блокады и расстрелянных собственными пулеметчиками»{56}.
Когда немного стемнело, оставшиеся в живых солдаты стрелковых и пулеметных рот подошли к Совету. Здесь были Глоба, Варначев и автор настоящего повествования. Других членов Совета не было. Теперь всем был понятен ужас того, что произошло. Все были потрясены, был глубоко взволнован и Глоба. Он перебирал в памяти события дня. Ответственность за происшедшую катастрофу он брал на себя и Совет. Теперь нужно было позаботиться об оставшихся в живых солдатах. Было ясно, что если каратели смогли расстрелять и изувечить тысячи людей, то они не остановятся перед тем, чтобы уничтожить оставшихся. Надо было во что бы то ни стало спасать уцелевших. Но как? Что предпринять? Повторить удар? Эти вопросы нужно было решать оставшимся в живых руководителям Совета. Наконец молчание было нарушено.
— Что же, товарищ председатель, будем делать? — спросил кто-то из солдат.
— Умирать будем? — послышался второй вопрос.
— Если умирать, так с оружием! — раздалось несколько голосов. [205]
— Все равно на родину нам возврата нет; видно, придется умереть на чужой земле!
Выслушав солдат, Глоба сказал:
— Товарищи! Вы требуете продолжать борьбу. Но скажите, с какими силами выступать против тысяч карательных войск? Нас осталось мало, а Совет — в составе всего лишь трех. Смирнов и Фролов вчера сдались в руки властей, Ткаченко, кажется, убит, Разумов, Демченко и другие пропали без вести. Мы решили пожертвовать собой, но спасти вас. Мы уверены, что вы, небольшая горстка, согласны драться и умереть. Но к чему теперь это? Вы знаете, что мы не хотели кровопролития, шли на уступки, стремились избежать схватки. Но все наши усилия оказались безрезультатными, и нас оказалось слишком мало против объединенных сил русско-французской буржуазии. Нас разбили. Поэтому — спокойствие, товарищи, порядок...
Между тем в стане противника торжествовали. Победа одержана, «мятежники» побеждены, часть их «сдалась» в плен, лагерь ля-Куртин, обильно орошенный кровью непокорных, опустел, в него отошло всего лишь около 2000 человек. В ночь на 18 сентября карательные войска заняли подступы к восточной и южной частям лагеря, чтобы утром довершить его разгром.
Слегка сыроватое утро 18 сентября дышало легкой прохладой. На куртинском фронте стояла мертвая тишина. Многострадальный лагерь ля-Куртин притаился, следя за тем, что делается в стане его врагов. А там происходило вот что.
В полковой, наскоро сооруженной походной церкви 3-й бригады на склоне холма, обращенном к лагерю, вблизи штаба Занкевича, каратели организовали траурное богослужение. Хор певчих во главе со священником отпевал павших в борьбе с куртинскими «бунтовщиками». Здесь же стояло несколько гробов с телами унтер-офицеров, особо отличившихся в расправе над куртинцами.
У изголовья убитых стояли командир дивизии генерал Лохвицкий, командиры полков полковники Готуа, Котович, Сперанский, младшие офицеры, рота солдат. Военный комиссар Рапп и генерал Занкевич отсутствовали. Они, по-видимому, были заняты разработкой плана дальнейших операций против куртинских солдат.
Когда отпевание закончилось, по знаку генерала Лохвицкого офицеры и унтер-офицеры подняли гробы и вынесли [206] их из церкви. Хор пропел «вечную память». Затем прогремел салют.
Вся эта инсценировка была задумана карателями с двойной целью. С одной стороны, они хотели поддержать этим в карательных войсках слепую ненависть к революционным солдатам, которую им удалось разбудить в них лживой пропагандой, с другой — они пытались воздействовать на психику куртинцев, потерпевших поражение в схватке 17 сентября и теперь укрывшихся в лагере. Частично враги достигли своей цели. Инсценировка с похоронами вывела куртинцев из того состояния апатии, в котором они находились. Они наблюдали за тем, что делается в лагере противника, и живо обсуждали, что ожидает их в ближайшие часы. Все они были потрясены расстрелом бригады и обеспокоены за свою судьбу.
— Теперь, надо думать, Куртину скоро настанет конец, раз главные силы уничтожены, — говорили одни.
— А вы не думайте так, вот и не настанет конец, — возражали им другие.
— Вы не понимаете всего, что там делается, — вступил в разговор пожилой солдат. — Ведь там офицеры, генералы и вся остальная власть. Как будто они взаправду являются защитниками отечества, а мы — изменники. Наши убитые будут брошены в ямы, а их убитые похоронены со всеми военными почестями. Это, брат, политика.
По расчетам Занкевича, 1-я бригада вместе с оставшимися с ней солдатами 3-й бригады (при расколе дивизии) насчитывала 10 тыс. человек, а число захваченных солдат после ожесточенной схватки 17 сентября достигало 8000. Занкевич считал, что отошедшие в лагерь 2000 человек являются отборной частью куртинцев и представляют собой серьезную силу. Поэтому он провел тщательную подготовку, прежде чем начать боевые действия против куртинцев, укрывшихся в лагере. Эта подготовка была закончена лишь во второй половине дня.
В 4 часа дня снова заговорили орудия, и сотни снарядов обрушились на куртинцев. На этот раз под обстрел была взята зеленая роща близ офицерского собрания. Командование карательных войск полагало, что именно здесь сосредоточены все огневые точки «мятежных» солдат и их «главные силы». Сотни выброшенных снарядов изуродовали прекрасную вековую рощу, но не причинили вреда куртинцам, так как их там не было. Видя, что покончить с «мятежниками» с помощью лишь одной артиллерия [207] невозможно, Занкевич принимает решение готовить штурм лагеря.
Занкевич сообщал Керенскому: «В случае дальнейшего упорства мятежников 6(19) сентября с утра сильный артиллерийский обстрел лагеря Куртин будет продолжен»{57}.
В штаб Занкевича были вызваны командиры «батальонов смерти», командиры дивизионов и начальники других подразделений. Генерал Занкевич лично отдал им последние приказания: не останавливаясь ни перед чем, быстро покончить с сопротивлявшимися куртинцами, чтобы не навлекать на себя недовольства высших французских властей.
Итак, две бригады карательных войск, почти 10 тыс. человек, не считая французов, окружили лагерь ля-Куртин, чтобы сломить сопротивление небольшой группы русских революционных солдат.
После трехдневной бомбардировки лагеря Занкевичу стало ясно, что рассчитывать на быструю победу нельзя, необходимо принимать более решительные меры. Занкевич считал, что куртинцы привели свой лагерь в оборонительное состояние и что огонь его артиллерии не во всех случаях будет способен подавить огневые точки «мятежников».
Штаб генерала Занкевича предполагал, что куртинцы расположили свои огневые точки на чердаках казарм и других строений и что подавление этих огневых точек артиллерийским огнем связано с разрушением казарм, на которое штаб русского военного командования во Франции не имел разрешения от французских властей. Чтобы избежать разрушения лагерных зданий, генерал Занкевич внес некоторые изменения в тактику действий карательных войск.
Суть этих изменений сводилась к следующему. Если в первые дни боевых действий против лагеря ля-Куртин на артиллерию карательных войск возлагалась главная роль по «усмирению мятежных солдат», то теперь эту задачу брали на себя пехотные подразделения, а артиллерия лишь оказывала им помощь. Но изменение тактики не гарантировало сохранности казарм, поэтому Занкевич и Рапп вели с французами переговоры по оценке лагеря. [208]
Неизвестно, кто оценил возможные разрушения лагеря в 5 миллионов франков, но хорошо известно, что штаб русского военного командования во Франции испросил эту сумму от Временного правительства и распорядился ею по своему усмотрению.
Генерал Занкевич и его штаб явно переоценивали не только размеры возможных разрушений в лагере ля-Куртин, но и степень оборонительных сооружений лагеря. Никаких специальных оборонительных сооружений куртинцами создано не было. Они пользовались обычными естественными укрытиями, которые можно встретить в любом населенном пункте, имеющем каменные здания. Не имели куртинцы и огневых точек на чердаках. Это была, пожалуй, одна из ошибок руководителей революционных солдат Куртинского лагеря. Но эта ошибка вытекала из того, что куртинцы не хотели подвергать разрушению казармы лагеря.
Итак, к утру 18 сентября ряды куртинцев значительно уменьшились. Положение оставшихся в лагере солдат было безнадежным, а падение лагеря неизбежным. Ночью карательные войска начали обстреливать лагерь ружейно-пулеметным огнем. Обстрел не был особенно интенсивным, но все же он не позволял пройти по площади или посмотреть в окно. Огонь карателей был прицельным, так как они еще днем пристреляли площади, окна и двери казарм.
Но на следующую ночь карателям не удалось вести прицельный ружейно-пулеметный огонь.
Утром, когда в стане карательных войск совершалось инсценированное похоронное богослужение, отвлекшее внимание солдат карательных войск от осажденного лагеря, небольшая группа куртинцев произвела весьма смелую и удачную вылазку. Надев на себя погоны унтер-офицеров и желто-синие повязки на левый рукав, они взяли карабины и пошли в сторону противника. Достигнув первой линии боевого расположения карательных войск, они стали «проверять» передовые посты. Когда эта операция им удалась, они пошли дальше в глубь боевого расположения карателей и стали «проверять» несение боевой службы пулеметными подразделениями, выясняя, на месте ли люди и сколько их, где расставлены пулеметы и как они обеспечены боеприпасами. Разведав таким образом расположение пулеметных гнезд противника, узнав пароль и пропуск на следующие сутки, куртинцы благополучно вернулись в свой лагерь. [209]
И вот, когда на следующую ночь каратели открыли по лагерю прицельный огонь, несколько групп смельчаков куртинцев, воспользовавшись пропуском и паролем карателей, проникли в расположение противника, налетели на пулеметчиков и забросали их гранатами.
Все пулеметы карателей, кроме тех, которых во время вылазки куртинцы не обнаружили, прекратили огонь. Этот смелый поступок куртинцев вызвал переполох в стане врага. Однако через некоторое время каратели пришли в себя и возобновили обстрел лагеря. Всю ночь куртинцы бодрствовали, ожидая ночной атаки врага.
Но каратели не решились предпринять ночной штурм лагеря. Пролетело лишь два — три снаряда, которые разорвались далеко за лагерем. Вскоре наступила тишина, и куртинцы смогли спокойно отдохнуть несколько часов.
19 сентября утренний штурм лагеря ля-Куртин, запланированный генералом Занкевичем, тоже не состоялся. Лишь артиллерия с небольшими перерывами вела по лагерю огонь да зловеще трещали пулеметы. Куртинцы несли большие потери. Обильно лилась кровь. Люди умирали...
Часов в пять пополудни с северо-восточной стороны к лагерю стали приближаться отдельные группы карателей. Они шли редкими цепями, достигая черты лагеря, смыкались на ходу, готовясь броситься в атаку.
Небольшая группа куртинских солдат решила выйти из лагеря и укрыться в лесу, чтобы при удобном случае ударить по врагу. Продвигаясь в намеченном направлении, группа неожиданно встретилась с наступающим на лагерь противником. Оказавшись лицом к лицу с врагами, куртинцы открыли по ним огонь. Однако карателей было значительно больше, и они стали теснить куртинцев к лагерю.
Дикое гиканье карателей, перемешанное с пьяными криками «ура», сопровождавшимися стрельбой, огласило окрестности лагеря. Небольшая группа куртинцев стойко и мужественно сопротивлялась. Ни один революционный солдат не попросил у врага пощады, и все они пали смертью храбрых.
Эта короткая схватка дала возможность карателям занять самые ближние подступы к лагерю и закрепиться на них. Вскоре и с юго-востока карателям также удалось занять подступы к лагерю. Близилась развязка.
Когда передовые подразделения «батальонов смерти» [210] достигли черты лагеря и готовились ворваться в него, в группе куртинцев кто-то громко крикнул: «Вперед, сыны Отчизны! За революцию! За Родину! Смерть врагам!» Завязалась рукопашная схватка. Куртинцы дрались с большим упорством. Пьяные солдаты карательных войск, подавляя своей численностью, лезли вперед, небольшие группы куртинцев оказывали им мужественное сопротивление. Революционные солдаты умирали, но не сдавались. Они боролись до конца. Дрались прикладами. Десятки ручных гранат летели с обеих сторон, уничтожая борющихся противников. Даже пулеметные тесаки и те не остались в бездействии. Наконец все смешалось в одну кучу. Схватка достигла величайшего напряжения. Пулеметчики-куртинцы, стараясь помочь своим, вели огонь в упор.
И все же куртинцы вышли в этой неравной схватке победителями — они отбросили противника от лагеря. Значительная часть куртинцев, участников этой схватки, прорвала кольцо карательных войск и вышла из лагеря.
Это была последняя победа куртинцев.
Вся территория лагеря ля-Куртин обильно обагрилась кровью революционных солдат 1-й бригады. Русские солдаты, брошенные царем Николаем в чужую страну для «защиты русской земли» и союзной Франции, умирали от рук тех, за кого они сражались, чьи интересы защищали.
Французские войска, стоявшие во второй линии и как бы подпиравшие собой карательные подразделения, сформированные из 3-й стрелковой и 2-й артиллерийской бригад, непосредственного участия в штурме Куртинского лагеря не принимали. Но в те кровавые дни, когда артиллерия и пулеметы карателей безжалостно расстреливали русских солдат, укрывшихся в Куртинском лагере, огонь русских карателей «временами» усиливался огнем французских подразделений.
Куртинцы знали об этом и бурно выражали свое негодование против французских банкиров, чья рука направляла огонь французских пулеметов на революционный лагерь ля-Куртин.
Здесь, на французской земле, вдали от родины, русские революционные солдаты познавали законы классовой борьбы. Им стали ясны и те ошибки, которые они допустили в борьбе против объединенных сил русско-французской реакции. Но эти ошибки уже нельзя было исправить. [211]
Потрясенные кровавыми событиями, куртинцы, оставшиеся в лагере, с горечью обсуждали то безвыходное положение, в котором они находились. Они были полны решимости стоять до конца, чтобы отомстить врагам за попранную правду, за свободу, за пролитую кровь товарищей.
Так прошла последняя ночь на 20 сентября. Кругом было тихо. Лишь к утру на позициях карательных войск началась перегруппировка сил. Но вскоре и там все затихло. Солнце еще не всходило. Куртинцы, бодрствовавшие всю ночь, под утро чувствовали себя утомленными. Но спать никто не решался. Говорили о семьях, о родине, о революции, забыв на минуту о своем трагическом положении. Ровно в 7 часов утра 20 сентября на лагерь снова обрушилась лавина огня. Артиллерийские залпы батарей, разрывы снарядов покрыли всю территорию лагеря. Лагерь окутался дымом и огнем. Несколько снарядов пробили стены казарм, взорвались внутри и вызвали пожары.
Под прикрытием артиллерийского огня «батальоны смерти» предприняли атаку лагеря. С криками «ура!» каратели со всех сторон бросились на штурм лагеря и очень скоро ворвались на его территорию. Атакуя лагерь одновременно с юго-западной, южной и восточной сторон, каратели почти замкнули кольцо окружения, которое с каждой минутой все более сжималось. В наступающие цепи карателей вливались новые подразделения, подходили французы. Теснимые карательными войсками, куртинцы отступили в казармы, которые стали теперь последним укрытием в неравной борьбе.
Во главе атакующих шли так называемые «штурмовые отряды», сформированные из солдат «батальонов смерти». Каждый такой отряд силою от одного до двух — трех взводов возглавлял офицер или унтер-офицер.
Одну небольшую группу куртинцев окружил штурмовой отряд под командой поручика Урвачева, известного своей реакционностью. Видя, что сопротивление бесполезно, горстка измученных людей решила сдаться без сопротивления и стала выходить из казармы без оружия. Куртинцы рассчитывали, что их, безоружных, пощадят. Но они ошиблись. Не успели куртинцы сделать несколько шагов, как первый из них упал, обливаясь кровью. Ему нанес смертельный удар по голове обнаженной шашкой сам поручик Урвачев.
— А!.. Ленинцы!.. — закричал Урвачев и с новой силой [212] нанес удар шашкой другому куртинцу, который тут же упал.
— Злодей! Бандит!.. — закричали остальные и с голыми руками бросились на своих врагов. Это был акт отчаяния. Команда Урвачева «Смерть немецким шпионам! Смерть изменникам!» привела в движение всех карателей. Раздались выстрелы в упор, заработали штыки. Через несколько минут группа куртинцев из двенадцати человек была буквально растерзана.
Задыхаясь от злобы, поручик Урвачев кричал, ругался и топтал ногами мертвые тела куртинцев и с яростью одержимого наносил им шашкой удар за ударом. Пьяная орда, следуя примеру своего предводителя, не отставала от него. Один перед другим они старались показать свою звериную ненависть к беззащитным людям. Кто-то из куртинцев, будучи уже тяжело раненным, упал на колени перед штурмовиками и, подняв руки вверх, стал просить их не добивать его, так как дома у него остались пятеро детей. Но каратели были глухи к просьбе солдата. По команде Урвачева они набросились на свою жертву и несколькими штыками пронзили его. Падая, солдат конвульсивно схватил обеими руками одну винтовку и сжал с такой силой, что штурмовик не в состоянии был вырвать ее из рук умирающего. Тогда один из карателей двумя выстрелами в голову прикончил солдата.
С такой же жестокостью расправлялись каратели и с другими куртинцами.
В казарме 2-го полка укрылась группа куртинцев человек в 30. Эту казарму окружил отряд штурмовиков во главе со старшим унтер-офицером. Идя впереди отряда с наганом в руке, унтер-офицер кричал: «Сдавайся сволочь! Выходи, ленинцы! Сдавайся!..» Но группа куртинцев не хотела сдаваться. Видя жестокую расправу карателей над безоружными товарищами, они решили сопротивляться до конца и ответили огнем. Полетели гранаты, и через несколько минут отряд штурмовиков был почти полностью уничтожен. Однако куртинцы не долго торжествовали победу. Не успели они оправиться от первого натиска карателей, как их окружила полурота штурмовиков под командой другого унтер-офицера. Каратели стали забрасывать куртинцев гранатами. Руководитель осажденных, взвесив силы, крикнул своим товарищам:
— Братцы, наш смертный час настал! Умрем же с честью! [213]
— Вместе умрем!.. — послышался ответ.
Быстро были закрыты все входы в казарму. Сосредоточив своих людей в одном большом помещении, руководитель куртинцев приготовился к встрече карателей. Несколько винтовочных залпов, одновременно с которыми в сторону противника полетели гранаты, сделали свое дело. Ряды штурмовиков поредели почти наполовину. Они отступили и очистили казарму. Но бой продолжался с прежним ожесточением. Часть штурмовиков поднялась на второй этаж соседней, параллельно стоящей казармы и из ее окон открыла по куртинцам огонь из пулеметов.
Чтобы укрыться от вражеского огня, куртинцы рассыпались по углам помещения. В это время вторая часть штурмовиков забросала комнату, где укрывались куртинцы, через окна гранатами. В короткое время все герои куртинцы пали смертью храбрых. Тяжело раненный руководитель куртинцев вступил в неравный рукопашный бой с ворвавшимися в казарму карателями. Он заколол нескольких человек, пока пуля врага не сразила его.
В другом районе лагеря с такой же жестокостью расправлялась с революционными солдатами карательная группа численностью в два — три взвода под командой адъютанта генерала Занкевича — поручика Балбашевского. Ворвавшись в лагерь, эта группа заметила до 20 куртинцев, укрывшихся в одной из казарм. Завязалась неравная борьба. Когда каратели через окна и взломанные двери ворвались в помещение, куртинцы встретили их ружейным огнем и гранатами. Скоро у куртинцев иссякли патроны и гранаты. Штурмовики вытеснили куртинцев из казармы во двор, окружили их тесным кольцом. Некоторые пытались бежать, вырваться из окружения, но их тут же догоняли пули.
Начались истязания. Куртинцев били прикладами и кололи штыками. Горстка оставшихся в живых куртинцев, собрав последние силы, бросилась на карателей, но ее встретила стена штыков. Каратели, оттеснив куртинцев к стене казармы, начали жестокую расправу над ними. С криком «Изменники! Бунтовщики!» штурмовики взяли куртинцев в штыки. В этой группе штурмовиков особой жестокостью и изощренностью отличался командир группы поручик Балбашевский. Ни один из куртинских солдат не был убит сразу. Каждый из них получил десятки штыковых ударов. Даже полумертвые куртинцы продолжали подвергаться самым зверским истязаниям. [214]
Спустя семнадцать лет после куртинского расстрела французский буржуазный журналист Пьер Пуатевен выпустил книгу о расстреле русских солдат во Франции, назвав ее «Сражение в центре Франции в 1917 г.». Он особо отметил роль поручика Балбашевского в расправе над русскими революционными солдатами и привел следующее высказывание о нем командующего XII французским округом генерала Комби: «Этот командир был храбрым офицером, и следовало бы желать, чтобы было много офицеров такой закалки в русских войсках во Франции, тогда мятежа не существовало бы... Таково мое убеждение»{58}.
С такой жестокостью расправлялись каратели всюду. Так, группу куртинцев в несколько десятков человек окружила значительно превосходящая по численности группа штурмовиков. Революционные солдаты оказали столь сильное сопротивление, что им даже на некоторое время удалось разорвать кольцо окружения. Они пытались уйти из лагеря, но другой отряд штурмовиков преследовал их до тех пор, пока все они не были уничтожены.
К концу дня лагерь куртинцев был разгромлен. Немногие куртинцы, что уцелели от расправы, были обезоружены и отправлены в штаб приемо-сортировочного пункта. По дороге к пункту их беспощадно избивали прикладами и штыками. Пример к расправе подал тот же поручик Балбашевский. Напрасно куртинцы старались прорвать живую стену штурмовиков: их всюду встречали штыки или приклады, и они падали под смертельными ударами. Через короткое время многие из них лежали на земле мертвые, но остальные продолжали бороться, хотя у них и не было никакого оружия, кроме собственных рук да придорожных камней.
В этой неравной борьбе снова во всей своей силе проявилось моральное превосходство куртинцев, их несгибаемая воля.
— Товарищи! — говорил один из них, будучи уже смертельно раненным. — Мы твердо стояли за рабоче-крестьянскую политику, мы не хотели подчиниться нашим врагам! Умрем же со славой! Мы, простые люди, большой политики не знаем, но мы погибаем за народ, за правду!..
Простая речь революционного солдата на минуту приостановила [215] расправу. Услышав эти слова, штурмовики опустили штыки. Воспользовавшись этим, куртинцы с новыми силами бросились на своих палачей. Завязалась ожесточенная борьба. Каждый куртинский солдат дрался за десятерых. Но силы были на стороне карателей. К ним на помощь подоспел другой штурмовой отряд, и скоро штурмовики взяли верх. Там, где шла схватка, лежали груды изуродованных тел, а земля превратилась от крови в черную грязь.
Это была последняя схватка революционных солдат с темными силами реакции. Революционный Куртинский лагерь, где было сосредоточено революционное ядро русских войск во Франции, был потоплен в крови. Русская и французская реакция торжествовала победу. Но это еще не означало, что наступил конец страданиям тысяч русских солдат, поднявших под небом Франции знамя борьбы за прекращение преступной войны, за возвращение на родину.
Находясь в самой гуще сражающихся людей и видя, что и им не избежать общей участи, Глоба, Варначев и автор настоящего повествования, вооружившись ручными гранатами и револьверами французского образца, вышли из казармы и направились на север, намереваясь скрыться в лесу, а в случае неудачи — не продать дешево своей жизни.
Когда руководители Куртинского Совета вышли во двор казармы, Глоба обратился к ним с вопросом:
— Как вы думаете, что нам лучше предпринять? Я, откровенно говоря, теряю голову.
— Единственный выход у нас, — сказал кто-то, — это пройти незамеченными заставы карателей и укрыться в лесу, а там будет видно, что предпринять дальше.
— Мне кажется, лучше всего пробраться к госпоже X, переодеться в цивильную форму и сойти за французов, — сказал Глоба и добавил: — Зная французский язык, мы можем дальше проехать поездом, а до ближайшей станции дойдем кружным путем...
— Осуществить это, к сожалению, не легко, — сказал Варначев. — К госпоже X можно пойти лишь западной окраиной местечка Куртин. Для этого придется обогнуть станцию железной дороги, а ведь там все занято карательными войсками. К тому же найдется ли у нашей благодетельницы столько костюмов?..
— Я об этом позаботился, — ответил Глоба. [216]
— В таком случае — решено, — сказал Варначев.
Русское военное командование во Франции и эмиссары Временного правительства Рапп, Бобриков и многие другие распространяли о революционных русских солдатах лагеря ля-Куртин самые злостные измышления. В этом им усердно помогала и французская реакция.
К числу таких измышлений в первую очередь относились распространяемые штабом генерала Занкевича и французской полицией ложные сведения о бесчинствах, грабежах и насилиях, якобы творимых русскими революционными солдатами в окрестных французских деревнях. Эти сведения, как уже ранее говорилось, фабриковались французской полицией и имели своей целью натравить французских крестьян на русских солдат, посеять вражду между ними.
Однако тщетны были усилия реакции вбить клин между русскими революционными солдатами и французскими крестьянами. На протяжении всей борьбы революционного Куртинского лагеря французские крестьяне окружавших лагерь деревень были на стороне русских солдат. Они относились к ним с большим доверием и любовью, тревожились за их судьбу и помогали им как могли.
В этом отношении примечательна история с госпожой X.
Однажды перед закатом солнца, когда лагерь ля-Куртин был уже обложен со всех сторон карательными войсками, патрули куртинцев заметили пробиравшуюся в лагерь молодую француженку. По тому, как она пробиралась в лагерь, оглядываясь поминутно вокруг и стараясь быть незамеченной, можно было определить, что женщина идет в лагерь с какими-то определенными целями. Встреченная патрулями, француженка попросила проводить ее в Куртинский Совет. В Совете она объяснила, что она жительница одной из соседних с лагерем общин.
— Не смотрите на меня, как на подосланного к вам человека, — сказала она. — Я ваш друг и пришла к вам с добрыми намерениями.
В результате разговора с молодой француженкой Куртинский Совет узнал, что она направлена в лагерь по решению жителей общин, которые были эвакуированы французской полицией перед началом блокады лагеря карательными войсками. Жители общин передают всем русским солдатам сердечный привет и желают им успехов [217] в их справедливой борьбе; они хотели бы знать, как долго продлится эта борьба и что ожидает русских солдат, если они потерпят поражение.
В заключение француженка сообщила, что пославшие ее в лагерь жители общин хотели бы знать, чем они могут помочь русским солдатам.
— Русские солдаты лагеря ля-Куртин, — заверила француженка, — оставили о себе хорошую память. Они помогали нам в нашем труде, были внимательны и добры к нам и нашим детям.
Прощаясь и пожимая руки членам Совета, француженка проговорила:
— Не называйте никому моего имени. Скоро я опять буду у вас.
Благородный поступок молодой француженки был тепло встречен всеми членами Куртинского Совета. Мысль, что простой французский народ поддерживает русских солдат и признает их требования справедливыми, ободряла куртинцев и вливала в них новые силы. Выполняя наказ молодой француженки, Куртинский Совет нигде и никому не называл ее имени. Она стала госпожой X.
Через два дня госпожа X снова посетила Куртинский Совет. На этот раз она информировала куртинцев о тех мероприятиях, которые были проведены французской полицией в окрестных общинах в связи с подготовкой к расправе над революционными русскими солдатами. Она сообщила, что французские власти распространяют среди жителей общин ложные слухи о куртинцах, чтобы восстановить французов против русских солдат, укрывшихся в лагере ля-Куртин. Так, полицейский комиссар объявил жителям общин, что «мятежники» Куртинского лагеря вырыли подземные ходы, выходы из которых ведут в окрестные леса и к городу Фельтен. «Пользуясь этими подземными ходами, — говорил полицейский комиссар, — русские солдаты из лагеря ля-Куртин могут безнаказанно грабить население, насиловать женщин и творить другие бесчинства».
Госпожа X заверила куртинцев, что жители общин не верят ложным слухам, распространяемым французской полицией, и остаются друзьями русских солдат.
Следующая встреча куртинцев с госпожой X была очень короткой. Она происходила за несколько часов до начала расстрела революционных русских солдат русско-французскими карательными войсками. Госпожа X пришла [218] в лагерь встревоженной и взволнованной. Она сообщила куртинцам, что по тому, как ведут себя сейчас в общинах французские полицейские чины, нужно ожидать с часу на час начала расправы с лагерем ля-Куртин. Французская полиция открыто говорит об этом жителям общин и требует, чтобы мэры общин присылали как можно больше ложных донесений о бесчинствах куртинцев и их полной деморализации.
Это была последняя встреча куртинцев со своим неизвестным другом. Через несколько часов лагерь ля-Куртин окутался дымом артиллерийских разрывов...
Вот к этому французскому другу и намеревались пробираться Глоба и его два товарища, чтобы при его содействии уйти от карателей.
Когда шел этот разговор, три куртинских солдата, также уцелевших от расправы, несмело подошли к Глобе и его товарищам.
— Разрешите и нам пойти с вами, — робко сказал один из них. — Мы думаем, вы не будете против этого возражать... Вместе были на фронте, до конца были здесь, вместе пойдем и дальше, — закончил он.
— Конечно, — ответил Глоба, — мы не оставим вас... — Он не успел закончить фразу, как поблизости послышался крик бегущих штурмовиков.
— Вот они! Бей их!.. — Защелкали затворы винтовок.
Младший унтер-офицер, возглавлявший отряд штурмовиков, выбежал вперед, солдаты, следовавшие за ним, окружили Глобу и его товарищей.
— Опоздали, — сказал Варначев и остановился.
Остановились и остальные. Их было шестеро, и они решили сопротивляться, стали выжидать, пока штурмовики подойдут поближе, теснее сомкнут кольцо. Однако счастливый случай решил судьбу куртинцев. Когда унтер-офицер штурмовиков подошел к куртинцам и предложил им сложить оружие, из-за угла казармы вышла большая группа штурмовиков, во главе которой был офицер 1-й бригады капитан Жуков. Он также командовал подразделением штурмовиков. Жуков был командиром той роты, в которой служил Глоба. Зная Глобу давно, еще с русского фронта, Жуков ценил его боевые качества и всегда относился к нему с подчеркнутым вниманием. И вот теперь, встретившись с Глобой в эту роковую минуту, он решил облегчить его участь. Увидев Глобу, Жуков [219] подал команду: «Взвод, стой! Смирно!» — и быстрыми шагами направился к группе захваченных куртинцев. Командир взвода штурмовиков четко отрапортовал ему:
— Ваше благородие! Захвачены руководители мятежников и их помощники.
Жуков, постояв минуту и внимательно посмотрев на всех куртинцев, спросил:
— Кто среди вас Глоба?
— Я! — ответил Глоба.
— Это вы и есть тот самый Глоба? Младший унтер-офицер, председатель Куртинского Совета? — спросил еще раз капитан Жуков, делая вид, что не узнает Глобу.
— Да, — ответил вторично Глоба.
— Почему у вас нет нашивок на погонах? — спросил Жуков.
— Теперь свобода, господин капитан, да и в тяжесть они мне, — ответил Глоба с некоторой иронией, тоже делая вид, что не знает капитана Жукова.
— Надеюсь, вы узнаете меня? — обратился Жуков к Глобе.
— Как же не узнать, — сказал Глоба. — Вместе были на фронте в России, вместе воевали и здесь. Вы еще представляли меня к Георгию четвертой степени.
— А это кто с вами? — спросил капитан Жуков.
— Это мои товарищи! — ответил Глоба.
— Так это вы в течение многих суток оказывали сопротивление правительственным войскам? Вы, я хочу этим сказать, под вашим руководством...
— Да, под руководством Куртинского Совета солдатских депутатов, председателем которого являлся я, — ответил Глоба.
— Я должен сказать вам, господин капитан, — продолжал Глоба, — что сопротивление куртинских солдат было вызвано действиями штурмовиков. Неужели солдаты не должны защищать себя, когда на них совершено предательское нападение? Буржуазные законы не признают за народом этого права, но народ, борющийся против зла и насилия, признает за собой это право. Сейчас наступила новая эпоха в истории русского народа. Народ не хочет больше быть рабом. Мы, куртинцы, являемся частью народа и не хотим проливать свою кровь за интересы русских помещиков и капиталистов. Вот в чем и заключается вся наша вина, — сказал Глоба. [220]
— Да, но ведь вас немного, да и Россия от вас далеко, — возразил на это Жуков.
— Сегодня нас тысячи, завтра будут сотни тысяч, — заявил уверенно Глоба.
Было видно, что капитан Жуков хорошо понимал Глобу и, может быть, втайне даже сочувствовал ему, что было заметно по тому, с каким вниманием он слушал его. Однако Жуков ничего не сказал на последнее замечание Глобы. Наступило короткое молчание, которое прервал Глоба:
— Господин капитан! Вы обвиняете нас в том, что якобы мы виновники тех чудовищных преступлений, которые произошли за последние дни. Не будем вдаваться в обсуждение причин, вызвавших эти преступления. Что же касается сопротивления революционных солдат — это их право, данное им революцией.
— Ваше поведение не оправдывает вас. Вы председатель Куртинского Совета, к тому же вы унтер-офицер... Вы знаете, что вас ожидает? Не раскаиваетесь ли вы в своих поступках? — спросил снова Жуков.
— Нет, не раскаиваемся. А ожидает нас то, чего мы все ожидали, находясь в лагере ля-Куртин, — ответил спокойно Глоба. — Если вы расстреляли целую бригаду, то что вам стоит расстрелять шесть, десять, наконец, сто человек?..
— А все же не раскаиваетесь ли вы теперь? — вторично спросил Жуков, обращаясь непосредственно к Глобе. — И как вы смотрите на то, что вас ожидает?
— Об этом спросите моих товарищей, — сказал Глоба. — За себя я уже ответил.
— Я вас спрашиваю, в первую очередь вас, вы — председатель Совета, под вашим руководством совершалась измена, протекал мятеж! Ваша работа шла на пользу врагам революции, а не народу!..
— Нет! — ответил Глоба с заметным волнением. — Право на нашей стороне. Если же нас и обвиняют в измене, то только потому, что законы и сила оружия пока что на вашей стороне, на стороне наших врагов.
Не дав Жукову возразить что-либо на реплику Глобы, один из его товарищей выступил вперед и сказал:
— Мы раскаиваемся в одном, господин капитан, что мы на оружие правительственных войск запоздали ответить оружием, на что имели право. Мы надеялись на гуманность высших властей страны, в которой находимся. [221]
Не желая больше слушать, Жуков резко оборвал говорившего:
— А вы знаете, что вас расстреляют?
— Мы уже ответили на этот вопрос, — сказал Глоба. — Вы расстреляли тысячи! Что же представляем мы для вас?
Наступила короткая, но напряженная пауза, которую нарушил Жуков:
— Сожалею, но вы должны быть сурово наказаны. Ничто другое вас не ожидает. Вы поддались провокации немецких агентов и стали служить врагу. Поэтому к вам и была применена сила оружия, как она была применена к мятежникам в России.
— Господин капитан! — прервал Жукова Глоба. — Нашу точку зрения на революцию в России и на события здесь, в лагере Куртин, вы теперь знаете. Если вы собираетесь судить нас судом «правосудия», мы свои показания дадим суду. Если же вы собираетесь судить нас подобным судом, — Глоба указал в сторону груды зверски убитых куртинцев, — то можете действовать, пощады мы не просим, мы в ваших руках...
— Бросьте ваше оружие! — сказал Жуков. — Я передам вас французам. Я не имею права этого делать, но ради вас делаю. Неприкосновенность вашу гарантирую.
И действительно, Жуков сдержал свое слово. Одному из своих унтер-офицеров он приказал взять двух солдат и сопровождать куртинцев к начальнику французского штаб-поста, которому он написал короткую записку. К вечеру 20 сентября три французских кавалериста приняли арестованных куртинцев от штурмовиков и доставили их в главный «сортировочный» штаб деревни Сен-Дени.
Так по воле случая, столкнувшего уцелевшую горстку руководителей Куртинского Совета с капитаном Жуковым, лично знавшим Глобу, председатель Куртинского Совета и его два товарища избежали расправы штурмовиков и были переданы французским властям.
В 11 часов 20 сентября 1917 года весь лагерь ля-Куртин был занят карательными войсками. В лагерь вступили части 3-й пехотной и 2-й артиллерийской бригад. Вслед за ними вошли в лагерь французы.
Пять суток длился обстрел и штурм Куртинского лагеря, [222] пять суток русских революционных солдат осыпали градом снарядов.
Под тяжестью костлявой руки голода, под ударами карательных войск пал революционный лагерь, но не угасла борьба, начатая в этом лагере, не упала революционная стойкость русских солдат, поднявших Красное революционное знамя. Борьба русских революционных солдат во Франции продолжалась, хотя и приняла иные формы. [223]