Расстрел лагеря ля-Куртин
5 сентября 1917 года полковник Бобриков был принят французским президентом Пуанкаре в связи с награждением его орденом «Почетного легиона». Темой беседы был куртинский «мятеж».
Подробно осветив положение в 1-й бригаде и ознакомив Пуанкаре с точкой зрения Временного правительства, высказанной им в последних телеграммах министерства иностранных дел и верховного главнокомандующего Корнилова, Бобриков просил президента выделить необходимое количество французских войск для быстрейшей ликвидации куртинского «мятежа».
Пуанкаре согласился это сделать, но просил Бобрикова все же «избежать вооруженного столкновения между французами и русскими», так как это может быть использовано врагами нашего союза в целях его ослабления»{49}.
Французские военные власти выделили в распоряжение Бобрикова необходимые части и в свою очередь тоже предупредили его, что оружие может быть применено лишь в случае неуспешных действий русских войск.
Таким образом, на измученный голодом и произволом русских военных властей лагерь ля-Куртин с неумолимой силой надвигалась новая гроза. Куртинцы ожидали ее с тревогой и волнением.
Особенно беспокоило солдат известие о том, что сосредоточенные в особых лагерях части 2-й артиллерийской бригады в спешном порядке проходят специальную боевую подготовку, как бы тренируясь в тактических действиях против солдат Куртинского лагеря, и что в помощь им выделены французские войска. Встревоженные [179] этой новостью, солдаты потребовали от Совета организовать и с ними необходимые военные занятия. «Настал час и нам браться за оружие!» — говорили они.
Для того чтобы заставить солдат 3-й и 2-й артиллерийской бригад выступить с оружием против кургинцев, русское командование решило вновь обмануть солдат.
Зная, что 3-я бригада недостаточно надежна, чтобы быть послушным орудием контрреволюционных сил, Занкевич пошел на обман солдат этой бригады, объявив им лишь ту часть своего приказа, где говорилось, что «Временное правительство приказало отправить русские войска, находящиеся во Франции, в Россию», и заверил солдат бригады, что после усмирения бригады «мятежников» они будут немедленно отправлены на родину.
Этот обман достиг своей цели. Из состава 3-й бригады удалось сформировать пять пехотных батальонов по 800 человек в каждом и две пулеметные роты с 48 пулеметами. Причем из двух батальонов был сформирован сводный полк, который получил название «батальона смерти». Полк возглавил полковник Готуа. Остальные три батальона являлись самостоятельными подразделениями и получили название «батальона чести». Командовали «батальонами чести» три полковника: Сперанский, Стравинский и Котович.
По особому приказу Занкевича на «батальон смерти» возлагалась задача беспощадно, без всякого снисхождения карать «изменников бунтовщиков». «Батальоны чести» получили задание «защищать честь родины», честь революции «теми же мерами, что и «батальоны смерти».
Во главе пулеметных рот Занкевич поставил самых реакционных офицеров. Одну роту возглавил черносотенец поручик Урвачев, вторую — капитан Шмидт.
Из 2-й артиллерийской бригады был сформирован особый пехотный «революционный батальон» в составе 450 человек при двух пулеметных ротах (по 12 пулеметов в каждой).
10 сентября вечером подразделения 2-й артиллерийской и 3-й бригад и французские войска начали окружать лагерь ля-Куртин. Войска занимали секторы и участки по заранее разработанному плану. Многие подразделения стали рыть окопы. Кое-где возводились проволочные заграждения, отрывались волчьи ямы. Начали устанавливать полевые станции, проводить телефонную связь; создавали пулеметные гнезда, перекрытия, устанавливали [180] артиллерию. Все это делалось на глазах у куртинских солдат. Работа носила характер открытой подготовки для широких наступательных действий против лагеря ля-Куртин.
Генерал Занкевич надеялся, что появление войск в районе лагеря ля-Куртин, сооружение ими боевых линий, установка артиллерии и другие военные приготовления заставят солдат лагеря смириться, сложить оружие и сдаться. В случае сопротивления Занкевич имел в виду провести в жизнь другой план, чтобы добиться полной капитуляции «мятежной бригады». Занкевич созвал совещание, на которое пригласил и военного коменданта лагеря ля-Куртин подполковника французской службы Фарин. На этом совещании Занкевич изложил свой тайный план разоружения 1-й бригады.
План этот сводился к следующему. После того как в район Куртинского лагеря прибудут карательные войска, Занкевич предлагал послать в лагерь надежных людей и через них предложить Куртинскому Совету созвать общий митинг бригады и затянуть его как можно дольше. Во время митинга одной части посланных людей своими выступлениями отвлекать внимание «мятежников», а другой — незаметно проникнуть в казармы, захватить оружие солдат 1-й бригады и занять все входы. Тем временем к лагерю подойдут подразделения карательных войск, и когда им будет дан сигнал, они быстро ворвутся в лагерь, окружат митингующих и силой принудят их сдаться.
Представитель французского командования подполковник Фарин, не возражая в принципе против подобного плана, все же еще раз напомнил генералу Занкевичу те условия, на которых были выделены французские войска. Он снова подтвердил, что солдат лагеря ля-Куртин следует разоружить мирным путем, не доводя до вооруженного столкновения войск на глазах французского населения. «Долг защиты моих сограждан, — сказал он, — их интересов и имущества повелевает мне спросить вас, ваше превосходительство, достаточно ли будет ваших войск, чтобы положить конец всему беспорядку? И, кроме того, достаточно ли решимости у ваших людей действовать оружием, тем более теперь, когда куртинские лидеры решились действовать тоже силой оружия. Я не думаю, чтобы куртинские вожаки дали себя так легко обмануть; на митинг они теперь не пойдут, а если и согласятся, то [181] пойдут с оружием в руках, так как правительственные войска у них на виду. Ваш план приемлем, но я уверен, что эта операция нам не удастся», — сказал он в заключение.
В тот день, когда в район лагеря прибыли карательные войска, куртинцы явились свидетелями странного события. В местечке ля-Куртин и в близлежащих деревнях началось большое движение. Жители бегали по улицам, что-то перетаскивали. Создавалось впечатление, что они собираются эвакуироваться. И действительно, оказалось, что мэры всех близлежащих к лагерю общин получили приказ — в двухдневный срок эвакуировать население ввиду предстоящей блокады лагеря ля-Куртин и возможных в связи с этим военных действий.
Люди выносили из своих домов мебель, узлы, сундуки, грузили все на подводы, угоняли скот. Кроме того, среди населения, ничего не знавшего о событиях последних дней, был пущен провокационный слух, что якобы «бунтовщики» лагеря ля-Куртин намереваются грабить население, отбирать у него хлеб и скот, чтобы обеспечить себя продуктами на время осады. Агентура реакции говорила также, что «бунтовщики» вырыли подземные ходы сообщения до города Фельтен, расположенного в 28 километрах от лагеря, чтобы выйти по ним из лагеря и действовать смотря по обстоятельствам: или наступать на своих врагов с тыла, или в критический момент укрыться с оружием в лесах.
Французские жители, хорошо знавшие солдат лагеря ля-Куртин, не верили этим провокационным слухам, но все же вынуждены были под нажимом полиции оставить свои родные места и эвакуироваться.
Готовясь к расправе с революционными солдатами, русские и французские реакционные силы не переставали плести вокруг них сеть клеветы. Так, во время совещания в штаб Занкевича непрерывно приходили командиры отдельных подразделений с предложением, не откладывая, начать решительные действия против «мятежников». Полковник Готуа, командир «батальона смерти», прибыв в штаб, сообщил, что он якобы только что посетил мятежный лагерь и пытался усовестить главарей, но едва не поплатился за это жизнью. Он спасся, укрывшись в управлении коменданта, где уже находились французские офицеры, которые якобы пошли в лагерь с той же целью. Готуа спрашивал, не достаточно ли у командования доказательств, [182] чтобы начать немедленно решительные действия. Все знали, что Готуа лжет, но делали вид, что ему верят.
После того как карательные войска расположились по своим боевым участкам и артиллерия заняла огневые рубежи по холмам вокруг лагеря, Занкевич 14 сентября издал приказ, которым распределил секторы действий между частями боевой линии. Приказ устанавливал четыре сектора: северный, восточный, южный и западный.
Линия фронта западного сектора проходила по высотам и была ограничена справа железнодорожной линией, а слева шоссейной дорогой, проходившей в одном километре от деревушки Бомбартери.
Войска, занявшие этот сектор, состояли из шести стрелковых и одной пулеметной рот при восьми пулеметах. Командовал ими полковник Стравинский.
Северный сектор занимали войска под командованием полковника Сперанского. Они состояли из шести стрелковых рот и одной пулеметной роты при двенадцати пулеметах.
Пять стрелковых рот и одна пулеметная рота при двенадцати пулеметах занимали восточный сектор. Командование войсками восточного сектора осуществлял полковник Готуа.
Таким образом, западный, северный и восточный секторы имели в своем составе 20 стрелковых рот из состава 3-й бригады общей численностью 4000 человек. Другие семь стрелковых рот, сформированные из состава 3-й бригады и части 2-й артиллерийской бригады, общей численностью в 1300 человек были расположены в районе южного сектора. В этом же секторе командование расположило и батальон, сформированный из состава 2-й артиллерийской бригады, численностью в 450 человек и две пулеметные роты нормального состава при 24 пулеметах.
Всего в четырех указанных секторах было сосредоточено 6000 человек при сорока пулеметах, в том числе 500 артиллеристов 2-й артиллерийской бригады. Остальной личный состав 2-й артиллерийской бригады численностью около 2500 человек вместе с орудиями был сосредоточен на огневых позициях, проходивших по склонам высот, окружавших Куртинский лагерь. Артиллеристы имели 58-мм, 120-мм и 240-мм орудия и достаточное количество боеприпасов.
Приказом генерала Занкевича командирам секторов каждой группе войск предписывалось занимать свой сектор [183] и брать под тщательный надзор все тракты, дороги и тропинки, выходящие из лагеря ля-Куртин.
Командиру восточного сектора, полковнику Готуа, предписывалось, кроме этого, создать особо надежную оборону самого местечка ля-Куртин и всеми мерами препятствовать всякому проникновению туда «мятежных» солдат.
Солдатам был отдан приказ стрелять в каждого «мятежника», который выйдет из лагеря вооруженным. В восточном и северном секторах за линией русских войск располагались французские части.
Войскам, занимавшим сектора, предписывалось всех «мятежников», появлявшихся в одиночку или небольшими группами, арестовывать и отправлять в тыл или встречать огнем, если они появятся группами, хотя бы и без оружия.
Для всех солдат, пожелавших сдаться и перейти на сторону карательных войск, были организованы четыре приемо-сортировочных пункта, по одному на каждый сектор. Так, пункт «О» располагался возле дороги, близ деревни Сен-Дени; пункт «Н» — на тракте, ведущем из местечка ля-Куртин в Фельтен; пункт «Е» — севернее озера, на дороге, ведущей от ля-Куртин к деревне Сен-Орадур, и, наконец, безымянный приемо-сортировочный пункт был расположен к северу от лагеря на дороге на Бейкат, ведущей к деревне День. Каждый приемо-сортировочный пункт имел взвод пехоты во главе с офицером русской службы и доверенным офицером-наблюдателем французской службы.
С момента окружения лагеря ля-Куртин подразделения 3-й пехотной и 2-й артиллерийской бригад установили настоящую боевую службу с мерами боевого обеспечения. Артиллерия и пулеметы днем и ночью стояли наготове. Чтобы отличить своих солдат от «мятежников», командование ввело отличительный знак — широкую желто-синюю повязку на левом рукаве.
Штаб генерала Занкевича разместился в гостинице «Сайон». Филиал главного штаба как дополнительный командно-наблюдательный пункт расположился на высоте 832, к западу от деревни Сен-Дени.
Отдавая последние приказания своим войскам, генерал Занкевич сообщил командующему XII военным округом генералу Комби о принятых им мерах против «бунтовщиков» и план операции верных ему войск, в случае [184] если солдаты лагеря ля-Куртин не сложат оружия и не капитулируют до назначенного ультиматумом срока. Одновременно генерал Занкевич послал командующему экземпляр приказа-ультиматума, который был вручен в тот же день и представителям Куртинского Совета.
Генерал Комби, получив план операций и приказ генерала Занкевича, отдал своим «частям защиты» следующее распоряжение:
«1. Русский командующий вручает сегодня, в 15 часов, непокорным войскам ультиматум.
2. Подчинившимся войскам будет разрешено выйти из лагеря в любом направлении, за исключением деревни ля-Куртин, куда доступ им строго закрыт.
3. Французские войска займут позиции за этой линией (русских войск) следующим образом:
Южный сектор (общая линия) — Парт-Юм, Кудере, деревня ля-Куртин, Шатенье, Фон-Руж, включая Руэ.
Северный сектор — войска командующего Кампана занимают вершину 866 и Руэ, а войска командующего Фишера — линию Круа, де-Эшерон, Трук, Ма-де-Артиж и далее от Бра.
Западный сектор (общая линия) — дорога от Сорнака в Ма-де-Артиж, с постами в Шпрень и Бассерес».
Общее командование французскими войсками оставалось в руках командующего XII военным округом генерала Комби{50}.
На донесение полковника Бобрикова о положении дела с русскими войсками во Франции, посланное Временному правительству, 22 августа последовало распоряжение военного министра. Согласно этому распоряжению Бобриков должен был возглавить операцию по «усмирению» русских солдат Куртинского лагеря и провести эту операцию незамедлительно.
К началу операции против куртинцев полковник Бобриков был уже в чине генерал-майора и являлся «главнокомандующим правительственными войсками по усмирению солдат 1-й бригады». Однако общее руководство операциями оставалось за генералом Занкевичем, а непосредственное командование всеми пехотными и артиллерийскими соединениями было поручено начальнику 2-й артиллерийской бригады генерал-майору Беляеву.
Несмотря на концентрацию карательных войск вокруг [185] лагеря ля-Куртин, солдаты 1-й бригады продолжали жить той жизнью, которая сложилась за долгие месяцы их борьбы с генералом Занкевичем. Они занимались, устраивали строевые прогулки, общие собрания и концерты самодеятельности в свободное время. Когда русско-французские карательные части заняли исходное положение, куртинцы не внесли никаких изменений в свой распорядок дня, кроме усиленных строевых занятий. 11 сентября, когда лагерь ля-Куртин был уже в кольце карательных войск, куртинцы устроили на плацу большой самодеятельный концерт, на котором едко и зло высмеивали генерала Занкевича.
Этим концертом революционные солдаты хотели показать своим противникам, что они не думают нападать на войска, окружившие лагерь, и верят, что и те поступят таким же образом.
Куртинцы, как и их руководство, переоценили сознательность солдат карательных войск и тяжело поплатились за это.
В самый разгар веселого солдатского концерта неожиданно с позиций противника раздались ружейные и пулеметные выстрелы. Над головами солдат просвистели пули. Концерт пришлось прекратить и разойтись по казармам.
Всем стало ясно, что наступает последний этап борьбы революционных русских солдат во Франции с силами реакции.
Переброска французских войск в район лагеря ля-Куртин, для того чтобы оказать давление на солдат 1-й бригады, заставила Куртинский Совет принять некоторые меры предосторожности и установить наблюдение за действиями этой группы войск.
Теперь же, когда началась переброска русских карательных войск 3-й пехотной и 2-й артиллерийской бригад к лагерю ля-Куртин и расположение их на заранее намеченных позициях, принятых ранее мер предосторожности оказалось недостаточно. Требовались дополнительные меры, которые обеспечили бы безопасность гарнизона лагеря. Этому вопросу Совет посвятил специальное заседание.
— Со дня первого ультиматума генерала Занкевича прошло немного времени, — сказал Глоба, открывая заседание, — но мы пережили не один тяжелый день, не одно испытание, которому подвергала нас русская реакция. В результате происков реакционеров возник вооруженный [186] конфликт между бригадами, закончившийся расколом дивизии. Мы пережили кризис, вызванный уходом большой и опытной группы бывшего руководства в стан наших врагов, счастливо вышли из расставленной нам ловушки, связанной с так называемым соединением бригад.
Все эти испытания, — продолжал Глоба, были для нас очень тяжелыми, но мы пережили их относительно легко, переживем и голодную блокаду, которую организовал против нас генерал Занкевич. Но сможем ли мы выдержать новое испытание, когда Занкевич лишил нашу бригаду всяких видов довольствия и когда на наших глазах производятся военные приготовления, направленные против нас. Надо полагать, что это испытание будет последним, и мы должны подготовиться к нему соответствующим образом. Поощряемый всеми реакционными силами, как русскими, так и французскими, генерал Занкевич воздвиг эшафот, — заключил Глеба, — на который предлагает нам добровольно взойти и надеть себе на шею петлю. В противном случае он грозится надеть ее нам силой. Учитывая все это, а также и то, что солдаты остаются до настоящей минуты с нами и не хотят капитулировать, а, наоборот, требуют от нас решительных ответных действий, мы должны принять необходимые меры.
После обмена мнениями Куртинский Совет принял решение: усилить тактические занятия во всех подразделениях гарнизона Куртинского лагеря. Занятия эти по возможности проводить в укрытых местах, в частности в Фуладукском лесу, чтобы затруднить наблюдение за ними со стороны военных чинов Французского комендантского управления, установившего за лагерем систематическое наблюдение.
Соблюдая возможную скрытность, вместе с тем стремиться к тому, чтобы и тема и место занятий наиболее приближались к вероятному характеру боевых действий, если таковые будут навязаны куртинцам реакцией.
Ввести круглосуточное дежурство членов Совета и членов полковых и ротных комитетов; усилить охрану лагеря и складов; увеличить суточный наряд; ввести круглосуточное патрулирование на всех дорогах, ведущих в лагерь.
Тогда же было принято решение отобрать 20–30 человек, самых смелых, самых отважных солдат, ефрейторов и унтер-офицеров, хорошо разбирающихся в вопросах политики. Снабдить их желто-синими повязками и послать [187] в расположение 3-й пехотной и 2-й артиллерийской бригад. Цель такого мероприятия состояла в том, чтобы разложить солдат «батальонов смерти» и «чести», одураченных реакционным русским командованием и согласившихся действовать силой оружия против солдат 1-й революционной бригады. Совет полагал, что разъяснительная работа среди солдат русских карательных войск поможет последним скорее разобраться в том, что их согласие действовать заодно с реакцией будет служить только на руку общим врагам русских солдат во Франции, которые воспользуются самоистреблением солдат, быстро приберут всех к рукам и отправят на фронт.
Второй вопрос, который Совет считал необходимым разъяснить солдатам противного лагеря, состоял в том, чтобы рассказать им, что генерал Занкевич и все его помощники во Франции обманывают солдат, заверяя их в том, что после усмирения ими солдат Куртинского лагеря они будут немедленно отправлены в Россию для охраны Временного правительства, как особо заслуженные войска.
Направляемой в лагерь противника группе куртинцев, кроме агитационной работы, поручалось попутно выявлять все пулеметные, артиллерийские и другие огневые точки противника, чтобы Куртинскому Совету можно было лучше ориентироваться, где, в каких местах и пунктах, секторах и направлениях группируются наибольшие силы противника. Вместе с этим группе поручалось разведать и рубежи, откуда можно было ожидать удар по лагерю.
Несмотря на то, что с появлением в районе лагеря ля-Куртин карательных войск лагерь резко менял свой облик и переходил с мирной обстановки на военную, внешне он продолжал жить своей обычной жизнью. С солдатами по-прежнему велись по плану строевые занятия, проводились утренние и вечерние поверки. Все это делалось для того, чтобы показать карателям, что гарнизон лагеря ля-Куртин живет мирной организованной жизнью и не помышляет ни о каком военном бунте.
Как правило, с солдатами ежедневно проводились беседы как на самые простые общеполитические темы, так и на острые, злободневные вопросы дня. Например, что получил наш народ за участие в трехлетней грабительской войне и что получит он, если и дальше будет продолжать эту войну? Получило ли наше крестьянство от Временного [188] правительства землю, а рабочие — политические права? Почему Временное правительство стремится продолжать войну, не говоря о целях продолжения войны? Почему русская и союзная буржуазия называет Ленина и его партию врагами народа и революции?..
С началом вооруженной блокады проводились и общие ротные собрания солдат, на которых разбирались те же вопросы, что и на беседах. В результате на общих собраниях еще и еще раз подтверждалось решение: оружия не сдавать и с оружием ехать в Россию. Если союзное командование попытается осуществить свой кровавый замысел, то на оружие врагов ответить революционным оружием.
Наблюдая за тем, как отнеслись к окружению своего лагеря революционные солдаты, генерал Занкевич пришел к выводу, что без применения оружия ему и теперь не сломить их сопротивления. И он решил пустить в ход оружие.
Первые выстрелы, прозвучавшие со стороны карательных войск 11 сентября, были началом кровавой расправы русской и французской реакции с солдатами, поднявшими знамя борьбы за свои права, за прекращение преступной войны.
14 сентября в 16 часов состоялась встреча членов Куртинского Совета с военным комиссаром. Рапп на этот раз не решился приехать в лагерь. Он прислал офицера с извещением о том, что он, представитель Временного правительства, ожидает руководителей 1-й бригады на границе лагеря и местечка ля-Куртин.
Председатель Совета Глоба и члены Совета Смирнов, Ткаченко и автор этих строк в сопровождении офицера отправились на место встречи, указанное Раппом, где он их и ожидал.
— Господин комиссар, — обратился к Раппу Глоба, — члены Куртивского Совета по вашему приглашению прибыли. Будем очень рады, если услышим от вас новое предложение, приемлемое и для вас и для нас.
— Я снова прибыл к вам, и теперь уже в последний раз, с прежней целью, — сказал коротко и сухо Рапп. — Временное правительство и его уполномоченные военные представители во Франции рассчитывают на ваше благоразумие и понимание современной военной обстановки. Вам, надеюсь, понятно, что мы не можем не вести войны, когда победа уже близка. Ваша задача и ваш долг, как [189] истинно русских людей, — вернуть своих солдат в ряды великой русской армии. Если же вы продолжаете требовать прекращения войны, то убедите солдат сложить оружие и предстать перед революционным правосудием.
Рапп вынул из портфеля пакет и, подавая его Глобе, сказал:
— Вот вам последний приказ-ультиматум представителей Временного правительства. Потрудитесь, господин унтер-офицер, прочитать его и сказать свое последнее слово. Обращаю ваше внимание на то, что лагерь находится в окружении; помните, войска стянуты сюда не для парада. В вашем распоряжении сорок восемь часов...
Неясно напечатанный текст ультиматума нелегко было прочитать сразу. Однако, быстро пробежав его глазами, Глоба чуть заметно улыбнулся, немного подумал и, прямо глядя в лицо Раппу, сказал:
— Вы правы, господин комиссар! Войска собраны здесь не для парада. Наше благоразумие и здравый смысл подсказывают нам одно — скорее взяться за оружие. Честная смерть за родину и революцию лучше и почетнее, чем позорная капитуляция. Мы сожалеем лишь о том, господин комиссар, что нам, русским революционным солдатам, не суждено стать в ряды великой революционной армии русских рабочих и солдат и внести свою долю в дело борьбы против внешних и внутренних врагов России.
Затем он повернулся к стоявшим около него членам Совета и громко прочитал:
— «Обюсон, четырнадцатого сентября тысяча девятьсот семнадцатого года. Русским войскам во Франции. Согласно распоряжениям Временного правительства, в лице военного министра и главнокомандующего, я получил приказ привести к повиновению мятежных солдат лагеря ля-Куртин.
Приказываю с момента объявления этого приказа солдатам оставить свое оружие внутри лагеря, на лужайке, около офицерского собрания. Это оружие будет принято после очистки лагеря французскими властями.
Те, кто оставят оружие, должны выйти из лагеря, имея при себе личные палатки. Выход из лагеря разрешен во всех направлениях, за исключением деревни ля-Куртин, доступ к которой строго воспрещен. Будут поставлены четыре сортировочных пункта: первый — на запад от лагеря, в деревне Сен-Дени; второй — на северо-запад, [190] на дороге к Фельтену, в тысяча пятистах метрах от границы лагеря; третий — на север по дороге на Бейкат, к деревне День; четвертый — на восток, на пути от болота Гратадур, который ведет к Сен-Орадур.
Всякий солдат, выходящий из лагеря вооруженным, будет встречен мною огнем. Так же будут встречены огнем пытающиеся, вопреки запрещению, проникнуть в деревню ля-Куртин.
Чтобы дать возможность осуществить вышеуказанные приказания, устанавливаю следующий срок: с момента объявления этого приказа до 10 часов 16 (3-е) сентября 1917 года. По истечении срока артиллерия откроет огонь по оставшимся. С 15 (2) сентября снабжение продовольствием прекращается.
Солдаты, не подчинившиеся настоящему приказу к 10 часам утра 16 (3) сентября 1917 года, по приказу Временного правительства будут рассматриваться как изменники родины и революции и будут лишены: Первое. Прав участия в выборах в Учредительное собрание. Второе. Пособия для их семей. Третье. Всех выгод и преимуществ, предоставляемых Учредительным собранием.
Причем все, кто не подчинятся силе оружия, и те, кто будут сопротивляться каким-либо образом исполнению моих приказаний, будут преданы военно-революционному суду. Те, кто явятся добровольно, предстанут перед комиссией расследования, и их дело будет рассматриваться гражданским судом. Генерал-майор ЗАНКЕВИЧ. Правительственный комиссар Е. РАПП»{51}.
— Кажется, все ясно, товарищи! — сказал Глоба, обращаясь к членам Куртинского Совета, закончив читать приказ-ультиматум. — Сдаться добровольно — суд; капитулировать с оружием — военно-полевой суд; оставаться в лагере — расстрел!
Затем он повернулся к Раппу и сказал спокойно:
— Господин комиссар! Доложите генералу Занкевичу и Временному правительству, что солдаты первой революционной бригады будут сражаться за свой народ, за свою родину и революцию только на русской земле. Мы не подчиняемся и этому приказу. Мы не станем на гибельный для нас путь — сдать оружие, а затем идти на смерть... Это наше последнее слово... [191]
Через три часа после вручения ультиматума в Куртинский Совет из штаба Занкевича явился солдат — вестовой с желто-синей повязкой на левом рукаве. Развернув прошнурованную книгу, он вынул пакет и вручил его Глобе. Когда пакет вскрыли, в нем оказался приказ командующего всеми карательными войсками генерала Беляева.
Приказ гласил:
«Солдатам лагеря ля-Куртин. Я получил приказание представителя Временного правительства привести вас к повиновению силой оружия. Объявляю: 1. Вы должны сложить все ваше оружие в лагере для дальнейшего приема его французскими властями.
2. Выйти из лагеря безоружными, но с палатками на пропускные пункты по дорогам: а) на запад, на Сен-Дени; б) на северо-запад, на Фельтен; в) на север, по дороге на Бейкат; г) на восток, по дороге севернее озера, на Орад.
3. Всякий выходящий из лагеря вооруженным будет мною встречен огнем. 4. Точно так же будет встречена огнем всякая попытка, хотя бы и невооруженных людей, проникнуть в деревню ля-Куртин. 5. По тем, кто не сложит оружия и не выйдет из лагеря к 10 часам 16 сентября, будет открыт артиллерийский огонь.
14 сентября 1917 года»{52}.
В тот же день поздно вечером Куртинский Совет, обсудив приказ-ультиматум Занкевича, приказ Беляева и общее положение в связи с начавшимся обстрелом лагеря, вынес постановление: «Совет решительно отказывается сложить оружие; требует немедленно снять блокаду лагеря; увести войска и удовлетворить требования солдат 1-й бригады — отправить их в Россию укомплектованной частью. В противном случае солдаты 1-й бригады готовы умереть от голода и снарядов, но сложить оружие категорически отказываются».
Ночью, когда вестовые Совета вернулись из штаба Занкевича, вручив ему постановление, ружейно-пулеметная стрельба карательных войск по лагерю усилилась, но огонь почти не причинил куртинцам вреда. Тем не менее он оказал некоторое влияние на моральное состояние солдат. Утром 15 сентября куртинцы не досчитались в своих рядах около ста человек. [192]
15 сентября Куртинский лагерь весь день находился под сильным ружейно-пулеметным обстрелом. Пули свистели повсюду, изрешечивая стены казарм и бараков. Во избежание потерь Совет запретил открытое движение людей по лагерю. Многотысячный лагерь казался вымершим.
Несмотря на обстрел лагеря, Куртинский Совет не разрешал солдатам открывать ответный огонь. Он считал этот обстрел провокационным, так как срок ультиматума еще не истек. К вечеру стрельба по лагерю прекратилась. Солдаты, выйдя из помещений, стали осаждать Совет, требуя разрешить им открыть ответный огонь. Совет и на этот раз не разрешил им этого. Он лишь объявил лагерь на осадном положении и усилил в ротах, батальонах и полках дежурный наряд.
В течение этого дня Занкевич убедился, что обстрел лагеря ружейно-пулеметным огнем не сломил воли революционных солдат. Такая стойкость могла расшатать дисциплину в подразделениях 3-й бригады. Опасаясь этого, Занкевич снова пошел на переговоры с «мятежниками». Эти переговоры являлись частью того тайного плана, который был разработан штабом Занкевича и с которым он ознакомил участников совещания, собранного им 11 сентября. Для переговоров Занкевич выделил делегацию из солдат в составе 6 человек: трех артиллеристов и трех пехотинцев. Новая делегация, с желто-синими повязками на левом рукаве и белым флагом в руках, вечером прибыла в Куртинский Совет. Старший делегации заявил:
— Товарищи! По приказанию генерала Занкевича мы прибыли к вам с предложением: солдатам сложить оружие и через два часа сдаться. В этом случае генерал Занкевич обещал всем помилование. Если Совет не примет этих условий, разрешите объявить их солдатам на общем собрании.
Несколько минут в Совете царила мертвая тишина. Затем Глоба сказал:
— Вы, товарищи делегаты, очевидно, сами не подозреваете, что скрывается за вашим предложением. С вашей помощью генерал Занкевич хочет осуществить свой тайный план разоружения нашей бригады и расправы над ней. Суть этого коварного плана заключается в том, что, когда мы соберем солдат на митинг и вы будете объявлять им условия «помилования», окружающие нас войска откроют огонь, чтобы расстрелять нас всех, и сразу ворвутся [193] в лагерь. Занкевич проводит чудовищный план с вашей помощью, а вы слепо помогаете ему его осуществлять.
Смущенные делегаты Занкевича оставили лагерь. Тайный план генерала Занкевича благодаря бдительности Совета оказался сорванным.
15 сентября Занкевич донес Временному правительству, что «до настоящего времени мятежники, за исключением сотни бежавших из лагеря, упорно не желают подчиниться. По всем данным, употребление оружия неизбежно... Я и комиссар находимся при войсках, призванных для усмирения бунтовщиков»{53}.
Всю ночь на 16 сентября по лагерю почти беспрерывно велась ружейная и пулеметная стрельба. К утру все затихло. Куртинцы вышли из казарм и заполнили все площадки.
Куртинский Совет в полном составе всю ночь следил за всем, что происходило в стане карательных войск. С наступлением утра стали ждать часа, указанного в ультиматуме.
Недалеко от здания, где размещался Куртинский Совет, собралось много солдат. Они так же, как и члены Совета, с волнением и тревогой встречали этот день. Но вот один из солдат звонким и проникновенным голосом запел:
И тысячи обреченных, голодных солдат дружно подхватили:
Оркестр 2-го полка заиграл «Марсельезу». Со всех концов лагеря солдаты шли на площадь Совета. Он был для них теперь всем: и военным штабом, и штабом революционного действия, ему они доверили свою жизнь.
«Марсельеза» огласила весь лагерь, и ее звуки далеко разносились по окрестностям. Для русских солдат Кур тинского лагеря «Марсельеза» была торжественным гимном, зовущим к борьбе и победе. Звуки «Марсельезы» доносились и в штаб генерала Занкевича. Там находился и военный комиссар Рапп. [194]
— Не понимаю этого странного поведения бунтовщиков, — говорил Занкевич, обращаясь к Раппу, — на них наведены орудия, а они отвечают на это «Марсельезой».
— В этом есть свой смысл, — ответил Рапп. — Мятежники, зная слабость французов, играют на их национальных чувствах. Но я надеюсь, что эта уловка непокорных не достигнет своей цели. Они думают, что у наших батарей орудийные расчеты из французов.
Рапп был прав. Когда часовая стрелка показала 10, точно — секунда в секунду — раздался первый орудийный залп. Вслед за ним последовал второй, третий. Эхо гулко покатилось по холмам, окружавшим Куртинский лагерь. Кровавая драма русских революционных солдат во Франции началась.
Один снаряд попал в самую гущу собравшихся людей, на месте его разрыва остались убитые и раненые. Куртинцы как могли укрывались от огня противника. Снаряды последующих залпов разорвались у здания Куртинского Совета. Стало ясно, что командование карательных войск стремится в первую очередь разгромить революционный штаб лагеря, уничтожить его руководство.
После трех первых залпов наступил длительный перерыв. Совет приказал подобрать раненых и убрать убитых, всем солдатам спуститься с верхних этажей в подвалы. Командирам рот и дежурным подразделениям было приказано ответного огня не открывать. Совет решил выждать еще некоторое время. Ему казалось, что русское командование не пойдет на массовый расстрел революционных солдат, что этого не позволит и французское правительство. Это была вторая крупная ошибка, допущенная Куртиноким Советом. Не имея достаточного опыта вооруженной классовой борьбы, Совет не дал правильной оценки первым карательным действиям контрреволюционных сил. Часа через два артиллерия обрушила на лагерь еще более сильный огонь. Его дополнял ружейно-пулеметный огонь. Бомбардировка лагеря длилась с перерывами целый день.
В лагере работали свои «врачи» — ротные санитары. Однако они были не в состоянии оказать первую медицинскую помощь всем нуждающимся.
В 14 часов в Совет пришли его члены — Фролов и Смирнов. Обращаясь к присутствующим, Фролов взволнованно проговорил: [195]
— Товарищи! Что же делать дальше? Где искать выход? К кому обращаться? Кто нам поможет? Кругом жертвы, и жертвы большие! Наши надежды на высших французских властей не оправдались. Мы рассчитывали, что они не позволят расстрелять целую бригаду русских войск в своей стране. К сожалению, мы ошиблись. Они действуют заодно с русской контрреволюцией. Из создавшегося положения нет другого выхода, как... — Не закончив фразы, Фролов опустился на стул.
— Поздно раскаиваться, товарищ Фролов, — сказал спокойно и твердо председатель Совета Глоба, — мы действительно рассчитывали на то, что французское правительство не допустит расстрела. Но оно само, как это теперь выяснилось, принимает в нем непосредственное участие. Это будет уроком всем нам. Тому, что происходит сейчас, мы не должны удивляться. Этого нужно было ожидать. Капитулировать теперь немыслимо! Мы должны удержать наших людей от ответных действий и выждать еще хотя бы сутки. Этим мы еще раз докажем, что наши намерения не бунтарские... Если мы и вынуждены будем сдаться, то это нужно сделать с достоинством и меньшими жертвами. Если же решим драться, то рассчитаем наш удар так, чтобы он был сокрушительным. Все преимущества на нашей стороне. Солдаты остаются с нами. Мы все теперь убедились в жестокости наших врагов и ожидать от них ничего не можем, кроме одного: жестоких репрессий. Мы правы. Наши требования справедливы. Но мы одиноки, против нас и русская и французская реакция.
Выслушав Глобу, Фролов поднялся, обвел всех присутствующих долгим взглядом, как бы убеждая подчиниться неизбежному и... капитулировать. Его лицо было бледно. Он хотел еще что-то сказать, но только безнадежно махнул рукой и быстро вышел из Совета. Вслед за ним молча вышел и Смирнов. А когда к вечеру артиллерийский обстрел лагеря прекратился, Фролов и Смирнов с небольшой группой солдат своей роты, захватив вещевые мешки, без оружия пошли на приемо-сортировочный пункт по дороге на Орад.
Занкевич не достиг желаемых результатов и в этот день. Кроме небольшой группы капитулянтов, возглавляемых Фроловым, на сторону карательных войск никто не перешел.
Будучи обязан ежедневно доносить Временному правительству [196] о результатах «операции» против «бунтовщиков», Занкевич вынужден был сообщить, что обстрел лагеря ля-Куртин артиллерией существенных результатов не дал.
«Такое малое число к нам перебежчиков, — писал он в своем донесении, — объясняется тем, что мятежники закрыли выходы из лагеря своими заставами и стреляют по перебежчикам»{54}.
Это была очередная ложь. Выходы из лагеря были открыты. Совет не чинил никому ни малейших препятствий.
Ночь на 17 сентября прошла сравнительно спокойно. Артиллерия молчала, ружейно-пулеметная перестрелка была значительно слабее, чем днем 16 сентября. Не удовлетворившись результатом дневной бомбардировки лагеря, Занкевич приказал подготовить карательные войска к решительному удару по лагерю. Обстрел лагеря он приказал проводить лишь для того, чтобы отвлечь внимание гарнизона от перегруппировки карательных войск.
Однако и в эту сравнительно спокойную ночь в лагере никто не спал: Санитары усердно хлопотали около раненых. Снова собрался Куртинский Совет. Глоба обратился к собравшимся со следующими словами:
— Товарищи! Теперь всем ясно, что русские и французские военные власти осуществляют свой кровавый замысел. Они решили расстрелять наш лагерь. Нужно обсудить положение и принять решение, как нам следует вести себя дальше.
— Надо не обсуждать, а действовать, — с ноткой некоторого раздражения прервал его Ткаченко. — У нас полки солдат, у нас все оружие. Надо не затягивать время, а поднять эти полки по боевой тревоге и ударить по карателям сейчас же, немедленно, ночью. Солдаты с нетерпением ожидают нашего приказа. Мы не нарушим союза с Францией, если ударим по своим карателям. Больше того, французских солдат нет на боевых линиях ни третьей пехотной, ни второй артиллерийской бригад. Они занимают вторую линию. Видно по всему, что русское командование сейчас перегруппировывает свои силы и готовится к решительному удару. Мы должны нанести им неожиданный контрудар.
Ткаченко обстоятельно изложил свой план действий, [197] указав, какой батальон, под чьим руководством и по каким частям карательных войск должен нанести удар.
Сам он должен был возглавить отряд, которому надлежало занять станцию ля-Куртин, затем атаковать одну из частей 2-й артиллерийской бригады и захватить штаб Занкевича.
Ткаченко предложил и дальнейший план действий 1-й революционной бригады. Этот план сводился к следующему: после разгрома русских контрреволюционных войск и французских частей, блокирующих Куртинский лагерь, если они вступят в вооруженную борьбу, бригада должна пробиваться в Испанию. Ткаченко показал на карте, через какие департаменты страны должны проходить куртинцы, прежде чем они достигнут границ Испании, в каких департаментах расположены воинские гарнизоны и какова их примерная численность. В заключение он изложил подробный план похода 1-й бригады в Испанию и маршрут ее движения.
Следует сказать, что Ткаченко был человеком сильной воли, отважным и смелым. Сын потомственного рабочего, сам шахтер макеевских рудников, он не останавливался ни перед какими трудностями. Всякое решение принимал обдуманно и стремился довести его до конца. Будучи членом комитета 1-го полка и членом Куртинского Совета, он вел среди солдат большую разъяснительную работу и пользовался у них огромным авторитетом.
Несмотря на то, что он был всего лишь рядовым стрелковой роты, он очень грамотно в военном отношении изложил свой план удара по карательным войскам и маршрут движения к границе Испании.
План Ткаченко понравился многим членам Совета. Хотя он и был неосуществим, но его смелый наступательный дух отвечал общему настроению солдат. Однако Совет не принял этого плана.
Он решил лишь ограничиться подготовкой солдат к вооруженному сопротивлению. Когда члены Совета возвратились в свои казармы, солдаты встретили их вопросом: «Что решил Совет?» Депутаты ответили: «Готовиться надо к ответному удару и ожидать приказа».
Солдаты сразу взялись за подготовку. Решение Совета ободрило солдат. Они проверили винтовки и пулеметы, подсумки и патронташи. Все это делалось так решительно, что чувствовалось, что солдаты готовы дать бой карателям. Через некоторое время, когда почти во [198] всех подразделениях солдаты были приведены в боевую готовность и намерены были разойтись по своим местам, чтобы перед боем немного отдохнуть, в одном из подразделений прозвучал аккорд гитары. За первым аккордом последовал второй, третий, и полилась боевая солдатская песня, призывавшая к борьбе. Авторами этой песни были солдаты пятой пулеметной роты.
К пулеметной роте присоединились солдаты соседней стрелковой роты. Они запели припев песни:
Солдаты другой стрелковой роты, располагавшейся невдалеке от пулеметной, запели фронтовую боевую песню:
А солдаты пулеметной роты продолжали:
Скоро весь лагерь 1-й бригады был охвачен песнями, призывавшими к схватке, к борьбе за правое народное дело. В эти минуты солдаты забыли все ими пережитое, все трудности и лишения. Они выражали полное презрение к смерти и были готовы идти на смертный бой с врагом.
Ночь подходила к концу. Приближался рассвет. Вершины холмов вокруг лагеря стали отчетливо видны. На них не было заметно никакого движения. Под впечатлением недавних волнующих минут солдаты расходились по своим казармам бодрыми и веселыми, хотя обстрел лагеря продолжался. Таково было настроение солдат «мятежного» лагеря ля-Куртин в эту памятную ночь. Однако не все солдаты рот были единодушны в своем решении стоять до конца. В 5-й и 7-й стрелковых ротах 2-го [199] полка и в некоторых ротах маршевых батальонов солдаты заколебались. Ротные комитеты пошли на поводу этих упадочнических настроений. В этих ротах не велось никакой подготовки к вооруженной борьбе. Не было слышно здесь и боевых призывных песен. Здесь царил дух уныния и растерянности.
За годы войны солдаты привыкли к опасностям, привыкли ежеминутно видеть смерть. За три года каждому из них не раз приходилось участвовать в больших и малых боях; многим из них не раз смерть смотрела в глаза. Война приучила солдат не бояться смерти. И как ни трудно было им сознавать, что их снова подкарауливает смерть, они оставались в первых рядах бойцов, не думая о том, что с ними может случиться. Но были среди них и малодушные. Охваченные унынием, они думали уже не о том, чтобы продолжать борьбу, а о том, как бы им выйти сухими из воды. Они открыто вели разговоры о капитуляции. О настроении этой части солдат лагеря стало известно штабу генерала Занкевича, и враги не замедлили им воспользоваться.
В ночь на 17 сентября Занкевич, Лохвицкий и Рапп тоже не спали. В сопровождении своих адъютантов они обходили «батальоны смерти», поздравляли их с успехом действий минувшего дня. Занкевич призывал солдат «постоять за революционную Россию, доблестно послужить народу». Обманутые и споенные вином, солдаты карательных войск кричали: «Рады стараться!», «Постоим за народ!», «Не посрамим нашего оружия!».
На рассвете 17 сентября артиллерия возобновила обстрел лагеря. Через короткое время весь лагерь оказался в сплошном огне. Совет приказал солдатам спуститься в подвалы; несмотря на это, жертвы исчислялись уже не десятками, а сотнями.
Куртинский Совет решил пойти на переговоры с противником, и в 11 часов утра над зданием Совета и над одной из казарм поднялись большие белые флаги. Артиллерия тотчас же прекратила огонь.
Местом переговоров генерал Занкевич назначил свой штаб-гостиницу «Сайон».
Для переговоров с представителями карательных войск Куртинский Совет выделил своих членов: Домашенко, Демченко, Разумова и Ткаченко. После полудня они прибыли в гостиницу «Сайон», где и были приняты генералом Занкевичем. [200]
Со стороны карательных войск в переговорах участвовали: генералы Занкевич, Беляев, Лохвицкий и военный комиссар Временного правительства Рапп.
Генерал Занкевич встретил делегацию куртинцев очень холодно. Он не ответил на приветствия членов Куртинского Совета и немедленно начал переговоры.
— Слушаю ваши условия, — сказал он и пренебрежительно повернулся к делегатам спиной.
— Господин генерал! При таком явно недоброжелательном отношении к представителям революционной бригады имеет ли смысл начинать переговоры? — сказал возглавлявший делегацию Ткаченко.
— Я хочу знать ваши условия, — раздраженно повторил свой вопрос Занкевич.
— Наше первое условие — прекратить массовый расстрел людей, не оказывающих вам вооруженного сопротивления, — ответил резко Ткаченко. — Вы сильны потому, что гарнизон лагеря не отвечает на ваш огонь. Но поверьте, господин генерал, он может взяться за оружие, и тогда силы будут на его стороне. Наше второе условие — дать нам врачей и медицинский персонал для оказания помощи раненым. После этого мы начнем переговоры об отправке первой бригады в Россию. Я говорю о первой, потому что путь на родину третьей пехотной и второй артиллерийской бригадам закрыт. Народ не простит им их злодеяний.
— Это все? — спросил Занкевич и, не дожидаясь ответа, сказал: — А вот мои условия: в течение двух часов бригада должна сложить оружие и сдаться; в тот же срок вожаки должны явиться сами ко мне с повинной; при неисполнении этих условий через два часа бомбардировка лагеря возобновится с еще большей силой.
— Я сказал все, можете быть свободны, — закончил Занкевич.
На этом переговоры закончились, и делегация вернулась в лагерь.
Заслушав сообщение делегации, Куртинский Совет во избежание дальнейших жертв решил: «Изъявить покорность Временному правительству, подчиниться распоряжениям командования и согласиться начать боевую подготовку при следующих условиях: 1-ю бригаду не разоружать, не расформировывать и не подвергать аресту руководителей Куртинского Совета и комитетов. Согласиться на перевыборы Совета и комитетов, дав солдатам полную [201] возможность выбирать тех, кого они найдут нужным. Всех раненых отправить на лечение в госпитали и, наконец, освободить арестованных куртинцев, изъявивших покорность по первому ультиматуму».
Намереваясь начать снова переговоры с военным командованием, Куртинский Совет рассчитывал выиграть время, чтобы лучше подготовиться к вооруженному отпору карателям.
Однако генерал Занкевич не согласился на новые переговоры. Он категорически отверг все условия, выдвинутые Советом, и вновь потребовал, чтобы бригада сложила оружие и выдала своих руководителей. При этом он подтвердил свое намерение обрушить на лагерь всю мощь огня артиллерии. В результате куртинцам не оставалось другого выхода, как взяться за оружие. [202]