Лиддел-Гарт Б.Г Решающие войны в истории


Первая глава этой книги является предисловием в общепринятом значении этого слова, объясняющим цель, масштаб и тему, развиваемые более постепенно и менее последовательно, чем в обычном введении к книге, и как основной идеей книги является попытка выделить суть изучения предмета и размышлений над ним в течение ряда лет, так и изложение истории — выдержки из заметок, сделанных в ходе изучения каждой из отображенных войн. Для автора было бы легче развить эти заметки в повествование большее по объему, по желание «не заслонять деревьями леса» привело к жесткому сокращению несущественных фактов. Если, на вкус некоторых читателей, в книге мало подробностей, прошу их простить меня в свете того, что эта книга является скорее «путеводителем» по изучению истории для обучающегося по данной специализации, нежели фундаментальным трудом, содержащим все подробности.

Я бы также желал выразить в этом «предварительном предисловии» благодарность за любезность, оказанную всеми теми, кто читал и высказывал замечания к черновику и ссылкам на различных этапах подготовки книги. За ценные замечания и предложения благодарю в особенности моих друзей бригадных генералов Дж. Г. Дилла, Б.Д. Фишера, Дж. Ф. Фуллера, X. Карслейка, полковника графа Горта, господина Е.Г. Хоука и Т.Е.С.


Посвящается Айвору Максе, учащему солдат побеждать


Часть первая ВЕЛИКИЕ ВОЙНЫ 500 Г. ДО Н. Э. — 1914 Г. Н. Э

Глава 1 ИСТОРИЯ КАК ПРАКТИЧЕСКИЙ ОПЫТ

«Дураки говорят, что они учатся на собственном опыте. Я предпочитаю использовать опыт других». Это известное изречение, процитированное Бисмарком, но ни в коей мере не им придуманное, странным образом соотносится с вопросами войны. Поскольку часто замечалось, что солдат, в отличие от обладателей других специальностей, редко имеет возможность применить свои знания на деле. В самом деле, можно даже заявить, что профессия военного в буквальном смысле вовсе и не является работой, а всего лишь «эпизодической занятостью». И парадоксально, что военное дело перестало быть профессией именно тогда, когда «солдата удачи» сменил «профессиональный солдат» — когда наемные солдаты, которые принимались на службу и оплачивались именно с целью ведения войны, были заменены армиями, содержащимися на постоянной основе, солдаты которых продолжали оплачиваться и в мирное время.

Этот логичный, пусть даже и в чем-то резкий, аргумент напоминает об объяснении, часто приводимом в прошлом, относительно размера жалованья офицеров, на которое невозможно прожить, и также высказываниях некоторых из этих офицеров о выполнении ими малого объема работы за день — суть этого аргумента в том, что жалованье офицера является не зарплатой, а неким задатком, который выплачивается ему в качестве гонорара за то, что он предоставит свои услуги в случае войны.

Если аргумент, что «профессии военного» в чистом виде не существует, не верен сегодня в большинстве армий относительно выполняемого объема работы, он неизбежно усилен относительно практики в свете все реже ведущихся войн. Приходим ли мы тогда к выводу, что армии обречены становиться все более и более «любительскими» — в широко распространенном плохом смысле этого слова, которым очень сильно злоупотребляют и употребляют неверно? Поскольку, очевидно, даже лучшая из возможных в мирное время программ военного обучения дает более «теоретический», нежели «практический» опыт.

Но афоризм Бисмарка выставляет проблему в другом, более обнадеживающем свете. Он помогает нам понять, что есть две формы практического опыта — прямая и непрямая. И из этих двух непрямой практический опыт может быть более ценным, поскольку он бесконечно шире. Даже в самой активной карьере, особенно в карьере солдата, охват и возможности прямого опыта крайне ограничены. В противоположность военной профессии, медицина предоставляет непрерывную практику, но все же и здесь крупные открытия совершают исследователи, а не обычные практикующие врачи.

Прямой опыт неизбежно слишком ограничен и может только обеспечивать твердый фундамент для теории или для практического применения. В лучшем случае он создает среду, которая ценна тем, что упорядочивает структуру нашего мышления и освобождает ее от всего лишнего. Большая ценность непрямого опыта лежит в области его большего разнообразия и пределов. «История — это универсальный опыт» — опыт не какого-то одного, но многих разнообразных условий.

Таким образом, мы имеем рациональное обоснование для военной истории — ее преобладающая практическая ценность состоит в обучении и умственном развитии военнослужащего. Но польза от ее изучения, как и от других видов опыта, зависит от широты изучения и от применяемых методов обучения.

Военные обычно признают общую верность наиболее цитируемого изречения Наполеона о том, что «моральное соотносится с физическим как три к одному». Фактическое арифметическое соотношение может быть и малоценным, поскольку боевой дух склонен понижаться, если вооружение не соответствует требованиям, и от самой сильной воли мало толку, если она помещена в полумертвое тело. Но хотя моральные и физические факторы и являются неотделимыми и неделимыми, высказывание обрело свою бессмертную ценность тем, что оно выражает идею преобладания во всех военных решениях духовных факторов. От них неизменно зависит исход войны и сражения. И в военной истории они формируют собой единственные постоянные факторы, изменяясь только в степени, в то время как физические факторы почти в каждой войне и каждой ситуации изменяются фундаментально.

Осознание этого доминирует над всем процессом изучения военной истории для практического использования полученных знаний. В течение последних нескольких поколений методика обучения состоит в том, чтобы выбрать одну или две кампании и изучать их досконально, как средство для того, чтобы развить одновременно наши умы и военную теорию. Но постоянные изменения в средствах ведения войн, от войны к войне, влекут за собой серьезную опасность (даже неизбежность) того, что наш кругозор сузится и усвоенные уроки будут ошибочными. В области материального единственный постоянный фактор — это то, что средства ведения войны и условия их применения неизменно не являются постоянными.

Напротив, человеческая природа в своей реакции на опасность меняется незначительно. Конкретные люди в зависимости от принадлежности к определенному народу (а также расе), их окружения или пройденного обучения могут быть менее чувствительны в этом плане, чем другие, но это отличие — в степени, оно не имеет фундаментального характера. Чем точнее локализована ситуация, тем более дезориентирующим и менее поддающимся вычислению будет такое различие. Это может сделать невозможным любое точное определение сопротивления, которое окажут конкретные люди в какой-либо ситуации, но оно не отменит верности суждения, что такое сопротивление будет слабее, если на людей будет воздействовать фактор внезапности, и наоборот, оно будет сильнее, когда они насторожены и бдительны, или же сопротивление, оказываемое уставшими и голодными людьми, будет слабее выказанного ими же при условии, что они будут отдохнувшими и накормленными. Чем шире поле психологических наблюдений, тем лучшую основу для выводов они предоставляют.

Главенство психологического над физическим и его большее постоянство приводят к выводу о том, что база любой военной теории должна быть максимально широкой. Интенсивное изучение одной кампании, если оно не основано на широком изучении военной истории в целом, может привести нас к ошибочному выводу о том, что данная кампания является вершиной военного искусства. Но если мы видим, что определенный эффект является следствием определенной причины (в большом количестве случаев, в различных эпохах и в различных условиях), это является основанием рассмотреть данную причину как составную часть любой военной теории в целом.

Эта книга, как и тезис, вытекающий из нее, является продуктом именно такой «экстенсивной» проверки. Она может, очевидно, быть названа составным эффектом определенных причин — связанных с моей работой военного редактора энциклопедии «Британника» — поскольку, пока ранее я копался в различных периодах военной истории, выбирая их в соответствии с моими наклонностями, данная задача заставляла изучать ее целиком, часто против моего желания. Наблюдатель, даже, если угодно, турист, имеет лучшее поле зрения и может, по крайней мере, охватить общую картину земной поверхности, в то время как шахтер знает только свой пласт. Во время этого изучения одно мое впечатление постоянно усиливалось — то, что на протяжении всей истории решающие результаты в войне достигались только когда действие было непрямым. Говоря другими словами, стратегия «долгого пути вокруг» — это кратчайший путь попасть туда, куда стремишься.

Все более и более ясно становится, что при прямом движении к чьему-то ментальному объекту (или психологической цели) вдоль «линии естественного ожидания» оппонента наиболее вероятен отрицательный результат, и обычно он и имеет место. Причина выражена графически в наполеоновском изречении «моральное соотносится с физическим как три к одному». Это может быть выражено научно, формулировкой, что, в то время как сила вражеской страны внешне выражена в ресурсах и числах, последние фундаментально зависимы от стабильности или «равновесия» управления, морали и поставок всего необходимого. Последнее — это плоть, покрывающая опорный скелет из костей и связок.

Наносить удар сообразно ожиданиям противника означает консолидировать устойчивость оппонента и, оказывая на него давление, усиливать его энергию сопротивления. В войне, как и в борьбе, попытка опрокинуть противника, не лишив его точек опоры и равновесия, может привести только к истощению, увеличивающемуся в непропорциональном соотношении к приложенному эффективному напряжению. Достижение победы таким способом может быть возможно только через огромное превосходство в силе в какой-то форме, и даже такая победа склонна терять свойства победы решительной. Напротив, изучение военной истории, не какого-то одного периода, но целого курса, указывает на факт, что во всех решающих кампаниях нарушение психологического и физического баланса противника является важнейшей прелюдией к успешной попытке опрокинуть его. Это смещение баланса достигалось стратегическими непрямыми действиями, намеренными или случайными. Как показывает наш анализ, такие действия могут принимать разные формы. Поскольку стратегия непрямых действий включает (однако в более широком смысле) manoeuvre sur les derri res (маневры с выходом в тыл противника), которые, как показано в исследованиях генерала Камона, являлись постоянной целью и ключевым методом Наполеона при ведении боевых действий. Однако если Камон сосредоточен главным образом на логистических передвижениях — факторах времени, расстояния и коммуникаций, — то мой анализ имеет целью глубже исследовать психологические факторы и, выполняя эту задачу, выявляет скрытую взаимосвязь между многими стратегическими операциями, не имеющими внешнего сходства с «маневром с выходом в тыл противника» (но тем не менее определенно являющимися яркими примерами «стратегии непрямых действий»).

Чтобы проследить эту взаимосвязь и определить характер боевых операций, нет необходимости сводить в таблицы численность воинских частей и соединений и детали, описывающие их снабжение и транспортировку. Наша задача состоит в том, чтобы проследить исторические действия и результаты в многочисленных последовательностях эпизодов, а также операции по перемещению сил и средств и действия психологического характера, которые к ним привели.

Если сходные результаты проистекают вследствие сходных действий в условиях, которые широко варьируются по характеру, размаху и времени, понятно, что имеется некая взаимосвязь, из которой мы можем логически вывести общие правила. И чем шире варьируются эти условия, тем фундаментальнее будут выводы.

Но объективная ценность объемного исследования о войне не ограничивается поисками новой и верной военной доктрины. Если объемное исследование является необходимым основанием для любой военной теории, то оно в равной степени необходимо и обычному курсанту военного учебного заведения, который стремится развить свой собственный взгляд и суждение на предмет изучения. Иначе его знание военного дела будет подобно пирамиде, перевернутой и установленной на вершину вместо основания и опасно балансирующей на этой вершине. Студент университета приступает к последипломной исследовательской работе только после того, как он получил некие базовые знания истории, еще будучи школьником, и потом, во время обучения в университете, развил и улучшил базовые знания изучением конституционного и экономического аспектов, а также отдельных исторических периодов. В то же время от курсанта военного учебного заведения, который приступает к занятиям относительно поздно, когда мозг уже не так восприимчив, как в юности, ожидают, что он начнет с той точки, которая соответствует уже последипломной исследовательской работе. Парадоксальная ситуация, и результат иногда неотвратимо приводит на ум бессмертные строки из «Алисы в Стране чудес»:

«Ты уж стар, папа Вильям, — юнец произнес, —
Волос твой побелел радикально,
Но стоишь вверх ногами! Ответь на вопрос:
В твоем возрасте это нормально?»

Глава 2 ГРЕЧЕСКИЕ ВОЙНЫ — ЭПАМИНОНД, ФИЛИПП II И АЛЕКСАНДР МАКЕДОНСКИЕ



Наиболее естественной отправной точкой для исследования является первая великая война в европейской истории — великая персидская война. (Греко-персидские войны 500–449 гг. до н. э. — Ред.) Мы не можем рассчитывать на то, чтобы получить много полезной информации от периода, когда стратегия была еще «в пеленках», но слово «Марафон» слишком глубоко впечатано в разум и воображение всех любителей истории, чтобы пропустить его. Еще сильнее оно впечаталось в воображение греков, и, вследствие этого, значение этого слова было преувеличено сначала ими, а потом, через них, уже европейцами на протяжении всех последующих веков. (Еще до Марафаона, в 492 г. до н. э., огромные флот и армия персов двинулись на Грецию. Но флот попал в бурю, обходя Афонский мыс. Погибло 300 кораблей и 20 тысяч человек. Персы повернули назад. — Ред.) В то же время, если уменьшить важность Марафонской битвы до пропорций, более соответствующих реальности, будет более ясно видно ее стратегическое значение. Персидское вторжение 490 года до н. э. было относительно небольшой по размаху экспедицией, целью которой было дать урок Эретрии и Афинам — второстепенным государствам в глазах Дария (да и в реальности), чтобы они занимались своими собственными делами и воздерживались от поддержки восстаний среди греческих подданных Дария I в Малой Азии. (Афины и Эретрия на о. Эвбея поддержали в 500 г. до н. э. восставших греков в Малой Азии, послав 20 и 5 кораблей соответственно. Восстание было к лету 403 г. до н. э. подавлено (в 494 г. до н. э. греки были разгромлены в морском бою, в этом же году пал Милет, его жители были перебиты или проданы в рабство). — Ред.)

В отношении Эретрии цель была достигнута — она была разрушена, а уцелевшие жители проданы в рабство. Далее наступила очередь Афин, в которых, как было известно, партия отстраненных от власти аристократов (а также режима, существовавшего при тиране Писистрате и его сыновьях. — Ред.) была готова помочь персидскому вторжению в целях противоборства со своим собственным народом (в Афинах в это время установилась рабовладельческая демократия. — Ред.). Персы вместо нападения непосредственно на Афины высадились у Марафона, в 40 километрах к северо-востоку. Тем самым они могли рассчитывать на то, что армия афинян двинется им навстречу и сторонникам персов будет легче захватить власть в городе, в то время как наступление непосредственно на город помешало бы восстанию и, возможно, даже заставило бы восставших выступить против персов. В любом случае на долю персов выпали бы дополнительные трудности, возникающие при осаде города.

Ловушка сработала, и афинская армия выступила к Марафону против основной части вражеского войска, в точности выполняя требования тогдашней военной доктрины. К несчастью для персов, у их союзников в Афинах изменились настроения, но даже и при таких обстоятельствах персы приступили к выполнению следующего этапа своего стратегического плана. Под защитой подразделений прикрытия они вновь погрузили остальную часть армии на корабли, чтобы перевезти их к Фалерону (естественная гавань, которая до постройки военной гавани и торгового порта Пирея была единственной якорной стоянкой у Афин. — Пер.), высадить там и совершить бросок к незащищенным Афинам.

Благодаря энергии Мильтиада афиняне использовали свой единственный шанс, нанеся без промедления удар по частям прикрытия. И в сражении лучшее по сравнению с персами вооружение и доспехи греков (всегда их основной актив) в сочетании с новой тактикой принесли им победу — хотя битва была более напряженной, чем описывает патриотическая легенда, и большинство частей прикрытия персов в целости погрузились на корабли и ушли. С еще большей (и похвальной) энергией афиняне совершили бросок обратно в город, и эта быстрота в сочетании с медлительностью разочарованной оппозиции спасла их. Поскольку персы слишком долго не предпринимали никаких действий в ожидании сигнала поднятым щитом (сигнал поднятым щитом, который указывал бы на удобный момент для нападения на Афины. Такое намерение легенда приписывала Алкменоидам. — Пер.), и, когда афинская армия уже вернулась в Афины и персы убедились в неизбежности осады, они отплыли назад в Азию, поскольку их чисто карательная цель не стоила достижения ценой столь больших затрат и потерь. (Кроме того, на подходе были спартанцы, спешившие на помощь. За три дня они прошли 200 км. — Ред.)

Десять лет прошло, пока персы не предприняли реальную попытку повторить намеченную акцию (и даже в больших масштабах). Но греки учились медленно, и только в 487 году до н. э. Афины начали усиливать свой флот, который должен был стать решающим фактором в следующей войне. Таким образом, не погрешив против истины, можно сказать, что Грецию и Европу спасло тогда восстание в Египте, приковавшее к себе внимание Персии в период с 486 до 484 года до н. э., так же как и смерть Дария I (486 г. до н. э.), способнейшего среди персидских царей.

Когда в 481 году до н. э. угроза нашествия возникла вновь, на этот раз в больших масштабах, сам размах нашествия не только сплотил греческие общины и государства, но и заставил Ксеркса двинуться прямо к своей цели. Поскольку армия была слишком велика для транспортировки ее по морю, он был вынужден отправить ее сухопутным маршрутом (как и в 492 г. до н. э.). Армия была также слишком велика для того, чтобы обеспечивать свое снабжение, и эту задачу пришлось поручить флоту. Армия была привязана к побережью, а флот был привязан к армии — поэтому и флот, и армия оказались скованными в выборе маршрута, а значит, греки могли быть уверены в направлении, по которому будет развиваться вторжение, поскольку персы не могли отклониться от него. Сама природа страны предоставила ?рекам последовательность мест, в которых они могли надежно заблокировать направление ожидаемого наступления, и, как сказал Гранди (G. Grundy — автор книги The great Persian war and its preliminaries), что, если бы не было разногласий между самими греками, «захватчики никогда бы не продвинулись южнее Фермопил». В реальности же история получила рассказ о бессмертном подвиге 300 спартанцев, а греческому флоту удалось полностью разрушить план вторжения, нанеся поражение персидскому флоту у Саламина — пока Ксеркс и персидская армия беспомощно наблюдали за уничтожением того, что было не просто их флотом, но (и это гораздо важнее) их каналом снабжения. Стоит заметить, что возможность этого решающего морского сражения была получена путем применения другого способа непрямых действий — сообщения Фемистокла Ксерксу о том, что греческий флот созрел для предательской капитуляции. Хитрой уловке, которая завлекла персидский флот в узости, где его численное преимущество было сведено на нет, придал достоверности опыт прошлых событий. Более того, в течение семидесяти последующих лет именно сила «непрямых действий», а точнее — возможность нанесения удара по персидским коммуникациям, которой Афины могли обладать и обладали, удерживала персов от дальнейших попыток вторжения в Грецию. Этот вывод хорошо подтверждается незамедлительным возобновлением таких попыток после уничтожения афинского флота при Сиракузах. В историческом контексте стоит отметить, что применение стратегической мобильности для непрямых действий на море было реализовано и использовано гораздо раньше, чем в войнах на суше. Естественная причина состоит в том, что только на поздней стадии развития армии пришли к зависимости от «линий коммуникаций» для их снабжения. Флоты, однако, использовались против морских коммуникаций или средств снабжения враждебной страны, и, когда эта концепция была осознана, естественным было применить ее как средство для военной борьбы на море.

С исчезновением персидской угрозы, последствием битвы при Саламине (после битвы при Саламине (480 г. до н. э.) Ксеркс увел половину персидской армии к Дарданеллам. Оставшаяся армия во главе с Мардонием была с большим трудом разбита афинянами, спартанцами и их союзниками при Платеях в 479 г. до н. э. — Ред.), стало возвышение Афин до господствующего положения в Греции. Этому господству положила конец Пелопоннесская война (431–404 гг. до н. э.). Чрезмерная продолжительность боевых действий между Афинами и Спартой (и их союзниками от Черного моря до Сицилии), шедших в течение двадцати семи лет войны, и ужасающее истощение не только основных противников, но и неудачливых формально нейтральных государств могут быть объяснены непоследовательной и часто бесцельной стратегией, которой нередко придерживались обе противоборствующих стороны.

В первой фазе войны Спарта и ее союзники предприняли попытку вторжения непосредственно в Аттику. Их планы были расстроены военной политикой Перикла, которая заключалась в уклонении от боя на суше при одновременном использовании превосходящего афинского флота с целью сломить волю противника опустошительными рейдами. Термин «военная политика» использован намеренно, хотя термин «стратегия Перикла» знаком нам почти также хорошо, как «стратегия Фабия Кунктатора» — выражение, появившееся позже (в ходе борьбы римлян с Ганнибалом).

Четкая терминология важна для четкого выражения мыслей, и термин «стратегия» лучше всего толковать в его буквальном смысле, как «полководческое искусство» — фактическое руководство вооруженными силами, в отличие от политики, управляющей не только их использованием, но и сочетанием с другими средствами воздействия: экономическими, политическими, психологическими. Для такой политики был создан термин «большая стратегия», но смысл его уловить не так легко. Следовательно, хотя я и предпочитаю термин «большая стратегия» и постоянно его использую, здесь я буду обычно применять термин «военная политика», потому что главными целями этого исторического исследования являются анализ и классификация. Вместо стратегии непрямых действий, имеющей целью нарушить равновесие противника для того, чтобы добиться победы, план Перикла представлял собой просто военную политику, нацеленную на медленный подрыв наступательной мощи противника и его истощение, чтобы убедить Спарту, что она не сможет добиться победы. Но, к несчастью, ущерб, нанесенный чумой, завезенной в Афины, склонил чашу весов в этом соревновании на моральное и экономическое истощение не в пользу Афин. Вследствие этого в 426 году до н. э. стратегия Перикла была вынуждена уступить место стратегии прямых наступательных действий Клеона и Демосфена. Эта стратегия обошлась дороже и не добилась большего успеха, несмотря на отдельные блестящие победы на тактическом уровне. И ранней зимой 424 года до н. э. Брасид, наиболее способный воитель Спарты, уничтожил все преимущества, с таким трудом завоеванные Афинами, стратегическим маневром, направленным на подрыв корней, а не на сокрушение ствола мощи противника. Пройдя мимо Афин и оставив их без внимания, он совершил форсированный марш-бросок на север через всю Грецию и нанес удар по афинским союзникам в Халкидикс, который удачно называли «ахиллесовой пятой Афинской империи». Сочетанием военной силы и обещаний свободы и защиты всем городам, восставшим против Афин, он настолько подорвал господство Афин в Халкидике, что заставил Афины послать туда свои главные силы. В сражении под Амфиполем афинская армия потерпела тяжелое поражение, погиб Клеон, но в момент своей победы погиб и сам Брасид. Теперь Афины были рады заключить невыгодный для себя мир со Спартой (Никиев мир 421 г. до н. э. восстанавливал существовавшее до начала войны положение. Что на практике оказалось неосуществимым. — Ред.).

В течение последовавшего вслед за тем псевдомира спартанцы не спешили возвращать захваченные города (как и Афины). Тогда в качестве последнего отчаянного шага Афины предприняли экспедицию против Сиракуз, ключа к Сицилии, откуда осуществлялось снабжение продовольствием Спарты и всего Пелопоннеса. Являясь примером непрямого действия в военной политике, посылка этой экспедиции имела тот недостаток, что удар наносился не по настоящим союзникам противника, а скорее по деловым партнерам. Тем самым вместо ослабления противника эта экспедиция привлекла на его сторону новые силы.

Тем не менее моральные и экономические последствия успеха экспедиции могли значительно изменить весь ход войны, если бы в ходе ее не было допущено почти беспримерное количество грубых ошибок. Так, для начала, Алкивиад, создатель плана, был отозван с поста командующего объединенными силами в результате интриг его политических противников. Вместо того чтобы возвратиться в Афины и предстать перед судом по обвинению в святотатстве (враги Алкивиада изуродовали гермы — стоявшие на улицах изображения Гермеса, обвинив Алкивиада в соучастии. — Ред.) и, несомненно, получить смертный приговор, он бежал в Спарту, чтобы помочь противнику сорвать осуществление его же собственного плана. Вместо него командующим был назначен Никий, ярый противник плана Алкивиада. Будучи, кроме того, бездарным полководцем, Никий, естественно, этот план провалил.

Потеряв свою армию (и большой флот) у Сиракуз, Афины избежали поражения благодаря действиям своего флота (восстановленного ценой огромного напряжения сил), и в ходе боевых действий на море, продолжавшихся в течение девяти лет, Афины оказались в шаге не только от заключения выгодного мира, но и восстановления своей империи. Эти их перспективы, однако, были драматически разрушены в 405 году до н. э. командующим спартанским флотом Лисандром. Говоря словами исследования «Кембриджский университет. Древняя история», «его план кампании состоял в том, чтобы избегать боя, довести афинян до крайности, нападая на их империю в наиболее уязвимых ее местах». Первая часть этого тезиса вряд ли верна, так как план Лисандра был рассчитан не столько на уклонение от боя, сколько на непрямые действия, на удары по противнику только тогда, когда шансы были целиком на его стороне. Путем искусных и вводящих в заблуждение изменений курса своего флота он подошел к входу в Дарданеллы и стал поджидать там возвращения понтийских кораблей, перевозящих зерно, направляющихся в Афины. «Поскольку снабжение Афин хлебом являлось жизненно важным для них», афинское командование «спешно направило весь свой флот числом 180 кораблей для охраны судов с зерном». В течение четырех дней подряд эти корабли безуспешно пытались втянуть Лисандра (имевшего более 200 кораблей) в сражение, в то время как последний всячески старался создать впечатление, что он загнан в угол. Таким образом, вместо того чтобы отойти для пополнения запасов в безопасную бухту Сеет (или Сестос — древний город на полуострове Фракийский Херсонес, ныне Галлипольский полуостров, находящийся в европейской части Турции. Город был основан эолийцами и упоминается в Илиаде. — Пер.), афинские корабли продолжали оставаться в открытом проливе перед Лисандром, вблизи небольшой речки Эгоспотамы. На пятый день, когда большинство команд сошло с афинских кораблей на берег, Лисандр внезапно пошел в атаку, практически без боя захватил почти весь афинский флот (прорвались только девять афинских триер, на которых сохранялась дисциплина и экипажи (включая гребцов) оставались на кораблях. — Ред.) и «в течение одного часа закончил одну из самых продолжительных войн». (После этого осенью 405 г. до н. э. спартанские армия и флот с суши и с моря осадили Афины. Оказавшись в безвыходном положении, в апреле 404 г. до н. э. афиняне капитулировали. — Ред.)

Таким образом, подытоживая, можно сказать, что в этой двадцатисемилетней борьбе, когда провалилось множество попыток ведения прямых действий, обычно с ущербом для нападающей стороны, чаша весов определенно склонилась не на сторону Афин вследствие удара Брасида по ее «корням» в Халкидике. Наиболее обоснованные надежды на восстановление утраченного — в плане большой стратегии — появились в результате непрямых действий Алкивиада против экономических «корней» Спарты на Сицилии. И coup de grace (последний удар, удар милосердия) был нанесен Афинам Спартой через десять лет посредством тактических непрямых действий на море, которые сами по себе являлись следствием новых непрямых действий в плане большой стратегии. Насчет этого следует заметить, что возможности были созданы путем угрозы жизненно важным морским коммуникациям Афин. Достижением экономической цели Лисандр мог надеяться по крайней мере на истощение сил Афин, и, вызвав у афинян страх, потери жизненно важных источников продовольствия (подвоз хлеба и прочего из Причерноморья через Проливы), Лисандр мог создать (и создал) благоприятные условия для нанесения внезапного удара и, таким образом, достижения быстрой военной победы.

С падением Афинской империи следующим этапом в греческой истории стало обретение Спартой лидерства среди греческих государств. Поэтому нашим следующим вопросом будет установление решающего фактора, положившего конец власти Спарты. Таким фактором стал конкретный человек, Эпаминонд, внесший весомый вклад в военное искусство. В годы, непосредственно предшествовавшие возвышению Эпаминонда, Фивы освободились от власти Спарты благодаря применению метода, которому впоследствии присвоили имя римлянина Фабия Кунктатора, — методу уклонения от боя, военной тактике непрямых действий, но стратегии простого уклонения, — давая спартанским армиям беспрепятственно передвигаться по Беотии. Этот метод позволил Фивам выиграть время душ создания отборного профессионального вооруженного формирования, прославившегося под именем «Священный отряд», которые в дальнейшем явились ударной частью фиванских вооруженных сил. Но этот метод также позволил Фивам выиграть время и получить возможности для распространения недовольства Спартой, а Афинам, освобожденным вследствие этого от угрозы с суши, дал возможность сконцентрировать свою энергию и людские ресурсы на восстановлении флота.

Так, в 374 году до н. э. Афинская конфедерация, в которую входили и Фивы, фактически принудила Спарту к заключению выгодного мира. Хотя этот мир был вскоре нарушен в результате афинской авантюры на море, через три года снова начались переговоры о мире, так как к тому времени афиняне уже устали от войны. Здесь, за столом переговоров, Спарта вновь приобрела многое из того, что она потеряла на полях сражений, и ей удалось изолировать Фивы от их союзников. Вслед за этим Спарта напала на Фивы с целью разгромить их. Однако, продвигаясь в глубь Беотии, ее армия, традиционно превосходившая в качестве, а в данном случае и числом, 10 тысяч человек против 6 тысяч (автор забыл про конницу — у спартанцев 1000 (итого 11 тысяч воинов), у фиванцев 1500 (всего 7500 воинов). — Ред.), была полностью разгромлена в сражении при Левктрах построенной по новым принципам армией Фив под командованием Эпаминонда, который может быть назван, возможно, самым самобытным талантом в военной истории. Он не только смело отказался от старых тактических приемов, установленных многовековым опытом, но и заложил основы в тактике, стратегии и большой стратегии, на которых воспитывались последующие поколения полководцев. Применявшиеся им методы построения войск пережили века (а иногда «воскресли» спустя многие столетия). Так, например, «косой боевой порядок», прославивший прусского короля Фридриха II, являлся лишь дальнейшим небольшим усовершенствованием боевого порядка Эпаминонда. Такой способ построения был рожден при Левктрах, когда Эпаминонд, вопреки установившейся традиции, сосредоточил на левом фланге не только своих лучших воинов («Священный отряд», 300 человек), но и значительную часть войск, построив их в ударную колонну в 50 шеренг, ослабив центр и правый фланг (построенные в восемь шеренг), создав таким образом сокрушительное превосходство в силах против правого фланга противника, где находился командующий спартанцев, что и стало ключом к победе (спартанский царь Клеомброт был убит, его войско потеряло тысячу человек).

Через год после битвы при Левктрах Эпаминонд повел войска недавно созданной Аркадийской лиги в глубь Спарты. Этот марш в центр Пелопоннесского полуострова, столь длительное время находившегося под безраздельным господством Спарты, отличался разносторонним использованием метода непрямых действий. Он был совершен в середине зимы тремя раздельными колоннами, двигавшимися по сходящимся направлениям, тем самым заставляя противника рассредоточить силы. Только один этот марш являлся непревзойденным образцом военного искусства в древних, или, точнее будет сказать, донаполеоновских, войнах. Однако, имея еще более глубокий стратегический замысел, Эпаминонд, после того как его войска соединились под Карией, в тридцати с лишним километрах от Спарты, обошел столицу и двинулся к ней с тыла. Маневр был рассчитан еще и на то, что вторгшимся удастся привлечь на свою сторону значительное количество илотов и других недовольных. Спартанцам удалось, однако, предотвратить это опасное внутреннее движение срочным обещанием освободить илотов от рабства, а своевременное прибытие в Спарту сильных подкреплений от ее пелопоннесских союзников предотвратило возможность взятия города без длительной осады. Эпаминонд вскоре понял, что спартанцев не удастся выманить из города на открытое место и что продолжительная осада означала бы ослабление его разнородной армии. Поэтому он отказался от шаблонной стратегии в пользу более гибкого оружия — военной политики непрямых действий, настоящей большой стратегии. На горе Итома, являющейся естественной цитаделью Мессении, он построил город Мессена, сделал его столицей нового государства Мессения, поселил в нем все недовольные элементы, присоединившиеся к нему, и использовал награбленную в ходе войны добычу как своеобразное «приданое» для нового государства. Это государство должно было контролировать и противостоять Спарте в Южной Греции, и в результате образования этого государства Спарта потеряла половину своей территории и более половины рабов. С последующим основанием Мегалополиса в Аркадии как дополнительного барьера Спарта оказалась окруженной как в политическом, так и в военном отношении цепью крепостей, а экономические корни ее военного могущества были подорваны. Когда Эпаминонд ушел с Пелопоннеса после кампании, длившейся всего несколько месяцев, он не одержал ни одной военной победы, но все же его военная политика определенно подорвала основы спартанского могущества.

Однако политические деятели дома желали сокрушительного военного успеха и были разочарованы тем, что этот успех не был достигнут. В результате из-за воспоследовавшей (пусть даже и временной) отставки Эпаминонда демократическая партия Фив из-за ее близорукой политики и ошибочной дипломатии потеряла завоеванные для нее преимущества. Это дало возможность аркадийским союзникам, в которых чувство благодарности заслонялось растущим тщеславием и честолюбием, оспорить руководящую роль Фив, и в 362 году до н. э. Фивы были поставлены перед выбором: подтвердить свою власть силой или пожертвовать престижем. Их наступление на Аркадию заставило греческие государства вновь разделиться на две враждебные коалиции. К счастью для Фив, на их службе был не только сам Эпаминонд, но и плоды его большой стратегии, поскольку созданные им государства Мессения и Мегалополис являлись теперь не только факторами, сдерживающими экспансию Спарты, но и увеличивали силу самих Фив.

Двинувшись маршем в глубь Пелопоннесса, он соединился под Тегеей со своими пелопоннесскими союзниками, оказавшись, таким образом, между Спартой и войсками остальных государств антифиванской коалиции, которые сосредоточились в районе Мантинеи. Когда спартанские войска предприняли обходной марш для соединения со своими союзниками, Эпаминонд ночью сделал внезапный бросок на Спарту, использовав для этой цели свои подвижные войска, и этот план не увенчался успехом только потому, что какой-то предатель своевременно предупредил спартанцев и они возвратились в город. Тогда Эпаминонд принял решение добиться победы в сражении и двинулся от Тегеи через долину, имевшую форму песочных часов, к Мантинес, находившейся на расстоянии около 15 километров. Противник занял сильную позицию шириной в полтора километра в наиболее узком месте долины.

Наступление Эпаминонда по своему масштабу находилось на границе между стратегией и тактикой, но это тот случай, когда произвольное отнесение этого маневра Эпаминонда к тому или другому виду будет ошибочным, тем более что источники его победы при Мантинее в 362 году до н. э. непосредственно относятся к применению метода непрямых действий в бою. Сначала Эпаминонд двинулся прямо к лагерю противника, заставив его построить свои войска в боевой порядок фронтом в направлении ожидаемого наступления Эпаминонда — линии естественного ожидания. Однако, когда до лагеря спартанцев оставалось несколько километров, он неожиданно повернул влево, укрывшись от наблюдения противника за высотами. Этот внезапный маневр создал угрозу их правому флангу. Чтобы еще больше расстроить боевые порядки спартанцев, Эпаминонд остановился, приказал своим войскам сложить оружие якобы для того, чтобы расположиться лагерем. Эта хитрость увенчалась успехом. Обманутый противник расстроил свои боевые порядки, позволив воинам выйти из строя и разнуздать лошадей. Тем временем Эпаминонд под прикрытием легких частей фактически заканчивал построение войск в боевые порядки, аналогичные тем, которые были применены при Левктрах, но более совершенные. Затем по сигналу фиванская армия быстро разобрала оружие и бросилась вперед, к победе, которая была уже почти предрешена расстройством в рядах противника. Однако Эпаминонд был смертельно ранен, и фиванская армия, растерявшись, отступила, убедительно показав последующим поколениям, что армия и государство быстрее всего могут погибнуть, если парализован их мозг.

Следующей решающей войной, имевшей место более 20 лет спустя, стала война, обеспечившая Македонии господствующее положение в Греции. Особенно по причине важности ее результатов эта кампания является ярким примером того, как политика и стратегия могут содействовать друг другу и как стратегия может превратить естественные препятствия местности из проблем в преимущества, которые могут быть использованы в интересах стратегии. Нападавшая сторона, Македония, хотя и была греческим государством, была все же «чужаком», в то время как Фивы и Афины объединились в панэллинский союз в противовес растущему могуществу Македонии, найдя иностранного союзника в лице персидского царя, — странный парадокс истории и человеческой натуры. И в этот раз снова нападающая сторона успешно использовала непрямые действия. Даже предлог для попытки добиться господствующего положения был непрямым, потому что совет амфиктионов (Дельфийской Амфиктионии) просто пригласил Филиппа Македонского оказать помощь в наказании Амфиссы, расположенной в Западной Беотии, за кощунственные действия. Вполне вероятно, что сам Филипп подсказал сделать ему это приглашение, которое хотя и заставило Фивы и Афины объединиться против него, но, по крайней мере, обеспечило благожелательный нейтралитет других греческих государств.

Совершив марш в южном направлении, Филипп внезапно свернул вблизи Китиния с дороги на Амфиссу, являвшуюся наиболее вероятным направлением его движения (линия естественного ожидания), но вместо этого захватил и укрепил Элатею. Это изменение первоначального направления движения свидетельствовало, что у него были широкие политические цели; но также оно показало и стратегический замысел, который подтвердился в ходе войны. Союзные войска Фив и Беотии заняли оборону в горных проходах, ведущих в Беотию, как с западной стороны — путь от Китиния к Амфиссе, так и с восточной — через горный перевал Парапетами, дорога от Элатеи к Херонее.

Первый маршрут может быть уподоблен вертикальной черточке буквы Ь, маршрут от Китиния к Элатее — нижней черточке, а удлинение через перевал к Херонее — хвостику нижней черточки, задирающемуся вверх.



Прежде чем продолжать военные действия, Филипп предпринял шаги по дальнейшему ослаблению своих противников: политические — путем поддержки фокейцев, ранее разбитых фиванцами (при поддержке Македонии); религиозные — путем провозглашения себя последователем Дельфийского оракула.

Затем Филипп нанес внезапный удар по панэллинскому союзу весной 338 г. до н. э., расчистив себе путь хитрой уловкой. Уже захватом Элатси Филипп стратегически приковал внимание противника к восточному маршруту, теперь ставшему линией естественного ожидания, то есть направлением, с которого противник стал ожидать наступления, теперь же он отвлек внимание войск противника, блокировавших западный маршрут, организовав, чтобы в руки врага попало письмо, в котором говорилось о его мнимом возвращении во Фракию. После этого он спешно двинулся от Китиния, ночью перешел через перевал и вышел на равнину в Западной Беотии, в районе Амфиссы. Выйдя к Навпакту (Нафпактосу), он обеспечил себе связь с морем. Теперь македонский царь оказался в тылу войск противника, оборонявших восточный перевал, хотя и на расстоянии от них. Вследствие этого войска союзников отступили от Парапетами — не только потому, что, если бы они не сделали этого, их путь отступления мог оказаться перерезанным, но также и потому, что уже не было никакого смысла оставаться на месте. Однако Филипп снова свернул с того направления, где его ждали, и снова совершил маневр, относящийся к непрямым действиям, потому что вместо наступления в восточном направлении от Амфиссы по гористой местности, которая была благоприятна для оборонительных действий со стороны противника, он повел свою армию обратно через Китиний и Элатею, затем повернул на юг через неприкрытый теперь перевал Парапетами и атаковал армию противника у Херонси. Тактический успех Филиппа II был закономерен, и Македония установила свое господство над Грецией.

Судьба и рок оборвали жизнь Филиппа II до того, как он успел расширить свои завоевания в Азии (он пал жертвой заговора), и запланированную Филиппом II задачу пришлось выполнять его сыну Александру. Последний получил в наследство не только план и инструмент для его претворения в жизнь — армию, созданную Филиппом II, — но и концепцию большой стратегии. Другим наследством, имевшим большую материальную ценность, были плацдармы в Дарданеллах, захваченные под руководством Филиппа II в 336 году до н. э. Если мы изучим маршруты походов Александра, то мы увидим, что они представляют собой ломаную линию с резкими зигзагами. Изучение истории этих походов приводит к заключению, что причины такой резкой смены направлений ударов были скорее политические, нежели стратегические, но политические в смысле большой стратегии. Очевидно, что манера перемещения войск Александра была прямой, лишенной гибкости. Причина этого, по-видимому, кроется в том, что, во-первых, в юном Александре, воспитанном в атмосфере власти и триумфа, было больше от гомеровского героя, чем в других великих полководцах прошлого, и, что более вероятно, в том, что он был настолько (и обоснованно!) уверен в превосходстве своего инструмента (армии) и в собственных качествах полководца, что не считал необходимым предварительно нарушать стратегическое равновесие своих противников. Его уроки, оставленные потомству, принадлежат двум полюсам — военной политике и тактике.

Начав свой поход с восточного побережья Дарданелл, он сначала направился на юг и разгромил войска прикрытия персов на реке Граник, где у врага хватило ума сообразить, что если они сконцентрируются против чрезмерно храброго Александра, то его вторжение будет парализовано в самом начале. И им чуть было не удалось достичь этой цели.

Затем Александр двинулся на юг, к городу Сарды — политическому и экономическому центру Лидии и всей Малой Азии, а оттуда — на запад, к Эфесу, восстановив в этих городах былую форму правления и права местного населения, чтобы наиболее простым способом обезопасить свои тылы.

Далее он продолжил движение по побережью Эгейского моря на юг (осадив и взяв штурмом сначала Милет, затем Галикарнас. — Ред.), а затем в восточном направлении через Карию, Ликию и Памфилию. Этим шагом Александр преследовал цель подорвать персидское господство на Эгейском море, лишив персидский флот свободы маневра посредством захвата его баз. Захватив морские порты, Атександр лишил флот противника основного источника пополнений в людях.

Кроме Памфилии, на побережье Малой Азии фактически не было портов, и поэтому Александр снова повернул на север, к Фригии, и на восток, через Гордий до Анкиры (современная Анкара), закрепив свою власть и обезопасив тылы в центральных районах Малой Азии. Выполнив это, он повернул на юг и вышел через горный проход Киликийские Ворота непосредственно к Сирии, где Дарий III сосредоточивал силы для битвы. Здесь вследствие неудовлетворительной работы разведки и собственного ошибочного предположения, что персы будут ожидать его на равнине, Александр в стратегическом смысле проиграл и оказался в невыгодном положении. В то время как Александр совершил «прямое действие», Дарий III действовал иначе и, поднявшись к верховьям Евфрата, преодолел горный проход в горах Аман (современный хребет Нур) и оказался в тылу у Александра. Последний, всегда придававший большое значение безопасности линий снабжения, оказался отрезанным от своих баз. Однако, повернув назад, он вышел из затруднительного положения в сражении при Иссе благодаря превосходству своей тактики и тактического инструмента (армии). Ни один великий полководец не использовал с таким успехом непрямые действия. После этого Александр снова пошел непрямым маршрутом, вдоль побережья Сирии и Палестины, вместо того чтобы наступать прямо на Вавилон (и дальше на Сузы и Персеполь) — сердце Персидской державы. Требования большой стратегии явно диктовали ему необходимость следовать этому курсу, поскольку, если Александр и нанес ущерб господству персов на морс, он все еще не уничтожил его, и, пока такое господство существовало, оно могло быть использовано и для непрямых действий в отношении тыла самого Александра, а Греция и особенно Афины были ненадежны. Его наступление в Финикии уничтожило персидский флот, в котором преобладали финикийские корабли. Большая их часть перешла на сторону Александра, а остальные суда, находившиеся в Тире, были захвачены после падения его города. И даже после этого Александр продолжал двигаться на юг — на Египет, шаг труднообъяснимый с точки зрения морской стратегии. Однако эти действия Александра имеют смысл, если рассматривать их в контексте его политической цели — захвата Персидской империи и утверждения вместо нее своей собственной. Для решения этой задачи Египет имел огромную экономическую ценность. И только после захвата Египта Александр направился на север в направлении Алеппо (Халеб), а потом повернул на восток и направился прямо к месту сосредоточения новой армии Дария III, которую тот собрал близ современного Мосула. И снова, в битве при Гавгамелах, Александр и его армия показали свое полное превосходство над армией, которая была последним серьезным препятствием на пути Александра к его «большой стратегической» цели (однако персы и их союзники сражались храбро, атаковали, и победа далась Александру нелегко. — Ред.). Последовал захват Вавилона, и последующие боевые действия Александра, пока он не вышел к границам Индии, в военном смысле представляли собой «зачистку» Персидской империи, а в политическом — утверждение собственной. (Война в Средней Азии — с согдийцами, бактрийцами и скифами была для Александра тяжелой и продлилась три с половиной года. — Ред.) Персидские ворота Александр прошел с помощью тактики непрямых действий. (Не столь известная битва в районе перевалов Персидские Ворота через хребты Загроса. Персы (около 40 тысяч) под командованием сатрапа Ариобарзана в середине января 330 г. до н. э. дали здесь последний бой и были уничтожены. После этого Александр занял персидскую столицу Персеполь и по наущению гетеры Тайс Афинской сжег и разрушил ее. — Ред.) Когда он встретился с индийским царем Пором на реке Гидасп (современный Джелам), он продемонстрировал образцы мастерства непрямых действий, свидетельствующие о зрелости его полководческого таланта. Укрыв своих воинов среди полей злаков и разместив армию на большом протяжении вдоль западного берега, он ввел в заблуждение противника относительно своих намерений. Беспрестанные шумные перемещения кавалерии Александра сначала держали Пора в напряжении, но после многократного повторения усыпили его бдительность.

Приковав таким образом Пора к определенной и неподвижной позиции, Александр оставил против него основные силы своей армии, а сам ночью пересек реку в 14 километрах вверх по течению и внезапностью своих непрямых действий нарушил ментальное и духовное равновесие Пора и вместе с тем моральное и материальное равновесие его армии. В последовавшем сражении Александр всего лишь частью своей армии сумел разгромить почти всю армию врага. Если бы этого предварительного смещения равновесия Пора и его армии противника не произошло, то не нашлось бы ни теоретического, ни практического оправдания тому, что Александр подвергал изолированную группу своих войск опасности поражения в отрыве от главных сил (в кровавой битве на р. Гидасп в 326 г. до н. э. индусы потеряли 23 тысячи убитыми. Но израненный могучий Пор поразил Александра своим мужеством, и он вернул индийскому царю все его царство. — Ред.).

В длительных войнах «наследников» Александра, которые начались после его смерти и привели к распаду империи, имеются многочисленные примеры использования непрямых действий, поскольку военачальники Александра были способнее, чем маршалы Наполеона, и их опыт привел их к более глубокому пониманию значения экономии сил. Хотя, если быть точным, данная книга ограничивается анализом только решающих войн древней истории, а из войн наследников Александра лишь последняя война, в 301 году до н. э., определенно может быть включена в число таковых. Этот вывод вряд ли можно оспаривать, так как в книге «Кембриджский университет. Древняя история» говорится, что в итоге этой войны «борьба между центральной властью и представителями династий закончилась» и «распад греко-македонского мира стал неизбежным».

К 302 году до н. э. Антигон, претендовавший на место Александра, наконец подошел вплотную к достижению своей цели — захвату власти в империи. Расширяя свои владения из подвластной ему Фригии, он завоевал всю Малую Азию и продвинулся в Месопотамию. Выступавший против него Селевк с трудом удерживал Вавилон; у Птолемея остался только Египет, Лисимах чувствовал себя во Фракии в большей безопасности, но Кассандр, наиболее выдающийся из соперничающих полководцев и являвшийся ключевым в сопротивлении почти сбывшейся мечте Антигона, был изгнан из Греции сыном Антигона — Деметрием, который по многим своим качествам был «вторым Александром». Если Кассандр не заслуживает внимания со стороны британских военных в качестве основателя Салоник, его способности стратега заставляют восхищаться ими, хотя и не его вкусом. На предложение о безоговорочной капитуляции Кассандр ответил ударом, достойным стратегического гения. План действий был разработан на совещании Кассандра с Лисимахом, которые хотели привлечь и Птолемея, который, в свою очередь, установил контакт с Селевком через посыльных, пересекших Аравийскую пустыню на верблюдах.

Чтобы встретить вторжение Деметрия с его 57-тысячной армией в Фессалию, Кассандр оставил в своем распоряжении всего 31 тысячу воинов из имевшихся у него 57 тысяч, передав остальную часть своей армии Лисимаху. Последний переправился через Дарданеллы и направился на восток, в то время как Селевк двинулся на запад, в Малую Азию, причем в его армии было 500 боевых слонов, полученных в Индии (в обмен на уступленные территории и дочь, отданную в жены за индийского царя Чандрагупту, объединившего ббльшую часть Индии). Птолемей двинулся на север, в Сирию, но, получив ложное известие о смерти Лисимаха, возвратился в Египет. Тем не менее наступление противника сразу с двух сторон к центру его владений заставило Антигона срочно отозвать Деметрия из Фессалии, где Кассандру удалось остановить Деметрия, а затем угроза стратегическому тылу Деметрия и Антигона в Малой Азии не заставила Деметрия отойти точно так же, как позже подобный маневр Сципиона заставил Ганнибала вернуться в Африку. В сражении при Ипсе во Фригии стратегия Кассандра завершилась решительной тактической победой, приведя к гибели Антигона и бегству Деметрия. Стоит заметить, что в этом сражении боевые слоны оказались решающим оружием, и, к слову, тактика победителей была основана на главным образом непрямых действиях. В начале войны обе чаши весов были тяжело нагружены и сильно склонялись в сторону Антигона. Однако редко фортуна когда-либо так драматически резко менялась. Безошибочным объяснением этого будет сказать, что равновесие армии Антигона было нарушено Кассандром путем применения непрямых действий. Такие действия Кассандра поколебали ментальное равновесие Антигона, подорвали моральное состояние его войск и подданных и физическое равновесие его военных планов.

Глава 3 РИМСКИЕ ВОЙНЫ — ГАННИБАЛ, СЦИПИОН И ЦЕЗАРЬ


Следующим конфликтом, оказавшим определяющее влияние на европейскую историю, стала схватка между Римом и Карфагеном. И решающим периодом в этом конфликте стала война Ганнибала, или так называемая Вторая Пуническая война. Эта война распадается на несколько этапов, или кампаний, причем каждый этап имел решающее влияние на ход войны в целом, и последний этап стал решающим не только в войне, но и в повороте всего хода европейской истории. Первый этап этой войны начался походом Ганнибала в 218 году до н. э. из Испании через Альпы в Италию, естественной конечной точкой этого этапа представляется сокрушительная победа в 217 году до н. э. у Тразименского озера, оставившая Рим без иной защиты, кроме его стен и гарнизона, против немедленной атаки Ганнибала, если бы тот принял решение о таком ударе.

Причиной, побудившей Ганнибала избрать длинный и трудный сухопутный маршрут вместо короткого морского, обычно называют предполагаемое господство Рима на море. Однако абсурдно было бы распространять этот термин в современном понимании на эру, когда корабли были столь примитивны, а их способность перехватывать противника в море была так незначительна. Даже и в наше дни такое «господство» имеет серьезные ограничения. Но кроме этого, имеется существенное замечание в сочинении Полибия, когда тот, рассматривая непосредственно Тразименское сражение, указывает на беспокойство римского сената о том, как бы карфагеняне «не захватили более полное превосходство на море». Даже в заключительный период войны, после того как римляне одержали ряд побед на море и лишили карфагенский флот всех его баз в Испании и закрепились в Африке, они оказались бессильными предотвратить высадку экспедиционной армии Maгoна в Генуэзской Ривьере или же помешать Ганнибалу спокойно вернуться в Африку.

Представляется более вероятным, что причина выбора Ганнибалом непрямого сухопутного маршрута была обусловлена целью поднять кельтов Северной Италии против Рима. Далее мы должны заметить, что и сам этот сухопутный маршрут не был прямолинейным, как неоднозначным было достигнутое благодаря этим действиям преимущество. Римляне направили консула Публия Сципиона, отца Сципиона Африканского, к Массалии (Марселю) с задачей преградить путь Ганнибалу на реке Родан (Роне). Однако Ганнибал не только внезапно переправился через эту широкую реку в верхнем ее течении, но и прошел еще дальше на север, выбрав более далекий и трудный путь через Изсрскую долину, вместо более прямых, но зато легко блокируемых дорог близ Ривьеры. Когда Сципион Старший прибыл в район переправы тремя днями позже, он «был удивлен исчезновением противника, так как он убедил сам себя, что Ганнибал никогда не рискнет пойти в Италию этой дорогой». Быстро приняв решение и оставив часть армии на месте, он поспешно переправился морем обратно в Италию, как раз вовремя, чтобы встретить Ганнибала на Паданской низменности. Но здесь уже Ганнибал имел преимущество на местности, удобной для действий его превосходящей конницы. Последствием этого стали победы в сражениях на реках Тицина (Тичино) и Требия, и моральное воздействие этих побед обеспечило Ганнибалу приток новобранцев и поступление провианта «в большом изобилии».

Став хозяином северной части Италии, Ганнибал провел здесь зиму. С приходом весны, предвидя дальнейшее наступление Ганнибала, новые консулы Рима повели свои армии один — к Аримину (Римини) на берегу Адриатического моря, другой — к Аррецию (Ареццо), в Этрурии, тем самым контролируя соответственно восточную и западную дороги, по которым Ганнибал мог наступать на Рим. Ганнибал избрал этрурийский маршрут, но, вместо того чтобы двигаться по одной из обычных дорог, сначала провел тщательную рекогносцировку и «выяснил, что все другие дороги, ведущие в Этрурию, длинны и хорошо известны противнику, кроме одной, кратчайшей, которая проходила через болота и позволяла выйти в тыл армии Фламиния. Такие действия были в духе Ганнибала, и поэтому он выбрал этот путь. Однако когда в войсках распространилась новость о том, что командующий собирается вести их через болота, каждый солдат забеспокоился». Обычные солдаты всегда предпочитают известное неизвестному; Ганнибал не был обычным полководцем, и поэтому, подобно другим ведиким полководцам, предпочитал скорее действовать в самых опасных условиях, нежели вести бой с противником на им самим выбранной позиции.

В течение четырех дней и трех ночей армия Ганнибала шла «по дороге, покрытой водой», сильно страдая от усталости и бессонницы, теряя много людей и еще больше лошадей. Но, выйдя из болот, Ганнибал обнаружил, что армия римлян все еще пассивно стоит лагерем у Арреция. Ганнибал не предпринял попытки прямой атаки. Вместо этого, пишет Полибий, «он рассчитывал, что если обойдет лагерь и спустится на равнину в стороне от него, то Фламиний, частично из боязни недовольства населения, частично из простого раздражения, не сможет пассивно наблюдать за тем, как Ганнибал будет опустошать страну, и сразу же бросится вслед за ним». В данном случае перед нами пример психологического воздействия, оказанного на противника маневром выхода к нему в тыл, основанного на тщательном изучении характера противника, вслед за чем последовал физический разгром противника, так как, двигаясь по дороге на Рим, Ганнибал организовал и претворил в жизнь величайшую в истории засаду. В туманное утро следующего дня армия римлян, азартно преследуя Ганнибала вдоль окаймленного горами берега Тразименского озера, неожиданно попала в ловушку, подвергшись ударам с фланга и тыла, и была уничтожена. Эту победу помнят все любители истории, но они обычно не замечают психологического давления, сделавшего ее возможной. Однако Полибий, хотя и не имея нашего преимущества — знаний истории военного искусства на протяжении более чем две тысячи лет, в своих комментариях сделал верный вывод: «Как корабль, если вы лишите его рулевого, со всем своим экипажем становится добычей противника, так и с армией на войне, если вы перехитрите ее командующего, то зачастую вся армия может оказаться в ваших руках».

Теперь мы приступаем к рассмотрению второго этапа войны. Почему Ганнибал после победы у Тразименского озера не пошел на Рим, является исторической загадкой, и все варианты ответа на этот вопрос будут не более чем предположениями. Мы знаем определенно лишь то, что Ганнибал пытался все последующие годы подорвать влияние Рима на его итальянских союзников и сплотить их в антиримскую коалицию. Победы являлись лишь моральным импульсом для достижения этой цели. Тактическое преимущество всегда оказывалось обеспеченным, если Ганнибалу удавалось вести бой в условиях, благоприятных для его превосходной кавалерии.

Этот этап начинается с непрямых действий, предпринятых римлянами, которые по своей форме не соответствовали характеру римлян и которым история присвоила, как и их позднейшим имитациям (зачастую плохо исполненным), общее название «стратегия Фабия» (Фабий Максим, Квинт, Кунктатор (Медлитель), год рождения неизвестен — умер в 203 г. до н. э. После поражения римлян в 217 г. до н. э. при Тразименском озере был выбран диктатором. Придерживался крайне осторожной тактики. В конце 217 г. до н. э. после истечения 6 месяцев передал полномочия консулам. После битвы при Каннах (216 г. до н. э.), заставившей римлян вернуться к стратегии войны на истощение, удачно руководил военными операциями на юге Италии. После взятия отпавшего от Рима Та-рента (209 г. до н. э.) был удостоен триумфа. — Ред.). Хотя, строго говоря, это была тактика, а не стратегия. Тактика Фабия не только заключалась в уклонении от боя с целью выиграть время, но и ставила своей задачей, оказать моральное воздействие на противника и еще большее моральное воздействие на его потенциальных союзников. Это были непрямые военные действия, направленные скорее на политические, нежели на военные результаты. Фабий слишком хорошо понимал военное превосходство Ганнибала, чтобы рискнуть на завоевание победы в бою, и, пока он стремился избегать генерального сражения, он поставил себе задачей мелкими «булавочными уколами» снизить стойкость вторгшихся войск и одновременно предотвратить пополнение армии Ганнибала новобранцами из итальянских городов и из карфагенских баз (Африка, Испания. — Ред.). Основное условие для успеха этой стратегии, с помощью которой осуществлялась такая тактика, заключалось в том, что римская армия должна была постоянно держаться пересеченной местности, с тем чтобы свести к нулю решающее превосходство Ганнибала в кавалерии. Таким образом, эта фаза войны стала ментальным состязанием между формами непрямых действий Ганнибала и Фабия. Однажды, до Канн, Ганнибалу удалось выманить противника принять битву на равнине, и результат этой битвы определенно удовлетворил аппетиты сената и военачальников, более рвущихся в битвы, нежели Фабий. Но с другой стороны, упорство Рима в воплощении в жизнь стратегии уклонения от битвы любой ценой сочеталось с условиями эпохи и относительной слабостью положения Ганнибала, а также с его положением вторгшейся стороны, причем в неразвитый край, — и все это сорвало планы Ганнибала. Когда Сципион позднее ответил собственным вторжением в Африку, он обнаружил, что более развитая экономическая система Карфагена помогает достижению его цели.

Второй этап войны заканчивается применением еще одной формы стратегии непрямых действий, когда консул Нерон «обманул обманщика», и, тайно сняв свои войска с позиции перед фронтом Ганнибала, после форсированного марш-броска сосредоточил их против «нового партнера», Гасдрубала, который только что прибыл с армией в Северную Италию. Уничтожив эту армию в сражении на реке Метавр, а вместе с ней и надежду Ганнибала на решительную победу, Нерон вернулся в свой лагерь раньше, чем Ганнибал понял, что лагерь покинут войсками. После этого война в Италии зашла в тупик. Наступил третий этап войны. В течение пяти лет Ганнибал упорно оборонялся в Южной Италии, и несколько римских полководцев отступили для того, чтобы залечить раны, полученные в результате их попыток нанести прямые удары по логову льва.

Тем временем в Испанию был направлен Публий Сципион Младший — с труднейшей задачей, учитывая значительно превосходящие силы карфагенян, — искупить поражение, которое потерпели в 211 году до н. э. его убитый отец и дядя, и удержать, если удастся, небольшой плацдарм Римской империи, сохранившийся в северо-восточной части Испании. Применяя высокие темпы передвижения, превосходство в тактике и искусную дипломатию, он перешел от оборонительных действий к наступательным, нанеся косвенный удар и по Карфагену, и по Ганнибалу, так как Испания была настоящей стратегической базой для Ганнибала; там он обучал свои войска и оттуда получал пополнения. Искусно сочетая внезапность с расчетом времени, Сципион сначала лишил (в 209 г. до н. э.) карфагенян их главной базы в Испании — Нового Карфагена (Картахены). Это предшествовало переманиванию на свою сторону их союзников и собственно разгрому карфагенской армии. Затем, вернувшись в Италию и избранный консулом, он был готов приступить к осуществлению долго вынашиваемого им второго и решительного этапа непрямых действий — наступлению на стратегический тыл Ганнибала. Фабий, уже старый человек с установившимися взглядами, подал свой голос в защиту традиционного подхода, настаивая на том, что долг Сципиона — нанести удар по Ганнибалу в Италии. «Почему ты не хочешь нанести удар прямо по Ганнибалу, вести войну там, где Ганнибал, а хочешь идти этим длинным окольным путем? Почему ты ждешь, что когда ты переправишься в Африку, то Ганнибал обязательно последует за тобой?» Сципион получил от сената только разрешение переправиться в Африку, но ему было отказано произвести дополнительный набор войск. В результате этого он отправился в экспедицию, имея всего лишь 7 тысяч добровольцев и два провинившихся легиона, которые были направлены для несения гарнизонной службы в Сицилии в наказание за поражение при Каннах. (Всего у Сципиона было 25–30 тысяч человек пехоты и 2–3 тысячи конницы. — Ред.) Высадившись в Африке, Сципион встретил противодействие только со стороны кавалерийского отряда, бывшего под рукой в Карфагене. Искусно проведенным отходом он завлек этот отряд в западню и уничтожил его, тем самым не только выиграв время для упрочения своего положения в Африке, но и произвел сильное моральное воздействие, которое, с одной стороны, вынудило римские власти оказать ему более активную поддержку, а с другой — ослабило хватку Карфагена на его африканских союзников, кроме сильного Сифакса.

Затем, встретившись с вновь собранными вражескими войсками, гораздо более многочисленными, но состоящими из вновь набранных наемников Гасдрубала и ополченцев из Сифакса, Сципион отступил на небольшой полуостров, где создал укрепленную оборонительную линию — древний прототип линии Торриш-Ведраш (укрепления, построенные Веллингтоном в 1810 г. для прикрытия Лиссабона. — Пер.). Здесь он сумел сначала усыпить бдительность осаждающих его войск, а затем отвлечь их внимание ложной подготовкой удара по Утике с моря и, наконец, ночью нанес внезапный удар по обоим лагерям противника. Деморализующее и дезорганизующее воздействие внезапности было усилено точным расчетом Сципиона, заключавшимся в том, что сначала он нанес удар по менее организованному лагерю Сифакса, в котором большое количество шалашей, сделанных из легко воспламеняющегося камыша и циновок, было размещено за пределами укреплений лагеря. Паника, вызванная поджогом этих шалашей, помогла римлянам ворваться внутрь лагеря, в то время как зрелище пожара побудило карфагенян Гасдрубала открыть ворота своего лагеря и броситься на помощь, пребывая в уверенности, что пожар возник случайно, так как вечером, пока не сгустилась тьма, в римском лагере, находившемся на расстоянии семи миль, все было спокойно. Когда ворота карфагенского лагеря открылись, Сципион отдал приказ атаковать этот лагерь через открытые ворота, избежав необходимости терять людей при пробивании бреши в стене.

Если при анализе этой операции мы по внешним признакам перешли из области стратегии в область тактики, то данная сокрушительная победа в реальности является самым ярким примером в истории, возможно, за исключением только Илерды (современный Лерида в Каталонии, где Юлий Цезарь в начале гражданской войны разбил пять легионов Помпея в 49 г. до н. э. — Пер.), имеем дело со случаем, когда стратегия не только проложила путь к победе, но и привела к ней и где победа фактически явилась лишь последним актом стратегического маневра, поскольку резня без особого сопротивления не может считаться сражением.

После своей бескровной победы Сципион все же не сразу начал наступление на Карфаген. Почему? Хотя история и не дает определенного ответа на этот вопрос, она тем не менее предоставляет большую почву для размышлений, чем в случае с Ганнибалом, пренебрегшим возможностью нанесения удара по Риму после Тразименского озера в 217 году до н. э. и Канн в 216 году до н. э. До тех пор, пока есть возможность или благоприятная перспектива для быстрой внезапной атаки и штурма, осада является наиболее неэкономичным из всех видов военных действий. История подтвержает этот тезис вплоть до 1914–1918 годов. И если противник все еще имеет в своем распоряжении войска, сохранившие боеготовность, осада может привести к поражению осаждающих войск, так как последние при осаде несут пропорционально большие потери, нежели противник.

Сципиону пришлось принимать во внимание не только стены Карфагена, но и возможность возвращения Ганнибала, что, собственно, и было его целью. Если бы он смог добиться капитуляции Карфагена до возвращения Ганнибала, это дало бы ему большое преимущество, но этого следовало добиться, ослабив моральный дух его защитников, а не ценой больших потерь, связанных со штурмом города. В случае штурма существовала возможность, что он все еще бы стоял перед целыми стенами Карфагена, в то время как Ганнибал обрушился бы на его тыл.

Вместо штурма Карфагена Сципион организовал его блокаду, не допуская снабжения города продовольствием и оказания ему помощи со стороны союзников. Более того, упорным преследованием он добился разгрома Сифакса, чем значительно ослабил общие силы противника. Восстановив на нумидийском троне своего союзника Масиниссу, он обеспечил себя нумидийской конницей (дополнительные 4–5 тысяч), необходимой для борьбы с самым сильным оружием Ганнибала. (У Ганнибала теперь нумидийской конницы не было. — Ред.)

Для усиления этих форм морального воздействия Сципион двинулся к городу Тунису, недалеко от Карфагена, считая, что это «наиболее эффективное средство вселить в карфагенян отчаяние и страх». Этой меры, вдобавок к остальным непрямым формам давления, оказалось достаточно, чтобы сломить волю карфагенян к сопротивлению, и они запросили мира. Однако пока ожидалось утверждение условий мира в Риме, перемирие было нарушено, когда Карфагену стало известно о возвращении Ганнибала и его высадке в Малом Лептисе (между Гадруметом и Тапсом. — Ред.). Сципион тогда оказался в трудном и опасном положении, так как, хоть он и не ослабил себя штурмом Карфагена, он позволил Масиниссе возвратиться в Нумидию с целью упрочить свое новое королевство — после принятия Карфагеном предложенных условий мира. При таких обстоятельствах полководец с ортодоксальными взглядами либо перешел бы в наступление, чтобы не допустить подхода Ганнибала к Карфагену, либо занял бы оборону в ожидании помощи. Вместо этого Сципион совершил неожиданный маневр, который, будучи нанесенным на карту, кажется фантастическим. Так, если маршрут Ганнибала от Малого Лептиса до Карфагена представить в виде правой черточки перевернутой буквы V (А), то Сципион, оставив отряд для обороны своего лагеря под Карфагеном, пошел по направлению левой черточки. Ярчайший пример непрямых действий! Но этот маршрут через долину реки Баград привел его в самый центр основного источника снабжения Карфагена из внутренних областей. Кроме того, каждый шаг этого марша приближал Сципиона к нумидийским подкреплениям, которые выслал ему Масинисса в ответ на его требование. Этот маневр достиг своей стратегической цели. Сенат Карфагена, ошеломленный вестью о том, что жизненно важные территории все более опустошаются, отправил к Ганнибалу курьеров, убеждая его немедленно вмешаться и навязать Сципиону битву. И Ганнибал, хотя он и ответил сенату: «…оставить эти дела ему», тем не менее был вынужден создавшимися условиями (созданными Сципионом) форсированным маршем двинуться на запад, навстречу Сципиону, вместо того чтобы идти на север, к Карфагену. Так Сципион заманил Ганнибала в район, который выбрал сам, где Ганнибал не мог получить подкреплений и обеспечить себя надежной опорой, а также иметь убежище в случае поражения, которое ему предоставил бы Карфаген, если бы сражение произошло вблизи него. Но Сципион все еще не был удовлетворен. Он уже навязал противнику необходимость искать боя, и теперь Сципион хотел использовать свое моральное превосходство до предела. Когда Масинисса соединился с ним, почти одновременно с прибытием в этот район Ганнибала, Сципион, вместо того чтобы сблизиться с Ганнибалом, отошел назад и тем самым завлек его еще глубже в район, где карфагеняне стали испытывать острый недостаток воды, а также на равнину, где недавно обретенное превосходство Сципиона в кавалерии (4–5 тысяч человек нумидийской конницы в дополнение к 2–3 тысячам римской конницы против 2–3 тысяч конницы Ганнибала. — Ред.) могло быть использовано в полной мере. Он предпринял две военные хитрости; в сражении при Заме ему сначала удалось разгромить конницу Ганнибала, до этого считавшуюся непобедимой. И когда Ганнибал впервые потерпел тактическое поражение, на него тотчас же обрушились последствия стратегического поражения, которое он потерпел уже ранее, так как вблизи не было убежища в виде населенного пункта или крепости, в которой разбитая армия могла бы перегруппироваться, пока преследующие не уничтожили ее полностью. (При Заме карфагеняне (35 тысяч пехоты, 2–3 тысячи конницы) потеряли 10 тысяч человек. Римляне (25–30 тысяч пехоты, 6–8 тысяч конницы) потеряли 1500 человек. — Ред.) В итоге Карфаген капитулировал без боя (заключил тяжелый мир. — Ред.).

Победа при Заме сделала Рим доминирующей силой Средиземноморья, и дальнейшее расширение римского господства и превращение его в полное владычество продолжалось без каких-либо серьезных помех, не считая периодически повторявшихся угроз со стороны варваров. Таким образом, 202 год до н. э. является естественным рубежом истории Древнего мира, на котором может быть закончено исследование поворотных пунктов в древней истории и военных причин, их вызвавших. В конечном счете подъем Римской империи должен был смениться упадком, затем эта империя должна была развалиться на части, частично под натиском варваров, но главным образом вследствие внутреннего разложения.

При изучении периода «разложения и упадка», тех столетий, когда Европа меняла свою старую одноцветную оболочку на новую многоцветную, можно извлечь поучительные выводы из опыта полководческого искусства. Иногда более поучительные, как в случае с Велизарием и позднейшими военачальниками Византийской империи. Но в целом конечные результаты очень часто бывает трудно определить, поворотные моменты почти неуловимы, целенаправленная стратегия слишком неопределенна, а источники слишком ненадежны, чтобы обеспечить достаточную базу для научных выводов. Перед окончанием исследования древней стратегии необходимо, однако, обратить внимание на одну гражданскую войну, которая требует изучения, во-первых, потому, что она явилась ареной действий еще одного, бесспорно, великого полководца, во-вторых, потому, что она оказала жизненно важное влияние на ход истории. Потому что, как Вторая Пуническая война отдала мир Риму, так и гражданская война 49–45 годов до н. э. отдала римский мир Цезарю — и цезаризму. Когда в декабре 50 года до н. э. (10 января 49 г. до н. э. — Ред.) Цезарь перешел Рубикон, его власть распространялась только на Галлию, Цизальпинскую Галлию (современная Северная Италия) и Иллирию, в то время как Помпей контролировал Италию и другие провинции Рима. У Цезаря было девять легионов, но только один из них был при нем в Равенне, а остальные находились далеко в Галлии. Помпей имел десять легионов в Италии, семь — в Испании и много небольших формирований по всей империи. Однако легионы, находившиеся в Италии, имели в строю только кадровый состав, и поэтому один полностью укомплектованный легион стоил больше, чем два неотмобилизованных. Цезаря осуждали за его торопливость в принятии решения, что он предпринял рискованный поход на юг только с частью своих сил. Однако на войне время и внезапность — это два наиболее важных фактора, и, кроме понимания значения этих факторов, стратегия Цезаря в большой степени также принимала во внимание личные качества Помпея.

От Равенны к Риму вело два маршрута, и Цезарь избрал тот, что был длинней и извилистей — путь вдоль побережья Адриатического моря, но двигался по нему быстро. По мере продвижения Цезаря через этот густонаселенный район многие из рекрутов, набранных для армии Помпея, присоединились к нему — то же самое случилось с войском Наполеона в 1815 году. Морально подавленные силы Помпея покинули Рим, оставив государственную казну, и отошли к Капуе, в то время как Цезарь, вклинившись между авангардом противника в Корфинии и его главными силами под командованием самого Помпея, сосредоточенными около Луцерии, снова добился пополнения своих сил за счет рекрутов противника. Затем он продолжил движение на юг к Луцерии, процесс наращивания его сил, подобно снежному кому, продолжался, однако его наступление, к тому времени ставшее прямым, заставило противника отступить к укрепленному порту Брундизий (теперь Бриндизи), расположенному на «каблуке» Апеннинского «сапога». И сама энергия, с которой он двигался, вынудила Помпея принять решение об эвакуации своих войск через Адриатическое море в Грецию. Таким образом, чрезмерная прямолинейность действий на втором этапе и недостаточное знание Цезарем военного искусства лишили его возможности закончить войну за одну кампанию и вынудили вести военные действия еще в течение четырех лет в различных районах Средиземноморского бассейна.

Далее началась вторая кампания. Цезарь, вместо того чтобы последовать непосредственно за Помпеем, обратил свое внимание на Испанию и перебросил туда свои войска. За то, что он сконцентрировал свои силы против «младшего партнера», Цезарь подвергся резкой критике. Но его расчет на пассивность Помпея оправдался всем ходом событий. На этот раз Цезарь начал кампанию слишком прямолинейно, и его прямое наступление на основные силы противника в Илерде, находящейся сразу за Пиренеями, дало им возможность уклониться от сражения. Штурм города провалился, и Цезарь предотвратил поражение своих войск только личным вмешательством, но моральный дух войск Цезаря продолжал падать до тех пор, пока он не изменил методику своих действий. Вместо дальнейших попыток осады или штурма города, Цезарь занялся созданием искусственного брода, что дало ему возможность контролировать оба берега реки Сикорис (современный Сегре), на которой расположен город Илерда (современная Лерида). Эта угроза перекрытия линий снабжения вынудила помощников Помпея отступить, пока не поздно. Цезарь не помешал противнику беспрепятственно отойти, однако отправил свою галльскую конницу для действий по его тылам, чтобы помешать дальнейшему отходу. Затем вместо штурма моста, прикрывавшегося арьергардом противника, он пошел на риск отправить свои легионы через глубокий брод, считавшийся доступным только для кавалерии, в течение ночи совершил широкий обходной маневр и оказался на маршруте отступления противника. Но даже и здесь Цезарь не пытался сразу дать бой, довольствуясь тем, что мешал противнику найти новые пути отхода, используя кавалерию для задержки и изматывания неприятельских войск, пока его легионы обходили противника с флангов. Решительно сдерживая стремление своих солдат вступить в бой, он одновременно поощрял их братание с воинами противника, которые становились с каждым днем все более уставшими, голодными и подавленными. Наконец, когда Цезарь вынудил их повернуть обратно в направлении Илерды и занять оборону на местности, где не было воды, противник (пять легионов. — Ред.) капитулировал. Это была стратегическая победа, равно бескровная как для побежденных, так и для победителей, и чем меньше солдат было убито у противника, тем больше стало потенциальных сторонников и новобранцев у Цезаря. Несмотря на то что вместо прямых атак применялось маневрирование, кампания заняла всего лишь шесть недель. Но в следующей кампании Цезарь изменил свои методы, и военные действия длились восемь месяцев, прежде чем ему досталась победа, но и тогда она была неполной. Вместо того чтобы наступать на Грецию обходным путем по суше через Иллирию, Цезарь избрал прямой морской маршрут, он выиграл этим некоторое время вначале, но в конечном счете потерял приобретенное преимущество. Первоначально Помпей имел большой флот, у Цезаря же флота не было, и, хотя Цезарь еще раньше приказал срочно строить или искать корабли в большом количестве, только часть необходимого была в его распоряжении. Не желая ждать, Цезарь отплыл из Бриндизи примерно с половиной собранных им сил. Высадившись в Палесте, он двинулся на север вдоль побережья к важному морскому порту Диррахий (современный Дуррес в Албании), но Помпей успел туда первым. К счастью для Цезаря, Помпей, медлительный как обычно, упустил возможность использовать свое превосходство в силах до того, как Антоний с другой половиной армии Цезаря, ускользнув от вражеского флота, соединился с Цезарем. И даже тогда, когда Антоний высадился севернее Диррахия, Помпей, находившийся между войсками Антония и Цезаря, не смог помешать им соединиться в районе Тираны. Помпей отступил, преследуемый противником, тщетно пытавшимся навязать ему сражение. Наконец обе армии заняли позиции друг против друга на южном берегу реки Генуз, которая протекала южнее Диррахия. Временное затишье было нарушено Цезарем, применившим обходной маневр. Совершив обходной семидесятикилометровый марш-бросок по холмистой местности, Цезарю удалось занять удачную позицию между Диррахисм и армией Помпея, до того как последний, которому надо было пройти всего 40 километров, начал наконец движение и отступил. Но Цезарь не использовал полученное преимущество, а Помпей с его характером, да еще имея линии снабжения по морю, не собирался атаковать первым. Тогда Цезарь принял оригинальное, но исключительно невыгодное решение строить укрепления и окружить армию Помпея, которая не только была сильнее его собственной, но и легко могла обеспечить себя снабжением по морю или в любое время беспрепятственно погрузиться на суда и уйти.

Даже «Помпей медлительный» не мог удержаться от соблазна нанести удар по слабым участкам такой слабой блокады, и его успех заставил Цезаря собрать силы и попытаться восстановить положение контратакой, катастрофически провалившейся. (Фронтальную атаку с суши армия Помпея сочетала с десантом с моря в тыл укреплений противника. Левый фланг армии Цезаря был разбит. — Ред.) Только пассивность Помпея спасла армию Цезаря от поражения.

Солдаты Цезаря хотели нового сражения, но Цезарь усвоил полученный урок и, выправив положение после отступления, вернулся к стратегии непрямых действий. Помпею также следовало бы прибегнуть к этой стратегии, переправившись через Адриатическое море и восстановив свою власть в Италии, где после морального воздействия от поражения Цезаря для этого создалась благоприятная обстановка. Цезарь своими действиями дал понять, что он хорошо представлял опасность для него от возможного маневра со стороны Помпея в западном направлении. Поэтому он двинулся на восток против помощника Помпея — Сципиона Назика, находившегося в Македонии. Помпей, морально проиграв, был вынужден последовать за Цезарем. Выбрав другую дорогу, Помпей поспешил на помощь Сципиону. Цезарь прибыл первым, но, вместо того чтобы немедленно бросить свои войска на штурм укреплений, позволил подойти Помпею. Эта кажущаяся потеря Цезарем благоприятной возможности объясняется, вероятно, тем, что Цезарь считал, что после Диррахия для того, чтобы навязать Помпею бой на открытой местности, надо очень сильно постараться. Если он так в действительности считал, то он был прав, так как помощники Помпея едва уговорили его сражаться, несмотря на то что Помпей имел двойное превосходство в силах. (По сообщению Цезаря, у Помпея было 45 тысяч пехоты и 7 тысяч конницы (против 22 тысяч пехоты и 1 тысячи конницы у Цезаря). Однако другие источники говорят, что у Помпея было 30 тысяч пехоты и около 3 тысяч конницы, а у Цезаря 30 тысяч пехоты и 2 тысячи конницы. — Ред.) Едва Цезарь завершил подготовку к ряду намеченных на поле боя действий, чтобы создать необходимые условия для победы, Помпей решился на сражение при Фарсале. С точки зрения интересов Цезаря эта битва, без сомнения, была преждевременной, и то, что победа в ней висела на волоске, является лучшим тому доказательством. Непрямые действия были предприняты Цезарем для восстановления своего собственного стратегического равновесия, а следующие — уже для нарушения равновесия Помпея.



После победы при Фарсале Цезарь преследовал Помпея, пройдя через Дарданеллы, Малую Азию и далее, через Средиземное море до Александрии, где Птолемей (точнее, его люди) вынужденно убил Помпея, избавив Цезаря от значительных затруднений. Однако Цезарь лишился достигнутого преимущества, вмешавшись в схватку между Птолемеем и его сестрой Клеопатрой за египетский престол и потеряв восемь месяцев на совершенно ненужную войну. Похоже, что периодически повторявшаяся и глубоко укоренившаяся ошибка Цезаря состояла в том, что он стремился к достижению цели, непосредственно находящейся у него перед глазами, но второстепенной по значению, в ущерб менее заметной, по главной цели.

Подаренное время позволило сторонникам Помпея собраться с силами и вновь закрепиться в Африке и Испании. Сложность положения Цезаря в Африке усугубилась прямыми действиями, предпринятыми помощником Куриоком. Высадившись и первоначально одержав победу, Курион попал в ловушку царя Юбы, союзника группировки Помпея, и с войском был уничтожен. Цезарь начал Африканскую кампанию столь же прямолинейно, стремительно и с таким же недостатком сил, как и Греческую кампанию, — как обычно, сам сунул голову в приготовленную петлю и избежал поражения лишь благодаря всегда сопутствующей ему удаче и тактическому мастерству. После этого он укрепился в лагере неподалеку от Руспена, ожидая прибытия остальных легионов и уклоняясь от всяких соблазнов ввязаться в бой. На несколько месяцев в Цезаре возобладал полководец, предпочитающий маневрирование, сохраняющее силы армии, и даже после прибытия подкреплений он придерживался стратегии чрезвычайно непрямых, хотя и ограниченных действий, постоянно маневрируя и нанося булавочные уколы, оказывающие угнетающее действие на моральное состояние противника, что было видно из увеличивавшегося потока дезертиров. Наконец, в результате более широкого непрямого подхода к важной базе противника в Тапсе Цезарь создал благоприятную возможность для сражения, и его войска, закусив удила, стремительно бросившись в атаку, выиграли битву без всякого руководства сверху. В последовавшей вслед за тем Испанской кампании Цезарь стремился избегать больших потерь в живой силе, совершая непрестанно короткие по протяженности маневры, чтобы вынудить противника занять невыгодное положение для битвы. Благодаря такой тактике Цезарь добился победы в сражении при Мунде. Однако упорный характер этого сражения и большие потери показали различие между экономией сил и обычной их бережливостью. Непрямым действиям Цезаря недоставало размаха и внезапности. В каждой из кампаний он ослаблял моральный дух противника, но не уничтожал его окончательно. Причиной этого, видимо, является то, что Цезарь больше заботился о воздействии на психологию солдат противника, чем на психологию их начальников. Но если его кампании помогают определить качественное различие между двумя видами непрямых действий — против войск противника и против его командования, то они, кроме того, очень убедительно показывают различие между прямыми и непрямыми действиями. Цезарь терпел неудачи всякий раз, когда он применял прямые действия, и восстанавливал утраченное каждый раз, когда прибегал к непрямым действиям.

Глава 4 ВОЙНЫ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Эта глава играет роль всего лишь связующего звена между циклами древней и современной истории, ибо, как ни соблазнительны некоторые средневековые кампании, источники наших знаний о них являются куда более скудными и куда менее надежными, чем в отношении более ранних или более поздних времен. Дело в том, что научная истина в дедукции причин и результатов безопасного хода событий должна быть основой нашего анализа истории с опорой на установленные факты и проходить через определенный период, когда необходимо выбирать между противоречащими между собой историческими источниками и критикой этих источников. Правда в том, что вихри противоречий бушевали и бушуют скорее вокруг тактических, нежели стратегических деталей средневековой военной истории, но поднятая при этом пыль способна упрятать оба этих аспекта из виду для обычного исследователя войны и вызвать в нем совершенно излишние и ненужные сомнения в выводах, извлеченных из этого периода истории. Но, не включая все это в свой строгий анализ, мы можем слегка коснуться достоверных фактов из эпизодов средневековой военной истории, используя их как средство для пробуждения потенциального интереса и пользы.

На Западе в Средние века военный дух феодального «рыцарства» был враждебен военному искусству, но монотонная тупость курса такого военного развития освещается немногими яркими вспышками — по пропорции, возможно, не меньшей, чем в любой другой период в истории.

Норманны дали нам самые ранние проблески, а их потомки продолжали освещать течение средневековых войн, предпочитая не проливать норманнскую кровь; по крайней мере, цена, которую они ей придавали, подтолкнула их к использованию мозгов, а не крови, получая при этом заметную выгоду.

Эта дата, которую знает каждый школьник, даже если он не знает никакой другой, а именно 1066 год, освещена стратегией и тактикой настолько искусными, насколько решающими были и их результаты — решающими не только по непосредственному исходу, но и по влиянию на весь ход истории. Вторжение Вильгельма (герцога Нормандии) в Англию использовало прием стратегического отвлечения и тем самым победило в самом начале зарождения ценностей непрямых действий. Этим отвлечением стала высадка мятежного брата короля Гарольда — Тостига вместе со своим союзником королем Норвегии Гаральдом Гардрадом Старшим (король Норвегии в 1046–1066 гг., женат, кстати, на дочери Ярослава Мудрого, при дворе которого долго находился (служил также в Византии в качестве вождя варяжской дружины). — Ред.) на побережье Йоркшира. Хотя она, казалось, представляла меньшую непосредственную угрозу, чем вторжение Вильгельма, она созрела раньше и тем самым добавила эффективности планам Вильгельма, несмотря на то что этот первый десант был быстро разбит. Спустя два дня после уничтожения норвежских агрессоров у Стамфорд-Бриджа Вильгельм высадился на берегу Суссекса. И тут мы видим первое гениальное действие Вильгельма. Вместо того чтобы продвигаться на север, он вынудил Гарольда ринуться очертя голову на юг лишь с частью своих войск, начав опустожение Кента и Суссекса. Чем дальше на юг двигался Гарольд и чем скорее он давал сражение, тем дальше в пространстве и времени отделялся он от своих подкреплений. Этот расчет был оправданным, и Вильгельм вынудил Гарольда принять бой у берега Ла-Манша и решил тактический исход сражения непрямым воздействием — приказав части своих войск совершить ложное отступление, отчего были нарушены боевые порядки его оппонентов. И в заключительной фазе применение Вильгельмом навесной стрельбы его лучников, стрелявших под большим углом возвышения, что привело к смерти Гарольда, может быть классифицировано как непрямое воздействие.

Стратегия Вильгельма после этой победы в равной степени значительна, потому что вместо того, чтобы двинуться прямо на Лондон, он вначале обезопасил Дувр и свои морские коммуникации, а достигнув предместий Лондона, избежал прямого штурма, а вместо этого обошел город по кругу с запада и севера, неся с собой опустошение, так что, оказавшись под угрозой голода, столица сдалась, когда Вильгельм дошел до Беркемстеда.

В следующем столетии мир вновь стал свидетелем норманнского военного гения и одной из самых удивительных кампаний в истории. Это было завоевание большей части Ирландии, а также отражение мощной норвежской агрессии графом Стронгбоу и несколькими сотнями рыцарей из болот Уэльса — достижение, замечательное не только из-за крайней скудности средств и слабой проходимости лесистой и болотистой местности, но и из-за приспособляемости, с которой завоеватели перелили искусство войны в иную форму и подвергли изменению традиционные феодальные методы ведения войн. Они проявили свое искусство и расчетливость в том, что неоднократно заманивали своих противников на сражение в чистом поле, где их конные атаки имели полный успех, в том, как они использовали ложные отходы, уклонения от боя, атаки с тыла с целью расколоть вражеские боевые порядки, а также стратегические сюрпризы, ночные атаки и использование лучников, чтобы преодолеть сопротивление там, где они не могли выманить врага из-под защиты его оборонительных сооружений.

Однако XIII век оказался еще более богатым на стратегические плоды. Первые проблески отмечены в 1216 году, когда король Иоанн спас свое королевство, почти утратив его совсем. (К этому времени французский король Филипп II Август отнял у Иоанна большую часть владений на континенте. В том числе Нормандию, а в самой Англии в 1215 г. бароны, поддержанные горожанами, начали открытую войну против Иоанна, заставив его подписать так называемую Великую хартию вольностей. — Ред.) Спас с помощью кампании, в которой чистая стратегия не смешивалась со сражениями. Его средствами были подвижность, большая обороноспособность, которой тогда обладали крепости, и психологический фактор — неприязнь горожан к баронам и их иностранному союзнику — Людовику Французскому. Когда Людовик после высадки в восточном Кенте занял Лондон и Уинчестер, Иоанн был слишком слаб, чтобы оказать ему сопротивление в бою, а на большей части страны господствовали бароны. Но Иоанн все еще сохранял за собой крепости Виндзора, Рединга, Уоллингфорда и Оксфорда, которые доминировали над Темзой и разделяли силы баронов к северу и югу от этой реки, в то же время ключевой оплот обороны — Дувр — все еще оставался в тылу у Людовика. Иоанн отступил к Дорсету, но, когда ситуация прояснилась, он пошел в июле походом на север к Вустеру, обезопасив фронт со стороны Северна и тем самым создав барьер перед потоком мятежников, устремлявшихся далее на запад и юго-запад. После этого он двинулся на восток вдоль уже безопасной линии Темзы, сделав вид, что намеревается освободить Виндзор.

Чтобы укрепить осаждавших в этой вере, он послал отряд уэльских лучников обстрелять их лагерь ночью, а сам тем временем свернул на северо-восток и благодаря такому старту выиграл гонку к Кембриджу. Теперь он мог создать еще один барьер на путях, ведущих на север, в то время пока главные французские силы были связаны осадой Дувра, и его успех был в привлечении на свою сторону района, где господствовала оппозиция, вербовка солдат и разочарование, возникшее после неудачи повстанцев и их союзника, несмотря на то что сам Иоанн умер в октябре. Если он умер от чрезмерной любви к миногам, то они умирали от избытка стратегических твердынь.

Следующий успешный мятеж баронов был разгромлен мастерской стратегией принца Эдуарда, позднее, в 1265 году, ставшего Эдуардом I. Последствием поражения короля Генриха III у Льюиса стало установление господства партии баронов на большей части Англии, кроме болот Уэльса. В том направлении устремился Симон де Монфор (граф Лестерский. — Ред.), переправившись через Северн и продолжив свой триумфальный путь до самого Ньюпорта. Принц Эдуард, ускользнувший из рук баронской армии и воссоединившийся со своими сторонниками в пограничных графствах, расстроил планы де Монфора, захватив позади него мосты через реку Северн, а потом атаковав его тылы. Эдуард не только отбросил Монфора назад через реку Аск, но и набегом своих трех галер на Ньюпорт не дал осуществиться новому плану переброски вражеской армии назад в Англию. (В это время на континенте — от Испании до Руси и Константинополя, в также в зоне Крестовых походов происходили грандиозные и судьбоносные битвы. — Ред.) Так что де Монфор был вынужден пройти кружной путь и совершить изнурительный переход на север через опустошенные районы Уэльса, а в это время Эдуард отошел к Вустеру, чтобы удерживать в своих руках Северн от захвата соперником. Затем, когда сын Монфора ушел ему на помощь с армией из Восточной Англии, Эдуард использовал свое центральное положение, чтобы сокрушить каждого из них по отдельности, пока они разделены и ослеплены, маршем и контрмаршем, в котором использовалась подвижность для нанесения пары сотрясающих внезапных ударов.

Эдуарду как королю было суждено внести еще больший вклад в военную науку в своих войнах в Уэльсе не только благодаря разработке способа использования лука и сочетания кавалерийских атак с огнем лучников, но еще более своим стратегическим методом завоевания (разработанного тысячелетия назад киммерийцами и скифами. — Ред.). Проблема состояла в том, как покорить отважное и дикое горное племя (валлийцев. — Ред.), которое могло ускользнуть от сражения, отступая в родное низкогорье и вновь захватывая долины, когда захватчики прекращали боевые действия на зиму. Если средства Эдуарда были сравнительно ограничены, то у него имелось преимущество в том, что и территория боевых действий тоже была ограничена. Его решение состояло в сочетании мобильности и стратегических пунктов. Строя крепости в таких пунктах, соединяя их дорогами и заставляя врагов постоянно перемещаться, так что у тех не было возможности восстановиться физически и психологически или вернуть географическую территорию зимой, он разрушал и истощал их способность к сопротивлению. Так как его метод был отражением римской стратегии, то он затмил и наш собственный опыт, обретенный на северо-западной границе Индии.

Однако стратегические дарования Эдуарда не пережили его самого, и в Столетней войне нет ничего такого, что можно было перенять, кроме негатива, из стратегии его внука или правнука. Их бесцельные марши через Францию были, как правило, неэффективны, а те немногие, что принесли более серьезные результаты, стали следствием еще большей глупости их противников. Потому что в сражениях при Креси (1346) и Пуатье (1356) Эдуард III и Черный принц соответственно довели ситуацию до степени катастрофической. Не их заслуга, что очень неудачная позиция англичан побудила их прямолинейных оппонентов ринуться сломя голову в бой в совершенно неблагоприятных для них условиях, тем самым давая англичанам шанс спастись и выбраться из своего неудачного положения. Потому что в оборонительном сражении на месте, выбранном англичанами, длинные луки и неэффективная тактика французских рыцарей дали им гарантированное тактическое превосходство.

Но тяжесть этих поражений в боях пошла на пользу французам. Потому что в следующем десятилетии они стойко придерживались тактики Фабия Кунктатора, проводимой коннетаблем Дюгекленом. Стратегия, которую он реализовывал этой тактикой, состояла в том, чтобы уклоняться от боя с главными английскими силами, в то же время постоянно препятствуя их передвижению и захватывая территорию своих оппонентов. Весьма далекая от пассивного уклонения от битвы, его стратегия использовала мобильность и внезапность до такой степени, с какой могли соперничать немногие военачальники, — он перехватывал обозы, отрезал отдельные воинские части и захватывал изолированные гарнизоны. Дюгеклен всегда наносил удары там, где его меньше всего ждали, и его нападения на вражеские гарнизоны, часто по ночам, имели успех с помощью как его новых методов быстрого штурма, так и точного расчета при выборе целей, а именно тех гарнизонов, где солдаты были охвачены недовольством либо где население созрело для предательства (автор называет так помощь французов своим войскам в деле освобождения от оккупантов. — Ред.). К тому же он раздувал каждый костер местных волнений душ немедленного отвлечения вражеского внимания и в конечном счете отбивания у врага занятой им территории.

Меньше чем за пять лет Дюгеклен сократил обширные английские владения (захваты. — Ред.) во Франции до тонкой полоски территории между Бордо и Байонной. И сделал он это без единого сражения. В самом деле, он никогда не настаивал на атаке даже небольшого английского отряда, если у противника была возможность создать оборонительные позиции. Другие военачальники придерживались, подобно кредиторам, принципа «Никакого наступления без гарантии»; принципом же Дюгеклена было «Никакой атаки без внезапности».

Следующая серьезная попытка англичан в зарубежных завоеваниях была, по крайней мере, вдохновлена методом и более трезвым расчетом цели и средств — после скоропалительного начала. Для Генриха V самая знаменитая кампания была самой дурацкой. В походе Эдуарда, кульминацией которого стала битва при Азенкуре (1415), французам надо было только перекрыть дорогу Генриху, чтобы голодом заставить его прекратить борьбу, но их командиры позабыли уроки Креси и учение Дюгеклена. Они полагали, что, имея четырехкратное превосходство в силах (французы имели при Азенкуре всего 4–6 тысяч, в том числе арбалетчиков и кнехтов. Англичане имели 9 тысяч, в том числе 1 тысячу рыцарей. И весь ход боя (наступление англичан и контратаки французов) подтверждает это. — Ред.), было бы позором использовать такое преимущество для чего-то иного, кроме прямой атаки. (Было наступление англичан и контратака французских рыцарей, отбитая английскими лучниками из-за переносных палисадов. — Ред.) И тем самым они подготовили еще более позорное повторение Креси и Пуатье. После своего спасения, однако, Генрих применил то, что можно назвать стратегией блокирования, стремясь к безостановочному завоеванию путем методических приращений территории, с населением которой устанавливались мирные отношения ради гарантии безопасности. (После битвы Генрих V, опасаясь подхода свежих сил французов, организовал резню пленных французских рыцарей. А в отношении мирного населения основной политикой были грабеж и террор. Что в ответ привело к партизанским действиям и явлению Жанны д’Арк. — Ред.) Интерес и цена последующих кампаний Генриха зиждутся скорее на их долгосрочных планах, чем на военной стратегии.

В области стратегии наше исследование Средневековья может завершиться Эдуардом IV, который в 1461 году захватил свой трон, а в 1471 году вернул его себе после изгнания с помощью исключительного применения мобильности. (То, как в 1429–1453 гг. французы разгромили англичан, автор опустил. — Ред.)

В первой кампании результат был достигнут главным образом благодаря быстроте суждения и передвижений. Эдуард воевал в Уэльсе с местными сторонниками Ланкастеров, когда ему сообщили о наступлении главной армии Ланкастеров с севера на Лондон. Развернувшись, он дошел до Глостера 20 февраля и туг узнал о победе Ланкастеров у Сент-Олбанс 17 февраля над войсками сторонников Йорков под командой Уорвика. От Сент-Олбанса до Лондона — 32 километра, от Глостера до Лондона — более 160 километров, и у войск Ланкастеров были три дня в запасе! Но 22 февраля у Берфорда к нему присоединился Уорвик, и дошла весть, что Лондонская корпорация все еще спорит об условиях сдачи, при этом городские ворота закрыты. Эдуард покинул Берфорд на следующий день, войдя в Лондон 26 февраля, а затем был провозглашен королем, в то время как разбитые сторонники Ланкастеров ретировались на север. Когда он стал их преследовать, то очень рисковал оказаться атакованным превосходящими силами противника на выбранной ими позиции у Тоутона, но ему сыграла на руку снежная метель и то, как это было использовано его подданным Фоконбергом, который засыпал ослепленных защитников стрелами до тех пор, пока те не решились искать смертельного освобождения в сумбурной атаке.

В 1471 году в стратегии Эдуарда было больше изящества и не меньше мобильности. Он утратил свою корону, но его шурин одолжил ему' пятьдесят тысяч. Но и в этом случае его дополнительный «капитал» насчитывал лишь 1200 последователей и различные долгосрочные обязательства помощи от его прежних сторонников в Англии. Когда он в 1471 году решил вернуться в свою страну с континента (в 1470 г. бежал в Бургундию), берега Англии были взяты под контроль, чтобы не допустить его высадки, но, следуя линии наименьшего ожидания, он высадился на берегу Хамбери (эстуарий рек Трент и Уз. — Ред.) исходя из тонкого расчета, что, коль этот район симпатизирует ланкастерцам, то он будет неохраняем. Быстро передвигаясь до того, как могла распространиться весть о его высадке, а его враги успеют собраться', он добрался до Йорка. Отсюда он пошел маршем по дороге на Лондон и ловко обошел стороной отряд, выставленный, чтобы блокировать его в Тадкастере. Держась на дистанции от этого отряда, который развернулся и бросился преследовать его, он столкнулся с новой угрозой, которая ожидала его в Ньюарке (Ньюарк-он-Трент) и вынудила его ретироваться на восток. При этом Эдуард повернул на юго-запад на Лестер, где собрал еще больше своих приверженцев. Далее он направился в сторону Ковентри, где его главный оппонент Уорвик собирал свои войска. Увлекая своих преследователей дальше и все еще увеличивая свои ряды за счет врага, он повернул на юго-восток и пошел прямо на Лондон, который открыл перед ним свои ворота. Сейчас, чувствуя в себе достаточно сил, чтобы принять бой, он вышел навстречу своим давно сбитым с толку преследователям по их прибытии в Барнет; и сражение, усложнившееся из-за тумана, завершилось в его пользу.

В тот же день королева династии Ланкастеров Маргарита Анжуйская высадилась в Уаймуте с франдузскими наемниками. Собрав своих приверженцев на западе, она двинулась походным порядком на соединение с армией, которую граф Пемброкский собрал в Уэльсе. Снова за счет скорости Эдуард достиг края низкогорья Котсуолда-Хилс, а армия королевы в это время шла на север по дороге Бристоль — Глостер в долине, расположенной ниже. А потом после гонки в течение целого дня, когда одна армия находилась в долине, а другая — на холмах над ней, он настиг ее войска вечером у Тьюксбери, помешав ей переправиться через Северн у Глостера, для чего послал приказ констеблю запереть ворота. С рассвета было пройдено около шестидесяти пяти километров. Той ночью он расположился лагерем слишком близко к сторонникам Ланкастера, чтобы не дать им сбежать. Их позиция была крепкой в оборонительном плане, но Эдуард использовал свои бомбарды, а также лучников, чтобы привести их в раздражение и спровоцировать на вылазку, и таким образом завоевал решающее преимущество в утреннем сражении.

Стратегия Эдуарда IV была выдающейся по своей мобильности, но типичной для века, которому не хватало утонченности и хитрости. Дело в том, что средневековая стратегия обычно ставила перед собой простую и прямую цель — поиск немедленного сражения. Если бой и приводил к определенному результату, то обычно не в пользу тех, кто стремился к нему, если только не удавалось предварительно вынудить обороняющегося противника первым перейти в наступление.

Лучший пример стратегии Средних веков был дан не на Западе, а на Востоке. Потому что XIII век, отличительный и на Западе, стал выдающимся благодаря парализующему уроку в стратегии, преподанному европейскому рыцарству монголами. По масштабам и по качеству, по внезапности и мобильности, по стратегическому и тактическому непрямому воздействию их кампании соперничают (если не превосходят) с любой в истории. В завоевании Чингисханом Китая мы можем проследить использование крепости Датун для организации ряда успешных ловушек для противника, как позднее Бонапарт использовал для этого крепость Мантую. А разветвленными, обходными маневрами и взаимодействием трех армий он, в конце концов, разрушил моральное и военное единство империи Цзинь. (Империя чжурчженей (в будущем, с 1636 г., называвшихся маньчжурами), завоевавших в 1126–1127 гг. север Китая. Империя Цзинь пала в 1234 г. после героической борьбы под двойным ударом — монголов с севера и китайской империи Сун с юга. — Ред.) Когда в 1220 году (1219-м. — Ред.) он вторгся в Хорезмскую империю, чей центр власти располагался в современном Туркестане, одно войско отвлекало вражеское внимание к нападению из района Кашгара на юге, а потом появилась основная масса войск на севере, и под прикрытием ее действий сам Чингисхан со своей резервной армией выполнил еще более широкий обход и, скрывшись в пустыне Кызылкум, внезапно вышел на открытую местность у Бухары в тылу вражеских оборонительных линий и армий.

В 1241 году его военачальник Субудай отправился в поход с целью проучить Европу. (Это была армия Батыя, которая перед этим в 1236, 1237–1238 и 1239–1240 гг. последовательно разгромила Волжскую Булгарию, Северо-Восточную и Южную Русь. Субудай (Субэдэ) был военачальником сначала у Чингисхана, затем у Батыя. Батый, вторгшись в Центральную Европу, разделил свое войско на три отряда: свой, Петы и Субэдэ. — Ред.) В то время как один отряд как стратегическое боковое охранение шел через Галицию, отвлекая внимание польских, немецких и чешских войск (помимо нанесения им одно за другим поражений), главная армия тремя широко отстоящими друг от друга колоннами прошла через Венгрию до Дуная, а две внешние колонны, образуя прикрытие и охранение, облегчали продвижение центральной колонны. Потом, сойдясь на Дунае возле Грана (Эстергома) лишь для того, чтобы наткнуться на преграду из сборной венгерской армии (с участием воинов многих стран Европы. — Ред.) на дальнем берегу, монголы искусно выполненным отходом выманили своих противников из-за укрытия, которое давала река, и за пределы досягаемости подкреплений.

Наконец, быстрым ночным маневром и внезапностью на реке Шайо (приток Тисы) Субудай опрокинул и уничтожил венгерскую армию (в марте 1241 г. — Ред.), став властелином Центральной Европы, пока добровольно не отказался от завоеванного, к удивленному вздоху облегчения Европы, не имевшей сил изгнать его.»(Монголы далее вышли к Адриатическому морю у Трогира и Сплита и затем через Сербию и Болгарию вернулись в степи (добивать половцев, укреплять свое иго над Русью). — Ред.)

Глава 5 XVII ВЕК — ГУСТАВ II АДОЛЬФ, КРОМВЕЛЬ, ТЮРЕНН

Мы подошли к первой великой войне современной истории — Тридцатилетней войне.

Кстати, те, кто используют этот термин в отношении войны 1914–1918 годов, чуть-чуть запоздали с таким определением, потому что даже за три столетия до этого титул уже становился затертым от частого употребления.

В Тридцатилетней войне мы не найдем ни одной кампании, которую можно было бы назвать решающей. Наиболее близок к такому определению заключительный этап противоборства между Густавом II Адольфом и Валленштейном, который из-за смерти первого в кульминационной битве при Лютцене был решающим в том плане, что устранил возможность, даже вероятность, великой протестантской конфедерации под шведским руководством, и, если бы не французская интервенция и убийство Валленштейна, сражение при Лютцене могло бы стать решающим фактором в создании объединенной Германии за более чем триста лет до того, как это было достигнуто в реальности. Эти частично решающие результаты и возможности были определенно обретены применением непрямых действий, потому что финальная и единственная решительная битва закончилась поражением, хотя и опять не решающим, то есть не стала той, которая склоняла весы истории. (Далеко не единственная. В 1631 г. при Брейтенфельде Густав II Адольф разгромил имперское войско под командованием Тилли. До этого была судьбоносная для Чехии битва на Белой горе (1629), где имперцы Тилли разбили чехов (после чего страна подверглась террору, а ее население сократилось в несколько раз). — Ред.)И все-таки, если это поражение произошло частично из-за несовершенства боевой машины Валленштейна по отношению к той, что была у шведов, частично и из-за неспособности Валленштейна воспользоваться тактически своей стратегической возможностью, — ведь он, несомненно, еще до начала сражения имел реальное преимущество. И стоит еще заметить, что оно пришло не с помощью одного, а целых трех последовательных непрямых действий — которые воистину изменили весь внешний вид войны. Призванный вновь командовать несуществующей армией по просьбе суверена (императора Фердинанда II), который был к нему несправедлив, Валленштейн за три месяца собрал около 40 тысяч солдат удачи, привлеченных блеском его имени. Несмотря на срочный призыв о помощи из Баварии, покоренной тогда непобедимой армией Густава II Адольфа, Валленштейн, напротив, повернул на север против более слабого союзника Густава — саксонцев, и после того, как выбил их из Чехии, пошел на саму Саксонию. И даже вынудил упрямого курфюрста Баварии привести свою армию и соединить с Валленштейном, тем самым оставив Баварию еще более беззащитной, чем когда-либо. Но в действительности все было иначе, и расчеты Валленштейна оправдались, потому что угроза потерять своего младшего партнера вынудила Густава II Адольфа покинуть Баварию и поспешить на спасение Саксонии. До того, как он мог подойти, Валленштейн и курфюрст объединились, и, оказавшись лицом к лицу перед их единым войском, Густав II Адольф отступил на Нюрнберг. А Валленштейн последовал за ним, но, обнаружив, что шведы прочно закрепились на позициях, заметил, что «сражений было уже достаточно разыграно, настало время испробовать другой метод». Вместо того чтобы бросать в бой своих новобранцев против давно не знавших поражений шведов, он сам окопался на позиции, на которой, пока его армия отдыхала в безопасности, с каждым днем все более укреплялся в уверенности, что своей легкой кавалерией сможет перехватить линии снабжения Густава II Адольфа. Валленштейн придерживался этой тактики и шел к цели, не сворачивая, оставаясь глух ко всем призывам к сражению, пока шведский король, чувствуя костлявую руку голода, попытался безуспешно атаковать позицию Валленштейна (24 августа 1632 г. — Ред.). Данный Густаву II Адольфу отпор был в военном отношении всего лишь неудачным инцидентом, но в политическом отношении его отголоски прозвучали во всей Европе. Он если и не уничтожил, то поколебал авторитет, завоеванный шведским королем в ходе многочисленных одержанных им побед, и тем самым ослабил силу его хватки, которой он держал германские государства. Валленштейн сочетал реалистическое понимание ограниченности его средств с дальновидным расчетом пути к «великой стратегической» цели.

Из-Нюрнберга Густав II Адольф двинулся на юг в еще один поход против Баварии — а Валленштейн повернул на север против Саксонии. Этот мастерский ход так же быстро усмирил шведского короля, как и до этого, но своим исключительным марш-броском он оказался на месте раньше, чем Валленштейн смог принудить саксонцев к сепаратному миру. И в последовавшей за этим безнадежной битве под Лютценом шведская армия скомпенсировала свое стратегическое поражение тактическим успехом; но ценой смерти своего вождя и отказом от плана создания великой протестантской комбинации под шведским управлением. И вследствие этого войне было суждено тянуться еще 16 изнурительных и бесполезных лет, в результате чего Германия превратилась в пустыню (погибло две трети населения страны) и уступила Франции господствующую роль в политике Европы.

Поразительный контраст, на который, как правило, историки обращают внимание, между гражданскими войнами 1642–1652 годов в Великобритании и войнами XVII века на континенте состоит в стремлении к победе, которым отличались первые в этом сравнении войны. Дух, который царил вплоть до этого последнего великого конфликта в нашей собственной стране (Англии. — Ред.), великолепно выражен в «Мемуарах кавалера»: «Мы никогда не разбивали лагерь и не окапывались… либо отлеживались за оградой из рек и ущелий. Это было главным девизом войны — где враг? Идем и сразимся с ним!»

И все-таки первая гражданская война тянулась четыре года, не явив ни одного сражения, оказавшегося однозначно решающим, за исключением тактического выигрыша, и когда она окончательно погасла в 1646 году, оставив роялистские угольки настолько многочисленными и так сильно тлеющими, что в результате разногласий между победителями пламя смогло разгореться вновь, два года спустя с еще большей, чем раньше, силой.

Изучая причины неопределенного исхода войны, где дух решительности был настолько заметен, мы приходим к выводу, что военные кампании принимали форму неоднократных прямых атак то одной стороной, то другой, перемежаемых, как бы мы это назвали на современном языке, операциями прочесывания, которые имели всего лишь местный и преходящий эффект — ценой истощения сил.

Вначале королевские войска базировались на западе и в Мидлендс, а парламентские — в Лондоне. Первое роялистское наступление на Лондон окончилось позорным крахом при Тернем-Грин, часто описываемым как «Вальми Гражданской войны». Это было бескровное поражение, явившееся моральным следствием кровавого, но окончившегося безрезультатно сражения главных сил обеих армий у Эдж-Хилла, где главные силы вступили в бой с марша. И с того времени Оксфорд и окружающие его города стали укрепленным опорным пунктом роялистов, а на краю этой зоны две главные армии безрезультатно противостояли друг другу, в то время как стычки с переменным успехом между местными войсками и отрядами продолжались на западе и на севере. Наконец в сентябре 1643 года срочная необходимость оказания помощи осажденному Глостеру вынудила главную парламентскую армию под командованием Эссекса двинуться на его освобождение в обход Оксфордского района. Это позволило роялистам преградить ей обратный путь, но опять прямое столкновение у Ньюбери не дало победы ни одной из сторон. В этот момент естественная усталость от войны могла бы перевести войну в переговорный процесс, но политическая слепота Карла I, заключившего перемирие с ирландскими мятежниками, которое внешне вроде бы должно было привести католиков-ирландцев в подчинение протестантской Англии, вместо этого прибавило весу пресвитерианской Шотландии, вступившей в борьбу против короля. Имея на своей стороне шотландскую армию, надвигавшуюся для сражения с северными роялистами, парламент теперь мог сосредоточить свои силы на прямом наступлении на Оксфордскую зону — наступлении, которое не дало более чем захват нескольких лежащих поблизости крепостей. И король действительно был даже в состоянии отправить Руперта для быстрого объединения сил вместе с северными роялистами против шотландцев. К несчастью для него, тактическое поражение под Марстон-Мур совершенно уничтожило эффект этой стратегической возможности. Но победители мало что выиграли от этого. Вновь неэффективность прямых действий против Оксфорда привела к падению морального духа и дезертирству, и для любых, не таких несгибаемых людей, как Кромвель, могла бы привести к заключению мира в результате взаимного истощения враждующих сторон. К счастью для парламента, дело защиты королевского режима разрушалось изнутри, причем еще более катастрофически, чем под внешними ударами. Так что это был морально и количественно уступающий враг, столь долго просуществовавший лишь из-за ошибочной стратегии парламента, и Ферфакс и Кромвель с армией новой модели нанесли поражение роялистам в 1645 году при Нейби. (Роялисты здесь имели всего 7,5 тысячи, в том числе 4 тысячи конницы против 14 тысяч в парламентской армии (в том числе 6,5 тысячи конницы). — Ред.) И все-таки даже эта тактическх! решающая победа не помешала этой войне продолжаться еще один год.

И перед нами уже другая картина, когда мы подходим ко второй гражданской войне, где Кромвель выступает в роли правящего гения. Вместо наступления на Шотландию или даже попытки сперва встретить вторгшуюся шотландскую армию, Кромвель и Ферфакс быстро расправились с различными бунтами в Англии, а Ламберту было поручено задержать шотландцев, медленно отступая назад перед ними. Приказ Кромвеля об «обращении» тут заслуживает внимания в связи с доктриной, что, «когда и если» главный враг будет повергнут, более мелких противников можно оставить в покое и дать им рухнуть самим. Ибо с удивлением обнаруживаешь, что так трудно найти историческое оправдание этой доктрине, логически разумной, как и легко найти успешные примеры обратного порядка.

Наконец, после падения Пембрука в Уэльсе 11 июля 1648 года Кромвель был в состоянии двигаться на север. Но вместо прямого наступления навстречу шотландцам, которые подходили дорогой по западному побережью, он направился обходным путем через Ноттингем и Донкастер, а потом на северо-запад на соединение с Ламбертом в Отли со стороны фланга шотландской армии — растянувшейся на линии между Уиганом и Престоном, с корпусом из 3500 человек под командой Лангдейла, прикрывавшим левый фланг. У Кромвеля было только 8600 человек, включая конников Ламберта и милицию Йоркшира, против примерно 20 тысяч солдат у противника. Но, вцепившись в хвост шотландской колонны в Престоне, он нарушил ее равновесие, и это вынудило ее развернуться и вступать с ним в бой частями по очереди. При Престоне был разгромлен корпус Лангдейла, а затем, организовав яростное преследование врага, Кромвель прошелся по шотландской колонне, преследуя ее через Уиган до Ютгоксетера и Ашборна, где, столкнувшись по фронту с мидлендской милицией и подпираемая сзади кавалерией Кромвеля, она сдалась 25 августа. Эта победа была решающей; в результате не только были сокрушены враги парламента, но она позволила армии провести чистку парламента, довести дело до суда над королем и его казни.

Последующее вторжение в Шотландию — это на самом деле отдельная война, которую вела укрепившаяся новая власть, с целью сорвать план сына короля, будущего короля Карла II, вернуть с шотландской помощью утраченный трон. Так что она вряд ли подходит под категорию военных кампаний, которые решающим образом повлияли на ход истории. В то же самое время она даст нам блестящее доказательство того, насколько умело владел Кромвель стратегией непрямых действий. Когда он обнаружил, что шотландская армия под командой Лесли заняла позицию на его пути в Эдинбург, простая разведка боем убедила его в прочности позиции Лесли, и, хоть и находясь в пределах видимости своей цели, у него хватило самообладания отойти к Массельбургу. И даже когда Лесли двинулся вперед, чтобы встретиться с ним, Кромвель отказался от боя и вместо этого приказал раздать трехдневный рацион как предварительный шаг перед обходным маневром через холмы на Эдинбург и в тыл врага. И когда Лесли удалось перегородить ему дорогу прямо у Корстофайн-Хилл (21 августа 1650 г.), Кромвель, хотя и находясь на удалении от своей базы, предпринял еще одну попытку обойти противника справа, но его снова блокировал Лесли у Гогара (22 августа). Большинство в этой ситуации сделало бы ставку на встречный бой. Но не Кромвель. Оставив больных, он отошел на Массельбург, а потом на Данбар, увлекая за собой Лесли. Однако он не дал приказа своей армии вступить в бой, как призывали его к этому различные офицеры, но дожидался у Данбара, пока не подошли его оппоненты (2 сентября) и не перегородили ему путь отхода на Берик — таким образом случайно расположив Кромвеля на своей дороге! На следующее утро тактическое непрямое воздействие Кромвеля застало врасплох и подавило врага, в два раза превосходившего по численности, венчая триумфом кампанию, в которой Кромвель устоял перед всеми искушениями, даже при очевидной опасности для судьбы, отказаться верности стратегии непрямых действий.

Данбар дал Кромвелю контроль над Южной Шотландией и практически стер пресвитерианскую армию и ковенантеров из расклада сил в войне. Из противников уцелели только чисто роялистские элементы горной части Северной и Западной Шотландии. Процесс окончательного их уничтожения был заторможен тяжелой болезнью Кромвеля, а тем временем Лесли получил передышку для организации и обучения новой роялистской армии за рекой Форт.



Когда в конце июня 1651 года Кромвель поправил здоровье и был в состоянии возобновить операции, он столкнулся с трудной проблемой. И его решение в плане изящества и мастерства расчета выиграет в сравнении с любой стратегической комбинацией в истории войн. Хотя сейчас и впервые превосходство было на его стороне, перед ним был хитрый соперник, обосновавшийся в районе болот и торфяников, которые давали все естественные преимущества местности более слабой стороне, чтобы преградить подходы к Стерлингу. Если бы Кромвелю не удалось преодолеть сопротивление за короткий промежуток времени, он был бы обречен провести еще одну мучительную зиму в Шотландии, причиняя неизбежные страдания своим войскам, да к тому же при вероятности возрастающих трудностей у себя дома. И выбить врага с этих позиций было бы недостаточно, потому что частичный успех только бы рассеял противника в Хайленде (Северо-Шотландском нагорье), где он так и оставался бы «занозой в заднице Кромвеля». Давайте понаблюдаем за развертыванием шина Кромвеля. Вначале он создает угрозу Лесли с фронта, атакуя Калландер-Хаус возле Фолкерка. Затем он переправляет поэтапно всю свою армию через Ферт-оф-Форт и идет маршем на Перт, тем самым обойдя с фланга оборонительный рубеж Лесли на подступах к Стерлингу и захватив ключ к его базам снабжения. Этим маневром он, однако, открыл дорогу на Англию. И тут прячется высший артистизм плана Кромвеля. Он навис над открытым тылом врага, которому сейчас грозят голод и дезертирство, — и он оставляет узкий канал для выхода открытым. Как говорил один из них, «мы вынуждены либо умереть с голоду, либо распустить армию, либо пойти с горсткой людей в Англию. Последнее кажется наименьшим из зол, и все равно весьма безнадежно». Шотландцы, естественно, выбрали последнее и 31 июля начали марш на юг в Англию. Предвидя это, Кромвель подготовил для них прием с помощью властей в Вестминстере. Быстро была собрана милиция, все подозреваемые роялисты взяты под наблюдение, были захвачены тайники с оружием. И опять шотландцы двинулись дорогой по западному побережью. Кромвель послал кавалерию Ламберта следовать за ними, Гаррисон двинулся наискось от Ньюкасла на Уоррингтон, а Флитвуд пошел на север с мидлендской милицией. Ламберт обогнул вражеский фланг, и, соединившись с Гаррисоном 13 августа, эти двое сейчас отступали с боями, тормозя продвижение противника. Тем временем Кромвель шел маршем, покрывая 30 километров в день при августовской жаре, по восточному побережью, а потом на юго-запад. Таким образом, маршруты четырех армий сходились на попавшем в ловушку агрессоре. Даже поворот Карла от лондонской дороги на долину Северна позволил задержать исход лишь на несколько дней и не смог помешать смыканию клещей. 3 сентября, в годовщину боев при Данбаре, сражение при Вустере увенчалось блестящей победой Кромвеля.

Непрекращающаяся череда войн между концом Тридцатилстней войны (1618–1648) и началом Войны за испанское наследство (1701–1714), в которой армии Людовика XIV (и его союзников) противостояли все вместе или по очереди, большинство других сильнейших армий Европы (кроме Швеции, Польши, Саксонии и России — они сражались в судьбоносной Северной войне 1700–1721 гг. — Ред.), выделяется или, скорее, не выделяется своей безрезультатностью, отсутствием явной победы одной из сторон. Цели часто были ограничены, как и задачи. Но две более глубокие причины этого отсутствия решающего результата были, во-первых, в том, что фортификация обогнала мощь оружия и дала обороне превосходство, которое было возвращено оружию в XX веке разработкой пулемета. Во-вторых, армии еще не были разделены на постоянные автономные части, а обычно перемещались и сражались как единое целое — условие, которое ограничивало их силу «отвлечения» — обмана противника и лишения его свободы движения. Во всей серии шедших одна за другой войн, известных как Фровда, войны за наследство (испанское, австрийское. — Ред.), голландские войны и войны Священного союза, только одна кампания выделяется как решающая. Это зимняя кампания Тюренна 1674–1675 годов, увенчавшаяся победой у Тюркхайма (Тюркема). Это было критическое время для Франции. Союзники один за другим покинули Людовика XIV, и испанцы, голландцы, датчане, австрийцы и большинство германских князей присоединились к враждебной коалиции. Тюренн был вынужден отступить через Рейн после того, как уничтожил пфальцграфство, а курфюрст Бранденбургский приближался сюда, чтобы объединиться с имперской армией Бурнонвилля. После нанесения удара в октябре 1674 года у Энцхайма по Бурнонвиллю до того, как подошел курфюрст, Тюренну пришлось ретироваться в Детвайлер, пока немцы разошлись по Эльзасу и стали на зимние квартиры в городах между Страсбургом и Бельфором. Так что была подготовлена сцена для прекраснейшего шедевра Тюренна. Первоначальная внезапность состояла в том, чтобы решиться на кампанию посреди зимы. Чтобы обмануть противника, он привел крепости среднего Эльзаса в состояние готовности. А потом тихо вывел всю полевую армию в Лотарингию. Далее Тюренн совершил быстрый марш на юг, прикрываясь Вогезскими горами и набирая на своем пути все возможные подкрепления. На последних этапах этой операции он даже разделил свои войска на многочисленные небольшие отряды, чтобы ввести в заблуждение вражеских шпионов. После сурового марша через гористую местность и сквозь метели он собрал свою армию воедино возле Бельфора и без какой-либо паузы ворвался в Эльзас с юга, а не с севера. Бурнонвилль с имевшимися у него поблизости войсками попытался остановить его у Мюлуза (29 декабря), но был сметен с дороги. И тут французский шквал ринулся вверх по ущелью между Вогезами и Рейном, гоня разбитые отряды имперских войск на север в направлении Страсбурга и отрезая каждый отряд, который пытался сопротивляться. В Кольмаре, на полпути к Страсбургу, курфюрст, теперь командовавший немцами, построил последнюю преграду, подкрепленную силой, равной той, что была у Тюренна. Но импульс как физический, так и моральный был на стороне Тюренна и искусно поддерживался тактическим непрямым воздействием на поле битвы у Тюркхайма (Тюргейма, современный Тюркем). Здесь Тюренн не столько старался уничтожить армию противника, сколько подавить крепнущее сопротивление, предоставляя природе самой завершить дело разгрома врага. Он в этом настолько преуспел, что через несколько дней мог доложить, что в Эльзасе не осталось ни одного вражеского солдата. Французы затем восстановили силы на зимних квартирах в Страсбурге, свободно добывая провиант на противоположном германском берегу Рейна и даже вплоть до реки Неккар. Курфюрст отступил с остатками войск в Бранденбург, а старый соперник Тюренна Монтекукколи был вновь призван весной командовать имперскими войсками. И его также завели в позицию, в которой Тюренн имел над ним преимущество (у Оттерсвейера 27 июля 1675 г.); но в самом своей внезапности и мобильности не только ключ к конечной победе, но и к своей безопасности. Это была не азартная игра, но точный расчет на нарушение устойчивости противника в контексте ментальности, боевого духа и снабжения, и этот расчет давал Тюренну солидный запас прочности.

Глава 6 XVIII ВЕК — МАЛЬБОРО[1] И ФРИДРИХ



Война за испанское наследство (1701–1714) — это вторая общеевропейская или великая война в современной истории. Интересно, что они произошли с интервалом в одно столетие. В начальный период XVII века мы видим начало Тридцатилетней войны; в начале XVIII века — Война за испанское наследство; в конце того же столетия Европу охватил пожар Великой французской революции, но только в первые два десятилетия XIX века угроза Наполеона подняла борьбу на критическую высоту; а во втором десятилетии XX века разразилась самая напряженная из всех до сих пор происходивших великих войн.

Война за испанское наследство примечательна своей странной двойной сутью. В политике это был одновременно и крайний случай «войны с ограниченной целью», и решающее сражение для того, чтобы укрепить или разрушить господствующую власть Франции при Людовике XIV. В стратегии эта война в основном состояла из безрезультатной серии прямых воздействий или редко более осмысленных непрямых операций, но все же перемежалась рядом блестящих непрямых действий, главным образом связанных с прославленным именем Мальборо (скорее, Евгения Савойского, а с французской стороны — маршала Вилл ара. — Ред.). Существенный интерес представляет то, как такие действия определили несколько решающих моментов войны.

Коалиция против Франции включала в себя Австрию, Великобританию, несколько германских государств, Голландию, Данию и Португалию, в то время как основная поддержка Людовику XIV исходила из Испании, Баварии и, в начале военных действий, Савойи. Война началась в Северной Италии, а в это время другие армии к ней готовились. Австрийцы под командованием Евгения Савойского собрались в Тироле, и Евгений делал демонстративные приготовления к прямому наступлению, на что противостоявшая ему армия под командованием маршала Катина расположилась так, чтобы блокировать ему путь через узкий проход у Риволи. Но Евгений, проведя тайную разведку трудного горного прохода, давно не использовавшегося войсками, спустился в долину, совершив обходной маневр (и одержав победу при Капри 9 июля 1701 г. над ослабленным левым флангом французов). Подкрепляя полученное таким образом преимущество последующими маневрами, которые неоднократно вводили его оппонентов в заблуждение относительно его истинных намерений, он, в конце концов, спровоцировал их на самоубийственную атаку при Кьяри (1 сентября 1701 г.) и утвердился в Северной Италии. Результат этих непрямых действий не только повысил боевой дух союзников, в самом начале войны с непобедимыми армиями великого монарха (Людовика XIV), но и нанес удар по французским и испанским позициям в Италии, от которого противник не оправился. Важным следствием было и то, что герцог Савойский, прирожденный сторонник сильнейшей партии, перешел на сторону антифранцузской коалиции.

В 1702 году началась основная борьба. Самая большая французская армия была собрана во Фландрии, где французы укрепили 70-мильную Брабантскую линию от Антверпена до Юи возле Льежа, чтобы обезопасить тыл во время своего предполагаемого наступления. При угрозе вторжения французов единственной мыслью голландцев было засесть в своих крепостях, но у британского командующего Мальборо была другая концепция ведения войны. Он не просто поменял эту пассивную оборону на прямое наступление на французскую армию под командованием маршала Буффлера, в тот момент продвигавшегося к Рейну. Вместо этого, оставляя драгоценные крепости без прикрытия, он быстро направился к Брабантской линии и пути отхода Буффлера. Последний, сразу же ощутив натяжение этого морального «лассо», поспешил назад. Физически и морально уставшая и морально подорванная французская армия была бы легкой жертвой для Мальборо, который поджидал ее, но голландские парламентские депутаты, скромно удовлетворенные тем, что вторжение провалилось, запретили вступление в битву. В тот год Буффлер еще два раза попадал в ловушку, расставленную Мальборо, и каждый раз голландцы спасали его. На следующий год Мальборо наметил хитроумный маневр для взятия Антверпена и захвата укрепленного мола. Он заманил французскую армию на восток, проскользнул мимо нее и помчался на запад к Антверпену — и, увы, обнаружил там, что голландские генералы не соблаговолили собраться в нужное время и тем самым обесценили весь замысел. В раздражении Мальборо отказался вести войну мелких осад, столь любимую голландцами. Однако в 1704 году он совершил свое самое крупное непрямое действие.

Из вражеских армий одна под командованием Виллеруа находилась во Фландрии, вторая под главенством Таллара — на верхнем Рейне между Мангеймом и Страсбургом. Объединенная армия баварцев и французов, которой руководили курфюрст Баварии Максимилиан и маршал Марсень, — между Ульмом и Дунаем. Она угрожающе продвигалась из Баварии в направлении Вены. Мальборо намеревался перебросить английскую часть своей армии, оставив позади себя голландцев, из Меца на Дунай, а затем нанести решительный удар по баварцам, младшему партнеру вражеской компании. Эта дальнобойная операция в точку, столь удаленную от его базы и от прямых интересов, которые Мальборо защищал на севере, была отчаянно дерзкой по любым стандартам, но еще более — по канонам осторожной стратегии его времени. Безопасность ее зиждилась на воздействии внезапности, нарушающем равновесие противника. Когда он пошел на юг по Рейну, казалось, что он нацелился на французские войска на этом театре военных действий, и, демонстративно занявшись приготовлениями к переправе через Рейн у Филипсбурга, Мальборо укрепил эту естественную иллюзию правды. Но, дойдя до Мангейма, когда его очевидным дальнейшим направлением должен был быть юго-запад, он повернул на юго-восток, исчез в долине Неккара, а затем по основанию треугольника Рейн — Дунай проследовал в сторону Ульма. Соединившись с маркграфом Баденским и принцем Евгением Савойским, он пошел дальше вместе с войсками первого, а второй отошел назад, чтобы удержать или, по крайней мере, задержать французские армии на Рейне, а Виллеруа запоздало последовал за Мальборо из Фландрии.

Но, хотя Мальборо оказался в тылу франко-баварской армии по отношению к Франции, он все еще был перед ее фронтом по отношению к Баварии. Такое положение его войск в сочетании с другими условиями не давало ему возможности использовать созданные им благоприятные стратегические преимущества. Одно из условий было обычным для того времени — отсутствие гибкости в тактической организации войск, что затрудняло завершение стратегического маневра. Британский командующий мог заманить противника к «воде», но не мог заставить его выпить ее — не мог заставить врага принять бой против его воли. Другим условием было то, что Мальборо доджен был поочередно (через день) меняться главенством командования с осторожным маркграфом Баденским.

Враг обосновался на сильной позиции у Ульма на Дунае. Мальборо сначала думал отыскать неохраняемый проход дальше на восток, чтобы проникнуть в тыл противника, но скорее из риска, чем из-за задержки осторожного маркграфа выбрал свой день командования для успешного, хотя и дорого стоившего нападения на отряд противника, прикрывавший переправу у Донауверта. Однако главная армия благополучно отошла к Аугсбургу. Тогда Мальборо опустошил Баварию из стремления принудить ее курфюрста к миру либо принять бой в невыгодной позиции. Эта цель оказалась обесцененной еще одним условием того времени — поскольку войны велись правителями, а не народами, эти побочные неприятности оказали очень малое влияние на самого курфюрста Баварского. Так что у Таллара было время прийти с Рейна, но его приход был компенсирован прибытием Евгения Савойского, который избрал дерзкий маршрут, ускользнув под носом у Виллеруа, чтобы присоединиться к Мальборо. Затем Мальборо и Евгений (имея 48 тысяч) неожиданно пошли в атаку на объединенную армию Таллара, Марсеня и курфюрста (всего 47 тысяч) и, хотя полная внезапность достигнута не была, застали тех у Бленхейма (в нашей историографии — у Гохштедта (Хёхштетта). — Ред.) в такой невыгодной диспозиции, что дали Мальборо (прежде всего Евгению Савойскому. — Ред.) возможность опрокинуть войска противника. Помимо поражения франко-баварской армии и поблекшего ореола «непобедимости» французского оружия, младший партнер Франции, Бавария, был вычеркнут из состава ее союзников. (Французы и баварцы при Хёхштетте потеряли, по разным данным, от 5 до 12 тысяч убитыми и от 9 до 14 тысяч пленными. Победители потеряли около 5 тысяч убитыми — по большей части австрийцев Евгения Савойского, на которых легла основная тяжесть битвы. — Ред.)

Потом Мальборо вернулся во Фландрию, после чего французская армия отошла за свою новую оборонительную линию — от Антверпена до Намюра. В 1705 году он снова отвлек французскую армию в ложном направлении и, изменив направление, прорвался через слабый сектор только для того, чтобы лишиться победы из-за своих голландских «деревянных башмаков». В кампании следующего года Мальборо задумал еще более непрямое воздействие — соединиться с Евгением Савойским в Италии, но голландская «скромность» накрепко привязала его к Фландрии. Тем не менее внезапная вспышка активности Виллеруа, рискнувшего выйти за свои укрепленные позиции, позволила Мальборо, который не стал дожидаться отрядов своих союзников, перехватить французов до того, как они могли добраться до крепостей Меца. При Рамийи (в 1706 г.) блестящий тактический непрямой подход принес ему победу, которой он воспользовался, эффективно преследуя противника, и вся Фландрия и Брабант оказались у него в руках. В том же году война в Италии завершилась практически еще одним примером непрямых действий. На начальном этапе принц Евгений Савойский был вынужден отойти на восток до самого озера Гарда и далее в горы, в то время как его союзник, герцог Савойский, был осажден в Турине. Вместо того чтобы пробиваться вперед, Евгений перехитрил и ускользнул от противника, бросив свою базу на произвол судьбы, прошел с боями через Ломбардию и Пьемонт, а при Турине нанес решающее поражение численно превосходящему (45 тысяч против 36 тысяч), но морально подавленному неприятелю.

Приливная волна войны уже докатилась до французских границ, как северных, так и южных. Но в 1707 году отсутствие единства цели среди союзников дало Франции время собрать силы, а в следующем году она сосредоточила свои главные силы против Мальборо (и принца Евгения Савойского. — Ред.). Привязанные к Фландрии и значительно уступая в численности, он и Евгений «повторили в обратном направлении» Дунайскую операцию, перебросив армию Евгения с Рейна для соединения с Мальборо. Но сейчас французами командовал способный военачальник Вандом, и они перешли в наступление еще до прибытия Евгения. Вынудив Мальборо отступить к Лувену своей прямой угрозой, Вандом реализовал свою первую хитрость, неожиданно повернув на запад, чем отвоевал Гент, Брюгге и практически всю Фландрию к западу от Шельды без усилий. Но вместо того, чтобы отправиться навстречу на бой лицом к лицу, Мальборо (и Евгений Савойский. — Ред.) азартно и рискованно ударил в направлении на юго-запад, чтобы встать между ним и французской границей. При Ауденарде первоначальное преимущество, завоеванное стратегическим маневром, было развито тактическим успехом (11 июля

1708 г. французы потеряли 15 тысяч, из них 8 тысяч пленными (из 100 тысяч), союзники 3 тысячи из 105 тысяч. — Ред.).

Если бы Мальборо удалось осуществить свое желание начать быстрое наступление на Париж, война могла бы быть закончена. И в реальности Людовик XIV искал мира той зимой, предлагая условия, которые вполне удовлетворяли целям союзников, но те отвергли условия перемирия ради перспективы полного унижения французского короля. Так что эта война вспыхнула вновь в 1709 году. План Мальборо заключался в непрямом военном действии на ключевую политическую цель — его идея состояла в том, чтобы проскользнуть мимо вражеских войск, блокируя их крепости, и нацелиться на Париж. Но это было слишком дерзко даже для Евгения Савойского. Так что план был переделан, и в новом варианте исключалась прямая атака на траншейные позиции, прикрывающие границу между Дуэ и Бетюном, но вместо этого план был нацелен на то, чтобы захватить фланговые крепости Турне и Моне в качестве предварительного шага перед вторжением во Францию по дороге, проходящей восточнее укрепленной зоны. И опять Мальборо удалось ввести в заблуждение оппонентов. Его угроза прямой атаки на укрепленные позиции заставила противника отвести большую часть гарнизона Турне для их укрепления, и в ответ на это Мальборо развернулся и замкнул кольцо вокруг Турне. Но тем не менее эта крепость столь упрямо сопротивлялась, что это стоило ему двух месяцев задержки. Однако затем он обрушился на Моне и обложил его. Но французы достаточно быстро передислоцировались, чтобы блокировать Мальборо и Евгению Савойскому путь вперед и помешать дальнейшему развитию намеченного плана. Теперь Мальборо впервые сам занялся организацией прямого воздействия, проявляя меньшую мудрость, чем Кромвель перед Данбаром, и, хотя атака хорошо окопавшегося и подготовленного противника, удерживавшего «ворота» Мальплаке, закончилась победой, она стоила таких непропорциональных потерь, что маршал Виллар (тяжело раненный в этой битве), командующий французской армией, писал Людовику: «Если Господь дарует нам еще одно такое поражение, противники вашего величества будут уничтожены». (11 сентября 1709 г. при Мальплаке атаковавшие союзники (117 тысяч) под командованием Евгения Савойского и Мальборо потеряли 25–30 тысяч убитыми и ранеными. Французы (90 тысяч), потеряв 14 тысяч убитыми и ранеными, в полном порядке отступили. В результате в октябре пал Моне, которому они не смогли помочь. — Ред.) Его приговор содержал пророческую истину, потому что победа у Мальплаке стоила союзникам их надежд на победу в войне.

В 1710 году воцарилась тупиковая ситуация, когда Мальборо оказался, как в клетке, за решеткой укрепленных оборонительных сооружений, которые французы соорудили от Валансьена до моря, а его политические враги получили новый рычаг для ослабления его позиций у себя дома. Вскоре Мальборо отозвали на родину, чтобы встретить с позором (обвинен в растрате. — Ред.), ив 1712 году Англия покинула своих союзников, предоставив им возможность воевать без нее (подобное британцы делали много раз в своей истории. — Ред.). Австрийцы и голландцы под началом Евгения Савойского все еще какое-то время держались, и обе стороны в равной степени все более и более изматывались. Но в 1712 году Виллар совершил сложный маневр и в результате одержал недорогой ценой решающую победу над союзниками у Денена (18–24 июля 1712 г. армия Виллара (108 тысяч) нанесла поражение австро-голландской армии (122 тысяч) Евгения Савойского. Французы взяли Денен, потеряв 2 тысячи. В Денене погибло две трети его 12-тысячного гарнизона. — Ред.). Это довершило развал коалиции, и Людовик теперь мог добиться мира совсем не на тех условиях, которые достались бы ему перед Мальплаке. Одно прямое действие уничтожило совокупное преимущество, которое создали только непрямые действия, и не менее важная особенность состояла в том, что теперь вопрос был окончательно урегулирован, правда, другим путем, но все же с помощью еще одного примера непрямых действий.

Хотя союзники не добились своей главной цели — помешать созданию Людовиком XIV реального союза Франции и Испании, Англия вышла из этой войны с территориальными приобретениями. И это произошло благодаря дальновидности Мальборо, простиравшейся за узкие рамки его собственных театров военных действий. С целью военного отвлечения и для достижения политических преимуществ он сочетал удаленные операции в Средиземноморье со своими собственными во Фландрии. Экспедиции 1702 и 1703 годов помогли исключить Португалию и Савойю из баланса вражеских сил и подготовить почву для операции против более крупной «подпорки» — Испании. Следующим шагом стало взятие в 1704 году Гибралтара. Затем Питерборо искусно провел в Испании отвлекающий маневр, и в 1708 году в ходе другой экспедиции был захвачен остров Менорка. Хотя более поздние военные операции союзников в Испании велись при неудачном командовании и были менее успешны по результату (попросту проиграны. — Ред.), Англия вышла из войны, владея Гибралтаром и Меноркой, этими двумя ключами к господству в Средиземном море, а также Новой Шотландией и Ньюфаундлендом в Северной Атлантике.

Неустойчивые результаты Войны за австрийское наследство в 1740–1748 годах невозможно лучше иллюстрировать чем-то иным, нежели фактом, что самая успешная в военном отношении нация — французы — почерпнула из нее фразу «ты глуп, как мир (антитеза войны. — Пер.)», чтобы разражаться ею в адрес соотечественников, вызывающих неприязнь. Фридрих II Великий, из тех правителей, что созданы выигрывать, был, однако, «барышником». Он вначале захватил Силезию, а потом отстранился от участия в войне и, хотя позднее опять вступил в нес, много рисковал, больше не получив, кроме как права приукрасить некоторые блестящие победы цветами своего флага. Однако война дала Пруссии престиж великой военной державы. События, решившие уступку Силезии в пользу Пруссии ранним мирным договором в Бреслау в 1742 году, заслуживают внимания. Ибо в начале того года подобная перспектива представлялась скорее увядающей. Было организовано совместное наступление французской и прусской армий на австрийские главные силы. Но французы вскоре вынуждены были остановиться. Тогда Фридрих вместо продолжения марша на запад для соединения со своим союзником внезапно повернул на юг в направлении Вены. Хотя его передовые отряды появились перед неприятельской столицей, он быстро отошел назад, пока армия противника надвигалась с целью отрезать его от своего тыла. Это наступление Фридриха обычно осуждалось как всего лишь опрометчивая демонстрация, и все-таки ввиду ее последствий такое обвинение может оказаться чересчур суровым. Потому что его быстрый отход, явное «спасайся, кто может», увлек австрийцев в погоню за ним далеко от Силезии, где, оказавшись в безвыходном положении, он нанес резкий удар, выполнив поворот кругом, развивая успех решительным преследованием противника. Всего лишь через три недели Австрия заключила с Фридрихом сепаратный мир, по которому уступила Силезию. Было бы не очень разумно делать серьезные выводы из этого события, и все-таки по крайней мере интересно, что внезапное предрасположение австрийцев к миру с уступками последовало за всего одним непрямым действием в войне на этом театре, хотя оно состояло в простом появлении перед Веной и маленькой тактической победе, вырванной явно из пасти разгрома, да к тому же куда менее зрелищной, чем многие другие победы Фридриха.

Если Война за австрийское наследство была неопределенной по части решительных результатов, другая очередная крупная война середины XVIII века была не лучше — с точки зрения европейской политики. Страной, которая достигла результатов, которые решительным образом повлияли на ход европейской истории, была Англия. И хотя Англия не была прямым участником Семилетней войны (1756–1763), она внесла свой вклад и извлекла свои прибыли непрямым путем. Дело в том, что, пока армии Европы изматывали себя и свои государства в прямых боях, небольшие отряды из Англии превращали это ослабление влияния европейских стран в преимущество, завоевывая земли для будущей Британской империи. Кроме того, факт, что Пруссия, находясь на грани истощения (полного краха. — Ред.), получила мир неопределенного характера вместо мира оскорбительного, был в равной мере обязан как косвенному нарушению наступательной мощи Франции из-за ее колониальных бед, так и срыву намеченного смертельного удара России по Пруссии из-за смерти русской царицы Елизаветы. Для Фридриха длинная цепочка блестящих побед в сражении закончилась тем, что к 1762 году он остался почти без ресурсов и неспособным к дальнейшему сопротивлению. (Заняв в декабре 1761 г. трон, Петр III (внук Петра I, сын царевны Анны Петровны и герцога Карла Фридриха Гольштейн-Готторпского), поклонник прусского короля Фридриха II, отдал ему все завоеванное русской армией, и даже приказал повернуть штыки против союзников. Вскоре в ходе дворцового заговора был свергнут и убит, но дело было сделано — Пруссия уцелела. — Ред.)

Таким образом, лишь одну кампанию между европейскими войсками в этой длиной серии можно назвать истинно решающей как в смысле военных, так и политических результатов — это Квебек. И она была не только самой короткой, но и велась на второстепенном театре военных действий. Поскольку взятие Квебека стало возможным благодаря способности к крупному стратегическому непрямому действию, содержавшейся в морской мощи, потому действительный военный ход этой кампании был решен с помощью стратегических непрямых действий. Кроме того, урок этот еще более впечатляющ, потому этот явно опасный непрямой подход был предпринят только после того, как прямое наступление англичан на линию Монморанси (французские форты) провалилось, сопровождаясь тяжелыми потерями в живой силе, а еще больше — в боевом духе. Справедливости ради надо заметить, что Вулф (Вульф) отказался от этого прямого воздействия после того, как различные приманки — бомбардировка Квебека и демонстрационные действия отдельных отрядов в Пуэн-Леви и возле водопадов Монморанси — не смогли выманить французов с их крепких позиций. Но неудача этих акций в сравнении с успехом его финального десанта во французском тылу выше Квебека — вот где урок. Выманить врага — недостаточно; необходимо вытянуть его насильно. То же и в неудаче финтов, ложных выпадов, которыми Вульф пытался подготовить свое прямое воздействие. Ввести врага в заблуждение еще недостаточно; его надо отвлечь — а это требует сочетания обмана мозга противника, лишения его свободы предпринять какие-то контрмеры, а также распыления его сил. Последний ход азартного игрока — вот как со стороны выглядит конечная операция Вулфа, причем все эти условия были выполнены — и в результате была победа. Для тех, кто изучает военную историю, степень ослабления французских войск не выглядит оправдывающей степень их поражения. Были написаны многочисленные научные труды с целью показать, что могли бы сделать французы и как они могли бы вполне исправить свою ситуацию. Но Квебек ярко демонстрирует ту истину, что победа скорее достигается подрывом морального духа и срывом планов командования противника, чем физическим воздействием на его войска. Влияние этих факторов значительно важнее географических и статистических данных, анализ которых зачастую занимает девять десятых объема книг по военной истории. (Взятие Квебека стало следствием блокады с моря французских сил в Канаде, которые не получали подкреплений. Квебек защищали в основном ополченцы, охотники и союзные индейцы, а также менее одной тысячи солдат регулярной армии. И англичане одержали очередную «великую победу». — Ред.)

Но как показывает история, ход Семилетней войны, несмотря на многие тактические победы, был столь неопределенным по своему курсу, что стоит изучить это событие подробней. Если количество врагов Фридриха II является обычным объяснением, сумма его достоинств — это настолько сильный противовес, то принимать такое объяснение вообще не имеет смысла. Надо копнуть глубже.

Дело в том, что, как Александр Македонский и Наполеон (в отличие от подчиненного правительству Мальборо), Фридрих II был свободен от ответственности и ограничений, которые налагаются на стратега в строгом смысле этого слова. Он сочетал в собственной персоне функции как стратега, так и военного политика. Более того, постоянная связь между ним, королем, и его армией позволяла ему готовить и развивать средства для намеченной им цели. Еще одним преимуществом была сравнительная редкость крепостей на его театре военных действий.

Хотя ему и пришлось столкнуться с коалицией Австрии, Франции, России, Швеции и Саксонии, имея в качестве единственного союзника Англию, Фридрих II с начала боевых действий и до середины второй кампании обладал превосходством в фактически имевшихся военных силах. Кроме того, он обладал двумя великими активами: тактикой, которая была лучше, чем у любого из соперников (тактика русских войск не уступала прусской. — Ред.), а также преимуществом центрального месторасположения. Это позволяло ему осуществлять то, что обычно именуется стратегией «внутренних линий», нанося удары из центрального опорного пункта по одному из противников, находящихся на окружности, и используя более короткое расстояние, которое ему, таким образом, приходилось преодолевать, чтобы сосредоточиться против одного из вражеских войск до того, как его сумеют поддержать другие. Внешне может показаться, что чем дальше друг от друга будут располагаться эти вражеские войска, тем легче должно быть достижение решающего успеха. В смысле времени, пространства и количества это, несомненно, справедливо. Но опять в игру вступает моральный элемент. Когда вражеские войска действуют далеко друг от друга, каждое из них действует самостоятельно и под внешним давлением стремится консолидироваться, сосредоточиться. Когда такие войска действуют близко друг к другу, они стремятся слиться в единое целое и стать «членами друг друга», взаимно завися друг от друга в образе мыслей, боевом духе и сути дела. Умы командиров воздействуют друг на друга, душевные впечатления быстро передаются, ими обмениваются, и даже перемещение одной из армий легко может помешать или дезорганизовать переброску другой армии. Таким образом, несмотря на то что занимающий центральное положение имеет меньше времени и пространства для маневра, результат его сказывается на противнике быстрее. Более того, когда войска, расположенные по периферии, находятся близко друг от друга, то простое отклонение противника, занимающего центральное положение, от сближения с одной из вражеских армий, может оказаться совершенно неожиданным и, следовательно, непрямым действием по отношению к другой вражеской армии. И наоборот, если вражеские войска рассредоточены на большом пространстве, то они будут иметь больше времени, чтобы отразить следующий удар армии, действующей из центра, которая нанесла первый удар по одной из группировок противника, или уклониться от него.

Использование «внутренних линий», как их применял Мальборо в своем походе к Дунаю, — это форма непрямых действий. Но хотя это непрямое действие по отношению к вражескому войску в целом, это не так по отношению к той группировке, которая является фактической целью, если только она не застигнута врасплох. В противном случае это воздействие надо дополнить дальнейшим непрямым действием — к самому объекту нападения.

Фридрих настойчиво использовал свое центральное положение, чтобы сосредотачивать свои силы против одной из группировок противника. И он всегда использовал тактику непрямых действий. Таким путем он одержал много побед. Но его тактический непрямой подход был скорее геометрическим, чем психологическим — не подготовленный более изощренными формами внезапности, которые обожал Сципион, — и при всем их исполнительском мастерстве маневрам Фридриха II недоставало размаха. Оппонент мог быть не в состоянии отразить следующий удар прусского короля из-за косности своего мышления (или подготовки войск и тактики), но сам удар не обрушивался на него неожиданно.

При Праге (6 мая 1757 г.) боевые действия начались непрямым образом, но стали прямыми до того, как маневр был завершен, и только по прибытии на поле боя кавалерии Цитена (чего совсем не ожидали австрийцы), совершившей широкий фланговый охват, склонили чашу весов. При Колине (18 июня 1757 г.) этот маневр был настолько лишен размаха, что войска Фридриха II (34 тысячи), поражаемые огнем австрийцев (54 тысячи), отклонились от своего курса и были вовлечены во фронтальную атаку, закончившуюся катастрофически (Фридрих II потерял 14 тысяч, австрийцы 8 тысяч). В Росбахе (5 ноября 1757 г.) французы и их союзники австрийцы, в два раза превосходя Фридриха по численности (43 тысячи против 22 тысяч), попытались скопировать маневр Фридриха и обратить его против прусского короля, то есть совершить обход. Однако малая глубина обхода, необоснованное предположение союзников о мнимом отходе войска Фридриха и в связи с этим изменение боевых порядков для его преследования дали Фридриху возможность разгадать их намерения и предпринять контрманевр. Он нанес удар по удаленному флангу войск союзников и разгромил их. Так что Фридрих выполнил настоящее непрямое действие внезапностью, а не всего лишь подвижностью. И это была, вне сомнений, самая экономичная из всех его побед, потому что ценой потери лишь 500 своих солдат он разгромил противника, потерявшего около 7 тысяч человек (в основном пленными), и разогнал армию в 64 тысячи (43 тысячи. — Ред.) человек. К сожалению, Фридрих II слишком истощил свои резервы в предыдущих боях, чтобы в полной мере воспользоваться плодами этой победы. Ему еще надо было разобраться с австрийской армией, что ему не удалось выполнить при Праге и Колине, и, хотя это ему почти удалось при Лейтене (5 декабря 1757 г.), победа, которая была одержана блестящим, хотя и очевидно непрямым действием, стоила ему больше того, что он мог себе позволить. (При Лейтене австрийцы (66 тысяч, 300 орудий) потеряли 27 тысяч пленными, убитыми и ранеными, всю артиллерию и обоз. Пруссаки (около 40 тысяч, 167 орудий) потеряли 6,5 тысячи убитыми и ранеными. — Ред.) Таким образом, эта война и применение Фридрихом тактики «внутренних линий» продолжались с более мрачными перспективами и в 1758 году. Он начал год настоящим непрямым действием, пройдя прямо через австрийский фронт и мимо их фланга на Оломоуц, в 60 километрах в глубине вражеской территории. И даже когда он потерял ценный обоз с провиантом и боеприпасами, он не стал отступать, а вместо этого продолжал свой марш через Богемию (Чехию и Моравию) прямо во вражеский тыл и к укрепленной базе австрийской армии в Ксниггреце (Градец-Кралове). Но тут ему пришлось еще раз расплачиваться за возможности, утраченные в Праге и Колине, потому что «русский паровоз» наконец-то развел пары и покатил вперед через Восточную Пруссию на Познань, имея целью Берлин. Фридрих решил, что ему следует воздержаться от завершения своей богемской кампании и ринуться на север, чтобы остановить русских. Ему это удалось, и Цорндорф (14 августа 1758 г.) стал еще одной Прагой, где кавалерия Зейдлица сыграла косвенную роль «ангела-хранителя», как под Прагой Цитен. (Кровавая упорная битва при Цорндорфе не принесла победы ни одной из сторон. Пруссаки (33 тысячи) потеряли 11 тысяч, русские (42 тысячи) — 16 тысяч, после чего противники разошлись. Фридрих II был потрясен стойкостью русского солдата. — Ред.) Так что со своим еще более сократившимся человеческим капиталом ему пришлось оставить русских набирать сил, а самому вернуться к австрийцам — чтобы при Хохкирхе (14 октября 1758 г.) не только понести новые человеческие потери, но и потерпеть поражение из-за необоснованной уверенности, что его старый австрийский оппонент Даун никогда не возьмет инициативу в свои руки. Так что Фридрих был «удивлен» в двукратном размере и под покровом ночи спасся от гибели только потому, что кавалерия Цитена удержала открытым проход для его бегства. И так война перешла и в год 1759-й, а силы Фридриха все уменьшались. При Кунерсдорфе (1 августа 1759 г.) он потерпел самое тяжелое в своей карьере поражение от русских. (Русские (41 тысяча) и австрийцы (свыше

18 тысяч) совершенно разгромили прусскую армию (48 тысяч). Прусаки потеряли 19 тысяч (в том числе 7,6 тысячи убитыми) русские 2,6 тысячи убитыми и 10,8 тысячи ранеными, австрийцы 0,89 тысячи убитыми и 1,4 тысячи ранеными. — Ред.) При Максе-не — еще одно от Дауна — и снова из-за самоуверенности — и с этого времени он ничего не мог сделать больше, чем пассивно блокировать врага. Но в то время, как над Пруссией сгущались сумерки, в Канаде ярко сияло солнце (англичане добивали ополченцев и охотников-трапперов. — Ред.), а победа Вулфа воодушевила Англию и помогла ей отправить войска прямо в Германию, и, победив французов при Миндене (1 августа 1759 г., как и битва при Кунерсдорфе), англичане и их союзники спасли Фридриха от окончательного разгрома. Тем не менее его слабость стала еще более очевидной в 1760 году. Он завоевал передышку в боях с русскими с помощью хитрости, позволив русским перехватить депешу, в которой было написано следующее: «Австрийцы сегодня наголову разбиты, сейчас примемся за русских. Делай так, как мы с тобой договорились». Но хотя русские и оперативно среагировали на этот вежливый намек и отошли, «запоздалое» поражение австрийцев у Торгау стало для Фридриха еще одной пирровой победой. Парализованный собственными потерями, имея в общей сложности всего 60 тысяч человек, он не мог отважиться на еще одно сражение и был даже заперт в Силезии, отрезан от Пруссии. К счастью, стратегия австрийской армии была, как обычно, вялой и малодушной, а тыловые службы русской армии работали с постоянными перебоями, что всегда было их отличительным качеством. И в течение этого затяжного кризиса умирает царица Елизавета, а ее наследник (Петр III) не только заключил мир, но и замыслил помощь Фридриху II.

В течение нескольких месяцев Франция и Австрия продолжали беспорядочные стычки, но силы первой были подорваны ее колониальными поражениями (наверное, все же континентальными сражениями. — Ред.), а с Австрией, уже не только инертной, но и утомленной, скоро был организован мир, в результате которого все воюющие страны вышли из войны истощенными, и никто, кроме Англии, не стал богаче за семь лет обильного кровопролития.

Если извлечь много уроков из кампаний Фридриха, то самый важный будет заключаться во фразе «Его непрямота была слишком прямой». Или, иными словами, что он рассматривал непрямое воздействие как дело чистой мобильности, а не комбинацию подвижности и внезапности. Так что, несмотря на блестящее полководческое мастерство Фридриха, его принцип экономии сил оказался несостоятельным.

Глава 7 ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И НАПОЛЕОН БОНАПАРТ



Прошло тридцать лет, и занавес поднялся на великой войне, которая была озарена гением Наполеона Бонапарта. Как и сто лет назад, Франция стала угрозой, против которой объединились державы Европы. Но на этот раз ход борьбы изменился. Революционная Франция могла иметь много сочувствующих, но они не формировали правительств государств и не командовали вооруженными силами этих государств. И все-таки, начиная эту войну в одиночку, насильственно изолированная как «носитель инфекции», Франция не только отразила совместные усилия противников задушить ее, но, изменив свою форму (став империей Наполеона), стала расширяющейся военной угрозой для остальной Европы и, в конечном итоге, хозяйкой большей ее части. Ключ к такому достижению надо искать частично в естественных, а частично в личных обстоятельствах. Первые были порождены национальным и революционным духом, который воодушевлял армии граждан Франции и, компенсировав регулярное строевое обучение, которое было невозможно в таких условиях, предоставил свободу тактической новизне и инициативе личности. Новая тактика, в частности способность к маневренным действиям, подтверждается, например, простым, но важным фактом, что французы теперь шли маршем и передвигались в бою быстрым шагом — 120 шагов в минуту, в то время как их оппоненты (пруссаки и австрийцы) придерживались консервативных 70 шагов. Эта элементарная разница в несколько дней, до того, как развитие техники наделило армии средствами передвижения более быстрыми, чем человеческие ноги, давала возможность быстрой переброски и маневрирования сосредоточенной ударной мощи, благодаря чему французы могли, по словам Наполеона, умножить «массу на скорость» как в стратегическом смысле, так и при решении тактических задач.

Вторым естественным условием была организация армии в форме постоянных дивизий — деление армии на самостоятельные и отдельно действующие части. Начатая Брольи реформа оказала свой эффект даже до революции. Но потом Карно инициировал, а Бонапарт развил идею, согласно которой дивизии и даже корпуса, действуя раздельно, должны делать все ради достижения общей цели.

Третье условие, связанное с предыдущим, состояло в том, что хаотическая система снабжения армии и слабая дисциплина революционных армий вынудили вернуться к старой практике «пропитания за счет провинции». А разделение армии на дивизии (и корпуса) означало, что эта практика не так снижала эффективность армии, как в прежние времена. Если раньше дробные части надо было собрать вместе перед тем, как они смогут провести какую-либо операцию, то теперь они могли выполнять задачи самостоятельно, в то же время заботясь о своем снабжении сами.

Более того, эффект «движения налегке» должен был ускорить их мобильность и позволить им передвигаться свободно в гористой или лесной местности. Подобным же образом сам тот факт, что они уже могли не зависеть от складов и интендантских обозов в отношении продовольствия и снаряжения, придал импульс голодным и плохо экипированным войскам и подталкивал их к наступлению на тылы противника, который имел прямую форму снабжения и зависел от нее.

Кроме этих условий, решающее значение имела личность полководца Наполеона Бонапарта — чьи духовные способности подпитывались интенсивным изучением и размышлением над событиями военной истории. Укрепившись таким образом, 011 смог полностью использовать возможности новой «дивизионной» системы. Отсюда, в разработке более широкого спектра стратегических комбинаций, возможно, лежал главный вклад Наполеона в стратегию.

Изумление, вызванное срывом планов пруссаков и австрийцев в боях при Вальми и Жемаппе во время первого их неглубокого вторжения 1792 года, заслоняет тот факт, что Франция и революция были после этого в значительно большей опасности. Лишь после казни Людовика XVI была создана Первая коалиция — Англией, Голландией, Австрией, Пруссией, Испанией и Сардинией, — и только после этого целеустремленность духа и человеческих и материальных резервов были брошены французами на чашу весов. И несмотря на то, что ведению войны со стороны оккупантов недоставало осмысленного и искусного управления, положение французов становилось все более и более тяжелым, пока в 1794 году не изменилась драматически фортуна и волна вторжения отхлынула назад. С этого момента Франция из защищающейся стороны стала агрессором. Что вызвало такой прилив? Определенно, не стратегический мастерский удар, хотя цель войны была неясной и ограниченной. Значение этого события заключалось в том, что оно было результатом применения, безусловно, непрямых стратегических действий. В то время как главные армии дрались друг с другом под Лиллем, проливая много крови, но не добиваясь окончательного результата, далеко отстоявшей армии Журдана на Мозеле было приказано сосредоточить ударный кулак на левом фланге и, двигаясь на запад через Арденны, направиться на Льеж и Намюр. Достигнув Намюра после марша, во время которого войска поддерживали себя только тем, что могли отобрать у местных крестьян, Журдан услышал через гонца и по звукам далекой перестрелки, что правый фланг главной армии безуспешно сражается на фронте у Шарлеруа. Поэтому, вместо того чтобы начать осаду Намюра, как ему было приказано, Журдан двинулся на юго-запад к Шарлеруа и в тыл врага. Его приход вынудил крепость сдаться, но у Журдана, похоже, не было на примете более крупных задач. Тем не менее психологическое воздействие такого удара по вражескому тылу дало ему такой результат, к которому Наполеон и другие великие полководцы стремились как к рассчитанному итогу точных комбинаций. Вражеский главнокомандующий принц Кобургский поспешно отошел на восток, собирая на своем пути все войска, которые мог. Он бросил их в наступление на Журдана, который окопался, стремясь прикрыть Шарлеруа, и, хотя эта битва, известная как сражение при Флерюсе (26 июня 1794 г.), была жестокой, у французов (около 80 тысяч) было неоценимое превосходство в отсутствии стратегической устойчивости у противника (46 тысяч), а также в том, что он был вынужден ввести в сражение только часть своих сил. За поражением этого войска последовал общий отход союзников.

Но когда французы, в свою очередь, взяли на себя роль захватчиков, несмотря на превосходство в численности, они не смогли добиться каких-то решающих результатов в главной кампании на Рейнс. В самом деле, эта кампания была в конце не просто пустой, но и погубленной — и из-за непрямых действий, применяемых противником. В июле 1796 года эрцгерцог Карл, оказавшись лицом к лицу с возобновившимся наступлением превосходивших его армий Журдана и Моро, решил, по его собственным словам, «отводить обе армии (его собственную и армию Вартснслебена) шаг за шагом, не ввязываясь в бой, и воспользоваться первой же возможностью объединить их, чтобы затем наброситься с превосходящей или, по крайней мере, равной мощью на одну из двух вражеских армий». Но их давление не давало ему шанса осуществить эту стратегию «внутренних линий» — обычного и прямого, не говоря уже об идее отдачи территории, — пока оно не сменилось на истинно непрямое воздействие по инициативе кавалерийского бригадира Науэндорфа. Интенсивная разведка, проведенная этим офицером, показала ему, что французы снимаются с фронта для переброски, чтобы объединиться и уничтожить Вартенслебена. Он отправил возвышенное послание «Если ваше королевское высочество направит или сможет послать 12 тысяч солдат в тыл Журдана, тот будет разбит». Хотя исполнение этого замысла эрцгерцогом было не столь остроумным, как замысел его подчиненного, но этого было достаточно, чтобы французское наступление завершилось крахом. Беспорядочное отступление Журдана пошатнуло тылы армии и за Рейном вынудило Моро прекратить свое успешное продвижение в Баварию и подобным же образом откатиться назад.

Но в то время, когда основной удар французов на Рейне не удался, а потом, будучи повторенным, опять провалился, судьба войны была решена на второстепенном театре военных действий — в Италии, где Наполеон Бонапарт превратил рискованную, ненадежную оборону в решительные непрямые действия, решив исход войны. Этот план созрел у него в уме еще два года назад, когда он был штабным офицером в этой местности, а потом в Париже он обрел форму документа — «спинного хребта» его генеральной теории войны. Как и другие великие пророки, он выражал свои принципиальные идеи в аллегории, и так же, как и в случае с другими пророками, его ученики обычно неверно интерпретировали эти аллегории. Так, возможно, в самой значительной из своих максим Наполеон сказал: «Принципы войны такие же самые, как и принципы осады. Огонь необходимо сосредоточить в одну точку, и, как только появится брешь, равновесие будет нарушено, а остальное уже мелочи». В последующем военная теория делает ударение на первый пункт вместо последнего; в частности, на слова «одну точку» вместо слова «равновесие». Первое — это всего лишь физическая метафора, в то время как второе выражает фактический психологический результат, который гарантирует, «что остальное — мелочи». На что делал «ударение» сам Наполеон, следует постигать из стратегического хода его кампаний.

Слово «точка» было даже источником большой путаницы и противоречий. Одна школа утверждает, что Наполеон имел в виду, что концентрированный удар должен быть нацелен в самую сильную вражескую точку, на том основании, что это, и только это гарантирует достижение решающего результата. Потому что, если будет сломлено основное вражеское сопротивление, его подавление повлечет за собой ликвидацию любого меньшего вражеского сопротивления. Этот аргумент упускает из виду фактор цены и то, что победитель может быть слишком измотан, чтобы воспользоваться своим успехом, — так что даже слабый противник может обрести относительно высокую способность к сопротивлению, чем первоначально. Другая школа, более вдохновленная идеей экономии сил, но только в ограниченном смысле затрат на первом этапе боя, утверждает, что целью должен быть слабейший вражеский пункт. Но пункт, который остается слабым, обычно бывает таким потому, что располагается вдали от каких-либо жизненно важных артерий или нервных центров, или потому, что он сознательно сделан таким, чтобы завлечь нападающего в ловушку.

И тут снова озарение приходит из анализа действительной кампании, в которой Бонапарт осуществил свой принцип на практике. Четко обнаруживается, что то, что он на самом деле имел в виду, было не «точкой», а «стыком» и что на этом этапе своей карьеры он был слишком сильно увлечен идеей экономии сил, чтобы расходовать свою ограниченную мощь на удар по самой сильной вражеской точке. Л стык, однако, является и жизненно важным, и уязвимым.

В то же самое время Бонапарт обычно говорил еще одну фразу, на которую впоследствии ссылались, чтобы оправдать самое безрассудное сосредоточение сил против главных вооруженных сил противника. «Австрия — величайший противник; если Австрия будет сокрушена, то Германия, Испания и Италия рухнут сами. Мы не должны распылять свои силы, а наоборот — должны концентрировать наши удары». Но воплощение этой идеи Наполеоном показывает, что он имел в виду не прямое наступление на Австрию, а непрямое действие через Италию, и даже на этом второстепенном театре он стремился выбить из игры младшего партнера — армию Сардинии, перед тем как повернуть силы против старшего партнера.

Бонапарт располагался на Генуэзской Ривьере, а австрийцы и сардинцы — за горами севернее. Как с помощью фортуны, так и с помощью своего замысла — что не менее важно — Бонапарт завоевал первоначальное преимущество, сумев завлечь австрийцев на восток, а сардинцев — на запад, а затем ударил в ослабленный стык позиций двух неприятельских армий, и, вынуждая австрийцев вновь отступить на восток, выиграл время и место для концентрации на западе против сардинцев. «Равновесие было нарушено», а его психологический эффект совершил больше, чем физический разгром, и заставил сардинцев молить о перемирии, которое вывело их из войны.

Теперь у него был перевес сил против оставшихся одинокими австрийцев (35 тысяч против 25 тысяч). Но двинул ли он их напрямую против неприятеля? Нет. В день, последовавший после перемирия с Сардинией, Наполеон задался целью захватить Милан с тыла, совершив обходной маневр через Тортону и Пьяченцу. После того как ему удалось обмануть австрийцев сосредоточением его сил в Валенце, чтобы отразить его ожидавшееся наступление на северо-восток, он пошел на восток вдоль берега реки По, а там, дойдя до Пьяченцы, обошел все возможные рубежи сопротивления австрийцев. Но нехватка средств для переправы задержала Наполеона у Пьяченцы, когда он поворачивал на север, и поспешное отступление австрийцев позволило им отойти на безопасное расстояние и укрыться в Мантуе в знаменитом четырехугольнике крепостей до того, как Бонапарт смог использовать реку Адду в качестве речной преграды на пути их отхода. Но даже в этом случае он захватил Милан и богатые земли Ломбардии для своей голодной и оборванной армии без всяких потерь.

Но и после этого Наполеон воздержался от прямо-го наступления на главного врага, Австрию, как предполагали это ортодоксальные военные теоретики, и он отказался также ступать в Центральную Италию, как это приказывала ему сделать Директория, движимая политическими мотивами. Вместо этого, изящно согласовав свои цели и средства, он использовал Мантую в качестве наживки, чтобы оттянуть освободившиеся австрийские войска от своих баз, и они попали в его руки. Очень важно, что он не стал окапываться в укреплениях, согласно традиционному обычаю генералов, а держал свои войска в мобильном состоянии и имел легкую и подвижную группировку, которую можно было сосредоточить на любом направлении. При первой же попытке австрийцев помочь Мантуе метод Бонапарта оказался под угрозой из-за его нежелания снять осаду города. Только тогда, когда Бонапарт отказался от осады Мантуи и получил тем самым свободу для маневра, он смог использовать подвижность своих войск для разгрома австрийцев при Кастильоне (15 августа 1796 г.). После этого Директория приказала ему пройти через Тироль и соединиться с главной Рейнской армией. Австрийцу воспользовались его прямым наступлением, чтобы через горные проходы с большей частью своих войск спуститься в направлении Венеции, а затем двинуться на запад, к Мантуе. Однако Наполеон начал упорно преследовать хвост колонны австрийских войск, уже при прохождении их через горы, тем самым сведя на нет маневр противника своим контрманевром, проведенным с более решительной целью. Он разбил австрийский второй эшелон при Бассано (8 сентября 1796 г.), а когда спустился на низменность близ Венеции, преследуя остатки австрийских войск, стоит отметить, что Наполеон направлял отряды преследователей так, чтобы отрезать врагов от Триеста, перерезав тем самым пути отхода в Австрию. Однако он не препятствовал отходу австрийских войск в направлении Мантуи. Таким образом, войска австрийской армии сами попали в ловушку, устроенную для них Бонапартом в Мантуе. То, что так много «военного капитала» Австрии оказалось под замком, вынудило ее на новые расходы. На этот раз (и не в последний) прямота тактики Бонапарта поставила под угрозу успешность применения им стратегии непрямых действий. Когда австрийцы появились возле Вероны, его опорного пункта для защиты Мантуи, Бонапарт бросился в авангарде своих главных колонн и получил серьезный отпор. Но вместо отступления он предпочел смелый широкий маневр вокруг южного фланга противника и в его тыл. Задержки по пути, вызванные переходами и переправами через реки, повышали опасность этого маневра, но, по крайней мере, направление этого марша парализовало противника, и, когда весы сражения колебались у Арколе (15–17 ноября 1796 г.), Наполеон прибегнул к решающему тактическому обману, редкому для этого полководца, — послал несколько горнистов в австрийский тыл с приказанием сыграть сигнал атаки. Несколько минут спустя стойко сражавшиеся австрийские войска ринулись потоком бежать с позиций. (Весьма странная интерпретация упорного и кровопролитного трехдневного боя при Арколе. 15 и 16 ноября французы неоднократно штурмовали мост через реку Альпоне, но успеха не добились. Не считаясь с большими потерями, Бонапарт приказал 17 ноября всеми силами штурмовать мост и селение Арколе за ним. Фронтальная атака сочеталась с отходным маневром Ожеро, который после упорного боя (!) выбил австрийцев с позиций южнее Арколе, после чего австрийцы (Альвинци) были вынуждены начать отход, опасаясь за свои коммуникации. — Ред.) Через два месяца, в январе 1797 года, австрийцы предприняли четвертую и последнюю попытку спасти Мантую, но были вдребезги разбиты у Риволи (13–15 января 1797 г.), где легкое подвижное воинское соединение Бонапарта (десант Мюрата, высадившийся через озеро Гарда в тыл наступавшей австрийской колонне Лузиньяна) действовало почти идеально (однако перед этим австрийцы поставили французов в критическое положение. — Ред.). Кроме того, помимо десанта Мюрата, в уничтожении колонны Лузиньяна участвовала подоспевшая дивизия Рея. Такие действия были следствием совершенствования Бонапартом новой дивизионной системы, согласно которой армия постоянно разделялась на самостоятельно действовавшие (однако по единому плану и с единой целью. — Ред.) отряды, вместо, как было ранее, одного воинского объединения, из которого выделялись лишь временные отряды. Такие отряды в армии Бонапарта во время итальянских кампаний превратились в более высоко развитые батальонные каре, а в его более поздних войнах самостоятельно действовали не дивизии, а более крупные армейские корпуса. Важно отметить, что прекращение натиска главных сил австрийцев произошло благодаря смелости Наполеона, отправившего десант Мюрата на лодках через озеро Гарда, чтобы выйти в тыл наступавшей австрийской колонне. Потом сдалась Мантуя (2 февраля 1797 г.), и австрийцы, потерявшие свои армии в Италии в попытке спасти внешние ворота в свою страну, теперь были вынуждены реагировать на быстрое приближение Бонапарта к беззащитным внутренним вратам. (В марте французы вторглись в Австрию и начали наступление на Вену. — Ред.) Это заставило Австрию просить мира, хотя главные французские армии все еще стояли за Рейном.

Осенью 1798 года была сформирована Вторая коалиция из России, Австрии, Англии, Турции, Португалии и Королевства обеих Сицилий, а также паны римского, чтобы сбросить оковы мирного договора. Бонапарт в это время находился в Египте, а когда вернулся, шансы Франции резко уменьшились. Полевые армии были обескровлены, казна пуста, а призыв в армию резко сократился. (Автор косвенно, намеками описал результат блестящего итальянского похода A.B. Суворова в 1799 г. Действуя так, как он действовал всегда (то есть решительно, быстро, крупными массами войск, стараясь нанести полное поражение врагу в сражении), Суворов в апреле — августе 1799 г. в нескольких решительных сражениях (прежде всего при Адде 15–17 (26–28) апреля, Требии 6–8 (17–19) июня и при Нови 4 (15) августа) совершенно разбил французов (Моро, Макдональда, Жубера) и очистил от противника Северную Италию. — Ред.) Бонапарт, который, вернувшись во Францию, сверг Директорию и стал первым консулом, приказал сформировать в Дижоне резервную армию, состоящую из всех внутренних войск, которые можно было наскрести. Стал ли он использовать ее для того, чтобы укрепить позиции на центральном театре военных действий и главную армию на Рейне? Нет. Вместо этого он запланировал самое дерзкое из всех непрямых действий — самый смелый обходной маневр — и совершил стремительный бросок по гигантской дуге, выйдя в тыл австрийской армии в Италии. Противник в это время оттеснил небольшую французскую армию в Италии назад почти до самой французской границы и загнал ее в северо-западный угол Италии (французы Макдональда удерживали лишь Геную, блокированную австрийцами Меласа). Бонапарт намеревался двинуться через Швейцарию на Люцерн или Цюрих и выйти в Италию как можно восточнее — пройдя по перевалу Сен-Готард или даже через Тироль. Но весть о том, что французская армия в Италии находится под сильным давлением австрийцев (Суворов и другие русские войска были отозваны императором Павлом I. — Ред.), вынудила его избрать более короткую дорогу' через Сен-Бернар. Так что когда он, пройдя перевал, вышел из Валле-д’Аоста на открытую местность из теснин Альп в Иврса в последнюю неделю мая 1800 года, он был все еще на правом фланге австрийской армии. Вместо наступления на юго-восток для оказания помощи Массене, который был заперт в Генуе, Бонапарт послал свой авангард к Кераско, в то же время под прикрытием этого отвлекающего маневра сам он с главными силами проскользнул на восток к Милану. Так, вместо продвижения вперед и встречи врага в его «естественной позиции», обращенной на запад у Алессандрии, он захватил «естественную позицию» поперек австрийского тыла — этот стратегический барьер, который был первоначальной целью его самых смертоносных маневров во вражеском тылу. Потому что такая позиция, усиленная естественными преградами, давала в его руки надежный опорный пункт, с которого можно подготовить «жесткие объятия» для противника, чьей «природной» тенденцией, когда он вдруг окажется отрезан от пути отступления и снабжения, было разворачиваться и отходить назад, как правило, мелкими группами, прямо на него. Эта идея «стратегического барьера» была самым крупным вкладом Наполеона в стратегию непрямых действий.

В Милане Бонапарт перерезал один из двух путей отхода австрийцев, а затем, выйдя на рубеж южнее реки По, простиравшийся до ущелья южного притока По реки Страделла, перехватил также и второй путь. Однако замысел Бонапарта был несколько не подкреплен имевшимися у него средствами, так как у него было всего лишь 34 тысячи (в начале похода 42 тысячи. — Ред.) человек, и по вине Моро прибытие подкреплений — корпуса в 15 тысяч человек, который Бонапарт приказал выслать в его распоряжение из состава Рейнской армии через Сен-Готардский перевал, — запаздывало. Беспокойство по поводу того, что стратегический рубеж был занят незначительными силами, стало усиливаться. И в этот момент Генуя капитулировала. Неопределенность в отношении дороги, которую могут избрать австрийцы, и прежде всего страх, что они могут запереться в Генуе, куда британский флот сможет доставлять для них продовольствие, заставила его отказаться во многом от преимуществ, которые он завоевал. Потому что, приписывая своим оппонентам больше инициативы, чем они проявляли, он оставил свою «естественную позицию» у Страделлы и двинулся на запад, чтобы провести разведку соперников, а также перерезать дорогу из Алессандрии в Геную. Таким образом, он очутился в невыгодном положении, имея под рукой лишь часть своей армии, когда австрийская армия вдруг вышла из Алессандрии и направилась ему навстречу для рандеву на равнине Маренго (14 июня 1800 г.). Исход битвы долго был под сомнением, и, даже когда вернулась дивизия Дезе, отправленная по дороге в Геную, австрийцы были только отбиты, но не разгромлены. Но затем стала играть свою роль стратегическая позиция Бонапарта, и она позволила ему вырвать из деморализованного австрийского командира (Меласа) просьбу о перемирии, согласно которому австрийцы уходили из Ломбардии и ретировались за реку Минчо. И хотя война возобновилась в хаотической форме за пределами Минчо, моральные последствия Маренго проявились в Люневильском мире, который Австрия заключила 9 февраля 1801 года. (Автор не упомянул о поражении австрийцев у Гогешшндена в Баварии 3 декабря 1800 г., где Рейнская армия французов Моро (56 тысяч) разбила Дунайскую австрийскую армию эрцгерцога Карла. Именно после этого сражения австрийцы были вынуждены искать мира. — Ред.)

После нескольких лет ненадежного мира занавес, опустившийся над французскими революционными войнами, поднялся, чтобы открыть новый акт — Наполеоновские войны. В 1805 году в Булони была собрана армия Наполеона из 200 тысяч человек, угрожая обрушиться на английское побережье (если бы это случилось, британцам не помогли бы никакие «прямые» и «непрямые» действия. — Ред.), когда она вдруг была направлена форсированным маршем к Рейну. До сих пор неясно, собирался ли Наполеон всерьез осуществить прямое вторжение в Англию, или его угроза была всего лишь первой фазой в его непрямом воздействии на Австрию. Он рассчитывал, Что австрийцы, как обычно, пошлют одну армию в Баварию, чтобы блокировать выходы из Шварцвальда, и на основе этого предположения запланировал свой широкий маневр вокруг’ их северного фланга через Дунай и на реке Лех (правый приток Дуная) — его замышляемый стратегический барьер поперек вражеского тыла. Это было повторением в более крупном масштабе маневра под Страделлой, и Наполеон сам подчеркивал перед своими войсками эту параллель. Более того, его превосходство в силах позволяло ему осуществить намеченный маневр. После перехвата коммуникаций армии Макка (80 тысяч) последняя (остатки) после нескольких боев капитулировала в районе Ульма. Сметя с пути этого «слабейшего партнера», Наполеону пришлось теперь иметь дело с русской армией под командованием Кутузова (50 тысяч), который, пройдя сквозь Австрию и собрав небольшие австрийские отряды (15 тысяч), только дошел до реки Инн. Меньшую угрозу представляло возвращение других австрийских армий из Италии и Тироля. Сейчас величина своих войск в первый, но не последний раз доставляла неудобство Наполеону. При такой большой армии пространство между Дунаем и горами к юго-западу было слишком стесненным для любого непрямого действия местного характера по отношению к противнику, и не было времени для широких перемещений масштаба ульмского маневра. Но поскольку русские оставались на Инне, они пребывали в «естественной позиции», образуя не только щит для австрийской территории, но и щит, под прикрытием которого другие австрийские армии могли подойти с юга через Каринтию и присоединиться к ним, воздвигнув перед Наполеоном крепкую стену сопротивления. Столкнувшись с такой проблемой, Наполеон использовал самую изящную серию вариаций непрямого подхода. Первой его целью было оттеснить русских как можно дальше на восток, чтобы оторвать их от австрийских армий, возвращающихся из Италии. Поэтому, продвигаясь прямо на восток на Кутузова и Вену, он отправил корпус Мортье по северному берегу Дуная. Эта угроза коммуникациям Кутузова была достаточной, чтобы вынудить его отступить окольным путем на северо-восток к Кремсу на Дунае. Тут Наполеон отправил Мюрата с заданием стремительным маршем рассечь новый фронт Кутузова, имея своей целью Вену. Из Вены Мюрату было приказано идти на север на Холлабрунн. Таким образом, после первой угрозы правому флангу русских Наполеон теперь угрожал их тылам слева. В результате этой операции, из-за ошибочно заключенного Мюратом временного соглашения о перемирии, не удалось отрезать русских (Кутузов в ходе блестящего марш-маневра вырвался из ловушки, по пути разгромив у Кремса корпус Мортье (на глазах Наполеона на другом берегу Дуная), а у Шенграбена (близ Холлабрунна) заслон Багратиона (5 тысяч), сдержав натиск 30 тысяч французов, дал отойти главным силам Кутузова (ночью Багратион прорвал штыками кольцо окружения). Потеряв почти половину состава, но сохранив знамена, отряд Багратиона через день догнал армию Кутузова. — Ред.). Но это, по крайней мере, заставило их поспешно отходить еще дальше на северо-восток к Оломоуцу, оказавшись совсем близко от собственной границы (от Ольмюца (Оломоуца) до тогдашней русской границы было 650 км. — Ред.). Но хотя русские сейчас были далеко «отвлечены» от австрийских подкреплений, они были ближе к своим собственным, и в Оломоуце русские действительно получили подкрепления. Если продолжать и дальше оттеснять их, это только консолидировало бы мощь русских. Кроме того, время поджимало, а вступление Пруссии в войну было неизбежным. И тут Наполеон прибегнул к непрямому воздействию, искушая русских перейти в наступление хитрой демонстрацией своей собственной кажущейся слабости. Для боя с 80 тысячами солдат противника он сконцентрировал лишь 50 тысяч своих в Брюнне (Брно), а оттуда выжал изолированные отряды к Оломоуцу. Это впечатление слабости он дополнил предложением мира русскому царю и австрийскому императору. Когда враг заглотнул приманку, Наполеон возник перед ними на позиции у Аустерлица, самой природой назначенной быть ловушкой, и в последовавшем сражении использовал один из редких для него тактических приемов непрямых действий, чтобы скомпенсировать такую же редкую для него нехватку в численности войск на поле битвы (у Наполеона было 73 тысячи, в русско-австрийской армии 86 тысяч). Соблазнив противника растянуть свой левый фланг в атаке на его отходившие французские войска, Наполеон развернул свой центр против ослабленного стыка и тем самым одержал победу настолько решительную, что в течение 24 часов император Австрии запросил о мире.

Когда несколько месяцев спустя Наполеон занялся Пруссией, у него было превосходство почти в пропорции 2:1 (Неверно. Против 150-тысячной прусской армии Наполеон двинул 170 тысяч. — Ред.) — армия, которая была «великой» как в количественном, так и в качественном отношениях, против дефектной в воинской подготовке и устаревшей по своему виду. Влияние этого гарантированного превосходства на стратегию Наполеона заметно, и оно возрастало по мере ведения им последующих военных кампаний. В 1806 году он все еще стремится и завоевывает преимущество в первоначальной внезапности. Для этого он расквартировал свои войска возле Дуная, а потом быстро сосредоточил их на севере позади природного щита, образованного лесами Тюрингии. Далее, внезапно выйдя из лесной зоны на открытую местность, его батальонные каре устремились прямо в сердце вражеской страны. Таким образом, Наполеон скорее очутился, чем расположился (скорее случайно, нежели преднамеренно) в тылу прусских войск и, круто развернувшись, чтобы сокрушить их при Йене и Ауэрштедте (14 октября 1806 г.), видимо, полагался главным образом на чистый вес, нежели на моральный эффект своей позиции, которая была случайной, но важной.

Точно так же и в войне против русских, в Польше и Восточной Пруссии, которая последовала за этим, Наполеон, вероятно, беспокоился в основном о том, как заставить противника принять бой, уверенный, что, когда это произойдет, его военная машина пересилит вражескую. Он все еще использовал маневр с целью пробиться в тыл неприятеля, но сейчас это скорее средство, чтобы твердо ухватить соперника так, чтобы затащить его в свои челюсти (нежели способ нанесения удара по его боевому духу), чтобы легче было пережевать жертву.

Непрямое действие — это скорее средство отвлечения и физического «сцепления», чем отвлечения и подрыва морального состояния.

Так, своим маневром под Пултуском он стремится отвлечь русских на запад, чтобы в случае, если они двинутся на север из Польши, смог бы отрезать их от России. Русские выскользнули из его клещей. В январе 1807 года русские двинулись на запад по своему собственному соизволению к остаткам своих прусских союзников в Данциге, и Наполеон быстро воспользовался возможностью перерезать их коммуникации с Пруссией. Однако его приказ попал в руки казаков, и русская армия вовремя отошла назад. (Казаки стали кошмаром Наполеона (и всей французской армии). В 1812 г. под Малоярославцем они едва не схватили (или насадили на пику) императора, проводившего рекогносцировку, — это потрясло его, отступавшего в дальнейшем под ударами русских войск. А в марте 1814 г. казаки перехватили письмо Наполеона супруге, где он подробно описал свой план действий. В результате план был раскрыт, русские и союзники двинулись на Париж и взяли его, а после падения своей столицы Наполеон был вынужден отречься от престола. — Ред.) Тогда Наполеон стал напрямую преследовать их и, очутившись перед русскими войсками, занявшими фронтальную позицию у Прейсим-Эйлау и готовыми дать сражение, положился на чисто тактический маневр против их тыла. Выполнению этого маневра помешал буран, и русские, хотя и потрепанные, не попали в пасть французов. (Наоборот — по словам французского маршала Бернадота (будущего шведского короля Карла XIV Юхана и основателя правящей ныне в Швеции королевской династии), «никогда счастье более не благоприятствовало Наполеону, как под Эйлау. Ударь Беннигсен ввечеру, он взял бы по крайней мере 150 орудий, под которыми лошади были убиты». Русские (78 тысяч, в том числе 8 тысяч пруссаков, имеющие 450 орудий) потеряли 25 тысяч убитыми и ранеными, французы (70 тысяч и 400 орудий) от 23 до 30 тысяч. Обе стороны посчитали себя победителями, хотя ночью Беннигсен, имевший все шансы разгромить Наполеона, отступил. — Ред.) Четыре месяца спустя обе стороны восстановили силы, и русские вдруг направились на юг на Хейльсберг (где произошел бой), и тогда Наполеон бросил свои корпуса на восток, чтобы отрезать противника от Кенигсберга, самой близкой базы русских. Но на этот раз он явно был настолько одержим идеей сражения, что, когда его кавалерия, ведя разведку на фланге, сообщила о присутствии русских на сильной позиции у Фридланда, он бросил все силы прямо на эту цель. Тактическая победа была одержана не внезапностью или мобильностью, а чисто наступательной мощью (60 тысяч русских противостояли 85 тысячам Наполеона) — здесь она выразилась в артиллерийской тактике Наполеона: массированное сосредоточение артиллерийского огня в выбранной точке. Этот прием он применял на протяжении всей своей карьеры (начиная с Тулона (1793) и подавления роялистов в Париже (1795). — Ред.) Во Фридланде, как часто и потом, это обеспечивало победу. Примечательно, что массированное использование людских ресурсов было характерно в 1807–1914 и в 1914–1918 годах. И примечательно, что в каждом случае наибольшие потери были связаны с интенсивным артиллерийским огнем.

Это можно, вероятно, объяснить тем, что возможность неограниченного расхода ресурсов порождает расточительность, являющуюся прямой антитезой принципу экономии сил. Экономия же сил обеспечивается использованием внезапности и подвижности. Этот тезис подтверждается также результатами, вытекавшими из политики Наполеона. Наполеон сумел использовать блеск своей победы при Фридланде для усиления блеска своей личности, прельщая царя покинуть своих партнеров по Четвертой коалиции. Но потом он поставил на карту свое преимущество и, в конечном итоге, свою империю, слишком эксплуатируя ее. Суровость его условий, выдвинутых Пруссии, подорвала безопасность мира, его политика в отношении Англии не предусматривала ничего, кроме ее полного разгрома, а его агрессия превратила Испанию и Португалию в новых его врагов. Здесь уместно заметить, что имело место непрямое действие, короткие удары Джона Мура у Бургоса с целью нанести ущерб коммуникациям французских войск в Испании, что нарушило планы Наполеона в Испании, дало время и пространство национальному восстанию для сбора сил и тем самым гарантировало, что Иберийский полуостров с этого времени будет «нарывающей раной на заднице» Наполеона. И важнее всего, что моральное воздействие этого первого противодействия безостановочному продвижению Наполеона имело решающее значение. Наполеон не успел полностью подавить своих противников в Испании, потому что ему пришлось подавлять угрозу восстания в Пруссии и, главное, воевать с Австрией. И в кампании 1809 года мы уже видим, как Наполеон пытается под Ландсхутом и Вене маневром выйти в тыл противника. Но когда происходят задержки в исполнении этих маневров, нетерпение Наполеона вынуждает его сделать ставку на прямое действие и сражение, и у Асперн-Эсслинга (21–22 мая 1809 г.) он в результате потерпел свое первое крупное поражение. (Австрийцы потеряли убитыми и ранеными 20 тысяч, французы около 37 тысяч.) Хотя он искупает эту неудачу победой под Ваграмом в том же самом месте шесть недель спустя (5–6 июля), цена была очень высокой, а поэтому завоеванный мир был нестабилен (при Ваграме австрийцы (110 тысяч) потеряли убитыми и ранеными 32 тысячи, французы (170 тысяч) — 27 тысяч. Главное — австрийцы сохранили боеспособность. Решающую роль при Ваграме сыграл удар колонны Макдональда (45 тысяч человек и 104 орудия). — Ред.)

Война на Пиренейском полуострове

Но Наполеон получил в подарок два года на излечение «испанской язвы». Как в свое время вмешательство Мура помешало попытке Наполеона приостановить «воспалительный процесс» на ранней стадии, так и в последующие годы Веллингтону приходилось препятствовать всем мерам по «лечению», чтобы рана и далее продолжала гноиться, а яд — распространяться по всей наполеоновской системе. Французы били и продолжали бить все регулярные испанские войска (а заодно и англичан. — Ред.), но педантичность этих разгромов приносила величайшую пользу — побежденным. Потому что в результате испанцы главные усилия стали прилагать к организации партизанской войны, потому что непроходимая сеть партизанских групп заменила уязвимые военные цели, а предприимчивые и нестандартные партизанские вожаки проводили операции вместо испанских генералов, склонных прятаться в укрытиях. Самым худшим для Испании, а значит, и для Англии был временный успех попыток создать новые регулярные войска. К счастью, они были скоро разбиты, и как только французы разогнали их, так, по совпадению, они прогнали и свою удачу. Вместо сосредоточения в одном месте, яд опять стал распространяться. В этой необычной войне наиболее глубокое влияние Англии состояло в том, что она усугубляла неприятности и поддерживала их источник. Ей редко удавалось столь эффективное отвлечение сил своих противников ценой столь малых военных усилий. А эффект, получаемый в Испании, был ярким контрастом тем незначительным результатам, или, скорее, неудачным результатам, производимым, с одной стороны, ее попытками прямого взаимодействия с континентальными союзниками во время этих войн, а с другой стороны, ее экспедициями в пункты по ту сторону Атлантики, причем слишком далекие географически и психологически, чтобы повлиять на ее оппонента. С точки зрения национальной политики и процветания, однако, эти экспедиции были оправданы присоединением к Британской империи Капской колонии, Маврикия, Цейлона, Британской Гвианы и нескольких островов Вест-Индии.

Но реальный эффект огромного стратегического непрямого действия Англии в Испании затуманен традиционной тенденцией историков увлекаться идеей сражений. Действительно, если рассматривать войну на полуострове в качестве хроники сражений и осад Уэлсли (Веллингтона), она не представляет интереса. Джон Фортескыо многое сделал для того, чтобы поправить эту тенденцию и ошибки в суждении, несмотря на то что вначале он главным образом работал над «Историей британской армии», рассматривавшей ограниченный круг вопросов, и очень важно, что но мере того, как его собственные исследования углублялись, он делал все больший и больший акцент на первостепенное влияние испанской герильи на исход вооруженной борьбы на полуострове.

Если присутствие британских экспедиционных войск было важной основой для этого влияния, битвы Веллингтона были, возможно, наименее эффективной частью его операций. С их помощью он нанес противнику общий урон в живой силе лишь около 45 тысяч человек (считая убитых, раненых и взятых в плен французов), за время пятилетней кампании, пока они не были выброшены из Испании (наполеоновская армия больше потеряла за один день Бородинской битвы. — Ред.), в то время как Марбо признавал, что количество погибших французов только за этот период составляло в среднем сто в день. Отсюда ясно, что подавляющее большинство потерь, которые подточили французскую мощь, а их моральный дух еще более, были результатом партизанских операций и последствий действий самого Веллингтона, совершавшего наскоки на французов и превращавшего страну в пустыню, где французам оставалось только умереть с голоду. Не менее примечательно то, что Веллингтон участвовал в столь немногих боях в такой длинной серии боевых кампаний. Было ли это благодаря весьма практичному здравому смыслу, который, как объявили биографы, был ключом к его характеру и мировоззрению? Выражаясь словами его самого последнего биографа, «прямой и узкий реализм был сутью характера Веллингтона. Именно это было причиной его неудач и недостатков, но в более широком смысле его государственной карьеры это делало его гением». Этот диагноз великолепно совпадает с симптомами, как хорошими, так и плохими, стратегии Веллингтона, которой он придерживался на полуострове.

Экспедиция, которой было суждено иметь такие исторические последствия, была, по своей сути, небольшой частью войск, выделенной из сил, принимавших участие в главной и неудачной операции на Шельде, и была предпринята больше из надежды спасти Португалию, чем из какого-либо глубокого признания ее огромных стратегических возможностей в деле создания осложнений в «испанской язве». Однако мнение министра Роберта Каслри, взявшегося за трудную задачу оправдания этой экспедиции, нашло поддержку Уэлсли (впоследствии герцог Веллингтон), заявившего, что, если бы усилить португальскую армию и милицию 20 тысячами британских солдат, французам понадобилось бы 100 тысяч человек, чтобы завоевать Португалию, — это количество они бы нс смогли выделить, если бы Испания все еще продолжала бы сопротивляться. Говоря иначе, это могло означать, что 20 тысяч британцев было бы достаточно, чтобы заставить отвлечь 100 тысяч французов, причем часть из них как минимум с главного театра военных действий в Австрии.

В качестве помощи для Австрии эта экспедиция была явно бесполезной, а как щит для Португалии — вообще. Но как средство для истощения Наполеона и получения преимуществ для Англии она окупила себя десять раз.

Уэлсли получил 26 тысяч человек и в апреле 1809 года прибыл в Лиссабон. Частично в результате испанского восстания, а частично вследствие удара Мура по Бургосу и отступления к Ла-Корунье французы были в большой степени рассредоточены по полуострову. Ней безуспешно пытался покорить Галисию в крайнем северо-западном секторе. К югу от него, на севере Португалии, Сульт стоял у Опорто (Порту), причем его армия сама была разделена на отдельные отряды. Виктор действовал в Эстремадуре, прикрывая южные пути в Португалию.

Используя свою центральное положение, свое внезапное появление и рассредоточенность вражеских войск, Уэлсли пошел на север против Сульта, и, хотя ему не удалось отрезать наиболее южные отряды Сульта, как он планировал, он застал врасплох самого Сульта до того, как последнему удалось собрать свои силы, он внес беспорядок в диспозицию французского командующего, переправившись выше по реке Дуэро и еще более разрушая диспозицию противника тем, что оттеснил Сульта с его естественного пути отхода. Как и Тюренн в 1675 году, Уэлсли воздействовал на силы сопротивления противника, не Давая ему сосредоточить силы, и в конце вынужденного отступления Сульта через гористую местность на север в Галисию его армия понесла значительные потери.

Вторая операция Уэлсли, однако, не была ни такой же успешной, ни такой же продуманной в своем согласовании целей и средств. Виктор, остававшийся бездеятельным близ Мериды (Эстремадура), после «исчезновения» Сульта был послан в Талаверу, прикрывая прямые подступы на Мадрид. Месяц спустя Уэлсли решил пойти этим маршрутом на Мадрид, рванувшись в сердце Испании и одновременно в львиную пасть. Потому что он представлял собой цель, на которой все французские армии в Испании могли сосредоточиться, используя самые легкие дороги. Кроме того, собравшись у своего опорного пункта, они имели возможность сплести воедино все коммуникации между собой, которые, когда эти войска были разбросаны, являли собой чуть ли не наибольший источник слабости. Уэлсли продвигался с 23 тысячами человек, к которым были добавлены столько же испанцев (34 тысячи. — Ред.) под командой слабого Куэста, в то время как Виктор отступил к Мадриду, где наткнулся на две другие французские группировки, которые могли оказать ему поддержку. Противник, похоже, сосредоточил всего свыше 100 тысяч человек (вдвое меньше. — Ред.), потому что «скорее по воле случая, чем намеренно», говорит Фортескью, войска Нея, Сульта и Мортье подошли с севера к Мадриду. Если фортуна благоволит смелым расчетам, она иногда оборачивается против поспешности. Задерживаемый нерешительностью Куэста и своим собственным снабжением, Уэлсли не смог втянуть Виктора в бой, пока последний не получил подмогу от Жозефа Бонапарта войсками из Мадрида. Вынужденному теперь, в свою очередь, отступить, Уэлсли в некоторой степени повезло в оборонительном бою у Талаверы. (Англичане (19 тысяч) и испанцы (34 тысячи) отразили здесь 28 июля 1809 г. атаки 46 тысяч французов. Французы потеряли 7400 человек убитыми и ранеными, англичане 6 тысяч, испанцы 1200. — Ред.) Он бы снова перешел в наступление, если бы Куэста не отказался его поддержать. (После Талаверы Веллингтон думал только о том, как унести ноги. — Ред.) Этого не случилось, к счастью для Уэлсли, потому что Сульт надвигался на его тыловые порядки. Отрезанный от дороги, которой он сюда пришел, Уэлсли спасся, ускользнув на юг от Тежу (Тахо), но только после дорого ему стоившего, деморализующего и изматывающего отступления он обрел укрытие в Португалии. Нехватка продовольствия парализовала преследователей-французов. Этим завершилась кампания

1809 года и дала понять Уэлсли бесполезность испанских регулярных войск — этот урок он мог бы извлечь и из опыта Мура. В награду ему был присвоен титул виконта Веллингтона. В следующем году он должен будет еще оправдать эту награду.

Принудив к миру в 1810 году (11 июля 1809 г. — Ред.) Австрию, Наполеон развязал себе руки и мог сосредоточить свое внимание на Испании и Португалии вплоть до 1812 года. Эти два года стали критическими в войне на полуострове, и неспособность французов достичь своей цели имеет гораздо большее историческое значение, чем их последующие поражения и победы Веллингтона в 1812 и 1813 годах. Основой британского успеха был умный расчет Веллингтона на экономический фактор — ограниченные французские источники продовольствия — и его создание оборонительной линии Торриш-Ведраш (к северу от Лиссабона. — Ред.). Стратегия его в основном представляла собой непрямое действие на военноэкономические объекты и цели. Вначале ему помогали испанские регулярные войска в своем обычном стиле. Они вступили в зимнюю кампанию и были так ошеломляюще разбиты и разогнаны, что французы, лишившись каких-либо целей для атаки, были вынуждены сами растянуться еще шире, чем когда-либо, по Испании, вторгнувшись в речную провинцию Андалусию на юге.

Теперь Наполеон взял ситуацию под контроль, хотя управляя с расстояния, и к концу февраля 1810 года он сосредоточил в Испании почти 300 тысяч человек, да еще должны были прибыть и другие. Из них 65 тысяч были отданы Массене с задачей выбить англичан из Португалии. Если численность была огромная, превосходившая Веллингтона, то, что она была относительно небольшой частью всех сил французов (все силы Наполеона к 1812 г. насчитывали 1 млн 200 тысяч солдат), является блестящим доказательством огромной нагрузки, создаваемой французам партизанской войной в Испании. А Веллингтон вместе с португальцами, обученными британцами, имел в своих руках в общей сложности 50 тысяч человек.

Вторжение Массены происходило на севере, мимо Сьюдад-Родриго (Саламанка), и это дало Веллингтону очень много времени и места для реализации его стратегических планов. Принимаемые им меры (он изымал продовольствие в сельской местности) сыграли роль торможения на путях продвижения Массены, в то время как сопротивление, оказанное его войсками, стало торможением, эффект которого усилился из-за глупости Массены, бросившего свои войска в бесполезную прямую атаку. Потом Веллингтон отошел на линию Торриш-Ведраш, которую он построил поперек холмистого полуострова, образованного между рекой Тежу (Тахо) и морем, для прикрытия Лиссабона с севера. 14 октября, через четыре месяца с начала наступления и пройдя едва ли 320 километров, Массена показался в пределах видимости с оборонительных позиций, вид которых, в свою очередь, привел его в состояние полного шока. (Массена и не такое видел, например, воюя с 1799 г. с Римским-Корсаковым и Суворовым в Швейцарии, в том числе в теснинах и на перевалах Альп. — Ред.) Не будучи в состоянии преодолеть их, он месяц стоял перед ними, пока из-за голода не был вынужден отойти на 50 км к Сантарсну на берегу реки Тежу (Тахо). Веллингтон мудро не предпринимал никаких попыток ускорить отход противника или вступить в сражение, но решил запереть Массену внутри минимально возможной территории, чтобы тот столкнулся с максимально возможными трудностями в добыче провианта для своих людей. Веллингтон решительно придерживался своего плана, несмотря на непрямую опасность — возможность изменения политики в Англии — и прямую угрозу, созданную наступлением Сульта на юге через Бадахос с целью облегчить положение войск Массены. Веллингтон устоял перед всеми попытками Массены втянуть себя в бой. Он был и оправдан в мнении общества, и вознагражден, потому что, в конце концов, в марте Массене пришлось уйти, а когда изголодавшиеся остатки его армии на обратном пути вновь пересекли границу Португалии, он потерял к этому времени 25 тысяч человек, из которых лишь 2 тысячи пали в бою.

Тем временем испанские герильясы (партизаны) становились все активнее и многочисленнее. Только в Арагоне и Каталонии два французских корпуса, насчитывавшие в общей сложности почти 60 тысяч человек, вместо того чтобы помочь действовавшей в Португалии армии Массены, были практически парализованы в течение ряда месяцев несколькими тысячами партизан и войск, использовавших партизанскую тактику. На юге, где французы осаждали Кадис, сама неудача союзников в попытке снять осаду была своего рода достижением, потому что здесь удерживались войска неприятеля, занятые бесполезным делом. Еще одним отвлекающим влиянием в эти годы была постоянная угроза и частые высадки британских десантов в различных местах побережья, что было вполне по силам морской державе.

С этого времени воздействие сил Веллингтона стало осуществляться скорее через угрозы, чем через его удары по противнику, потому что, когда он угрожал какому-то пункту, французы были вынуждены оттягивать свои войска в это место и тем самым предоставлять партизанам большее поле для действий в других регионах. Однако Веллингтон не удовлетворялся одними угрозами, но, преследуя Массену при его отступлении на Саламанку, использовал свою армию для блокады пограничной крепости Алмейды на севере, в то же время приказав Бересфорду (английский генерал, фактический правитель Португалии в 1811–1820 гг. — Ред.) захватить Бадахос на юге. Тем самым он лишался подвижности и делил свои войска на две почти равные части. Но фортуна благоволила ему. Массена, собрав и слегка усилив свою армию, вернулся для спасения Атшейды, но при Фуэнтес-дель-Оноро Веллингтон, хотя и уступая в численности (38 тысяч против свыше 46 тысяч) и серьезно рискуя, сумел 3–5 мая отбить его атаки (англичане потеряли 241 человека убитыми, а с ранеными и пропавшими без вести 1800, французы, соответственно, 343 и свыше 2500). Возле Бадахоса Бересфорд также вывел войска, чтобы встретить идущие на выручку войска Сульта; из-за плохого управления боем он фактически потерпел поражение при Альбуэре, ситуацию спасли подчиненные офицеры и войска, хотя и огромной ценой (англо-испано-португальская армия (35 400 человек, в том числе 7 тысяч англичан), отразила натиск Сульта. Из англичан уцелело только 1800. Французы потеряли 8 тысяч). Теперь Веллингтон сосредоточился на осаде Бадахоса, не имея при себе осадной артиллерии, пока ему не пришлось снять ее, так как в южном направлении беспрепятственно двигался на соединение с Сультом сменивший Массену Мармон. Эти двое теперь запланировали совместное наступление на Веллингтона, но, к счастью, их воссоединение породило трения между ними, и Сульт, встревоженный новой вспышкой партизанской войны в Андалусии, вернулся туда с частью своей армии, оставив командование за Мармоном. И благодаря исключительной осторожности Мармона кампания 1811 года тихо увяла.

В этих боях Веллингтон рисковал многим, то есть практически всем, и трудно утверждать, что они принесли большое преимущество, помимо уже добытого и обещанного его ранней стратегией. Нельзя сказать, что из-за незначительной разницы в силах в сравнении с французами эти победы были ценны материально, потому что его потери в этих сражениях были чуть меньше, чем у французов, а в пропорции много выше. Но он продержался в самый критический период, а теперь, в 1812 году, сам Наполеон и испанцы пришли к нему на помощь, чтобы закрепить его преимущество. Потому что Наполеон готовился к своему вторжению в Россию, и именно в ту сторону было обращено его внимание и сосредоточены силы. Это обстоятельство и изнурительная партизанская война вызвали изменения в плане действий в Испании, где главная линия французской стратегии была изменена; теперь французы пытались полностью покорить Валенсию и Андалусию — перед тем как вновь сосредоточить силы против Португалии. По сравнению с 1810 годом французские войска уменьшились на 70 тысяч, а оставшиеся не менее 90 тысяч человек от Таррагоны на средиземноморском побережье до Овьедо на берегу Атлантики, были заняты практически ничем, кроме защиты от партизан своих коммуникаций с Францией.

Таким образом, имея свободу действий и ослабленное сопротивление противника, Веллингтон внезапно напал на Сьюдад-Родриго и захватил его, а в это время отряды под командой Хилла охраняли его стратегический фланг и тыл. Мармон был беспомощен и не мог вмешаться, не мог отбить крепость, потому что его осадная артиллерия была здесь захвачена противником, и также не мог преследовать Веллингтона по местности, лишенной продовольствия. Под прикрытием этой «голодной завесы» Веллингтон проскользнул на юг и в следующую очередь атаковал Бадахос, хотя и более дорогой ценой и за более короткое время. В Бадахосе он захватил французский понтонный парк, и поскольку он оперативно воспользовался этим приобретением, уничтожив французский мост на лодках через Тежу (Тахо) у Альмараца, он тем самым добился определенного стратегического разделения двух армий Мармона и Сульта, чьи самые линии сообщения теперь проходили по мосту у Толедо, что более чем в 500 километрах от устья Тежу (Тахо). Однако, помимо всего этого, Сульт был накрепко привязан к Андалусии нехваткой провианта и избытком партизан, а Веллингтон, способный сейчас проводить операции, не опасаясь вмешательства, сосредоточил две трети своих войск для наступления на Мармона у Саламанки. Но прямота его действий подталкивала Мармона назад к его источникам подкреплений, и, когда равновесие сил было восстановлено, Мармон стал маневрировать вдоль коммуникаций Веллингтона со все большим преимуществом, потому что у него не было ничего своего, о чем следовало заботиться. Но самоуверенность привела его к промаху, который моментально нарушил порядок в его войсках, а Веллингтон (52 тысячи) быстро воспользовался этим и усугубил его тактическим непрямым действием, в результате чего французская армия (50 тысяч) потерпела поражение до того, как к ней могли подойти свежие подкрепления (французы потеряли 6 тысяч убитыми и ранеными и 7 тысяч пленными, англичане с португ альцами и испанцами — свыше 5 тысяч убитыми и ранеными). Тем не менее Веллингтону не удалось добиться решающего разгрома французов, и он все еще значительно уступал французам на полуострове в целом. Его укоряли за то, что он не стал преследовать разгромленных французов, которыми сейчас командовал Клозель, но, утратив немедленный шанс рассеять их, вряд ли он смог бы вернуть успех на свою сторону до того, как французы достигли бы своего убежища в Бургосе, и в результате такой операции он рисковал тем, что король Жозеф мог обрушиться в любой момент из Мадрида на его тыл и коммуникации.

Поэтому Веллингтон решил двинуться на Мадрид для достижения морального и политического эффекта. Его вступление в столицу было символом и вдохновляющим средством для испанцев, а Жозеф бежал из города. Но недостаток этого удара заключался в том, что Веллингтону пришлось бы просто бежать, если бы французы собрали силы, и никакой другой стимул не смог бы способствовать сосредоточению их разбросанных по периферии сил, чем потеря Мадрида. Веллингтон сократил свое пребывание в столице без сожаления и двинулся на Бургос. Но французская система «выживания за счет провинции» лишила какой-либо результативности английский удар по коммуникациям французских армий. И даже ограниченное влияние английских действий было утрачено из-за неэффективности методов и средств осады, применявшихся Веллингтоном, а при этом уходило время, которого он не мог терять. Его успехи в сражении при Саламанке и после этого боя все же вынудили французов отказаться от своих целей на территории в Испании для того, чтобы стянуть силы и сосредоточить их на борьбе с Веллингтоном. В результате Веллингтон оказался в более опасном положении, чем Мур, но он отступил как раз вовремя, и, как только к нему присоединился Хилл, почувствовал себя в достаточной безопасности, чтобы снова дать бой объединившимся французским армиям у Саламанки. Однако Веллингтон все же продолжил свой отход к Сьюдад-Родриго, и с его приходом в этот город кампания 1812 года в Испании закончилась.

Хотя он опять очутился на португальской границе, а поэтому объективно не продвинулся вперед, фактически война на полуострове была закончена. Потому что, бросая большую часть Испании и сосредоточившись против него, французы оставили ее партизанам и отказались от какой-либо возможности избавиться от их хватки. В довершение к этому несчастью приходит весть о бегстве Наполеона из Москвы и происходит последующий вывод еще большей части французских войск из Испании. (Наполеон потерял в России почти всю свою Великую армию — из 600 с лишним тысяч, введенных в Россию, уцелели только прусский и австрийский корпуса на севере и юге фронта вторжения и около 10 тысяч отступавших по Старой Смоленской дороге. Всего в России остались (лежать в земле и в плену) 570 тысяч. В результате Наполеону пришлось стягивать войска отовсюду, защищая уже собственно Францию. — Ред.) Так что, когда началась новая кампания, ситуация полностью изменилась. Веллингтон, укрепивший свои войска до 100 тысяч человек, из которых менее половины были британцами, стал нападающей стороной и хозяином положения, а французы, более деморализованные тяготами непрекращающейся партизанской войны, чем военными поражениями, были почти сразу же вынуждены отступить за Эбро, и их роль свелась к попытке удержать северную окраину Испании. И даже здесь чаша весов склонилась не в их пользу из-за ударов партизан в тыл французам в Бискайе и на Пиренеях, что вынудило французов выделить четыре дивизии из своих и так скромных рядов, чтобы отразить эти удары в спину. Постепенное продвижение Веллингтона к Пиренеям и самой Франции, хоть и помеченное отдельными неудачами (успешно преодоленными), — это всего лишь стратегический эпилог истории войны на полуострове.

Этот счастливый итог вряд ли мог иметь место, если бы не моральная и физическая поддержка от самого факта присутствия Веллингтона на полуострове и его действий, когда он отвлекал на себя часть французских войск, неоднократно облегчавшая расширение партизанской войны. И все-таки встает вопрос и порождает интересную мысль: а не было ли так, что его победы в 1812 году, побуждавшие французов уменьшать свои потери и сжимать свою зону, улучшили их перспективы и затруднили его собственное наступление в 1813 году? В самом деле, чем больше были бы рассредоточены французские войска в Испании и чем дольше они там находились бы, тем более вероятным и полным был бы их окончательный разгром. Война на полуострове стала выдающимся историческим примером, достигнутым даже больше с помощью инстинктивного здравого смысла, чем преднамеренно, типом стратегии, который спустя столетие Лоуренс Аравийский развил в аргументированную теорию и применил на практике, хотя и без такого четко выраженного исполнения.

Теперь от «испанской язвы» мы должны вернуться к исследованию еще одного типа стратегии, который оказал влияние на действия Наполеона.

Наполеон от Вильно до Ватерлоо

Русская кампания 1812 года — естественный кульминационный пункт тенденций, уже просматривавшихся и разраставшихся в наполеоновской стратегии, — то, что он все больше и больше полагался на массу, чем на подвижность, и больше на стратегическое построение, чем на внезапность. Географические условия России всего лишь подчеркнули ее слабости.

Сам масштаб брошенных против России наполеоновских войск — 450 тысяч человек (в первом эшелоне. Кроме того, 160 тысяч находились во втором оперативном эшелоне и позже постепенно вводились на русскую территорию. — Ред.) — вынуждает его принять почти линейный принцип их построения, который, в свою очередь, влечет за собой прямое воздействие по линии наибольшего ожидания (наиболее вероятному для противника направлению). Как и немцы в 1914 году на Западе, он сосредоточил очень много сил на одном из флангов своего построения — левом — и рассчитывал развернуть его с широким охватом на русских у Вильны (Вильнюс). Но, даже принимая во внимание медлительность его брата Жерома в роли силы, сковывающей русских (не сковывающих, а разделяющих — действовал в промежутках между 1-й и 2-й русскими армиями. — Ред.), этот маневр был слишком неуклюжим и слишком прямолинейным, чтобы стать эффективным средством отвлечения и нарушения устойчивости противника, если только, правда, последний не будет исключительным идиотом. И в данном случае недостатки этого маневра были использованы русскими сознательным принятием стратегии уклонения от генерального сражения. (Русские армии насчитывали около 220–240 тысяч: 1-я армия — 110–127 тысяч, 2-я армия — 45–48 тысяч, 3-я армия — 43–46 тысяч и корпус Эссена под Ригой — 18,5 тысячи. Против них Наполеон в первом эшелоне бросил около 450 тысяч. Отступая, в основном в успешных арьергардных боях, русские наносили врагу тяжелые потери. Только за начальный период войны французы и их союзники потеряли 150 тысяч убитыми, ранеными и дезертировавшими. Наполеон был вынужден 17 (29) июля отдать приказ остановиться на 7–8 дней для отдыха на рубеже от Велижа до Могилева. — Ред.) Когда Наполеон энергично вторгся в Россию 12 (24) июня, после своих первых ударов «по воздуху» он сузил фронт наступления своей армии, перейдя к традиционному для него построению войск в бою в виде батальонных колонн, чтобы провести тактический маневр в тыл противнику. Но даже когда русские, изменившие свою тактику и принявшие вызов на бой, были настолько глупы, чтобы совать свои головы в пасть Наполеону (русские просто дождались, пока соотношение сил станет более благоприятным. — Ред.), эта пасть сомкнулась так явно под Смоленском, что русские вырвались оттуда, а при Бородине эти челюсти сломали свои зубы. (Сражение при Бородине хорошо описано. Русские потеряли 44 тысячи убитыми и ранеными и 23 генерала (из общей численности 132 тысячи, включая 21 тысячу ополченцев), французы потеряли свыше 50 тысяч и 47 генералов (из 135 тысяч отборных войск). Хотя русская армия была вынуждена отступить, французская армия была надломлена. И в октябре покатилась назад. — Ред.) Никакой пример не мог бы лучше продемонстрировать недостатки наступления по сходящимся направлениям в сравнении с настоящим непрямым действием. Ужасающие результаты последующего отступления из Москвы были в меньшей степени порождены суровым климатом — на самом деле морозы наступили в том году позже, чем обычно, — нежели деморализацией французской армии. А это было вызвано крахом ее прямолинейной стратегии, нацеленной на сражение, при столкновении с русской тактикой уклонения от боя (только когда силы были неравными. — Ред.), которая, в свою очередь, была стратегическим методом, использовавшимся здесь для проведения тактики непрямых действий.



Кроме того, ущерб, причиненный престижу Наполеона его разгромом в России, немедленно возрос из-за моральных и материальных последствий неудач его армий в Испании. И при оценке смертоносного эффекта действий Англии в этом регионе очень важно отметить, что в нем Англия следовала своей традиционной военной политике подрезания корней.

Когда в 1813 году Наполеон со свежими силами (к марту за Эльбой собрал 300 тысяч, из них 200 тысяч резервистов), но менее мобильными, чем когда-либо, столкнулся с восстанием в Пруссии и вторгшимися армиями России (русско-прусские войска в марте насчитывали 250–280 тысяч), он пытался сокрушить их своим уже привычным методом, обрушив на противника вес сходящихся в одной точке батальонных каре.

Но ни битва при Лютцене (в Лютценеком сражении 20 апреля (2 мая) 1833 г. Наполеон, имея 150 тысяч и 350 орудий, не смог разгромить союзную армию Витгенштейна (92 тысячи, 650 орудий). Французы потеряли 15 тысяч убитыми и ранеными, союзники 12 тысяч и отступили. — Ред.), ни сражение при Баутцене (при Баутцене (в Саксонии) 8–9 (20–21) мая Наполеон (143 тысячи, 350 орудий) атаковал союзников Витгенштейна (96 тысяч, 636 орудий) и снова добился только их отхода. Французы потеряли 18 тысяч убитыми и ранеными, союзники 12 тысяч. — Ред.) не стали решающими, а после этого союзники, отходя, отражали новые попытки Наполеона заставить их сойтись на поле брани. Их «уклончивость» вынудила Наполеона запросить шестинедельную приостановку боевых действий. (Не «уклончивость», а отсутствие результата после Баутцена, слабая обученность призванных резервистов, недостаток конницы и артиллерии (погибли и брошены в России) заставили Наполеона взять тайм-аут с 23 мая (4 июня) по 29 июля (10 августа) 1813 г. — Ред.) Когда она закончилась, Австрия также вступила в ряды его врагов. Последовавшая осенняя кампания бросает необычный свет на изменившийся менталитет Наполеона. У него было 400 тысяч человек, в целом почти столько же, сколько и у его оппонентов. Он использовал 100 тысяч для сходящегося наступления на Берлин, но это прямое давление лишь консолидировало сопротивление войск Бернадота в этом районе, и французы были отброшены. Тем временем сам Наполеон с главной армией занял центральную позицию, прикрывающую Дрезден в Саксонии. Но его подвела нетерпеливость, и он вдруг начал прямолинейное наступление на восток на 95 тысяч человек под командованием Блюхера. Блюхер стал отступать, чтобы заманить его в Силезию, а в это время Шварценберг со 185 тысячами солдат двинулся на север по Эльбе из Богемии и через Богемские горы в Саксонию, то есть в тыл Наполеону в Дрездене. Оставив позади заслон, Наполеон поспешил назад, намереваясь отбить это непрямое действие другим, еще более смертоносным. Он планировал наступать на юго-запад, пересечь Богемские горы и оказаться на позиции, идеальной для организации стратегического барьера поперек линии отхода Шварцснберга через горы. Но новость о том, что враги на подходе, лишила его выдержки, и в самый последний момент он, наоборот, решился на прямое наступление на Шварценберга и двинулся к Дрездену. Это привело к еще одному победному сражению. (14 (26) августа 1813 г. произошло два сражения. При Кацбахе русские и пруссаки Блюхера (75 тысяч) разгромили французов Макдональда (65 тысяч). Французы потеряли 30 тысяч, в том числе 18 тысяч пленными, союзники 8 тысяч. При Дрездене союзники (227 тысяч) из-за неудачного руководства Шварценберга потерпели поражение от Наполеона (167 тысяч). Урон союзников 37 тысяч убитыми, ранеными и пленными, французов 10 тысяч. — Ред.) Но оно было решающим лишь в тактическом смысле, а Шварценберг безопасно отступил на юг через горы. (После Дрездена Наполеон главными силами бросился на помощь разбитому при Кацбахе Макдональду, а в тыл отступавшей через Рудные горы деморализованной армии Шварценберга направил корпус Вандама (37 тысяч). От нового разгрома армию Шварценбера спас русский корпус Остермана-Толстого (17 тысяч). Весь день 17 (29) августа русские геройски отражали атаки превосходящих сил врага, потеряв 6 тысяч человек убитыми и ранеными. Остерман-Толстой был тяжело ранен (лишился левой руки), его сменил Ермолов. 18 (30) августа на помощь подоспел Барклай-де-Толли (44 тысячи), а в тыл Вандаму ударил Клейст (35 тысяч). Французы были разгромлены, потеряв 10 тысяч убитыми и ранеными, 12 тысяч пленными (в том числе и Вандам). Союзники в этот день потеряли около 4 тысяч, а всего 10 тысяч. Кульмская битва считается переломной в кампании 1813 г. — Наполеону не удалось развить свой успех под Дрезденом, а боевой дух союзников (особенно австрийцев), упавший было после тяжкого поражения, снова укрепился. Наполеон был вынужден вскоре перейти к оборонительной тактике и отошел к Лецпцигу. — Ред.) Итак, через месяц три союзные армии пошли па сближение с Наполеоном, который, будучи ослабленным боями, отступил из района Дрездена к Лейпцигу. Шварценберг расположился к югу от него, Блюхер — к северу, и, что оставалось неизвестным для Наполеона, Бернадот (бывший маршал Наполеона, а теперь будущий шведский король) был уже почти рядом, подходя с севера. Наполеон решился на прямое, а за этим и на непрямое воздействие на противника — сначала сокрушить Блюхера, а потом отрезать Шварценберга от Богемии. В свете исторического опыта, изложенного на предыдущих страницах, казалось бы, что такая последовательность действий — ошибка. Прямое наступление Наполеона на Блюхера заставило последнего принять бой. И все-гаки оно принесло любопытный результат, тем более важный, потому что он ранее не замышлялся. Прямое наступление на Блюхера было, хотя и осталось нереализованным, непрямым действием на тылы Бернадота, И, выведя Бернадота из равновесия, оно заставило его поспешно отступить па север и тем самым лишило его возможности перекрыть пути отступления Наполеона. Таким образом, этот удар по воздуху в сторону Блюхера спас Наполеона от сокрушительного разгрома, который он неминуемо потерпел бы несколько дней спустя. Ибо, когда Блюхер и Шварденберг окружили его под Лейпцигом, Наполеон принял этот вызов на бой и потерпел поражение, но в этой экстремальной для себя ситуации все еще оставлял перед собой путь, которым смог прорваться в отойти в сторону Франции. (В Лейпцигском сражении 4–7 (16–19) октября 1813 г. приняли участие (стороны наращивали силы по ходу битвы) свыше 300 тысяч союзных войск (127 тысяч русских, 89 тысяч австрийцев, 72 тысячи пруссаков и 18 тысяч шведов), имевших 1385 орудий, и около 200 тысяч у Наполеона (французы, поляки, голландцы, саксонцы, бельгийцы, итальянцы и др.), имевшего 700 орудий. В этой Битве народов Наполеон дважды, 4 и 6 октября, едва не совершил невозможное, бросая на прорыв свои ударные колонны (6-го сам повел в атаку старую гвардию). Но 6-го на сторону союзников перешли саксонцы, после чего можно было думать только о прорыве. В ночь на 7-е Наполеон начал отход и сумел прорваться. Его армия потеряла 80 тысяч, в том числе 20 тысяч пленными. Союзники потеряли свыше 54 тысяч, из них 22 тысячи русских, 16 тысяч пруссаков и 15 тысяч австрийцев. — Ред.)

Когда в 1814 году (в конце декабря 1813 г. — начале января 1814 г.) союзники, имея теперь колоссальное численное превосходство, вторглись во Францию, Наполеон был вынужден из-за отсутствия войск, которые он израсходовал ранее (зимняя кампания союзников застала его врасплох. — Ред.), прибегнуть к своему старому оружию — внезапности и подвижности. Тем не менее, хоть он и блестяще владел им, здесь следует делать ударение на слове «своим», потому что он был слишком нетерпелив и слишком обуреваем мыслью о сражении, чтобы воспользоваться им с артистической изысканностью Ганнибала, Сципиона, Кромвеля или Мальборо. Однако, применяя эти инструменты, ему удалось надолго отсрочить свое крушение. При этом он умело согласовал свою цель с имевшимися у него средствами. Понимая, что средства его недостаточны для достижения военной победы, он нацелился на то, чтобы поколебать взаимодействие между союзными армиями, и для этой цели потрясающе использовал мобильность, как никогда до этого. И даже в этом случае при всей замечательное™ его успеха в замедлении, торможении врага на его пути к цели, этот успех мог бы быть даже более эффективен и долговечен, если бы его способность продолжать эту стратегию не была подорвана его врожденным стремлением завершить каждый стратегический успех успехом тактическим. Систематическим сосредоточением своих сил и проведением обходных маневров, в результате которых он выходил в тыл противнику, он нанес отдельным группам противника ряд последовательных поражений, до тех пор, пока достаточно опрометчиво не пошел на прямое сближение и не атаковал Блюхера у Лана, где потерпел поражение, которого не мог позволить себе. Имея под рукой лишь оставшиеся 30 тысяч человек, он решил рискнуть в последний раз, двинувшись на восток в направлении Сен-Дизье, чтобы собрать все войска, какие только можно, и поднять сельское население на войну с оккупантами. Этим маршем он бы перерезал коммуникации Шварценберга; но ему, однако, пришлось не только оказаться самому во вражеском тылу, но и собрать там армию до того, как он смог бы приступить к активным действиям. И проблема эта осложнялась не только нехваткой сил и отсутствием времени, но и особой моральной чувствительностью базы, которую он оставлял открытой. Дело в том, что Париж не был похож на обычную базу снабжения. В довершение всех неудач его инструкции были перехвачены противником (снова казаками. — Ред.), и тем самым как внезапность, так и время были утрачены. И даже в этой ситуации стратегическое притяжение его маневра было таким, что лишь после жарких дебатов союзники решили пойти на Париж — нанеся тем самым моральный нокаут, — вместо того чтобы развернуться лицом к Наполеону. И существовало предположение, что фактором, повлиявшим на принятие такого решения, было опасение, что Веллингтон, наступавший от испанской границы, достигнет Парижа первым (Веллингтон 10 апреля еще штурмовал Тулузу, а союзники вошли в Париж 30 марта, Наполеон отрекся от престола 11 апреля). Если это правда, то по иронии судьбы действия союзников явились триумфом стратегии непрямых действий и доказательством ее решающего значения.

В 1815 году после возвращения Наполеона с острова Эльба, похоже, от количества войск опять кровь ударила ему в голову. (На этот раз он собрал весьма скромную армию, 120 тысяч, и с ней выступил против Веллингтона (100 тысяч) и Блюхера (120 тысяч), пытаясь разбить эти армии в отдельности. — Ред.) Тем не менее в присущем ему стиле он использовал как внезапность, так и подвижность, в результате чего едва не достиг цели. Если его сближение с армиями Блюхера и Веллингтона и имело место географически по прямой линии, то выбор момента привел к внезапности, а его направление удара пришлось по стыку вражеских армий. Но при Линьи (16 июня 1815 г.) Ней не сумел сыграть маневренную роль, ему предназначенную — тактически непрямое воздействие, — и, таким образом, пруссаки избежали полного разгрома (Ней сдерживал у Катр-Бра Веллингтона. В это время главные силы Наполеона (68–72 тысячи) сражались с Блюхером (свыше 90 тысяч), одержав победу. Пруссаки потеряли около 20 тысяч, французы около 11 тысяч. — Ред.). А когда Наполеон набросился на Веллингтона у Ватерлоо (18 июня 1815 г.), его действия были совершенно прямыми, что повлекло за собой потери как во времени, так и в людях, а это лишь усугубило еще большую проблему, вызванную провалом Груши (33 тысячи) в его попытках отвлечь Блюхера и удержать его вдали от поля битвы. Так что появление Блюхера, хоть он и просто подошел к флангу Наполеона, своей неожиданностью стало непрямым действием и как таковое — решающим в войне против Наполеона. (Блюхер не «просто подошел», а своими корпусами сначала связал правый фланг (10 тысяч) армии Наполеона (72 тысячи), атаковавшей Веллингтона (68 тысяч), а к вечеру, когда общая численность союзников достигла 130 тысяч, они перешли в наступление против вдвое меньшего числа французов и одержали победу. Французы потеряли 32 тысячи и всю артиллерию, союзники 23 тысячи. 22 июня Наполеон вторично отрекся от престола, был сослан на остров Эльба, где его отравили (постепенно) мышьяком. — Ред.)

Глава 8 1854–1914 ГОДЫ

Когда Всемирная выставка 1851 года возвестила о новой эре воинственных устремлений, первая война из этой новой серии не привела к решающим результатам ни на поле сражения, ни в области политики. И тем не менее из убожества и тупости Крымской войны мы можем, по крайней мере, извлечь негативные уроки, и главный среди них — бесплодность прямого воздействия. Когда генералы надевали шоры, было в порядке вещей, чтобы адъютанты бросали легкую бригаду прямо под русские пушки. В британской армии прямолинейность, которая царила повсюду, была настолько предельно педантичной и непреклонно официальной, что приводила в замешательство французского командира Канробера до тех пор, пока несколько лет спустя он не побывал на придворном балу. И тут его осенило, и он воскликнул: «Да ведь британцы воюют так, как Виктория танцует!» Но русские, к счастью, были настолько пропитаны этим инстинктом прямоты, что, когда они все же попытались применить маневр, полк, прошагав весь день, в конце концов, очутился опять лицом к Севастополю, как и прошедшим утром.

Изучая наводящие тоску свидетельства Крыма (взгляд англичан, не вылезавших из отхожих мест из-за дизентерии и холеры. — Ред.), мы не можем не заметить, хотя его значение и не следует преувеличивать, факт, что за сорок лет, которые прошли с Ватерлоо, армии Европы стали обретать черты все более четкого профессионализма. (В тяжелейшей для России Крымской войне (1853–1856) ей противостояли Англия, Франция, Турция, Сардинское королевство. Угрожающую позицию заняли Австрийская империя, Пруссия, Швеция. Активные боевые действия велись в Крыму, на Кавказе, на Дунае, а на морях — в Черном море, на Балтике, на Белом и Баренцевом морях, на русском Дальнем Востоке. Потери русской армии убитыми, умершими от ран и болезней составили 153 тысячи, а ее противников 156 тысяч (французов 96 тысяч, англичан 23 тысячи, турок 35 тысячи, итальянцев 12 тысяч). Особенно косили союзников болезни. Из

2 тысяч погибших итальянцев только 28 человек было убито и умерло от ран. Англичан погибло от болезней 18 тысяч, французов 74 тысячи. Основная причина — антисанитария и сопутствующие ей болезни — дизентерия, холера, брюшной тиф. Русских погибло от болезней 102 тысячи (то есть две трети), а вот турок 18 тысяч (всего половина от общего числа). К числу потерь врагов России можно отнести и 35 тысяч умерших от болезней в австрийской армии, отмобилизованной и готовой ударить по русским войскам. Войну России пришлось завершать унизительным Парижским миром, а председательствовал на Парижском конгрессе Ф. Валевский — сын Наполеона I (как символ реванша). — Ред.) Значение этого факта — не аргумент против профессиональных армий, а иллюстрация скрытых опасностей профессиональной среды. Эти опасности неизбежно возрастают на более высоких уровнях и с продолжительностью службы, если только на них не воздействует живительное прикосновение внешнего мира и мышления. С другой стороны, ранним этапам американской Гражданской войны 1861 —

1865 годов было суждено раскрыть слабость непрофессиональной армии. Обучение жизненно необходимо для того, чтобы выковать эффективный инструмент, которым военачальник мог бы действовать. Долгая война или короткий мир создают самые благоприятные условия для производства такого инструмента. Но в этой системе есть дефект, если такой инструмент превосходит художника. В этом, как и в других аспектах, американская Гражданская война 1861–1865 годов является яркой противоположностью. Военные руководители, особенно на Юге, были в основном укомплектованы из тех людей, кто сделал оружие своей профессией, но военная служба в большинстве случаев перемежалась промежутками гражданской службы или отдыха для индивидуальной учебы. А плац для парадов не являлся ни питательной средой, ни пределом их стратегических идей. Тем не менее, несмотря на освежающую широту обзора и обилие источников, в которых могла быть сформулирована местная стратегия, крупными операциями поначалу руководила привычная цель. В начальный период военных действий противоборствующие армии искали друг друга в прямом наступлении, и решительных результатов достигнуто не было, как это было в Вирджинии и в Миссури. Затем Маклеллан, назначенный главнокомандующим войск северян, в 1862 году замыслил план использования морской мощи для переброски своих войск на вражеский стратегический фланг, а не в тыл. Если это, несомненно, имело более богатые перспективы, чем прямое наступление по суше, похоже, это было задумано больше как средство для более короткого прямого продвижения на Ричмонд, вражескую столицу, чем как непрямое действие в его истинном смысле. Но эти перспективы были развеяны нежеланием президента Линкольна брать на себя рассчитанный риск, вследствие чего он удержал корпус Макдауэлла для прямой защиты Вашингтона и тем самым лишил Маклеллана не только части его сил, но и возможности выполнить меры по отвлечению, что было важно для успеха его плана. А посему после высадки на берег он потерял месяц перед Йорктауном, и план пришлось изменить на наступление по сходящимся направлениям или полупрямое воздействие вместе с войсками Макдауэлла, которому было разрешено продвигаться только по суше по прямой линии между Вашингтоном и Ричмондом. Затем, однако, непрямые операции Stonewall («Каменной стены») твердокаменного Джексона в долине Шенандоа оказали такое моральное влияние на правительство в Вашингтоне, что Макдауэллу вновь было запрещено принимать участие в главном наступлении. И даже в этих условиях передовые части войск Макдауэлла были в четырех милях от Ричмонда, готовые к финальному броску до того, как Ли накопит достаточно сил, чтобы вмешаться. И даже после тактической неудачи Макдауэлла в Семидневном сражении (26 июня — 2 июля 1862 г.) у него оставалось стратегическое преимущество, возможно, даже большее, чем ранее, потому что нарушение его плана флангового марша не помешало ему переместить свою базу южнее, к реке Джеймс, и этим он не только обезопасил собственные линии коммуникаций, но и очутился в угрожающей близости от вражеских коммуникаций, тянувшихся на юг из Ричмонда. Но это преимущество было утрачено из-за смены стратегии. Галлек, назначенный из политических соображений главнокомандующим, по иерархии выше Макдауэлла, приказал армии Маклеллана вновь подняться на борт кораблей и отойти на север, чтобы соединиться с армией Поупа для прямолинейного наступления по суше. Как часто бывает в истории, прямое удвоение сил означает не удвоение, а ополовинивание эффекта за счет упрощения, сокращения для врага опасных направлений, откуда следует ожидать удара. И все-таки стратегия Галлека представляет очевидную интерпретацию принципа концентрации — и тем самым обнажает подводные камни, которые скрываются за поверхностным использованием этой популярной панацеи от всех военных бед. Неэффективность стратегии прямого воздействия, которая царила всю вторую половину 1862 года, была надлежащим образом подтверждена кровавым отражением наступления при Фредериксберге 11–13 декабря (72 тысячи южан разбили здесь 113 тысяч северян. — Ред.). А продолжение этой стратегии в 1862 году не помогло приблизиться к Ричмонду, а, напротив, привело к вторжению сил конфедератов на северные территории, за которым последовал провал наступления армии Союза. В свою очередь, прямое вторжение южан было отражено при Геттисберге (1–3 июля 1863 г.), и под конец года обе армии очутились на своих первоначальных позициях, обе настолько обескровленные, что сил хватало только оскалить зубы друг на друга через реки Рапидан и Раппаханнок. Важно заметить, что в этих кампаниях по методу прямого воздействия преимущество как таковое оказывалось на чаше весов той стороны, которая стояла в обороне, удовольствуясь тем, чтобы отразить атаку противника. Дело в том, что в таких стратегических условиях оборона просто потому, что при ней стараются не тратить сил впустую, имеет по определению менее прямую форму из двух прямых стратегий.

Отражение наступления войск генерала Ли при Геттисберге в июле 1863 года общепринято считать поворотным пунктом в войне, но это утверждение оправдано лишь в драматическом смысле, а трезвый приговор исторического мнения все более и более подчеркивает, что решающие результаты были достигнуты на Западе. Первый успех имел место еще в апреле 1862 года, когда эскадра Фаррагута прошла мимо фортов, охранявших устье Миссисипи, и тем самым добилась бескровной сдачи Нового Орлеана. Это было воистину острие стратегического клина, который расколол Конфедерацию по жизненно важной линии этой великой реки.

Второй решающий результат был достигнут выше ио Миссисипи в тот же самый день — 4 июля, когда Ли начал отступление от Геттисберга. Им явилось взятие Виксберга генералом северян Грантом, в результате чего федералы получили полный контроль над этой жизненно важной артерией. По этой причине Конфедерация лишилась навсегда возможности получения подкреплений и снабжения материалами из штатов за Миссисипи. Но не следует допускать, чтобы огромный стратегический эффект этой концентрации против «младшего партнера» затмил стратегические средства, какими он был достигнут. Первое наступление на Виксберг в декабре 1862 года было главным образом прямым и провалилось. В феврале и марте 1863 года были сделаны четыре безуспешные попытки достичь цели посредством неглубоких обходных маневров. Потом в апреле Грант прибегнул к широкому непрямому действию, которое отличалось сходством не только в своей смелости с финальной заявкой Вульфа на Квебек. Часть федерального флота и транспортов направилась ночью на юг мимо батарей Виксберга к пункту в 20 километрах ниже крепости. Основная часть армии двинулась в ту сторону по суще по западному берегу Миссисипи и под прикрытием отвлекающих перемещений Шермана к северо-востоку от Виксберга была перевезена на восточный берег, столкнувшись со слабым сопротивлением врага. Затем, когда Шерман соединился с ним, Грант намеренно позволил отрезать себя от повой временной базы и двинулся на северо-восток в глубь вражеской территории, чтобы занять позицию в тылу у Виксберга и перерезать его коммуникации с главными восточными штатами Конфедерации, совершив почти полный круг от своей стартовой точки. Таким образом, он оказался на полпути между двумя вражескими «челюстями» — их войсками, сосредоточившимися соответственно в Виксберге и Джексоне, в 65 километрах к востоку — узловой станции, где с главной железнодорожной линией восток — запад пересекались поперечные, идущие с севера и с юга. Но фактически он внес беспорядок в действия этих тисков. В то же время стоит отметить, что, подойдя к этой железнодорожной линии, он счел целесообразным вначале перебросить всю свою армию на восток, чтобы вынудить неприятеля эвакуировать Джексон, — яркая иллюстрация перемен в стратегической ситуации, которые были привнесены развитием железных дорог. Ибо в то время, как Наполеон использовал линии рек или горные хребты в качестве своих стратегических барьеров, стратегическая преграда Гранта основывалась на обладании единственной точкой — железнодорожным узлом. Захватив этот пункт, он затем развернулся и двинулся на Виксберг, который оказался изолированным и так и оставался отрезанным достаточно долго для того, чтобы гарантировать его капитуляцию, что и случилось спустя семь недель. Стратегический результат: открытие ворот Чаттануги в Джорджию, эту житницу Конфедерации, а оттуда и в восточные южные штаты в целом.

Теперь Конфедерация вряд ли смогла бы избежать разгрома. И все же северяне чуть не упустили уже гарантированную победу. Дело в том, что в 1864 году, когда на Севере нарастало утомление от испытываемого напряжения, моральный элемент стал доминирующим. Ряды сторонников мира ежедневно увеличивались за счет людей, уставших от войны, к тому же в ноябре должны были состояться президентские выборы, и, пока Линкольна не сменил президент, обещающий приступить к поискам компромисса, он должен был дать твердую гарантию быстрой победы. Для этого с запада был вызван Грант для взятия на себя верховного командования. И как же он намеревался одержать требуемую быструю победу? С помощью стратегии, которую всегда принимали хорошие солдаты консервативного мышления, то есть использовать свою в Офомной степени превосходящую мощь, чтобы сокрушить противостоящую армию либо, по крайней мере, измотать ее «непрерывными ударами». Мы уже видели, что в Виксбергской кампании он однажды прибегнул к крайне непрямому действию только после того, как более прямые действия потерпели неудачу. Тогда он совершил его мастерски, но урок, как видно, не изменил его образ мыслей.

Сейчас, имея в руках верховное командование, он остался верен своей натуре. Он решился на старый прямой марш по суше на юг от реки Раппаханнок в направлении Ричмонда. Но уже с определенной разницей в намерениях — потому что сейчас его реальной целью была больше вражеская армия, чем вражеская столица. Он приказал своему подчиненному Миду: «Куда бы ни направился Ли, следуйте за ним», и ради справедливости по отношению к Гранту надо отметить, что, если его действие и было прямым в широком смысла слова, это ни в коей мере не было простым фронтальным натиском. Действительно, он постоянно старался обойти маневром фланги противника, даже по малому радиусу. Кроме того, он выполнил все добрые военные заповеди в том, что поддерживал свою армию в хорошей боеготовности и не уклонялся от движения к своей цели, невзирая на исходившие откуда бы то ни было отвлекающие действия противника. Даже маршал Фош позже (в Первую мировую войну) не превзошел его в «воле к победе». И тс, кто практиковал методы Гранта в 1914–1918 годах, могли справедливо завидовать тому, какую щедрую поддержку и безграничное доверие получал он от своего политического хозяина, президента Линкольна. Явно условия были идеальными для применения ортодоксальной стратегии прямого действия в ее лучшем виде.

И все же к концу лета 1864 года уже созревший плод победы завял в руках северян. Федералы почти подошли к концу своего терпения, а Линкольн потерял надежду на переизбрание — жалкая расплата за неограниченные полномочия, которые он предоставил своему военному исполнителю. Присутствует какая-то ирония в том, что целеустремленность, с какой Грант обращался со своими численно превосходящими противника силами, сейчас устрашающе снизившаяся после ожесточенных баталий при Уайлдернессе и Колд-Харборс, совершенно не смогла сокрушить вражескую армию, в то время как главный результат (выход войск непосредственно в тыл Ричмонду) был достигнут Грантом путем бескровных маневров, проводившихся в ходе наступления. Таким образом, Грант должен был довольствоваться тем, что после крупных потерь вернулся на позицию, которую Маклеллан занимал в 1862 году. Но в тот момент, когда небеса выглядели самым мрачным образом, они вдруг посветлели. На ноябрьских выборах Линкольн остался у власти. Какой фактор сыграл тут свою роль и устранил возможность того, что Маклеллан, этот выдвиженец демократической партии, желавшей мира, заменит его? Конечно, не военная кампания генерала Гранта, которая не отмстилась практически никаким прогрессом с июля по декабрь и определенно терпела неудачу из-за дорого-стоившего двойного провала в середине октября. По мнению историков, именно взятие Шерманом в сентябре Атланты стало спасением для Линкольна и его сторонников.

Когда Гранта призвали к верховному командованию, Шерман, сыгравший немалую роль в его успехе при Виксберге, сменил его на посту главнокомандующего на Западе. Между этими двумя людьми существовал контраст точек зрения и взглядов на будущее. Если главной целью Гранта была вражеская армия, то Шерман был за захват стратегических пунктов. Атланта, эта база противостоявшей ему вражеской армии, была не только узлом, где сходились четыре важные железнодорожные магистрали, но и источником жизненно важных армейских поставок. Как отмечал Шерман, она была «полна литейных заводов, арсеналов и механических мастерских» (которых тем не менее у южан было многократно меньше, как и людских ресурсов, чем у северян. — Ред.), не считая того, что являлась моральным символом, и он утверждал, что «ее взятие было бы предзнаменованием смертного конца Конфедерации». И он замыслил нанести по ней удар, насколько это возможно, с помощью маневра, а не сражения — будучи глубоко пронизан идеей успеха самой недорогой ценой. Какие бы там различия во мнениях ни могли существовать в отношении соответствующих достоинств целей Гранта и Шермана, очевидно, что второй более подходил к психологии демократии. Возможно, лишь какой-нибудь абсолютный правитель, твердо сидящий в седле, мог позволить себе неуклонно поддерживать военный идеал задачи, стоящей перед вооруженными силами, хотя даже ему надо быть мудрым, чтобы подстроить его под реалии ситуации и хорошо взвесить перспективы его достижения. Но тот стратег, который является слугой демократического правительства, имеет меньше поводьев (сдерживающих средств). Завися от поддержки и доверия своих нанимателей, он вынужден работать с меньшими запасами времени и средств, чем «абсолютный» стратег, и под большим давлением требований достижения быстрых успехов. Каковы бы ни были окончательные перспективы, он не может себе позволить слишком долго придерживать дивиденды. В результате ему нужно временно сворачивать в сторону от своей цели или, по крайней мере, маскировать се, перенеся боевые действия на другие направления. При столкновении с этими неизбежными затруднениями нам было бы уместно задаться вопросом, не следует ли военной теории с большей готовностью примирить свои идеалы с неудобной реальностью, чтобы ее военные усилия покоились на общепринятом фундаменте — поскольку в плане снабжения солдатами и боеприпасами и даже в плане продолжения войны она зависит от согласия «человека с улицы». Кто платит, тот и заказывает музыку, а стратеги были бы лучше вознаграждены в натуральном выражении, если бы настраивали свою стратегию, насколько это возможно в разумных пределах, под народный слух.

Шермановская экономия сил с помощью маневра более примечательна, потому что в сравнении с Грантом в Вирджинии он был особенно привязан к одной железнодорожной линии, по которой осуществлялось снабжение его войск. И все же вместо того, чтобы готовить своих солдат к прямой атаке, он временно даже оторвался от этой дороги. Только однажды за все эти недели маневров он позволил фронтальную атаку у Кенесо (24 ноября 1863 г.), и так же примечательно, что он уберег свои войска от тягот дальнейшего обходного маневра по затопленным дождем дорогам, как и то, что он получил отпор — причем не понеся больших потерь, так как наступление сразу же было остановлено, как только противник оказал сопротивление. Это в самом деле был единственный случай на всем 210-километровом переходе через гористую и испещренную реками местность, когда Шерман позволил своим войскам ввязаться в наступательный бой. Воистину он маневрировал настолько искусно, раз за разом заманивая конфедератов в бесполезные атаки. Таким образом, втянуть оппонента, действуя в стратегической обороне, в череду дорогостоящих тактических атак — это был триумф стратегического мастерства, не имевшего аналогов в истории. И все это еще больше заслуживает похвалы, учитывая, как Шерман был привязан к единственной линии коммуникаций. Даже с точки зрения самого узкого военного критерия, игнорируя его огромный моральный и экономический эффект, это было огромное достижение, ибо Шерман заставил противника понести больше потерь, чем понес сам, не просто относительно, но и в количественном выражении — весьма впечатляющее сравнение с Грантом в Вирджинии. Захватив Атланту, Шерман взял на себя даже еще больший, чем ранее, риск, и за это ему серьезно досталось от военных комментаторов. Он был убежден, что если бы смог пройти маршем через Джорджию, «житницу Юга», и разрушил ее железнодорожную систему, а потом через обе Каролины, моральное воздействие от этого вторжения в сердце Юга и прекращение поставок на Север на Ричмонд повлекли бы за собой прекращение сопротивления конфедератов. В итоге, не обращая внимания на армию Гуда, которую он заставил покинуть Атланту, Шерман начал свой знаменитый «поход к морю» через Джорджию, питаясь за счет местных ресурсов и уничтожая железные дороги. 15 ноября 1864 года он оставил Атланту; 10 декабря он подошел к окраине Саванны и там восстановил свои коммуникации с Севером, на этот раз морем, а также лишил Юг его главных оставшихся портов. Далее он двинулся на север через Северную и Южную Каролину в тыл войскам Ли. И только спустя три месяца, то есть в начале апреля, Грант возобновил свое наступление. Оно имело огромный успех, и за сдачей Ричмонда в течение недели последовала капитуляция армии Ли. Внешне это выглядело как триумфальное подтверждение прямой стратегии Гранта, цель которой состояла в непосредственном разгроме войск противника. Но при серьезном размышлении мы поймем, что первостепенное значение имеет фактор времени. Крушение сопротивления Конфедерации произошло из-за «пустоты в желудке», которая влила на боевой дух. Непрямое действие на вражеский экономический и моральный тыл оказалось столь же решающим в конечной фазе, каким оно было и от первых побед северян на Западе. Эта истина доходит до каждого, кто возьмется за тщательное и всестороннее исследование войны. Ее оценил более двадцати лет назад нынешний официальный историк Первой мировой войны генерал Эдмондс, чей вердикт гласил, что «военный гений великих лидеров» Конфедерации Ли и Джексона, несравненная боеспособность армии северной Вирджинии и близость расположения соперничающих столиц привлекали повышенное внимание к восточному театру военных действий. Но именно на Западе были нанесены решающие удары. Взятие Виксберга и Порт-Хадсона в июле 1863 года было воистину поворотной точкой войны, и именно операции армии Шермана па Западе фактически привели к уничтожению Конфедерации у здания суда в Аппоматоксе — месте капитуляции Ли на Востоке.

Непропорционально большое внимание можно частично отнести на счет блеска битвы, гипнотизирующего обычного солдата — студента истории, и частично связать с очарованием, порожденным эпосом Гендерсона «Каменная стена Джексон» — возможно, более эпического, чем исторического по своему характеру. Его собственная военная ценность вряд ли уменьшилась, может быть, даже обогатилась через воплощение, вероятно, больше гендерсоновской концепции войны, чем материалов по анализу боевых действий Джексона. Но этой самой своей яркостью он сфокусировал внимание британских военных курсантов на кампаниях в Вирджинии и при этом пренебрег западными театрами военных действий, где происходили решающие операции. Как историк войны 1914–1918 годов, генерал Эдмондс мог бы оказать услугу будущим поколениям, если бы проанализировал результаты воздействия этого «непропорционально большого внимания», не просто одностороннего, но и ошибочного, на британскую военную мысль перед 1914 годом и британскую стратегию в последующие годы.



Когда мы переходим от американской Гражданской войны к войнам в Европе, последовавшим сразу за ней, на нас прежде всего производит впечатление острота контрастов. Первый контраст состоит в том, что в 1866 и 1870–1871 годах обе стороны были как минимум номинально готовы к конфликту; второй — соперниками были профессиональные армии; третий — в том, что главные штабы воюющих сторон создали целый каталог ошибок и просчетов, к которым и близко не подошли военные лидеры в американской Гражданской войне; четвертый — стратегии, принятой обеими сторонами в обеих войнах, в целом недоставало искусства; пятый — несмотря на допущенные ошибки, исход обеих войн был быстро решен. Стратегия Мольтке состояла главным образом в прямом действии почти без применения военной хитрости, и она полагалась па сокрушающую силу более мощного сосредоточения войск. Не должны ли мы прийти к заключению, что эти две войны лишь являются пресловутыми исключениями, подтверждающими правило? Они определенно являются исключениями, но не исключениями из правила, которое сложилось из длинного перечня уже исследованных случаев. Ибо ни в одной из прошлых кампаний у побежденных стран не было такого сочетания слабости сил и бездарности командования, как в этих кампаниях, в результате чего поражение этих стран было предрешено уже в самом начале войны. Часто можно было заметить то или другое, но никогда оба фактора вместе в полной мере. В 1866 году дефицит австрийцев в силе заключался в основном в том, что у них было устаревшее оружие — потому что казнозарядная винтовка Дрейзе пруссаков давала им преимущество перед австрийским дульнозарядным нарезным ружьем Лоренца, что во всей полноте доказало поле боя, даже если последующее поколение академической военной мысли стремилось обойти это вниманием. В 1870–1871 годах французское отставание в силе заключалось частично в меньшей численности и частично, как в 1866 году, в худшем уровне подготовки войск. (Французская кадровая армия была подготовлена не хуже, а кое в чем лучше, французская казнозарядная винтовка Шасспо намного превосходила винтовку Дрейзе, у французов имелись митральезы, косившие пруссаков. Но прусские пушки (стальные нарезные) были дальнобойное французских бронзовых нарезных. И главное — преимущество в численности прусской армии сразу после мобилизации. — Ред.) Это двойное условие более чем адекватно для объяснения решительности австрийского поражения в 1866 году, а еще больше — французского разгрома в 1870–1871 годах перед лицом прямого воздействия. Реальный урок из этих двух примеров не в том, что стратегический подход здесь был исключением из правил, а в том, что в этих условиях лежит исключение из предыдущею опыта. Они были определенно исключительными, и в дискуссии или подготовке к войне ни один солдат не рискнет строить свои планы исходя из предположения, что враг столь же слаб умом и телом, как австрийцы в

1866 и французы в 1870–1871 годах. И все-таки в действительности военные планы, разработанные и принятые несколькими генеральными штабами в 1914 году, были построены на прямом действии. Отсюда, как это ни невероятно, единственно возможный вывод о том, что подсознательно предполагалось, что условия 1870 года — нормальные, а не исключительные.

В то же самое время перед тем, как списать со счетов эти примеры, стоит отметить, что германская стратегия, хоть и прямая по намерению, менее походила на таковую в исполнении. В 1866 году необходимость сэкономить время, используя все железные дороги, привела Мольтке к мысли высаживать прусские войска на широком фронте, превышающем 400 километров. Он намеревался быстрым наступлением в глубь страны свести войска в одну точку, чтобы, проведя через пограничный горный пояс, соединить свои армии в Северной Богемии (Чехии). Но потеря времени из-за нежелания короля Пруссии выглядеть агрессором расстроила его план и отсюда наделила стратегию Мольтке непрямотой действий, которую он и не планировал. Дело в том, что австрийская армия сосредоточилась и начала наступления в этот промежуток времени, то есть раньше Мольтке, и тем самым лишила Мольтке возможности выйти в намеченный район сосредоточения. А прусский кронпринц, считая, что выступ, который представляла на карге провинция Силезия, оказался под угрозой, выкручиванием рук добился от Мольтке неохотного разрешения на переброску его 2-й армии на юго-восток на защиту Силезии. И так он еще больше отделился от других армий, а также, передвигаясь по вертикальной черте буквы Ь, очутился в позиции, угрожавшей флангу и тылу австрийской массы войск. Педанты растратили много чернил, осуждая Мольтке за то, что тот разрешил это рассредоточение; но в действительности оно содержало в себе зерно решающей победы, даже если Мольтке и не планировал этого.

Такая диспозиция настолько нарушила душевное равновесие австрийского командования, что пруссаки, несмотря на расточительный ряд промахов, сумели вначале пройти через горы с обеих сторон, а потом пожать урожай в Кёниггреце — где еще большее число ошибок способствовало непрямоте действия и обеспечило немцам решающую победу. (Решающее сражение при Садове (или Кёниггреце, современном Градец-Кралове) произошло 3 июля 1866 года. Австрийцы имели 215 тысяч и 770 орудий, пруссаки 221 тысячу и 924 орудия. Потери потерпевшей поражение австрийской армии составили 1313 офицеров и 41 499 нижних чинов, в том числе до 20 тысяч пленными, потери прусских войск — 360 офицеров и 8812 нижних чинов. — Ред.) Но австрийский командующий был разбит еще до начала сражения, послав своему императору телеграмму с требованием немедленно заключить мир.

В 1870 году Мольтке вознамерился устроить решающее сражение на Сааре, в котором были бы сосредоточены все три его армии, и стереть французов в порошок. Этот план не удался, но не по причине противодействия неприятеля, а из-за его беспомощности! А эта беспомощность была вызвана всего лишь вестью о том, что германская 3-я армия на крайнем левом фланге пересекла границу далеко на востоке и имела небольшой тактический успех в стычке с французским отрядом у Вейсенбурга. В результате непрямое воздействие этого незначительного боя стало более решающим, чем принесло бы запланированное большое сражение. Дело в том, что вместо того, чтобы устремиться вглубь и соединиться с главными силами, 3-й армии было позволено двигаться не торопясь прямо на восток и вне зоны присутствия главных соперничающих армий. Так что она не принимала участия в плохо запланированных сражениях при Вьонвиле и Гравлоте — позиция французов была такой, что она вряд ли могла принять эффективное участие, даже если бы оказалась поближе, — и посему стала важнейшим фактором в следующей и решающей фазе. Ибо когда главная французская армия — скорее воодушевленная, чем подавленная — отходила на фланг в Мец, она легко могла ускользнуть от измученных германских 1-й и 2-й армий, но возможность перехвата 3-й армией стала для Базена побудительным мотивом, чтобы оставаться в безопасности в Меце. Поэтому у немцев было время, чтобы восстановить взаимодействие; а французы теряли время в бездействии, которое последовало за их отказом от генерального сражения. И как следствие, Мак-Магона завлекли, а точнее, политически вынудили на неблагоразумное и плохо организованное наступление с целью освобождения Меца. Таким образом, непреднамеренно и непредвиденно была создана возможность для 3-й армии, все еще «свободно» маршировавшей на Париж, совершить непрямые действия по отношению к армии Мак-Магона. Резко сменив направление движения с западного на северное, она надвинулась на фланг и тыл Мак-Магона, и результатом стал Седан (где 2 сентября Шалонская армия Мак-Магона и император Наполеон III капитулировали. — Ред.). Даже самые очевидные войны прямого действия отличались большей непрямотой в решающей фазе, чем это выглядело внешне. Но именно поверхностный, а не глубинный анализ можно увидеть в массе военных теоретических работ, последовавших за событиями 1870 года. И это влияние доминировало в следующей крупномасштабной войне — Русско-японской. Дело в том, что японская стратегия, рабски копировавшая своих германских менторов, является чисто стратегией прямого действия. Тут нет ни одной реальной попытки воспользоваться необычно выгодным фактом, что русская военная машина целиком и полностью зависела от единственной железнодорожной линии — Транссибирской магистрали. Никогда за всю историю армия не дышала через столь длинную и узкую соломинку, а сам размер «туловища» этой армии еще более затруднял ее дыхание. (Кроме того, на Байкале еще не была построена Кругобайкальская железная дорога (закончена во второй половине 1905 г.), и существовал разрыв — вагоны перевозились с берега на берег на пароме. Японцы же, без объявления войны начавшие боевые действия в ночь на 27 января (9 февраля), знали, что именно в это время на Байкале устанавливается ледовый покров, то сеть и паромы не ходят, и лсд еще ненадежный. Позже русские железнодорожники клали шпалы и рельсы прямо на лед. — Ред.) Но все, до чего додумались японские стратеги, — прямой удар в зубы русской армии, и они держали свои собственные войска еще более плотно сконцентрированными, чем Мольтке в 1870 году. Да, они пытаются осуществить некий маневр до Ляоянского сражения и потом, уже в ходе боя, неоднократно стремятся обойти своих противников с фланга; но если эти фланговые охватывающие маневры выглядят сравнительно глубокими на карте, то они крайне незначительны по отношению к масштабу военных сил. Хотя у них и не было «свободной» 3-й армии, что было удачей Мольтке, никакой непроизвольной приманки вроде Меца и никакого Мак-Магона, чтобы заглотнуть ее, — ибо они сами проглотили наживку, пытаясь взять Порт-Ар-тур, — они ожидали Седана. А вместо этого получили обильное, но не решающее ситуации кровопролитие. В результате японцы были настолько истощены после последней битвы под Мукденом, не завершившейся решительной победой, что рады и счастливы заключить мир с противником, который не вкладывал душу в эту борьбу и привлек для участия в ней одну десятую часть своих наличных сил. (Однако, несмотря на меньшие потери (погибло, умерло от ран и болезней 52 тысячи русских солдат и моряков, тогда как японцев 86 тысяч) войну пришлось прекращать — из-за потери флота, уничтоженного по частям. Существовала возможность разбить японцев на суше (по подсчетам, на это требовалось до 250 тысяч запланированных потерь убитыми и ранеными), но сама Япония теперь была неуязвимой и могла наносить удары с моря (что она и делала, захватив Сахалин (после Цусимы), высаживаясь в Петропавловске-Камчатском. Кроме того, в России была спровоцирована «первая русская революция». Пришлось заключать мир с японцами, за спиной которых стояли Англия и США. — Ред.)

Этот анализ истории затрагивает факты, а не домыслы и гипотезы; мы имеем дело с тем, что было сделано и что получено в результате, а не что можно было бы сделать. И теория непрямых действий, которая развилась из этого, должна покоиться на конкретном свидетельстве фактического опыта; а он говорит, что прямое воздействие не решает проблемы и ни в коем случае не подпадает под влияние аргументов за и против трудностей осуществления непрямых действий в каком-то конкретном случае. С точки зрения этого фундаментального тезиса не имеет смысла задаваться вопросом, мог ли какой-то генерал сделать лучше, избрав другой курс действий.

Но с точки зрения общих военных знаний предположения всегда представляют интерес и часто имеют ценность. Так что, отклоняясь от сути исследуемого вопроса в этом анализе, можно принять во внимание затруднения, которые испытывали японцы при редкой сети коммуникаций и пересеченной местности в Корее и Маньчжурии, а также отмстить возможную параллель между Порт-Артуром и Мантуей. Если условия были тяжелее в каких-то отношениях, то они были более выгодными в других, да и инструмент получше. Так что можно задать вопрос: не могла ли на ранней стадии войны японская стратегия использовать Порт-Артур в виде наживки тем искусным образом, который Бонапарт использовал в Мантуе? А на более поздней фазе войны не было ли возможности использовать но крайней мере часть войск против «тонкой соломинки» между Харбином и Мукденом?

ВЫВОДЫ

Наше исследование охватило девять войн, которые решительно повлияли на ход европейской истории в древние времена, и восемнадцать крупных войн современной истории — считая за одну борьбу против Наполеона, который, временно утихомиренный в одном месте, вдруг выскакивал вновь в другом без каких-либо настоящих перерывов. Эти двадцать семь войн включают в себя более 240 кампаний. Только в шести из этих кампаний — кульминация которых достигалась при Иссе, Гавгамелах, Фридланде, Ваграме, Садовой (Кениггреце) и Седане — решающий результат был получен прямым стратегическим действием на главную армию противника! А в первом из двух прямой стратегический удар Александра был не только подготовлен великой стратегией непрямых действий, которая серьезно сотрясла персидскую империю Ахеменидов и моральный дух ее сторонников, но и был гарантирован обладанием тактического инструмента неизмеримо высшего качества и осуществлен тактическим непрямым действием. Во вторых двух кампаниях Наполеон начинал попытками непрямых действий и прибегнул к нанесению прямых ударов частично из-за своего нетерпения, а частично из-за уверенности в превосходстве своего инструмента. Это превосходство зиждилось на применении сосредоточенной артиллерии, и как при Фридланде, так и под Ваграмом исход был решен главным образом благодаря этому новому тактическому методу. Но цена, заплаченная за эти успехи, и ее воздействие на собственную фортуну Наполеона отнюдь не побуждают прибегнуть к подобной прямоте, даже имея такое же тактическое превосходство.

Что касается 1866 и 1870–1871 годов, то мы уже видели, что, хотя обе кампании были задуманы как прямое воздействие, они обрели непреднамеренную непрямоту — которая была усилена германским тактическим превосходством в каждом случае — казнозарядная винтовка в 1866 года и численность в 1870–1871 годах. Эти шесть кампаний наверняка слабое оправдание услужливого принятия прямой стратегии каждым получившим право называться военачальником. И все-таки через всю историю прямое воздействие всегда было нормальной формой стратегии, а целенаправленный непрямой подход оставался редким исключением. Действительно, немногие военачальники, даже среди знаменитых, когда-либо принимали второй метод в качестве своей первоначальной стратегии. Куда чаще он был последним шансом или даже последней ставкой. Однако он позволял им решать исход там, где прямое воздействие оканчивалось провалом и тем самым оставляло их в серьезно ухудшившемся положении, чтобы предпринять косвенное воздействие. Решающий успех, завоеванный в таких ухудшающихся условиях, обретает все большее значение.

Наше исследование выявило двадцать шесть кампаний, в которых решительность и косвенность воздействия проявляются вне всяких сомнений. В число полководцев, проводивших их, входят Лисандр в Эгейском регионе, 405 год до н. э., Эпаминонд на Пелопоннесе, 362 год до н. э., Филипп II в Беотии, 338 год до н. э., Александр на реке Гидасп, 326 года до н. э. Кассандр и Лисимах на Ближнем Востоке, 301 год до н. э., Тразименская кампания Ганнибала в Этрурии, 217 год до н. э., битвы Сципиона при Утике и Заме в Африке, сражение Цезаря в Илерде в Испании, а в современной истории кампании Кромвеля в Престоне, Данбаре и Вустере, операции Тюренна в Эльзасе в 1674–1675 годах, итальянская кампания Евгения Савойского в 1701 году, операции Мальборо во Фландрии в 1708 году и маршала Виллара в 1712 году, кампания Вульфа в Квебеке, Журдана в Мозеле-Маасе в 1794 году, Рейнско-Дуиайская кампания эрцгерцога Карла в 1796 году, итальянские походы Наполеона Бонапарта в 1796, 1797 и 1800 годах (не упоминает о блестящей кампании A.B. Суворова в Северной Италии в 1799 году — Ред.), битвы Наполеона при Ульме и Аустерлице в 1805 году (не упомянуто о разгроме в 1812 году в России 600-тысячной Великой армии Наполеона — Кутузовым и другими русскими полководцами. — Ред.), операции Гранта при Виксберге и Шермана у Атланты. Все они решили исход соответствующих войн. Помимо этого, исследование выявило многочисленные «пограничные» примеры, в которых либо непрямота, либо ее результат устанавливаются менее четко.

Столь высокая пропорция решающих кампаний истории, подчеркиваемая сравнительной редкостью непрямых действий, подкрепляет вывод, что непрямое воздействие пока является самой многообещающей и экономичной формой стратегии. Можем ли мы извлечь еще более прочные и более конкретные выводы из истории? Да. То, что, за исключением Александра, великие полководцы истории, столкнувшись с противником, находящимся в более выгодном положении благодаря природным или материальным факторам, редко когда атаковали в лоб. Если же они под давлением обстоятельств неохотно рисковали, идя в прямую атаку, результат становился редким пятном на их биографии. Мальборо лишь однажды серьезно отклонился от стратегии непрямых действий и тем самым испортил результаты своих годов успеха. Цезарь делал это несколько раз и пропорционально этому проигрывал. Сципион и Кромвель — никогда, и они были единственными всегда победоносными великими полководцами, не считая Александра (который обычно действовал решительно. Так же, хотя и намного хитрее и изощреннее, то есть используя «непрямые действия», воевал другой по-настоящему непобедимый полководец А.В. Суворов. Всего у него было 63 победных сражения. У своих противников (пруссаков, поляков, турок, французов) он взял 609 знамен, 2670 пушек и 50 тысяч пленных. — Ред.). И даже Александр Великий, несмотря на тактический инструмент, неизмеримо превосходящий тот, что имелся у его противников, неизменно применял его способом тактического непрямого действия.

Далее, история показывает, что, отказываясь от прямого воздействия, великий полководец часто предпринимает даже самый опасный непрямой подход — если надо, то через горы, пустыни или болота только с частью сил, даже отдаляясь от своих коммуникаций. При этом сталкиваясь фактически с любыми неблагоприятными условиями, но не принимая тупик, в который заводит прямая атака. Естественные преграды, какими бы мощными они ни выглядели, априори менее опасны и менее неопределенны, нежели опасности, связанные со сражением. Все условия более поддаются расчету, все препятствия более преодолимы, нежели те, что создаются человеческим сопротивлением. Путем разумных расчетов и подготовки их можно преодолеть чуть ли не по расписанию. Но в то время как Наполеон мог перейти через Альпы «согласно плану», небольшой форт Бард (весной 1810 г. — Ред.) смог столь серьезно помешать передвижению его армии, что под угрозой оказался весь его шин.



Теперь изменим последовательность нашего исследования и обратимся к решающим сражениям истории и тут обнаружим, что всегда победитель имел психологическое преимущество перед оппонентом перед тем, как состоялась схватка. Примерами тут служат Марафон, Саламины, Эгоспотамы, Мантинея, Херонея, Гавгамелы (с помощью большой стратегии), Гидасп, Инс, Тразименское озеро, Канны, Мегавр, Зама, Престон, Данбар, Вустер, Бленхейм, Ауденарде, Денен, Квебек, Флерюс, Риволи, Аустерлиц, Йена, Виксберг, Кёниггрец (Садова), Седан.

Сочетая стратегический и тактический анализ, мы видим, что примеры попадают в одну из двух категорий: они либо порождены стратегией эластичной обороны — намеренного отхода — с последующим переходом в тактическое наступление, либо стратегией наступления, нацеленной на то, чтобы самому занять позицию, «неудобную» для соперника, с последующим переходом к тактической обороне. Каждый вариант относится к непрямому подходу, а психологический базис их обоих можно выразить одним словом — «завлекание противника в западню». В самом деле, можно сказать даже в более глубоком и широком смысле, чем подразумевал Клаузевиц, что оборона — это сильнейшая, а также наиболее экономичная форма стратегии. Потому что вторая составляющая, хотя внешне и материально-технически выглядящая наступательным движением, своим глубинным мотивом имеет вовлечение противника в «несбалансированное» наступление.

В истории непрямое действие обычно состояло из материально-технической военной операции, нацеленной против какого-то экономического объекта — источника снабжения, либо вражеского государства, либо его армии. Иногда тем не менее эта операция сама по себе была экономической.

Дальнейший вывод из нашего исследования, возможно, не позитивный, но, по крайней мере, предположительный, состоит в том, что в кампании против более чем одного государства или армии полезнее сконцентрировать силы против слабейшего противника, чем пытаться свалить более сильного в надежде, что разгром последнего автоматически повлечет за собой крушение других.

В двух выдающихся схватках Древнего мира — разгроме Персидской империи Александром и победе Рима над Карфагеном — успех был достигнут путем подрыва корней. И эта великая стратегия непрямых действий не только способствовала рождению Македонской и Римской империй, но и создала величайшую из их преемниц — Британскую империю. И на этом была основана удача и имперская мощь Наполеона Бонапарта. Потом все еще на этом фундаменте поднялась великая и прочная структура Соединенных Штатов.

Овладеть искусством применения непрямых действий и понять их значение можно только путем изучения и анализа всей военной истории. Но мы, по крайней мере, можем выкристаллизовать эти уроки в две простые максимы: одну — негативную, а другую — позитивную. Первая состоит в том, что в свете подавляющего большинства исторических примеров ни один военачальник не оправдан за то, что бросил свои войска в прямую атаку на врага, твердо закрепившегося на своих позициях. Вторая: вместо того чтобы своей атакой стремиться лишить противника устойчивости, его надо вывести из равновесия еще до того, как настоящая атака начата или может быть успешно начата.

Ленин предвидел фундаментальную истину, когда сказал, что «самая разумная стратегия в войне — это откладывать операции до тех пор, пока моральное разложение в рядах врага не нанесет возможный и легкий смертельный удар». Это не всегда применимо, и не всегда его методы пропаганды приносят плоды. Но Ленина можно перефразировать так: «Самая разумная стратегия в любой кампании состоит в том, чтобы оттягивать сражение, а самая разумная тактика — чтобы оттягивать атаку, пока не будет подорвано моральное состояние противника и не создадутся благоприятные условия для нанесения решающего удара».

СТРУКТУРА

Сделав выводы из анализа истории, представляется разумным построить для стратегических размышлений новое здание на свежем фундаменте.

Давайте вначале уясним себе, что есть стратегия. Клаузевиц в своей монументальной книге «О войне» определил ее как «искусство использования сражений как средства достичь целей войны. Иными словами, стратегия формирует план войны, прокладывает на карте предполагаемый ход различных кампаний, которые составляют войну, и регулирует ведение сражений, каждое из которых надо выиграть».

Один дефект этого определения в том, что он вторгается в сферу политики или высшего ведения войны, которое в обязательном порядке должно быть ответственностью правительства, а не военных руководителей, которых оно использует как своих агентов в исполнительном контроле операций. Другой дефект — оно сужает значение «стратегии» до чистой техники ведения сражения, тем самым преподнося идею, что сражение — это единственное средство достижения стратегической цели. Его менее глубоко мыслящие ученики легко могут спутать средства с целью и прийти к выводу, что в войне все соображения должны быть подчинено цели вступления в решающее сражении.

Отношение к политике. Провести линию раздела между стратегией и политикой нетрудно, если эти две функции обычно сочетаются в одном лице, как в случае Фридриха II или Наполеона. Но так как такие автократические военные правители всегда были редкостью и стали вымирающими особями уже в XIX веке, результат неизбежно был вредным. Ибо он воодушевлял военных на абсурдные утверждения, что политика должна подчиняться проведению боевых операций, и, особенно в демократических странах, соблазнял и подталкивал государственного деятеля перейти неразличимую границу его собственной сферы деятельности и вмешиваться в дела своего наемного военного работника в процессе фактического применения рабочих инструментов последнего.

Мольтке достиг более ясного и более мудрого определения, называя стратегию «практическим приспособлением средств, предоставленных военачальнику, для достижения имеющейся в виду цели». Это определение фиксирует ответственность военного командира перед государством (правительством), которым он нанят. Ответственность военачальников заключается в расходовании самым выгодным образом в интересах высшей военной политики тех войск, что ему выделены в рамках театра военных действий, куда он назначен. Если он считает, что выделенных войск недостаточно для намеченной задачи, он имеет право указать на это, и, если его мнение отвергается, он может отказаться от командования или подать в отставку, но он выйдет за правовые рамки своей сферы деятельности, если попытается диктовать правительству, сколько войск должно быть дано в его распоряжение.

Однако правительство, которое формулирует военную политику и приспосабливает ее к условиям, которые часто меняются по мере течения войны, может справедливо вмешаться в стратегию военной кампании, не просто заменяя командира, в котором утратило уверенность, но и изменяя задачу в соответствии с потребностями своей военной политики. В то время как правительство не должно вмешиваться в процесс использования командиром его рабочих инструментов, оно обязано четко обозначать суть его задачи. Таким образом, стратегия — не обязательно простая задача поиска путей уничтожения военной мощи противника. Если правительство считает, что враг имеет военное превосходство либо в целом, либо на каком-то конкретном театре военных действий, оно может разумным образом предписать стратегию ограниченной цели. Оно может, по желанию, подождать до тех пор, пока можно будет изменить баланс сил вмешательством союзников либо переброской сил с другого театра военных действий. Оно может, по желанию, задержать или даже ограничить свои военные усилия на все время, пока экономическая или морская операция не решат проблему. Оно может вычислить, что уничтожение вражеской военной мощи — задача непосильная либо не стоит траты сил и что поставленная задача может быть решена захватом территории, которую оно может либо удержать, либо использовать в качестве козыря в ходе мирных переговоров. Такая политика имеет в истории больше поддержки, чем признанное на тот момент мнение военных, и по сути своей не является политикой слабости, как это изображают ее апологеты. Подобная политика действительно связана с историей Британской империи и неоднократно оказывалась спасательным кругом для британских союзников и оборачивалась постоянной выгодой для нее самой. Как бы подсознательно мы ни следовали ей, есть почва для исследования, заслуживает ли такая военная политика места в теории ведения войны.

Но более обычная причина для принятия стратегии ограниченной цели состоит в ожидании изменения в балансе сил, изменения, к которому часто стремятся и которого часто достигают путем изматывания войск противника, ослабления его уколами вместо рискованных ударов. Важное условие такой стратегии заключается в том, чтобы враг изматывался в большей степени, чем ты сам. Эту задачу можно решить с помощью налетов на его источники материально-технического снабжения, локальными атаками, которые причиняют и вызывают большие потери среди вражеских частей, провоцированием на невыгодные атаки, принуждением его излишне широко рассредоточить свои войска и, не в последнюю очередь, истощением его моральной и физической энергии.

Это более близкое определение проливает свет на ранее затронутую проблему общей независимости при осуществлении собственной стратегии внутри театра военных действий. Потому что, если правительство решило применить «фабианскую» (методами Фабия Кунктатора. — Ред.) тактику ведения войны, тот военачальник, который даже внутри своей сферы стратегии стремится разгромить вражескую военную мощь, может причинить государственной военной политике больше зла, чем пользы. Обычно военная политика ограниченной цели вводит стратегию ограниченной цели, а решающая цель должна быть принята только с одобрения правительства, которое одно может решать, стоит ли игра свеч.

Сейчас нашу мысль можно сформулировать в более короткое, более простое и, возможно, более точное определение стратегии — «распределение и применение военной мощи для достижения целей политики». Потому что стратегия касается не только передвижения армий — как часто определяют ее роль, но и связана с результатом этого передвижения. Когда применение военного инструмента выливается в настоящее сражение, размещение войск и управление таким прямым действием именуется тактикой. Однако эти две категории, хотя и удобные для дискуссий, никогда нельзя четко разложить по полочкам, потому что каждая не только влияет друг на друга, но все они находятся в неразрывной связи друг с другом.

Как тактика есть применение стратегии на более низком уровне, так и стратегия есть применение «большой стратегии» на более низком уровне. Будучи практически синонимом с политикой, которая руководит ведением войны, в то же время отличаясь от постоянной политики, которая формулирует свои задачи, термин «большая политика» служит для передачи смысла «политики в действии». Потому что роль большой стратегии состоит в координировании и управлении всеми ресурсами нации в деле достижения политической цели войны — цели, определяемой национальной политикой. Большая стратегия должна и рассчитывать, и развивать экономические ресурсы и людские ресурсы страны, чтобы обеспечивать и поддерживать сражающиеся войска. То же и в отношении духовных ресурсов, ибо воодушевлять и укреплять волю к победе и стойкость так же важно, как и обладать более конкретными формами власти. И она должна регулировать распределение полномочий между различными видами вооруженных сил, а также между войсками и производством (промышленностью и др.). Но и это еще не все, потому что боевая мощь — это только один из инструментов большой стратегии. Необходимо принимать во внимание и применять силу финансового давления, дипломатического давления, коммерческого давления и, что не менее важно, идеологического давления, для того чтобы ослабить волю противника к победе. Меч, как и щит, является веским доводом. Кроме того, в то время как горизонты стратегии ограничены войной, большая стратегия имеет в виду то, что произойдет после войны, при последующем заключении мира. Она не должна лишь комбинировать различные инструменты, ее долг — регулировать их применение, чтобы избежать причинения вреда будущему состоянию мира, безопасности и процветания. Неудивительно, что в отличие от стратегии царство большой стратегии для большинства — это некая terra incognital Чистая стратегия. Расчистив почву, мы теперь можем построить нашу концепцию стратегии на ее первоначальном и истинном базисе, то есть «искусстве полководца». Ее успех зависит прежде всего от трезвого расчета и координации цели и средств. Цель должна быть пропорциональна всем, вместе взятым, средствам, а средства, используемые для достижения каждой промежуточной цели, которые вносят вклад в достижение конечной цели, должны быть пропорциональны цене и необходимости этой промежуточной цели, то ли это решение какой-то задачи, то ли достижение какой-то вспомогательной цели. Излишек может быть столь же вреден, как и недостаток. Правильное целеуказание обеспечивает идеальную экономию сил, причем в более глубоком смысле этого часто искажаемого военного термина. Но ввиду природы и неопределенности войны, неопределенности, отягченной ненаучным анализом, правильное целеуказание лежит вне пределов возможностей даже военного гения, а успех находится в теснейшей близости к истине.

Эта относительность — характерная черта, потому что, однако, наше знание науки о войне в настоящее время — почти неисследованная территория; война — это наука, которая зависит от искусства ее применения. Военное искусство может не только делать цель ближе к средствам, но и, придавая более высокое значение средствам, позволяет расширить цель. Это осложняет расчеты, потому что никто не может в точности рассчитать ни силу человеческого гения, ни результат глупости и предательства, ни беспомощность воли.

Составляющие элементы и условия. Однако в стратегии расчет проще и дает большее приближение к истине, чем в тактике. Потому что в войне главный не поддающийся расчету элемент — это человеческая воля, которая проявляется в сопротивлении, которая, в свою очередь, лежит в области тактики. Стратегия не обязана преодолевать сопротивление, кроме как исходящее от природы. Ее цель — уменьшить возможность сопротивления, и она стремится достичь этой цели, используя элементы передвижения и внезапности. Передвижение находится в физической сфере и зависит от расчета условий времени, топографии и транспортных возможностей. Под транспортными возможностями подразумеваются и средства, и меры, которыми боевая сила может перемещаться и снабжаться.

Внезапность лежит в психологической сфере и зависит от расчета значительно более сложного, чем в физической сфере, многократных условий, меняющихся в каждом случае, которые, скорее всего, повлияют на волю противника.

Хотя стратегия может больше полагаться на мобильность, чем на внезапность, либо наоборот, все же эти два элемента зависят друт от друга. Перемещение порождает внезапность, а внезапность придает импульс движению. Потому что движение, которое ускоряется или изменяет свое направление, неизбежно несет с собой степень внезапности, даже хотя оно и не скрывается; в то же время внезапность снимает многие помехи передвижению, затрудняя принятие противником контрмер и контрперемещений.

Что касается отношения стратегии к тактике, в то время как при исполнении пограничная линия между ними часто расплывчата, и трудно решить точно, где кончается стратегическое передвижение и начинается тактическое перемещение, все же по концепции эти два понятия различаются. Тактика располагается в области сражения. Стратегия не только останавливается на границе, но и имеет своей целью уменьшение размаха боевых действий до наименее возможного.

Цель стратегии. Это утверждение может оспариваться теми, кто считает, что уничтожение вооруженных сил противника является единственной разумной целью в войне, кто придерживается мнения, что единственной целью стратегии является бой, и кто одержим идеей, высказанной Клаузевицем, что «кровь — это цена победы». И тем не менее, если уступить в этом пункте и встретиться с его защитниками на их собственной почве, это утверждение останется непоколебимым. Потому что если бы решающее сражение было единственной целью, все признают, что цель стратегии состоит в том, чтобы провести эту битву при самых благоприятных обстоятельствах. А чем более выгодны обстоятельства, тем меньшим будет размах боевых действий.

Поэтому совершенствование стратегии состоит в том, чтобы найти решение — уничтожение вражеских вооруженных сил через их разоружение при капитуляции — без какого-либо сражения. История, как мы видели, дает примеры, когда стратегия с помощью благоприятных условий практически производила такой результат.

Обычно правительству, отвечающему за большую стратегию войны, предстоит решать, то ли стратегия должна внести свой вклад с помощью военного решения, то ли необходимо избрать иной путь. И точно так же, как. вооруженные силы являются всего лишь одним из средств достижения цели большой стратегии — как один из инструментов для хирурга, — так и сражение является лишь одним из средств достижения целей стратегии. Если условия пригодны, то сражение обычно становится самым быстрым способом по результату, но если условия неблагоприятны, использовать его будет безумием. Допустим, какому-то стратегу поручено найти военное решение. Его обязанность — найти его при наиболее благоприятных обстоятельствах, чтобы получить максимально выгодный результат. Отсюда его истинная цель не столько в том, чтобы искать сражения, сколько в поиске настолько выгодной стратегической ситуации, что если она сама не производит такого решения, то ее продолжение с помощью боевых действий гарантировано это сделает. Иными словами, нарушение равновесия положения противника — цель стратегии; ее последствием может быть либо рассеяние вражеских сил, либо их расчленение и уничтожение в ходе боя. Рассеяние может быть частично сопряжено с вооруженными столкновениями, но оно не имеет характера сражения.

Действие стратегии. Как производится стратегическое нарушение равновесия положения противника? В физической или «материально-технической» сфере это результат операции, которая (а) приводит в расстройство диспозицию противника и, вынудив неожиданное изменение фронта, нарушает дислокацию и организацию его войск; (Ь) расчленяет его войска; (с) создаст угрозу его поставкам на фронт; (<1) угрожает пути или путям, которыми тот может отойти в случае необходимости и прийти в себя на своей базе или на родной земле. Дислокация (нарушение устойчивости противника) может быть произведена одним из этих способов, но чаще она возникает как следствие действия нескольких из них. Дифференциация между ними вообще-то затруднительна, потому что операция, нацеленная в тыл противника, как правило, сочетает эти способы. Однако их соответствующее влияние меняется и менялось в истории согласно размерам армий и сложности их организации. В случае армий, живущих за счет сельской местности, снабжая себя на месте либо путем грабежей, либо реквизиций, линии коммуникаций имеют пренебрежимо малое значение. Даже на более высокой ступени развития небольшой отряд меньше зависит от линий снабжения и может в течение ограниченного периода везти свои запасы с собой. Чем больше армия и чем сложнее ее организация, тем более скорая и серьезная, по сути, угроза возникает ее линиям снабжения.

Там, где армии не были так зависимы от вышеперечисленных условий, стратегия, соответственно, отставала, а тактические вопросы боя играли более значительную роль. Тем не менее даже перед лицом таких помех мастера стратегии часто завоевывали решающий перевес до сражения, угрожая вражеским путям отхода, устойчивости его группировки или его местным линиям снабжения.

Для того чтобы быть эффективной, такая угроза, как правило, должна применяться к пункту, который ближе во времени и пространстве к вражеской армии и где создается угроза неприятельским коммуникациям, и, таким образом, на начальной стадии боевых действий часто бывает трудно найти отличие между стратегическим и тактическим маневром.

В психологической сфере нарушение устойчивости противника — это результат воздействия на мысли командира физических эффектов, которые мы перечислили. Впечатление это значительно усиливается, если осознание того, что он оказался в невыгодном положении, происходит для него неожиданно и если он понимает, что не в состоянии противодействовать вражескому маневру. Психологическая дислокация в самом деле фундаментально проистекает из этого чувства, что ты оказался в ловушке. Именно поэтому физическое воздействие на тылы противника чаще всего вызывает психологический эффект. Армия, как и человек, не может надежно защитить свой тыл от удара, не развернувшись, чтобы использовать свое оружие в новом направлении. «Поворот» временно выводит армию из равновесия, как это происходит и с человеком, и в первом случае период нестабильности неизбежно длится много дольше. Как следствие, мозг намного чувствительней к любой угрозе со спины. Напротив, прямое наступление увеличивает устойчивость противника как в физическом, так и в психологическом отношении, что приводит к увеличению силы его сопротивления. При фронтальном давлении противник отступает назад к резервам, базам снабжения и подкреплениям, тем самым восстанавливая свои силы. В лучшем случае таким фронтальным ударом достигается напряжение сил противника, а не его разгром.

Таким образом, обходная операция вражеского фронта и выход противнику в тыл имеет целью не только избежать сопротивления на своем пути, но и решить всю задачу. В самом глубоком смысле она выбирает линию наименьшего сопротивления. В психологической сфере этому есть эквивалент — линия наименьшего ожидания. Это две стороны одной и той же монеты, и, чтобы осознать это, надо расширить наше понимание стратегии. Потому что если мы изберем то, что явно похоже на линию наименьшего сопротивления, ее очевидность также будет заметна и оппоненту, и эта линия уже может перестать являться той, где сопротивление наименьшее. При изучении физического аспекта мы никогда не должны терять из виду аспект психологический, и только когда они оба сочетаются, тогда мы получим истинную стратегию непрямых действий, рассчитанную на то, чтобы лишить противника устойчивости.

Таким образом, мы видим, что простой факт марша войск непрямым курсом в направлении противника и в тыл его войск не представляет собой стратегии непрямых действий. Искусство стратегии — не столь простая вещь. Вначале движение может быть непрямым по отношению к фронту противника, но, разгадав замысел — выход в его тыл, — противник может перегруппировать свои войска, и тогда движение снова станет прямым по отношению к новой линии фронта.

Из-за риска, что враг может осуществить такое изменение фронта, обычно, а часто и обязательно, этой дислоцирующей операции предшествовала операция или операции, которые, возможно, лучше всего классифицировать как «отвлекающие», или в прямом смысле «разделяющие на части». Цель этого «отвлечения» состоит в том, чтобы лишить противника свободы действий; и это отвлечение должно производиться как в физической, так и в психологической области. В физической области действия по отвлечению внимания должны привести к рассредоточению сил противника или к использованию их на второстепенных направлениях с тем, чтобы эти силы не могли оказать эффективного противодействия нанесению удара на решающем направлении. В психологической области тот же самый эффект должен получаться с помощью эксплуатации страха и обмана противостоящего командования. «Каменная стена» Джексон понял это, когда сформулировал свой стратегический девиз — «мистифицируй, вводи в заблуждение и изумляй». Потому что мистифицировать и вводить в заблуждение и есть «отвлечение», а внезапность — важнейшая причина потери равновесия. И за «отвлечением» мыслей неприятельского командира следует отвлечение его войск. Потеря им свободы действий — это последствие потери им свободы концепции (образа мыслей).

Более глубокая оценка того, как психология пронизывает и доминирует над физической сферой, имеет косвенное значение. Потому что она предупреждает нас об ошибочности и поверхностности попыток анализировать и создавать теории о стратегии в математических терминах. Рассмотрение ее в количественном отношении столь же ошибочно как если бы вопрос состоял лишь в превосходящей концентрации сил в выбранном месте, так и в представлении ее геометрически в виде задачи с линиями и углами.

Часть вторая МИРОВАЯ ВОЙНА 1914–1918 годов

ПРЕДИСЛОВИЕ

Когда эта книга впервые появилась в черновом виде, я воздержался от включения в нее каких-либо исследований по теме войны 1914–1918 годов, чувствуя, что, хоть и имеется в избытке материал из архивов или личных свидетельств, атмосфера была все еще слишком накалена противоречиями в обществе и личными интересами, чтобы позволить надеяться на бесстрастный прием любой попытки вынести вердикт. Я стремился к тому, чтобы то, что я считал жизненно важными и истинными уроками, очищенное от прошлого для будущего, не было испорчено такой атмосферой. Моя цель состояла не в том, чтобы разжигать противоречия, а в том, чтобы стимулировать научный дух поиска.

Кроме того, я не считал, что детальное изучение этого периода истории совпадало с моими целями. Надо было использовать стекло прошлой истории — некую амальгаму из опыта как древнего, так и современного мира, — чтобы создать микроскоп, благодаря которому читатель мог бы сам извлечь для себя уроки из войны 1914–1918 годов. А увеличительная сила этих линз представлялась достаточно мощной, чтобы он смог четко усвоить эти уроки.

Но дружественные мне критики, которым я разослал этот первый вариант, призвали меня включить и анализ событий 1914–1918 годов, чтобы координировать прошлое с этим опытом, и на том основании, что все еще мало студентов и курсантов имели удовольствие и возможность просеять массу исторического материала. Если, действуя в согласии с их предложениями, я потревожу какие-то старые раны, то это будет из-за ошибочности моего суждения, а не из-за того, что я имел такое намерение. Но, ограничивая исследование простым анализом того, насколько далеко применялось, соответственно, прямое и непрямое действие, а также фактических последствий, я надеюсь, что смогу успешно провести свой корабль между отмелями эмоций и предрассудков. А чтобы оградиться от зон противоречий, это исследование будет ограничено главным образом областью стратегии, стратегии в различных кампаниях с совсем немногими экскурсами в область военной политики.

Глава 9 ЗАПАДНЫЙ ТЕАТР ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ, 1914 ГОД

Отправная точка анализа кампании на Западном фронте должна быть связана с предвоенными планами. Франко-германская граница была короткой, всего лишь около 240 километров длиной, а поэтому оставляла слишком мало места для маневра армейских масс, который создала и развила система воинской повинности. На юго-восточной оконечности эта граница касалась Швейцарии, а после короткого отрезка плоской местности возле Бельфора она на протяжении 112 километров шла вдоль гор Вогез. Далее эта линия продолжалась почти непрерывной цепочкой крепостей, среди которых опорными были Эпиналь, Туль и Верден, а сразу же за последней из названных лежала граница с Бельгией и Люксембургом. В период возрождения и реконструкции, который последовал за катастрофами 1870–1871 годов, французский план состоял в том, что за первоначальной обороной, основанной на пограничных крепостях, последует решающий контрудар. С этой целью была создана гигантская система крепостей вдоль границы с Эльзасом — Лотарингией, а такие бреши, как Труэ-де-Шарм между Эпиналем и Тулем, были оставлены для того, чтобы «канализовать» ожидаемое германское вторжение таким образом, чтобы этот контрудар мог быть нанесен с большей надежностью и эффективностью.

План этот отличался определенной непрямотой действия, возможно даже в максимальной степени, насколько это было возможно, ввиду ограниченной протяженности границы и французской массы военнообязанных, но он не предусматривал нарушения нейтралитета соседей.

Однако в течение десятилетия, предшествовавшего 1914 году, возникла новая военная школа с полковником Гранмезоном в роли ее проводника, которая объявила этот план противоречащим французскому духу и «почти полной атрофией идеи наступления». Сторонники наступления с выходом за границу нашли в назначенном в 1912 году начальнике генерального штаба Жоффре рычаг для осуществления своих намерений. Поняв это, они захватили контроль над французской военной машиной и, отбросив старый план, сформулировали новый, знаменитый ныне (или, точнее, печально знаменитый) План XVII. Это был чисто прямой подход в форме прямолинейного наступления против германского центра «всеми объединенными силами». И все-таки для этого наступления по всему фронту французский план опирался на простое равенство сил против врага, который будет получать поддержку из своей собственной укрепленной зоны, в то время когда, ринувшись вперед, французы отказывались от какого-либо преимущества поддержки на своей территории. Одна уступка историческому опыту и здравому смыслу в этом плане состояла в том, что крепость Мец предстояло брать не прямым штурмом, а лишь изолировать, а наступление должно развиваться в Лотарингии к югу от Меца, а также и к северу от этой крепости. Это второе северное крыло должно было развивать наступление на Люксембург, если немцы вступят на его нейтральную территорию. В духе исторического парадокса составители французского плана черпали свое вдохновение у немца Клаузевица, в то время как немецкий план больше исходил из стратегии Наполеона, если не Ганнибала.

Доля британского войскового контингента во французском плане обосновывалась меньше расчетом, нежели «европеизацией» военной организации и идеологии Англии, происходившей в течение предыдущего десятилетия. «Континентальное» влияние незаметно приучило Англию к молчаливому согласию с ролью приложения к французскому левому крылу и привело к забвению исторического использования Британией мобильности своих сил как морской державы. На военном совете, после начала военных действий, лорд Робертс, отозванный из своей отставки, выступил за отправку британских экспедиционных сил на бельгийское побережье, где они могли бы укрепить сопротивление бельгийской армии и, в силу самой ситуации, угрожать тылу германских армий, продвигающихся во Францию через Бельгию. Но генерал Генри Уилсон, начальник оперативного управления, в конечном итоге уговорил генеральный штаб действовать в прямом сотрудничестве с французами. Неофициальные переговоры, которые велись в интервале 1905–1914 годов, подготовили почву для изменения старой военной политики Англии, которой она придерживалась столетиями.

Этот свершившийся факт пересиливал не только стратегическую идею Робертса, но и стремление Хейга отложить высадку десанта до прояснения ситуации и даже более ограниченное возражение Китченера против формирования экспедиционных войск так близко к французам и к границе.

Пересмотренный французский план был той вещью, которая требовалась для превращения первоначального германского плана, намеченного в 1905 году графом фон Шлиффеном, в настоящее непрямое воздействие. Столкнувшись с глухой стеной, которую представляла французская укрепленная граница, военная логика требовала поиска обходного пути — через Бельгию. Шлиффен избрал это направление, и причем для наступления максимально широким фронтом. Как ни странно, французское командование даже после того, как в августе 1914 года Бельгия подверглась вторжению, не могло поверить, что немцы пойдут другим, а не самым коротким путем, южнее Мёза (Мааса). По плану Шлиффена основная масса германских войск была сосредоточена на правом крыле армии вторжения, Правое крыло должно было, сметая все на своем пути, пройти через Бельгию и Северную Францию и, продолжая движение по огромной дуге, постепенно повернуть влево и далее на восток. Своим правым флангом проходя южнее Парижа (а пересекая Сену возле Руана), оно, таким образом, оттеснит французов назад к Мозелю, где им ударят в тыл, и французы окажутся на наковальне, сформированной крепостями Лотарингии и швейцарской границей.

Но настоящее изящество и непрямолинейность плана заключались не в этом географическом развороте, а в идее, которая руководила размещением сил. Достижение первоначальной внезапности замышлялось с помощью объединения резервных корпусов с действующими соединениями в момент начала движения наступающей массы. Из 72 дивизий, которые будут в наличии в то время, пятьдесят три намечались для охватывающей группировки, десять должны были образовать фронт в сторону Вердена и всего лишь девяти было суждено сформировать левое крыло вдоль французской границы. Это уменьшение численности левого крыла до минимально возможного размера было хитроумно рассчитано для того, чтобы увеличить эффект действий правого крыла. Потому что, если бы французы, начав наступление в Лотарингии, оттеснили левое крыло назад к Рейну, им бы было трудно парировать германское наступление через Бельгию, и чем дальше бы они продвигались, тем труднее было бы им. Как в случае вращающихся дверей, если сильно нажать на одну их сторону, другая сторона повернется и ударит вас в спину, и чем сильнее нажимать, тем сильнее будет удар. Рассматривая ситуацию географически, количества вооруженных сил, огромные в сравнении с театром военных действий, превращали операцию Шлиффена через Бельгию в стратегический ход с несколько ограниченной непрямотой. Психологически его замысел и распределение войск на левом фланге определенно придавали ему характер непрямых действий. А французский план сделал его идеальным. Если бы призраки могли хихикать, так и усопший (в 1913 г.) Шлиффен должен был посмеиваться, видя, что французов даже не надо было заманивать в его ловушку. (Последними словами умирающего фельдмаршала были: «Не ослабляйте правый фланг! Доведите дело до решающего сражения!». — Ред.) Но его смешки должны были бы скоро смениться досадой. Потому что его преемник Мольтке (младший племянник Мольтке Старшего, в 1858–1888 гг. начальника прусского, затем имперского Генштаба, разработчика планов войны с Данией (1864), Австрией (1866) и Францией (1870–1871), фактического главкома вооруженных сил в последних двух войнах. — Ред.) отказался от выполнения плана Шлиффена, поскольку уже переделал его и подпортил в ходе предвоенной подготовки.

В период между 1905 и 1914 годами, когда в его распоряжении оказалось больше войск, он увеличил численность левого фланга непропорционально правому. (Сделав это соотношение 1:3, тогда как у Шлиффена соотношение левого и правого (ударного) флангов 1:7. — Ред.) Левый фланг он обезопасил, но и сам план стал менее безопасным, и командующий начал непрерывно подкапываться под его основы, и все это кончилось крушением плана.

Когда в августе 1914 года началось французское наступление (попытка наступления в Лотарингии. — Ред.), Мольтке овладело искушение принять вызов прямым образом и искать решения в Лотарингии, отложив охватывающее движение правым крылом. Импульс был лишь одномоментный, но в этот короткий промежуток времени он развернул на Лотарингию шесть недавно сформированных эрзац-дивизий, которые до этого по плану должны были увеличить ударную мощь его правого крыла. И этот свежий прирост сил настроил маленьких «князей-командиров» в Лотарингии на еще большее пренебрежение выполнением своей самоограничивающей роли. Принц Рупрехт Баварский вместо продолжения отхода и заманивания французов остановил свою армию, готовый принять бой. Полагая, что французское наступление развивается слишком медленно, он договорился с соседом встретить его своим контрударом. Две немецкие армии (6-я и 7-я) здесь вместе насчитывали 25 дивизий, а посему не имели превосходства, а также стратегической позиции, которая позволяла бы нанести решающий контрудар. В результате французы были просто отброшены назад к своему укрепленному барьеру, где не только восстановили и увеличили свою силу сопротивления, но и перебросили войска на запад для участия в битве на Марне.

Германская операция в Лотарингии подорвала план Шлиффена даже еще более серьезно, хотя и менее очевидно, чем всевозрастающее снижение веса и роли ударного правого крыла. Тут, однако, появилась промежуточная причина. С правого фланга Мольтке снял вначале семь дивизий, чтобы осаждать (или блокировать) Мобеж, Живе и Антверпен; затем четыре дивизии ушли на укрепление фронта в Восточной Пруссии. Когда 1-я германская армия Клука на крайнем правом фланге преждевременно изменила направление по просьбе соседа (2-я армия фон Бюлова) и с согласия Мольтке и тем самым подарила гарнизону Парижа шанс ударить ей во фланг, тот факт, что в наличии было только 13 германских дивизий против 27 франко-британских дивизий (британская экспедиционная армия в начале войны насчитывала всего 4 пехотные дивизии и 1 с небольшим кавалерийскую дивизию. — Ред.) на этом решающем фланге, проливает яркий свет на то, как было ослаблено «решающее крыло Шлиффена» — и в прямом, и в переносном отношениях. Ибо если недостаточность немецких сил была вызвана сокращением сил правого крыла, то французское превосходство объяснялось приведшими к нему неверными действиями германского левого крыла.

Хотя, рассматривая сражение на Марне, мы переходим расплывчатую разграничительную линию между стратегией и тактикой, этот период, повернувший вспять ход войны, дает столь много дополнительной информации относительно «подхода», что заслуживает отдельного изучения. Необходимо, чтобы эта информация отразила подоплеку, основную канву событий.

За отпором, полученный правым флангом Жоффра в Лотарингии, последовало оттеснение его центра во встречном сражении в Арденнах, и к тому же его удлиненный левый фланг едва избежал катастрофического окружения между реками Самбра и Маас. План XVIII рассыпался на куски, и Жоффр собрал из его обломков новый план. Он решил развернуть свой левый фланг и центр вокруг Вердена, в то же время отводя войска своего укрепленного правого фланга, чтобы из его остатков сформировать новую 6-ю армию.

С германской стороны первые ярко приукрашенные доклады от армейских командиров о приграничных сражениях создали у германского Верховного командования впечатление решающей победы. Затем сравнительно малые количества пленных породили у Мольтке сомнения и заставили его более трезво оценить ситуацию. Новый пессимизм Мольтке в сочетании с возобновившимся оптимизмом его командующих армиями привел к новому изменению плана, в котором содержались семена катастрофы. Когда 26 августа сильно потрепанное левое крыло английской армии отступило в южном направлении от Ле-Като, 1-я армия Клука снова повернула на юго-запад. Если это направление частично объяснялось ложным представлением о направлении отхода, выбранном британцами, оно также было в согласии с первоначальной ролью армии Клука как инструмента для глубокого охвата. И переброска его в район Амьен — Перон, где только высаживались первые части недавно сформированной французской 6-й армии после их «перевода» из Лотарингии, вынудила поспешный отход 6-й армии и тем самым разрушила план Жоффра, намечавшего переход в наступление в ближайшее время.

Но едва Клук успел развернуться на юго-запад, как ему пришлось перестроиться в обратную сторону. Дело в том, что для того, чтобы добиться ослабления давления на британцев, Жоффр приказал соседней 5-й армии (Ланрезака) остановить и нанести ответный удар по преследующей германской 2-й армии (Бюлова), которая обратилась к Клуку за помощью. Атака 5-й армии французов 29 августа была остановлена до того, как понадобилась эта помощь, но Бюлов попросил Клука вмешаться в любом случае, чтобы отрезать пути отступления 5-й армии. Перед тем как согласиться, Клук обратился к Мольтке. Запрос пришел в то момент, когда Мольтке стал волноваться вообще из-за того, что французы ускользают из его объятий, и в особенности через брешь, которая открылась между его 2-й и 3-й армиями. С этого момента Мольтке утвердил изменение направления движения Клука, что означало неизбежный отказ от первоначального глубокого охвата Парижа. Теперь фланг совершающих обходный маневр немецких войск должен был обходить Париж с востока, через оборонительный рубеж. Сокращая фронт и увеличивая прямоту действий Мольтке, ради безопасности пожертвовал более широкими перспективами, присущими широкому охвату по плану Шлиффена. И как оказалось, вместо сокращения риска он ослабил фатальный удар.

Решение отказаться от первоначального плана было определенно принято 4 сентября, Мольтке заменил его более узким охватом французского центра и правого фланга. Центр германского фронта (4-я и

5-я армии) должен был наращивать давление на юго-восток, в то время как левое крыло (6-я и 7-я армии), нанося удар в юго-западном направлении, должно было прорваться через укрепленный барьер между Тулом и Эпиналем, создав так называемые клещи, которые должны были сомкнуться у Вердена. А в это время правое крыло немцев (1-я и 2-я армии) должно было развернуться наружу и, стремясь на запад, отбивать все контратаки, которые французы могут попытаться предпринять из прилегающих к Парижу районов.

Но контрманевр французов начался еще до того, как новый немецкий план вступил в силу.

Об опасности догадались, но не Жоффр, который приказал продолжать отход, а военный губернатор Парижа Галлиени. 3 сентября Галлиени разгадал смысл разворота Клука вовнутрь, приказал 6-й армии Монури приготовиться к удару по неприкрытому правому флангу немцев, а на следующий день с трудом добыл на это санкцию Жоффра. Жоффр действовал решительно. Всему левому флангу было приказано сделать разворот и перейти в наступление, начавшееся 6 сентября. Монури (6-я армия) опережал планы уже 5 сентября, и, так как его давление на чувствительный фланг немцев нарастало, Клук был вынужден отвести сперва один корпус, а потом и оставшиеся корпуса своей армии для поддержки своего фланга, оказавшегося под угрозой. Отсюда возникла брешь в 50 километров между 1-й и 2-й германскими армиями, которую прикрывал лишь кавалерийский корпус. У Клука хватило мужества взять на себя этот риск из-за быстрого продвижения британских войск в этот зияющий сектор фронта. (На самом деле английские войска наступали здесь медленно и нерешительно, с оглядкой на соседей; при самом незначительном сопротивлении противника продвижение прекращалось. И благоприятная возможность для нанесения поражения немцам была упущена. — Ред.) Левофланговые корпуса 2-й армии Бюлова успешно наступали. Но опасность, в которой оказался правый фланг армии из-за его оголения соседними корпусами армии Клука, движение английской армии и войск левого фланга 5-й французской армии в образовавшийся разрыв заставили Бюлова 9 сентября дать своей 2-й армии приказ об отходе. Временное преимущество, которое 1-я армия, уже отрезанная своими собственными действиями, завоевала над 6-й французской армией Монури, было тем самым сведено к нулю, и она в тот же день стала отступать. К 11 сентября отход распространился (по приказу Мольтке или нет) на все германские армии. Попытка частичного окружения района Вердена уже провалилась, «челюсти», образованные 6-й и 7-й германскими армиями, просто ломали свои зубы на укреплениях французской восточной границы. Трудно увидеть, как германское командование могло обоснованно возлагать свои надежды на импровизированный целенаправленный фронтальный штурм, который перед войной казался столь безнадежным, что это навело его на мысль принять исторически важное решение наступать через Бельгию в качестве единственной целесообразной альтернативы.

Таким образом, делая вывод, можно сказать, что битва на Марне была решена клином и трещиной. Клин, введенный наступлением 6-й армии французов в германский правый фланг, вызвал трещину на слабом стыке германского фронта, и эта физическая трешина, в свою очередь, породила трещину в германском командовании.

На этом фоне мы замечаем, что непрямое действие 1-й германской армии Клука, ее разворот наружу (наступление в западном направлении) после Ле-Като было столь же важно для расстройства второго плана Жоффра — намечавшего быстрый переход в наступление, и организованного франко-английского отступления, как и его последующий разворот вовнутрь, напрямую на противника, который стал фатальным для германского плана. И опять отметим, что стратегический подход Мольтке становится все более прямым, и фронтальное наступление германского левого крыла оказалось не только дорогостоящей неудачей, но и не принесло никаких стратегических выгод, которые скомпенсировали бы затраты.

Было бы неверно характеризовать отход Жоффра как непрямое действие. Возможность на Марне представилась, а не была создана, и она даже не замышлялась. Удар Галлиени (с 26 августа военный губернатор Парижа и комендант парижской крепости, ему же 1 сентября была подчинена 6-я армия Монури) был нанесен за какую-то толику времени до того, как германские 1-я и 2-я армии могли занять свои новые позиции, прикрывающие фланг. Но он был слишком прямым, чтобы дать решающие результаты, и был бы еще более прямым, если бы Галлиени ударил к югу от Марны, как вначале приказывал Жоффр. В итоге мы видим, что фактическое решение, операция, которая вынудила немцев отойти, если не более, явилась «непрямым действием», настолько ненамеренным, что по форме походила на акт настоящей комедии. Таковым стало «исчезновение» британских экспедиционных сил и их счастливое запоздалое повторное появление напротив находившегося под давлением и ослабленного стыка на германском правом крыле. Французские критики обвиняли англичан в медлительности, не понимая, что было бы просто здорово, если бы существовало свидетельство, противоположное басне о зайце и черепахе. Если бы британский корпус вернулся быстрее, этот стык вряд ли был бы так ослаблен, а атака Монури не смогла бы дать решающего результата, потому что она уже застопорилась, в то время как два германских корпуса, снятые с этого стыка, все еще были на марше и ничем не могли повлиять на исход боя.

Чтобы проанализировать причину германского отступления, нам, однако, надо учесть фактор, который, как правило, упускают из поля зрения. Речь идет о чувствительности германского Верховного командования к докладам о десантах на бельгийском побережье, которые могли бы угрожать их тылу и коммуникациям. И это заставило его всерьез задуматься об отводе войск даже еще до того, как началась битва на Марне. 5 сентября представитель германского Верховного командования подполковник Хенч прибыл в 1-ю армию с самым последним предостерегающим приказом и информировал командиров, что «новости плохие: 7-я и

6-я армии остановлены перед рубежом Нанси — Эпиналь. 4-я и 5-я армии столкнулись с ожесточенным сопротивлением. Французы перебрасывают войска со своего правого фланга к Парижу. Англичане непрерывно высаживают свежие подкрепления, и, несомненно, на бельгийском побережье. Есть слухи о русском экспедиционном корпусе в тех же самых местах. Отвод войск становится неизбежным».

Мнительность германского командования три батальона морской пехоты, которые высадились в Остенде, превратила за 48 часов в 40-тысячный корпус. Русские, как говорят, возникли в разгоряченном воображении какого-то английского железнодорожного носильщика — в Уайтхолле явно должна стоять статуя «Неизвестному носильщику». Историки будущего могут прийти к выводу, что группа временных посетителей Остенде и миф о русском экспедиционном корпусе стали основной причиной победы на Марне.

Если моральный эффект этих мифических сил сопоставить с существенной задержкой германских вооруженных сил в Бельгии из-за опасений бельгийской вылазки из Антверпена — которая произошла 9 сентября, — баланс весов рассуждений должен упорно склониться в пользу стратегии, за которую тщетно выступал Робертс. Благодаря ей британский экспедиционный корпус имел бы позитивное, а не негативное влияние на исход борьбы.



Скрытая угроза бельгийского побережья германскому тылу во всем учитывалась Фалькенхайном, заменившим отныне Мольтке. Его первым шагом было взятие Антверпена, и отсюда возник вирус маневра, который можно в какой-то степени отнести к непрямым действиям. Если его выполнение оказалось недостаточным и более прямым, чем его концепция, его было достаточно, чтобы поставить союзников на грань катастрофы.

Фронтальное преследование противника союзниками определенно было остановлено на реке Эне до того, как Жоффр 17 сентября, видя, что попытки Монури обойти германский фланг не приносят результата, решил сформировать свежую (2-ю) армию под командованием де Кастельно для охватывающей фланговой операции. К тому времени немецкие армии восстановили целостность фронта, устранив разрыв, а германское командование было готово отразить столь ограниченный маневр, теперь вполне ожидаемый.

Следующий месяц прошел в крайне очевидных и неудачных сериях попыток, предпринимавшихся обеими сторонами для того, чтобы охватить западный фланг соперника, — фаза, которая повсеместно, но ошибочно именуется «Бегом к морю». Фалькенхайн устал от этой игры значительно быстрее, чем Жоффр, и на 14 октября запланировал стратегическую ловушку для следующей попытки союзников, которая, как он предвидел, должна была последовать. Его самая свежая сформированная фланговая армия должна была парировать эту попытку, а в это время другая, укомплектованная из войск, освободившихся после падения Антверпена, плюс четыре вновь сформированных корпуса, должна была обрушиться на бельгийское побережье, нанести удар на фланге и ударить в тыл атакующих союзников. Он даже приостановил на короткое время войска, преследовавшие бельгийскую полевую армию от Антверпена, чтобы не встревожить союзное командование раньше времени.

К счастью, король Альберт, воодушевляемый осторожностью или реализмом, отказался от приглашения Фоша присоединиться к этой последней операции по охвату фланга и уклонился от оставления прибрежного района. Благодаря этому бельгийская армия оказалась в состоянии устоять и в конечном итоге, затопив низменную прибрежную полосу, расстроить размашистое движение немецких войск с севера. Это вынудило Фалькенхайна прибегнуть к более прямому воздействию на фланг союзников, который только что был продлен до Ипра с приходом корпуса Хейга из-под Эны. Хотя попытка продвижения вперед ранее пришедшего британского правого фланга и центра уже была сорвана, Джон Френч приказал своему командиру левого фланга Хейгу попробовать осуществить мечту Жоффра о фланговом охвате. И опять к счастью, эта попытка совпала с преждевременным началом германского наступления и, таким образом, была мертворожденной, хотя в течение одного-двух дней французы под влиянием Фоша упорствовали в вере, что это «наступление», в то время как войска Хейга бились изо всех сил, чтобы удержать свои позиции. Иллюзии французских и британских лидеров в отношении реальной ситуации, возможно, возникли из-за того, что Ипр, как в Крымскую войну Инкерман, был главным образом «солдатской битвой». Фалькенхайн также, как только его надежды очистить побережье улетучились, в течение месяца упорствовал в своем стремлении решить исход сражения атакой в лоб. Когда прямая оборона, несмотря на свою слабость, возобладала, как обычно, над лобовым штурмом, армии воюющих сторон окопались на всем протяжении фронта от швейцарской границы до моря. Фронт стабилизовался, и война зашла в тупик, ситуация стала патовой.

Западный театр военных действий в 1915–1917 годах.

Военная история франко-британского альянса в течение следующих четырех лет — это история о попытке нарушить патовую ситуацию, вырваться из тупика, либо взломав этот барьер, либо случайно отыскав обходной путь.

На Западном фронте с его бесконечными параллельными линиями траншей стратегия стала служанкой тактики, и даже тактика превратилась в робота. Стратегическая сторона 1915–1917 годов не требует объемных исследований. Со стороны союзников стратегия состояла чисто в прямом воздействии и для выхода из тупика была неэффективной. Каким бы ни было наше мнение о достоинствах тактики на истощение противника и об аргументе, что весь этот период следует рассматривать как непрерывное сражение, метод, который требует четыре года для того, чтобы выдать результат, не стоит принимать как образец для подражания.

В районе Невшапеля в первой попытке в 1915 году, хоть воздействие и было прямым, тактическая внезапность, по крайней мере, предполагалась и была достигнута. Потом с переходом к продолжительным «предупредительным» артиллерийским обстрелам все эти попытки стали неприкрытыми фронтальными атаками. Такого же рода были и французское наступление под Аррасом в мае 1915 года, франко-британские наступления в сентябре 1915 года в Шампани и к северу от Арраса, с июля по ноябрь 1916 года на Сомме, в апреле 1917 года на Эне и под Аррасом и, наконец, британское наступление у Ипра с июля по октябрь 1917 года, которое «так долго умирало» в болотах Пашендаля. 20 ноября 1917 года (при Камбре. — Ред.) тактическая внезапность возродилась с массированным применением танков (три танковые бригады по три танковых батальона в каждой, всего 476 танков, из которых 378 боевых. — Ред.), неожиданно появившихся на поле боя вместо долгого предварительного артиллерийского обстрела, но стратегически это тактическое наступление, столь счастливо начавшееся и так неудачно закончившееся, вряд ли может именоваться непрямым действием.

С германской стороны стратегия была сугубо оборонительной, исключая интерлюдию под Верденом в 1916 году. Это опять в основном было прямое воздействие, если только идею довести врага до смерти кровопусканием посредством беспрерывной череды ограниченных пиявочных укусов можно относить к непрямому воздействию.

Более сродни непрямому воздействию, но чисто оборонительным по цели был умно задуманный и подготовленный Людендорфом отвод части германских войск на линию Гинденбурга весной 1917 года. В ожидании возобновления франко-британского наступления на Сомме он опирался на новую мощную траншейную линию, построенную по хорде у дуги Ланс — Нуайон — Реймс. Затем, опустошив всю территорию внутри дуги, немцы отошли методично и поэтапно к новой, более короткой линии обороны. Этот маневр, отличавшийся моральным мужеством, так как пришлось отдавать позиции, расстроил весь план весеннего наступления союзников. В то же время он помог немцам выиграть год передышки от серьезной опасности и от какого бы то ни было совместного наступления союзников, дав России время на полный распад и позволив Людеццорфу сделать последнюю заявку на победу, имея превосходство в силах, в 1918 году.

Глава 10 СЕВЕРО-ВОСТОЧНЫЙ ТЕАТР ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ


На Восточном фронте планы кампании были более расплывчатыми, менее детально разработанными и сформулированными, хотя им суждено было меняться как в калейдоскопе при изменениях фортуны, как и на Западном театре военных действий. Составляющая, поддающаяся расчету, заключалась в географии; главная не поддающаяся вычислению величина — способность России сосредоточивать свои силы. Российская Польша (Привисленский край. — Ред.) была обширным «языком», выступавшим из самой России, и с трех сторон она граничила с германской и австрийской территориями (в основном тоже бывшими польскими землями. — Ред.). На ее северном фланге располагалась Восточная Пруссия, а за ней — Балтийское море. На ее южном фланге лежала австрийская провинция Галиция (древнерусские земли, бывшие в составе Польши, захваченные австрийцами в 1772 г. — Ред.), за которой возвышались Карпаты, охраняя подступы к равнине Венгрии. На западе находилась германская Силезия (польская земля в XIV в. вошла в состав Чешского государства, в 1526 г. вместе с Чехией стала частью Австрии, в 1740–1742 гг. захвачена Пруссией. — Ред.). Поскольку германские приграничные провинции обладали густой сетыо стратегических железных дорог, а Польша, как и сама Россия, располагала редкой сетью коммуникаций, германский альянс имел жизненно важное преимущество в способности концентрации сил для противодействия русскому наступлению. Но если бы немцы перешли в наступление, чем дальше бы они продвигались в глубь Польши или России, тем больше бы они теряли это преимущество. Отсюда можно было предположить, что для немцев самая выгодная стратегия состоит скорее в том, чтобы заманить русских в позицию для нанесения им контрудара, чем в начале собственного наступления. (Однако целью немцев (и их союзников) изначально были агрессия и захват «жизненного пространства». Планировалось отодвинуть границу германских земель на линию Ладожское озеро — Валдайская возвышенность — Днепр. — Ред.) Недостатком было то, что такая (карфагенская) пуническая стратегия давала русским время на концентрацию сил и приведение в движение их неуклюжей и заржавевшей машины. (Вообще-то русский «паровой каток» (как его называли в Западной Европе) обладал огромной мощью, которая должна была стать несокрушимой после перевооружения, которое намечалось завершить в 1917 г. Отсюда и сроки начала войны, и вероломные действия Англии и др. по недопущению русской победы в 1917 г. — Ред.)

Отсюда возник первоначальный раскол во мнениях между Германией и Австрией. Обе страны были согласны в том, что проблема состоит в сдерживании натиска русских в течение первых шести недель до того, когда, как они надеялись, немцы, сокрушив Францию, смогут перебросить свои силы на Восток, чтобы объединиться с австрийцами при нанесении решающего удара по русским. Различие мнений состояло в методах действия. Немцы, намереваясь расправиться с Францией, планировали оставить на Востоке минимум сил, и только политическое нежелание подвергать свою национальную территорию опасности иностранного вторжения помешало им эвакуировать Восточную Пруссию и остановиться на линии Вислы. Но австрийцы под влиянием начальника своего Генерального штаба Конрада фон Хёт-цендорфа очень хотели вывести русскую машину из строя немедленным наступлением, а так как это обещало русским полную занятость проблемами, пока будет решаться судьба кампании во Франции, Мольтке согласился с этой стратегией. План Конрада состоял в наступлении на северо-восток в Польшу силами двух армий, прикрываемых справа, с востока, еще двумя.

На противоположной стороне также желания одного союзника коренным образом влияли на стратегию другого. Русское командование, как по военным, так и по политическим мотивам, хотело вначале сконцентрировать силы против Австрии, пока та оставалась без поддержки, и не трогать Германию до тех пор, пока не будет мобилизована вся мощь русской армии. Но французы, жаждавшие ослабить германское давление, которое на них обрушилось, требовали от русских проведения одновременного наступления и на Германию и получили от русских согласие на дополнительное наступление, к которому те не были готовы ни по численности, ни по организации. На Юго-Западном фронте две пары (4, 5, 3, 8-я) русских армий должны были взять в клещи австрийские войска (1, 4, 3, 2-я армии) в Галиции; на Северо-Западном фронте две русские армии (1-я и 2-я) должны были окружить германские войска (8-я армия) в Восточной Пруссии. Россия, чья легендарная медлительность и плохая организация диктовали осторожную стратегию, была близка к тому, чтобы сломать эту традицию и начать двойное прямое наступление. В самом начале войны российский главнокомандующий, великий князь Николай Николаевич, ускорил вторжение в Восточную Пруссию, чтобы ослабить давление на своего французского союзника. 17 августа 1-я армия Ренненкампфа (6,5 дивизии и

5 кавалерийских дивизий) пересекла восточную границу Восточной Пруссии и 20 августа отбросила (в сражении при Гумбиннене и Гольдане) основную массу (7 пехотных и 1 кавалерийская дивизия) 8-й германской армии Притвица. 21 августа Притвиц узнал, что армия Самсонова (11 пехотных и 3 кавалерийские дивизии) псресекла южную границу Восточной Пруссии в его тылу, которая охранялась лишь тремя дивизиями. В панике Притвиц заговорил об отходе за Вислу, в результате чего Мольтке заменил его отставным генералом Гинденбургом с Людендорфом на посту начальника штаба.

Создав план, который в основном уже был составлен полковником Гофманом из штаба 8-й армии, Людендорф сосредоточил около шести дивизий против левого фланга Самсонова. Эта группа, уступая в силе русским, не могла играть решающую роль, но Людендорф, обнаружив, что Ренненкампф все еще находился возле Гумбиннсна, взял на себя рассчитанный риск отвода остальных германских войск, кроме кавалерийского заслона, с этого фронта и бросил их в бой против правого фланга Самсонова. Выполнение этой дерзкой операции облегчалось отсутствием связи между двумя русскими командующими и легкостью, с которой немцы расшифровывали русские приказы, передававшиеся по радио. Под сходящимися ударами немцев фланги Самсонова были разгромлены, центр окружен, и его армия была практически уничтожена (два с половиной корпуса из пяти. — Ред.). Если бы эта возможность была предоставлена, а не создана, то эта кратковременная Танненбергская кампания представляла бы почти безупречный пример непрямых действий в форме действий по внутренним линиям. Затем, получив два свежих армейских корпуса с фронта во Франции, германский командующий набросился на медленно продвигавшегося Ренненкампфа, чье отсутствие энергии частично объясняется потерями при Гумбиннене и последующим отсутствием информации, и выбил его из Восточной Пруссии. В результате этих сражений Россия потеряла четверть миллиона человек убитыми, ранеными и пленными и, что она еще меньше могла себе позволить, большое количество военных материалов. Вторжение в Восточную Пруссию, однако, по крайней мере, вынудило немцев перебросить два корпуса с Запада и тем самым помогло французам прийти в себя на Марне.

Но эффект Танненберга был ослаблен, потому что вдали на Галицийском фронте чаша весов колебалась не в пользу центральных держав. Наступление 1-й и 4-й австрийских армий в Польшу поначалу развивалось, но было сведено на нет наступлением 3-й и 8-й русских армий против более слабых 2-й и 3-й армий, охранявших австрийский правый фланг. Эти армии были наголову разгромлены (26–30 августа) и отброшены назад через Лемберг (Львов). Наступление русского левого фланга стало тем самым угрожать тылу успешно наступавшего австрийского левого крыла. Конрад попытался, в свою очередь, развернуть часть своего левого фланга против русского фланга, но этот удар был парирован, а затем, когда его войска были захвачены врасплох возобновившимся наступлением русского правого фланга, Конрад был вынужден

11 сентября начать всеобщее отступление, откатившись к концу сентября назад почти до Кракова. (Австро-венгерские войска потеряли в Галицийской битве от 325 до 400 тысяч, в том числе 100 тысяч пленными, русские войска потеряли 230 тысяч, в том числе 40 тысяч пленными. — Ред.) Сложившаяся обстановка, тяжелая для Австрии, заставила немцев послать им помощь, и основная масса новых войск, прибывших в Восточную Пруссию, вошла в состав новой, 9-й армии и переброшена на юг в юго-западную часть Польши, откуда начала наступление на Варшаву в сочетании с возобновившимся австрийским наступлением. Но сейчас русские уже заканчивали полную мобилизацию своих войск; перегруппируя силы и контратакуя, они также возобновили свое наступление, за этим последовал мощный удар с целью вторжения в Силезию.

Великий князь Николай сформировал огромную фалангу из семи армий — три в качестве ударной группировки и по две для защиты обоих флангов. Еще одна армия, 10-я, вторглась в восточный сектор Восточной Пруссии и там вступила в бой с германскими силами 8-й армии. Чтобы отразить эту опасность, германский Восточный фронт был передан в распоряжение компании Гинденбург — Людендорф — Гофман, которая придумала еще один мастерский удар, построенный на использовании системы рокадных железных дорог внутри германской границы. 9-я армия, отступавшая под ударами наступавших русских, замедляла их продвижение систематическим уничтожением редких коммуникаций в Польше. (Речь идет о победе русских армий в Варшавско-Иванго-родской операции, где были разгромлены 9-я немецкая и 1-я австрийская армии. — Ред.) Достигнув силезской границы, не испытывая давления, она сперва переместилась на север в район Познани — Торуня, а затем 11 ноября нанесла удар на юго-восток до западного берега Вислы против стыка двух армий, охранявших правый фланг русских. Этот клин, как будто он был вбит молотом, расколол эти две армии, вынудив 1-ю отступать на Варшаву, и почти сотворил новый Танненберг со 2-й, которая была почти окружена под Лодзью, когда 5-я русская армия из ударной группировки развернулась, чтобы вызволить ее. В итоге часть германских окружающих войск почти постигла судьба, которая планировалась для русских, но она смогла пробиться на соединение со своими главными силами. (Ударная группировка немцев под Лодзью была окружена и потеряла более 40 тысяч убитыми и пленными только 23–24 ноября. 6 тысяч немцев сумело прорваться к своим. — Ред.) Хоть немцам и не удалось добиться решающего тактического успеха, этот маневр был классическим образцом того, как относительно небольшая группировка своей мобильностью при внезапном ударе по жизненно важному пункту может парализовать продвижение врага, превосходящего по численности в несколько раз. (В Лодзинской операции немцы насчитывали 280 тысяч против 367 тысяч русских, но на направлении главного удара немцы создали большое превосходство в людях и артиллерии. — Ред.) Русский «паровой каток» был выведен из строя, и он больше не угрожал германской территории.

В течение недели с Западного фронта, где наступление под Ипром завершилось неудачей, прибыли четыре новых германских армейских корпуса, и, хотя было слишком поздно хвататься за упущенный шанс решающей победы, Людендорф смог использовать их, чтобы несколько оттеснить русских к линии рек Бзура — Равка перед Варшавой. Там, на Востоке, как и на Западе, образовался «траншейный тупик», но корка была не столь твердой, а русские израсходовали свой резерв боеприпасов до такой степени, что их слабо развитая в индустриальном отношении страна не могла ничем помочь. (Через некоторое время, в 1916 г., русская промышленность смогла в достаточной степени обеспечить армию. — Ред.)

Реальная история событий 1915 года на Восточном фронте состояла в столкновении характеров между Людсндорфом, желавшим достичь победы через стратегию, которая, по крайней мере географически, была непрямым воздействием, и Фалькенхайном, считавшим, что он в состоянии как ограничить затраты людских ресурсов, так и сокрушить мощь России с помощью стратегии прямого действия. Имея более высокий пост, Фалькенхайн сумел утвердить свою теорию, но его стратегия не преуспела в решении ни одной из задач. Людендорф почувствовал, что в результате осеннего наступления русских на Силезию и Краков главные силы их армии глубоко увязли в польском выступе. В юго-западном углу они даже просовывали свои головы через проволочные заграждения на австрийскую территорию, когда Людендорф нанес удар в районе Лодзи и временно парализовал эти основные силы, а к тому времени, когда чувства и силы вернулись, порезанные участки заграждений были заштопаны и усилены. (Русские далеко продвинулись на австровенгерскую территорию. Была занята Галиция, пал Перемышль, где в плен попали 125 тысяч австро-венгров, взято более 1000 орудий. — Ред.) С января по апрель русские ударные группировки яростно, но безуспешно сражались в Карпатах, но эти рывки просто еще больше запутывали в сетку их неуклюжую массу. (В Карпатской битве, потеряв 1 млн убитыми, ранеными и пропавшими без вести, русская армия не смогла прорваться на равнину в Венгрию и вывести Австро-Венгрию из войны. Противник потерял 0,8 млн. — Ред.) Компания Гинденбурга — Людендорфа — Гофмана хотела воспользоваться этой возможностью для непрямых действий вокруг северного фланга возле Балтики через Ковно (Каунас) и Вильно (Вильнюс) в глубину русского тыла и перерезать сеть их редких железнодорожных коммуникаций с польским выступом.

Однако Фалькенхайн забраковал как решительность этого плана, так и его требования резервов, хотя ему надо было для реализации собственных замыслов потратить значительно больше. С неохотой отказавшись от новой прямой попытки взломать окопный барьер на Западе и будучи вынужден делиться резервами ради усиления австрийских союзников, он решил использовать их в стратегически ограниченной, хотя и тактически неограниченной попытке сокрушить Россию так, чтобы ему никто не мешал вернуться к подготовке наступления на Западе.

План боевых действий на Востоке, предложенный Конрадом и принятый Фалькенхайном, состоял в прорыве русского центра в секторе Дунаец между Карпатами и Вислой. 2 мая удар был нанесен. (Ударная группировка Макензена превосходила противостоящую

3-ю русскую армию Радко-Дмитриева в живой силе в

2 раза, в легкой артиллерии в 3 раза, в тяжелой артиллерии в 40 раз, в пулеметах в 2,5 раза. — Ред.) Внезапность была полная (русское командование знало о наращивании сил врага, но достаточных сил для своевременного контрудара не оказалось. — Ред.), ее использование — быстрым, и к 14 мая вся линия фронта вдоль Карпат откатилась назад на 130 километров к реке Сан. И здесь мы видим блестящий пример различия между тем, что обычно именовалось «внезапностью», и непрямым воздействием. Внезапность во времени, месте и количестве войск была достигнута, но русские просто откатывались назад, как снежный шар. (К сожалению, не откатывались. Нужен был быстрый «отскок» и мощный контрудар. Вместо этого подходившие резервы подходили по частям и гибли в боях с превосходящим врагом. — Ред.) Потери были велики, но русские просто отступали в направлении своих резервов, баз снабжения и железных дорог, тем самым укрепляя этот снежный шар и давая возможность воспользоваться ранее отпавшими «кусками». Более того, если давление этого прямого воздействия и было опасной нагрузкой на российское командование, оно не привело к разгрому.

Теперь Фалькенхайи осознал, что сам слишком далеко увяз в Галиции, чтобы выбраться оттуда, что его частичное наступление не обеспечило безопасного места для остановки и что, лишь перебросив дополнительные войска из Франции, он может надеяться на достижение стабилизации положения на Восточном фронте. Но вновь он выбирает почти прямое воздействие. Он изменяет направление наступления с восточного на северо-восточное и в связи с этим приказывает Людендорфу — все это время в нетерпении изводившему себя в Восточной Пруссии — ударить в юго-восточном направлении. Людендорф возражал, что этот план, если будут наноситься сходящиеся удары, во многом схож с фронтальным наступлением и что эти два фланга могут вытеснить русских, но не более. Он вновь призвал — и Фалькенхайн опять отверг это — к своему вильненскому маневру. Результат подтвердил правильность суждений Людендорфа, а клещи Фалькенхайна, когда они сомкнулись, лишь оттеснили русских назад, но не окружили. К концу сентября фронт стабилизировался на длинной прямой линии между Ригой на Балтике и Черновцами у румынской границы. Пусть далее русские уже и не представили прямой угрозы для Германии, все равно они оказывали на нее неустранимое давление, удерживая крупные германские силы и держа Австрию морально и физически в состоянии коллапса.

Когда Фалькенхайн прекратил крупномасштабные операции, он дал Людендорфу запоздалое и неискреннее разрешение на опять же запоздалую попытку осуществить маневр у Вильно, используя его собственные скудные резервы. Тот факт, что этот слабый и изолированный удар перерезал железнодорожную линию Вильно — Двинск и почти достиг Минской железной дороги — центральной линии российских коммуникаций. (Свенцянский прорыв был осуществлен мощной группировкой (10-я армия и резервы). В прорыв были введены 6 (!) кавалерийских дивизий. Но германская кавалерия была отсечена от пехоты и разгромлена в районе Молодечно. — Ред.) Несмотря на то что для отражения удара русские имели возможность сосредоточить все свои резервы, этот факт может служить предположительным подтверждением его потенциала, если б эта попытка была предпринята раньше и крупными силами, когда российские войска были скованы в Польше. (Фалькенхайн считал, что удар на неманском участке фронта приведет лишь к местном тактическому успеху. Немцы неоднократно пытались наступать из Восточной Пруссии, но на наревском, а не на неманском участке фронта. В феврале они были отброшены. В июле две русские (2-я и 11-я Сибирские) дивизии задержали рвущуюся группировку из девяти германских дивизий и сорвали германский план окружения русских армий в Польше. — Ред.)

Немецко-австрийское наступление на Востоке закончилось, а оборона на Западе была непоколебима, и центральные державы использовали осень на проведение военной кампании в Сербии, которая с точки зрения войны в целом была непрямым действием с ограниченной целью, но в своей собственной сфере — решающей по цели. Ее ход, если также учитывать географическую и политическую ситуацию, проливает свет на эффективность этого метода. План основывался на вступлении Болгарии в войну на стороне центральных держав. Прямые австро-германские наступления были перед этим сербами приостановлены. Но теперь с 11 октября 1915 года на Сербию двинулись и болгарские войска; даже теперь, благодаря гористому характеру своей страны, сербы оказывали стойкое сопротивление до тех пор, пока болгарский левый фланг не ворвался обходным путем в Южную Сербию через тыл сербов, отрезав их от франко-британских подкреплений, которые отправлялись из Салоник. После этого крушение было быстрым, и только потрепанные остатки сербской армии (120 тысяч) уцелели при отступлении среди зимы на запад через Албанию к побережью Адриатики (и были эвакуированы на остров Корфу). Эта быстрая концентрация сил против младшего партнера России, Англии и Франции освободила Австрию от опасности с этой стороны и дала Германии свободные коммуникации и контроль над Средней Европой. (Однако в мае 1915 г. в войну на стороне Австрии вступила Италия, которой эти страны пообещали больше. И хотя итальянские наступления на реке Изонцо были крайне бестолковыми, все же они отвлекали силы Австро-Венгрии (в конце 1916 г. 34 дивизии против 43 итальянских). — Ред.)

Операции 1916 и 1917 годов на русском фронте не требуют пространных комментариев, поскольку они были в основном оборонительные на австро-германской стороне и преимущественно прямые на русской стороне. Значение русских операций состоит в том, что они представляют резкий контраст не только обнаженностью своей стратегии, которая покоилась на применении всего лишь веса в прямом воздействии, но и своим моральным эффектом бумеранга. Когда в

1917 году революция предзнаменовала полный коллапс военного вклада России, русские войска были лучше вооружены и лучше экипированы, чем в любое предыдущее время. Но огромные и явно бесполезные потери подорвали боевой дух самых терпеливых, готовых на самопожертвование войск в Европе. Подобный эффект наблюдался в мятежах французской армии после весеннего наступления 1917 года. Большинство волнений вспыхнуло, когда уставшим от резни войскам было приказано вернуться в траншеи. Одна русская операция, имевшая определенные признаки непрямых действий, — это Брусиловский прорыв возле Луцка (от Припяти до румынской границы. — Ред.) в июне (июне — августе) 1916 года. И она обрела это качество случайно, потому что это наступление не имело серьезных намерений. Оно было задумано всего лишь как отвлечение и началось преждевременно по призыву Италии. Никакой подготовки или сосредоточения войск не производилось, а внезапность этого почти случайного наступления привела дремавшую оборону в такой хаос, что в течение трех дней были взяты 200 тысяч военнопленных. (Наступление Юго-Западного фронта (так называемый Брусиловский прорыв 22 мая (4 июня) — 31 июля (13 августа) было подготовлено блестяще. Австрийский фронт (две-три оборонительных полосы) был сокрушен на протяжении 450 км, будучи прорван в нескольких местах. Русские войска продвинулись на 50—120 км — от Припятских болот до румынской границы. Австро-вснгры и немцы потеряли здесь 1,5 млн человек убитыми, ранеными и пленными (в том числе около 450 тысяч пленных). Русские потеряли около 0,5 млн убитыми, ранеными и пропавшими без вести. — Ред.) Редко потрясение от внезапности было столь сильным в плане ее стратегических результатов. Этот прорыв остановил австрийское наступление на Италию. Он вынудил Фалькенхайна снять войска с Западного фронта и тем самым отказаться от своей кампании на истощение под Верденом. Он ускорил вступление Румынии в войну против центральных держав. Он вызвал падение Фалькенхайна и его замену на Гинденбурга и Людендорфа (Гофман в «убыток» их тесной компании был оставлен на Востоке). Хотя вступление Румынии в войну (в конце августа 1916 г., после долгого торга. — Ред.) было предлогом для его снятия, настоящая причина заключалась в том, что его прямая стратегия в 1915 году, узкая по цели и по направленности, позволила состояться русскому «возвращению», которое довершило крушение стратегии 1916 года. «Довершило» — потому что тень провала уже была на плане взятия Вердена Фалькенхайна, который, оставаясь верен догмам, выработанным в XIX веке, ставил целью разгром сильнейшей армии вражеского альянса и сильнейший пункт' в позиции той армии.

Но непрямота и хороший эффект Брусиловского наступления оказались скоротечными. Русское командование слишком поздно переориентировало свои войска в этом направлении. А ведь это диктовал естественный закон войны, который гласит, что продолжение усилий по линии все усиливающегося сопротивления поглотит все русские резервы без какой-либо отдачи. Окончательные потери Брусилова в 1 млн человек (это потери убитыми, ранеными, пропавшими без вести с мая по октябрь. — Ред.) хоть и ужасны по размерам, но могли бы принести пользу; но, будучи свидетельством бездарности и ограниченности русского командования, они привели к моральному банкротству русской военной мощи.

Одержимая навязчивой идеей концентрации сил на этом направлении, Россия позволила Гинденбургу и Людендорфу провести еще один непрямой удар, подобный нанесенному по Сербии в 1915 году. Частично в силу обстоятельств он стал, по сути, более настоящим стратегическим непрямым воздействием. Целью была Румыния. В начале военных действий у нее были 23 пехотные дивизии (а также две кавалерийские дивизии), плохо оснащенные, а ей противостояли семь, и Румыния надеялась, что давление Брусилова и британцев на Сомме и то, что союзные войска находились в Салониках, не даст противнику возможности усилить эти семь дивизий. Можно только сказать, что все эти действия были прямыми и что они не помешали переброске достаточного количества войск, чтобы сокрушить Румынию.

Румынская территория, зажатая межу Трансильванией и Болгарией, имела сильные естественные укрепления по обе стороны Карпат и Дуная, но своей ситуацией она была приспособлена к стратегии непрямых действий. Кроме того, «задворки» Румынии в виде низменности в Добрудже по другую сторону Дуная возле Черного моря создали наживку, которую искусный оппонент мог насадить на свой крючок.

Желание и решение Румынии провести наступление на северо-запад в Трансильванию заставило ее противников применить более искусные непрямые контрманевры, чем предполагалось вначале.

Румынское наступление началось 27 августа 1916 года тремя главными колоннами, каждая примерно но четыре дивизии, двинувшимися на северо-запад через карпатские перевалы в прямом наступлении в направлении Венгерской равнины. Три дивизии были оставлены для охраны Дуная, еще три — в Добрудже, куда русские пообещали прислать подкрепления. Но медленному и осторожному продвижению румынских колонн в Трансильванию, осложненному тем, что противник уничтожал мосты, но не оказывал сопротивления, не угрожали пять слабых австрийских дивизий, которые прикрывали границу до тех пор, пока не были усилены пятью германскими и двумя австрийскими дивизиями. Для выполнения второй половины плана, принятого Фалькенхайном перед его падением, четыре болгарские дивизии с германским усилением и австрийский понтонный парк были переданы под командование Макензена для вторжения с юга в Добруджу.

В то время как румынские колонны вползали с востока в Трансильванию, Макензен 5 сентября атаковал туртукайский плацдарм, разбив три румынские дивизии, защищавшие его. Затем, обезопасив свой фланг со стороны Дуная, он двинулся на восток, глубже в Добруджу, как будто в сторону от Бухареста — наиболее вероятного направления движения. Это был умный моральный удар, потому что автоматический стратегический эффект состоял в том, чтобы отвлечь румынские резервы, намеченные для поддержки трансильванского наступления, которое утратило свой прежний импульс.

Фалькенхайн, которому было поручено командование на этом участке, пошел в контрнаступление, возможно, слишком нетерпеливо и прямолинейно. Он умело сосредоточил свои войска против южной и центральной румынских колонн, пользуясь меньшими, если не минимальными силами для сковывания других оппонентов, которые вряд ли даже нуждались в этом. Но в результате румыны были только отброшены, но не отрезаны от гор. Эта неудача нанесла вред всему германскому плану, ибо, удерживая в своих руках все перевалы, румыны стойко отражали все попытки пробиться по пятам за ними. Его первая попытка продвинуться дальше на запад провалилась, но новый удар принес результаты как раз перед первыми зимними снегопадами. Развернувшись на запад, он сейчас, однако, вошел в Румынию через парадную дверь, и в ходе последующего прямого наступления ему пришлось переправляться через несколько рек. К счастью, когда Фалькенхайн был остановлен на рубеже реки Олт, вмешался Макензен. Макензен перебросил основную часть своих войск из Добруджи мимо Турту-кая в Систово, где 23 ноября отправил их форсировать Дунай. Вопрос спорный, было ли самой выгодной стратегией это оставление его потенциальной позиции в румынском тылу ради наступления по сходящимся направлениям на Бухарест вместе с главными силами. Это наступление позволило Фалькенхайну форсировать Олт, но также дало румынам возможность использовать свою «закрытую» центральную позицию для нанесения опасного контрудара во фланг Макензену, которым тот был почти окружен. Однако, как только эта опасность была отведена, объединенный натиск Фалькенхайна и Макензена выдавил румынскую армию назад через Бухарест, откуда она отошла на линию Серет — Черное море. Германское командование завладело большей частью территории Румынии с ее зерном и нефтью, но не отрезало и не уничтожило румынскую армию, чья моральная и духовная сила заметно укрепилась при сопротивлении неприятелю на последнем этапе его наступления. (Немцев и австрийцев останавливали уже русские соединения — в Румынии уже к 15 ноября действовали 17 русских дивизий, подпирая не очень боеспособные 19–21 румынскую дивизию. Всего же для оказания помощи Румынии русское командование перебросило 35 пехотных и 11 кавалерийских дивизий. Они и остановили натиск врага, образовав так называемый Румынский фронт (с участием румын и лично румынского короля Фердинанда I, формально им командовавшего, на самом деле командовал генерал Сахаров, затем генерал Щербачев (формально «помощники»), — Ред.) Следующим летом это стойкое сопротивление (русских войск при поддержке румын. — Ред.) сорвало германскую попытку оттеснить румын за реку Прут и завершить оккупацию Румынии. Лишь в декабре 1917 года, когда большевистская Россия подписала перемирие с Германией, изолированная Румыния была вынуждена последовать этому примеру.

Глава 11 СРЕДИЗЕМНОМОРСКИЙ, ИЛИ ЮГО-ВОСТОЧНЫЙ ТЕАТР ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ

Итальянский театр военных действий.

Осенью 1917 года Италия была ареной и объектом действий германского командования. И опять конфигурация границы давала ему целый ряд возможностей для географически непрямых действий, которых был лишен его оппонент. А последний и не проявлял склонности попробовать психологический непрямой подход. Итальянская пограничная провинция Венеция образовывала выступ, направленный в глубь австрийской территории, имея на северном фланге австрийские Тироль и Триент (Трентино), а на юге Адриатику. Вдоль границы с Адриатикой протягивалась полоса относительно невысокой местности вдоль реки Изонцо, но затем граница шла вдоль Юлийских и Карнийских Альп, описывая широкую дугу в северо-западном направлении, и далее дуга продолжалась на юго-запад до озера Гарда. Огромный размах альпийских массивов на севере и отсутствие каких-либо ценных объектов не прельщало Италию предпринять наступление в этом направлении. Таким образом, будучи ограничена в отношении наступательных возможностей на севере, Италия была вынуждена предпринять прямое наступление на Австрию в восточном направлении. Итальянский фронт неизбежно находился под потенциальной и вечной угрозой удара со стороны Триента в тыл. Но при столь ограниченном выборе Италия избрала этот путь. В течение двух с половиной лет она упорно продолжала попытки прямых действий, и к этому времени «одиннадцатое сражение» на Изонцо закончилось ничем, итальянские армии едва сдвинулись со своих стартовых позиций, а потери превысили 1 млн 100 тысяч человек, в то время как австро-венгры потеряли около 650 тысяч. В этот период Австро-Венгрия один раз переходила в наступление. Это случилось в 1916 году, когда Конрад Хётцендорф стремился заручиться поддержкой Фалькенхайна в попытке уничтожить Италию прорывом на юг из Триента (Трентино) в тыл итальянских армий, в то время занятых на Изонцо. Но Фалькенхайн, не веря в этот план и «решающие» удары, сосредоточенный на «мясорубка», работавшей под Верденом, уклонился от выделения даже минимума из девяти германских дивизий, которые Конрад просил для того, чтобы не трогать австрийские дивизии на Восточном фронте. Не получив этой помощи, Конрад решил попытаться в одиночку, сняв с Востока некоторые из своих лучших дивизий и тем самым ослабив этот фронт перед Брусиловским наступлением, не получив, однако, адекватных сил для реализации своего итальянского плана. Тем не менее это наступление было весьма близко к успеху.

Если нельзя сказать, что этого никто не ожидал, то была все-таки определенная внезапность, потому что итальянское командование не верило, что у Конрада найдутся силы и средства для широкомасштабного наступления. Это и было широкомасштабное наступление, но все-таки недостаточно крупное. Атака после начала принесла быстрый успех в первые дни, и, хотя Кадорна был умел и быстр в отводе резервов от Изонцо — помимо подготовки к эвакуации оттуда своих складов и тяжелой артиллерии, — все же это была гонка с равными шансами. Наступающие австрийские войска почти прорвались на низменность, но наступление утратило свою энергию из-за отсутствия резервов, и в результате Брусиловского наступления (австрийцы были вынуждены перебрасывать силы на русский фронт) оно заглохло.

Когда Людендорфу спустя 17 месяцев пришла идея нанесения совместного удара в Италии вследствие тяжелого положения в Австро-Венгрии, перспективы были уже менее благоприятными. Он мог потратить только свой тощий генеральский резерв из шести дивизий, а его союзник страдал (морально и материально) от истощения. И из-за отсутствия средств этот план был ограничен до более узкого и более прямого воздействия — удара по северо-восточному участку на рубеже реки Изонцо (здесь, в Словении, она называется Соча), в месте изгиба в Юлийских Альпах. Выбор такого сектора, однако, был сделан по принципу, новому для этого фронта, то есть по линии наименьшего тактического сопротивления. Вначале планом предусматривался только прорыв фронта в районе Капоретто (современный Кобарид в Словении) с последующим разгромом противника на рубеже реки Изонцо фланговым ударом, но потом план стал более амбициозным, но без добавления средств на его претворение в жизнь. Людсндорфу в Капореттто, как и британцам той же самой осенью в Камбре, суждено было дать пример глубокой стратегической ошибки «отрезания ткани не по размеру, нужному для пошива пальто», а попросту — переоценив свои возможности. Людендорф ударился в другую крайность по сравнению с Фалькенхайном, который, собираясь шить пальто, всегда покупал слишком мало материала, а затем вынужден был прикупать еще, так что, в конце концов, пальто оказывалось испорченным, будучи сшитым из отдельных кусков, демонстрируя плохое качество шитья.

24 октября 1917 года началось искусно подготовленное и скрытое наступление, и им был глубоко вбит клин между итальянскими армиями фронта на Изонцо. Неделю спустя оно дошло до реки Тальяменто. Но как только итальянцы отвели свои потрепанные войска, пусть и с потерей большей их части, продолжение Наступления превратилось в чисто прямой натиск на запад, оттеснив итальянцев к реке Пьяве, этой прочной преграде, за которой можно было закрепиться. (С 24 октября по 9 ноября 1917 г. итальянская армия здесь потеряла свыше 10 тысяч убитыми, 30 тысяч ранеными, 265 тысяч пленными, 3152 орудия, 1732 миномета, 3 тысячи пулеметов. Десятки тысяч итальянских солдат дезертировали, их отлавливали и расстреливали. Австро-германцы заняли 14 тысяч квадратных километров территории. Чтобы удержать фронт на Пьявс, сюда было переброшено 5 английских и 6 французских дивизий. — Ред.) Людендорф слишком поздно додумался о переброске резервов в обход Трентино, но потерпел неудачу из-за слаборазвитой сети железных дорог. Армия в районе Трентино сделала неэффективную попытку за счет собственных слабых ресурсов; эта атака уже не принесла результата настоящего удара в тыл, потому что весь итальянский фронт со своими резервами был оттеснен почти до этого же рубежа.

Первоначальная внезапность прошла, австро-германское наступление теперь обрело форму чисто прямого схождения лучей, тесня итальянцев назад в направлении их резервов, боеприпасов, родной земли и союзных подкреплений. И оно принесло неизбежный результат. Но мера достигнутого успеха с такими скудными ресурсами (7 германских и 8 австрийских дивизий с 1922 орудиями и минометами в пух и прах разгромили 25 дивизий итальянцев с более чем 3 тысячами орудиями. — Ред.) сформировала иронические высказывания над отказом Фалькенхайна выслушать более обещающий план Конрада в начале 1916 года.

Балканский театр военных действий.

Перед тем как мы приступим к рассмотрению плана Людендорфа на 1918 год, необходимо проанализировать действия, предпринятые или планировавшиеся его оппонентами в течение последних трех лет за пределами французского и русского фронтов.

В то время как французский и британский штабы во Франции сохраняли неутолимую веру в мощь прямого наступления не только для прорыва траншейной системы полевых укреплений, но и для завоевания решающей победы, сильные сомнения в этом возникли с октября 1914 года в кругах как далеких от окопов, так и близких к ним. Те, кто придерживался такого мнения с перспективы, которую дает расстояние, не все являлись политическими лидерами: сюда входили Галлиени во Франции и Китченер в Англии, который 7 января 1915 года писал сэру Джону Френчу: «Немецкие оборонительные позиции во Франции можно рассматривать как крепость, которую нельзя взять штурмом, а также нельзя полностью окружить, поэтому эти укрепленные позиции можно блокировать, пока операции будут продолжаться в других местах».

Это оспаривалось, в частности, Черчиллем, который считал, что вражеский альянс следует рассматривать как единое целое и что современные события настолько изменили концепции расстояния и его влияние на переброску войск, что удар на каком-нибудь другом театре военных действий будет соответствовать «классическому» наступлению на вражеский стратегический фланг. Здесь можно заметить, что так часто цитируемый в поддержку удержания Западного фронта пример Наполеона скорее свидетельствует о необходимости иных действий. Кроме того, сложилось мнение, что такая операция соответствовала бы традиционной английской стратегии ведения морских десантных операций и позволила бы ей использовать свое военное превосходство морской державы, которым британцы до сих пор в Первой мировой войне использовали недостаточно. В октябре 1914 года лорд Фишер выдвинул план десанта на германском побережье. В январе 1915 года лорд Китченер выступил в поддержку еще одного плана с целью перерезать главную коммуникацию Турции на востоке, высадив десант в заливе Александретта (Искандерунна юго-востоке современной Турции). Послевоенные комментарии Гинденбурга и Энвер-паши (во время войны был фактическим главнокомандующим, вице-генералиссимусом, а генералиссимусом номинально был султан: после войны в 1921–1922 гг. возглавлял басмаческое движение в советской Средней Азии и был убит в стычке с отрядом Красной армии. — Ред.) показали, как это парализовало бы Турцию (скорее, туркам просто пришлось бы оставить Палестину, Сирию и Хиджаз. — Ред.), но это вряд ли оказало бы более обширное влияние или стало бы непрямым воздействием на центральные державы в целом.

Ллойд-Джордж поддерживал переброску основной части британских войск на Балканы, чтобы «войти к неприятелю через заднюю дверь». Но французское и британское командование, уверенные в скором окончании войны во Франции, яростно возражали против любой альтернативной стратегии, подчеркивая трудности транспортировки и снабжения и легкость, с которой Германия, по их мнению, может перебросить свои войска, чтобы отразить эту угрозу. Если и был смысл в этих утверждениях, то их пылкость преувеличила эти сложности. Возражения командования союзников также были маловразумительны, когда применялись к частному варианту балканского плана, выдвигаемому Галлиени. Он предлагал высадку десанта в Салониках как начальной точке для марша на Константинополь с армией, численности которой будет достаточно, чтобы вдохновить Грецию и Болгарию на присоединение и их войск к Антанте. За взятием Константинополя должно было последовать продвижение к Дунаю и вторжение в Австро-Венгрию вместе с румынами. Здесь наблюдается фундаментальное сходство с курсом, фактически избранным в октябре 1918 года; в сентябре указанного года германское военное мнение было склонно рассматривать такой вариант как «решающий», и в первые недели ноября эта угроза, хотя еще не столь близкая, стала важным фактором, ускорившим капитуляцию Германии.

В январе 1915 года Китченер получил призыв великого князя Николая организовать отвлекающий маневр, который уменьшил бы турецкое давление на русские войска на Кавказе. Китченер понимал, что не может обеспечить эти силы, и предложил военно-морскую демонстрацию силы в Дарданеллах, которую Черчилль (тогда первый лорд адмиралтейства, то есть военно-морской министр. — Ред.), оценивая более широкие стратегические и экономические проблемы, предложил из-за невозможности оказания прямой военной помощи русским превратить в попытку форсировать пролив. Его военно-морские советники, хоть и не проявляли энтузиазма, не возражали против этого проекта, и адмирал Карден прямо тут же разработал план. Отряд военных кораблей, в основном устаревших типов, был собран с французской помощью и после предварительного артиллерийского обстрела 18 марта вошел в проливы. Однако из-за подрывов на плавающих минах нескольких кораблей, от попытки пришлось отказаться. (Армада союзников: 11 линейных кораблей, 1 линейный крейсер, 4 легких крейсера, 16 эсминцев, 7 подлодок, 1 авиатранспорт — с 19 февраля долбила турецкие берега по площадям. Затем число линкоров возросло до семнадцати, но результаты обстрелов были безуспешными. — Ред.)

Неясно, принесло бы успех новое скорое наступление, потому что у турок боеприпасы подходили к концу, а в таких условиях минные заграждения можно было бы преодолеть. Но новый морской командующий адмирал де Робек решил не делать этого, пока не подойдет военная помощь. Еще месяц назад военный совет принял решение об объединенном штурме и начал отправку войск под командой сэра Яна Гамильтона. Но так как власти медленно приняли новый план, так же медлительно они и решали вопрос с отправкой необходимых сил, и даже когда они были посланы, причем в недостаточном количестве, еще пришлось тратить несколько недель дополнительно — в Александрии, — чтобы перераспределить войска по их транспортным кораблям, сообразно их тактической принадлежности. Хуже всего то, что эта безалаберная политика начисто исключала возможность для внезапности. Когда в феврале был проведен предварительный обстрел, в районе проливов дислоцировались лишь две турецкие дивизии, а к моменту обстрела корабельной артиллерией их число возросло до четырех. Когда же Гамильтон, наконец, был в состоянии высадить десант, их стало шесть. А у себя под рукой он имел только четыре британские дивизии и одну французскую дивизию — фактически уступая противнику в численности в ситуации, когда естественное превосходство обороны над атакующими было приумножено природными препятствиями района действий. Слабость в количественном отношении и ограниченность миссии (содействие флоту в проходе проливами) вынудила командующего предпочесть высадку десанта на Галлипольском полуострове, нежели на континенте или на азиатском побережье. (18 марта союзный флот предпринял еще одну неудачную попытку прорыва. — Ред.)

25 апреля союзники высадились на южную оконечность Галлипольского полуострова возле мыса Ильяс-баба и севернее мыса Кабатепе, в 25 километрах севернее первой точки высадки по побережью Эгейского моря; в качестве отвлекающего маневра производилась демонстрация высадки в районе мыса Кумкале на азиатском берегу (а также в Саросском заливе на европейском. — Ред.). Но как только краткосрочный выигрыш от тактической внезапности был утрачен, а турки смогли перебросить сюда свои резервы, атакующие не смогли расширить свои два ненадежных плацдарма.

В конце концов, в июле союзное командование решило отправить еще пять дивизий для усиления семи, уже находящихся на полуострове. К тому времени, когда они прибыли, турецкие силы в регионе также возросли — до 15 (14. — Ред.) дивизий. Гамильтон решился на двойной удар — усиленный удар из Кабатепе и новый десант в заливе Сувла в нескольких километрах севернее, — чтобы перерезать полуостров посредине и захватить высоты, господствующие над проливом. Если этот удар выглядит более прямым, чем высадка к северу от Болайыра (то есть в Саросском заливе. — Ред.) или на азиатском берегу, то в его оправдание можно сказать, что он наносился в месте, где вражеское командование его не ожидало, и резервы противника были сосредоточены в других точках. До того, как прибыли подкрепления, только полтора турецких батальона преграждали путь десанту. Время и возможности были упущены из-за неопытности десантных войск и пассивности командиров на местах. Тупик, разочарование и возможность использовать эту неудачу для тех, кто всегда был против этого проекта, вскоре привели к эвакуации полуострова. Вердикт Фалькенхайна относительно Дарданелльской операции был таков: «Если проливы между Средиземноморьем и Черным морем не были бы постоянно закрыты для судоходства Антанты, все надежды на успешный исход войны были бы существенно уменьшены. Россия освободилась бы от своей серьезной изоляции… что давало бы большие гарантии, чем военные успехи… что раньше или позже разгром войск этого титана должен произойти… автоматически». Ошибка содержалась не в концепции, а в исполнении. Если бы британцы использовали в самом начале военных действий даже скромную часть своих войск, которые они в конечном итоге израсходовали по частям, то, по свидетельствам даже вражеских командиров, становится ясно, что все предприятие увенчалось бы успехом. Если Дарданелльская операция была прямым воздействием на Турцию, все же она была непрямым воздействием на основные турецкие армии, в то время воевавшие на Кавказе, и, на более высоком уровне, непрямым воздействием на центральные державы в целом. На фоне мрачных и пустых перспектив во Франции, которым исторический опыт не подарил ни одного луча надежды, дарданелльская идея выглядит как соблюдавшая закон согласования средств и цели столь же тщательно, как нарушило этот закон ее исполнение. (В общей сложности борьба за Дарданеллы продолжалась 259 дней. В ней участвовало со стороны Англии 490 тысяч, Турции — 700 тысяч человек. В ходе ее Англия потеряла убитыми, ранеными и пропавшими без вести 119,7 тысячи, Франция 26,5 тысячи, Турция 186 тысяч человек. Англо-французский флот потерял 6 линкоров, турецкий — 1 линкор. — Ред.)

Палестинский и Месопотамский театры военных действий.

Ближневосточные экспедиции вряд ли вписываются в ноле настоящего исследования. Стратегически они были и слишком отдаленными, чтобы надеяться на какой-то решающий эффект от их исполнения, и, считаясь отвлекающими операциями, они обе вместе поглотили значительно больше сил у британцев, чем удержали вражеских войск. В сфере политики эти экспедиции, однако, сыграли определенную роль. Британия не только в огромной степени и неуклонно прогрессировала, но и отводила опасность от себя и компенсировала потери своих союзников, «собирая сливы во вражеском саду» (то есть захватывая заморские владения противника), в то время как главные силы союзников и противника изнуряли друг друга в схватке за ворота (в этот «сад»), В случае неблагоприятного поворота событий в главном сражении у Британии были козыри, с которыми можно было торговаться, а если поворот был благоприятный, она просто прикарманивала их. Таким образом, есть, по крайней мере, почва для рассмотрения, не заслуживает ли такая тактика совершенствования и развития в теорию большой стратегии, которой бы британцы руководствовались.

Однако локальная стратегия Палестинской экспедиции заслуживает изучения. В самом начале она сочетала в себе недостатки, присущие как прямым, так и непрямым действиям. Наступление развивалось на направлении, которое не являлось для противника неожиданным; к тому же оно было наиболее протяженным и трудным кружным маршрутом к какому-либо важному объекту Турции. После первых двух неудач у Газы, которая охраняла прямой доступ по побережью из Египта в Палестину в марте и апреле 1917 года, осенью были накоплены более мощные силы, и они использовались для менее прямого подхода. План — составленный Четвудом и принятый Алленби после освобождения от командования Мюррея — был настолько непрямым как в географическом отношении, насколько это позволяли доставка воды и небольшая ширина полосы между морем и пустыней. Турецкие укрепления простирались где-то в 32 километрах в глубь материка от Газы, в то время как еще в 16 километрах далее Беэр-Шевы (Биршебы) образовывала удаленный форпост, охранявший восточный край зоны возможного подхода. Действуя втайне, ухищрениями англичане сумели отвлечь внимание турок в сторону Газы; потом Биргасба с ее запасами воды была захвачена обходящим и стремительным ударом с незащищенной стороны. Дальше по этому плану, после отвлекающей атаки на Газу, наносился удар по флангу турецкой главной позиции, а в это время кавалерия из Биршебы выходила в турецкий тыл. Но трудности в снабжении водой и турецкий контрудар на севере от Биршебы сорвал этот маневр, и, хотя турецкий фронт был прорван, решающих результатов достигнуть не удалось. (Перед началом своего наступления 31 октября 1917 г. англичане сосредоточили здесь 7 пехотных и 3 кавалерийские дивизии — до 80 тысяч пехоты, 15 тысяч сабель, 270 полевых и 80 тяжелых орудий. Турки (8-я армия) имели здесь 45 тысяч пехоты, 2180 сабель, 308 орудий и 526 пулеметов. Командовал всеми турецкими армиями фронта бывший начальник германского генерального штаба генерал Фалькенхайн. — Ред.) Турецкие войска откатились назад, в итоге за пределы Иерусалима (на 80 км в узкой полосе Палестины), но они не были разбиты и не отрезаны, как это планировалось.

Решение и попытка добраться до них были отложены на год — до сентября 1918 года. А в это время в пустыне на востоке и на юге некая интересная кампания не только помогала ослабить боевую мощь Турции, но и проливала больше света на стратегию и, в частности, на непрямое воздействие. Этой кампанией было Арабское восстание, мозговым центром которого был Лоуренс. (Томас Эдуард Лоуренс, 1888–1935, по прозвищу Аравийский. Английский разведчик, известный также диверсионной и закулисной дипломатической деятельностью. В 1912–1918 гг. вел разведывательную работу в Сирии, Палестине, Египте и Аравии. В 1920–1922 гг. занимал пост советника по арабским делам при министре колоний У. Черчилле. В 1922–1929 гг. находился в Индии на границе с Афганистаном, в 1928 г. принимал участие в организации мятежа в Афганистане. Погиб в Англии в автомобильной катастрофе. — Ред.) Если оно и подпадает под категорию партизанских войн, которые по природе своей есть непрямое действие, ее стратегия имела настолько научно рассчитанный базис, что нам не следует упускать ее отражение на обычные методы ведения боевых действий. По общему признанию, как экстремальная форма непрямых действий она была наиболее экономически эффективной в тех пределах, в которых применялась. Арабы были более подвижными, но менее способными переносить потери в людях, чем традиционные армии. Турки были почти нечувствительны к потерям в личном составе, но совсем не к потере военных материалов, из-за нехватки которых они страдали. Непревзойденные в способности напряженно сидеть в окопах, стрелять по прямо идущих на них солдатам противника, турки в то же время не были приспособлены и не были в состоянии переносить напряжение быстро меняющейся обстановки. Они пытались удержать огромную часть своей страны с таким количеством солдат, которого было недостаточно, чтобы просто распределить его но сети сторожевых постов на этой территории. И они зависели от длинной и уязвимой транспортной линии коммуникаций, по которой шло снабжение.

Исходя из этих предпосылок и была разработана стратегия, являвшаяся антитезой ортодоксальной доктрине. Если обычные армии, если ими только не командует какой-нибудь Наполеон, стремятся сохранять контакт с противником, арабы старались избегать его. Когда нормальные армии нацелены на уничтожение противостоящих войск, арабы стремились главным образом уничтожить военные материалы и искали их в тех местах, где не было вражеских войск. Но они заходили и дальше. Вместо того чтобы стараться выбить противника, отрезав его от узлов снабжения, они были нацелены на то, чтобы удержать его на месте, позволяя противнику получать скудные рационы, отчего чем дольше держался враг, тем слабее и тем подавленнее становился он. Удары могли воодушевить его на концентрацию и улучшить меры как по снабжению, так и по безопасности. Булавочные уколы заставляли соперника распылять силы. И все-таки при всей своей нестандартности эта стратегия всего лишь приводит к логическому заключению — следованию линии наименьшего сопротивления. Как говорил Лоуренс: «Арабская армия никогда не пыталась удержать или улучшить свое превосходство в одном месте, а, наоборот, отходила и наносила удар в каком-нибудь другом месте. Она применяла самые малые силы самым быстрым образом и в самых удаленных местах. Продолжать операцию до тех пор, пока враг не перегруппировал свои силы, чтобы воспрепятствовать этой операции, было бы равносильно нарушению фундаментального правила этой стратегии — лишить его целей для атаки».

Что же это, если не стратегия, разработанная в 1918 году на Западном фронте? В принципе то же самое, но доведенное до более высокого уровня. Ее применение по отношению к проблеме нормального ведения боевых действий обусловливалось факторами времени, пространства и сил. Если применять активную форму блокады, она по натуре своей будет медленнее приносить результаты, чем стратегия, ставящая своей целью нарушить устойчивость противника. Отсюда если национальные условия требуют быстрого достижения решительного результата, то она выглядит предпочтительней. Но пока достигнуть победы пытаются не с помощью непрямых действий, решение, скорее всего, окажется более медленным, более дорогим и более опасным, чем «стратегия Лоуренса». Отсутствие пространства для маневра и большая плотность войск также являются минусами, притом редко преодолимыми. Обоснованный вывод в этом случае гласит, что в обычных военных действиях выбор должен падать на ту форму непрямых действий, которая нацелена на быстрое принятие решения, «заманивая оппонента в ловушку», если есть хорошая перспектива для ее успеха. В противном случае (либо после того, как эта стратегия потерпит неудачу) выбор должен пасть на такую форму непрямых действий, которая на Целена на достижение конечного результата путем подрыва мощи и морального духа противника. Любой непрямой способ действий будет предпочтительнее прямых действий.

Возможность осуществления стратегии арабского мятежа до завершения не была гарантирована, потому что в сентябре 1918 года, когда она низвела турецкие войска на линии Хиджаз (приблизительно совпадает с линией железной дороги в провинции Хиджаз, связывающей Дамаск и Медину. В Первую мировую войну неоднократно разрушалась партизанами Лоуренса во время Арабского восстания, которые устраивали засады на турецкие поезда. — Пер.) до состояния паралитической беспомощности, главные турецкие силы в Палестине были разбиты в единственном решающем сражении. Однако в этом ударе Алленби арабские войска сыграли по крайней мере значительную роль.

Следует ли эту финальную операцию в Палестине классифицировать как кампанию или сражение, завершившееся преследованием, установить трудно. Потому что они были открыты войсками, находившимися в контакте, и полная победа была достигнута до того, как этот контакт был разорван, так что, похоже, они подпадают под категорию сражений. Но победа была достигнута главным образом стратегическими средствами, а доля боевых действий была незначительной.

Это привело к занижению достигнутого результата, особенно среди тех, чья шкала ценностей подчинена догме Клаузевица, гласящей, что кровь — это цена победы. Если у Алленби и было более чем двойное превосходство в людях, хотя и меньше в артиллерии, баланс сил не был столь явно в его пользу, как при первоначальном наступлении британцев на Палестину, которое закончилось провалом. И многие другие наступления при подобном превосходстве сил завершились неудачно как в мировую войну, так и ранее.

Более серьезное «занижение» можно отнести на счет постепенного падения боевого духа. Но если полностью исключить благоприятные условия сентября 1918 года, эти операции заслуживают своего места в ряду среди исторических шедевров за свой размах и исполнение. Если бы предмет обсуждения не был таким сложным, то это почти уникальная картина идеального замысла, причем идеально реализованного, по крайней мере в общих чертах.

Этот план в избытке подкрепляет определение стратегии, данное Виллизеном (Вильгельм Виллизен, 1790–1879, германский военный теоретик, профессор Берлинской военной школы (академии). Свои теоретические взгляды изложил в книге «Теория большой войны»: В 4 т., 1840–1868. — Ред.), что это «наука о коммуникациях», а также наполеоновскую максиму о том, что «весь секрет войны состоит в том, чтобы стать хозяином коммуникаций». Потому что этот план был нацелен на то, чтобы сделать британцев хозяевами всего и всех видов турецких коммуникаций. Отрезать вражеский фронт от путей снабжения — значит парализовать его физическую структуру. Перекрыть путь его отступления — это значит парализовать его моральную организацию.

А уничтожить его линии «внутренней связи» — которыми передаются и получаются приказы и доклады — это значит парализовать его сенсорную организацию, жизненно важное соединение между мозгом и телом. Третьего здесь стремились добиться и добились с помощью военно-воздушной силы. Она изгнала всю вражескую авиацию из воздушного пространства, сделав вражеское командование слепым, а затем бомбежкой основной телеграфной и телефонной станции в Афуле сделала его еще и глухим и немым. Вторая фаза этой операции легко и умело последовала за перехватом железной дороги у Дераа (Даръа) арабами, в результате чего временно — а это было все, что требовалось, — прекратилось снабжение из Турции. Это оказало сильное психологическое воздействие на турецкое командование, которое было вынуждено направить в Даръа часть своих скудных резервов.

Три так называемые турецкие «армии» зависели от единственной артерии — железной дороги из Дамаска, разветвлявшейся в Даръа, одна линия шла на юг через Хиджаз, другая поворачивала на запад через реку Иордан и Афулу, откуда, в свою очередь, одна ветка идет к морю в направлении Хайфы, а другая — в южном направлении к железнодорожным станциям снабжения 7-й и 8-й турецких армий; 4-я армия, находившаяся восточнее реки Иордан, в вопросах снабжения зависела от Хиджазской железной дороги. Если взять в свои руки Афулу и переправу через Иордан возле Бейсана (Бет-Шеана), то можно было перерезать коммуникации 7-й и 8-й армий, а также перехватить их линии отхода, за исключением трудного пути, ведущего в необитаемый район восточнее реки Иордан. Захват Даръа дал бы возможность англичанам перерезать коммуникации всех трех турецких армий и лишить 4-ю армию наиболее безопасного пути отхода.

Даръа располагался слишком далеко, чтобы можно было достичь его от британских позиций за время достаточно короткое, чтобы оказать быстрое влияние на ситуацию. К счастью, в распоряжении британцев были арабы, способные, словно привидения, возникнуть из пустыни, нагрянуть и перерезать все три железнодорожные ветки. Но ни суть арабской тактики, ни природа страны не позволяли организовать нечто вроде стратегического барьера поперек турецкого тыла. Поскольку Алленби стремился к быстрому и полному достижению успеха, ему пришлось подыскать более близкое место для такого барьера, и район реки Иордан и горных цепи к западу от него можно было использовать, чтобы преградить врагу путь отхода. Железнодорожный узел в Афуле и мост через Иордан возле Бейсана (Бет-Шеана) находились на расстоянии 96 километров, следовательно, в диапазоне «досягаемости» бронемашинами и кавалерией при условии, что эти жизненно важные пункты можно будет достичь без препятствий. Проблема состояла в том, чтобы найти такой маршрут, на котором врагу будет трудно организовать оборону вовремя, и гарантировать, чтобы он этого не сделал. И как же она была решена? Плоская прибрежная равнина Шарон (Хашарон) предоставляла коридор к Ездрилонской равнине (долина пересыхающей реки Нахр-Мукатта, ныне река Кишом на севере Израиля) и к Израильской долине (долина Эль-Гор), где располагаются Афула и Бейсан (Бет-Шеан). Этот коридор прерывался единственной дверью, настолько далеко в глубине, что она и не охранялась, так этот проход был создан узким горным поясом, отделяющим береговую равнину Хашарон от Ездрилонской равнины, лежавшей в глубине материка. Но вход в коридор был заперт и перегорожен траншеями турецкого фронта.

С помощью долго длившейся «психологической подготовки», в которой взамен снарядов использовалась хитрость, Алленби отвлек внимание противника от побережья, переключив его на иорданский фланг. В этом ему помогала сама неудача двух попыток наступления к востоку от реки Иордан в течение весны. В сентябре, в то время как внимание турок все еще было приковано к востоку, войска Алленби тайно перемещались на запад, пока в секторе возле побережья их прежнее двойное численное превосходство не выросло в. пятикратное. (Боевые силы англичан достигали 57 тысяч штыков, 12 тысяч сабель и 540 орудий. У турок было 32 тысячи штыков, 2 тысячи сабель и 402 орудия. — Ред.) 19 сентября после пятнадцатиминутного интенсивного артиллерийского обстрела пехота пошла вперед, захватив две линии неглубоких турецких траншей, а потом покатилась в глубь материка, как будто огромная дверь распахнулась на своих петлях. Кавалерия ринулась в открытую дверь и, промчавшись сквозь коридор во главе со своими броневиками, захватила проходы к Ездрилонской равнине. Этот переход своим успехом во многом обязан тому факту, что военно-воздушные силы сделали турецкое командование глухим, немым и слепым. На следующий день поперек турецкого тыла был создан стратегический барьер. Их единственная оставшаяся дорога для отступления вела на восток через Иордан. Они могли бы достичь ее, но тут свое слово сказала авиация, поскольку прямое продвижение пехоты шло медленно из-за упрямого сопротивления турецких арьергардных частей. Рано утром 21 сентября британские самолеты заметили большую колонну — практически все, что уцелело от двух турецких армий, — спешащую по крутому узкому ущелью от Наблуса к Иордану. Четырехчасовая атака вынудила эту процессию остановиться. Этот момент можно считать концом существования 7-й и 8-й «армий». Остальное было похоже на то, как пастухи сгоняют скот в одно место.

К востоку от Иордана, где не было никаких возможных стратегических барьеров, судьбой 4-й «армии» стало быстрое истребление скорее под непрекращающимися булавочными уколами, чем от боевых действий в чистом виде. Далее последовало взятие Дамаска. Эта победа потом была использована в наступлении на Алеппо (Халеб), которого едва успели достичь, как Турция, под более неминуемой угрозой крушения Болгарии и наступления армии Мильна из Салоник на Константинополь и ее тыл, 31 октября капитулировала. (Армия Бартело салоникского фронта наступала через Софию к румынской границе, армия Анри через Белград вторглась в Австро-Венгрию. Всего в составе Салоникского фронта ко времени прорыва болгарского фронта 15–18 сентября 1918 г. (после 24-часовой артподготовки) у союзников было 667 тысяч человек и 2070 орудий. Против них сражались 11-я германская армия (в большинстве из болгар, офицеры немцы) и австрийский корпус, всего 400 тысяч человек. — Ред.)

Анализируя эту решающую победу в Палестине («великая» английская победа — после многих месяцев сидения над 32 тысячами турок. — Ред.), следует отметить, что турки все еще были в состоянии держаться под натиском британской пехоты до тех пор, пока не стало известно, что у них в тылу возник стратегический барьер, а это произвело свой неизбежный и неизменный моральный эффект. Более того, из-за существовавших предварительных условий окопной войны пехоте было необходимо «взломать замок». Но как только этим были восстановлены обычные условия ведения боевых действий, победа была добыта с помощью мобильных соединений, которые составляли всего лишь толику от общих боевых сил. Изящество этого конкретного примера непрямых действий ограничивается подготовкой операции; исполнение зависело целиком от нарушающего устойчивость противника и деморализующего применения мобильности, которая в крайней степени своей и была внезапностью, применяемой в момент, выбранный полководцем.

Еще один юго-восточный театр военных действий требует короткого замечания — это Салоники. Отправка союзных войск туда имела место в результате запоздалой и неэффективной попытки оказать помощь сербам осенью 1915 года. Только три года спустя настало время наступления, имевшего жизненно важные последствия. Но сохранение за собой опорного пункта на Балканах для того периода было необходимо по политическим причинам, а также и потому, что там потенциально могли развернуться военные действия. Мудрость и необходимость удержания такого огромного количества вражеских войск, в конечном итоге почти полумиллиона, в месте, которое немцы насмешливо называли своим «самым большим лагерем для интернированных», может вызывать сомнения.

Глава 12 СТРАТЕГИЯ 1918 ГОДА

Любой анализ хода военных действий в последний год Первой мировой войны зависит и неотделим от понимания ситуации на море, которая ему предшествовала. Поскольку военного решения вопроса добиться быстро не удавалось, морская блокада все более и более оказывала влияние на военную ситуацию.

В самом деле, если будущему историку придется выбирать один день как решающий для исхода мировой войны, он, возможно, выберет 2 августа 1914 года — еще до вступления Англии в войну, — когда господин Уинстон Черчилль в 1:25 отдал приказ о мобилизации Британского военно-морского флота. Этому флоту не будет суждено записать на свой счет новый Трафальгар, но он внесет в победу союзников больше, чем какой-либо другой фактор. Дело в том, что военно-морской флот был инструментом блокады, и как только туман войны рассеялся, в более четкой атмосфере нынешних послевоенных лет эта блокада обретает все большие и большие пропорции, все более явно превращаясь в решающее средство в этой борьбе. В этой связи уместно сравнение блокады с известными «смирительными рубашками», которые обычно надевались в американских тюрьмах на заключенных, не подчиняющихся тюремным правилам, и эта рубашка постепенно затягивалась так, что сперва стесняла движения заключенного, а потом душила его, и чем теснее в ней было находиться и чем дольше все это продолжалось, тем слабее становилась воля заключенного к сопротивлению и тем более деморализующим образом действовало это ощущение сдавливания.

Беспомощность провоцирует безнадежность, и история считает такую потерю надежды, а не потерю людской силы тем фактором, который решает исход войны. Ни один историк не станет недооценивать прямой результат влияния полуголодного состояния немецкого народа на финальное крушение «внутреннего фронта», Но, отодвинув в сторону вопрос, насколько способствовала военному поражению революция, неосязаемый, но всеохватывающий фактор блокады следует учитывать в каждой работе о военной ситуации.

Является установленным фактом, что потенциальная угроза, если, может быть, не эффект самой блокады, побудила немцев предпринять свою первую кампанию подводной войны в феврале 1915 года. Это не только дало Британии повод освободить себя от требований Лондонской декларации и затянуть узел блокады — объявив о своем праве перехватывать и досматривать все корабли, подозреваемые в перевозке товаров в Германию, — но торпедирование немцами «Лузитании» придало Соединенным Штагам важнейший, хотя и запоздалый импульс для вступления в войну, что помогло ослабить трения между Британией и Соединенными Штатами, вызванные этой ужесточающейся блокадой. Два года спустя экономическая напряженность, порожденная блокадой, побудила германское военное руководство разрешить возобновление «неограниченной» и интенсивной подводной войны. Зависимость Британии от поставок морем продовольственных товаров для снабжения своего населения и поддержания своих армий была слабым пунктом в ее обороне, а по природе более быстрый эффект подводной формы блокады придал силу аргументу, что это непрямое воздействие уровня большой стратегии нанесет смертельный удар. Хоть эти расчеты и нельзя назвать совершенно верными для всех случаев, Британия подошла критически близко к тому, чтоб доказать на себе их правильность. Потери в судах выросли с 500 тысяч тонн водоизмещения в феврале до 875 тысяч тонн в апреле, а когда контрмеры в сочетании с недостаточными ресурсами Германии в подводных лодках привели к ослаблению блокады, у Британии было продовольствия, достаточного для поддержания своего народа, лишь на шесть недель.

Надежды германских лидеров на экономическое решение были вызваны их опасениями экономического краха и побудили их приступить к подводной войне, причем было совершенно ясно (и почти несомненный риск принимался), что это заставит Соединенные Штаты вступить в войну против Германии. И 6 апреля 1917 года этот риск превратился в реальность. Но хотя, как рассчитывала Германия, Соединенным Штатам требовалось много времени на развертывание и переброски своей армии, их вступление в войну оказало быстрый эффект на затягивание удавки морской блокады. Как участвующая в войне сторона, Соединенные Штаты действительно орудовали этим экономическим оружием с решимостью и целеустремленностью, невзирая на остававшихся нейтралов и далеко превосходя самые дерзкие претензии Британии за прошедшие годы противоречий по поводу этих прав нейтралов. Блокаде уже не мешали возражения нейтральных стран, а вместо этого соучастие Америки превратило ее в петлю-удавку, в тисках которой Германия постепенно охромела, поскольку ее военная мощь основывалась на экономической выносливости — истина, которую слишком часто упускали из виду. Эту блокаду можно классифицировать как большую стратегию непрямых действий, которой невозможно было эффективно сопротивляться, и она была того типа, который не таит в себе никакого риска, кроме своей медлительности в получении результата. Однако эффект в соответствии с законом сохранения количества движения стремился к наращиванию скорости с течением времени, и в конце 1917 года державы центрального блока уже вовсю ощущали его суровость. Именно это экономическое давление не только побудило, но и принудило Германию к военному наступлению 1918 года, которое в случае провала становилось для нее самоубийством. Ввиду отсутствия серьезных мирных инициатив у немцев не было иного выбора, кроме как между этим наступлением и постепенным истощением, заканчивающимся фактическим поражением.

Если бы после Марны 1914 года или даже позже Германия осуществляла стратегию обороны на Западе и наступления на Востоке, исход этой войны мог бы быть совсем другим. Потому что, с одной стороны, она, безусловно, могла окончательно оформить свою мечту о Mittel-Europa (Центральной Европе), а с другой стороны, блокада все еще ее не душила и вряд ли могла быть эффективно ужесточена, пока Соединенные Штаты оставались вне конфликта. Имея целый пояс из стран Центральной Европы под своим контролем, а Россию — выведенной из войны да еще и оказавшейся в полной экономической зависимости, сложно было бы предположить, что усилия Британии, Франции и Италии могли бы сделать больше, чем вынудить Германию уступить преимущества, которые могут играть роль на переговорах, в виде Бельгии и Северной Франции в обмен на бесспорное сохранение ее завоеваний на Востоке. Великая Германия, возросшая и в своей потенциальной мощи, и в ресурсах, вполне могла позволить себе пожертвовать желанием военной победы над западными союзниками. Действительно, отказаться от целей, которые «не стоят свеч», — это разница между великой стратегией и грандиозной глупостью.

Но в 1918 году этот шанс был уже упущен. Экономическая выносливость страны была серьезно подорвана, а все туже стягивающаяся блокада уменьшала ее быстрее, чем любое запоздалое вливание экономических ресурсов из завоеванной Румынии и Украины могло его восстановить.

Таковы были условия, в которых проходило финальное германское наступление, эта ставка на спасительное военное решение вопроса. Высвобождение войск с русского фронта дало ей превосходство в живой силе, и все же заметно меньшее, чем то, которым обладали союзники во время своих наступательных кампаний. В марте 1917 года 178 французских, британских и бельгийских дивизий были сосредоточены против 129 германских дивизий. (Наконец 1916 г. против русских на русском, румынском, где русским помогали 19 румынских дивизий, кавказском (включая Иран) фронтах действовало 74 немецких, 49 австрийских, 31 турецкая, 3 болгарские дивизии — всего 157 дивизий. — Ред.) В марте 1918 года у немцев было 192 дивизии против 173 союзных дивизий — учитывая пропорционально в два раза больший численный состав американских дивизий, из которых прибыли 4,5 дивизии (по другим данным, 193 дивизии против 181 у союзников. Немцы имели 2 млн 037 тысяч человек, из них 1 млн 370 тысяч штыков, 15 700 орудий, в том числе более 6 тысяч тяжелых, 2890 самолетов и всего 10 танков. У союзников было 2 млн 158 тысяч человек, из них 1 млн 378 тысяч штыков, 15 751 орудие, в том числе 6373 тяжелых, 3784 самолета и 893 танка. — Ред.). Если немцы смогли добавить чуть больше с Востока, то американский поток живой силы и техники под давлением чрезвычайности ситуации быстро преобразился из маленькой струйки в реку. Из общего числа германских дивизий 85, известных как «штурмовые», находились в резерве, а из союзных в общей сложности 62 (по другим данным, 60 пехотных и 9 кавалерийских. — Ред.), но без какого-либо централизованного контроля; дело в том, что план создания общего резерва в 30 дивизий под началом Версальского военного исполнительного комитета был сорван, когда Хейг (1861–1928, в период Первой мировой войны командовал сначала корпусом, с 1915 г. до конца войны главнокомандующий английскими войсками во Франции. С 1917 г. фельдмаршал. После войны был главнокомандующим английскими войсками. — Ред.) объявил, что не может внести свою квоту из 7 дивизий. Когда пришло время испытаний, соглашение о взаимной помощи, заключенное между французским и британским командующими, оказалось фикцией. Катастрофа ускорила принятие запоздалой меры, и по предложению Хейга вначале координатором действий союзников, а затем и главнокомандующим союзными армиями был назначен Фош. (Что было естественно, если учесть, что французских войск на Западном фронте было вдвое больше — на конец 1916 г. там было 104 французских, 6 бельгийских дивизий, а также 2 русские бригады. — Ред.)

Германский план отличало стремление обеспечить тактическую внезапность более тщательно и более дальновидно, чем это наблюдалось в любой из более ранних операций этой войны. Надо заметить в похвалу германскому командованию и штабу, что они осознали, что отсутствие внезапности — это препятствие, которое нельзя компенсировать численным превосходством, и, как только оно создано, его редко преодолевают. Что эффективная внезапность может быть достигнута только с помощью хитроумной смеси из многих вводящих в заблуждение противника мероприятий. Что только такой хитроумный ключ может распахнуть ворота в этом стене позиционной обороны, выстраивавшейся длительное время. Короткой, но интенсивной артподготовке с использованием химических снарядов было суждено стать главным элементом — Людендорф (так у автора. Но все-таки начальником Генштаба (с августа 1916 г.) и фактическим главнокомандующим был Гинденбург. Хотя Людендорф (1-й генерал-квартирмейстер Верховного командования германской армии с августа 1916 г.), являясь непосредственным помощником Гинденбурга, фактически часто руководил действиями войск. И далее в тексте «Людендорф» (у автора) следует понимать как «Гиндснбург и Людендорф». — Ред.) не смог уяснить для себя значение танков и их использование в операции. Но, кроме того, пехота была обучена новой тактике проникновения, ведущая идея которой состояла в том, что передовые отряды должны разведать слабые места в обороне противника и проникнуть сквозь них, а резервы направляются на поддержку успеха, а не для того, чтобы восстанавливать положение в случае неудачи. Штурмовые дивизии планировалось перебрасывать по ночам, массы артиллерии втайне перевозились близко к фронту и должны были открыть огонь без предварительной пристрелки. Кроме того, демонстративная подготовка к наступлению, проведенная на других участках фронта, помогала ввести противника в заблуждение относительно места решающего удара.

Но и это еще не все. Из опыта безуспешных наступлений союзников Людендорф сделал вывод, что «решение тактических задач должно предшествовать достижению чисто стратегических целей, так как преследование этих целей будет бесполезно, если не будет обеспечен тактический успех». Ввиду отсутствия стратегических непрямых действий это, несомненно, верно. Отсюда в германской доктрине новая тактика должна была сопровождаться новой стратегией. Одна была естественным следствием другой, и обе базировались на новом или возрожденном принципе, то есть придерживались линии наименьшего сопротивления. Условия 1918 года во Франции ограничивали возможности для избрания линии наименьшего ожидания, да и Людендорф не пытался ее избрать. Но когда армии противника растянулись в непосредственном соприкосновении, занимая эшелонированную и глубокую линию обороны, быстрый прорыв, за которым следует быстрое развитие успеха вдоль линии наименьшего сопротивления, мог бы близко подвести к цели, которая обычно достижима только при действиях по линии наименьшего ожидания.

Прорыв немцев оказался стремительным, использование его результатов быстрым. И тем не менее этот план провалился. В чем же была ошибка? После этих событий и после войны главный огонь критики сосредоточился на том, что тактическое заблуждение заставило Людендорфа изменить направление удара и рассредоточить свои силы, сконцентрироваться на тактическом успехе в ущерб стратегической цели. Похоже (к тому же так и говорилось), что основной принцип действия был ошибочным. Но более близкое изучение германских документов, когда это стало возможным, и собственных приказов и поручений Людендорфа проливает иной свет на этот вопрос. Вероятно, на самом деле истинная ошибка коренилась в неспособности Людендорфа воплотить на практике новый принцип, который он принял в теории; что он либо не уловил, либо упустил все последствия, которые влечет за собой эта новая стратегическая теория. Потому что в действительности он рассредоточил слишком большую часть своих резервов, пытаясь скомпенсировать тактические неудачи на отдельных участках фронта, и слишком долго колебался перед принятием решения воспользоваться своим тактическим успехом.

Проблемы начались еще при выборе им участка для нанесения главного удара. Он был осуществлен силами 17, 2 и 18-й армий на 106-километровом фронте между Аррасом и Ла-Фером. Рассматривались два альтернативных предложения. Первое — атаковать фланги Верденского выступа — было отклонено по той причине, что там была неблагоприятная местность, что этот прорыв вряд ли привел бы к решающему результату и что французская армия слишком хорошо восстановила силы после почти годового «курса выздоровления», который никто не прерывал. Другое — атаковать между Ипром и Лансом, хотя и поддерживалось стратегическим советником Людендорфа Ветцелем, а также принцем Рупрехтом, командовавшим фронтом между Ссн-Кантеном и морем, было отвергнуто, потому что здесь пришлось бы столкнуться с основной массой британской армии, и потом, эти низменные территории высыхают слишком поздно (очевидно, вторая, а не первая причина. — Ред.).

Выбор нал на сектор Аррас — Ла-Фер, исходя из соображений, что помимо того, что здесь местность была благоприятной, этот сектор был самым слабым по средствам обороны, защищающимся войскам и резервам. Более того, он располагался близко к стыку между французской и британской армиями, и Людендорф надеялся расколоть их, а потом разгромить британцев, которых он считал серьезно ослабленными (морально. — Ред.) продолжительными боями под Ипром. (В ходе попыток наступать под Ипром англичане с 31 июля но 10 ноября продвинулись (лишь местами) до 6 км, потеряв 400 тысяч убитыми, ранеными и пропавшими без вести. Хотя использовали колоссальное количество артиллерии (и горы снарядов), танки и т. д. Немцы, отразившие английские удары, потеряли 240 тысяч человек. — Ред.) Но хотя относительная слабость этого сектора была справедливой в целом, эта классификация была расплывчатой и неточной. Северная треть сектора фронта германского наступления была сильной и прочно удерживаемой британской 3-й армией из 14 дивизий (четыре в резерве), в то время как основная часть британских резервов находилась на этом фланге, который также мог получить и получал своевременную поддержку от других британских армий, дислоцированных к северу. Оставшиеся две трети сектора, на который пришелся германский удар, удерживала британская 5-я армия. Центральная часть, противостоявшая германской 2-й армии, удерживалась 7 дивизиями (две в резерве). Южная часть, располагавшаяся перед германской 18-й армией, также удерживалась 7 дивизиями (одна в резерве).

Но Людендорф придал своей 17-й армии под Аррасом 19 дивизий для начальной атаки только ее левым флангом на фронте в 15 километров. Южнее наступала 2-я армия. Так как британский выступ в направлении Камбре не намечался для прямой атаки, но ставилась задача только сковать его, эта 6,5-километровая полоса была адекватно занята двумя германскими дивизиями, а у 2-й армии было 18 дивизий для наступления на 15-километровом фронте. На крайнем юге по обе стороны от Сен-Кантена наступала 18-я армия. Людендорф выделил ей лишь 24 дивизии для наступления на фронте в 32 километра. Отсюда мы видим, что ей была отведена лишь половина мощи по отношению к другим армиям. Несмотря на этот принцип, он распределял свои силы в соответствии с вражеским потенциалом, а не концентрируя их против пунктов слабейшего сопротивления. Направление, заданное в его приказах, еще более подчеркивало этот момент. Главный удар наносился к северу от Соммы. 17-я и 2-я армии после прорыва оборонительных позиций союзников должны были устремиться на северо-запад, оттесняя британцев в направлении побережья, в то время как река Сомма и 18-я армия должны были обеспечивать их новый фланг. Этот план претерпел радикальные изменения при исполнении, и внешне выглядело, что он придерживается линии наименьшего сопротивления, потому что Людендорф имел быстрый успех там, где на это не рассчитывал, и потерпел неудачу там, где больше всего ожидал успеха.

Наступление началось 21 марта, и его внезапности помог ранний утренний туман. Прорыв был произведен, однако, к югу от Соммы, где оборона была наименее мощной (но атакующие силы слабее), но продвижение затормозилось под Аррасом, что повлияло на весь ход наступления к северу от реки. Такой результат вполне поддавался расчету. Но Людендорф, все еще нарушая свой новый принцип, потратил последующие дни в попытке оживить свое наступление против стойкого и твердо державшегося «бастиона» фронта союзников и Арраса, сохраняя это направление в качестве линии главного удара. В то же время он придерживал 18-ю армию, которая наступала на юге без серьезных помех со стороны своих оппонентов. Еще 26 марта он издал приказ, запрещающий ей переправляться через Авр и требующий от нее продвигаться теми же темпами, что и соседняя, 2-я армия, которая, в свою очередь, сдерживалась из-за очень ограниченного успеха в наступлении 17-й армии под Аррасом. Так что мы видим, что в действительности Людендорф был склонен к тому, чтобы разгромить британскую армию, уничтожив ее самый сильный сектор сопротивления посредством прямого наступления. И из-за этой навязчивой идеи он не сумел, пока это не стало слишком поздно, бросить на чашу весов свои резервы по линии наименьшего сопротивления к югу от Соммы. Намечавшийся поворот на северо-запад мог бы получиться, если бы был совершен после обхода фланга и тогда был бы нацелен на тыл аррасского «бастиона». 26 марта наступление к северу от Соммы (левым крылом 17-й армии и правым 2-й армии) явно ослабевало из-за потерь, ценой которых доставались ее трудные завоевания. К югу от Соммы левый фланг 2-й армии дошел и оказался в некотором затруднении на опустошенных полях прежних битв на Сомме — а это тормоз для продвижения вперед и снабжения. Одна 18-я армия продвигалась вперед с незамедляющейся стремительностью.

Ситуация заставила Людендорфа принять новый план, но не отказываясь от старого. Он назначил на 28 марта новое и прямое наступление на высоты возле Арраса — правым флангом 17-й армии, а за этим должно была последовать наступление 6-й армии сразу к северу между Вими и Ла-Басс. Но многообещающая ситуация к югу от Соммы привела его к мысли назначить Амьен в качестве главной цели для 2-й армии. И даже тогда он удержал 18-ю армию, не дав ей обойти с фланга очаг сопротивления в Амьене без своего приказа! И Амьен, будучи признан дополнительной главной целью, должен был быть взят прямым наступлением по неблагоприятной территории.

28 марта началось наступление на Аррас, причем, не замаскированное туманом или внезапностью, и оно потерпело неудачу, столкнувшись с хорошо организованным сопротивлением 3-й английской армии Бинга. И только тогда Людендорф отказался от своей первоначальной идеи и направил свой главный удар и некоторые остававшиеся у него резервы на Амьен. Но при этом он приказал 18-й армии выждать два дня. Когда 30 марта наступление возобновилось, у нее оставалось мало сил, и она продвинулась недалеко, столкнувшись с сопротивлением, которому было подарено время на упрочение обороны, да к тому же его укрепили французские резервы, которые непрерывно вливались, как цемент, в эту ослабевшую стену. Это был первый день, когда их артиллерия, прибывшая после пехоты, вступила в действие со всей мощью. Далее германский удар наносился 4 апреля 15 дивизиями, из которых лишь четыре были свежими, и также был малоуспешен. Вместо того чтобы вести борьбу на истощение, Людендорф отменил наступление на Амьен. Без передышки он всеми своими силами нанес удар в стык между британскими и французскими армиями. Еще 24 марта Петен поделился с Хейгом опасениями, что, если немецкое наступление продолжит развиваться в этом направлении, ему придется оттянуть французские резервы на юго-запад для прикрытия Парижа. Как мало требовалось германского давления, чтобы превратить трещину в зияющую пропасть! Данный эпизод — это еще одно свидетельство исторической истины, что стык — это наиболее чувствительная и выгодная точка для атаки, а также то, что вклиниться в стык войск противника труднее, если их фланги тесно примыкают друг к другу, и, напротив, легче, когда войска противника рассредоточены на широком фронте, и тем более легко, если они действуют в отрыве друг от друга. В ситуации, когда значительная часть его резервов удерживала большой выступ к югу от Арраса, Людендорф развернулся, хотя и без особой уверенности, чтобы начать новое наступление далее на север. 25 марта он дал приказ подготовить мелкомасштабное наступление между Ла-Басе и Армантьером в качестве меры для расширения полосы прорыва. После провала своего наступления под Аррасом 28 марта он развил свой замысел. За атакой южнее Армантьера через 24 часа должно было последовать наступление к северу от этого города, зажимая его в клещи. Из-за запоздавшего приказа эта атака была подготовлена лишь к 9 апреля, и даже тогда она замышлялась лишь как средство отвлечения сил противника. Но ее потрясающий ранний успех, которому опять способствовал ранний утренний туман, против ослабленного сектора заставил Людендорфа постепенно дать данному направлению статус направления главного удара. 9 апреля к югу от Армантьера 9 германских дивизий, имея еще пять дополнительных в ближнем резерве, обрушились на 1 португальскую и 2 британские дивизии на фронте протяженностью 15 километров. На следующий день 4 дивизии пошли в атаку к северу от Армантьера на фронте 9 километров. Как только сопротивление стало крепнуть, в бой бросались свежие дивизии поодиночке, покуда к концу первой недели мая их не было введено в бой более сорока. Тем самым Людендорф постепенно перешел к войне на истощение сил.

Британцы отступили почти к своим базам и к морю, но их сопротивление остановило германскую приливную волну после 16-километрового продвижения совсем недалеко от важного железнодорожного узла Азбрук. Затем, 17 апреля, Людендорф попытался нанести сходящиеся удары по обе стороны Ипра, но эти действия ожидались противником и были почти сведены к нулю непрямым ударом Хейга с разворотом его фронта здесь в течение предыдущих 48 часов. Когда этот план не удался, Людендорф вернулся к чисто прямому наступлению к югу от Ипра, куда прибыли французские резервы, чтобы сменить своих коллег на части этого фронта. Наступление 25 апреля, обрушившееся на стык фронта союзников, прорвало их оборону у высоты Кеммель, но Людендорф не стал пользоваться плодами своего успеха из опасения контрудара. В ходе всей операции он выделял свои резервы с осторожностью, слишком поздно и в количествах слишком малых для достижения реального успеха. После провала первого наступления он, похоже, мало верил во второе, а после финального усилия 29 апреля он остановил наступление. Но он планировал лишь временную приостановку, пока не сможет оттянуть французские резервы на их собственный фронт, а затем планируя нанести последний и решающий удар по британцам во Фландрии. Он уже приказал начать приготовления к наступлению на сектор Шмен-де-Дам между Суасоном и Реймсом, но оно было готово лишь к 27 мая — главным образом из-за его собственной затяжки с продолжением наступлением во Фландрии, что вызвало истощение резервов. Разведка ставки американских войск в Европе предсказала место и приблизительную дату этого наступления, но к этим предупреждениям прислушались лишь в самый последний час, когда 26 мая их подтвердили показания пленного. Уже было слишком поздно укреплять оборону, кроме как поднять войска по тревоге, но это предупреждение позволило начать переброску резервов. На следующее утро удар был нанесен 15 дивизиями против семи, и, хотя наступление не было замаскировано никаким покрывалом из тумана, немцы преодолели Эну и к 30 мая достигли Марны. И вновь к Людендорфу пришел успех, к которому он не готовился и которого он не желал. Виновник сюрприза сам был удивлен. Начальный успех не только привлек сюда слишком большую долю его собственных резервов, но и утратил свой эффект, потому что немецкие резервы не могли одолеть в этой гонке резервы союзников.

Масштабы первоначального успеха, однако, наводят на размышления из-за отсутствия тумана и того факта, что сейчас превосходство в силах у наступающих было меньше, чем у их предшественников. Это произошло, видимо, частично благодаря отвлечению внимания союзников и их резервов к другим местам, частично из-за более строгого следования линии наименьшего сопротивления, а еще частью из-за глупости местного командования французской армии. Эти командиры настаивали на том, чтобы пехота сосредоточилась на передовых позициях, где она подвергалась губительному огню германских орудий. Артиллерия, местные резервы и штабы оборонявшихся подобным же образом были дислоцированы близко к линии фронта, и в результате германский прорыв оказался в еще большей степени результативности. Таким образом, наступление немцев обрело тактическую внезапность, которую оно частично утратило за день до того, как оно началось. Потому что целью всякой внезапности является нарушение устойчивости противника, и эффект будет одним и тем же, будет ли противник захвачен врасплох с помощью дезинформации или даст вовлечь себя в ловушку с открытыми глазами.

К этому времени Людендорф создал во фронте союзников два гигантских выступа и еще один поменьше. Следующая его попытка — раздавить Компьеньский «траверс», лежавший между Амьенским и Марнским выступами. Но на этот раз сюрприза не произошло, и удар по западной стороне «траверса» 9 июня оказался слишком запоздалым, чтобы совпасть по времени с ударом с востока. Последовала месячная пауза. Людендорфу страстно хотелось нанести свой давно задуманный решающий удар по британцам в Бельгии, но он полагал, что их резервы все еще слишком велики, а поэтому вновь решился на обходной маневр, надеясь, что мощный удар на юге отвлечет британские резервы. Ему не удалось раздавить Компьеньский «траверс» на западе от его Марнского выступа; а теперь он был готов испытать тот же способ на востоке, атакуя по обе стороны Реймса для выпрямления линии фронта. Но немецкому командованию был необходим хоть какой-то промежуток времени для отдыха и подготовки, а задержка стала фатальной, дав британцам и французам время на восстановление сил, а американцам на переброску войск.

Было бы справедливым отметить в отношении Людендорфа, что тактические успехи его собственных ударов не достигали цели, потому что, увлекшись ими, он направлял каждый удар слишком далеко и слишком долго, истощая тем самым свои резервы и создавая ненужные интервалы между поочередными ударами. Он придерживался не линии наименьшего сопротивления, а линии усиливающегося сопротивления. Так что после первоначального прорыва каждое наступление становилось стратегически чистым прямым воздействием. Он вогнал три огромных клина, но ни один из них не проник достаточно далеко, чтобы перерезать жизненно важные артерии, и эта стратегическая неудача оставила немцев с зигзагообразной линией фронта, которая просто приглашала к нанесению фланговых контрударов.

15 июля Людендорф предпринял свое новое наступление, но оно не стало для союзников секретом. К востоку от Реймса оно было отражено подвижной обороной, а к западу от Реймса переправа немцев через Марну еще сильнее приблизила их к гибели — дело в том, что 18 июля Фош нанес давно подготовленный удар по другому флангу Марнского выступа. Здесь руководивший операцией Петен получил средство, которого недоставало Людендорфу, используя массы легких танков, возглавивших внезапную атаку, как это было под Камбре. Немцам довольно долго удавалось держать ворота выступа открытыми, чтобы отвести свои войска в безопасность и спрямить линию фронта. Но резервы их уже были истощены, Людендорф был вынужден сперва отложить, а потом и вообще отменить наступление во Фландрии, и инициатива определенно и окончательно перешла к союзникам.

Подготовка и проведение союзного контрудара на Марне требуют анализа. Петен попросил Фоша собрать две группы резервов у Бове и Эперне, соответственно, с целью нанесения контрудара по наступающим немецким группировкам. Первая группа резервов под командованием Манжена была использована для отражения германской атаки 9 июня, а потом была переброшена на позиции на западном фасе Марнского выступа. Однако Фош планировал использовать ее для прямого наступления на железнодорожный узел в Суасоне. Пока все это готовилось, разведывательная служба получила точные сведения о предстоящем германском наступлении под Реймсом. Тогда Фош решил опередить его, а не отражать, нанеся свой удар 12 июля. Однако у Петена была противоположная идея: дать немцам напасть и вовлечь их, а потом ударить им в тыл. И возможно, это выглядит курьезно, поскольку французские войска 12 июля не были готовы к контрудару, так что сражение разыгрывалось скорее по сценарию Петена, чем по замыслу Фоша, но не целиком. Потому что план Петена состоял, во-первых, в том, чтобы уступить свои передовые позиции атакующим, слегка задержав их, и остановить их перед нетронутыми тыловыми позициями; а потом предпринять локальные контрудары, чтобы вынудить врага ввести в дело резервы против новых очагов сопротивления, которые создадутся в результате его атак но обе стороны Реймса; в конечном итоге бросить Манжена в настоящее контрнаступление на восток вдоль линии — основания главного Марнского выступа. И тем самым он смог бы завязать горловину огромного мешка, в котором будут заключены германские войска к югу от Эны.

Последовавшие события и действия Фоша внесли изменения в замысел Петена. К востоку от Реймса германское наступление было остановлено гибкой обороной — формой тактических непрямых действий. Но к западу от Реймса командиры упорствовали в своей приверженности к старому негибкому методу обороны, и, как результат, их линия фронта была прорвана. Немцы прорвались за Марну, и, чтобы избежать опасности, Петену пришлось использовать большинство своих резервов, которые он предназначал для второй фазы операции. Чтобы восполнить их, он решил отвести Манжена и отложить контрудар войсками этого командира, уже намеченный Фошем к исполнению на 18 июля. Когда Фош услышал об этом, он оперативно отменил этот приказ. С этого момента от второй фазы пришлось отказаться, а для того, чтобы отразить натиск Манжена и удерживать открытой «горловину мешка», у немцев имелись резервы. Скоро французский контрудар превратился в чисто прямое наступление сходящимися лучами, как это делал в 1915 году в Польше против русских Фалькенхайн, на весь котел и выдавливание из него немцев.

С этого момента Фошем владела идея просто удерживать инициативу и не давать врагу передышки, а тем временем самому накапливать резервы. Первым его шагом должно было стать освобождение собственных, идущих параллельно фронту железных дорог серией локальных наступлений. Первое было осуществлено 8 августа Хейгом в районе Амьена. Соблюдая большую осторожность и с помощью мероприятий по дезинформации 4-я армия Роулинсона была удвоена по численности, и наступление — возглавляемое 450 (511. — Ред.) танками — стало, возможно, в своем начале самой большой неожиданностью войны (в наступлении участвовали также 1-я французская армия и левый фланг 3-й французской армии. 8 августа танки и пехота союзников атаковали внезапно, без артподготовки и продвинулись на 11 км. — Ред.). Даже хотя оно и вскоре остановилось — прямота нанесения удара была тому естественной причиной, — его первоначального шока было достаточно, чтобы нарушить душевное равновесие германского Верховного командования, и, убедив Людендорфа в моральном банкротстве его войск, заставило немецкого командующего заявить, что необходимо искать мира путем переговоров. И в то же время он сказал, что «цель нашей стратегии должна заключаться в том, чтобы постепенно парализовать воинственный дух врага посредством стратегической обороны».

Однако в это время союзники разработали новый стратегический метод. Фош начал действовать первым, приказав провести несколько атак в различных точках. Хейг довершил развитие этого метода, отказавшись подчиниться указанию Фоша о продолжении фронтального наступления 4-й (английской) армией. Ее продвижение возобновилось лишь только после того, как, в свою очередь, нанесли удар французские 3-я и

1-я армии. С этого момента наступление союзников, хотя и только на участках фронта Хейга и Петена, превратилось в серию быстрых ударов в различных точках, и каждый прекращался, как только угасал первоначальный импульс, каждый намечался так, чтобы подготовить почву для следующих», и все наносились достаточно близко во времени и в пространстве, чтобы быть увязанными между собой. Таким образом, возможности Людендорфа в переброске резервов в ожидании ударов были ограничены, и резервы Людендорфа быстро истощались, в то время как ресурсы союзников не испытывали большого напряжения. Этот метод, хоть он и не был истинно непрямым действием, можно отнести, по крайней мере, к пограничному случаю. Следуя линии наименьшего ожидания, он избегал линии естественного ожидания. Если этот метод действий и не избирал линию наименьшего сопротивления, то и не ставилась задача наступать на наиболее вероятном направлении. В реальности это была негативная форма непрямых действий.

Ввиду морального и количественного упадка германских войск этого метода хватило, во всяком случае на какое-то время, чтобы обеспечить непрерывное продвижение вперед и постепенное ослабление немецкого сопротивления. Четкое подтверждение этого упадка и последующее заверение Хейга, что он может прорвать линию Гинденбурга, прикрывавшуюся наиболее боеспособными немецкими резервами, убедило Фоша отказаться от этого метода и предпринять общее и одновременное наступление в конце сентября.

Этот план предусматривал оказание давления по сходящимся направлениям на обширный выступ германского фронта во Франции, предполагалось, что два союзных крыла, сформированные, соответственно, британцами и американцами, сомкнувшись, отрежут большую часть германских армий в этом выступе. Эта надежда основывалась на идее, что Арденны представляют собой почти непроходимую местность с узкими проходами на флангах. Можно, кстати, добавить, что такая идея об Арденнах должна была возникнуть из-за незнания этой территории, ибо на ней хорошая дорожная сеть, а наибольшая ее часть — скорее холмистая, чем горная местность.

Первоначально по предложению Першинга (командующего американскими экспедиционными силами в Европе. — Ред.) планом до некоторой степени предусматривались непрямые действия. Он предлагал, чтобы американская армия воспользовалась своим локальным успехом в ликвидации Сен-Мийельского выступа наступлением в направлении Брие и мимо Меца, имея целью оседлать германские коммуникации в Лотарингии и создать угрозу для западной линии отхода немецких войск к Рейну. Но Хейг высказался против этой операции как удара по расходящимся направлениям, а не по сходящимся с другими ударами союзных войск, и Фош, соответственно, изменил свой план, отвергнув проект Першинга. Поэтому американской армии пришлось перенести свои усилия на запад и поспешно готовить наступление, имея на это едва лишь одну неделю, в секторе Маас— Аргон. Здесь продолжительное давление по линии усиливающегося сопротивления обошлось дорогой ценой и привело к путанице, и, помимо того, оно оказалось бесполезным в свете облегчения прорыва Хейга сквозь линию Гинденбурга. Ход событий показал, что прямое воздействие, даже при подавляющем превосходстве в огневой мощи и моральном упадке противника, может прорвать позиции врага, но не может сломить его.

К 11 ноября, дате перемирия, германские войска, пожертвовав своими арьергардами, благополучно выбрались из этого выступа и расположились на более короткой спрямленной линии. Союзное наступление практически остановилось — в меньшей степени из-за немецкого сопротивления, а в большей степени из-за трудностей обслуживания техники и снабжения через опустошенные боями территории. В этих обстоятельствах прямое воздействие просто помогало немцам отходить быстрее, чем их могли преследовать союзники.



К счастью, последняя фаза военного наступления мало что значила. Моральный удар, который первоначальная внезапность наступления 8 августа (наверное, все же 18 июля на Марне. — Ред.) нанесла германскому командованию, был полным и стал смертельным благодаря непрямому воздействию на удаленном театре военных действий. Это было наступление союзников на салоникском фронте. Нацеленное на сектор, где местность была настолько трудной, что и защитников было мало, оно быстро прорвало линию обороны. Как только это произошло, сложная гористая местность стала мешать обороняющимся перебрасывать свои резервы по фронту, чтобы замедлить вражеское наступление по линии наименьшего сопротивления. С армией, разрезанной надвое, болгары страстно желали перемирия. Это достижение не только выбило первую подпорку из-под центральных держав, но и открыло дорогу' для продвижения в австрийский тыл. Эта угроза стала-еще более близкой, когда разразилось итальянское наступление (наполовину англо-французское — на итальянском фронте, наряду с 1, 4, 8 и 3-й итальянскими действовали 6-я англо-французская, 2-я итало-французская и 10-я англо-итальянская армии. — Ред.). Оно прорвало неустойчивый и физически истощенный австрийский фронт; потому что с быстрой капитуляцией Австро-Венгрии ее территория и железные дороги поступали в распоряжение союзников как база для операций против «задней двери» в Германию. В сентябре генерал фон Гальвиц заявил германскому канцлеру, что такая вероятность, тогда еще не реализованная, будет «решающей».

Эта угроза и повышенное моральное воздействие блокады — еще одного вида непрямого действия из области большой стратегии — на людей, уже пораженных голодом и потерявших надежду, воздействовали как пара шпор, которыми в последние дни германское правительство подтолкнули к капитуляции. Это были шпоры, приложенные к мчащемуся стрелой боевому коню, но этому бегству виной было щелканье бича. Бичом стало крушение Болгарии, эффект от этого сообщения усугубили и первые сообщения о возобновлении фронтального наступления союзников во Франции.

Германское Верховное командование утратило свою выдержку — всего лишь на несколько дней, но этого было достаточно, — а пришло в себя слишком поздно. 29 сентября оно приняло опрометчивое решение обратиться с призывом к перемирию, заявляя, что падение болгарского фронта нарушило все шины распределения сил и средств для войны — «войска, предназначенные для Западного фронта, пришлось отправить туда (в Болгарию)». Это «фундаментально изменило» ситуацию из-за последовавших за этим атак на Западном фронте, потому что, хотя «до сих пор их отбивали, необходимо считаться с возможностью их продолжения».

В этой цитате имеется в виду генеральное наступление Фоша. Американское наступление в районе Маас — Аргон началось 26 сентября, но практически заглохло к 28-му. Франко-бельгийско-британское наступление началось во Фландрии 28-го, но, хотя и было неприятным, не выглядело по-настоящему угрожающим. Но наутро 29-го главный удар Хейга обрушился на линию Гинденбурга, и первые новости были тревожными.

В этой чрезвычайной ситуации пост канцлера (главы правительства) отдали баденскому наследному принцу Максу, поскольку он пользовался международной репутацией политика, отличавшегося умеренностью и благородством, что служило ему гарантией доверия. Чтобы вести сделку результативно и заключить почетный мир без признания поражения, он нуждался, и просил об этом, дать ему передышку «в десять, восемь, даже четыре дня перед тем, как появиться перед врагом». Но Гинденбург просто повторял, что «серьезность военной ситуации не допускает никаких задержек», и настаивал на том, чтобы «предложение мира было немедленно направлено нашим врагам».

Поэтому 3 октября (в ночь с 4 на 5 октября. — Ред.) президенту Вильсону телеграммой было направлено предложение о немедленном перемирии. Это было открытое признание поражения перед всем миром, и даже до этого — 1 октября — германское Верховное командование подорвало свой собственный «внутренний фронт», информировав на совещании лидеров всех политических партии о невозможности дальнейшего сопротивления.

Люди, которых так долго держали во тьме, были ослеплены неожиданным светом. Все силы недовольства и пацифизма получили мощный импульс.

За последующие несколько дней Верховное командование стало более жизнерадостным и даже оптимистичным, когда узнало, что за вклиниванием в линию Гинденбурга не последовало настоящего прорыва фронта. Еще больше надежды несли доклады об ослаблении натиска союзных атак, особенно о слабом использовании ими благоприятно сложившейся обстановки. Людендорф все еще желал перемирия, но только для того, чтобы дать войскам передохнуть — как прелюдия к дальнейшему сопротивлению, а также чтобы обеспечить безопасный отход на более короткую линию обороны. 17 октября ему даже казалось, что он сможет сделать это и без передышки. Причина была не в том, что изменилась ситуация, а в том, что он пересмотрел свое впечатление о ней. Она никогда не была столь плохой, какой он рисовал себе 29 сентября. Но его первое впечатление сейчас уже распространилось во всех политических кругах и в обществе Германии, как распространяются круги, когда в пруд бросишь камешек. «Внутренний фронт» начал трещать позже, но рушился он быстрее, чем воюющий фронт.

23 октября президент Вильсон ответил на германское предложение о мире нотой, которая фактически требовала безусловной капитуляции. Людендорф хотел продолжать борьбу в надеж/де, что успешная оборона границ Германии сможет охладить наступательный порыв союзников. Но ситуация вышла из-под его контроля, воля нации к сопротивлению была подорвана, и его совет был поставлен под сомнение.

26 октября он был вынужден подать в отставку.

Затем в течение 36 часов канцлер Макс Баденский находился в коме из-за передозировки снотворного. Когда он вернулся в свой кабинет 3 ноября, были получены сообщения, что капитулировала не только Турция, но и Австро-Венгрия. «Задняя дверь» была открыта. На следующий день в Германии разразилась революция, быстро охватившая всю страну, причем пожар ее (притом что начало мирных переговоров задерживалось) раздувался нежеланием кайзера Вильгельма II отречься от престола. Единственным шансом был компромисс с революционерами, и 9 ноября принц Макс передал полномочия социалисту Эберту. Германские полномочные представители на переговорах о перемирии уже были у Фоша. В пять часов утра 11 ноября они подписали условия соглашения; в 11:00 война была завершена.

Исход войны был окончательно решен 29 сентября, решен в умах германского командования, когда оно пришло к выводу, что война проиграна. Людендорф и его соратники тогда «раскололись», и звук этот стал отражаться эхом, пока не прозвучал во всей Германии. Ничто не могло приглушить его или остановить. Командование могло привести свои нервы в порядок, фактическое военное положение могло улучшиться, но состояние боевого духа, как всегда это бывает в войне, было решающим.

Среди главных причин капитуляции Германии блокада, похоже, обретает все большее и большее значение по мере того, как под все более ярким светом послевоенных лет рассеивается туман войны.

Если бы не блокада, немецкие войска смогли бы в течение длительного времени оказывать упорное сопротивление на своих государственных границах при непременном условии отсутствия революции. Потому что если бы даже немецкий народ, единодушно встав на защиту собственной земли, оказался в состоянии остановить наступление союзных армий, то неизбежный конец был бы только отсрочен вследствие блокады, осуществляемой военно-морскими силами Англии, ее вечным оружием.

Но в ускорении капитуляции, в том, что война не перешла в 1919 год, в первую очередь заслуга военных операций. Этот вывод совсем не обязательно или даже естественно не подразумевает того, что в момент перемирия германская военная мощь была сломлена или ее армии были наголову разбиты, ни того, что перемирие стало ошибочной уступкой. Хроника последних «ста дней», когда ее просеиваешь, скорее подтверждает незабываемый урок, что истинная цель в войне — это мышление враждебных тебе правителей, а не группировок их войск; что баланс между победой и поражением зависит от ментальных впечатлений и лишь косвенно — от физических ударов. Именно шок от того, что застали врасплох, и ощущение своей беспомощности, неспособности отразить предстоящие стратегические удары — вот что потрясло нервную систему Людендорфа больше, чем потеря пленными, утрата артиллерии или квадратных километров территории.




Примечания

1

1 А также Евгений Савойский и Виллар. — Ред

(обратно)

Оглавление

  • Лиддел-Гарт Б.Г Решающие войны в истории
  • Часть первая ВЕЛИКИЕ ВОЙНЫ 500 Г. ДО Н. Э. — 1914 Г. Н. Э
  •   Глава 1 ИСТОРИЯ КАК ПРАКТИЧЕСКИЙ ОПЫТ
  •   Глава 2 ГРЕЧЕСКИЕ ВОЙНЫ — ЭПАМИНОНД, ФИЛИПП II И АЛЕКСАНДР МАКЕДОНСКИЕ
  •   Глава 3 РИМСКИЕ ВОЙНЫ — ГАННИБАЛ, СЦИПИОН И ЦЕЗАРЬ
  •   Глава 4 ВОЙНЫ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ
  •   Глава 5 XVII ВЕК — ГУСТАВ II АДОЛЬФ, КРОМВЕЛЬ, ТЮРЕНН
  •   Глава 6 XVIII ВЕК — МАЛЬБОРО[1] И ФРИДРИХ
  •   Глава 7 ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И НАПОЛЕОН БОНАПАРТ
  •   Глава 8 1854–1914 ГОДЫ
  • Часть вторая МИРОВАЯ ВОЙНА 1914–1918 годов
  •   ПРЕДИСЛОВИЕ
  •   Глава 9 ЗАПАДНЫЙ ТЕАТР ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ, 1914 ГОД
  •   Глава 10 СЕВЕРО-ВОСТОЧНЫЙ ТЕАТР ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ
  •   Глава 11 СРЕДИЗЕМНОМОРСКИЙ, ИЛИ ЮГО-ВОСТОЧНЫЙ ТЕАТР ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ
  •   Глава 12 СТРАТЕГИЯ 1918 ГОДА
    Взято из Флибусты, flibusta.net